Деревня

     - Но почему именно в деревню? – удивилась подруга, - Свадебное путешествие! В деревню! – она пошевелила бровями и скривила рот.
     - А куда же? – спросила Вероника.
     - На юг, разумеется, - подруга снова принялась за лакировку ногтей.
     - На юг не хочется.
     В свои двадцать три года Вероника ни разу не была на юге. Летние поездки ограничивались дачей в Лисьем Носу, а путешествия – автобусными экскурсиями по Прибалтике. Юг ей казался чем-то скучным из-за отсутствия достопримечательностей, и душным от обилия голых потных тел, кишащих на пляжах и в море. Другое дело – деревня. Сразу вспоминаются герои Тургенева, Бунина, Чехова, представляются идиллические картины сельской жизни: стадо коров, мирно пасущееся на залитых солнцем лугах, плетень с торчащими кверху дном глиняными горшками, пышный каравай, только что вынутый из русской печки.
     Поэтому, когда жених Рома предложил своей невесте Веронике поехать после свадьбы к бабушке в деревню, она сразу согласилась.
     - Какая у бабушки клубника! - Роман слюняво облизнулся, закатив глаза, - А знаешь, почему у слона глаза красные? Чтоб в клубнике прятаться! Гы-гы-гы, хэ-хэ-хэ.
     В общем, деревня привлекала своей многократно описанной в романах русской патриархальностью. Другое дело – свадьба. Это обязательное, пошлое, никчемное действо с куском тюля на голове невесты, стоянием по стойке «смирно» на ковре загса перед кургузой теткой-генералом и ошалело-тупое целование под пьяные крики неизвестных гостей порядком опостылело Веронике еще на свадьбах подруг и родственников. И когда Ромка впервые заговорил о свадьбе, Вероника сказала:
     - Давай распишемся по-тихому и все.
     - Как это «и все»?! – тут же надвинулось широкое лицо будущей свекрови.
     Вероника два дня дулась и морщилась, а потом сдалась. И не так уж было противно на этой самой свадьбе, даже было бы весело, если бы не плачущая мама и потерявший голос отец.
     А потом они ехали в поезде Ленинград-Свердловск. Вероника смотрела на унылую равнину и думала, что замужняя жизнь скучна, но это ничего, это нормально. Невозможно ведь всю жизнь сходить с ума от каждого прикосновения, от каждого ласкового слова. Или возможно? Вряд ли, ведь этот голос, так нравившийся вначале, теперь казался ей каким-то сухим и грубым, и все ласковые слова теперь почему-то звучали фальшиво. А этот смех! Гы-гы-гы, хэ-хэ-хэ! Нет, чего-то явно не хватало, и Вероника знала – того, что называют душевной близостью, и ей казалось, что именно там, в деревне, которая звала и манила, они действительно станут родными друг другу.
     В Свердловске они влезли в ржавый, лопающийся по швам автобус, в котором предстояло ехать стоя более двух часов. Издавая стоны и скрежет, автобус-инвалид тяжело полз по дороге, состоявшей из ям и кочек. Стиснутые пассажиры, их мешки, рюкзаки и чемоданы всей массой валились то на правый, то на левый борт, подпрыгивали до потолка и грузно оседали. Сначала Веронике было даже как-то весело, но вскоре стало душно, а потом замутило.
     - Я больше не могу, давай выйдем, - трясла она Романа за рукав.
     - Ты не понимаешь: тут автобус два раза в неделю ходит. Следующий будет только в субботу, - ответил Роман раздраженно.
     Наконец, автобус остановился у большого покосившегося сарая из старых некрашеных досок. Глотая воздух, Вероника прислонилась к сараю. Рядом топтался Роман:
     - Вот паразиты, что делают!
     Вероника подняла серое лицо. Неподалеку посреди большой лужи металась однокрылая утка. Она ныряла и подскакивала, пытаясь увернуться от сыпавшихся на нее со всех сторон камней. Несколько мальчишек с веселым гоготом расстреливали несчастную птицу.
     - А ну, прекратите! – закричала Вероника и бросилась к луже.
     - Не надо, - Роман схватил ее за руку.
