Ах, милый барин, скоро святки, а ей не быть уже мо

  Аня урывками заглядывала ему в лицо, рассказывая что-то подруге, и вдруг выступила:
- А мне не нравятся мужчины с голубыми глазами!
Конин искренне удивился, так и не разгадав, каким образом ей удалось разглядеть подробности сквозь тонированные очки:
- А Ален Делон?
- Нет!!
  Странный выпад можно было счесть случайным, и он деликатно прищурился. Аня ему несомненно нравилась, женщина-девочка со стройной фигурой и точёным лицом,   Конин заглядывался невольно, как Аня изящно ведёт округлым подбородком на сторону, странно складывает пальцы, когда оказывается у стола; и её манящий нездешний шарм, как оказалось, восточный. Он уже почти всё знал о ней по рассказам Ольки.
  До этого он мотался несколько дней по делянкам и лесопилкам, порывался думать об Ольке сквозь прокуренный мат и цифры сортаментов, выматывался на руле, перекладывая на лучшее минуту для звонка, и растратил несусветное трескучее время. Когда наконец он возвратился к городским витринам, промчался асфальтами и её увидел, все эти дни испарились из его жизни. Время нашло лазейку в районе грудной клетки и протекло сквозь неё навылет. Вот я перед тобой, как лист пред травой?
  Она набросилась на него в постели, заставив убедиться воочию, как "девушку жгло" в его отсутствие, в неизвестности. В пустоте не получившей продолжения их первой близости. В этой жаркой схватке первый этап он завершил где-то вничью, не утолив её голода, а вот заключительное родео заставило его раскаяться. Она опрокинула его на спину и оседлала, прогнувшись назад, и забросила левый локоток к потолку. У него не хватило сил рассмотреть, она опиралась правой ручкой ему на живот или держалась за какую-то уздечку?
 Когда буря улеглась, он затаился, сердцем принимая толчки её сердца, а Олька высвободилась и холодно откинулась на соседнюю подушку. Всем видом давая понять, что разделяет их гораздо большее, чем подушки.
- Когда это ты решил, что я для тебя - девочка до полудня?
- Только я тебя увидел: ясно стало... Ты для меня - навсегда.
Пора было приласкаться, переводя диалог в политически иную плоскость. Росток недовольства в ней сопротивлялся, и он попытался отыскать его и усмирить - нежными пальцами. Она отстранилась.
- Я тебе казалась такой доступной?
- Нет, ты у меня - как земляничное дерево. Клубничка, но которая высоко в ветвях, - возвышающими  чашами рук он строил с каждым словом в воздухе ступеньки пьедестала.
Она  уселась на постели и смотрела в сторону, устремив невидящие глаза куда-то, он ясно представлял, как туман в глазах цепляется за золото ресниц.
Предзакатное солнце пришло в распахнутое окно, заливая оранжевым её силуэт, Конин невольно сдвинулся на постели. Сейчас тень девушки падала ему на грудь, и эта тень принадлежала ему.
- Умничка?!... - она развернулась и вскинула вызывающие глаза ему навстречу,
- Я сразу, кстати, поняла, нельзя тебе давать...
- Это того стоило. Разве нет? - в ответ на его плутовскую гримасу она расхохоталась, размахнулась и стукнула ладошкой в покорный лоб.
- Разве да!
- Но если ты ещё раз меня оставишь - не найдёшь...
  Росток раздражения тут же нашёлся, между лопатками на её тонком позвоночнике, и он растопил его тёплыми пальцами.      

