Из тьмы к Свету

Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы; а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге созданы.
(от Иоанна 3:20-21).

Вы, дорогие друзья, прочитали внимательно эпиграф, да? Хорошо. Тогда, наверное, заметили Вы и такие слова: тьма и свет? Слова – начала. Сложите – кА теперь их, какая цифра получится? Правильно… цифра восемь. И вспомните:

«И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы».

Вспомнили? Теперь посмотрите на свои руки и ноги. Внимательно посмотрите! Что на них? Не видите?! Внимательней, внимательней смотрите.  А пока Вы, дорогие друзья, всматриваетесь, я поведаю Вам одну историю… Мартовскую историю! Как раз произошедшую в канун дня Восьмого марта.
Ну что, я начинаю? Ах, Вы просите наводящего стиха… Сейчас, сейчас… Какой бы Вам, мои друзья, дать? Ага, нашел:

«Стеснены оковами ноги его;
В железо вошла душа его;
Доколе исполнилось слово его;
Слово Господне испытало его»
.
Да, да… Это написано в честь Иосифа сына Израиля. Вот теперь я и начну, пожалуй.

* * *

В то время мое большое «Я» еще было некто, а Благодать Божья еще не проявилась в свете Божьем, но медленно, медленно прорастала из земли, то есть из плоти Хомутецкой Раисы Григорьевны, в Хомутах  в общем. Дабы со делаться в один прекрасный день Горой, как со делался и великан из одноименной сказки Карлиса Скалбе; разумеется, дорогие друзья, что Горой Божьей… Святогор!
Так вот, читали мы книгу о проповеднике Евангелия из Южно – Африканской Республики (ЮАР) Эрло Штегене «Пробуждение начинается с меня…». Дошли мы до места, где описывается история одной медсестры, которая, мягко скажем, унесла с работы разные там «мелочи», так сказать: кружки, ложки, медицинские бинты, постельные принадлежности, строительные материалы…  Смотрю, Раиса Григорьевна ерзает в кресле, а может и не она, а может та – невидимая и не открывшаяся еще миру… Божия!
Продолжаю читать, и познаем, что та медсестра в Бога, как говорят, уверовала, покаялась значит. Обратилась, так сказать, в чадо Божье. По сей причине благословить все и вся просит, стало быть, Господа: то пищу, то сон,  то… -  все стороны жизни. Радуется. И не  подозревает о наступающей «грустной минутке» Божьего поприща. Она, «минутка грустная», возьми и постучи в сердечко черной женщины негадано. Когда и не ждала, «бедная». А было это так:
Она за стол: «Благослови Господи пищу». Тишина. Пустота. Душа, как в оковах, сжатая. Какая уж тут еда?!
Она в кровать: «Благослови Господи сон мой». Еще тесней душе стало. Всю ночь глаз не смыкала. Какой уж ту покой?!
Вот так и мучалась несколько дней кряду, пока Господь и не скажи ей: «Могу ли Я благословить пищу, которая находится в ворованной посуде? Могу ли Я благословить твой сон, когда твое тело лежит на ворованном постельном белье? Я, - говорит, - Свят, а ты?»
Она и ответь, как учили пастыря-проповедники: «Я мол тоже свята. Отойди от меня Сатана! Ибо написано: «… то Он будет верен и праведен простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды». – И добавила – Благодатью мы спасены. – Вот так и отражала она атаки, да и еще какими-то вызубренными словами из Писания вроде этих, а кончила напоследок так: - Если исповедуем грехи наши!» - многозначительно этак.
 Ну, и ждет похвалы от Бога,  мол знай наших, не проведешь Сатана дитя Божьего – знает Писание. Даже зажмурилась от предвкушения удовольствий… а как же!.. испытание прошла: Словом, Словом в самую голову поразила Змея. И все те душевные муки списала на это испытание по имени Искушение.
А Он, «Змей», ей снова:

«Дети мои! Станем любить не словом или языком, делами и истиной».

Тут ее, как молнией шарахнуло до покраснения:
- Делом?! – лепечет она. – Делом?!
Как в огне горит, совесть сжигает, только больше ей Господь Дух «Змей Трёхголовый Горыныч» не отвечал.  Не отвечал: ни пищей, ни сном, ни разными там удовольствиями: какая уж тут еда, какой тут покой??
 Радость у медсестры в  обратилась в печаль. «Я» внешнее опечалилось, лицо у этого «Я» скуксилось, зато у внутреннего «Я» сердце чище становилось, плавилось, зазывая в обратный путь очищения прежних-то «шалостей»: «Иди! Иди на то место, милая, где грешила. Исправлять надо все, очищаться». Ох, тяжело в обратную сторону идти, а надо – житья нет от огня мысленного. И пошла, и прощение не только у Бога, но и у людей, у коллектива, значит, просила. Одним словом, совершила дела достойные покаяния.
Раиса Григорьевна как-то вся сразу съежилась в комочек серенький, вся сжалась в большом кресле, будто бы задавленная огромным гнетом, и тихохонько так спросила:
- Что же, и мне теперь надо идти?
- А Вам-то зачем?! – удивился я.
(А удивился я потому, что Раиса Григорьевна вот уж как лет около семи значилась в «списках» спасенных чад Божьих).
- Так ведь, и я на работе брала. Воровала!... то лампочки электрические, то выключатели, то тряпки всякие – ветошь, то краску со склада списывала, то трубы сантехнические… - много всего, по мелочам… все уж и не упомнишь. – И вздохнула – Эх – х…
Я молчу, знаю, что еще не все выплеснулось.
- Я даже в Казанский Собор, на улице Липецкой, лампочки и мыло хозяйственное носила батюшкам. И ничего, батюшки меня благословляли и похваливали: « Мы, - говорят, - за тебя молиться будем. Как твое имя, сестра?» «Раба Раиса», - отвечала я. «Ну, иди с миром. И не забудь свечечку ставить за здравие рабы Раисы!» - говорили батюшки мне всегда на прощание. – Раиса Григорьевна всплакнула, серенький комочек немножечко разжался. – Вот и шла с Миром по миру! – Продолжала выплескиваться она. – Я и раньше про эту медсестру читала… И  трогало за живое меня это место.. Покою не было! Даже к своему пастырю, не выдержала и побежала с этой книгой, исповедоваться. А он.. – Сильно таять стал серенький комочек, заплакала. – А он: «Исповедала грехи Богу: Он тебе все, сестра, и простил, и  Сам очистил, ибо ранами Его мы исцелились и Кровью Его искуплены…Верь! Верь в это сестра! Успокойся, сестра, и по меньше книг читай, а читай Библию! У каждого человека, у каждого пастыря свой путь…  Знай это сестра! Ты иди своим путем!» - Что-то светлое и мокрое выделилось из серенького комочка и повернулось в сторону окна. – Вот я и успокоилась, а книгу… - Светлое и мокрое поднесло подобие руки к подобию глаз и стало эти подобия глаз, всхлипывая, протирать. – А книгу эту убрала подальше, с глаз долой. – Всхлипы стали умолкать, а сквозь пальцы подобия руки я  заметил в подобиях глаз отблески пламени Живого Огня.  Как бы в подтверждение этому, я услышал из этого подобия следующие слова. – А она, вон видишь, как опять полыхнула, книга. – Раиса Григорьевна еще раз всхлипнула, и серенький комочек «Снежной бабы» стал принимать человеческий облик.
Я, глядя на подтаявшие члены «Снежной бабы», вспомнил слова:

«И по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь».