     - Как это? Почему?
     - Так ведь деревня. Все свои.
     - А я – чужая! – разозлилась Вероника, - Мне можно!
     Она вырвала руку и побежала к луже. Мальчишки стали нехотя расходиться, а утка, криво подскакивая, скрылась в кустах. Самый высокий, уходя, крикнул Веронике:
     - Эй ты, утка …! – и длинно выругался матом. Остальные загоготали.
     - Идем, - раздраженно позвал Роман, - они ее все равно убьют.
     - Почему?
     - Деревня.
     Вероника молча пошла за мужем.
     Бабушкин домик тремя окошками выглядывал из-за палисадника. Дальше шли глухие двухметровой высоты деревянные ворота с калиткой. Роман продел руку далеко в отверстие, открыл сложный, только своим известный засов, и они вошли во двор.
     Бабушка сидела на крыльце и перебирала ягоды.
     - Ну что, приехали? Мне уже сказали, что Ромка невесту привез, - бабушка встала и оказалась маленькой сгорбленной старушкой с почти лысой головой.
     - Уже жана, - почему-то кривляясь, сказал Роман, целуя бабушку. Вероника не знала, как быть и протянула руку. Поздоровались.
     - Где мы будем жить-поживать? – спросил Роман.
     - В горницу проходьте, - ответила бабушка.
     Что-то ясное, светлое представлялось Вероника при слове «горница». На деле же это оказалась маленькая, похожая на чулан с окошком, комнатка с железной кроватью, рябым половиком и пыльными бумажными розами на крашеной тумбочке.
     - А я пельмени затеяла, поможешь изладить? – бабушка повернула к Веронике свой крупный нос.
     - Конечно, с удовольствием, - обрадовалась Вероника, ей хотелось быть полезной.
     Когда пельмени были готовы, к бабушке пожаловали гости.
     - Кто это? – спросила Вероника.
     - Соседи. Ленка с Минькой, - сказал Рома, - на опохмел пришли просить. У самих и огород-то зарос. Я сейчас ходил клубнику собирать, так видел, как они у себя в траве лук искали. Гэ-гэ-гэ, - Роман протянул Веронике тарелку с клубникой. А Вероника подумала: «А ведь он смеется совсем как те мальчишки».
     Потом пришла баба Ганя, сестра бабушки:
     - Уж и ко мне зайдите, навестите меня.
     За ужином бабушка рассказывала о неизвестных Веронике родственниках, называя их кого по именам, кого по фамилиям, кого кличками: Маслаков, Борода, Кузьма, Тютькины, Сопля, Сталина Виленовна.
     Потом Роман и Вероника, взявшись за руки, пошли гулять. Вечерело. Золотистый свет становился медным. Тишина и простор умиротворяли, но что-то тревожило Веронику, чего-то не хватало взгляду. Вот пруд, за ним здание завода с двумя трубами. Вот ивы, склонившиеся к воде. И тут же остов грузовика торчит из воды отвратительным скелетом.
     - А нет ли тут церкви? – спросила Вероника.
     - Нет, и не было никогда, - ответил Роман.
     - Вот, смотри, белое здание.
     - Это клуб.
     - А раньше церковь была, я уверена.
     Вероника остановилась и стала объяснять:
     - В тридцатые годы, да и в шестидесятые тоже, часто ломали главки, оставляли только стены да крышу, превращали здание в клуб, сельсовет, склад и прочее. Наверное, и здесь раньше церковь была. Представь: мысленно пририсовываем все недостающее…
     - Ах ты моя фантазерка, - Роман обнял Веронику за плечи.
     - Ну почему же фантазерка? – Вероника возмутилась, ей хотелось, чтобы муж разделил ее переживания, представил на месте клуба прекрасный храм, но он сказал:
     - Завтра на ферму сходим, молока парного попьем. Хочешь?
     - Ну да, наверное, - Вероника вдруг почувствовала, что Ромка любит эту деревню такой, какая она есть: без церкви, с торчащими из пруда останками грузовика, со злыми матерящимися мальчишками.
     На следующий день Вероника надела светло-лиловый сарафан и белые свадебные босоножки.