  Олька любила тусоваться на чужой территории, сутки двигались прочь, он даже не смотрел в лицо Анны, над чем-то смеялась Олька, они обе, но Конин видел все улыбки, чувствовал дыхание, лёгкое, неуловимое. Предоставив подруг самих себе, он сделался невидимым. Он мечтал, что это не более, чем россыпь семечек на столе в кругу подружек, а услышал совершенно ненужное  голосом Ани:
- А увидела этого Диму, выходит из магазина цветов, и что-то в груди ёкнуло: опять кобель собрался куда-то. Ведь помню, - и покрасневшие глаза...
 Вот и снова они сидели в машине и пили пиво из банок. Олька сидела рядом, счастлива за подругу, что вывезла на природу, а он раздваивался: Олька слагала любое общение как дважды два,  чутко выхватывая шутка за шуткой из наэлектризованного ею же воздуха, "ржала" заливисто, терзала его трепетно за плечо, за бочину, солнце било в боковые стёкла, а Аня была подчёркнуто спокойна. Пока не выпила баночку пива.
- А я хочу заплатить, чтобы этого выродка убили в психушке!
 Они с Олькой наперебой возражали, но делали это, по-видимому, между собой.
Аня слушала безучастно, видя что-то недоступное в лобовом стекле и за ним, выгнула лебединую шею и внезапно заявила:
 - Пускай лопнет совесть, но не мочевой пузырь!
  И вышла из машины, зашедши сзади, и присела.
 Они стояли у второстепенной трассы на травке, и вылетевший с гулом дальнобойщик по пояс высунулся из кабины, завидев Аню, неся по ветру большой палец космосу. А Конин целовал Ольку на передних сиденьях встречь бьющего в глаза солнца, видя при этом другим зрением, как Аня стянула джинсы и представила дальнобойщику округлые формы.
        Олька открыла влажные глаза и сказала:
- Анька же совсем не пьёт, её с банки пива уносит.
 -Зачем... ты не сказала?
 Аня вернулась в машину и с сухими глазами согласилась вернуться домой.
   Год назад у Анны была  двенадцатилетняя дочь, подруги дочери, одноклассники дочери. Один из них присмотрел её, и выбрал для себя. Так выбирают внуки влиятельных в городе бандитов. Его дед был скромным вспомогательным рабочим на градообразующем заводе, но все знали, что он является начальником штаба в городских разборках.
    Сама Анна скоро поняла, что добра от этого не жди, да и дочери не любилось, мальчика отставили. В этот период затишья у Анны появился финский моряк, обходительный, сердечный, ради неё выучивший русский язык, и когда ранней весной бывший паренёк вдруг вызвал дочь на свидание средь бела дня, обещая  сюрприз-подарок, Аня возразила расслабленно. Да и дочь взяла с собой подругу.
  Они исчезли все.
  Олька выглядела очень молодо, а дочери у них с Аней были почти одного возраста. Олька вечером подняла на ноги подругу-капитаншу, все передвижные службы уже искали. Ранним солнечным утром Катя - капитан милиции позвонила Ольке сухо:
 -Какая, говоришь, была куртка?
   И, ещё суше:
 -Похоже, я её нашла. Не говори матери. Её нужно подготовить.
 Американцы вывели закономерность на собственном опыте, что в третьем поколении гангстеров рождаются законопослушные граждане, энергичные и способные.   
Этот тринадцатилетний мальчик весенним погожим днём завёл в окрестный лес, щедро подступающий к крайним пятиэтажкам, двух обречённых девочек, и зарезал на по-зимнему белоснежной поляне, одну из мести, вторую как свидетеля. Не замеченный никем, кроме слепо сияющего солнца, он сообразил, что можно замести следы и охотничьим ножом пытался отпилить головы.
        Его спрятали в психушке, больше никто его не видел.   
   Анин финский моряк, Тойво, взял бессрочный отпуск,   и сидел над ней сутками без сна, кормил с ложки. Аня не спала полгода, всё это время Тойво был рядом.
     Потом он ей сказал, с акцентом нем-множко: 
-Я хоч-чу с-сына, а м-можно д-дочку...

          Аня обстоятельно так рассказывала:
 -Тойво уже старенький, беспокоится за мужскую силу, ест травку..
       Конин неуместно рассмеялся:
-Кроме жареного мяса ничто не подымет потенцию!
          И увидел, и заключил, как глаза Ани потемнели в раздумье.
         
  Олька перекрасилась в сиреневый. Несносно жаль было её прежнего цвета и это не удалось скрыть. Тот бурный скандал, который Олька закатила,  заведомо не предполагал примирения и оставил его на улице, наедине со своими догадками. Девушка меняет внешность, чтобы это изменило её жизнь.
  В нём поселилось осеннее адажио, несмотря на летнее тепло. Улицы вовлекли его в неузнаваемый бесконечный лабиринт, и пальцы рук на ходу притворно сжимались, чтобы враз раскрыться в пятерни, подобно лопастям ветряков, и казалось значимым взмахивать ими поочерёдно, порождая ветер. Форменно отпетый ветер, вызванный им самим и гонящий его же прочь.
  Неведомый нынче город был полон неожиданностей, вторя которым начала падать с неба жёсткая холодная вода, как из прорвы, и оказия завела его в торговый центр.          
  Заведомо плавая в изобилии бесполезных товаров, Конин завернул в обувную загородку, где было и побольше клонов, и более молчаливых. Так заладилось, что ступня всегда проигрывает перед грудной клеткой, шеей - он проходил мимо кричащих рубашек; перед неповторимостью лица - он миновал всё разнообразие головных уборов и очковых оправ. Он выбрал пристанище и находился среди ненайденных хозяевами вещей, приискивая летние туфли, светло-бежевые среди преобладающего траурного ансамбля.
  Он простаивал то в одной туфле, то в другой, мял её ногой, пробовал, вполне устроенный в этой торговой грядке, прорастающий сам по себе, и, когда растворились попранные ногами в девственной коже печали, и нужная туфля села как влитая, несметным сокровищем над ухом раздался спокойный голос Ани:
-А тебе хорошо, Кир!.. Правда, Тойво? Это Олькин Кирилл, я тебе рассказывала...       
 Он разогнулся, словно с поражением для себя, и нашёл протянутой рукой крепкое пожатие моряка, глянув прямо в спокойные глаза — голубые — и тот совершенно без акцента произнёс:
-Здравствуй...
  Эта пара произносила фразы по отдельности, но неразделимо друг от друга, а он не мог отклеить себя от обувного стенда, как прошлогодний постер, пока они не развернулись и легко прошли мимо в товарные развалы. Конин смотрел вслед по коридору, напитываясь бесконечностью, и то, как Анна поддержала партнёра, и провела нежно рукой ему от локтя вверх до подмышки, поведало ему подспудно: обязательно родят.
     Он так и стоял в одной туфле, а сотовый мелодично звенел. И неминуемо захотелось услышать:
- Ну ты где, шонконнери, нафиг? Я вся обзвонилась...

* песня "Вот мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой...