Манюня

               
Мобильный телефон давно уже не звонил, а тут вдруг ожил, перепугав ее резким звоном.
- Привет, подруга, как  поживаешь?
- Нормально, как говорит мой любимый сын.
- Ты не возражаешь, если я наведаюсь к тебе, мы ведь с тобой так давно не виделись.
- Конечно,  Неллюша, приезжай, я буду только рада, а то я тут совсем одичала от одиночества.
Они дружили еще с «Крестьянки» 80-х годов прошлого века, последние два года не виделись. Одна безвыездно жила на одной даче, другая – на другой, довольно далеко друг от друга. Впрочем, в этом возрасте больших изменений в лучшую сторону ждать не приходится. Это в молодости при встрече говорят: «А ты все хорошеешь» или «А ты прекрасно выглядишь», а в пожилом возрасте все чаще говорят: «Ты неплохо выглядишь», - потому как, если плохо, то уж хуже некуда. Да и что нового могло произойти в ее жизни за эти два года? Ну, еще немного постарела, ну, еще одну – две болезни нажила, да, если дети и внуки какие-то сюрпризы преподнесли, а так, что нового? Если и сама-то жизнь стара, как мир.
                х     х      х
Они сидели с подругой на теплой веранде, пили чай с царским крыжовниковым вареньем, и не могли наговориться. Оказалось, что у них по-прежнему множество общих тем, на которые хочется поговорить.
За прошедшие два года Неллечка почти не изменилась внешне – все такая же невысокая и пухленькая с золотистой неизменной стрижкой каре. Вот разве что морщинок у глаз прибавилось да подбородок чуть приопустился. Она по-прежнему подрабатывает в своей газете и, чуть ли не в каждый номер выдает по интервью со звездами эстрады, известными политиками, спортсменами. Но о них  они говорили редко и мало, разве что  к слову. Что вот, мол, эта-то наших лет, одногодка, а выглядит без подтяжки куда как старше нас. И  это сравнение их как-то успокаивало.
Сейчас они не смотрелись в зеркало, а смотрели друг на друга и были довольны, что румянец от домашнего вина и блеск глаз молодил их. Они смеялись, вспоминая, кажется, недавнюю молодость.
- Послушай, а почему ты мне никогда ничего не рассказывала о своем романе с неким поэтом? Правда, это давно было, по-моему, года через два или три после смерти твоего мужа? Может, конечно, и не помнишь уже, а тогда об этом говорили все наши общие знакомые. Вы как-то странно расстались. Никто точно не знал отчего. Знаю, скрытница, что ты умеешь хранить тайны, но по прошествии столь долгого времени, может, все-таки приоткроешь, что-то?
-  Знаешь, тайны-то никакой и не было, мы просто жили и любили. По-моему, любить нужно столько, сколько Бог пошлет. Конечно, люди разные бывают, есть и однолюбы, но не я. Я в своей жизни влюблялась много раз, а вот любила, пожалуй, только двоих. Он был одним из них. Да что тебе рассказывать, ты, наверное, и сама помнишь, какой счастливой я была в ту осень.
Никогда не думала, что после моего мужа, с которым мы, сама знаешь, прожили больше двадцати лет, я вдруг встречу человека, в объятия которого брошусь, очертя голову.
Все случилось неожиданно для меня. Впервые, я  увидела его в кабинете нашего директора, хотя знала его по публикациям в «Литературке». Фамилия у него была одного знаменитого поэта, а имя другое, это и обратило мое внимание. Стихи я прочла, понравились, это были хорошие стихи о природе и о любви. А встретились мы с ним, спустя несколько лет, как я уже сказала, в нашем издательстве.
Передо мной сидел маленький лысенький человечек с живыми черными глазами. Он хотел издать книгу своих стихов за свой счет. Это были 90-е годы прошлого теперь уже века, все эти тогдашние перестройки, надежды на новое, и хорошо забытое старое. Ведь и Цветаева, и Гумилев и другие, знаменитые потом поэты и писатели, первые свои книги тоже издавали за свой счет. Просто в советское время за свой счет не принято было издавать. А в 90-х годах это преподносилось, как нечто новое. Вот и у меня тогда вышла моя первая, небольшая книжечка рассказов, по которой меня, десять лет спустя,  приняли в Союз писателей. Странно, да? Просто я считала, что с одной, да еще такой маленькой книжечкой, стыдно соваться в союз, мы ведь были воспитаны в особом пиетете к писателям и разным там союзам.