«Любовь!» - повторил я про себя, а вслух сказал:
- У каждого человека к спасению один Путь… Божий! – я специально сделал ударение на этом слове. – Раиса Григорьевна, все мы должны придти и встать на этот Путь Спасения. И я скажу так, если вам это место из книги покоя не дает, как горошина принцессе из сказки Ганса Христиана Андерсена «Принцесса на горошине», знаете, да? То, сколько бы вы матрасов мягких на этот грех не положили, как бы Вы не запрятывали это место из книги «Пробуждение начинается с меня…» под «сладенькие» речи горе пастырей, настоящему Сердцу покоя никогда не будет. Оно будет искать, даже во тьме искать, как дидрахму из притчи…  Помните?.. Пока не найдет горошину.  Пока начало черное и злое не разорвет… Оковы! Хомуты!  Наконец, пока не обретет покоя настоящего. – Я взглянул на Раису Григорьевну. Ее глаза из узких  щелочек превратились в кратера вулканов, живых Вулканов. В них кипел огонь… Добрый Огонь… Любви Огонь… Божий! Вот тогда и вбился в мое сердце золотой гвоздь «Принцесса… Царица!» И я слышал эти слова, потому и пишу их сейчас. Вслух я сказал: - Вот так и узнаются дети Божии, Царственное Священство. Ибо их сердца в оковах железных, в горниле огненном в Новое Сердце выплавляются, из вечной мерзлоты, как ковчег Ноев, из тьмы восходят в Безначальное.
- Правда? – воскликнул человеческий облик из глубокого кресла.
- Правда.
«Конечно, правда! И не может быть иначе, ибо, как семейство Ноево наследовало очищенную землю, выплавившись из тьмы беззакония; как Анания, Михаил и Азария вышли невредимыми из печи геенны, и Даниил из рва настоящего времени; как Иоанн Богослов увидел новые небо и  землю, - так и мы облекаем делами Веры и Правды наше «Ветшающее»  Доброе старое в блестящий металл… Тело! На броне – из гиацинта, на которой сияют драгоценные камни-Звезды. Где резцом алмазным вырезаны имена Героев Света… Доброго Света… Спасительного! С единым Сердцем «Все для вас»… Солнце! Белое Солнце! Милость!» - размышлял я.
- А ведь он, епископ, мне так прямо и сказал раз: «Мне бы такое сердце, как у тебя, сестра!» - И спросила, – Что же мне теперь-то делать? – помолчав немного, сама и ответила. – Неужели и мне так же делать, как эта медсестра из ЮАР? – И на меня смотрит.
- Да,  –  ответил я. – Любите Слово Божие не словесной любовью Вашей. А любовью, состоящей из дел, Божией. Чем тяжелее дело, тем и сильнее любовь. Вот так  и смотрите, Раиса Григорьевна, на все дела Божии. – Я улыбнулся, ведь я знал оконцовку  таких действований, по себе конечно знал, что блага она, концовка-то будет… Обрезанная! Обрезанием нерукотворным!
- Так и вещей-то тех у меня уж и не осталось!..  Разве только банка краски да тряпка половая, ветошь. – Не сдавалась «Снежная королева» в глубоком кресле, снова сжимаясь в серенькие, рыхленькие комочки. – Что же за то будет, которого нет?
Почему – то при этих словах перед моим взором возник образ Котьки из рассказа Николая Николаевича Носова «Огурцы»:

«Котька побежал домой. Потом вдруг остановился и закричал издали:
- Дедушка, дедушка!
- Ну что еще?
- А этот вот огурец, что я съел, как будет считаться – украл я его или нет?
- Гм, сказал дед, - вот еще какая задача! Ну, чего там, пусть не украл.
- А как же?
- Ну считай, что я тебе подарил его.
- Спасибо, дедушка! Я пойду.
- Иди, иди сынок».

Я улыбнулся: курс правильный… Носов!
- А про то, чего нет уже… Вот что, для начала сделайте это: отнесите то, что есть. – Я указал на банку краски и тряпку, которые из кладовки вынесла в «свет» Раиса Григорьевна. – И еще: помните, что первый шаг самый трудный.
(Я тогда еще не знал о последнем шаге… о Финише!)
«Снежная баба» в глубоко посаженная в кресле не сдавалась. Ее серенькие, рыхленькие комочки набирали на моих глазах вес и покрывались ледяным блеском. Потому я не удивился, когда в меня полетели колючие снежные хлопья:
- В конце-концов, другие вон вагонами прут!.. А начальство…
- Раиса Григорьевна! – преградил я дорогу снежному воинству. – Вы о себе, о себе думайте. Себя очищайте, чтобы чистотой рук ваших Бог спас и других… Погибающих! – При этих словах «Снежная баба» спрятала под себя грязненькие подобия ладошек, а только что появившаяся ледяная корка треснула. Комочки серенькие стали снова рыхлеть и таять. Я даже вздохнул, – Фу-ух!.. – и строго сказал, - Да и книга, которую мы читаем, называется «Пробуждение начинается с меня…», а не с начальников!
Вновь в снеговике вспыхнул Огонь. Копья снежного воинства потаили, неверная соль исчезла. Внутренний человек набирал силу Огня. Он краснел и краснел, будто бы от натуги разорвать цепи-комочки неверного учения о Боге Триедином.


