Графиня верещагина

ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  на украинском:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка  с куклой. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной.

Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы  по
томков самого Потемкина, у  князя Безбородко, графа Мордвинова, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Белокурая и кареглазая. Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.



Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны» человеческая жизнь обесценилась.  Капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і випустять.
 За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, французы,  греки-малаки, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  но больше: Пушкинская  пытка надеждой- 5 раз в день  отчаивались и  точно также 5 раз надеялись, что пронесет.
По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой 18 год, были сборы недолги…Ой, шел!  В самом деле: сборы недолги- в  банду  из нескольких человек, прикопанное оружие выкопать с огорода и айда, пошел!
А кто не с нами, того в расход.  Иначе не получалось.
 Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Латыши. Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были   сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: люмпены выпозли на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, некоторые потом становились героями Гражданской войны- Котовский, например, весь в орденах и медалях. Опять же почет и уважение.  Власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.

Евгений  Николаевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
   Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Плетью обух не перешибить. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море. 
Раннее утро.  Восток только начинает слегка алеть. Сырой ветер прохватывает. Сильный низовой ветер гонит волны против течения.  Днепр, действительно, кажется седым.  Граф пришел на пристань. Сегодня его катер уходит в Керчь за  камсой.
-Ну шо, ваше сиятельство,- ехидно  спрашивает  матрос Сашка , задраивая трюм,- дойдем за два дня?
-Здравствуй Саша. Надо дойти.
Граф поднялся на палубу, нашел боцмана.
-Доброй утро.
-Доброе, Евген Миколаевіч, та  хіба ж воно доброе. Холодрига.
-Я вот что подумал Иван Федорыч, голубчик, может нам дизельное поэкономить.
-А як?
-Поставить мачту, киль сделать, остойчивость и тоннаж я посчитаю, и будем ходить под ветерком. Весна, ветры.
-Дуже  добре,  ваше сиятельство.
-Да что ты, как Сашка, какое я тебе сиятельство?  Товарищ (граф слегка поморщился) старший помощник капитана.
-Та  то я так, за глаза всі говорять, і я за всеми. Та ви сиятельство і есть.
-Почему это?
-Ну всім кажете «вы», та «пожалуйста», та «прошу вас», дуже незвично. Пойдіть в кубрік , там Яшка уже чай заварив с травками.
-Это хорошо, согреюсь, очень кости болят, ноют. А насчет паруса подумай, голубчик.
-Та я сам паруса люблю. Только не выйдет ничого.
-Почему?
-Та катер казенный. Це ж  треба в подотдел опродкомгуба, разрешение брать, потом де парусіни взять. Шхункі всі в парусфлоте, а вони  сами без парусіны. Мастеров пошити парус нема. Волокіта. Та   матросы наши не захотять.
Матрос Сашка, слушая разговор вступил
-И не захотим , правильно, Федорыч. Их сиятельство будет чаи распивать, а я шкоты тяни, а Яшка  штурвал  крути: права, лева.
-А тобі би все дрихнуть в кубрике. Волоцюга.
-Но-но, не очень. Набрали в команду дворянского эксплуататора, а я  роби. Не буде!
-Ладно, Иван Федорович, нет так и нет. Когда отходим?
-А вот капитан прийде і  отдамо конци.
-А его, что? Нет еще?
-Та нет.
-Это плохо. Погода нам не на руку. Ну,  ладно, я пойду  чайку попью, а капитан придет, ты мне скажи.
-Добре.
-Спасибо.





 Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это многоголосная оратория.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
На все голоса, во всех тональностях.
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  вот и коза Амалфея отдыхает вместе со своим рогом изобилия.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой. Майд ин Чайна.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен шпацирен.  Блицкриг- ножом в масло шпацирен (нем.глагол- идти) немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили…».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем глазом моргнуть, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь?
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, кудрявым, смуглым и носастым. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабочку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.
Чеховское- Где ты, Мисюсь?

Как не оказывала сопротивление  Красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы: По Краснофлотской с грохотом  траков ползли танки. Новые хозяева.   В  окнах дрожали стекла.  Синий выхлоп  ревущих моторов   заполнял  улицы. В городе было пусто- жители попрятались.  Ветер разносил гарь горевшего крекинга и морпорта,  она оседала черными хлопьями.   Яркое южное солнце было затянуто мутной дымкой, от этого весь город казался серым и нежилым, почти мертвым.
Порт был пуст. Осталась одно судно «Очаковский канал» на нем оставшиеся матросы и солдаты собирались прорваться в Цурюпинск к нашим.   Один из танков уверенно развернул пушку и прямой наводкой бахнул по кораблю.  Приветственный салют.
 Новый порядок: комендантский час, распоряжения , приказы. Аусвайсы. Оккупационные марки, похожие на промокательную бумагу.
Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Кирзонов. Папа  Яков Кирзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Кирзона. Сегодня ультиматум Кирзона- рыба фиш. Ответьте!
Во время войны у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Кирзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Кирзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?! И это не урка конченный, а женщина, возможно сама мать.

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Как оказалось  этой мерзости по щелям  хоронилось предостаточно.   Украсть, нагло обмануть, обвесить, оскорбить, ударить- вот  во что превратился рынок. 
Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на базаре.


Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. И как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому  мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, увы.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухое печенье, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, дядько Иван,  муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый мутный   свет фонаря еле освещал их печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль:автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы  мимоволи начинали катиться из глаз.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались богатым подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.


*  *  *







Немцы ожесточились,  те, тыловые были иногда даже снисходительны, как бывает снисходительна сытая кошка к пойманной мышке. Они просто заходили в квартиры и дома, не обращая никакого внимания на хозяев, брали все, что им понравится, потом переговариваясь и  смеясь,  шли дальше.
С гоготом ловили кур, поросят. Ели, пили, играли на губных гармошках и на лицах у них была крепкая уверенность, что это навсегда.

