Пришествие дьявола Глава 1

РОМАН



... Ловцы рыб выйдут на берег. Опустят сети, богатые уло-вом. И сети рассыпятся прахом. И рыбы, обратившись в змей, рас-ползутся по норам.
...И придут ветры. И нем будет тот, кто возропщет. Ибо земля та отравлена Бесом.
(Из рукописей Средневековья)




 Глава 1.

Ночной лес неистово шумел. Порывы северного ветра тревожили его сон. И лес - неуклюжее животное, до одури отмахивался листвой - отвисшей шкурой, страшась оказаться разорванным в клочья.
Ветер трепал лесную шкуру, и казалось, этот неуемный хищник вот-вот доберется до нависшей луны, поволочет ее по небу, и, бросит на растерзание, в стаю туч.

Сорвавшись с веток, вездесущий ветряной ураган вылетел на поляну, по-крытую густой травой, и безропотные волны трав покатились в сторону дальнего леса Гундеборду. Волны смывали  с притаившихся лис и мелких птах остатки сна, и над полем поднимались потревоженные птичьи стаи, и блуждало в травах зверье. Но как не стлалась высокая трава, она играючи поднималась при малейшем успокоении стихии, и в ее серебряных отливах луна высвечивала силуэт монаха, застывшего как изваяние над лежащим недвижным телом, накрытым белоснежным саваном… Под этим покрывалом угадывался… угадывался… тонкий женский силуэт.
-Господи! Что там творится? – завопил вдруг человек, что затаился непо-далеку, на одинокой сосне. -Господи! Закрой мне глаза! Закрой! – роптал он безостановочно - …Ничего не видеть! Не видеть убийства… Зачем я залез сюда?! Зачем залез? – от страха он тер лицо рукавом плаща. –Кто там? Матерь божья… Нелюди… Нелюди пришли!
 Что занесло его туда? Любопытство или страх? Скорее страх перед неве-домой ему угрозой, которая пришла в эти края. Которая растекалась, будто кровь в мрачно-повисшем небе, которая затаилась в лесу, и начинала свое дьявольское вселение и в людей и в зверье.
-Сатана!!! Сатана!!!  - неистово осеняя себя крестным знамением, он шеп-тал молитвы, и упорно тянул ногу до нижнего сучка, и не мог дотянуться – он не видел, что с этой стороны был только ровный ствол дерева, и нога не могла найти опору.
А поле меняло свою окраску с черновато-зеленой на серую, и только оди-ноко белело тело женщины под тонким саваном, и от своей яркости оно будто нависало над землей и цеплялось за нее кончиками волос и пальцев. Вытянутые руки монаха, как ветки вяза повисли над недвижным телом, где только покрывало сжималось в складках и трепетало будто живое, где только волосы той женщины своим волнением напоминали о беззащитной жизни. Мягкие, роскошные волосы… они переплелись с травой, будто искали в ней спасения. И колыхание травы, уподоблялось морскому брожению, и качало на своей поверхности те заблудшие души людей, вселившиеся в зверей и птиц.
Робкий соглядатай этого ночного зрелища, все вглядывался затуманенным взором и сползал уставшим червем все ниже и ниже, втайне надеясь, что все исчезнет как фантом. Но все сочнее были краски, и все ярче светлело  «ведьмино тело», поднимаясь над травой. Будто развернулось перед ним представление бродячего театра, где на актеров надели головы зверей, чтобы предупредить народ о том, что пришла большая беда, с которой раньше еще никто не  совладал.
С губ его отрывисто срывались богомольные фразы. Его пронизывал страх. И эта тайна неизведанного ему ужаса бросала его, то в жар  - то в холод, и немели руки, и дрожали голова и плечи.  И ствол стал скользким под вспотевшими ладонями, и все старания удержаться стали тщетны – непослушное тело сползало по стволу вниз. Он озирался, как испуганный вор, и шептал себе: «Только не смотри вниз, только не смотри!», но его глаза уже закрыла пелена, их застило видение неведомого ему ночного ритуала. И этот слепец не видел, как  черные силуэты уже вышли из леса и шли напролом через кустарники и робкую траву, с нечеловеческой силой преодолевая любые препятствия. Как зверь бродил вблизи, вынюхивая свою жертву…
Кто рыщет ночью в лесу? Кто убивает встревоженных зверей? Сдирая с них, еще не погибших, шкуру?
Черные силуэты замерли и уже стояли, как манекены, не шелохнувшись, и прислушиваясь к малейшему шороху леса. Из травы торчали их головы, и луна высвечивала их волчий оскал.
-Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! - древолаз обре-ченно оглянулся вниз, но зрение не вернулось, и он потерял равновесие…
Раздался его крик от падения с высоты. Он упал на мох и потерял созна-ние... Когда он очухается - он почувствует, что его куда-то волокут…, но сильное тело уже перестанет ему подчиняться, начнут кровоточить обгрызанные пальцы и голова запрыгает по кочкам. Затуманенный взгляд различит впереди огромную спину идущего и его широкий плащ……

Брызнул дождь. Скоро прекратился, насытив пространство ночными запахами трав. И усталый путник, вышедший из лесного мрака, почувствовал это пиршество запахов…, он не мог надышаться, и остановился перевести дыхание. Вдали замерцали огни городских факелов, но его путь лежал в другом направлении. Он шел туда, где редели деревья и виднелись открытые поляны, на которые пробивался лунный свет, и где шипело мелкое комарье. Но он уже улавливал те испуганные шорохи и вздрагивание листьев, и напряженные завывания, которые успел и позабыть за последние годы. Бывало, в эти края забредали и волчьи стаи, но последние облавы прошли позапрошлой зимой, и волки больше не появлялись. Он почувствовал надвигавшуюся беду, когда хищники ведут кровавую охоту, и их зовут не инстинкты. Другая сила управляет ими.
От тревожных мыслей своих путник свернул к открытой тропе, и вскоре вышел на поляну, и шел, сам не зная куда, пока не набрел на место со смятой травой, подходящее для привала: тесные сапоги, а следом и ноги, он разбросал в разные стороны и замер, заглядевшись на движение ночных туч под луной. В траве рыскали люди-волки, и ветер, разгонявший запахи животных, никому не давал найти верного пути к своей жертве. Путник сложил под головой ладони, так хотелось ему расслабиться после поисков пропавшей жены. И вот снова над ним луна и тучи и охлаждающий ветер.
Из леса донесся покрик ночной птицы. Путник напряг свой слух. Кто-то бродит по лесу. Скорее заползти в заросли! Скорее добраться до укрытых в глу-бине леса домов! До них осталось идти не больше мили.
Шум приближался. Рядом зашуршала трава и прошел волк. Но что-то было не так. Почему он задрал голову, будто ему вывернули шею? А дальше появилась и вторая волчья морда, торчащая таким же образом.
Путник еще какое-то время оставался  в таком же положении, не в силах понять, что произошло. Но они, эти человеко-волки его не учуяли. Они прошли мимо. У них нет звериного чутья. Значит, не волки! У страха глаза велики! Он услышал вопль – но приказал себе не поддаваться страху. И сжимал свой рот, будто страшась, что может выдать себя случайным вскриком. Какие-то твари ринулись все в одну сторону. Раздались отдаленные стоны – он прислушался, опять тот же странный шум. Нет! Он не мог ошибиться. Все в лесу не так. Только нужно успокоиться.
В лесу всегда что-нибудь примерещится, особенно когда ищешь человека, когда в спешке можешь сломать себе ногу, а того хуже, шею; когда знаешь, что в полночь стражники проведут последнюю перекличку нового дозора, затворят ворота и потушат факелы. Наступит кромешная тьма и поди-разбери, где спаси-тельный лаз в стене. Те, кто не поспевает к сроку - чаще укрываются в ближнем перелеске, но благо, если запоздавшие ехали на телеге, да еще везли сено; хуже пешим - для них покрывало – рубаха и плащ, а подушки - молодые ветки сморо-дины.
В своих нехитрых раздумьях путник миновал заросли боярышника, пере-сек косогор, и замедлил шаги вблизи старого заброшенного особняка. Свет пол-нолуния выхватывал лишь часть фасада, где зияли пустые глазницы окон. Под лестницей выглядывала гипсовая голова одного из львов, охранявших когда-то на входе этот величественный для местных краев особняк. Голова лежала как отрубленная, и от того зловещим казался львиный оскал.
Несмотря на внешнее сиротство, заброшенный дом имел двойников. Неподалеку они растворились в черных пятнах ночи. За поляной жил приход-ской священник, а в другой стороне, у самого кладбища  - выжившая из ума ста-руха. Эти дома расположились треугольником, внутри которого вместились и городское кладбище, и поле, и Туманное озеро.
