Пастила в шоколаде

Nothing so childish
At a better pace
Slower and more calculated
No chance of escape.

«Radiohead» - «Fitter happier»



Помните, лет пятнадцать назад в кондитерских лавках продавали пастилу в шоколаде? Выглядела она как обычный шоколадный батончик, только внутри была белая, плотная сладкая масса, разделённая на две части тонкой, хрустящей прослойкой фруктового мармелада. Я раньше часто покупал эту пастилу, чтобы перекусить где-нибудь по дороге. Жаль, что её давно уже не продают.
Я тогда учился в университете и каждый день тратил по два часа на дорогу до Москвы и обратно. Жили мы с матерью и младшей сестрой в Подмосковье, в небольшом частном доме, рядом с железнодорожной станцией. Мать работала бухгалтером в городской администрации, сестра заканчивала школу и собиралась поступать в текстильный техникум. А я осваивал игру на шестиструнке, зачитывался русской классикой и старался не запускать учёбу на физфаке: мама получала очень мало, и вся надежда в семье была на меня.
В университете у меня ещё на первом курсе сложилась своя небольшая компания: Лёха и Макс, которые учились со мной в одной группе, и Стёпа, парень с параллельного потока — с ним я познакомился на вступительных экзаменах. Всех нас объединяло довольно философское отношение к учёбе: Макс, который встречался с Верой, нашей одногруппницей, был слишком влюблён для того, чтобы ставить на первое место лекции, а наша оставшаяся троица являла собой классический пример разгильдяев, совершенно по-детски озабоченных противоположным полом. Если после занятий Макс с Веркой от нас отбивались и мы оставались втроём, то, как правило, уезжали куда-нибудь в центр города: на Чистые пруды, в Александровский сад или на Тверской бульвар, где ошивались по нескольку часов подряд, расхаживая с бутылками пива наперевес и отчаянно пытаясь познакомиться с какими-нибудь девушками. Я не могу сказать, что так уж хотел каких-то отношений — больше того, в глубине души я даже боялся их, а потому, взяв номер телефона у первой приглянувшейся мне барышни, считал свою миссию выполненной и равнодушно забывал об этом: главнее было доказать себе, что я не хуже других могу заводить знакомства, способные в будущем перерасти в общение. Лёха и Стёпа, по большому счёту, вели себя так же: только посмеивались над ребятами, у которых что-нибудь наклёвывалось с кем-то из девчонок, и единогласно считали их круглыми идиотами. Единственным человеком, для которого мы делали исключение, был Макс — наверное, потому что нам всем так или иначе нравилась Вера: весёлая и лёгкая на подъём, она была при этом рассудительной и целеустремлённой, и мы, приняв её в нашу мужскую компанию, раз и навсегда объединили их с Максимом в одно целое.
Последний сданный экзамен ознаменовал собой начало долгожданных летних каникул. Максим, Верка и Лёха уехали в студенческий лагерь куда-то на Чёрное море. У меня денег на лагерь не было, и Стёпа предложил мне махнуть с ним в Адлер к его родственникам: бесплатное жилье, овощи с грядки и море в пяти минутах ходьбы. Думал я недолго: сообщил маме о том, что еду месяца на полтора с другом на юг, и, получив после некоторого количества стандартных для родителей вопросов её слегка встревоженное согласие, принялся собирать вещи. Перед самым отъездом, уже застёгивая сумку, я бросил рассеянный взгляд на свою гитару, застывшую в углу, задумался на мгновение, после чего пошёл в чулан, отыскал там чехол и упаковал в него инструмент, прикинув, что девчонки на пляже наверняка обратят внимание на двух парней, если один из них хоть немного умеет бренчать.