 Теперь все изменилось- участились облавы, прибыли карательные отряды выбивать немногочисленных партизан из плавней Днепра и Буга. На рынке ездили душегубки, вышколенные собаки загоняли людей в грузовики с крытым верхом.   Выхлопные газы  машины поступали в кузов и  люди, набитые туда , как сельди в бочку очень скоро задыхались.
Возле Николаева построили на скорую руку концлагерь. А на вокзале  почти каждый день вечером стоял эшелон для отправки  очередной партии будущих остарбайтеров.
Не кончились Машины мучения. Пришли в очередной раз полицаи. Зины на счастье не было дома. В сарайчике с детьми была  одна Маша. Гарика при первом же звуке с улицы отправляли теперь не в шкаф, а в подпол.
-Ты Мария Таран?
-Я.
-Собирайся.
-Куда?
-Вопросов не задавать. Возьми вещи на первый случай и со мной.
-А дети?
-А это шо? Твои дети?
-Да.
-Та не бреши. Ты сама ще як дитина, а шось лепишь про дитей. Давай скоро.
И выразительно поиграл автоматом. Дескать мне и пристрелить недолго вас всех скопом.
Маша одеревенела. Не было слез, отчаяния, горя- ничего. Тупое равнодушие. Она устала. Внутри  после того, как она жестоко простудилась, добывая мороженую картошку в селе за свои последние тряпки, начались тянущие боли  внизу живота. Иногда они были совершенно нестерпимыми. Маша не стонала и не жаловалась. Не хотелось пугать детей.



Она  взяла мешок со шлейками,  что-то вроде самодельного солдатского сидора, положила документы, несколько  тряпок.
Обернулась. Ребятишки сидели втроем на  топчане, похожие на птенцов в гнезде,  и молча смотрели на нее и  полицая.
Она обняла всех троих, шепнула
-Не бойтесь, я вернусь скоро. Правда, правда. ..Олег, на плите картошка, покушайте вечером. А  тете Зине скажешь меня погнали в Германию.
Нелличка  заплакала.
-Неля, Геночка, я вернусь. Вы же послушные детки, не плачьте.
Обернулась еще раз.  Посмотрела долгим тоскливым взглядом.
-Давай шевелись.
Полицай подтолкнул  прикладом.
-Не бей маму!-  закричал маленький Гена.
-Молчи шибеник, пристрелю.
Неля схватила  брата и  закрыла одеялом с головой.
А Маше было уже все-равно. Апатия, усталость, безразличие. Она не может переносит больше этот  ужас. Сколько можно мучиться.  Внутри болело все. Она пошла впереди полицая еле передвигая ноги. 
Возле угла квартала стояла большая толпа молодых  ребят и девушек. Их быстро построили в колонну и повели на вокзал.
Полицаи старались, потому привели колонну еще до  подачи состава на перрон. Маша почувствовала, что по ногам струится  теплое. Глянула вниз, потом подняла подол  своего теперь единственного серого платья- по ногам текла кровь. Она совсем ослабела. Подошла к старшему, сказала
-У меня кровотечение открылось. Можно я пойду в туалет, хоть как-то приведу себя в порядок.
Полицай недоверчиво глянул. Она приподняла подол платья. Ноги были в крови.
-Вон  уборная, слева, видишь.
-Да.
-Иди.
Она пошла   шаркая стопами по заплеванному асфальту.  Зашла в туалет, достала тряпку из мешка, кое-как  обтерла ноги. Обессиленная прислонилась к стене. Совсем рядом с ее головой было небольшое окошко. Стекла выбиты.
-Боже мой, что  же я стою, дома дети одни. Вдруг Зину тоже схватили.
Она встрепенулась, что-то опять в ней ожило. Впрочем, это характерно для человека: вот только умирать собрался, а чуть попустило и уже планы на будущее.
Она уцепилась своими тонкими руками за  остатки рамы, кое-как подтянулась. От напряжения внутри  хлюпнуло особенно сильно. Перевалилась через окно, благо оно было не очень высоко и выпала наружу на  мягкие кусты дрока. Если бы не эти кусты, неизвестно смогла бы она встать.
После удара, оглушенная, полежала немного на земле, потом поднялась и побежала.
Вот говорят: в здоровом теле-здоровый дух, это неправильно, нужно: если дух здоров, будет здорово и тело. Какая сила подняла Машу и заставила бежать? Конечно, сила духа. Материнство, самое светлое чувство, воспетое тысячами художников, поэтов, писателей и т.д.

 Птица при виде  хищника притворяется  раненой и хромая, опустив крыло уводит врага от гнезда. И чудесный  лис  Домино Сетона-Томпсона тоже  рисковал жизнью, стараясь увести врагов от норы с лисятами. Да мало ли. Инстинкт родителей, разумеется нормальных, надличностен- ценой своей жизни спасти детей.
Это сейчас в программах ТВ Малахов выискивает моральных уродов: посмотрите, возмутитесь, посочувствуйте (по выбору)  пьяная мамаша  выбросила новорожденного на стройку. У Гиляровского таких в «Москве» тоже немало, но ведь там и  быт и уровень жизни совсем другой. А мы?
Про некоторых наших мамочек не стоит и говорить, их стерилизовать, да и дело с концом. А то принялись рожать в надежде на государственный деньги. Потом ребенка на помойку, а самой в  магазин, ликеро-водочный отдел: торгуют  24 часа в сутки.

