Отлучение от жизни

Она шла домой, не видя дороги. И хотя солнце пылало полдневной жарой (было начало лета), ей казалось, что наступили сумерки: горькая обида душила её, слёзы застилали дорогу.
Так хотелось разрыдаться, заплакать в голос, чтобы выплеснуть унижение, оскорбление, даже физическую боль – всё, что она только что испытала.
Никогда со дня смерти мужа она не была так раздавлена, как сегодня. Там была беда, личное несчастье, маленькие дети, страх одиночества. С тех пор были переживания, слёзы, мало ли что случалось в её долгой вдовьей жизни. Но никто и никогда не обходился с ней так безжалостно, даже жестоко.
Она никак не могла справиться с собой. Её грузное тело, которым она обычно управляла легко, стало каким-то тяжёлым, чужим. Ей казалось, что на её плечи обрушились все горькие минуты жизни и ничего радостного не было и уже не будет. Впрочем, она даже не думала сейчас, что же с ней будет завтра, хотя ещё вчера она знала, чем теперь будет заниматься. Да что тут думать, разбираться?! Разве можно такое понять?! За что? Почему? Чувства, захлест-нувшие её, мешали разобраться в происшедшем.
Навстречу шли люди; кто-то приветствовал её, называя по имени отчеству. Она маши-нально отвечала кивком головы, не поднимая глаз, никого и ничего не замечала. Она плакала, плакала, не заботясь о том, что люди увидят её глаза.
Она шла домой с работы. Это был последний рабочий день, и утром он виделся совсем другим. Она более тщательно одевалась, хотя так было каждый день, когда она шла на уроки, к детям. Столько пар глаз! Всю оглядят, изучат и всё заметят. Но сегодня что-то было иначе, особеннее, а что, она не смогла бы объяснить этого даже себе. Её не покидало радостно-щемящее чувство: сердце застучит учащенно, захлестнётся каким-то боязливым счастьем, как будто хочет вырваться на свободу, а потом защемит тоской.
Давным-давно пора уже отдыхать. Сколько раз говорила себе, что последний год, но уходила в отпуск, отдыхала и снова возвращалась в коллектив. Да разве дело в усталости, в отдыхе… Как прожить без праздника 1-е сентября? Как уйти от жизни, сложившейся десяти-летиями? Как покинуть дело, полезное и интересное, от которого некогда стареть? Ты ви-дишь свою значимость, значительность… Вот что важнее всего, вот что не отпускает челове-ка от любимого дела.
Работа… Придумали какое-то тяжёлое, холодное слово. Разве можно им определить те неповторимые мгновения, которые испытываешь, когда слышишь звонок на урок и входишь в класс или в аудиторию, а перед тобой встанут дети, сначала шумные, даже если взрослые, потом успокоятся и почтительно поприветствуют учителя. Она представила себе, как она входит на урок и взглядом охватывает всех разом и каждого в отдельности. Димка сменил причёску, понятно: влюбился, очень хочет понравиться. Ксюша выкрасила волосы – вот плутовка, всё оригинальничает; а хороша! С любыми волосами хороша, и знает это. Как бы до беды не довертелась. Антон прячется за спину Павла (благо широкая): не приготовил домашнее задание, а списывать не будет, хоть под страхом смертной казни. Серёжка пыжится и даже светится: вопрос мне на засыпку готов. Это чтобы задержать опрос (избитый приём, пора бы уж сменить тактику); что ж сам и будет отвечать на него. А Ванечка? Глаза грустные - грустные. С бабушкой плохо? Сирота он. Бабушка для него всё, она единственная и больная. Так хочется погладить его курчавую головку, пожать почти мужские руки. Весь дом на нём держится, всё умеет в свои шестнадцать лет. А бабушку бережёт. Вот Сашка… Тоже сирота, но он плут, весёлый, неунывающий. А чего унывать: родни много – все любят и все помогают. Денис шарит глазами по столам: опять кто-то что-то увёл у него – на сей раз сумку. Наталья страдает: подруга увела её парня. Теперь никаких подруг. Замкнулась наглухо. Надо помочь. Ромка замер, но только на минуту приветствия. Во всей позе напряжение: хочется повернуться хоть куда-нибудь и задеть кого-нибудь. Непоседа, вертун, но голова светлая. Не растерял бы… Вот они тридцать, а то и больше бывает, и все родные, как собственные дети. Да что собственные, разве им достаётся столько внимания?! И это называют работой. Неужели это - работа? Это тридцать жизней, которые проживает учитель с каждым, да таких многообразных и неповторимых. Сколько их было за сорок лет учительского труда! Это кропотливая ежедневная работа. Это ежечасное участие в их судьбе, маленьких и взрослых, их радости, огорчения, неудачи – всё проходит через сердце учителя. Чего только «не выкинут»! А если у выпускников хорошо сложится жизнь, это счастье для учителя. Конечно, мы часто ругаем свой беспокойный труд, потому что он не покидает нас даже дома, в семье. Каторга какая-то… Но это добровольная и любимая каторга.
От таких воспоминаний на душе стало теплее, слёзы высохли. Она шла медленно, как бы не желая нести домой горечь обиды. Она успокоилась немного и попыталась разобраться в происшедшем и, может быть, увидеть и свою вину.
Сегодня последний в этом учебном году и в её педагогической жизни педсовет. Она наконец-то решила уйти на заслуженный отдых. Ничего плохого, предосудительного она не сделала. Подала заявление об уходе на несколько дней раньше, чем начинается отпуск, чтобы пенсию получить за полный месяц: бедновата учительская зарплата. И хотя уже уволена, но не завершила свои обязанности. На последнем педсовете она, как и все классные руководите-ли, отчитается за свою группу: переведёт на следующий курс, на 4-ый, выпускной! (Как бы не надо уходить!), предложит кандидатов на Доску почёта, на благодарности. И всё. Совесть будет чиста. Она закончит и попрощается с коллективом. Коллеги скажут ей много тёплых слов, она их заслужила, начальство поблагодарит за хороший добросовестный труд, и, конечно, цветы. Так ей виделось сегодня утром. Эта давняя традиция коллектива всегда отличалась теплотой и душевностью. Вот почему  так волнительно было с утра. Трудно расставаться: все дороги ей, ведь вместе с ними уже восемь лет.
Нина Павловна сидела за первым столом и спокойно разговаривала с коллегой, как вдруг услышала голос директора, ещё не открывшего заседания педсовета:
- Что вы здесь делаете? Зачем пришли на педсовет?
Повернув к нему голову, Нина Павловна в недоумении посмотрела на него, надеясь, что ослышалась. Но он смотрел на неё и продолжал непонятную речь:
- Вы уволены. Вы не член нашего педсовета! – тихо, но требовательно заключил он.
Нина Павловна, ничего не понимая, уставилась на него и не находила слов возразить. На-деясь, что это ошибка и он говорит не о ней, она даже оглянулась: может, это кому-то друго-му? Нет, она не ошиблась. Робко, заикаясь, как будто её поймали с поличным, она оправды-валась: у неё группа, её долг всё завершить…
- Без вас обойдёмся! – резко добавил директор.
Вдруг горячо и больно стало щеке. Рука невольно поднялась, чтоб погладить больное ме-сто. Ей показалось, что её ударили, она даже слышала щелчок. К счастью, Нине Павловне никогда в жизни не пришлось испытать боль от пощёчины.  Теперь она подумала: так чувст-вуют себя после пощёчины. Да, она её получила… Что же это такое? Обойдутся без неё? Конечно, незаменимых не бывает. Но ведь восемь лет не обходились… Была нужным, уважаемым человеком. Сколько раз бывала в его кабинете с доверительным разговором о студентах. Хвалил её как учителя и как классного руководителя. В наших дурацких соревнованиях на «лучшего» (нигде уж, наверно, нет, а мы всё соревнуемся) всегда занимала высокие места. И такое сказать: «не нужна! обойдёмся!». Дух захватило от боли, стыда. Разум отказывался понимать такое поведение руководителя воспитательного учреждения, учителя, да ещё заслуженного…  Он никогда не был «подарком» по отношению к людям; характер тяжёлый, вампирический, но так опуститься?!  Нет, не то слово…
Чувства взвились. Заболел затылок. Сердце наливалось тяжестью; боль, тонкая, острая и какая-то гаденькая, как всё, что происходило, пронзила его. Ей хотелось защитить себя, сказать что-то резкое, призвать его к совести, но подступили слёзы, и она смолчала, но с заседания не ушла: не было сил подняться. Это гаденькое переполнило сердце и стало выпол-зать из него и заполнять тело. Всё смешалось в голове, она даже забыла, что будет говорить, когда подойдёт её очередь. Захотелось оглянуться ещё раз и увидеть лица преподавателей: может, не слышали за разговорами? В висках билась та же мысль: почему? за что? В эти минуты она не могла объяснить случившееся.
Теперь, по пути домой, когда чувства немного улеглись, она могла рассуждать, оценивать всё со стороны. Где она оступилась, «наследила», где перешла дорожку злопамятному на-чальнику, который так упоительно преследовал «неугодных» и делал это с наслаждением и упорством. Больше всего он не терпит в подчиненных непослушание, самостоятельность мыслей, собственную точку зрения по любым вопросам, если она не совпадала с его мнением. Где же было у неё непослушание? Она перебирала в памяти события последних месяцев учебного года  и вспомнила: да это из-за украденной куртки! Она пропала во время дежурства её группы по техникуму. Но в том, что произошло, виновата была администрация, не обеспечившая гардероб работниками. Своих учеников она защитила, но директор потребовал, чтобы она и два преподавателя, дежурившие с ней, возместили пострадавшему стоимость куртки. Они отказались. С этого всё и началось. Он уже не улыбался при встрече, вместо приветствия что-то нехотя цедил сквозь зубы, всем видом подчёркивая свое пренебрежение. Вот, вот откуда сегодняшний выпад. Вот «преступление и наказание»! Она даже приостановилась, как будто что-то диковинное открылось перед ней. Даже дыхание как будто прервалось… Что же она? Так и до беды недолго. Усилием воли взяла себя в руки и увидела, что не идёт, а топчется на месте. Она пошла, решив ни о чём не думать, чтобы успокоить сердце, иначе обруч сдавит голову, и тогда бессонная ночь. Нина Павловна рассеянно посмотрела вокруг и остановилась… А что если взглянуть на всё по- другому, без всплеска чувств, то есть со стороны, но не отрешенно, а соизмеряя «преступление» с наказанием. Она так и сделала. Сколько же нужно зла, чтобы сгубить человека… Вероятно, он выращивал его постепенно, копил, лелеял, чтобы найти момент для удара. И нашёл. Да такой момент… В такой день… Подгадал…
Снова прокручивала педсовет. Что она говорила о группе, когда подошла её очередь, Ни-на Павловна не помнила. Ей было так плохо – хуже не бывает. Но это, оказалось, только прелюдия, беспардонная и беспощадная.
Заседание подходило к концу, но никто не сказал о том, что она прощается со всеми. Профсоюзный лидер молчал, все расходились, председатель предметной комиссии, молодая и звонкая, приглашала своих членов в другой кабинет, чтобы проводить её на заслуженный отдых, и всё приговаривала: «Здесь не велено, здесь не велено». Цветы, тёплые слова, виноватые улыбки и общее недоумение, почему не на педсовете, при всех.
Нина Павловна плохо слышала оживлённые голоса; она только по улыбкам понимала, что друзьям (а они были её друзья) хотелось сгладить неловкость происшедшего. Все окружавшие тормошили её, кто-то целовал её щёки, обнимал плечи, пожимал руки. Они говорили о её значимости для техникума, добросовестности, порядочности во всём, о том, что её трудовые годы прошли не зря, что с ней интересно общаться и работать, что студенты запомнят её навсегда как хорошего учителя. Они благодарили за то доброе, что она делала, да просто за то, что она есть. Нина Павловна услышала то, что хотела услышать. Слёзы благо-дарности хлынули из её глаз, текли по щекам, она вытирала их и благодарила за то, что они с ней в эту минуту. Она чувствовала, как коллегам хотелось отвлечь её от несправедливости, от чёрствости, равнодушия начальников.
