Спасатель. Окончание

- Вот видишь, и такое в жизни бывает. Ты всю жизнь то на службе, то в командировках, тебе никогда не удавалось уделять мне должного внимания, а ведь знаешь – женский век короток. Помнишь, ты отпросился и уехал на неделю к детям в Ростов. Тогда у нас все началось. Мы с Андреем практически не расставались. Поздно вечером он пробирался в нашу квартиру, и до утра мы безумствовали в постели, а ты знаешь, какой я могу быть в постели. Теперь представь, что я дала ему, а он мне. Извини, тут народ, понимая твою безысходность, начинает расходиться, и я попозже расскажу тебе историю измены до конца. Попробуй, прежде чем умереть, дослушать ее, – говорила ему жена незнакомым, чужим голосом.
 Кровь прилила к лицу Владимира Николаевича, пальцы стали непроизвольно сжиматься в кулаки. Как хотелось ему подняться, схватить этого подонка и вытрясти из него всю душу. Но в то же время разум отказывался верить ее словам. Этого не может быть! Не мог Андрей так подло его обмануть. Он начал даже подниматься, но сразу рухнул от дикой боли в ноге. Все же, превозмогая ее, он передвинул свое тело так, чтобы не лежать, а прислониться к валуну, так ему теперь легче думалось.
Он стал воочию представлять ее чувственные поцелуи, ее жаркие объятия, и не мог своей мужицкой головой понять, что его жена так же обнимала и целовала Андрея. Владимир Николаевич скрежетал зубами, разговаривая сам с собой, даже жестикулировал руками. Потом на какое-то время ему стало даже жарко, а лоб  покрылся холодной испариной. Он как бы раздвоился – один говорил, что такая измена невозможна, а другой начинал рисовать всякие непристойные картинки. Так прошло некоторое время, и новый трезвон рации все же застал его врасплох.
- Надеюсь, что ты еще жив, – начала повествовать жена, - и хочешь услышать продолжение.
- Как ты могла так поступить? Ведь я всю жизнь тебя любил и никогда тебе не изменял, – начал говорить Владимир Николаевич напористо.
- А как же Лариса? Помнишь ту крашеную шатенку с вычислительного центра?  Как ты обнимал ее, танцуя на праздновании дня части. Не у нее ли ты пропадал вместо нескончаемых дежурств? – она говорила без злобы.
- Люба, побойся Бога. Какая Лариса, ну выпил лишнего, ну, потанцевал. Но я тебе не изменял, клянусь, вот ты мне, оказывается… – восклицал он, не понимая, откуда ей привиделась давнишняя история, которую сам почти не помнил.
- А я вот изменила тебе и рада этому, рада, что под конец жизни нашла бабье счастье. Андрей говорит мне красивые слова, он возводит меня на пьедестал женской радости. А что он вытворяет, когда мы остаемся одни. Помнишь, как на прошлый майский праздник ты дежурил, а потом тебя уговорили подменить кого-то, и ты вторые сутки просидел в своем спасательном центре, напрочь забыв про меня. А Андрей всегда помнил, что есть я  и что мне не хватает мужской ласки. Вот  мы в твое дежурство и отправились с ним на южный склон. Там ярко светило солнце, живописно буйствовала растительность, кругом распустилось море цветов, и мы с Андреем были одни. Надеюсь, ты помнишь, какой это был прекрасный день? Мы выпили бутылку вина, потом он достал еще одну, и одновременно начал ласкать меня, целовать мочки ушей, затем шею, постепенно спускаясь ниже. Он всегда приходил в восторг, видя мое голое тело. Так случилось и в тот раз. Мы занимались этим безумием до полного изнеможения. Ты меня слышишь? Слушай, слушай внимательно и можешь представлять себе все в ярких картинках. Я пока прервусь, а ты будь на связи. Надо придумать, чем покормить утром Андрея, тебя ведь уже не станет, а он будет рядом, - говорила Люба отрешенным голосом.
Такого откровения, такого предательства Владимир Николаевич и в кошмарном сне не мог себе вообразить. Скулы его заходили ходуном, желваки надулись, он знал, что вены на руках налились кровью. Если бы тут сейчас оказался Андрей, он просто бы задушил его, столько злых сил он в себе ощутил. Если раньше о смерти Владимир Николаевич думал спокойно, то теперь ему хотелось мщения. Он злился так, что сердце готово было выскочить из груди. Эх, Андрей, Андрей, а ведь обещал за майские праздники починить его старый “жигуленок”. И когда только успел и карбюратор перебрать, и с его женой покувыркаться?  Сам пригрел змею на груди, с обидой и злостью на себя подумал он. Правильно в народе говорят, что предают только свои.
Думая об измене, он даже не сразу заметил, что снег прекратился, из расщелины куда-то уходила темнота. Владимиру Николаевичу стало трудно дышать то ли от услышанного, то ли от всепроникающего холода. Он больше не мог сосредоточиться ни на чем, мысли постоянно путались в голове, только образ Любы, еще устойчиво держался перед ним, да ухмыляющееся лицо его друга Андрея изредка мелькало в воображении. Владимир Николаевич вздрагивал, представляя их вместе, и не раз пытался на руках приподнять свое тело. Сломанной ноги он не чувствовал, как, впрочем, не чувствовал и самого холода, лишь изредка в негодовании сжимались его  кулаки. Его чуть тревожило, что вот-вот придет вечный покой, а он так и не отомстит им.