Как назло ночь стояла лунная. Беленые хаты, ярко освещенные выглядывали из садочков. Черные тени от деревьев   чертили улицы полосами. Лунная ночь на Днепре. Куинджи. Ирреальный свет, белесый , жуткий и враждебный. Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут…
Лучше бы не было этой  гнетущей тишины, в которой гулко разносились Машины шаги.
Маша перебежала на темную сторону улицы, спешила, а сил  действительно бежать не было. Она то шла, то бежала, задыхаясь. Иногда приседала в тени, когда боль в малом тазу  сводила ноги.
На углу одной из улиц, когда  нужно было перебежать через освещенную дорогу, послышался шум  мотоцикла. Маша замерла. Она подбежала к  забору, на ее счастье весь он был увит диким виноградом. И хотя листьев не было -  ветки были очень густыми. Она  забралась под  ветки, овернула лицо к стене и вся сжалась.  Шум мотора приближался. Появился свет от фар. Луч проехал по стене дома, потом осветил Машину фигурку, поплыл дальше: страшный, живой,  ищущий жертву.  Аж потом из-за угла выехал мотоцикл. Маша не видела ничего, стояла лицом к стене, буквально вжавшись в нее.  Страшно, жутко,  если…о,  будь, что будет. Молилась,  сухими, бескровными губами  шептала
-Господи, помоги, Господи, Господи, пронеси.
Мотоцикл проехал совсем рядом, но немцы не заметили Машеньку в ее сером платье.
Сердце, казалось, стучит прямо в горле,  гулко, неровно .. .
Ф-фу, отлегло немного. 

Опять и опять перебегала с освещенной стороны на темную и добралась наконец-то  к своему сарайчику.
Постучала.
-Кто?- глухо спросила сестра.
-Это я.
- Боже, Маша. Откуда. Мне сказали- тебя угнали в Германию.
-Зиночка, скорее теплой воды, у меня все внизу кровит. Я убежала.

Снова начались будни.
Утро. Холодно. Дети  свернувшись клубочками спят на топчане.
Не хочется вставать. Сквозь сон Маша, а ей все время казалось-эта жизнь: страшный сон. Она проснется у себя дома, в Мурманске. Уютная теплая квартира. Несмотря на полярную ночь в комнату проникают отблески фонаря у подъезда. Скоро заиграет радио- сначала бой курантов, потом гимн, зарядка с бодрой музыкой пианиста Потапова, и  потом новости.   А вечером она сядет под абажуром и будет штопать или вышивать и слушать  вместе с детьми сказки, которые так трогательно читает Литвинов, а потом Театр у микрофона или романсы в исполнении Лемешева, Неждановой, Козловского. И это все уютно и тепло, и это их дом, и это их мир, в котором любовь и согласие. И больше ничего не надо: у них лучшая страна и лучший папа-капитан и лучший город, несмотря на морозы и тьму.
Она часто задавала себе детские наивные вопросы
-Зачем они (фашисты) к нам пришли? Что мы им сделали? Мы жили и работали и никому не мешали…За что?
Да,  геополитики, амбиций тиранов, Машенька,  разумеется, не знала.
Она все-таки встала, подошла к детям,  прикрыла носики  старым полотенцем.. Андрей как-то ей рассказал- бабы за полярным кругом , когда к утру изба вымораживается, прикрывают детям носы.
-Дак и собака хвостом нос -от прикрыват  на морозу, и песец. В носу-то тепло должно быть, - поясняли, глядя ясными  глазами северных жителей.
Нужно вставать, нести воду, растапливать печурку. Да, не радует ни утро, ни трамвая веселый бег, живу, позабывая число и век.
-Какой сегодня день, какое число и когда это кончится? Нет ответа.
Щепок совсем мало, в  углу в немецкой листовке завернуты несколько маленьких кусочков каменного угля- почти драгоценность. Их хватит нагреть чайник, заварить  листья малины и земляники, такой вот чай-здоровье, и оставшейся кипяченой водой  затереть горсточку серой муки: это сегодняшнее меню.
Светает медленно, как будто нехотя   серый свет понемногу заполняет  убогую комнатку. Сестры пьют чай молча,  да и зачем  говорить  о том, что в доме на завтра нет ничего сьестного. Эта мысль и так сверлит мозг измученных женщин. В народе  говорят- край.  Да, край, впереди пропасть. Пропасть голода и холода. Отчаяние. Усталость. Обреченность.
Выходить страшно- могут схватить прямо на улице.
Маша тихо, без надежды спросила
-Зина, а может мне  по селам пойти?
-С чем? Да ты уже ходила в Збурьевку, помнишь?
-Да.
-Чуть жива осталась, теперь вот воспаление. Болит внизу?
-Болит.
А еще в Херсоне, когда началась ранняя и  суровая зима с ветром и поземкой, Маша решила идти в Збурьевку, разыскать родственников Андрея. Может помогут. Скудный паек давно кончился, а немцы, представьте себе давали паек на детей- две булки черного  хлеба и  пол-литра подсолнечного масла. Беспокоились  о будущей рабочей силе. Лошадь, чтобы работала, кормить  надо. Но пайка этого хватало на неделю при самой строгой экономии. 