Но на деле всё вышло иначе. В поезде Стёпка познакомился с девушкой, которая тоже ехала в Адлер, и бесстыдно влюбился в неё после двух часов знакомства. Я же с этого дня остался вдвоём со своей гитарой, не без горечи сообразив, что теперь развлекать на пляже девушек мне придётся одному — ибо товарищ мой оказался совершенно потерян для циничного мужского общества…
Стёпа возвращался под утро, сразу валился спать и вставал только к обеду. Я же, наоборот, вёл как никогда аскетический образ жизни: рано просыпался, долго делал зарядку, отжимаясь от пола и подтягиваясь на старом турнике, а потом шёл купаться, прихватив с собой из тёмного, пыльного шкафа, дремавшего в коридоре, какую-нибудь книгу: то Куприна, то Булгакова, то Блока. Досыпал я на пляже, а в полдень, когда начинало припекать, собирался и уходил домой, по дороге заворачивая на обед в одно и то же прибрежное кафе. Дома я принимал прохладный душ, перекидывался парой слов со Стёпой, который уже с двух часов дня начинал прихорашиваться перед вечерним свиданием, — и уходил в свою дальнюю комнату, где брался за гитару. Я мог просиживать по три-четыре часа, тренируя последовательности аккордов, и, сам того не замечая, уже через пару недель заметно продвинулся в мастерстве игры. Стёпин дядя, который, как выяснилось, в молодости был заядлым походником и неплохо бренчал, заметив моё рвение, показал мне, где на гитаре расположены ноты, чтобы я мог играть мелодии по табулатурам. Мой натренированный математикой мозг сразу ухватил эти знания, и я стал отрабатывать их с удвоенной силой. Под конец отдыха я уже вполне сносно играл и даже устроил небольшой прощальный вечер в кругу Стёпиных родственников и соседей, на котором, страшно волнуясь, исполнил с десяток подобранных по слуху песен. К слову, на пляж с гитарой я так ни разу и не выбрался… Зато Стёпа через год женился на Алёне, которую встретил тогда в поезде по дороге к морю.

Начался новый учебный год. В первый же день, когда я приехал в университет и зашёл в аудиторию, сразу обратил внимание, что некоторые из наших девчонок посмотрели на меня с явным интересом. Забавно, подумал я, — и, чёрт возьми, приятно: ежедневные физические упражнения, плавание и загар всё-таки делают своё дело…
В конце первой учебной недели, в пятницу, после занятий Макс неожиданно объявил, что вечером вся наша компания приглашена на день рождения какой-то Веркиной подруги. Мне совершенно не хотелось идти ни на какой день рождения: я всю неделю не брался за гитару и надеялся сделать это сегодня, когда вернусь домой. Но Вера была непреклонна: «Отказы не принимаются! Мы со Светкой всё лето не виделись, к тому же, она недавно рассталась со своим парнем и будет рада новым знакомствам. Кстати, там ещё и какие-то проводы намечаются, кто-то уезжает то ли работать за границу, то ли учиться, так что будет много народу, весело… Я обещала, что мы все придём!» В конце концов, я согласился, отступив под напором друзей, которые единодушно приняли предложение, и жалел только о том, что опять не высплюсь, потому что на следующий день нам с самого утра поставили три пары по линейной алгебре — лекцию и два семинара.
Именинница жила в трёх трамвайных остановках от университета, в старой кирпичной пятиэтажке, и оказалась вполне симпатичной. Правда, меня слегка смутило то, что она много и как-то невпопад смеялась и слишком уж недвусмысленно поглядывала то на Лёху, то на меня — но в целом атмосфера была непринуждённая. Гостей собралось уже человек десять, девчонки принялись накрывать на стол, ребята — развлекать девчонок; на кухне я обнаружил неплохой запас алкоголя в виде полудюжины бутылок «Инкермана», а в гостиной на стене висела гитара. Умыкнув одну из бутылок и бокал, я устроился в комнате в укромном углу и, пользуясь тем, что на меня ровным счётом никто не обращает внимания, наспех подкрутил колки и принялся вспоминать то, что разучивал во время летних каникул. Гости шумели на кухне, звенели бокалами, всё заливистее смеялась виновница торжества, из коридора потянуло сначала жареным мясом, а потом — чем-то незнакомым, похожим на табак, только более тяжёлым и душным… В гостиную вошла Света, хозяйка квартиры; присев рядом со мной на пол, она с минуту неотрывно следила за тем, как движутся по грифу пальцы моей левой руки, и наконец спросила: «Тебе тут не скучно одному? Покурить с нами не хочешь?» Посмотрев в её раскосые карие глаза, такие нежные и тёплые, я уже приготовился было отказаться, как вдруг в прихожей отрывисто зазвенел звонок, и Света, вскочив, побежала открывать дверь.
Отложив гитару и дуя на заболевшие от струн с непривычки пальцы, я поднялся и тоже вышел в коридор, чтобы поздороваться с новыми гостями. С лестничной клетки в квартиру ввалилось ещё человек восемь или десять; все стали разуваться, поздравлять Светку, мне всучили какие-то пакеты с бутылками и снедью. Я тупо посмотрел на них, не понимая, как можно столько съесть и выпить, и поплёлся на кухню, чтобы всё это отнести, как вдруг сзади кто-то выкрикнул:
— Эй, парень, как тебя? Стой, у Маринки ещё возьми сумки, тут фрукты какие-то, что ли… Марин, давай сюда, я отдам!
Я обернулся и увидел невысокую, стройную девушку в тёмно-синем трапециевидном пальто, которая до этого, видимо, стояла позади всех. Она улыбнулась и протянула мне два прозрачных полиэтиленовых пакета — один с апельсинами, другой с яблоками. Совсем не накрашенная и просто, но как-то по особенному аккуратно одетая, она казалась моложе всех остальных. Тёмно-русые волосы мягкими волнами обрамляли бледное лицо и спадали на узкие плечи. Больно и сладко резанула меня красота её чуть припухлых, ярких губ и лукавых глаз глубокого васильково-серого цвета… Как дурак, я застыл, глядя на неё и даже не догадавшись забрать тяжёлые покупки. Чуть прищурившись, она рассмеялась:
— Держи уже, жарко ведь так стоять.
Сам не зная, почему, я покраснел как рак, резко выхватил у неё из рук сумки и, развернувшись, скрылся за кухонной дверью.
На кухне Лёха стоя у окна разговаривал по телефону. Знаком я показал ему, чтобы он дал мне зажигалку, аккуратно положил пакеты с фруктами на стол, вытащил из кармана джинсов пачку сигарет, вытянул оттуда одну и, сев на табурет, жадно закурил. В прихожей Макс негромко сказал: «Он у нас романтик, не обращай внимания…» Несколько апельсинов выкатились из пакета и замерли — ну точно так же, как я минуту назад в коридоре.
Лёха положил наконец трубку и повернулся ко мне:
— Пойдём, пропустим по стакану, споёшь что-нибудь — и я поеду. Брат попросил с математикой помочь, у них завтра какая-то проверка знаний после каникул, если пару схватит, мать опять будет на меня баллоны катить…
Я посмотрел на него и, ничего не ответив, с силой затушил окурок о блюдце, поднялся и вышел.
До сих пор не могу понять, что произошло со мной в тот день, но если так случается со всеми, кто влюбляется с первого взгляда, то люди, которые этого не испытывали, просто не жили. В течение нескольких минут, пока дымилась моя дешёвая сигарета, я отчётливо понял: жизнь моя изменилась, резко, безумно и навсегда, как будто кто-то за шиворот вытащил меня через вентиляционное отверстие, зиявшее над кухонной плитой в стене старой хрущёвки, прямо в небо, хорошенько встряхнул, поставил на крыше и громко-громко сказал: «Она».
Когда я вошёл в комнату, Марина стояла ко мне спиной и рассматривала фотографии, развешанные над письменным столом. На ней были узкие тёмные джинсы и простая, свободная белая футболка. Без пальто, на фоне таких же высоченных, как и я, мужиков, она выглядела ещё более хрупкой, почти раздетой. Помню, как поразили меня своим неизъяснимым изяществом её точёные бедра, узкая талия, тонкие, почти прозрачные руки, унизанные многочисленными кольцами, и идеально прямая спина, прямая до сведённых лопаток, от чего грудь казалась совсем детской… Я сел на пол в углу, у окна, и принялся наблюдать за ней — совершенно открыто и с непонятной ревностью; не говоря никому ни слова, затягивался очередной сигаретой и, не выдыхая, запивал дым всё тем же красным вином.
Народ веселился, не обращая на меня ни малейшего внимания. Гремела музыка, все пили, обсуждали какие-то фильмы, футбол и университетские новости, ходили туда-сюда по квартире, сбиваясь в постоянно меняющиеся, громко смеющиеся компании из нескольких человек. То и дело хлопала балконная дверь, за которой сменялись желающие выкурить очередную сигарету, глотнуть свежего осеннего воздуха или просто поболтать с кем-нибудь наедине. Пару раз я ловил на себе озадаченные взгляды: многим явно казался странным парень, который  весь вечер хмуро молчит, курит и не сводит глаз с одной девушки… Но мне было всё равно. Я следил за Мариной. В этой компании не было ни одного парня, который не подошёл бы к ней, не завязал разговор, не спросил о чём-нибудь или не предложил бы выпить. Я же продолжал сидеть в каком-то немом оцепенении. Но не потому, что спокойно мог смотреть на то, как к ней то и дело подкатывают другие. Было что-то другое… Что-то, что пульсировало внутри меня, что билось, рвалось наружу — но одновременно не то говорило: мне «Не делай этого, потом будет больно», не то успокаивало: «Всё в конечном счёте будет так, как должно быть».