Шло время, его тело становилось каким-то чужим, почти непослушным, и не было никаких сил, да и желания пошевелить рукой или здоровой ногой. Только мысли, которые крутились у него в голове, да стремление рассчитаться с людьми, предавшими его, говорило и о том, что он еще жив. Если бы Владимир Николаевич в этот момент смог посмотреть на себя со стороны, то он, наверное, страшно удивился бы тому, что на живом вроде человеке, снежинки больше не тают ни на лице, ни на голых руках. Лишь глаза неподвижного, припорошенного снегом спасателя с немым укором источали еще слабые искорки жизни.
Бежали минуты, может часы, неизбежно приближающие его конец. Вдруг что-то зашумело, он долго не мог понять, откуда звук, пока до него не дошло, что это призывно звонит рация. Но почему так тихо? Наверное, он начал терять слух, значит совсем скоро конец. Еле-еле Владимир Николаевич включил рацию на прием и сразу услышал голос жены.
- Ну, что молчишь, нет сил дослушать до конца? Ну, раз рация включилась, значит, ты еще жив. Мне осталось немного тебе рассказать. Потерпи, потом помрешь. В последнее Рождество тебе выпало дежурить, и ты на сутки ушел из дома. В эту ночь Андрей был особенно нежен со мной, он надел твой новый костюм, вы с ним ведь одного размера и мы с ним пили шампанское при свечах. Потом мы долго кружились в танце, и он постоянно целовал меня со всей страстью, на которую способен настоящий мужчина, не тебе чета. А затем Андрей облачился в твой халат и выглядел в нем почти как мой законный супруг. И снова была ночь без сна, и Андрей ушел лишь перед самым твоим возвращением. Я даже испугалась, а не встретишься ли ты с ним в подъезде или по дороге. Но где тебе прийти вовремя, ты даже с дежурства умудрился задержаться, как будто лишний раз желая показать мне свое безразличие. Когда тебя не станет, мы, наверное, поженимся и доживем, любя друг друга, до глубокой старости. Ты еще жив? Будь на связи, я хочу услышать твой последний вздох.
Владимир Николаевич теперь практически равнодушно воспринимал почти все, что говорила сейчас жена, хотя она знала, как вывести его в последние минуты жизни из себя и продлить мучения. Зачем она разрешила Андрею надевать его вещи, ладно костюм, бог с ним, но халат? Столько приятных минут принес им этот ее подарок. Люба сама любила снимать с него халат в темноте, одновременно целуя и обнимая его, а тут самую дорогую вещь сама надела на Андрея.
Эти мысли немного еще будоражили его сознание, но вскоре стала появляться легкость во всем теле, страшно хотелось спать, хотя глаза и так были наполовину прикрыты, держать их открытыми не хватало сил. Если бы не ее откровения, он, наверное, давно бы заснул. Но, видно, теперь  время все же пришло, и он вот-вот погрузится в темноту. Владимир Николаевич перестал злиться, ему стало все безразлично и не хотелось больше сопротивляться  ни холоду,  ни сну. Зачем она рассказала ему про страшную измену? - подумал он огорченно. Только оттянула уход да сделала его максимально тягостным.
Но тут опять противно завизжал звонок рации. Вначале он отказывался ее включать, но рация шипела и звала, и вновь шипела и звала, мешая ему успокоиться навсегда. Он напрягся, но пальцы не слушались его, тогда он кулаком включил тумблер. Улетая куда-то во тьму, он услышал прежний, знакомый голос жены:
- Володя, Володечка, мой самый дорогой человек на свете, я знаю, ты еще жив. Не верь ничему из того, что я тебе наговорила. Зная тебя, я поняла, что для  твоего спасения, надо найти способ придать тебе сил. Добавить их любым средством, пусть даже ценой такого жестокого обмана. Прости меня за это. Уже наступило утро, и твои друзья у расщелины, мы пробивались всю ночь, а когда я говорила с тобой, они несли меня на руках, чтобы я, не казалась слишком запыхавшейся. Андрей твой настоящий и верный друг, и он уже спускается к тебе, жди,  скоро и меня спустят вниз. Теперь все будет хорошо.
В каком-то полусне Владимир Николаевич увидел рядом концы веревок, сброшенных сверху, а потом спускающихся товарищей, своих надежных друзей - спасателей. Они сразу окружили его, кто-то снимал одежду, кто-то растирал его лицо, руки спиртом. Вот вблизи уже появился их доктор, он делал какие-то нечувствительные уколы, потом  долго возился с ногой. В этот момент Владимир Николаевич разглядел склонившееся над ним лицо Любаши. И сразу ощутил на себе ее жаркие поцелуи с солеными и горькими слезами. Она обняла его за шею и безостановочно повторяла:
- Я люблю тебя, только тебя одного, очень люблю!
Столько слов любви от Любаши он не слышал долгие годы. Сразу захотелось жить. А вокруг кипела знакомая работа, его положили на альпийские носилки, сильно затянули тело веревками, чтобы он и пошевелиться не мог. Мгновенье спустя он услышал, как Андрей скомандовал: “Начали”. Носилки сдвинулись, медленно разомкнулись объятия Любаши, и чьи-то сильные мужские руки потянули его наверх, к свету, к спасению, к жизни.