Сестры иногда выходили на улицу, рядом с их домом была  немецкая конюшня. Там работали пленные красноармейцы, кормили, чистили лошадей,  убирали денники. Неизвестно зачем, наверное для воспитания   стойкого  нордического характера, прислали в Херсон отряд скаутов: мальчишек лет 12-14-ти.  Белобрысые, румяные, упитанные, в коротких тирольских штанах они ходили с специальными хлыстами. Хороший сагиб у Сами, только больно дерется стеком. С хохотом и  злыми шутками,  развлекаясь, били пленных, оборванных солдатиков.
-Руссиш швайн, шнель. Пу-пу!
 И со всей силы по плечам плеткой. Солдатики только ежились и прятали глаза, наполненные ненавистью. Что сделаешь.
Они  видели эти сцены, ужасались детскому зверству и сравнивали своих истощенных детей с этими немецкими крепышами. Лучше  не смотреть.
Вот тогда Маша и отважилась пойти по льду за 15 км к родне. Сапог у нее не было. Только модельные туфельки. Они покупали их  в Москве, останавливались в столице на день, когда ехали в Херсон. Смешно было Маше- она выбрала несколько пар в большом обувном отделе ГУМа, и услужливый продавец принес  ей ложечку для обуви и сам начал помогать надевать красивый кожаный туфелек с пряжкой на ногу.
-Отдыхать будет ножка в таких туфельках. Поверьте.
Андрей рассердился.
-Послушай, моя жена сама померяет. Нечего ее за ноги  хватать.
-Андрей, ты что?
-Ничего. Всякие приказчики магазинные тебе ноги будут держать. Без него обойдемся.
Продавец глянул на  гневное лицо капитана, его широкую сильную фигуру, криво улыбнулся и  ушел от греха.
Вот теперь кроме этих туфель и нарядных босоножек у Маши ничего не было.
 Ну, война- каждый за себя.
Зинино  демисезонное пальто, теплый платок и   еле надетые на носки туфли- в таком наряде Маша отправилась по ставшему Днепру в Збурьевку.
Лед припорошило,  было нескользко. Туда Маша шла не одна. Несколько человек с санками за спиной  ходко, поспеть  туда и обратно до темноты, шагали морозным утром  в сторону лимана.
Скоро ноги стало ломить, но Маша не обращала внимания, только бы раздобыть картошки.
Она упорно шла и незаметно для себя начала мечтать о сапогах скороходах и туфлях Маленького Мука. Совсем недавно, а кажется так давно, до войны, она читала  эти сказки детям. Теперь ноги стали болеть, тоже как в сказке  Андерсена «Русалочка». Шла, словно ступая своими легкими маленькими стопами по ножам и  горячим угольям.  Скоро она  стала отставать и к Збурьевке подошла одна со своими саночками  на одеревеневших ногах. Ей казалось- еще минута и она упадет. Постучала в калитку первой хаты. Собаки не было. Никого не было. Ветер свистел в ветвях садочка, несло по ногам поземку. Тишина: ни людей, ни лая собак, ни гогота гусей, ни кудахтанья кур…
Она уже решила идти дальше, но вышла худая старуха в платке завязанном на спине накрест. Подошла к Маше, молча стала смотреть.
Потом хрипло спросила
-Чого тебе?
-Я из Херсона, ищу родственников Филиппа Тарана, у  меня дети с голоду умирают.
Старуха поправила платок.
-Хвилипп помер давно, дитей нема. Капитаном сын Андрий, так вин давно в Мурмане. Мабуть и доси там, якщо нимцев нема у том Мурмане.
-Я жена, жена Андрея. Мы не успели уехать домой. Андрей там остался, не знаю про него ничего, а я с детьми…
Слезы выступили у Маши на глаза, росой повисли на длинных ресницах .
-Заходь.
Они вошли. В хате было холодно, пахло бедой и голодом. Возле стола на лавке сидел старик  в жилетке-кептаре, что-то мастерил стамеской из деревянных плашек. Рядом лежали камни.
-Здравствуйте,- тихо сказала Маша мерзлыми губами. Непонятно почему, ну не было у нее такой привычки раньше, она перекрестилась на икону, висевшую в углу. Старик исподлобья рассматривал незваную гостью.
-Здорово. Диви жорнова майстрачу. Буде баба муку робить со щирицы. (лебеды) Ото поимо- и, глядя куда-то вдаль,   безнадежно улыбнулся.
-Це  Хвилипа Тарана невистка, старшого сына-капитана, -вступила хозяйка.
-О, знав Хвилипа, добрый був бондарь. Та и сын непоганый, - ответил старик.
-Каже в ней вдома трое дитей голодных, помирають.
-Мы скоро вси помремо,- равнодушно ответил старик.
Потом встал, молча вышел во двор. Маша сидела, стараясь не шевелиться, ее начала бить крупная дрожь.
Старик вернулся с небольшой охапкой дров.
-Диви, це мой садок: грушки, яблучка, вишеньки. Та и  краечек наш звали «Грушки», казали  ото  жабокрюки, а на «Грушках» живуть. Баба!- обратился к жене,- протопи трохи. Бачишь в ней вже трясця. А тебя як звать- обратился в Маше
-Мария.
-Шо хочу сказать тебе , Мария, добрый в тебе чоловик. Як прииздив до Збурьевки, багато кому помагав. Кужилям такую гарную  байду помиг зробыть, дай Боже. Ты-обратился к жене, як загориться, сходи до Кужилив, хай шось дадуть жиночки, а я поставлю чайник та попьем чаю, та якусь юшку с сухой рыбы зробим, вона,-кивнул головой на Машу,- якщо не поисы, не дийде до свого Херсона.
Старуха споро сложила дрова в печку и распалила сухой корой , припасенной заранее. Повеяло теплом. Маша стала согреваться, но ноги и вся нижняя часть тела  были ледяными. Казалось там, ниже  талии все проморожено насквозь.
-А як там в Херсоне?- спросил старик, опять принимаясь за работу.
-Плохо. Голод, никакой работы нет. Пока немцы не пришли, работала в госпитале. Потом по людям ходила, соседи -немцы Краузе, они давно в Херсоне живут, помагали. А теперь….
-Дошла до ручки?
-Да.
-А мы сына отправили на войну, та думаю вже вбили його. А такой  був гарный хлопец, 19 рочкив всого, який з ного вояка. Горе.
-Почему вы так думаете, может живой.
-Почему?- старик вскинул уже сердитые глаза.- рассказали  в вашому Херсони пленные: винтовки-трехлинейки, патронив нема,чоботив нема, командиры тудою-сюдою, не знають, шо робыть.    Дурно людей вбивали. Солдатикив.  А який  з Тараса солдат,  як вин пороху не бачив николы…  Така влада погана. Вони и тут наробили, не дай тебе Боже.
В комнате повисло тяжелое молчание.
-Зараз с бабой живемо и сами не знаем навищо. Дарма.
Вернулась старуха, только теперь Маша рассмотрела- она не такая уж и старая, как ей показалось вначале, и какие у нее печальные и добрые глаза. Глаза Богородицы.
Она поставила казанок на  огонь, вскипятила воду и  бросила туда пару сухих карасей и немного пшена. Запах рабы был  затхлым, а вода в казанке  ржавой. Вот так юшка!
-Ось таку юшку зараз  сербаем, та и не кожен день.
Но какой головокружительно вкусной она казалась Маше. С каждой ложкой этой бедной похлебки к ней возвращались силы. Капельки пота выступили на лбу.
-В цю бы юшку толстолоба, та ляща, та густырикив,- начал хозяин.
-Ты ще скажи –пивня,- перебила его хозяйка.
-А шо, и скажу…
Но и это жалкая уха казалась  Машеньке пищей Богов, ничего вкуснее она , казалось, не ела.
Хозяйка, аккуратно положила деревянную ложку возле  щербатой миски, тяжело поднялась и вышла из хаты.
-Тужить баба за Тарасом- пояснил старик.
Вернулась хозяйка.
-Там на двори на твоих санчатах  торбина, Кужили дали картопли трохи, пидморожена, та все одно. Ты  тримай ии  на холоди, а то стече все чисто. И ось тоби пшена, а оце-бекмез.
Она подала маленький мешочек, и баночку.
-Рыбки нема. –как будто, извиняясь сказал старик.
- Стал лиман. А лодки доброй  теж нема. Да-а, рыбка нас всих врятувала як голод був. Якщо б не рыбка никого в Збурьевке б  не осталось. А  с тою рыбкою живемо.
У Маши защемило сердце, глаза опять наполнились слезами.
-Спасибо, спасибо!  Вот возьмите, это платок вышитый и газовый шарф, я еще в Москве покупала,  а кончится война я отблагодарю, я приеду.- Маша не знала какие слова сказать этим несчастным, бедным и таким отзывчивым людям.
-Бог с тобою, Марийка, иди до дому к дитям. День зараз короткий, -хозяева встали.
-Я за вас молиться буду!- она низко, поясно поклонилась, потом порывисто подбежала к хозяйке и обняла ее, почувствовав сухой костлявый стан, и холодную худую щеку.
Старик обреченно махнул рукой.
-Никто вже не поможе: ни Бог, а ни дьявол.
И она пошла домой опять по льду и снегу, одна. И шелестел камыш, деревья вдоль берегов распластали свои узорные вершины в  темнеющем небе, а поземка опять  мела по ногам в  красивых модельных  туфельках. Топ-топ.  Муравей спешил домой до захода солнца.
Маша тащила санки, как бурлаки на Волге, догадавшись  привязать к ним веревку подлиннее. Часто останавливалась и поправляла сползавший мешок.
-Боже мой, я же не спросила даже, как их зовут.
Она обернулась, вглядываясь   в уже далекую улицу и крайнюю хатку, стараясь запомнить, где же только сейчас ее  и детей спасли от голодной смерти чужие люди.

Скоро она стала выбиваться из сил, но упрямо шла и мысль о детях не давала ей упасть и легко умереть. Пишут пишущие- легко умирать, замерзая. Не знаю, наверное, не легко: ломит тело, руки, ноги немеют от боли, слезятся глаза, выворачивает суставы.
Каждый шаг уже давался Маше с трудом, она задыхалась и только молилась  Богородице.
-Богородица, дево, радуйся…блаженна ты в женах…Помоги мне дойти домой, там детки мои..
Богородица… дево, радуйся….

Вот уж не знаю, что атеисты скажут, а все-таки услышала Богородица молитву. Нагнал Машу какой-то мужчина- крепкий, высокий, сильный, тепло одетый. Подхватил санки, Машу под руку и притащил ее к дому.
-Чего одна ходишь по морозу в туфлях  в такую даль? А!?
-Дети дома с голоду…
-Понятно, ну ладно, мамочка, держи нос по ветру, проживем. До квартиры-то дочапаешь?
-Да, …спасибо вам.
-Спасибо не булькает. Иди уже.  Шкары себе справь!- крикнул в догонку. Ага, Чарнота, купи себе штаны.
Он несильно подтолкнул Машу в спину.

Вот после этого похода у Маши начали болеть ноги и ныл низ живота. Но ей было не до себя.




 Думает человек: все он уже пережил, хватил лиха, а жизнь опять как бабахнет по голове, мало не будет, и всегда неожиданно. Равно и спасение тоже может прийти неожиданно.
Кончились запасы, из вещей не осталось ничего. Единственное рваное  пальто и боты у детей, пара платков и  кацавейка, которая когда-то была  бархотной, а сейчас стала похожа на  ветошь. В старом ветхом шушуне. Таким тряпьем их хозяин прикрывал улья. Все.

Ближе к вечеру- сладковатая, синяя картошка  была сьедена, а пустой чай выпит. Дети капризничали, особенно маленький. Хотели есть.
В  дверь постучали.






 Жильцы,  вы вдома?-   спросила хозяйка.
-Да,- ответили тихо.
-Та до вас якийсь дядько приихав, каже с Херсона.
Маша открыла двери. На пороге стоял сосед, дядько Иван со своими сыновьями.
-Мария, еле знайшов вас с Зиною. Сховайте сынив, бо немци хотят угнать в Германию. Уже приходили полицаи с участка.
Разумеется сестры не отказали. Спрятали двух  хлопцев в подполе, там  же , где хоронился Гарик.  Они  даже не заикнулись
сказать, как они рискуют, но   сосед и сам все прекрасно понимал
-Вы ж не хвилюйтесь, я с ними привез мешок муки, жмыхыв та два бутылька масла. Треба шось исты…Попозжа привезу ще. Я ж працюю на  заводе магнето.

Это было спасение.
13 марта 1943 года  Херсон был осбожден от немцев, а 28 –го над Николаевом взвился красный флаг. Это было счастье, радость.
Люди выходили из подвалов, закутов, вылазили из щелей, где хоронились от  угона в Германию, лица их  светились. Наконец-то- свои. Ура! Дождались.

