Очарованный мечтой..

           У  майора милиции Борисова Алексея Павловича была мечта. Он хотел, после выхода на пенсию, уехать в «Левиху», раствориться в природе и взахлеб заняться любимым делом - писать стихи.  “Левиха”- это деревня.  Она не просматривалась ни на одной карте. Но этот населенный пункт, утонувший в лесах Зауралья, был малой родиной майора. В деревне у него был небольшой уютный домик, банька и огород. Порядок в этом небогатом хозяйстве поддерживала тетка - Настя. Ей было за восемьдесят. Часто болела, но умереть, как она  говорила соседям, не имела права, пока свой боевой пост не сдаст племяннику.
         Но мечта, она и есть мечта. До предмета желания  надо еще дожить, дотянуться, дотерпеть. И 53 летний  Борисов ждал и терпел. И всю свою душевную боль и зигзаги судьбы растворял в поэтических строчках. Алексей Павлович  работал дежурным в областном Управлении внутренних дел.  Работа нервная, неблагодарная. Но уйти на пенсию пока не мог.  В милицию  пришел великовозрастным,  и ему не хватало одного года выслуги. Казалось бы, ну что там год. Пролетит быстро. Но майору милиции последний год показался настолько длинным и тяжким, что  только далекая “Левиха” и стихи помогли ему выстоять.  Поэтические строки, сделанные Борисовым, были неказистыми, с корявыми рифмами. И он об этом знал. Но  слабость своих поэтических произведений видел не в себе, а в нехватки времени. Вот когда он будет независимым,  жить в Левихе и сутками отдаваться творчеству, то все образуется. Вот тогда то он создаст такое, что ему будет не стыдно обращаться в редакции газет и журналов со своими произведениями.
        Свои устремления Алексей Павлович  в себе не держал. И дома с соседями, и с сотрудниками отдела не раз заводил разговор и о любимой «Левихе», и о своем творчестве. Подчеркивая, что только там он может расправить крылья поэзии. Но беседа  всегда превращался в монолог. Борисов распалялся и с горящими глазами  уже не слышал собеседников, а говорил только сам,  расписывая «Левиху»  яркими и жгучими  красками: “ Это необычное  и загадочное место! Такого завораживающего уютного уголка  сейчас нигде в мире не сыщешь.  Она притягивает душу и сердце как магнит. Один раз увидишь, чуть-чуть с ней пообщаешься, считай, что прикипел к этой загадке навсегда. Хвойный лес, прозрачные озера, тишина. А воздух!?  Чистый!  Студеный!  Пьешь его и не напьешься!” Он на мгновение умолкал, наблюдая, какой   эффект произвел своими словами на окружающих, и с жаром продолжал: - “ Но это же не все! Прибавьте сюда охоту,  рыбалку, ягоды, грибы! Как в сказке! Все, немереное, все твое. Бери, сколько хочешь. Только не обижай природу”.
        Алексея Павловича собеседники любезно слушали, кивали головой, но не очень верили. Считали, что это фантазии человека, очарованного своей мечтой. Борисов видел неискренность людей, удивлялся застойной глухоте их душ, но никого никогда не переубеждал. Раз в три года  весь отпуск проводил в своей деревне.  А когда возвращался  домой, к нему неделю забегали верные приятели на “поэтические посиделки”.  И не один не уходил с пустыми руками. «Лёвиха» была щедра.
          Мечта для Борисова была движущей силой всей его жизни. Ворвавшаяся однажды в его сознание, она поддерживала душевный настрой и была твердой опорой  в решении многих житейских вопросах.  А в последний год службы, под ее воздействием, он,  уже душой и сердцем, был там, в «Левихе».  Умозрительно наводил ревизию своему хозяйству. Строил  планы по переустройству жилья. Намечал творческие вехи дальнейшей холостой жизни. 
.         В ноябре Борисов с трепетом ждал прихода судьбоносного  дня. А, когда этот день наступил, чуть было не задохнулся от набежавшего волнения.  Шутка ли, он получил право на пенсию. Он  теперь может  постоянно жить в своей любимой  «Левихе», наслаждаться природой и без меры копаться в милых хореях и ямбах. Движимый  нетерпением, Алексей Павлович  уже на следующий день положил  рапорт об увольнении на стол начальника РУВД, а через неделю –  начал интересоваться, не пришел ли на него соответствующий приказ. Но когда узнал, что этот вопрос не всегда решается быстро – загрустил и потерял покой.  Но все его тревоги и печали закончились как в доброй  сказке. Вскоре, когда он сдал последнее дежурство и шел не спеша домой, его догнал милиционер и попросил вернуться в отдел. Там, у заместителя начальника, на столе лежал  приказ об увольнении. Он свободен! Его мечта, предмет желаний,  воплощалась в действительность! «Левиха» и он, теперь, одно целое! Держитесь поэтические струны!
          Прошло несколько хлопотных дней.  Все служебные и домашние вопросы решены. Нехитрый скарб собран. Сегодня он отправляется в «Левиху». До отхода поезда еще два часа, но Борисов уже топтался  на платформе. Какая-то необузданная сила вытолкнула его за порог и не давала  спокойно ни стоять, ни сидеть. Алексей Павлович  беспрерывно смотрел на часы, и  вдаль, откуда должен подойти поезд. Он нервничал. Ему было неуютно. Что-то его беспокоило. Причин на то, как - будто, не было. Но, непонятная тревога возрастала.  И Борисов, первый раз  задал себе вопросы, которые умышленно избегал: “Правильно ли он поступает?  Не создал ли себе идола? Ведь и здесь, в областном центре, можно преспокойно жить и заниматься любимым делом!”  Но,  тут же напрягся, встряхнулся и отмел эти  нерадостные мысли. Они не вписывались в рамки его мечты. Только “Левиха” может поднять его творческий потенциал. Только она выведет его на крутую литературную орбиту. 
           Борисов любил ездить в поездах. Стук колес его успокаивал, поднимал настроение.  Он с удовольствием пил чай, принесенный проводником, беседовал с попутчиками, смотрел в окно, читал книжки со стихами любимых поэтов и набрасывал в блокнотик фразы будущих четверостиший. И, сейчас,  три дня, проведенные в вагоне, сделали свое  доброе дело – он умиротворенный лежал на полке  и с удовольствием смаковал четкие строки Киплинга, которого любил и которому без меры подрожал.  Правда,  его немного выбило из колеи утреннее сновидение. Но оно не в счет. Он с этим свыкся. Почти 20 лет его посещает один и тот же сон:. он бежит по заснеженному полю с пулеметом в руках. А впереди, в сорока метрах, его взвод отбивается от наседавших «духов». И ребятам нужна  срочная помощь. Но чем быстрее он бежит, тем больше увеличивается расстояние между ними. От безысходности кричит, нажимает на спусковой крючок и….. просыпается.  Звук пулеметной очереди еще долго звенит  в его ушах и тревожит душу. Да! Былое - там, в  Афгане, не забывается. Всегда  рядом с ним. Частенько напоминает о себе  ноющей раной на непогоду.   
         Зная свой характер, Алексей Павлович был уверен, что наступивший в душе покой – временный. Безрассудное нетерпение опять овладеет им. И он не ошибся. До станции, где Борисову предстояло сойти с поезда, оставалось часа полтора. А он, несмотря на жару в купе, уже собрался, застегнулся на все пуговицы, сидел на краю полки и нервно посматривал в окно. Поезд шел без опозданий. Но ему казалось, что он замедлил ход, что время, вообще, остановилось, и все силы небесные против него. “Да что ж это такое? Почему мы так ползем, когда надо лететь”! - кричало все его существо. Почему? Возбуждение нарастало, а к нему прибавилось еще предчувствие какой-то беды, связанное с его милой Левихой. Чтобы освободиться от навязчивых и тревожных мыслей, Борисов вскочил, вышел в коридор, уткнулся в окно и забарабанил  по стеклу пальцами. Пейзаж заметно изменился. Бегущие картинки напоминали «Левиху». Но это была не она. Его мечта – «Лёвиха», там - впереди. Она его ждет! А он? Тащится, как черепаха! И Алексей Павлович, с мрачным лицом, как маятник, стал быстро ходить по сбившимся дорожкам, мешая проводникам разносить пассажирам чай. Не доходя до титана с кипятком, он остановился и замер, прислушиваясь к новым звукам, которые как будто сверху начали просачиваться в его разгоряченный мозг. Звуки превращались в не ведомые ему ранее сильные и страстные слова, строки  с яркими и чистыми рифмами. Он рванулся в свое купе, выхватил из сумки блокнотик, раскрыл и …Записывать было нечего – мощные стихотворные фразы проскочили в голове и растаяли. Память их не удержала. Но оставленный уплывающий след волнующих  строчек разбередил  сердце.          
         Наконец – то, его станция. Поезд остановился. Сжатое в кулак нетерпение вынесло Борисова из вагона. Он почти бегом пересек привокзальную площадь и первым сел в автобус,  отправляющийся в «Левиху». Как проехали они десять километров, Борисов почти не помнил. Нервное напряжение и необъяснимая тревога не могли не сказаться. Под шум двигателя, он обмяк и отключился. Пришел в себя только тогда, когда водитель в третий раз попросил его освободить салон.            
