Как Пантелеймон соблазнил цыпу стихами Пушкина

  (история первая)

  Прочитав несколько историй, подписанных моим именем, читатель наверняка заинтересовался: кто сей? Чья рука водит пером, произведения которого если и нельзя назвать гениальными, то только лишь из скромности, присущей их автору? С радостью и без рисовки отвечу и расскажу. Да и что еще делать ночью, в маленькой уютной квартирке в одиночестве, когда приключений за последние дни случилось более чем достаточно и новых не хочется, как не вести летопись достославным похождениям своим? Одетый в пижаму и мягкий халат, в теплых тапках, покрыв голову любимым ночным колпаком, я сижу за своим письменным столом в окружении книг и под завывание вьюги ли, под монотонный ход дождя ли, слышные из-за закрытого окна, вожу по бумаге вечным автоматическим пером, чтобы поведать тебе, мой верный читатель, о своих маленьких победах – и, если не научить, то по крайней мере подать пример или хотя бы подбодрить.
  Итак…
  Скромная виктория, о которой пойдет речь, случилась в туалете одного известного клуба, где давала концерт модная группа. Все были слишком увлечены плясками на сцене, чтобы отвлекаться, и готовы были, скорее, прилюдно обмочиться, чем пропустить хотя бы одну ноту, - тем больше мне понравилась девушка, общего восторга не разделявшая: самому мне музыка тоже казалась пошлой, сопливой и досадно громкой. Ну, да ведь не за тем я туда пришел!
  Девушка была не девушка, а клад: в ярком коротеньком топе, оставляющем открытым живот, в коротенькой, чуть выше колен, юбчонке, аппетитно выставлявшей напоказ бедренные косточки, на длинных каблуках, хищно торчащих из лаковых туфель с острыми носами – и, разумеется, крашенная блондинка с глупым, и оттого милым личиком. Плотоядно крякнув, я, немного подождав, двинулся следом.
  Расчет мой был верен: переждав в соседней кабинке, пока она прожурчит унитазу свою смешную звонкую песенку, я сосчитал до десяти и, открыв, хлопнул дверцей.
  Цель прихорашивалась перед зеркалом: поправила прическу, расправила лямочки на плечах, немного подкрутила ресницы. Я решительно подошел к ней.
  -Сударыня, позвольте обратиться. Пораженный вашей несказанной красотой, я не мог не обратить к вам речь – речь, которая, быть может, и удивит вас, но зато наверняка наполнит ваше сердце надеждой, а затем и ликованием!
  Немного испугавшись, и оттого едва не оступившись, дева повернулась ко мне, уставив свои прекрасные огромные пустые глаза прямо мне в рот. В ответ я только причмокнул.
  -Да, - причмокнув, продолжал я тщательно продуманные заклинания. – Сколь невероятным вам это не покажется, но я здесь - ни много ни мало – чтобы подарить вам вашу мечту. Да что там вашу, - заговорщицки подмигнул я. – Если бы только вашу; берите выше: мечту любой женщины!
  Инстинктивно обернувшись, словно бы немного неловко чувствуя себя, не имея возможности смотреть в зеркало, девушка попыталась сделать шаг назад, наткнулась круглой попой о раковину умывальника и, скрестив руки на груди, приготовилась слушать.
  Она приготовилась слушать – а значит, деваться ей уже было некуда.
  -О богиня моего сердца! – воззвал я. – Ты не ослышалась, - я незаметно перешел на «ты». – Мечта каждой женщины прямо перед тобой. О чем мечтает каждая женщина, спрошу я. И уже вижу, как тебя посещает мысль столь же простая, сколь гениальная: «об идеальном мужчине», а в глазах загорается легкий скепсис. Но нет! Не о настоящем мужчине мечтают все женщины мира, ибо что мужчина: он неверен, глуп, неделями не меняет носки и думает только о футболе. Нет. Настоящая мечта любой женщины – х…й! Х…й, великий задира и альтруист, друг всех одиноких и брошенных, всегда готовый на бескорыстный подвиг не взирая на лица. И то ведь правда: какая женщина не мечтает о нем, не грезит о нем долгими зимними вечерами, или, напротив, на летнем пляже, где так много мужчин, но ни одного настоящего – честного, храброго, стойкого, всегда готового броситься в пропасть с головой! Не оттого ли все женские беды и неудачи, что, мечтая встретить и полюбить х…й, простой х…й, женщина всегда обретает в качестве бесплатного приложения к нему грубого ли, безынициативного ли – но всегда лишнего, по сути ненужного совершенно мужика. Но как потом дорого приходится за это платить! Нет, не беспокойся, - заверил я ее, и знаком мне были упавшие вдоль боков руки, - я не обременю тебя ни пустыми разговорами, ни требованиями, ни обещаниями: в моем лице ты найдешь лишь х…й: мужественный, твердый и непреклонный!
  С этими словами я схватил ее в охапку, заткнул рот поцелуем и в шесть шагов перенес в ближайшую кабинку: игривый перебор ног дрыгнул мне веселым одобрением.
  Задрать юбчонку и, скатав кружевные трусы, сунуть их в карман, оказалось делом нескольких секунд. Я решительно нагнул незнакомку в сторону унитаза, она оперлась руками о сливной бачок, выставив навстречу тому, что я ей обещал, упругие полушария зада и приветливо распахнув свое влажное и гостеприимное устье. Войдя, я ощутил то неповторимое чувство уютного тесного тепла, какого никогда не даст ни при каких обстоятельствах Онанов грех (впрочем, каково это – заниматься онанизмом, я помню довольно смутно: что бы там ни говорили мои недоброжелатели, последний раз я занимался этим бесплодным делом года четыре назад).
  Скользя взад и вперед, взад и вперед, со все нарастающим волнением ощущая заметно теплеющую влагу, не переставая поглаживать то идущие мне навстречу, то обманно отдаляющиеся, манящие, ягодицы, я, дабы мне никто не посмел предъявить обвинения в низких чувствах и рабском следовании животным инстинктам, огласил по-прежнему пустующий туалет декламацией стихов, любимых мною еще со школы:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змеей,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!

  (А ведь торопила, действительно торопила!)

О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,

  (Моленья, обещанья – все было: факт)

Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле –
И делишь наконец мой пламень поневоле!

  Незнакомка и впрямь оживилась, все сильней и сильней, чем дальше я читал, постанывая. Пришлось несколько раз шлепнуть ее, чтобы вела себя потише – но эффект оказался обратным: дева завыла на всю уборную. Хорошо, что группа играла все так же плохо и публика крепко застряла в зале: спасибо им за это огромное.
  Памятуя свое обещание быть х…ем, всего лишь х…ем, я, едва лишь кончив, уселся на сидение унитаза (мы не брезгливы), усадил девушку сверху, и еще долго подбрасывал ее к потолку, то и дело ловя языком острые грудки.
  Прощаясь, я записал для нее на клочке туалетной бумаги адрес, мы познакомились, и эта очередная строчка из списка еще два или три раза приходила ко мне в библиотеку, где мы славно с ней развлекались, - а после я ее прогнал, ибо надоела. Ведь право слово: нельзя же всю жизнь обедать в одной и той же забегаловке только потому, что там неплохо кормят.
  Ей-богу: все именно так и было. Клянусь ночным колпаком!

Пантелеймон Невинный