Но вернемся к нашему поэту. Издавать книгу стихов за свой счет он не стал, цены тогда уже галопировали, а принес книгу о саде, был он еще и биологом, кандидатом наук. Была осень, и он предложил мне саженцы осенних сортов яблонь, смородины, еще чего-то. Сейчас-то я думаю, что это у него такой был хороший ход для заманивания понравившейся женщины. А тогда…
Мы созвонились, и в одну из суббот я поехала к нему за город. Стоял чудесный сентябрьский день. Как сейчас помню березовую аллею от остановки до его дома, по которой я не раз потом вышагивала в разное время года.
С первого взгляда его квартира поразила меня своей неухоженностью. Я объяснила это его холостяцким житьем. Мы прошли в большую комнату. Поначалу мне показалось, что все в ней стоит беспорядочно, будто собираются делать ремонт. Во всю длинную стену были хаотично развешаны книжные полки с разными мелкими сувенирами, покрытыми слоем пыли, и среди них выделялась полка и стенд со стихами хозяина квартиры. Похоже, что его демонстрировали чаще, поэтому он был чище.
Старая кровать была сдвинута в угол. От входной двери ее отделяла невысокая тумбочка, на которой стояла видавшая виды  радиола. Скорее всего, это сооружение закрывало этот интимный уголок от любопытных глаз, чем служило как-то практически.
Круглый стол, заваленный газетами, клочками исписанной бумаги с портативной печатной машинкой занимал почти все пространство при входе в комнату. А дальше до самого окна стояли какие-то разновеликие ящики, как потом оказалось, с рукописями стихов хозяина. Привести их в порядок было практически немыслимо, потому что и сам хозяин, кроме отдельных строк, не мог понять, что написано на обрывках газет, клочках бумаги, амбарных книгах. На двух самых больших ящиках, стоящих один на другом, возвышался дорогой приемник с двухкассетником, а в самом углу у окна, тоже в ящике – компьютер, по тем временам довольно большая редкость. Но им никто не пользовался, и стоял он ненужной вещью.
Широкий подоконник единственного окна был буквально забит всевозможными цветами, посаженными, видимо, в первую попавшуюся  посудину. Остальной белый свет прикрывали две старые цветные занавески. В комнате от этого царил постоянный полумрак, который делал эту пыльную комнату по-своему уютной.
Хозяин сдвинул в один угол стола машинку, бумаги и на освободившееся место поставил чашки с чаем, сахар, какое-то ягодное варенье. Мы говорили о какой-то ерунде, его черные глаза поблескивали теплом и вниманием, чего давно уже не было в моей  жизни. И я растаяла, мне было хорошо рядом с этим человеком. Я пила чай и болтала без - умолку. И в какой-то момент поняла, что говорю что-то лишнее про моего начальника. Вспомнив, что они друзья, я невольно схватила его за руку и умоляюще проговорила: «Пусть этот разговор останется между нами, хорошо?»
А он, словно ждал этого моего порыва. «Конечно!» - воскликнул он, сжав многозначительно мою руку, а другую, положив мне на колено. Дальше все произошло молниеносно. Поцелуй. Раздевание. И узкий старый диванчик.
Странно, но мне совсем не было стыдно за это мое падение. Мне было хорошо, и я даже была рада, что все это со мной произошло, потому что мне уже стало казаться, что я уж и не женщина. И что меня уже ничто не способно  взволновать – все мои чувства, ощущения будто заморозились, и ничто не в силах было их растопить. А вот, поди ж ты, маленький, лысенький и растопил.
С того дня мы встречались постоянно раза два в неделю. В ноябре он простыл и заболел. Я лечила его, и как могла, помогала. Его старенькая мама вернулась с дачи, и я стала ездить раз в неделю. Так продолжалось всю зиму. Я познакомила его со своим сыном, но они так и не нашли общего языка. Наверное, и к лучшему. Ведь если бы они не поладили, для меня это была бы трагедия, а так была всего лишь драма.