В какой-то момент я осознал, что сильно пьян, и подумал: нужно ехать домой. Мама наверняка уже переживала, куда я запропастился… Я резко встал; от выпитого меня качнуло в сторону. И вдруг, бросив взгляд на окно, сквозь тонкий тюль я увидел, что Марина и один из Светиных знакомых, долговязый, дорого одетый блондин с серьгой в левом ухе, стоят вдвоём на балконе. У Марины в руках был бокал вина, но она едва ли пригубила его: положив тонкие локти на металлический крашеный бортик, она внимательно слушала что-то, о чём рассказывал ей этот мерзкий тип, и, казалось, забыла о существовании всей нашей шумной компании.
И тут я не знаю, что со мной сделалось. Никого не спрашивая, я одним щелчком вырубил колонки стоящего рядом на столе компьютера, из которых орала Nirvana, взял гитару и, не обращая внимания на повисшее изумлённое молчание, сел посреди комнаты и начал петь.
Пел я хорошо. Больше того: я уверен, что так хорошо не пел больше ни разу в жизни. Рядом со мной откуда-то появился стакан, полный рома, в зубах залихватски дымилась сигарета, напрочь улетучилось столь обычное для меня стеснение — а ведь я впервые играл в кругу такого большого количества людей и в присутствии девушки, к которой неравнодушен. Конечно, я не был спокоен: я не смел поднять глаз, я боялся увидеть, как Марина смотрит на меня, или, хуже того, не смотрит, а всё ещё стоит на этом проклятом балконе или уже целуется с этим парнем где-нибудь в углу… Я боялся, что не совладаю с собой и наброшусь на неё или на того, кто с ней рядом, но больше всего — что её вообще уже нет в этой квартире. Поэтому я видел только струны и свою мелькающую вверх и вниз руку, если же поднимал голову, то прикрывал глаза. Я пел — и чувствовал, как переплавляется внутри меня во что-то новое моё привычное, до этого момента бессмысленно бьющееся сердце, и в этом огне я становлюсь на глазах у всех совершенно другим. Макс с Веркой сидели рядом и подпевали, им вторили другие голоса; Лёха молча смотрел на меня, ничего не понимая и, видимо, напрочь забыв, что ему давно пора уходить… А я просто пел, не останавливаясь и не смотря по сторонам: «Метель» Шевчука, «Это не любовь» Цоя, Летова, Чигракова, Арбенину…
И вдруг я понял, что остался один.
Я очнулся, перестал играть и огляделся. В комнате было пусто, в квартире стояла тишина; дверь на балкон была распахнута, и с улицы сквозь светлый тюль вливались тревожные запахи осеннего вечера.
Я отложил гитару и с трудом поднялся на ноги… Господи, зачем же я так напился? В голове шумело, ноги не слушались, я тщетно пытался — и не мог сообразить, когда успели разойтись мои друзья и все, кто был со мной рядом. Шатаясь, я вышел в коридор. На плечиках аккуратно висело тёмно-синее драповое пальто. Кто-то вышел из кухни — я не понял, не видел лица, потому что смотрел против очень яркого, будто бы неземного света…
Марина подошла ко мне, и, взяв за руку, повела за собой. Я видел только её узкие плечи и прямую спину, и вдруг — опалённые стыдом, алые губы, обращённые ко мне… Я протрезвел мгновенно. «Что ты делаешь?» — Спросили мои глаза… Щёлкнул дверной замок, надулась от порыва ветра штора над балконной дверью, и с улицы как никогда сильно пахнуло ночным воздухом, тёплым асфальтом, костром и осенью. Это была чужая, не моя, не её квартира… Она была такой хрупкой…
Свет погас — вспыхнуло зарево.

Утром я не нашёл рядом с собой ни её телефона, ни записки.