*   *   *

«Сожгу! … Сожгу зиму своими руками!» - кричал мой человек внутреннего «Я».
И видел я уже не серенький рыхленький комочек, или «Снежную Бабу», или Снеговика, или Соляной столп жены Лотовой, или лживую храмину церкви или государства, а… А Женскую фигуру с длинной косой и в широкой юбке из соломы, в руках которой были тряпичный помазок и блин, олицетворяющий солнце. Все верно, на Руси ее зовут Зима, Холодность, Беззаконие!!!  Эту фигуру с масленицей-блином «Лжесолнцем», в котором и отображалось со всеми выпуклостями лицо белого эмигранта и писателя Солженицына, бросают в Огонь.
«Сожгу!... Сожгу Зиму своими руками! Сожгу уродливую мину Правды Красной!» - бушевало внутреннее «Я».
«Соленная баба» корежилась и шипела. Соль ее лопалась с треском, выпуская ледянные миазмы: «Главное не наломать дров!» Я вспомнил эти слова, вспомнил из чьих уст они выходили. Перед моим образом поплыли клубы гари и дыма потухающего Северного сияния, образовывая коридор, черный коридор. Этакое подобие картинной галереи лиц-портретов героев Зимы: Председатель Государственной Думы Российской Федерации конца ХХ и начала ХХI веков, член Коммунистической Партии Советского Союза и Российской Федерации, основатель партии «Возрождение России … ЛВР» Геннадий Николаевич Селезнев; директор института Европы РАН академик Николай Петрович Шмелев из партии «Единая Россия».
- Не наломать бы дров! – вопил этот коридор, эта картинная галерея, эта аллея  «Колодец».
И было, отчего так вопить, ибо образ «Сожжения Зимы», это чучело-куклу делают из тряпок, символизируя этим уходящее ветшающее старое злое, ненужное. Итак, русский обряд заканчивается так: дрова на костер собирают всем народом. Чучело ставят на дрова сложенные Колодцем, а внутри зажигают огонь…
«Сожгу!.. Сожгу Зиму своими руками… Народными!»
Я смотрел на разгорающийся огонь. Он, то поднимался вверх, распахиваясь во всю ширь, полыхивая из отверстий глаз тысячами искорками, тогда я мог видеть за огненной и ледяной одеждой землю с Эдемским садом  «Сердце», то огонь начинал угасать, свертываясь в клубочек, змейкой уходил в дальние пещеры мертвого моря, тогда маска «Снежной Бабы» принимала оттенки наивысшей степени угрозы и предвкушения Победы… Победы холода над огнем.
Я знал: в том теле идет борьба начал: Быть или не быть, лица с маской, огня и льда!!!
Маска, несмотря на уродливые черты клоуна «Оно», всё же пыталась казаться представительно угрожающей, казаться под «честным» гримом: «Ведь я не одна – все так делают… Всенародное покрывательство!» Маслилась эта маска, маслилась с Улыбкой: «Я не одна такая! Бог всем простит… Любовь!» И огонь утихал и заползал в свои чертоги, пряча от стыда красное свое лицо, пряча в мёртвых пещерах безумства и смеха.  Соляная Баба оправляла свой наряд-обряд: из снега, из неверной соли, из соломы и мякины, из тряпок и смотрелась в зеркальце «Блин». Лед укреплял связи, поблескивая на ее боках и щеках хрусталиками неверной соли, ложась кругами-началами радуги Северного Сияния, Заветом Ложным. Она улыбалась вечной мерзкой улыбкой портретов черного коридора, галереи.
Внезапно лед разбежался трещинами. Латы замерзшей мертвой воды раздвигались, будто – бы кто-то могучий распирал из нутри стены ледника, тогда в них, трещинах, я видел другое, Настоящее лицо.  Еще пока только маленьким огоньком, оно пробивалось сквозь ледяные торосы. Развинчивалось пламенем и стрелой вылетало из швов лат царя Ахава наружу.  Кололо! Обхватывало! Связывало вервями раскаленный соляной столп, а он…  А она, «Снежная баба», открывала широко – широко глаза и рот, как рыба вытащенная на горячий песок, хотя улыбочка так и оставалась улыбочкой на масляных щеках.  Маска! Злая Маска дергалась из стороны в сторону, и в верх и к низу, пытаясь вырваться из оков-хомутов огненного, нарастающего языка, хлеставшего туловище храмины кнутами-словами: «Ты воровка в глазах Господа! Чем ты лучше той медсестры из ЮАР! Порождение Ехидны, соверши дела достойные покаяния и не говори: Я Дитя Божье!» Жена Лотова покрывалась темными рубцами-проталинами. Серенькие комочки съеживались в один крохотный. Нос, торчащий корнеплодом, обвисал, ибо корень всех зол «Сребролюбие» терял силу. Клевал журавлем в тьму колодца, в тьму собственных учений.
«Вот, сейчас растает! Вот-вот, и конец… Конец!»
Но корнеплод снова набирал краску. Становился ярко-оранжевым, словно, где-то находился неведомый источник, Тайник. Он выпрямлялся и торчал упругим и молодым грибком. Глаза «Снежной Бабы» сводились на кончик корнеплода, рот закрывался в полусферическую улыбочку, натягивая губки, как тетиву на луке. Вот-вот выстрельнет! А вместе с тем и серенький рыхленький комочек раскатывался в три больших и отверждался в единый монолитный столп, Соляной Столп. В сиянии северного солнца, собранного из лиц-портретов черной галереи Зимы, ручищи которой заталкивали разбушевавшийся огонь в смешные и мертвые пещеры левого сердца. Маска выпускала надутые слова-стрелы: «Стыдно! Неловко! Неудобно! Что о тебе подумают люди! Ты что лучше всех!»
Оболочка дутых слов росла, обволакивая и охлаждая Эдемский Сад своим дыханием.  Рай замерзал. Замерзали и реки, вытекающие из него. Не видно было ни блеска драгоценных камней: бдолах и оникс. Уже не собирать Манны Сокровенной! Не видно было под льдом драгоценных металлов: серебра и золота.  Уже не выплавлять из Слова Знание! Огонь угасал. Наступала Вечная Мерзлота. Тьма.
Искривленное колесо «Зеркало» крутилось. Оно хохотало «общенародными делишками», гримасничало под ледяным щитом коры по имени «Вседозволенность» или «Всепрощение и Безнаказанность»!!! Оно вихляло своим задом, таща за собой гроб, лежащий на верху щита, во льдах издевок и в снегах смеха, обитый пунцовой материей ложного стыда. Это были те, как я понял, кто не желал идти в ногу со временем тьмы. Над ними глумились, выставляя на показ, как сумасшедших, но у них, не желавших участвовать «во всенародном воровстве», не хватало сил оторваться от похоронной мировой процессии.  И они в клубах смеха и презрения вынуждены были двигаться на кривом кружале истории, за кривым зеркалом, за колесом с вихляющим задом  жены прелюбодейки века сего. Двигаться по скользкой тропке из ледяной Соли в черной галерее портретов-образов Героев века преходящего.
Я смотрел на все это.  Наблюдал борьбу: быть или не быть, лица и маски, огня и льда. И вспомнил рассказ Раисы Григорьевны о том, как она среди белого дня, на небе, увидела Большую восьмерку, а после увиденной восьмерки ей приснился сон:
Представьте себе, дорогие друзья, кладку кирпича, которая в уложенном виде находится на специальном поддоне типа клети. Вот в такой клети, во сне, находился образ Раисы Григорьевны. При том вся тяжесть кладки белого кирпича на ней, на спине, что создавало впечатление единолития, но, как говорила Раиса Григорьевна, ей от такого единолития не было легко и хорошо, наоборот, она стонала от непомерной тяжести. И добавила она еще, и мне то врезалось: «Клеть была кованой!» Я тогда задумался: Почему именно кованая, а не железная, не стальная и прочее? Почему именно это прилагательное Раиса Григорьевна приложила к существительному «Клеть»?
Крепче и крепче обнимает огонь столп соляной. Тает.  Корежится маска, растекается по ней масло радужными пятнами «Помазание лживое».  Исчезает.  В огне все открывается.  В Живом!
Внешнее «Я» преклоняет ухо к сердцу Правому:
… Ноев ковчег! Он как круг начертанный гоголевским философом Хомой Брут из «Вий». Он как спасательный круг посреди бушующего моря черного, как Остров Сокровищ. Он как мастерская каменотеса, где готовят камни,  Живые Камни!..  кирпичи  для великого Здания «Мир». Он как печь, в которой выплавляются сосуды Правды. Он как карман богатыря Святогора, из которого вышел Защитник Русский Илья Иванович Муромец… Оляб! Он – оковы и клеть… Кованая Клеть! Только в них темно?! Но ведь из тьмы восходит Свет Правым; но ведь в оковах распускается плодоносная ветвь «Иосиф».
Вертится круг… Кружало! Крутится Шар земной!
«Кто же за ним работает? Каким Духом зовется?»
- Это все красивая сказка Лилиан Войнич! – восклицает портрет из черной галереи героев Зимы.
«Кто это кричит? - смотрю. – О! да это Ашот Рубенович из ООО «Жилье будущего».
- Вы у нас на откупе! – не унимается Ашот Рубенович. – Мы выкупили вас всех!.. Платите!... Платите!... Платите!...
Может быть это Кай в ледяной купеле Снежной Королевы, выкладывающий льдинки, из которых он хочет выморозить оковы из восьми букв «ВЕЧНОСТЬ»… Вечная Мерзлота!
- Ха – ха – ха!... – смеется Снеговик Кай.
Ему смешны уродливые оковы синьора Ривареса из «Овод». Его жизнь свободна и гуляет по снежной степи, кружась вьюгой как зверем воя:
- Деньги-и-и  впе-ре-е-е-ед!
Бр-р!... как холодно в таких оковах. Где же Герда, которая растопит оковы Вечной мерзлоты? Оковы, сковавшие Его преосвященство Монтанелли, забывшего о том, что Бог искупил весь мир…  Весь!..  а не кучку «обособленных»… Элитных! Которая позабыла своих детей, предав их в могилу ненужных образов и преданий властьимущих века сего, в Деньги.
Бр-р!... Холодно. Но со смертью… Честной Смертью!... рождается Жизнь Вечная! В оковах рождается, в режиме.
- Солнечный луч? Такой красный?! – удивляется Монтанелли-отец.

          «Славь, язык, святую тайну:
Тело славь пречистое,
Кровь беспечную, благою –
Мира искупление, –
Кою пролил Царь наш – чрева
Плод благословенного.»

- Кровь, всюду Кровь! Кровь – разлилось красное море, Роза из камня-Крест Животворящий. – Боже милостивый! Я вижу лицо, лицо Твоего Сына.
Увидел отец Монтанелли в сыне своем Бога. Увы, как всегда, после смерти увидел, в Жизни Вечной. Ведь кровью очищается грех, ею же и глаза открываются. Святой Кровью! «Уродливой» Кровью! Смешным Коньком Горбунком… Духом Святым!
- Это все красивая сказка Лилиан Войнич! – не верит Ашот Рубенович из ООО «Жилье Будущего»… Снеговик Кай!
«Плачь Герда сильней по замороженному!»
-  Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок. – сказал русский пророк Александр Сергеевич и повторил. - Добрым! – И вздохнул поэт. - Я там был, мед, пиво пил, да усы лишь обмочил.
«А куда же все это делось?!»
Тихое веяние:

«Светильник Господень – дух человека»
.
Подливается масло.  Сильней пламя разгорается.  Тает, тает ледяная купель ООО «Жилье Будущего». Обнимаются Кай и Герда.
Хорошо, когда с тобой вместе и в огне, и в воде, и в ковчеге-оковах Дух провозвестник Истины. Тебе и во тьме как днем, тебе гнет не тяжел, как для Великана Карлиса Скалбе. Великая простота! Которая один раз, получив плату за свои труды огромным куском золота «Знание», решила выйти на свободу по подобию блудного сына из Притчи. Ничегошеньки у ней не осталось из знания: все уловилось в лукавство и хитрость маленьких человечков-пальчиков. Грязненьких пальчиков! Одна пустота осталась.  Пустыня! В ней она и пала, чтобы взрастись пала, взрастись в гору Новую. Не искала Она потом больше свободы, а мила ей стала ноша тяжёлая «Святая Гора»… Святогор!
«Где же остановится Ковчег Кованый, Ларец Манны Небесной «Откровение»? – сам себе отвечаю. – Ашот Рубенович… Фу, ты! На горах ли армянских Святых Араратских? Как Дух дает провещать духу-светильнику. Провещать листком масличным, Видениями масляными, Многообразными… МНОП!

«Не дай испытать мне муки родов и не родить,
Скорбеть и не плакать,
Покрыться тучами и не пролиться дождем,
Идти и не дойти».


*   *  *


Быть или не быть! – шла борьба. Борьба Лица и Маски! Борьба Огня и Льда!
Я знал, что оболочка образа Раисы Григорьевны обязательно растает.  От чудного огня растает, от Огня Божьего.  Как Содом и Гоморра, ее «Соляной столп» был окутан испарениями гари черного оправдания. Себя оправданием, а потому и решил я еще подлить из своего светильника маслица, для жаркости и яркости освящения:
- Порождения Ехиднино! Соверши дела достойные покаяния!
Серенький рыхленький комочек от этих слов сжался, казалось уж и некуда больше, а все-таки сжался, издав тоненькую трель писка:
- Бог мне все простил… Простил… Простил…


Проходит день, второй и третий. Раиса Григорьевна не весела, от серенького рыхленького комочка остались одни глаза и нос бледно-оранжевенький и к низу так, по-индюшачьи, удлиняется. Да, и глаза, что поверх настоящих, очками мертвеца разлаживаются, так черными дырками и бегают новокрещенными зайцами, трусами. От стенки к стенке комнаты, купаясь в синюшных разводах, будто бы кто специально набил в веки синьку «Люкс-1», крошатся в мелкие-мелкие венозные трещинки, по краям крапинки. Смотреть жутко, как огонь червем неугасимым разъедает «Бабу Снежную», ходящую в пыли охов и ахов. Попробуй с тряпкой подойти и вытереть. Так зыркнет очами черными!  Не человек, а из преисподней Пришелец какой-то. У-у… кошмар!
Из угла в угол день и ночь бродит этакое «соляное облако», где не наступит всюду лужицы хладные оставляет. У самого сердце уж было начало в льдинку обращаться от дыхания морозного.  Прямо аквариум из стекла Антарктиды, в котором такая рыбка тыкается то сюда, то туда, а выхода не видит, а может и видит, но поудобней ищет, чтобы вашим и нашим да еще с гусочкой, дабы всем хорошо было. Вздыхает. В один угол носом тыкнется, в точь-в точь рыбка аквариумная, в другой стукнется, вся сосульками перезванивается. Что не возьмет в свои плавники… Фу ты!... в руки, валится. Как из решета крупного валится. Хоть спасательную экспедицию вызывай во главе с Артуром Николаевичем Чилингаровым на ледоколе «Владивосток».
«Ну, - думаю, - всё борется: Быть с не быть! Лицо с маской! Огонь со льдом! Куда же ее нос выведет. На какой Курс?»
В быть вывел. В огне лицо вскрылось, переборов ледяную мину «не быть».
Поднялась, встряхнулась. Как птенчик только-только из яичка вылупившийся, так и Раиса дочь Григорьева остатки скорлупы серенького рыхленького комочка с себя сбросила, выпрямилась.
Я любуюсь: не Раиса Григорьевна, а Богатырка Синеглазка за Душой-Ванюшей в путь-дорогу засобиралася. В человеческую броню, в латы Правды и решимости обряжалася.
Смотрю. Молчу.
Взяла банку злополучную с краской обмотала ее тряпкой ветшающей, да в сумку их затолкала. И быстрей, быстрей одеваться. На часы не смотрит, без заутренней молитвы, про прием пищи и поминать не стану: Какая уж тут едальня! На меня зыркнула – я съежился: опять морозить дыханием будет, а нет – теплом повеяло. Сердце мое размягчилось.  Говорит этак ласково и просительно:
- Молись за меня?
Молвила коротко и растворилась в облаках сумраков, утренних.
Мне и жалко, так сказать, по-человечески, т.е. по-телесному. А в то же время внутренним «Я» понимаю: без этого никак нельзя. Нельзя, не прочувствовав самому, других научить,  ума-разума вставлять,  по-Суворовски внутреннее «Я» укреплять.  Внешнее ведь всегда за свое «Я» скорбит, будто свои шкурки в зубы огня сбрасывает: Эка же, бедненькую, как до корня пробудило! Не тело «Полноты наполняющего все во всем», а приведение «Бабы-яги костяной ноги».  Жалуется.
Ну да хватит мучаться да переживаться. Молится, станем. Всеми «Я» станем.