Потом все засобирались в лес на обед, а там – озеро. Но и туда её не взяли. Ей не нашлось места за праздничным столом… Профсоюзный вожак заявил ей, что она не член профсоюза, потому она не может ехать со всеми. Да, всё точно. Недавно она вышла из профсоюза, но сорок семь лет она честно и добросовестно платила членские взносы, а профсоюзными льготами пользовалась очень редко… Почему вышла из профсоюза? Когда коллектив, в том числе и профсоюзный, возглавляют люди бессердечные, они отвращают человека от любого хорошего дела. Вот и профсоюзный деятель у нас из таких. Молодой, энергичный, хорошие знания даёт студентам, а что он может дать их душе? Он бездушен, робот, да и угодлив перед начальством. Да, с ним она «пообщалась», когда ей исполнилось шестьдесят лет. Но как-то прошло это мимо всех. Через некоторое время она и спроси его, почему её не поздравили.
Ответ был ошеломляющим: « У вас некруглая дата». Смешно и горько. Круглая, некруглая…
Это день рождения человека! Только несколько добрых слов, доброе внимание… Вот она и вышла из профсоюза… И как бы закрываясь от душевной боли, она подумала о людях, которые встречались ей на жизненным пути, душевных, щедрых, отзывчивых… Их было гораздо больше, чем самолюбивых, по-барски снисходящих до простых смертных.
Как она начинала учительствовать… Директор маленькой школы, куда она была назначе-на, Николай Иванович, хорошо встретил её, молодую, робкую, неуверенную. Сначала он доверил ей пионерскую работу, чтобы посмотреть, какая она. Получилось хорошо. Но зар-плата маленькая, и он дал ей уроки. И как все её опекали, помогали, подбадривали, и стала она учительницей. Семнадцать лет проработала там. И в профессиональное училище перешла уже опытным педагогом. Коллектив хороший, дружный. Завуч, умная, требовательная, справедливая, хороший наставник, умела всех объединить… Сколько интересных поездок, вечеров, олимпиад проводили с учащимися, даже в области успешно выступали. Высоко ценили её в коллективе. Она была одной из лучших и с детьми всегда ладила. И здесь семнадцать лет пролетели мгновенно. А как провожали на пенсию… Тепло, задушевно, с сюрпризами, весело, много шуток, праздничный стол. Всегда её тянет в этот коллектив. И встречают хорошо, и на праздники приглашают, хотя много уже молодых. Традиции берегут. А в техникуме, куда она пришла будучи на отдыхе, пенсионеров вспомнят на день пожилого человека, а собрать всех да вместе с коллективом, нет, не принято. Встречаются только на похоронах. А говорят, что раньше было иначе. Почему растеряли хорошее, доброе? Хорошее труда требует, душу надо вложить. Значит, измельчали они, души-то… Это у учителей? Что же с других спрашивать… А ведь и правда, измельчали, стали какими-то бедными, бесцветными, заносчивыми, завистливыми. От таких только зло исходит.
Да, вот и закончилась твоя жизнь, Нина Павловна. Много лет готовилась к этому, но не ожидала такого конца. Трудно смириться с тем, что не нужна. Человек и живёт, пока нужен. Да разве так она предполагала уйти? Уйти… куда?
И опять её мысли вернулись к тому, что так потрясло её: садились все в автобусы, весё-лые, довольные тем, что впереди долгий отпуск, который пролетит мгновенно, как всё хорошее, а она стояла, смотрела, не веря тому, что она не с ними. Ей представилось, как все сидят за праздничным столом, произносят речи (говорить-то мы любим), хвалят по привычке директора. Неужели не знает истинного отношения  коллектива к себе? Не знает: лесть любит, не стесняясь, с радостью принимает, как диатезный ребёнок сладкое, нет, как барин, довольный, обрюзгший, состарившийся. Да разве ему есть дело до неё?! Неужели ни разу не вспомнит, что сотворил, так растоптал душу? Не вспомнит! Раскаяния у него не бывает… Месть… только месть… Что стало с человеком… Стало? Да это всегда было, только не так публично… Сколько талантливых людей растоптал, скольких отлучил от любимого дела и потерял их. Чего добился? Случайных людей в педагогике, а их много рядом с ним.