        Расплатившись за поездку, Алексей Павлович ускоренным шагом двинулся к своему дому. Идти метров четыреста, не больше. Рукой подать, как говорили местные мужики. Но, для Борисова, эти метры, как бы, удвоились. Внутри  кипело: быстрее, быстрее. Ну, что ты медлишь! Предощущая неизвестное, он хотел побежать, но постеснялся. На улице никого нет, но он уверен, в окно смотрят. Поймут по-своему.
         “Вот, сейчас приду, брошу вещички и сразу в баньку,- размышлял Алексей Павлович,- выгоню всю набежавшую дурь из головы, успокоюсь. А там посмотрим, что сердце подскажет. Куда ноги поведут”.
         “Нет, не так,- поправил он тут же себя, - Приду домой.  Сядем с теткой за стол. Поднимем по стопке  за мой приезд. Поговорим…Лягу отдохнуть. Хорошо! Что еще человеку надо!?”   
        “Нет! - он отмел и это решение,- Куда торопиться. Приехал не на месяц. Брошу вещички. Обойду дворик. Постучу по забору. Загляну в баньку. Пройдусь, не спеша, по улице. Пусть видят, хозяин приехал”.
         Борисов, разгоряченный быстрой ходьбой,  дошел до конца улицы, улыбнулся и с облегчением подумал: “Ну, вот, мы и дошли”, -  еще метров  двадцать --и мой домик, моя крепость и последний причал графомана!”. Он завернул налево и обомлел. Его дома не было. “Что за напасть!- Алесей  Павлович повернулся, посмотрел на улицу, по которой прошел.- Неужели заблудился в трех соснах?  Да нет. Все верно. Все дома на месте. А, где же мой?!”  Он настороженно прошел вперед еще с десяток шагов и застыл. Вместо его домика - лежали черные головешки,  запорошенные снегом. Не было баньки, не было забора. Легкий ветерок весело перекатывал обгоревшие крупинки древесины по бывшему жилью.
          Страшная догадка ворвалась в мозг Борисова. “Как же так,- прошептал он, - не может быть. Не может быть! Это же не шутка!..Я же не сплю. Так не должно случиться! Не должно! Не верю!”... Он диким взглядом посмотрел вокруг. Людей не было. Не спросить, не объясниться. Сердце Алексея Павловича болезненно сжалось. Из рук выпала поклажа, он заплакал: “За что? Господи! Чем я провинился перед тобой?”  Тяжелые мужские слезы катились по щекам. Он задыхался. От охватившего безмерного отчаяния плечи  опустились, голова  бессильно запрокинулась, шапка скатилась на снег. Из  открытого рта от безысходности вырвались тихие раздирающие  сердце звуки,  в которых растворялась выстраданная мечта и рушились душевные устои. Ноги Борисова подкосились. Он сел в сугроб. Ничего не выражающий взгляд уперся в пепелище. Ни каких мыслей, ни каких чувств. Звенящая пустота заполнила голову. Весь мир для него поблек и скукожился.
        К нему подошла старая женщина, нагнулась: “ Алексей? Это ты, милок?  А, я смотрю в окно, там, на улице кто-то топчется. А это - ты. Ты, приехал. А у нас такое несчастье! Такое горе”!  - Она медленно выпрямилась и заплакала, - Сгорела ваша изба, милок, сгорела. Как спичка сгорела. Быстро”. Немного помолчала, вытерла платком глаза и тихо добавила: “И тетка твоя, Настя, тоже. Хорошая была женщина. Уж так тебя ждала. Так ждала. Боялась умереть, не увидев тебя. Пусть земля ей будет пухом”. 
       Борисов, с большими усилиями, поднялся. Пустым взглядом окинул соседку и медленно побрел по переулку. Его руки несуразно болтались, колени подгибались. Но он шел. Временами падал. С трудом поднимался и снова шел, куда несли ноги. От сверкающего солнцем снега, бьющего в глаза, в голове  опять начали появляться звуки, вызывающие тревогу. Они врывались в душу, в сердце и превращались в отточенные выразительные слова ранее ему неподвластные.  Они не исчезали, не путались, а ровными рядами укладывались в сознании, образуя строгий профессиональный стих.   
        А над пепелищем очарованного мечтателя стояла седая женщина и внимательно смотрела  вслед. Она что-то шептала, временами охала, цокала языком,  и никак не могла взять в толк, что же случилась с  моложавым соседом.  Почему он, в одночасье, на ее глазах,  превратился в немощного старика.