     - И далёко ты такая? – спросила бабушка, насмешливо сощурив колючие глазки.
     - На ферму, - просияла Вероника.
     - Вон, сапоги резиновые надень, да фуфайку возьми в сенях,- проворчала бабушка, - На ферму! Голая! Да там говна по колено, да мух немерено, - бабушка махнула рукой и вышла.
     «Не хочу сапоги, не хочу фуфайку, не хочу! А на ферму пойду. В белых босоножках пойду!» - сама себе сказала Вероника.
     На ферму вела твердая как камень тропинка, местами отполированная до блеска. На одном из поворотов, под сухим наполовину деревом сидела Ленка, Минька лежал у ее ног. Изрядно косые, они страдальческими голосами пытались петь что-то душещипательное, то и дело заводя песню с начала. Потом навстречу попалась худенькая девочка в больших, не по размеру, резиновых сапогах. Она тащила тяжелый бидон, размахивая свободной рукой.
     - Давай помогу, - предложил Рома, когда они поравнялись. Девчушка хмуро взглянула на него и, поменяв руку, быстрее зашагала прочь.
     Показалось длинное низкое строение с надписью «.лава .руду!». Подувший ветерок принес густой запах навоза, и Вероника невольно зажала нос.
     - Вот и ферма, - улыбнулся Роман, - Хочешь, подожди здесь, я принесу молока.
     Вероника присела на бревно, сорвала пучок травы и стала дышать через траву. Вскоре вернулся Ромка с кружкой молока. Оно было теплое, пахло навозом и потом.
     - Спасибо, я не хочу, - сказала Вероника.
     - Пейте, не стесняйтесь, я еще принесу, - рядом с Романом стояла рослая женщина в грязном халате. Еще две доярки прохаживались невдалеке, искоса поглядывая на Веронику, перешептываясь и хихикая, а три других стояли у ворот фермы, и, защитив ладонями глаза, смотрели на Веронику.
     - Пей, а то обидятся, - шепнул Ромка.
     Вероника залпом выпила густое молоко. От непривычного запаха ее тошнило.
     - Жирное молоко, не разбавленное, - сказала доярка, задорно глядя на Романа, - натуральное. У нас вообще все натуральное.
     Доярка погладила себя по арбузным грудям, будто ненароком задев Ромку локтем, тот хмыкнул и отвернулся, пряча улыбку. Вероника вдруг как бы увидела себя со стороны. Бледная, плоская и худая, с острыми красными локтями и слишком коротко стриженой головой, она почувствовала себя голой под насмешливыми взглядами румяных доярок. Ей захотелось съежиться, спрятаться, исчезнуть.
     - Спасибо, я пойду, пожалуй, - сказала Вероника, через силу улыбаясь, и, неловко встав, зашагала к деревне. Вскоре ее догнал Роман:
     - Не бери в голову. Бабы-то одинокие. Да и вообще – деревня.
     Он блаженно улыбался, глядя по сторонам. А Вероника грызла травинку и думала с тоской: «Еще неделя, еще целая неделя в деревне!».
     На следующий день они решили сходить в лес. За грибами, за ягодами, да просто - погулять. Вероника радовалась каждому мухомору и будто случайно падала в мягко пружинящий мох, а когда что-то находила, звала Ромку. Тот бежал со всех ног, констатировал: «Поганка, ложный» и целовал Веронику в горькие от антикомариной мази губы.
     - Ух ты, корабельный лес! - воскликнула Вероника, и тут же замерла при виде жутковатой картины: масляно-светящаяся кора сосен была грубо изрезана. Из глубоких ран капала смола, стекая в жестяные конусы. Везде, везде, куда ни бросишь взгляд, прекрасные израненные сосны-гиганты роняли свои тягучие слезы.
     - Это живица. Так ее собирают. Очень ценное сырье, - объяснил Роман.
     Вероника вдруг почувствовала тяжесть больших сапог и духоту закрытой одежды.
     - Идем домой, я устала, - сказала она Роману.