Представьте- вы тащили тяжелый мешок за спиной, который мог взорватьс я в любую минуту и уничтожить и вас и ваших близких, а теперь его нет: освобождение, легкость и надежда.
Сестры сразу пошли в комендатуру, просить пропуск на поезд, чтобы уехать в Херсон.
-Понимаете, там наш дом, муж будет искать,- молила коменданта Маша.
И они вернулись. Боже мой! Город весь был разрушен. Все предприятия,  вокзалы, речпорт, электростанция, все взорвано.  Черные пожарища, гарь.
 Людей не видно. Некоторые источники так прямо и указывают- к дню освобождения Херсона в городе оставалось не более 100 человек гражданского населения.  Не удивительно- 17 тысяч молодых людей угнали в Германию, 50 тысяч расстреляли, люди спасались как могли- пробирались в села, на хутора, в плавни.
В дом, где была  квартира капитана, попала бомба.
Немцы перед уходом осатанели, они рушили все, что не смогли увезти. Жалкие остатки  мебели, одежды, книги, альбомы, то что могло быть дорого людям, все было порублено, испоганено, сожжено, выкинуто на улицу.
Обломки детских кроваток и бедные коврики с нарисованными русалками , шкатулки облепленные ракушками, осколки зеркал, бумажные цветы, которыми старые люди украшали иконы, рушники  все  валялось в пыли и грязи. Надругательство над душой человеческой- вот что!
Недалеко от дома  сестрам встретилась маленькая  старушка, она шла, тряся головой,  несла в руках несколько страниц семейного альбома в дагерротипными фотографиями, прижимая их к сердцу. Все, что у нее осталось.
Ах, война что ты сделала подлая, стали тихими наши дворы…Какие там дворы- и дворов не осталось: все разрушено, завалено грудами  кирпича и мусора. Вместо домов- стены с пустыми глазницами выбитых окон. Мертвый город!
Где жить? Куда вести детей?
Побрели сестры с ребятишками вдоль Краснофлотской и увидели- дом, в котором была конюшня, цел. На первом этаже большая загаженная комната, второй этаж закрыт.
-Ну, вот нам и жилье,- сказала Маша.
-Жили с пчелами, теперь после лошадей будем жить, главное живы и немцев нет,- добавила старшая  сестра.
И опять они начали скрести и мыть, обустраивать свое новое жилье. Бегали  к колонке со старым чайником за водой, нашли в коридорчике ведро, в старом, чудом сохранившемся сарае Маша нашла обоженную, серую известь и  вытертую щетку, обрадовалась, кое-как белила.
В горнице моей светло,
Это от ночной звезды,
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды….

Дети вышли на улицу.
 Недалеко на углу стояла полевая кухня и вкусный запах разносился в воздухе. Нелли первая подошла поближе, увидела женщину в военной форме. Она так  смачно ела солдатскую кашу  из белой алюминиевой мисочки, что у девочки закружилась голова. Бедные голодные дети смотрели на  кашу как очарованные. Каша так быстро  исчезала.
Женщина наконец-то заметила блестящие глаза ребенка, неотрывно смотревшие ей в рот.
-На,- протянула объедки.
-Не хочу,- сказала девочка.
Ну что же, это сказала внучка графа. Есть какой-то предел, и даже дети его чувствуют, инстинктом. В конце концов есть мама, есть семья и не пропадешь, и  когда сытая тетка сует тебе свои объедки  брать их нельзя. И ребятишки ушли  подальше от полевой кухни. Они уже знали, что почем.
Кровь людская, не водица:
«Боже! Яка була канонада, как  наши  освобождали Херсон. Грохот був день и ничь. Ураган. Немцы подготувались. На берегу понатягивали якись проволоки-путанки, нарыли  блиндажи, пулеметы всюды, укрепления. Наших положили солдат несчитано. Ой-ой-ой! А ну подумай- с воды на высокий берег, и под пули . Мы ж -то в погребе ховались. Дви доби не выходили, а ели огирки из бочки, соленые. А пить же ж хочеться. Как цей грохот перестал, то я вышла из погреба, у нас там в Антоновке биля дома криничка маленька. Навкруги убитые лежат: и наши, и немцы, и кони. Жах! Я к той криничке, а вода в ней бурая от крови. Понапували  землю кровичкой. В мене серце затремтило, як на той ниточке. Такий був страх»,- рассказывала  после  сестра дядьки Ивана.
«Я вернулся в свой город, знакомый до слез….»
О.Мандельштам

Капитан , настоящий морской волк,   Андрей Таран  приехал в Херсон навестить семью. Стоял 1944 год, вся  Херсонщина уже была освобождена он немцев.  Добраться из Мурманска на юг Украины было непросто, но самое тяжелое испытание ждало его, увы, дома.

Город был полуразрушен и пуст. Солнечный свет заливал руины, и от этого они были еще страшнее.  Он помнил город совсем другим- ярким и шумным,  с веселым цоканьем извозчиков, с красочными и  обильными рынками, с горами арбузов прямо на асфальте, с полосатыми парусиновыми навесами  над окнами  магазинов, аптек, ресторанов, с цветущей турецкой астрой на центральных улицах города.

С тяжелым чемоданом подарков он пошел по проспекту на свою улицу. Чтобы не терзать себя мыслями, начал   тихонько  напевать
-Несе Галя воду, коромысло гнеться,
А за ней Иванко як барвінок вьеться…
Незаметно для себя в его песне Галя превратилась в Машу. «Несе Маша воду…» Вот еще немного и он увидит свою жену Машу, и маленьких детей: красавицу и умницу Нелли, Андрейку и Гену. Они были совсем маленькими, когда он уезжал.

И не видел долгих 4 года.

