Крыша мира. Глава 2. ГМС

              Ночевали на морене. Нашли почти ровную, отсыпанную мелкими обломками площадку и поставили наши палатки. Всё-таки на камнях теплее, чем на льду, а по ночам здесь примораживает. Ледник интенсивно таял, и воды было предостаточно, рядом даже образовалось небольшое озерцо талой, прозрачной и чистой дистиллированной воды. На таких больших ледниках, днём, когда лёд по всей площади интенсивно тает, воды собирается очень много. Она стекает вниз, прорезая на поверхности льда мелкие и глубокие русла, сливаясь, они превращаются в солидные ручьи, которые так просто не перескочишь. Этот поток с грохотом хорошего водопада уходит в толщу ледника по ближайшей трещине. Там, где трещин нет, стекает вниз по перегибам ледника и скапливается в его «карманах» большими и маленькими озёрами. Во время снегопада они забиваются снегом и перемерзают, образуя корку льда над снежно-ледовой шугой, как на больших реках во время осеннего ледостава или весеннего ледохода. На Памире их называют Фирновые болота. Они даже обозначены на картах, пусть не глубокие, но довольно обширные, а, провалившись  по пояс или глубже на такой высоте, сушиться дело хлопотное и малоприятное, ведь здесь костёрчик быстренько не разведёшь, чтобы обсохнуть и обогреться.
            
 Ночь прошла спокойно, Серёга кашлял, но уже не с такой натугой, когда кажется, что выворачиваются все внутренности. Кровить перестал и то ладно. Вечером посидели, провожая зорьку. Здесь, как и везде на юге, темнеет быстро: только солнце село на хребет, тени резко удлинились, и вот уже его нет.  Небо быстро набирает цвет от голубого до синего, потом до тёмно-фиолетового и зажигаются звёзды, небосвод становится почти чёрным, если нет луны. Звёзды здесь такие большие и их столько много, что привычные очертания созвездий теряются в этом густозамешанном звёздном просторе. Звёздный купол становится почти реальным и кажется твёрдым на ощупь.
         
  С утра моё дежурство. Надо встать, вылезая из тёплого спальника, в серое промёрзшее утро, когда до солнца ещё долго, а небо уже светлое, стряхнуть с палатки иней, установить и раскочегарить примус и сходить за водой к ближайшей луже. Всё настолько привычно, что неудобств этих походных мелочей быта уже остро не воспринимаешь и не отвлекаешься от главного, что составляет саму суть любого похода: надо увидеть и запомнить всё, что вокруг, вобрать в себя, пропустив через душу.
Взяв котёл и кружку, пошёл за водой к озерцу, то, что рядом набежало вчера. Льда наморозило почти сантиметр, а вода ушла. Совсем. Видимо всё-таки там были трещины в леднике, и вода за ночь сошла вся. Снега не было , а таять на примусе лёд дело было очень долгое и затратное. Пошёл искать воду, кляня себя, что не заготовил с вечера, не залил котелок. Хрустел льдом по бывшим, а теперь сухим лужам, шёл быстро вниз вдоль морены по мелким лужам, которые на морозе ночью вымерзли до дна, а глубоких луж не попадалась. Наконец наткнулся на несколько довольно глубоких промоин, в которых ещё оставалась вода. Тщательно разбивал лёд и черпал кружкой воду в котелок. Прошло довольно много времени, пока я не заполнил его доверху, чтоб хватило для чая и ополоснуть лицо.
         
 Ребята уже встали и расползлись по своим делам, Галка, наша единственная женщина, сидела пока в палатке и одевалась. Остаться в одиночестве на ровном леднике, даже за метровой мореной, дело не реальное. Поэтому все «индивидуальные» дела решались без церемоний по обоюдному согласию и по старой походной традиции: «мальчикам – налево, девочкам – направо». Всякие шуточки на эту тему или попытку обсудить сам процесс за завтраком, я пресекал жёстко.
Каша в автоклаве, сваренная ещё с вечера, грела всю ночь ноги дежурному, и поэтому готовить надо было только чай. Причитающие к завтраку сухари, конфеты или сухофрукты, делил и раздавал завхоз – Юрик.

Личность легендарная, этакий интеллигент-очкарик. Невысокий и худощавый, но очень выносливый, тащил свой рюкзак, в пол своего роста, так что издали казалось: идёт один рюкзак на худых ногах с перетянутыми эластичным бинтом коленками. Ещё дома, перед походом, он сам считал раскладку, учитывая ходовые дни и дни отдыха, ударную раскладку, когда надо лезть на перевал и уменьшенную, когда просто валили по ровному участку. Под его руководством всё закупалось, развешивалось и упаковывалось, он сам делил каждому мешки с продуктами и записывал кто, что несёт. Он делал всю эту скрупулёзную работу ответственно, а в походе контролировал, чтобы мешки с продуктами расходовались равномерно. Я твёрдо знал, что народ отощает, жирок-то лишний сбросит, но голодать не будет. По легенде, хороший завхоз на своих заначках должен кормить группу ещё три дня, после того, как будет съеден последний сухарь по раскладке. Вот таким в меру прижимистым, но и щедрым, когда народ хотел праздника, Юрик и был.
Собрались и пошли. Серёга ушёл раньше, он уже приходил в норму, хотя ещё кашлял, но появилась бодрость духа, уверенность в своих силах. Действовали сброс высоты, Галкины антибиотики и мои «политзанятия». Свои личные вещи он тащил уже сам, а народ понял, что протяни мы на той высоте в мульде под перевалом, где вчера стояла наша палатка, ещё пару дней и последствия могли быть самые печальные.

Я всегда уходил с места стоянки последним. Огляделся, проверяя, не осталось ли что-нибудь, привычно хлопнул по левому бедру, где висел в ножнах тесак и закинул рюкзак за спину.
- Спасибо этому дому, пойдём к другому, - как молитву по привычке повторил я и пошёл по кромке льда вдоль морены. Солнце ещё не выскочило из-за восточного гребня хребта, но уже вот-вот должно появиться. Гребни западных хребтов стали розоветь, сочный окрас вершин постепенно бледнел на фоне светлеющего неба, тень от восточных хребтов стремительно опускалась вниз, а вершины и весь гребень стал набирать свою сияющую белизну на фоне чисто   голубого неба.
Нам сказочно повезло с погодой: уже больше недели над головой сияло солнце. Облака появлялись грядой по утрам над далёкими хребтами по горизонту, цепляясь за вершины, но быстро растворялись в бездонном небе, даже ветра и то – не было.
Мы быстро шли вниз по леднику, здесь он изгибался, стал значительно уже и круче. Просматриваясь сверху на несколько километров вперёд, ледник стал похож на громадную анаконду или удава:  бело-серый в продольных полосах нескольких параллельно ползущих на нём ленточных морен.
          
 Ближе к обеду, срезая поворот ледника, я увидел за отрогом громадное белое поле левого притока, ледник, сползающий с перевала Кашал-Ояк. За ним был невысокий отрог и ригель, выступающий участок снежно-ледового склона на скальном массиве слева по ходу. Вот на нём-то и стояла Гидрометеостанция «Ледник Федченко». Всё точно по описанию какого-то отчёта, которое я выучил наизусть. Я очень боялся проскочить это место, отчёт был старый, привязки самые приблизительные, карты не было, только абрис, ручной рисунок, с примерным расположением ледников и местонахождением ГМС.

Я шёл по двух километровой карте, подробной, тщательно сделанной с обозначением перевалов и хребтов, карте, которую сам восстановил со старой потрескавшейся на сгибах кальки. Это была не топокарта с горизонталями и всеми полагающимися на ней обозначениями, типографской печати карта. Просто «хребтовка», карта с хорошо обозначенными хребтами, вершинами  и перевалами на них, с ледниками и реками, вытекающими из-под них, тропами, дорогами и населёнными пунктами, жилыми  и нежилыми, урочищами  и даже отдельными кошарами. Я выделил с большой, в полпростыни кальки, район нашего маршрута, оформил его и шёл, сверяя по ней отроги и ледники, удивляясь точности изображения, с благодарностью вспоминая того, кто подарил мне свою старую потрёпанную и выцветшую кальку. Калька видимо была настолько старая, что на ней горы, реки и ледники были, а ГМС не было. Наверно при очередном перекопированнии её пропустили и не обозначили. Мне она такая и досталась.