Как-то он пригласил меня на свою дачу. А на даче своим друзьям и знакомым  представлял меня, как просто «Маша» или  «Это девушка Маша». В мои сорок с хвостиком это казалось обидным. Слово «жена» он не переносил на дух, ссылаясь на то, что его первые две жены были,  сволочами. Поначалу я наивно верила, что может и правда попали ему сволочные бабы, но чем дальше, тем больше убеждалась, что не столько виноваты жены, сколько он сам. И еще поняла, что должна либо оставаться вечной подругой поэта, либо, что еще хуже, просто «девушкой Машей». По натуре, человек я семейственный, привязчивый, как все «собачки», поэтому, когда я, наконец, поняла, что  семья мне с «великим» поэтом не светит,  то решила - пора уходить.
Ушла я эффектно, он не ожидал от меня такого, но и не задержал. В то время он еще не был разведен со второй женой по той простой причине, что при разводе она могла забрать дачу или машину. Как потом оказалось, машина была совсем развалюхой, а года через два сгорела и дача. Делить стало нечего. Дачу он вскоре отстроил, машину поменял, а с женой развелся.
Впрочем, Бог ему судья. А тогда, в свой первый уход, я страшно переживала, плакала по ночам и сочиняла грустные стихи. И за это, пожалуй, я ему даже благодарна, что он разбудил во мне поэтический дар.
Прошло около полугода, я стала потихоньку забывать его. И вдруг в марте в Прощеный день, он позвонил, попросил прощения. Сказал, что все изменится, что  все у нас будет хорошо. Мне, собственно, уже было неважно, стану я его женой или нет, я просто любила его и хотела быть рядом.
Однако, не зря говорят: не возвращайся ни к первой любви, ни к мужу, ни к любовнику, а я поверила, что все вернется вновь. Но как нельзя дважды войти в одну и ту же реку, так и невозможно вернуть прошедшую любовь.
 В первую же встречу я поняла, что у него после меня были другие женщины, и он теперь будет сравнивать меня с ними. Мне даже пришла в голову мысль, что, пожалуй, он и им, как мне когда-то, рассказывал о своих женах и любовницах, какие они в постели, будет рассказывать и обо мне.
Таинственные звонки-молчания он объяснял тем, что это его, якобы, терроризируют, но думаю, что этим молчанием напоминали о себе его бывшие любовницы, как это делала и я сама, когда, услышав его бодрый голос, опускала трубку.
И мне стало противно, а он ревниво расспрашивал, был ли кто у меня после него, и не верил, что никого не было. И тогда я сказала:  если не веришь, то думай, что хочешь. И у нас начались какие-то глупые выяснения отношений. Потом он уехал в подмосковный санаторий, не сказав мне ни слова, а когда недели через три вернулся, естественно, снова начались выяснения. Я плакала, он злился.
И тогда я перестала плакать и звонить. Не звонил и он. Наконец-то я поняла, что между нами все закончилось окончательно и бесповоротно. И на душе у меня стало свободно и легко, будто душу мою очистили от забот и волнений за этого человека и теперь я свободна и… одинока, как никогда.
К тому времени сын уже женился, и я уже не нужна была ему, как раньше. Мне хотелось забыть и выкинуть из памяти этого человека, видишь, я даже нигде почти не называю его по имени. Это, наверное, потому, что у любви бывает только одно имя – любовь, грустная или счастливая, у каждого своя. Первая или последняя – неважно. Главное, что у меня была и первая и по…, нет, не последняя любовь, но  о  ней,  я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.
Потом у меня к этому человеку осталась только жалость. Он все перебирал женщин, может, хотел найти идеальную, но, скорее всего, он искал  такую, которая ничего бы не хотела, довольствуясь тем, что он ей предлагал. Да разве ж можно найти такую женщину? Вот, в конце концов, он и остался один. Больной, одинокий астматик. Иногда по вечерам листал он  свою записную книжку, и время от времени звонил, то своим бывшим женам, то любовницам. Звонил и мне несколько раз, жаловался на свое здоровье, на глупых и жадных жен, на ублюдочное правительство, на мизерную пенсию, потом спрашивал, как живу я, что зря я, Манюнечка, его бросила, что он до сих пор любит меня. Думаю, что в этом он себя обманывал.  Ну, да бог с ним.
К тому времени сердце мое уже оттрепыхалось на его струне, остались только жалость и сожаление о неоцененном чувстве и потерянном времени. Да, время любви прошло, осталось время печальной старости. Старость всегда печальна, хорошо бы, чтоб была еще и мудра, чтобы не выплескивать эту печаль на окружающих.
