В ожидании чуда

                Татьяна Юдина
                В ожидании чуда
- Я люблю вас, люди, - кричала Дашка, приподнимаясь на цыпочки и размахивая цветастой косынкой.
Она была счастлива тем незатейливым счастьем, какое случается с нами только в 18 лет, когда ты вдруг осознаешь себя совершенно взрослым человеком, становишься пьяным от осознания  такой долгожданной взрослости, окончательно так и не поняв значение этого. Дашка стояла на самом краю обрыва и бесстрашно вглядывалась сверху в мутновато-холодные воды местной речушки, лениво плескавшейся здесь уже тысячу лет.
Теплый вечерний ветерок ласково прошелся по ее лицу, и она, запрокинув голову, стала жадно вдыхать аромат луговых трав, принесенных им с собой.
-Ну, пойдем, - канючила подруга Верка, держась как можно дальше от крутого обрыва, и старательно прикрывала плечи старенькой шерстяной кофтой, усердно кутаясь в нее.
Она не понимала состояния Дашки,  часто не принимала ее открытости навстречу всему новому и неожиданному, так и не привыкнув за время их длительной школьной дружбы к ее странностям.
- Ты чего орешь? – неожиданно прозвучавший голос заставил Верку вздрогнуть, а Дашка только искоса взглянула на говорившего мужичка и снова подставила лицо ветру, разрешая ему играть с ее волосами и наслаждаясь его ласковыми прикосновениями.
-Дядя Леша, ты только посмотри, какая красота вокруг. Это счастье жить  в этом мире, это так здорово видеть все это. Понимаешь, нас не будет, а речка также будет барахтаться в низине, журавли – курлыкать в небе, а мир -незыблемо стоять. Я хочу упиться этой красотой, а то снова вернусь в каменно-мрачный город и заскучаю по нашей деревне, по этому обрыву, по тебе.
Она ловко крутанулась на одной ноге, испугав Веру, и бросилась на шею своему престарелому кавалеру, с улыбкой наблюдавшему за ней.
- Мы приходим и уходим, - усмехнулся Алексей Степанович, - а мир ждет новых гостей и всегда рад им.
Он, как и его племянница, умел радоваться жизни, отчаянно любил ее и сопротивлялся любой возможности почувствовать себя ненужным.
- А что было бы, если бы мы не уходили из этого мира? Ну, живем и живем себе. Странный мир, сам стоит веками, а нам отмерил всего ничего. Почему так, дядя Леша?
- Одну минуту прожить честным человеком всегда легче, чем час. Вот он и дает нам такое короткое время, чтобы мы вконец не уничтожили его и не натворили глупостей. А мы и за то время, которое отпущено нам, столько гадостей успеваем сделать, что и подумать страшно. И делаем-то походя, просто так. Ни разу подвига или хорошего дела просто так не совершили почему-то. А если и сделали что-нибудь хорошее, обязательно достойную плату за это ждем. Не жизнь, а бартер.
Алексей Степанович устало взмахнул рукой, словно разрубал сказанное, не допуская его прорваться в души, чтобы лишний раз не теребить их и не давать  возможность ждать подвоха от оброненной фразы. Вера,  едва взглянув на говорившего, недовольно повела плечами, не принимая его суждений. Она была уверена, что любое хорошее дело должно непременно вознаграждаться, а плохое – наказываться, чтобы поэтому всем хотелось совершать только хорошие дела и поступки. Дашка же, безвольно опустив руки вдоль туловища, насторожилась, припоминая, сколько добрых дел ей пришлось насовершать за свою короткую жизнь, и какой награды она ждала за это. Выходило, что дел было мало, а  награды вообще не припоминались. Она посмеялась над собой и побежала догонять подругу, порядком уже подуставшую от первого дня пребывания в отчем доме и спешащую как следует отдохнуть.