Кое-где бригады рабочих расчищали завалы.  Его окликнули, подошел сосед по Краснофлотской улице
-Андрію, це ти ніяк?
-Я. Здравствуй, дядька Гриша.
-Доброго дня.
Сосед достал  кисет, аккуратно нарезанные листы  газеты. Скрутил самокрутку, задымил.
-До  хати?
И потемнел лицом, замолчал.
-Что-то  случилось с моими?
-Та дом ваш разбомбили.
-Как?
-Ну як, бобма попала, прямое попаданіе. Он як.

-А Маша, дети?
-Та казали, в Германию всіх угнали.

…..
Чемодан сразу показался тяжелым и ненужным. Он так тщательно укладывал подарки: отрез шелка для   жены,  сарафан для Неллички и штанишки из черного  флотского сукна   мальчикам. Отдельно еду: тушенку, рыбу, белые сухари, конфеты. А теперь…Кому это нужно.

«Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью,
Куда теперь идти солдату, кому нести печаль свою»,
Нет, недаром Андрей Таран был  прославленным капитаном. Он посуровел лицом, подхватил чемодан, решил пройти посмотреть, что же там, а самое главное все узнать.

Шел и думал
-Все разузнаю у соседей, потом к военному коменданту, лишь бы живы, лишь бы живы, а я их найду. Маша мудрая, ответственная, умная,  она не могла пропасть, не могла  погибнуть, этого не может быть, чувствую- они живы. Их только нужно будет найти, и я найду. Найду, во что бы -то ни стало.

В ярком небе чертили стрижи, солнце грело  через китель в  спину, он  шагал, обдумывая свои будущие действия. У разрушенного дома не остановился,  да и что там было смотреть- терзаться. Сердце и без того щемило.
                *       *      *
Через квартал от его разрушенного дома, в большой комнате первого этажа, бывшей немецкой конюшне худенькая и очень красивая женщина стояла у стола и раскладывала белье.   Вытягивала своими тонкими, натруженными руками наволочки и простыни, аккуратно  складывала в стопочку. Стирка, а иногда уборка были единственными статьями ее дохода.  Мизерного и тяжелого дохода на  семью из 4 человек.

В полу-пустой  комнате, белой и солнечной, она сама ее выбелила, были только стол,  топчан,  грубо сколоченные табуретки, шкаф с косо висящей дверцей, и   печка в углу. Хорошо, что лето в Херсоне длинное и жаркое, нечищенная печка грела плохо, и женщина радовалась- наконец-то тепло: дети на солнце хоть немного окрепнут. Ведь на них смотреть-то больно:  худые,  как картофельные ростки  из погреба  весной,   а Нелли пришлось  остричь ее чудесные, кудрявые, каштановые кудри. Когда  увидела себя в зеркало, бедная девочка, ее большущие глаза налились  неземной печалью и слезами, но она сдержалась и ничего не сказала. Только вздохнула.
И одеты   плохо, считай не одеты вовсе. Обдерганные, и латать- не за что хватать. У мальчишек  в животах бурчит  - есть хотят. Бледные. Что они едят? Хлеб с высевками, овощи, когда-никогда картошку, щиплют весной акацию. Разве это еда для малых детей. 
 Это еще Слава Богу, не попали в  Николаевский концлагерь. Дождались своих.

Дети сидели на подоконнике ногами на улицу. Сил шалить, бегать, баловаться у них не было. Они, как солнцееды, есть такие сейчас граждане, которые солнцем питаются и врут в экран, что это правда,  просто выгревались.  Они  болтали ногами, рассматривали людей, изредка идущих по Краснофлотской, что-то между собой тихонько говорили.

                *   *   *
Капитан мерно шагал,  опустив плечи,  он не оглядывался-  невеселые думы одолевали,  и по сторонам он не смотрел.  Шевроны  на  его форме сияли на солнце.   Он прошел мимо детей, даже не взглянув на них- мыслями был уже далеко.
                *    *   *
Нелли была  самой смышленой, она внимательно посмотрела вслед уходящему капитану, потом обернулась к  матери
-Мама, а там, кажется, наш папа пошел.
-Что?!
Простынь выпала у  Марии из рук.
-Где?
-А вон по Краснофлотской, туда, во-о-н, в порт.
У Маши онемели ноги, сердце, казалось, остановилось.
-Где, тв говоришь?!
-А вон,- Нелличка  вытянула казательный палец.

Маша выбежала на улицу, Боже мой, мужская  фигура удалялась, но походка была его, любимая, всегда узнаваемая походка морского человека- вразвалку.
-А-а-ндре-ей!
Он не слышал , не обернулся, продолжал шагать.
Маша побежала, задыхаясь, кричала
-А-андре-ей!
Наконец капитан услышал, вздрогнул, остановился,  это был голос жены.

Она подбежала к нему
-Андрей! Ты!?
Он смотрел на жену и не узнавал.
Неужели это Маша -  худая, измученная,  с тонкой кожей натянутой на скулах,  вместо когда-то румяных щек
   (какой-то советский автор написал в роман-газете, уж не помню кто:  «…у нее были такие необычные просевшие  щеки», -вот гад, видел бы он обтянутые скулы и проваленные щеки от голода, небось бы не любовался просевшими щеками.  Ну, для красного словца, не пожалеешь и родного отца. И речь не о нем)
С бледными, бескровными губами.
И только глаза- огромные карие глаза  были те же,  любимые глаза  его жены, урожденной графини Верещагиной.
-Машенька! Ты?!
-Я, я, Боже мой, если бы не Нелли, ты бы ушел.

Капитан обнял жену и  с тоской, и болью почувствовал,  какая она   слабенькая, нежная,  легкая,  как перышко.
Пушистые, тонкие волосы щекотали ему лицо, родинка на тонкой шейке была та же, только шея походила на тростинку  камыша-рогоза из которого в детстве он делал дымовухи.
-Живы?
-Да, да, идем скорей, там дети одни.