*   *   *



Стою на коленях в кухонной комнате спиной к окну,  а лицом к стене ванной комнаты. Глаза закрыты. Дух Воздыхает, я слушаю, что Он мне провещавает, да за что ходатайствует неизреченно, каскадом видений масляных. Тихо, тихо так…
Вдруг, тяжко стало. В раз к полу, на все четыре лапы и на голову пятую. Нет, нет! Удивиться не успело мое существо этакой странной позе молитвенной. Давит, невозможность какая-то! Словно в  колодец задавливает.  Провалился. Только и пробежала искорка в памяти, а затем темно-темным стало… Ночь.
Не знаю сколько времени прошло, где я находился, а может быть и не я, другое «Я». Все так перемешалось. Только чувствую, глаза смотрят и, странно, где то там в глубоком подземелье подсознания, слышу удивляется внешнее «Я», глаза которого-то закрыты стало быть, да и стояло-то, как Вы друзья знаете, к окну задом, а сейчас… Господи, чудны дела Твои!... это самое окно созерцало. Хотя, опять же, это «Я» из подземелья знает, что оно к окну задом стоит. Звездочкой…  На пяти концах... Пятерочкой!
«Эка, чудное перемещение?! – а тут мысль «грешная» мышкой проскочила: - «Эка, как глаза на заднице вылезли!» (Прости Господи!) – Чудеса!»
Страшно стало от необъяснимого. Мир верх дном перевернулся!
Да-а… Ведь всю жизнь порой думает человек или другой кто-либо (по совместительству), что он лицом к Богу стоит, что он передом ходит, а тут противное выясняется: всю свою землянскую задницей к Богу стоял, бежал от лица Его. Задом ходил. Эх, мир наоборот! Ведь вот, никогда не задумываешься над словами матери плотской: «Ты не от мира сего! Ты мальчик наоборот!» Теперь в разумение вошел. Теперь, когда из тьмы к Свету развернулся. Из начала в Начало вышел, т.е. обратился.

Тихое Веяние:
«Истинно говорю Вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».

«Встаньте дети!.. Встаньте в круг!» - поминались мне слова детской песенки, и я обращался вокруг своей оси, вылезал в круг света, в Начало Божие.
Эх, времечко! Времечко духовного младенчества! Что обо мне соседи думали, когда проглотив наживку на крючочке:
 
«Ибо сказано Вам: не увидите меня отныне, доколе не воскликните: «Благословен Грядый во имя Господне!»

Я кричал. О!.. Не то слово, я орал. Воистину я перевоплощался в знаменитого альпиниста Рейнхольда Мессера, покоряя одну за другой духовные вершины, и в данном случае, вершину Ор.
Что мне соседи, я Бога желал зреть.  Видеть! И я орал:
- Благославен Грядый во имя Господне!
Я давал полную волю своим голосовым связкам и не только в комнате, но, особенно, на природе,  на речке Царица.
Это была моя первая вершина, к которой я восходил по стопам Мардохея Иудиянина, восходил с Великим воплем радости… Ор! А может быть мое «Я»  поднимал Некто на уде, на крючочке?
Только чудо чудесней становится. За окном, как из горловины Мартеновской печи,  надвигалось кипящей лавой металла,  надвигалось вулканом проснувшимся Солнце. Да как из себя прыснет снопом искр прямо в лицо, а может и на за… затылок (так культурнее будет), только отметило то подземное «Я», что глаза этого «Я», на затылке, не закрылись, от брызг сами засветились угольками, как кристалликами светленькими. Совсем потерялось тут мое существо. В самом деле, как же можно созерцать и ощущать все «Я» сразу: и внутри и снаружи, и спереди и с заду, так сказать Всеобъемлюще. Как?! Это хорошо псалом читать про другого:

«Сзади и спереди Ты объемлешь меня»…

А когда оно, явление это, с тобой лично приключается. Да еще и эти искры-брызги в буквы отливаются, в строчку, как по команде, выстраиваются…  В красную!..  на твоих глазах выстраиваются в строчку красную:

«Но скорым исцелением всему служит туман».

И как только прочитал, будто бы знала строчка, рассыпалась. Разлилась по всему Солнцу Красным Заревом… Кровью!
При виде Крови и внешнее «Я», как у беременной, толкаться стало во все тело: и живот, и грудь – ходуном заходило, трепыхается.  Я из подземелья возвращается.  Поднимается,  наливая мое естество ощущениями, осязаниями телесными.  Да такими, уж не знаю какое «Я», но осязал такую боль в конечностях, что гора бы Ор холмиком показалась – боль до ора телесного. И ломило, и крутило…
«Бедные мои ноженьки!..»
Выплыло оно «Я» внешнее, с ним и глаза открылись его-то и глядят на стену ванной комнаты… Да, да!.. противоположной к окну. Вот теперь другому «Я», внутреннему, очередь работать настала: переваривать и переплавлять буквы кровавые… Жизненные! Для внешнего «Я» жизненные. Не сразу так уразумело «Я» внешнее – оно в себя приходило, потому глушило работу «Я» внутреннего болью осязаемой, икрами онемевшими… Каменными!
Очухивается «Я» внешнее: Правда или неправда?.. Было аль не было? Своими глазами убедиться желает. К окну разворачивает тело свое. Обращается.
«Увижу ли опять Солнышко Красное?»
Но как сделать это? Ноги не слушаются, так и лежат культяпками на полу.  Не шелохнутся.
«А руки на что?!»
Где бочком, где рукой ногу за ногой двигает, где лицо выворачивает в запредельный градус. Вывернулось. Окно на месте, но… Но Солнце Красное пропало, одни сумерки хмурятся. Давай затылок почесывать. Давай явь не явь отделять.  Истину плавить из песчинок разума! Плавить до камня Белого, до  Основания.
Тю, внешнее «Я» воплощается в Героя Социалистического Труда с Волгоградского завода «Красный Октябрь» Александра Николаевича Позднякова, сталевара. Даю скоростную плавку. Слышу, дверь уж входная отворяется.
 «Ну, - думаю, - подниматься пора, чтобы «Отец, видящий тайное воздал явное», воздал Вишенку отлитую, Вишенку Зимнюю и Позднию!! Пора…»
Кое-как поднялся. Стою и не стою, этак ощущаю себя в скафандре космонавта Алексея Архиповича Леонова, Героя Советского Союза, шагнувшего первым в Космическое пространство.
Тихое Веяние:

«Он вывел меня на пространное место».