Дашке непременно хотелось совершить какой-нибудь подвиг: спасти детей из горящего дома, остановить на скаку лошадь. Но, к сожалению, жизнь вокруг нее была однообразно скучной.  Дома не горели, лошади не скакали, и никаких очевидных подвигов в ближайшем будущем просто не намечалось. Жизнь была ровной и одинаково равнодушной ко всему и к Дашке самой. А еще, Дашка очень часто думала о любви. Она мечтала встретить необыкновенного человека, непременно героя, потому что рядом с Дашкой должен был находиться только герой, не меньше. Но герои в деревне не появлялись, да и парней тут практически не было.  Основное мужское население состояло либо из местной ребятни, с  которой она когда-то училась в школе, либо из уже остепенившихся мужиков,  парни же  постарше уезжали в город и часто оставались там, наведываясь в  родную деревню только на время отпуска или каникул.
В медицинском училище, где Дашка с наслаждением приобретала специальность медицинской сестры, о чем мечтала со школьной скамьи, молодых людей практически не было, а среди попадавшихся ей в длинных коридорах юношей, никто даже внешне не тянул на героя. В ближайшее время рассчитывать на невесть откуда свалившегося прекрасного принца не приходилось, и это событие откладывалось на потом, отодвигаясь все дальше и дальше во времени. С этими тоскливыми мыслями она уснула. Разбудил ее страшный крик, доносившийся откуда-то со стороны, где жили соседи: нелюдимый мужик Федор, его жена – хохотушка Любаша и двое их детей. Кричала женщина, кричала отчаянно, выводя на высокой ноте один только звук: «А-а-а-а!».
Несмолкаемо – нудное «а-а-а-а!» неслось по деревне, больно стучало в висках, заглушая все другие звуки, становясь навязчиво главным в тишине окружающего мира. Испуганная Дашка рывком скинула одеяло и подбежала к окну. Там, в соседнем дворе металась Любина мама, сжимая  поседевшие виски руками. Она однотонно тянула свое непрекращающееся «а-а-а!» и словно слепая ходила кругами по двору. Толком не понимая, что случилось, Дашка догадалась, что пришла беда и, не мешкая ни минуты, выскочила во двор в наспех накинутом халатике. Не разбирая дороги, она перескочила через низкую изгородь, подбежала к Любиной маме и, схватив ее за руки, заговорила, проглатывая слова.
-Тетечка Манечка, тетечка Манечка, хорошая моя, давайте сядем, давайте сядем.
  Дашка  тянула ее в сторону низкого покосившегося сарайчика, где одиноко стояла наспех сколоченная скамейка, и тетя Маня вдруг послушно пошла за ней. Девушка усадила ее около себя и оглянулась назад, словно искала подмоги, но двор был пуст, и ждать помощи было неоткуда. Дашка гладила плачущую женщину по рукам, смахивала слезинки с лица, не решаясь спросить, что случилось.
Тетя Маня подняла на Дашку пустые глаза и тихо, боясь спугнуть неожиданно наступившую тишину произнесла:
- Любаша умерла. Только что позвонили из больницы. Федор поехал туда. Нет больше, Дашенька, моей кровиночки.
От страшной новости Дашкины глаза до краев наполнились слезами, и она, не вытирая их, громко, отчаянно заревела во весь голос. Захлебываясь в немом крике, поднимающемся откуда- то снизу живота леденящим холодом и выплескивающимся с бульканьем из черного провала рта, Дашка всю боль потери взяла на себя, заставив мать Любаши на какое-то мгновение притихнуть, а затем тихо заплакать, все еще до конца не осмысливая свое горе.
Хоронили Любу на следующей день, и Дашка уже не могла пойти  с подругой в клуб, так как оставшиеся без мамки близнецы требовали внимания. Она весь день провозилась с ними, а вечером уложила их около себя, и они втроем дружно уснули, намучившись за день.