Сейчас, по прошествии лет, я думаю, что судьба моя была мудра, послав мне любовь к нему, пусть грустную, но и необходимую в моей тогдашней жизни. Это чувство заставило меня возродиться, вновь почувствовать себя женщиной, открыло во мне поэтический дар, омыло мою душу страданием, заставив ее прислушиваться и сопереживать чужую боль и чужую радость.
               
                х     х     х
В комнате повисла тишина. За окном совсем стемнело и, если бы не лампочка на столбе, в комнате было бы совсем темно. Нелля сидела, подперев голову рукой, и вздохнула.
- Странная наша жизнь. С одной стороны, вроде и не совсем хорошо человек обошелся  с тобой, оттолкнул, так и ты с ним не очень хорошо поступила  - ушла от него. А, может, если бы осталась, то и по сей день, вместе были бы. Ты страдала и в то же время благодарна ему за эти страдания, вот уж поистине непредсказуема душа человеческая и поступки ее, иногда вопреки логике.
- Знаешь, что ушло да отболело, словно ил на дно осело. Это я так, вроде шутки. Пора нам, подруженька, укладываться. Утро вечера мудренее. Я тебя сегодня совсем уморила своим рассказом. Завтра твоя очередь. И расскажешь мне все, как на духу, ничего не утаивая. Да и чего нам таить, жизнь сама по себе тайна. Каждый день удивляешься чему-то новенькому, главное, чтобы не разучиться удивляться.
Завтра я отведу тебя к одному странному дому и ты, наверняка удивишься, а я тоже найду для себя что-то новое, и тоже удивлюсь.
От протопленной печки в доме стало тепло и запахло сосной, будто сосновые стены откликнулись на доброту тепла. И долго еще слышалось в темноте: «А ты помнишь?», - «А ты…».

                х     х      х
   Утром их разбудил гудок автомобиля.
- Что это он гудит как ненормальный? – заворчала подруга.
- Это машина-магазин оповещает, что приехала. Очень хорошо, а то у меня уже запас продуктов истощается. Ты пока полежи, понежься в постели, а я сбегаю за покупками. Сбегаю – это, конечно, сильно сказано. По утрам ноги жутко ноют, но ничего, потелепаю,  глядишь, и разойдусь.
Летом машина с продуктами приезжала в дачный поселок дважды в день, возвещая о своем прибытии долгими гудками. А в межсезонье гудела лишь раз в два- три дня.  Многие пенсионеры, у которых дачи были утепленные, жили здесь круглый год, оставив в городе квартиры детям или внукам. Ближайший продуктовый магазин находился километрах в трех в поселке. Когда машины долго не было, то собирались несколько человек вместе и в хорошую погоду или в непогодь, топали по скользкой заснеженной дороге в поселок за продуктами. Кушать-то хочется каждый день.

                х     х     х
Они позавтракали, и Мария, как и обещала, повела подругу по своему прогулочному маршруту к тому странному дому-даче.
Они стояли на вытоптанном пятачке, рассматривая весь этот хаос, и вдруг поняли, что в этом доме есть жизнь. Неожиданно из трубы потянулся легкий прозрачный дымок, а потом из дома вышел и сам  хозяин!
Это был невысокий человек в лисьей шапке-ушанке, какие носили в шестидесятые годы прошлого века, тогда они были в большой моде, в фуфайке, тех же лет, и без варежек. Не обращая на них внимания, скорее не замечая, ведь они стояли по ту сторону забора, он подошел к какому-то большому деревянному ящику и с силой оторвал от него несколько планок, видимо для топки, вместо дров. Потом прищурился на мартовское солнышко и повернулся, чтобы исчезнуть в этом доме. И в этот момент Мария узнала его. Да это был он, странный хозяин - поэт, ее давнишняя любовь.
У нее, видимо, был необычно взволнованный вид, что и подруга тоже поняла, кто он, этот хозяин.
- Странно, как он оказался в этом доме? – сама себе вслух пробормотала растерянно Мария.
- Вот это уже интересно, и эту новую историю ты мне, надеюсь, расскажешь в мой следующий приезд.
- Только не через два года.
- Нет, нет мне все это очень интересно, и я постараюсь скоро снова приехать к тебе. А теперь мне пора уезжать. Пойдем, проводишь меня.
И они пошли назад по протоптанной в осевшем снегу  тропинке.