Так и стою, как ни на чем, если не считать тысяч укусов остреньких шпилек, вонзающихся в мои икры.
«О, Боже! как ломит ноги.  Какие они неповоротливые… Каменные!»
Не желал я в эти минуты никаких сострадательных и удивленных вопросов: «Что с тобой? Что случилось? Почему у тебя такое лицо?» Я знал, что лицо мое покрылось сеткой страдания разбитого зеркала, и потому желал перевести изображение на цельную плоскость приветствия, здравия и улыбки. А еще, просто не хотел в эти минуты пустословия, уж слишком накален был мой мозг.
Но взглянув на вошедшую, понял, что играть роль гримеровщика мне не придется, ибо лицо Раисы Григорьевны пенилось и бурлило сотнями и сотнями солнечными зайчиками, будто чистовыдраенная витрина Центрального Универмага в ясный солнечный летний день. Она освящалась игрой лавы счастья: вся и всю. Друзья мои, это было великолепно! Я знал, в таком состоянии, счастливого возбуждения и ослепления, невозможно видеть что-либо в другом, разве только свое отражение.


*   *   *



- Ты знаешь! – обдали меня с порога первые брызги счастья, которое надвигалось кипящим потоком в мою телесную форму, покрытую одеждой раскаленного растянутого воздуха. – Ты знаешь что было?!
- Что? – как можно ровней и холодней спросил я, ведь мне надо принять было в себя этот поток и отлить подобающие детали.
- Ведь я же все эти ночи не спала! Бог мне покоя не давал!..
Я молчаливо ждал. Первые капли для меня были не диво. В моих  формах-сосудах мозга еще хранились следы борьбы: Быть или не быть, Лица с маской, Огня и льда. Я помнил серенький комочек с глазками-очками мертвеца, черные с синюшным отливом по краям. Я помнил и бледно – оранжевенький нос, отшелушенный чешуйками-завитушками в елочку распушенный к низу, по- индюшачьи удлиненный. Я помнил Охи и Ахи. Эти формы уже уложились в сторону пирамиды, но ведь были еще и другие стороны.  Стороны восхождения к лику Победы! Я ждал, молчаливо черпая с лица Раисы Григорьевны новые и новые впечатления. Я видел явную перемену. Я видел востренький носик, подернутый к верху, как хвостик зайчика. Он сильно втягивал воздух, как жабры рыбы, будто бы внутри надувался огромный воздушный шар, ожидавший последнего качка, дабы оторваться и подняться из глубин горла, вытащив в верх такое! и…  И разорваться фейерверком слов. А глаза?.. Это уже были не очки мертвеца. Их не было. Теперь я мог видеть глубокие-глубокие, чистые-чистые, ясные-ясные озерца, в которых плескались солнечные зайчики и плавали золотые рыбки-мысли. Зайчики веселились. Вот один из них стремглав выскочил из озерца на золотую россыпь и кувыркнулся. Золотинки прилипали к его пушистой шубке. Вот он машет другим. Те повинуются зову и гурьбой вылетают на всю поверхность витрины. Она сияет, переливаясь множеством серебряных пуховиков, перепачканных песчинками счастья. Да, это уже была не старая половая тряпка, которую относила Раиса Григорьевна, это была кожа невесты, упругая как барабан, тугая с лаковым блеском и дробным стуком: ту-ту… ту-ту… ту-ту… Стуком от лап солнечных зайчиков, исходящий звездочками, взлетающих из под лапок пушистиков. Это было чудесно! Райское Наслаждение!
- Как я мучилась все эти дни и ночи! Благодарю Господа, не давшего мне ложного покоя… Слава ему! Как на иглах мучилась.  Всю искололи меня грехи проклятые! А сердце!.. а сердце так и стонало, так и стонало: «Соверши дела достойные покаяния.  Соверши!» Замучилась я вконец и пошла, а куда же деваться от себя, тем более от Бога?.. Здесь не сделаешь, то там, - Раиса Григорьевна выдохнула и показала на небо, - будет поздно! Там, - она опять в него (в потолок) ткнула пальцем. – Бог спросит: «Ты кого больше боялась, Меня или людей, маловерная… Неверная!!» - Раиса Григорьевна глубоко вздохнула, как бы приготовляясь к дальнейшему марафонскому забегу своего повествования.
Что же, я готов был созерцать этот забег, заранее радуясь победному финишу на Пике сплава «Слава», который сейчас выплескивался на дистанцию «Вера» из глаз Раисы Григорьевны блесками-зайчиками, из уст брызгались золотыми рыбками-словами, а еще потому, что я освобожден от объяснений за помятую внешнюю «Я», прошедшую, как вы знаете,  дорогие друзья, две ипостаси через два начала в третье. Безначальное! Он ведь, человек, восьмеркой по земле катится, так и разрывается в разные стороны: то во тьму, то в свет! Что перетянет? Кто спицы натянет?
- Иду… Тащу эту сумку, - Раиса Григорьевна тряхнула пустой, болоньевой и вместительной сумкой темно-синего цвета. – С краской да с тряпкой. Ох, и тянут они мою руку к земле… Ну и тяжесть! Сроду не бывало такого, будто бы, ведро цементного раствора несу. Всю руку оттянули, аж почернела!.. – и руку мне правую под нос тычет.
Рука-то к этому времени вовсе не черной была, как уверяла меня Раиса Григорьевна, наоборот, мне даже захотелось, очень! «и питте шен» сделать. Вы удивились, дорогие друзья? Думаете, что ошибку допустил… der fehler! Нет и нет! Я знаю: по стерильной грамматике немецкого языка (das Deutsch) словосочетание «и питте шеен» звучит: «Jch bitte schon?» (Прошу вас?), но… Но я ведь не всегда умываю руки перед едой, потому и употребил словосочетание «и питте шеен» в том понимании, в каком его понимал крестьянин Лайан Ковач, герой романа «Вина», выдающегося мастера слова Венгрии и Мирового прозаика Ласло Немета. А он, Лайон Ковач, понимал это в своем смысле: «Целую ручки!» Так что простите, мне, дорогие друзья, и эту вину!
 
«У Шкрупуленка нос большой…
У Шкрупуленка длинный нос…
Ох, и здоровый Шкрупулек,
А нос у Шкрупуленка НАК – ЛАД –
НОЙ»!

Тихое веяние:
«Посему не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, который и осветит скрытое во мраке, и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога».

Слова-слова, оболочки-оболочки, кармашки-кармашки, орешки-орешки, домики- домики, а главное: Кто или что в теремочке живет?
- А ноги!.. – продолжала выпускать рыбок Раиса Григорьевна. Мне невольно пришлось взглянуть на свои; к счастью, каменные столпы возвращались в состояние живой материи. Отходили. Но все же у меня мелькнула мысль: «Неужели заметила мое «помятое» «Я»? «Слава Богу, нет!» - мысленно вздохнул, она говорила о своих. – А ноги!.. ноги - то, Боже мой! идти отказывались… Как цементированные! Будто-бы в бетонных колодках я шла… В оковах! Да еще разные нашептывания в голову лезут, прямо-таки кто назло по ветру напускает: «Вернись! Вернись! Не позорься!.. Тебе все грехи давно отпущены!.. Ты спасенная!» Так и бьет в лицо: и в нос, и в рот, и в глаза – дышать трудно… Фу противный! «Нет! – говорю себе – Вот так ночи проводить – НИ ЗА ЧТО!!! Не хочу больше … Наелась! – и приказываю себе: - Вперед! вперед во имя Иисуса Христа!» Иду, молюсь: «Помоги Отец Небесный, дай сил совершить достойные плоды покаяния… Не хочу быть порождением ехидны! Хочу чистым, освященным и угодным Тебе сосудом стать, Отче!»
«Эка, - про себя мысли раскидываю сетями, – как они колесики супротив крутятся: одно в одну сторону тащит, другое – в противоположную тянет… Тьма и Свет! Жернова Жизни! Какая же мука сыпится?»