Через девять дней тетя Маня уехала в соседнее село, где жила ее младшая дочка-инвалид, и заботу о детях на себя взяла Дашка. Она прибегала рано утром в соседний двор, осторожно, боясь разбудить малышей, открывала дверь и шла в спальню, где на одной кровати, разбросавшись во сне, лежали близнецы. Федор уходил рано, кивком головы приветствовал Дашку, иногда ронял пару ничего не значащих слов, и она принималась за хозяйство. Ей доставляло удовольствие возиться с ребятней. Иногда они смотрели на нее огромными голубыми глазами, и она узнавала взгляд Федора.
Все лето Дашка провела, разрываясь между домом дяди и соседа. Ребятишки постоянно требовали внимания, и она, сама не понимая как, втянулась в ежедневную заботу о них, все больше и больше привязываясь  к детям.
В конце августа Федор забеспокоился. Мать покойной Любаши  никак не могла оставить младшую дочь,  а Даша готовилась к отъезду в училище. Он бегал по деревне в поисках няньки и когда понял, что не сможет ее найти, болезненно затосковал и все чаще стал прикладываться к спиртному, как будто оно могло помочь ему разрешить ситуацию.
-Прекрати,- требовала Дашка, не по-детски негодуя на его беспомощность, а когда до конца осознала, что Федору одному не преодолеть свалившиеся на него заботы, решительно заявила.
- Я завтра поеду в училище, напишу заявление на академический отпуск на год. Помогу тебе, а через год и няньку найдем или очередь в детский сад подойдет, - заговорила Дашка, беспрекословно веря в сказанное.
Федор поднял на нее огромные голубые глаза, и Дашка увидела в них столько благодарности, что от этого пришла в замешательство и чтобы как-то сгладить обуревавшие ее чувства, затараторила:
- Ничего страшного со мной за год не случится. У нас многие идут в академ., если у них появились серьезные на то причины. А что может быть серьезнее детей?
Не  дожидаясь ответа на этот вопрос, она, как всегда, когда смущалась, резко крутанулась на одной ноге и убежала домой собираться в дорогу.

Зима пришла холодная, с неожиданно обильными снегопадами и суровыми утренниками. Деревья принарядились в белоснежные шубки, укутывались до половины сугробами, готовясь пережить стужу. Тайга вдали зеленела в сизом тумане, а небо вызвездилось миллионами созвездий, заставляя прохожих лишний раз полюбоваться своей неотразимостью.
Забот у Даши прибавилось, и хотя Федор всю тяжелую работу по дому взвалил на свои плечи, она, зная, что он немилосердно устает, намаявшись в мастерских, старалась помогать ему. Он никогда не жаловался, оставаясь все тем же молчуном, но Даша видела, как трепетно и заботливо он относится к детям, и уже не боялась его и даже не торопилась вечерами домой, пока не уложит малышей спать.
- Иди, отдохни, - стоя у кровати заснувших детей шептал Федор, и Даша послушно, но неохотно  отступала к двери, накидывала пальто и бежала прямиком в соседний двор, где ее поджидал недовольный ее отсутствием Алексей Степанович, давно скучавший в тишине пустого дома.
Ох, Дашка, - часто ворчал он, когда она, раскрасневшись от мороза, вбегала в теплоту натопленной комнаты, - не доведет тебя до добра твое бескорыстное внимание к соседу. Сядет он тебе на шею, а тебе учиться надо.
-Не сядет, - не соглашалась Дашка и смеялась, представляя себе, как огромный Федор садился ей на плечи.- Не сядет, не такой он человек. Федор  мне помогает, а как он любит детей! Редкий мужчина будет так заботиться о малышах, как это делает Федор. Да грех тебе жаловаться, дядя Леша. Дрова он тебе нарубил, изгородь поправил. Да о чем ни попроси его, все тут же без лишних слов делает.
- Конечно, - соглашался  Алексей Степанович, - кто же говорит. Хозяин он хороший, да и человек неплохой. Только я ему при встрече скажу, чтобы няньку мальцам искал. Вот весна наступит, уж пусть расстарается.
- Найдет, не переживай. А я ведь до осени могу с детьми быть. Занятия только в сентябре начнутся, так что времени для поисков няньки еще предостаточно.