Это было время, когда интернета, где есть всё, не было вообще, а топокарты в масштабе в одном сантиметре – один километр любой точки Союза считались секретными. Даже за обладание такой картой можно было иметь очень неприятный разговор в соответствующей организации. Достать хорошую карту предстоящего маршрута было самым главным во время подготовки маршрута. Карта и подробное описание перевалов – вот, что должен иметь командир в первую очередь.
         
 В бинокль с перегиба ледника было хорошо видна ГМС: блестящее строение полубочкой, метеоплощадка с датчиками и антенное поле. До неё ещё было километра три по леднику к скальному отрогу, наверху которого на снежно-ледовой площадке стояла станция.
Солнце прошло зенит, но дни в августе длинные, мы успеем подойти, поставить палатки и подняться на станцию в гости.

Часа в четыре закончили установку лагеря, перекусили и пошли в гости на ГМС. Серёга решил отдохнуть, всё-таки ещё болел, Галка, как медик осталась с больным, Иван -  за компанию, а мы вчетвером побежали на станцию. Надо было перейти левый приток ледника, по которому мы завтра должны подняться к перевалу, чтобы уйти вниз в зелёнку. Через два дня мы будем в кишлаке, а там на машину, на аэродром в Ванч, самолётом в Душанбе и - домой. Поход, к которому мы готовились почти год, заканчивается.  Надо пройти ещё перевал, у меня не было подробного описания, как его проходить, поэтому было очень важно поговорить с метеорологами, они наверняка проходили его. Должны подсказать, как пройти ледопад за перевалом. Приток в месте слияния с ледником Федченко был абсолютно ровным, редкие трещины обходились легко и до скального отрога мы добежали быстро. По осыпи поднялись вверх на ригель и вот она легендарная, самая высокогорная гидрометеостанция Союза «Ледник Федченко», высота 4220 метров над уровнем моря.
            
Высоко над нами прямо от горизонта, от далёких горных хребтов и вершин, громадным полем, широченной рекой тёк лёд, проходил под нами, мимо нас и уползал вниз громадной змеёй в полосах морен. Сверху, от ГМС, ледник был виден весь от перегиба на горизонте до поворота далеко внизу. Зрелище фантастическое, при абсолютном безмолвии.
          
Подошли и открыли дверь. Небольшой коридор, слева и справа чуланчики для угля, инвентаря и всякого барахла, которое всегда скапливается в хозяйстве. В одном из них сидело лохматое рычащее чудовище, которое начало лаять взахлёб с таким остервенением, что проходить мимо по узкому коридорчику было страшновато. Довольно просторная комната и, кажется, два или три маленьких, наверно спальных помещения. Одно из них было забито приборами, наверно радиорубка. Здесь жило три человека. Причём один из них считался в отпуске, начальник станции, отпуск которому по рации подтвердили, а вертолёта не прислали. Тем не менее мы были у них в гостях и отношение к нам было вполне доброжелательное. Людей мы не видели уже больше недели и тоже были рады поговорить. Нас заметили, как только появились из-за перегиба ледника и пока шли вниз, нас ждали, сразу поставили вариться компот из сухофруктов и запёрли собаку.