Нина Павловна почувствовала, что зло копится и подкатывает к ней. Этого она не хотела. Озлобиться? Нет, даже в гневе – нет! Ей хотелось только справедливости. Чтобы отойти ото зла, она стала искать в нём что-то хорошее, хоть как-то оправдать его… Раздумывая, переби-рая клады памяти, что-то отбрасывая, она всё-таки нашла то, чего хотелось. Он сострадате-лен: когда у кого-то в коллективе случается горе, лучше его никто не поможет. Вот за что его терпят и многое ему прощают. Она понимала, что срывается он последние года два и потому, что сам накануне ухода, на пороге заслуженного отдыха. Тем более должен понимать тех, кто уходит из коллектива. Проводи заслуженно, как этого хочешь для себя.
Как щемит сердце… Ещё бы… Сегодня её отправили не на заслуженный отдых, а дожи-вать жизнь, отлучили от жизни. И что с твоей душой… Пусть Бог избавит всех от такой участи, а её отведёт ото зла.
Взгляд её упал на букет цветов, о которых она почти забыла. Глядя на них, Нина Павловна вспомнила, как среди пожеланий учителя посоветовали ей заняться собой. Собой? Теперь она удивилась. Что значит собой? Где взять время для этого? Да и собой  - это заняться другими людьми. Дома внуки, уже взрослые и всегда любимые. Она им так нужна. С бабушкой решишь все проблемы, не то что с родителями. Они как старики, одни запреты. А бабушка их понимает. Ах, как она им нужна! Да и детям тоже. Ей стало как-то уютно от таких мыслей. Она придёт домой весёлой и, конечно, не покажет той горечи, которая засела в её сердце и, наверно, навсегда. Вдруг она услышала, что кто-то обратился к ней. Перед ней стояла давняя знакомая, ещё с юных времён. Она приветствовала Нину Павловну любимым афоризмом:
- Пед да мед – хуже нет! Откуда? – увидев наплаканные глаза, она всё поняла.
- Ушла. Вернее, выпроводили…- и понурила голову. Слёзы удержала: не хотелось подни-мать то, что чуть-чуть улеглось. Замолчала.
Но приятельница, увидев цветы, добавила:
- Так тебя ещё с цветами проводили. А ты плачешь. А я тоже ушла, только что… Прово-дили, - и голос её дрогнул, пресёкся, ком встал в горле. Она готова была расплакаться. – Как покойника. Нет, покойнику много чего скажут, слов не жалеют. А мне за сорок лет добросо-вестного труда никто спасибо не сказал; подписали заявление – и всё, даже не пригласили приходить, не поинтересовались, чем заниматься буду. Просто совершили посмертный акт, вычеркнули из коллектива. День и ночь плачу. Бесплатно готова ходить на работу. Сколько времени обещали присвоить ветерана. Начальница сказала, что только написать представле-ние и отослать. Так ничего и не сделали. А как бы пригодились сейчас льготы… Да как жить после такого? И начальники – пенсионеры, сами туда же глядят… Что с людьми делается?
Грубоватая в словах, она очень сострадательный человек. За всю жизнь, несмотря на об-стоятельства, она ни разу не отказала человеку в помощи, тем более ребёнку. А ей отказали в малом – в сочувствии, в душевном тепле, в поддержке, в моральной, а не материальной. Да кто? Свои же, врачи, с кем проработала десятки лет… Горько…
- Да, у вас хуже, чем у нас, - и Нина Павловна взялась утешать её, та Нину Павловну, и закончили разговор невесёлым смехом, пожелав друг другу не терять бодрости духа и смот-реть на всё философски, а лучше – с юмором.
Попрощавшись, Нина Павловна ускорила шаги… Дома её ждут. Без неё всем плохо, даже собака скучает. Семья… Как хорошо, что она есть. Нужна… Необходима… Душа размягча-лась, и то гаденькое, что забрело в её сердце, растворялось и постепенно испарялось, заменя-ясь тем чувством, которое было утром, радостно-щемящим и грустным. Но она не испытыва-ла прежней свободы: что-то мешало. Что ж, всё в движении, и её жизнь не остановилась, она продолжается, но только в другом качестве. Надо жить, уважаемая Нина Павловна, надо жить… В добрый путь…



2001 год