     Еще два дня прошли как-то скучно: было купание в заросшем пруду, попытка наловить рыбы, посещение местной дискотеки. «Это же мое детство, мое детство», - чуть не плача от восторга не раз приговаривал Ромка. «Ладно, раз ему тут нравится, буду терпеть», - решила Вероника.
     За день до отъезда они, как и обещали, во главе с цепко державшей бутылку водки бабушкой, прошествовали в дом бабы Гани. Та напекла ржаных пирогов, расставила на столе незатейливую закуску. В центре стола установили сверкающую в солнечных лучах бутылку. Вероника водку не пила. Не потому, что это плохо. Просто это невкусно. А зачем есть и пить то, что невкусно? Но баба Ганя налила ей полную стопку.
     - Пей, - шепнула бабушка, - а то обидится.
     Вероника отпила и хотела поставить стопку с пахнущей резиной прозрачной жидкостью, но старухи заголосили:
     - Не-не-не!
     - Да ты чего? Ты чего?
     Роман молчал, насупившись. Тогда, чтобы не обижать их, Вероника выпила до дна. Старухи радостно загомонили, Ромка просиял и снова разлил водку по граненым стопкам. «Не так уж и противно», - подумала Вероника и уже без уговоров выпила вторую стопку. Подступила дурнота.
     - Ты закусывай, закусывай, - будто издалека раздались голоса. Кто-то пихал ей в рот соленый огурец, кто-то кусок пирога. Вероника поставила локти на стол и положила подбородок на кулаки. Стало немного легче.
     - А теперь не чокаясь, - сказала баба Ганя, протягивая Веронике полную стопку. Та поставила водку рядом с тарелкой, тупо глядя в плывущие перед глазами лица.
     - Нет-нет! Так нельзя! – зашумели старухи.
     - Ты чего? Это же за помин души, - шептал Роман.
     - Чьей? – с трудом выдавила Вероника, скользя неуправляемым взглядом мимо Ромкиного лица.
     - Николая Митрофановича.
     - А-а-а, - сказала Вероника, удивляясь, что впервые слышит это имя, и, к восторгу присутствующих, осушила стопку.
     Она не помнила, как добралась до бабушкиной избушки, но поняла, что лежит в горнице на полу и ничего не может: ни встать, ни сесть, ни пошевелить рукой. Краем глаза она видела стоящий рядом таз: вероятно, ее рвало. «Бедные алкоголики, - думала Вероника, - если всегда так, то как же им тяжело! Полный паралич: все, что угодно можно сделать с таким беспомощным человеком». Вероника открывала глаза – мир начинал противно вращаться, закрывала глаза – мир падал и выворачивался наизнанку. Хотелось нырнуть в прорубь, целиком съесть килограмм лимонов. Все, что угодно, лишь бы выйти из этого вязкого кошмара.
     Дверь скрипнула. Вошел Ромка. Он улыбался и волнообразно покачивался. Или Веронике казалось? Вот он встал над ее беспомощным телом, стащил футболку, расстегнул ширинку, снял брюки. «Спать хочет», - подумала Вероника. Но Роман опустился на колени, неловко встал на четвереньки над распластанным телом жены, и навалился.
     - Уйди, уйди, не-е-е-ет! - Вероника заплакала от бессилия и ужаса.
     С носа мужа капал пот, заливая Веронике глаза. От выпитой водки, от этой деревни, от сознания того, что собственный муж напоил и изнасиловал, ей было гадко, противно, горько, хотелось умереть. Рот хрипло кричал, слезы лились, а чужое ненавистное тело все пыхтело над ней.
     Они возвращались в Ленинград, почти не разговаривая. Только раз Роман вдруг вспомнил:
     - Зря ты тогда так напилась. Вся деревня тебя пьяной видела. Теперь будут говорить: у Ромки жена пьяница.
     Он помолчал, потом продолжил:
     - А хорошо ведь там, правда? Баба Ганя хочет нам с тобой дом отписать. Своих-то у нее нет никого. Так что будет у нас с тобой свой дом в деревне, когда баба Ганя помрет. Здорово, правда? А когда будут у нас дети, я, допустим, работаю, а ты с детьми там сможешь все лето жить. Здорово, правда?
     На следующий день Вероника подала заявление на развод.