Сели за стол в большой комнате, огляделись, тесновато, но вполне комфортно. Три человека целый год в этом замкнутом мире. И таких станций – тысячи, от Северного ледовитого океана до песков Туркмении, от Курильских островов на востоке до самых западных границ Советского Союза. Это, какую же надо иметь терпимость характера, психологическую совместимость, самоконтроль, чтобы год и больше жить вместе, когда каждый день одни и те же лица, рассказы, байки, анекдоты, печали и воспоминания, даже грубости, когда никого больше нет вокруг  и никуда не уйдёшь, потому что просто некуда! Надо терпеть и работать. Это теперь сбор данных с метеорологических датчиков и передача данных в центр проходит в автоматическом режиме, а тогда на таких станциях жили люди и многие прожили так всю жизнь! Вдали от людей и всего мира, связь только по рации в отведённое время. Героическое было время и люди.
 
Здесь жило трое. Начальник – таджик, невысокий мужик лет под сорок. Это он считался в отпуске, поэтому ходил по комнате, сдерживая эмоции. Молодой парень, лет двадцать пять, спокойный и молчаливый и дед, здоровый мужик  с седой окладистой бородой шестьдесят лет, как он нам потом сказал. Как водится, гостей сразу покормили вчерашним борщом с большим куском мяса и компотом. Дед был страстный шахматист, поэтому они с Мининым сразу сели играть, а мы стали спрашивать, как там в мире, что нового и самое главное, в каком государстве мы сейчас живём.
            
 Дело в том, что из Душанбе мы уезжали 20 августа 1991 года. Именно в этот день во всех газетах было напечатано воззвание  и первое постановление ГКЧП, а по радио везде транслировали сообщения из Москвы. Я только успел купить газету и мы сразу почти уехали в колонне грузовиков по Памирскому тракту в Горный Бадахшан, в далёкий посёлок Ванч, от куда собственно и начинался наш маршрут. В последующие дни  мы ничего не знали, что происходит в стране, как же дальше повернулись события, кто победил демократия или ГКЧП. И вот теперь нам всё подробно рассказали, как всё это началось и чем закончилось. Все эти политические события были о нас настолько далеки, а впечатлений и эмоций здесь настолько было много, что судьбоносные события для всей страны, для нас были каким-то слабым эхом, тех больших потрясений от Москвы и по всему Союзу. Мы просто приняли со слов описание всех этих событий, как информацию, пошутили, позубоскалили по этому поводу и забыли.
            
 Поев и осмотревшись, я вдруг увидел на стене комнаты свою карту, такую же точно двухкилометровую хребтовку, по какой идём мы. Оказывается, до нас на станции гостила группа из Красноярска, руководителю которой, девушке, я подарил в городском турклубе свою карту. Они были здесь дней десять назад, делали кольцо с выходом на ГМС и поэтому оставили там парня, подвернувшего накануне ногу. Он пожил на станции четыре дня, подлечился и ушёл вместе с группой через тот перевал, который мы должны пройти завтра. Девушка, как руководитель группы, в благодарность оставила хозяевам карту, которая теперь висела на стене.
         
 Минин, проиграв в шахматы три или четыре раза, сильно расстроился. У него был твёрдый первый разряд, а надрали его, как пацана, причём дед сделал это так, между делом: он подливал компот, беседовал с нами, куда-то выходил, может по работе, приходил, передвигал фигуры, присаживался и опять включался в беседу, выигрывая у Андрея Минина раз за разом. Деду было 60 лет, свой, как он его назвал, «шахматный» юбилей – 64 года, дед планирует встретить на пике Коммунизма! Вот это здоровье и долголетие! Накануне он один перетаскал с вертолётной площадки, которая ниже метров семьдесят, сюда к станции почти тонну угля в мешках. Это на высоте 4200 метров! Как он сказал в качестве тренировки и акклиматизации. Нам бы такое здоровье в 60 лет!

Ну, всё! Беседа закончилась, как пройти перевал мне подробно нарисовали и я многое записал со слов, посидели, отдохнули, вспоминая вкусный борщ и компотик – пора и честь знать! Вышли все фотографироваться на память, лохматая зверюга опять бесновалась в своей клетке, время шло к вечеру, солнце уже закатилось за хребёт, а темнеет здесь быстро. Я обошёл станцию сделал несколько снимков. Попрощались, наверно им тоже было интересно поговорить с другими людьми, разными людьми такого большого внешнего и такого далёкого мира.