Он подхватил чемодан и торопливо зашагал вместе с ней  к их новому  дому.

Но, когда он вошел ,  и увидел  их  нищую комнату, робко стоящих детей своих, изможденных недоеданием, оборванных и большеглазых, он застыл на месте, и не мог сказать слова.  Казалось ничего у них нет на лице, кроме глаз. Они стояли у подоконника и молча смотрели на капитана.

И вот этот сильный человек,  гроза капитанского мостика,  одного слова его было достаточно, да что  слова,  взгляда, чтобы команда  беспрекословно выполнила его приказ,  тяжело опустился на табурет и зарыдал так, как , наверное, никогда не плакал в далеком детстве.

Дети окружили его, они тихо стояли, как птички, наклонив головки, а потом у них тоже потекли слезы. Капитан поднимал глаза, рыдания опять перехватывали ему горло, он плакал и ничего не мог сказать.

 И только его жена- Маша,  единственная,  любимая всем сердцем, схватила со стола старую эмалированную кружку с отбитой эмалью и побежала во двор к колонке за водой, потому что в чайнике воды  было  совсем на донышке.
                *  *  *

морского человека- вразвалку.
-А-а-ндре-ей!
Он не слышал , не обернулся, продолжал шагать.
Маша побежала, задыхаясь, кричала
-А-андре-ей!
Наконец капитан услышал, вздрогнул, остановился,  это был голос жены.

Она подбежала к нему
-Андрей! Ты!?
Он смотрел на жену и не узнавал.
Неужели это Маша -  худая, измученная,  с тонкой кожей натянутой на скулах,  вместо когда-то румяных щек
   (какой-то советский автор написал в роман-газете, уж не помню кто:  «…у нее были такие необычные просевшие  щеки», -вот гад, видел бы он обтянутые скулы и проваленные щеки от голода, небось бы не любовался просевшими щеками.  Ну, для красного словца, не пожалеешь и родного отца. И речь не о нем)
С бледными, бескровными губами.
И только глаза- огромные карие глаза  были те же,  любимые глаза  его жены, урожденной графини Верещагиной.
-Машенька! Ты?!
-Я, я, Боже мой, если бы не Нелли, ты бы ушел.

Капитан обнял жену и  с тоской, и болью почувствовал,  какая она   слабенькая, нежная,  легкая,  как перышко.
Пушистые, тонкие волосы щекотали ему лицо, родинка на тонкой шейке была та же, только шея походила на тростинку  камыша-рогоза из которого в детстве он делал дымовухи.
-Живы?
-Да, да, идем скорей, там дети одни.

Он подхватил чемодан и торопливо зашагал вместе с ней  к их новому  дому.

Но, когда он вошел ,  и увидел  их  нищую комнату, робко стоящих детей своих, изможденных недоеданием, оборванных и большеглазых, он застыл на месте, и не мог сказать слова.  Казалось ничего у них нет на лице, кроме глаз. Они стояли у подоконника и молча смотрели на капитана.

И вот этот сильный человек,  гроза капитанского мостика,  одного слова его было достаточно, да что  слова,  взгляда, чтобы команда  беспрекословно выполнила его приказ,  тяжело опустился на табурет и зарыдал так, как , наверное, никогда не плакал в далеком детстве.

Дети окружили его, они тихо стояли, как птички, наклонив головки, а потом у них тоже потекли слезы. Капитан поднимал глаза, рыдания опять перехватывали ему горло, он плакал и ничего не мог сказать.

 И только его жена- Маша,  единственная,  любимая всем сердцем, схватила со стола старую эмалированную кружку с отбитой эмалью и побежала во двор к колонке за водой, потому что в чайнике воды  было  совсем на донышке.
                *  *  *
Сейчас в Мурманском  пароходстве регулярно выходит в море большой рыболовецкий сейнер «Капитан Андрей Таран».

                05.05.10 Ольга Голубь
               

               

 




 




 



               

 




 


Рецензии
Оленька! Извините за вот такое обращение! Вместе с капитаном Тараном это настоящее эпическое произведение.
А за убийственно точные характеристики малороссийских жинок их нынешние подруги и обзывают Вас еврейкой.
Нет! Это для них! Эти Ваши определения без обиды, щадящие, с любовью тем, кто сейчас рядом - а как им (жинкам) по другому. А русский (российский) вариант - это молчание с понятием - х-мм. Давно с ними уже все ясно!
Очень рад, что я в Вас не ошибся. Обязательно буду перечитывать!
Предлагаю издательство "по требованию" - без денег. Это моя бывшая фирма и я помогаю друзьям. Если, вдруг! Я на связи.

Владимир Островитянин   22.12.2015 22:28     Заявить о нарушении
Уважаемый Владимир, спасибо Вам на добром слове, но мне кажется я таких похвал не заслуживаю. Вот, если бы Вы послушали как я играю на Чернушке (так я называю свой аккордеон- Вельтмейстер с ломаной декой, супито 4 поколения), думаю Вам бы понравилось. Сейчас на Прозе ничего не размещаю, хотя сюжетов полная голова. Совестно- люди гибнут за интересы олигархов, каждый день где-то слезы. Я сама присутствовала на таких похоронах, у меня, кажется , это описано в ответе нашему "дворянину, который меня насокорблял от души, за одно единственное замечание. Ну это Бог с ним. Всего Вам ъарошего и доброго. Ольга.

Ольга Голубь   24.12.2015 08:05   Заявить о нарушении
Исключительно рад Вашему ответу! Мне так много хотелось бы задать Вам вопросов и самому что-то рассказать. Но не сделаешь это здесь "от души". Если не против - дайте знать я вышлю Вам свой эл. адрес - Вы сделаете со своего "проверку связи" и мы сможем общаться в сети.
С Уважением. Владимир.
p.s. А Ваш Вельтмейстер я послушал бы с огромным удовольствием.

Владимир Островитянин   24.12.2015 19:41   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.