Между тем путник сжал голову в плечи и взобрался на ступени этого дома. Стояла мертвая тишина, и только медлительная жаба прыгнула в кусты. И тогда он услышал человеческий голос – кого-то позвали по имени.
- Ларс! – теперь он явственно услышал свое имя, не успел сообразить ничего, весь напрягся, и ждал, затаив дыхание, пока снова тонкий голос, как из-под земли, не произнес его имя: -Ларс!
Так повторялось неоднократно. Крики раздавались из дома, но двери были накрепко заперты изнутри.
Крики то приближались, то удалялись. В какой-то миг Ларсу даже показалось, что голос был немного заискивающим и жалостливым. Как будто голос Марты?
Но когда шум удалялся, то можно было расслышать какое-то детское многоголосье. Ларс застыл на месте, голова вжалась в плечи. Его будто чем- то придавило. Он встал на четвереньки и все ниже опускал голову, пока всем телом не распластался на широкой каменной ступени.
-Ларс, дурачина, подойди… - вдруг  вытаращивая глаза, сказал он сам себе.
Его объял ужас.
- Боже! Кто это? Кто? Марта?! Ты? - завопил Ларс и снова быстро прогово-рил: -Ларс, дурачина, подойди.
И тогда, в лунном сиянии он явственно увидел силуэт высокого человека в рыбацком плаще. Но при сосредоточенном рассмотрении – это оказалось монашеское одеяние, раздуваемое ветром и потому похожее на плащ.
Ларс скатился со ступеней и бросился к ближним зарослям. Бежал как ра-неный зверь, обливаясь потом и задыхаясь от безостановочного бега. Он семенил до дальней поляны, где упал с колющей болью в груди... Он пришел в себя, и преодолевая боль, добрался до трухлявого пня и схватился за него, как тонущий в море, хватается за плавающие осколки корабля.
«Боже, я задыхаюсь... Кто там был? Голос… голос был не мой, и не Марты».
-Кто издевается надо мной, старым человеком? – Ларс перевалился на другой бок и приговаривал: -Марта! Марта! Куда же тебя понесло? Хорошо, что я не нашел тебя. От греха подальше… от греха… Как ноги чешутся! Крапива! Да через штаны она не берет. Черт! Рука!
Он смахнул муравьев, но они были повсюду. Он катался как круглый чур-бан, пока не избавился от кусающих насекомых. Он раскинул руки в разные стороны, потряс ими - тогда пришло облегчение и звездное небо над головой стало таким спокойным и сочувствующим.
-Чертов лес! И понесла меня нелегкая! Кто звал меня? Не мог же я ослы-шаться? Кто может быть ночью в лесу, в развалинах дома...? Э-э-э! Нельзя одному тут лазить. Чертово место!
В горле заперчило, он схватился двумя руками за горло и все пытался от-кашляться… Медленно, как перепивший пива, он поплелся, пытаясь совладать со своей тяжелой одышкой, к дому викария городской церкви. Его особняк был окружен могучими кедрами, садом и цветником.
«Где этот любитель цветов и чужих баб? Поселился за кладбищем, по-дальше от глаз людских. Скоро переселю его на кладбище. Здесь я его и закопаю, живьем закопаю... Мне его священство по боку. Пусть бабы ходят на литургию, а я ему не верю! Он еще меня не знает. Черт его возьми, сморчка... Пусть подойдет к моей жене хоть раз, исповедник хренов. Обрадую рогатиной».
В туманной дымке, поежившись и вздохнув, он вошел в высокие заросли ковыля, сырого от росы.
Спустя какое-то время тишину разорвал отрывистый крик. Это Ларс вы-крикивал имя своей жены:
-Ма-рта! - а потом еще настойчивей и громче: -Ма-а-рта!
Вокруг потемнело из-за набежавших туч, и от громкого крика в горле за-перчило.
-Вот еще напасть-то, тьфу, черт. Ори - не ори, толку мало… - признался он себе с сожалением. Он вдруг вспомнил, где-то в этих местах Марта увидела аистов. Они свели гнездо на одном из лесных домов.

...Устав биться в массивную дверь, обитую железом, он застонал, сжимая грудь, и опустился на каменные ступени.
Чего стоят его намерения, когда он так слаб и никчемен. Разве мог он по-думать, что его Марта станет уходить по ночам? Да еще не скрывая этого от него, от мужа. Ничего нет оскорбительнее жизни с потаскушкой. Весь город судачит об этом и каждый тычет в тебя пальцем, насмехаясь с издевкой. И выгнать ее нельзя - так к ней привык; так хочется верить, что все пройдет. А вот как людям в глаза посмотреть?
...Пробравшись между веток сирени, разгребая руками листву, будто воду за бортом лодки, Ларс заглянул в крайнее окно и тут же отпрянул. Ему почуди-лась там... змеиная свадьба.
…Он не помнил, сколько просидел под дверью священника, но от непо-движности конечности онемели, и уже осмелели крысы и сновали по лестнице, и одна уже сидела на его плече, другая – бежала по ногам.
Тучи рассеялись и луна, как одинокая монета в ладони нищего, равнодушно выливала холодный свет на уставшего человека и камни, окружавшие его.

Он нашел в себе силы выйти из оцепенения, поднялся и направился  к по-следнему дому-близнецу, принадлежавшему выжившей из ума старухе. Низко над его головой, хлопая крыльями, пролетела стая ночных птиц. Ежась от про-хлады, он протирал сквозь одежду онемевшие чресла и озирался по сторонам... Все замерло. Лес притих в предутренней истоме.
Между тем путь его становился все легче. Извилистая тропинка, соеди-нявшая, по всей видимости, три дома, привела Ларса к жилью старухи Агнессы. Утомленный бесплодными поисками, он сплюнул и пробормотал:
-Чертов треугольник. Не дома, а склепы. Пока пройдешь - в штаны нало-жишь. Может, священник спит, а Марта топает домой? И меня встретит дома, как ни в чем не бывало. «Где ж ты блукал, дурак, всю ночь? Где штаны обмочил? В лесу? Ага! Вот понесло тебя, старого!» Встретит как заблудшую скотину! Вот так шутки. Лучше присяду.
Ларс достал курительную трубку, подсыпал табаку, тщательно утрамбовал его и запалил спичку. Затянулся разок - другой  - сразу полегчало, он одобрительно покряхтел, покашлял от очередной затяжки. Как не любить такое занятие? Должны же люди на старости лет потешиться горьким табачком. Так он успокаивал себя, оправдывая кашель.
Вдруг на тропе ему показалось чье-то шевеление. Тощая собака трусила мелким шагом в направлении дома старухи. Ларс остался незамеченным, хотя находился в трех шагах от тропы.
«Куда ж ты бежишь? Ну, пора мне сворачиваться, а то еще черти не пробегали, да стадо свиней не проходило...» - так он попытался пошутить сам с собой, и пошел вслед за собакой. Он решил мыслить вслух, это придавало спокойствия и уверенности:
-Нечего здесь лазить. Люди не зря обходят это место стороной. Нечистая сила - она и есть нечистая сила. Обведет вокруг пальца и кукиш покажет... Зря люди не скажут, - Ларс перекрестился, забормотал «Отче наш». - А-а! у старухи огонь зажегся. Собака стало быть добежала... А может чудится мне, дураку? -и он продолжил путь, ведомый своим любопытством.
Вот он ловко подкрался к окнам - под сапогами захрустели вьюны  - шаг еще осторожнее, но сочные растения хрустнули еще громче.
 -Ползучие корни, - прошептал он со злобой и раздвинул крупные, ярко-фиолетовые цветки клематиса.
Шум за окном не вызвал беспокойства в доме. В свечном багрянце, за длинным дубовым столом, занимавшим половину комнаты, восседала старуха, бывшая в черном хитоне, а в глубине комнаты - священник - отец Марк, в черной сутане. Неподвижностью своей они напоминали восковых кукол бродячего театра, чьи лица, раскрашенные толстым слоем краски, привлекали внимание своей неподвижностью и чудаковатостью.
Нельзя было не засмотреться на них через узкий оконный проем. Убран-ство комнаты, за исключением зеркала и комода, напоминало монашескую келью. Зеркало, вытянутое до потолка, обрамленное чернеющим орнаментом, выделялось в этой аскетичной обстановке как блестящий столб. Отраженные в зеркале огоньки свечей множились стройными рядами. Стройно стояли на ко-моде статуэтки и  флакончики, а шкатулка словно охраняла их. Но взгляд притягивало к неподвижным фигурам священника и старухи. Их лица выглядели устрашающе. Картина происходящего таила в себе какой-то смысл.
Ларс сосредоточенно внимал скупым жестам и неподвижной мимике двух живых статуй, тщетно пытаясь разгадать, о чем они говорили. Старуха плавно, как сонная, поднялась со своего кресла с высокой спинкой, и черный хитон, пряча в себе эту старую рухлядь поплыл по залу в направлении окон. Лицо старухи было полностью скрыто  за низко опущенным на лицо капюшоном. Но еще Ларсу казалось, что и глаз там не было, и не было лица, что маска была безглазой.
-Вот бестия, - и Ларс, зачем-то прикрывая голову рукой, в который раз за эту ночь полз по кустам, сдирая в кровь ладони.

Уже светало, когда Ларс входил в распахнутые городские ворота Кодена. Потянуло дымком с ближайших узких улиц и ноги быстрее понесли своего пуза-того обладателя по такому бодрому утрецу. Он не сразу заметил и молочника Стена, который внимательно следил за ним и улучив момент, разрядил на Ларса всю обойму своих утренних приветствий:
- Ларс, дружище! Вот не думал - не гадал. Это ж где в такую рань приходится напороться на хорошего человека? Ты загляни вечерком, потолкуем «о том - о сем». А?! Несговорчив ты спозаранку... Эй! Ларс!
Ларс прошел мимо, не проронив ни слова. Будто и не попадался ему на дороге этот словоохотливый молочник. Стен недовольно крякнул, оборотясь к своей лошади, грызущей постромки. Заругался на нее за что-то. И пыхтя от излишнего веса, стал взбираться на телегу.
-Будешь еще  надсмехаться надо мной. Толстомордый. На себя посмотри... Рыло свинячье, - бурчал Стен вдогонку. – Да каждая собака знает о твоем позоре. Да любая рожа, что сейчас выглянет из дома, посмеется над тобой, и будет тыкать в тебя пальцем.

Ларс пришел к воротам своего дома, но не зашел в калитку, а остановился в двух шагах и стоял как вкопанный. Соседка фру Эмилия, что возилась в сосед-нем дворе, поначалу Ларса даже не узнала и крикнула: «Что Вам здесь нужно?!»
Но потом выдавила из себя: «Это же Ларс! Сосед! Отчего ж я его узнавать перестала? Боже мой!» - она перекрестилась и снова оглянулась на Ларса. Тот сдвинулся с места и уже поднимался по ступеням, на ходу огрызаясь на оглуши-тельный лай своего пса.
- Вот взбесился! Пошел в будку!
Его жена, Марта, спала глубоким сном. Когда ж она вернулась вчера? Ведь вечером ее не было. И не было пышных булочек под полотенцем на столе. И не было этого аромата свежеиспеченного хлеба и корицы. «Все привиделось! - Ларс переступил с ноги на ногу. -Все вчера привиделось! Чего побежал по лесу сломя голову? Чертова старуха со священником – наверное, в лесу вздремнул и привиделась чертовщина. А с крысами? Не могли же крысы по мне бегать?
Под сапогами Ларса заскрипели половицы, звук их был резче, но чуть сла-бее, чем дверных петель. Ларс почувствовал сильный зуд в носу, и едва удержался от чихания - «Не разбудить бы Марту!»  Он стал нашаривать в кармане платок, но там оказался клок шерсти...Чертыхаясь, он сбросил жилет,  достал горшок кислого молока (вспомнив недобрым словом молочника), и отпил холодное густое месиво, судорожно, жадно глотая и проливая по лицу два молочных ручейка.

Разговоры о вечерних похождениях жены к священнику стали притчей во языцех и не давали покоя несчастному мужу. Эти разговоры пришли на смену тем, прежним, когда народ глумился над внешностью и возрастом Ларса, превознося красоту Марты. Но Ларс любил Марту. Хотя Всевышний не наделил его умом и прытью, да и наружностью не наделил, живот вон на локоть опережал самого Ларса. Ларс долго и настойчиво добивался руки и сердца Марты, каждый божий день захаживая к ее отцу, которого терпеть не мог, пока старик Рисмус к нему не привык как к шкафу в углу, как к бочке в другом углу. Не привык, как к своему. Так и стали мужем и женой Ларс и Марта. Ларс стойко переносил всякие насмешки, подстрекательства и самозабвенно оберегал очаг свой от любых посягательств. Круглая приплюснутая голова, короткие руки, ноги колесом и выпуклый живот - это еще не причина для того, чтобы отчаиваться. И Ларс медленно, но верно, посапывая своим приплюснутым носом, добивался своего. На этот раз он тоже надеялся на самого себя, он верил, что справится с бедой.
Ларс допил молоко до дна и сосредоточенно разглядывал внутренность горшка, словно проверяя соответствие своих догадок устройству этой посуды. Ларс ссутулился как-то, обмяк, виновато потоптался на месте – нет-нет, спать он не пойдет. Лучше пойти в сарай  и доплести корзину для хвороста.