Тихое веяние:
«И другой, препояшем тебя и поведем, куда не хочешь».

Не удивляюсь! Если внешнее «Я» с диким ослом дружбу водит. Фу, противные!
- С Божией помощью дошла до троллейбусно-трамвайных мастерских. – Продолжает забег-рассказ Раиса Григорьевна. – Да видать-то рано  пришла – никого еще не было, одна охрана… Так и зыркают на меня, как на сумасшедшую: «Мол чего в такую рань притащилась?!» Что делать? – думаю. – А что делать, - сама себе отвечаю, - раз пришла, то  жди! – и загадываю: «Если это все от Тебя, Господи, то сделай так, чтобы Спицын («это мой бывший начальник – пояснила мне Раиса Григорьевна) пришел на работу раньше всех». Только я это загадала, как «хлоп» по плечу моему. Обворачиваюсь. Ба! Виктор Михайлович собственной персоной. «Ну, Господи, от Тебя все это», - мыслями к Богу обращаюсь, а Спицыну: «А я вот к вам, Виктор Михайлович…»
- Что нибудь случилось? – спрашивает он меня участливо и ласково и в глаза заглядывает.
- Да... – отвечаю.
- Тогда пройдемте ко мне в кабинет, Раиса Григорьевна, - приглашает он меня. – Тяжело ли одной на пенсию жить? – по дороге меня расспрашивает.
«А почему расспрашивает-то? Вижу чувствует! Когда мою штатную единицу сократили, он пальцем не пошевелил. Все удивлялись: «Вот чего-чего, а от Спицына мы этого не ожидали?! Сколько ты для него сделала!.. Даже до пенсии не дотянули!» Мне до пенсии восемь месяцев оставалось, эх-х!..» - вздыхает Раиса Григорьевна.
Я спросил:
- Разве Ветеранов Боевых действий можно сокращать?
- Так я про это и не говорила никому. Не хотела, вспоминать ужасы войны. Да потом эти вопросы-расспросы. Ну их!
- А отдел кадров?! А трудовая книжка?! Там ведь запись имеется! – я никак не мог поверить такому ужасающему факту неблагодарности.
- Да кому это надо было! Все, что Бог желает – все к лучшему. – Заключила Раиса Григорьевна и продолжила. - Спицын, когда я уходила, сказал мне: «Если трудно будет, то обращайтесь прямо ко мне. Я помогу!» Вот почему он меня так участливо про пенсию с житием и расспрашивал, а я ему:
- С Господом все возможно, все пережить можно.
- Ну, ну… - говорит. – А все-таки, что случилось? Какая помощь нужна?
А мы уже в кабинете его. Он, вообще-то, дядька добрый… Участливый.
- Случилось, Виктор Михайлович!
- Что же, говорите? Я слушаю…
- Я, Виктор Михайлович, за внешней вывеской благочестия была у Вас ВО – РОВ – КОЙ! – выпалила я, как из пушки в его глаза.
- Чего… Чего?? – он розовым, как порося, стал.
Я испугалась, а про себя: «Смелей, смелей!.. начала уж – до конца дави!»
- Да, да!! – говорю. Воровкой!!! Своим именем дела называю. Я, Ваш снабженец, и себя за счет производства: то мыльца хозяйственного кусочек, то выключатели, то баночку Красочки, то гвоздей, то лампочки электрические, то выключатели с розеточками, то трубы сантехнические домой утащу, то ветошь разную на тряпки, то …
- Да будет Вам, Раиса Григорьевна… - прервал меня Виктор Михайлович. А сам раком вареным сделался. Видать и у него шапка разгорелась. – Успокойтесь, успокойтесь!.. – и по плечу меня гладит.
Я в слезы давай:
- Простите меня, что на должности воровала!  Сама банку краски и тряпку показываю. Вот что осталось. Обратно принесла. Остального нет уж…  Всхлипываю. Виктор Михайлович, сколько скажите, столько и заплачу! Уже твердо  добавила.
- Да ладно Вам копейки считать! – крикнул он и лицо свое к окну развернул и этак губы пожевывает.
- Здесь копейка, - отвечаю – а там… - В сердце свое показываю. Иголка каленая. Жжёт и покою не дает!
- Ну не плачьте, не плачьте… Успокойтесь! – он меня значит утишать стал, а от окна лицо свое не отрывает.
- И еще, Виктор Михайлович, - продолжаю я. – Я вам про Бога говорила – проповедовала, а сама крашенной, стриженой ходила… Непокрытой! Его Имя позорила, а ведь Он СВЯТ. Только позорила Его перед Вами…
Сама плачу. Слезы ручьями так и бегут по щекам.
- Покайтесь и Вы, Виктор Михайлович, - говорю.
Я знаю почему так говорю. Да, да… Знаю!
- Покайтесь! Не тяните времени! – внушаю ему. – Раз, и восхитит Бог душу, с чем предстанете? Там уж не скажите, что Вам о том говорено не было. Поздно будет уж! Покайтесь, а то погибните!
Откуда только смелость взялась у меня?! Сама вся в слезах, носом шмыгаю… Во картина, так картина! (Улыбается).
- Да тут столько!.. – махнул рукой заместитель начальника тролейбусно-трамвайных мастерских и опустил глаза.
Он меня до самых ворот обратно проводил.
Вышла за ворота мастерских.  А дышится?! Будто-бы сто пудов с себя сбросила! Я тебе передать этого прямо-таки не могу… Легкость ужасная! Не иду, а лечу по улице КИМ… Вдруг, ты не поверишь!.. Туман опускается ни с того ни с сего. Да такой густой – ног своих не увидишь, во какой! А потом, также внезапно… прямо – таки в мгновение ока!.. исчез. Знамение мне Бог послал. Вот и гадаю теперь…
Я улыбнулся, ведь я же знал отгадку. Вслух не сказал, придав выправлявшемуся «Я», внешнему, выражение преподавателя ВУЗа.
- Давайте, Раиса Григорьевна, это знамение по слову Божьему сверим. Всякое знамение, или видение, или сон, Словом Божьим должно быть подтвердиться, как написано:

«…обращайтесь к закону и откровению. Если они не говорят, как это слово, то нет в них Света».

Золотые зайчики в серебряных шубках на лице Раисы Григорьевны навострили ушки и вытянули мордочки в Книгу.
Открываю Писание… Тут и я пришел в крайнее изумление… Смотрю на открытое место, а оно красное-красное, так колобком… Солнышком так и катится по строкам-дорожкам! Встало и смотрит на меня: «Кушай! Мол, чего ждешь?» Я и давай глазами своими пожирать: книга Иисуса сына Сирахова, глава 43, стих 24:

«Но скорым исцелением всему служит туман».