Сумасшедшая весна затопила низины, огорошила всех неожиданно ранним теплом. Густой аромат распускающихся листьев наполнил округу. Федор, оставшись один с малышами в воскресенье, решил одеть их полегче и ушел гулять в сторону реки. К вечеру у ребятишек неожиданно поднялась температура, и он, растерявшись от свалившейся на него беды, прибежал к Алексею Степановичу за помощью. Даша немедленно отправила его за фельдшером, а сама принялась растирать горящих от жара ребятишек настоем на водке, заранее припасенном для этих нужд.
Поседевшая от возраста и постоянных забот фельдшер тетя Люба выписала лекарство и обязала Дашку ставить ребятишкам уколы антибиотиков. Теперь ей пришлось вспомнить все, чему ее учили в училище, и она, напуганная свалившейся на нее ответственностью, рьяно принялась за дело. Дашка не отходила от детей ни днем, ни ночью. Она строго по часам давала им лекарство, заставляла полоскать горло, отпаивала травами, а ночами, примостившись рядом, просыпалась от любого шороха. Через неделю близнецам стало намного лучше, они уже не лежали в кровати, а, смешно переваливаясь, бегали по комнате.
Дашка же наоборот, словно взяв на себя все страдание и болезнь детей, свалилась с высокой температурой. Она металась по кровати, комкая руками простыню, пыталась приподняться, чувствуя, что нужна малышам, но тут же падала навзничь и на какое-то время затихала в забытье. Напуганный невесть откуда свалившейся на него бедой Алексей Степанович поднял на ноги полдеревни, заставлял фельдшера по два раза в день наведываться к нему и с укором поглядывал на Федора, не отходившего от Дашки. Близнецы отнимали у него много времени, но он, отпросившись на работе, делил его между ними и заболевшей Дашкой.
Федор чувствовал себя виноватым в том, что эта маленькая девочка, не задумываясь бросившаяся к нему на помощь, сейчас была такой беспомощной. Он, как раненый зверь, метался по комнате, с ужасом представляя себе, что в угоду своему благополучию еще одна молодая жизнь будет принесена в жертву. Не верящий ни в черта, ни в Бога, он отчаянно молился, прося для Дашки выздоровления. Иногда, забывшись на какое-то мгновение, он обращался к покойной жене и просил ее простить его за такое внимание к другой женщине, но Люба безразлично улыбалась с большого портрета, одиноко висящего на тщательно выбеленной стене, оставляя за Федором право разбираться в сложившейся ситуации.

Только через неделю Дашка пришла в себя. Федор заворачивал ее в одеяло и выносил на улицу, напоенную солнцем, и Дашка с жадностью вдыхала весенний воздух, досадуя, что не может пока побегать вместе с малышней по двору. Ребятишки играли тут же, время от времени теребили Дашку, капризничали, обижаясь на ее нежелание поиграть с ними, и убегали снова, едва где-нибудь неожиданно вздрагивали крылья низко пролетающей бабочки.
То ли от весеннего тепла, то ли от уходящей болезни, навсегда покидающей ее тело, к Дашке снова вернулось счастливое осознание ее нужности этому миру. Она с улыбкой смотрела на весело смеющихся близнецов и радовалась, что скоро снова сможет возиться с ними, вернуться в чудесный мир забот и тревог. Она вспомнила, как мечтала совершить подвиг и засмеялась этому, уже давно забытому желанию. Просто времени на подвиги катастрофически не хватало. Дашке было тепло и уютно здесь, не хватало только героя. Она услышала звон разбивающихся поленьев и посмотрела в ту сторону, где Федор возился с дровами. Он почувствовал ее взгляд и оглянулся с виноватой улыбкой. Огромные голубые глаза Федора, как два бездонных озера, вдруг плеснули в Дашку странно тягостным сладостным чувством, и она, до конца не веря в свое счастье, боясь признаться в свершившемся чуде, навек утонула в них.