- Сколько можно тебе объяснять: она уехала учиться в Австрию, — в сотый раз упрямо повторяла мне на кухне сонная, недовольная Света. — Самолёт улетел сегодня в семь утра. Адрес и телефон обещала прислать, как только устроится... Парень этот, который тебе всё покоя не даёт, наш одноклассник, уже год живёт в Берлине, помолвлен с какой-то француженкой, ну, наверное, и рассказывал Маринке, как там и что за границей… Да ты-то где был всё это время? При тебе же говорили! Держи, освежись! — Она поставила передо мной массивную кружку с кофе.
- Ты лжёшь мне, слышишь?! Ты всё лжёшь! Какой у неё телефон? Какой город?! Говори!!! — не помня себя от ярости, я швырнул чашку об пол, метнулся в прихожую, сорвал с крючка свою куртку и вылетел из квартиры.
- Сумасшедший! — неслось мне вслед, — Лучше бы ты гашиш курил, чем так пить!..
Я сбежал вниз по лестнице, распахнул дверь подъезда, ринулся вперёд, к остановке… Она уехала, но ведь её можно найти!.. У неё здесь родственники, другие друзья, не могут же они все не знать, куда она едет! Я должен всё это остановить!!!
И вдруг понял: она ведь просто не хотела, чтобы я искал её.
Грамотная речь и серебро на тонких, длинных пальцах… Дорогая ткань её идеально скроенного пальто… Австрийские горнолыжные курорты и лекционные залы, где говорят только на иностранном языке… И — наш деревянный дом, моя бедная мама, сугробы вокруг станции, мои дырявые, пустые карманы и ещё целых три года учёбы, прежде чем я смогу что-то большее, чем орать под гитару русский рок.

Я давно окончил университет, работаю в крупной компании и уже несколько лет женат. Моя супруга умна, хорошо воспитана и, что немаловажно, она не требует от меня многого. Иногда у меня возникает чувство, что она меня и не любит, но я даже признателен ей за это: она не лезет ко мне в душу и не претендует на мою независимость. Наверняка она будет хорошей матерью… Хочу ли я детей? Наверное, нет, но вряд ли их появление сделает меня несчастным. Но в глубине души я почему-то продолжаю неистово, яростно, мучительно верить: мой сын будет от другой, от любимой женщины.
Я до сих пор помню маленькую родинку под худой ключицей, помню, как колыхались прозрачные занавески на окнах, как отрывисто дышала она, глядя на меня в полутьме, и как горели её серо-синие глаза, ставшие вдруг огромными и будто бы чёрными… Помню, как тихо-тихо играл в колонках легендарный «OK Computer», и как, дрожа, опускались всё ниже мои пальцы, как похолодели они, когда я, не соображая, что делаю, одним движением расстегнул застёжку на её белье, и как люто взорвалась ночь перед моими ошалевшими глазами… Я бы всё отдал, чтобы только узнать, как она сейчас выглядит, какая музыка играет в её наушниках, какого цвета у неё волосы, а ещё — вспоминает ли она обо мне и почему захотела, чтобы именно я стал её первым мужчиной. Но зато мне известно, что она вышла замуж через несколько месяцев после того, как уехала в Вену, никогда не спрашивала обо мне у знакомых, не пыталась позвонить — и ни разу не приезжала больше в Россию. Могу ли я спорить с её выбором?..
Я утешаюсь тем, что в её окна по утрам заглядывает то же неизменное солнце, что и в мои, и играет бликами на золотистой ткани портьер — уже совсем других, не тех, которые я, задыхаясь, одним резким движением задвинул когда-то, чтобы с улицы нас не было видно… Как вкус пастилы в шоколаде, давно пропавшей из магазинов, помню я вкус её чуть обветренных, обмётанных румянцем губ — и буду помнить его всю мою жизнь, до самой неизбежной смерти. Если бы Марина снова появилась в моей судьбе — клянусь, я бросил бы всё: этот город, страну, карьеру, жену, друзей и всё то, чего я добился за последние годы…  И оставил бы только безупречное знание двух языков, которые понадобились бы мне, чтобы уехать к ней за границу, и простенькое серебряное колечко, которое давным-давно купил для неё с самых первых заработанных мною денег в надежде, что когда-нибудь я смогу ей его подарить.
И мне по-прежнему кажется, что однажды это всё-таки случится.