- Истинно, истинно, истинно!!! – прошептал я и показываю Раисе Григорьевне: - Смотрите, что Господь открыл.
- «Но скорым исцелением всему служит туман», - прошептала Раиса Григорьевна. – О, Господи! – и на коленочки свои упала, - О, Господи Мой, Господи Мой, что я раба твоя, которая всю дорогу только и делала, что противилась Тебе, а Ты… - Раиса Григорьевна стала всхлипывать, а зайчики рассыпались по щекам, дабы ловить в свои ручки-лапки и складывать в меховые кармашки, жемчужные капельки, которые на поверхность озерков-глаз доставляли золотые рыбки… Искорки! – А Ты мне такое благо вменяешь. Прости меня за эту противность, Господи Мой! Сделай меня покорной…


*  *  *


Ну что мне еще после сего добавить, дорогие друзья, разве только это: Покаянием медсестры весь коллектив был поражен. Ей всё-всё простили. Ворованные вещи оставили у ней. Потрясенный начальник, взяв с полки своего кабинета морской камень, при всех сказал ей примерно так:
- Как волны ничего не смогли сделать с этим камнем, так и Вера твоя пусть будет непоколебимой в волнах времени.
И подарил ей этот камень дна морского.
Вот видите, друзья мои, какие одинаковые вещи происходят в разных частях света: будь это у мыса Доброй Надежды или же в междуречье Волги и Дона на Золотом песке Царицы. И у черных и у белых оказался один Бог по-имени ПРАВДА!
Неслучайное это явление… Явление Тумана на улице Комитета Интернационала Молодежи… КИМ! Нет, не случайное!.. и Вы, дорогие друзья, об этом теперь знаете.
Пусть же исцеляется и поднимается Молодь Международная… Интернационал!
Пусть же Волны Времени слижут с камня «Основание» лишнее, дабы гладнем катится… Ровненько! Колобком… Олябышем катится (так называют казака – богатыря русского Илью Муромца сына Ивановича, Вятичи, за его верткость и крутость)… Со Святой Горы разливаться… из Ковчега родником биться… Откровение!
Пусть же натянутся спицы на колесе Света… Спицын! Хватит вилять и петлять – пора, время… В Жизнь выкатываться!
Вы может быть, дорогие друзья, скажите:
Кривое не может сделаться прямым. Ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым?
А правда, кто? Кто выровняет мировое кружало и исправит восьмерку колеса? Кто снимет с наших ног и рук, конца и начала человека-века, оковы? Кто разобьет искажение рода человеческого, сотворив единое Зеркало Света… Образ?!
- Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему. Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм, да понизятся, кривизны, выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими. И узрит всякая Плоть спасение Божие! – отвечает Иоанн Захариевич Божий… Креститель! По народному прозвищу Креститель.
Тихое веяние:

А Илья Муромец поехал по Святой Руси
Ко тому ко городу Киеву,
А ко ласковому князю Владимиру
Красно Солнышко!


* * *

В железных оковах Сталинграда плавилась Царица. Что же возродилось? Какие же плоды принесла Иосифа ветвь Плодоносная?
… Ветвь распустилась, оковы раскрылись… Золотой Вол явился… Город Знания… Волгоград!!!
Аминь.
5марта – 7 апреля 2005 года.               
                Саша Спас.


Материалы использованные в работе «Из тьмы к свету…»

1. «Книги Ветхого и Нового Заветов» Иисуса Христа Божий / Издательство (изд.): «Московская Патриархия» - г. Москва – 1999 г.;
2. Библиографическая книга проповедей «Пробуждение начинается с меня…» Людмилы Михайловны Плетт (Пименова) / изд. «Bibel – und Schriftenmission e/v/ D-6420 Lavuterbach. Germany. – 1992г.;
3. Сборник сказок: «Принцесса на горошине», «Снежная королева». Ганса Христиана Андерсена. / Изд. «Художественная литература» (г.Москва) – 1991г.;
4. Хрестоматия по детской литературе: «Огурцы» Николая Николаевича Носова (рассказ) / Изд. «Просвещение» (Г.Москва) – 1988г.
5. «Российская газета статья «Сожгу Зиму своими руками» Виктора Авербух (№46 (2314) 15.03.2002.) / учрд. «Правительство Российской Федерации»;
6. «Единая Россия» (газета): статья «Реформы? Не наломать бы дров!» Академика Николая Петровича Шмелева, (№38(60)) / учрд. «Всероссийская партия «Единая Россия» - 27.09.2004г. (г.Москва);
7. «День за днем» (газета № 191): статья «Геннадий Селезнев: Главное не наломать дров». Владимира Шумилина. / учрд. «Волгоградский ГОФФ и РДН, ССиГ «День за днем». (г.Волгоград) – 7.02. – 13.02.2003г.;
8. Роман «Оно» Стивена Кинга.
9. Сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки. Миргород»: рассказ «Вий» Николая Васильевича Гоголя. / Изд. «Художественная литература» (г.Москва) – 1973г.;
10. «Былины: «Илья Муромец и Святогор» составитель  Юрия Георгиевича Круглова. / Изд. «Просвящение» (г.Москва) – 1985г.;
11. Роман Русь Великая» Валентина Дмитриевича Иванова /изд. «Советская Россия» (г.Москва) – 1981г.;
12. Роман «Овод» Этель Лилиан Войнич. / Изд. «Правда» (г.Москва) – 1995г.;
13. Сборник «Сказки А. С. Пушкина»: «О Золотом пятушке», «О мертвой царевне и о семи богатырях». / изд. «Правда» (г.Москва) – 1962г.;
14. Сказки: «Великан» Карлис Скалбе. / Изд. «Художественная литература» (г.Москва) – 1961г.;
15. Роман «В списках не значился» Бориса Львовича Васильева. / Изд. «Правда» газета им. В.И.Ленина (г.Москва) – 1978г.;
16. Мультфильм «Щелкунчик» по музыке Петра Ильича Чайковского;
17. Этикетка «Синька Люкс-1» Россия. Г. Ставрополь. ЧП. Смирнова Р.А. Св.№0480 26.10.1996г.;
18. Проповедь о крещенных зайцах (запись с магнитной ленты) Вильгельм Буш. / 2003г.;
19. «Русские народные сказки»: «Умный мужик» /Изд. «Разянська школа» (г.Киев) – 1985; «О молодильных яблоках и живой воде» / Изд. Русский язык» (г.Москва) – 1967г.;
20. Географический научно – художественный сборник «Глобус»: «Стойкость и мужество» Д. Макутова; «Этот удивительный Месснер». / Изд. «Детская литература» (г.Ленинград) – 1987г.;
21. Сборник очерков «Призвание»: «Слава» Виктора Дроботоваю. / зд. Нижнее – волжское книжное (г.Волгоград) – 1974г.;
22. Библиографические очерки «Конструктор космических кораблей» Александра Петровича Романова. /Изд. «Политическая литература» (г.Москва) - - 1976г.;
23. Мастера Современной прозы Ласко Немеет: роман «Вина» / Изд. «Пргресс» (г.Москва) – 1982г.;
24. Стихотворение «Электрик Ласко Немет» автора. / 14.03.2005г.