Глава 2. Ибо я стану тобой

    Обезумевшая девушка как могла быстро неслась по лесным дебрям, ее раскрасневшееся от бега лицо безжалостно хлестали колючие ветки, а крепко вросшие в землю корни то и дело норовили повалить беглянку на землю и увлечь за собой в безвоздушное пространство. Где она и что с ней, испуганная не понимала, знала лишь одно – нужно бежать. Ей все время казалось, что враг неминуемо настигнет ее, и тогда вся прожитая жизнь приобрела для нее какой-то иной, более высокий смысл, с чем расставаться не хотелось совсем. Но от судьбы не убежишь, хоть и Саин пыталась это сделать. Ее все равно настигнут, сейчас или через полчаса, но настигнут, и тогда уже ни о какой пощаде не может идти и речи, хотя о ней и сейчас речи не ведется.

    В голове у беглянки вертелось одно: она не смогла, не убила, нарушила свою клятву, не справилась со своим долгом – что теперь? Куда нужно бежать и где искать спасения, когда Хозяйка повсюду, и слуги ее давно уже рыщут в поисках сбежавшей.

    «О Великий Творец, как не хочется умирать!» – в отчаянии воскликнула несчастная, простирая руки к небу. Но Творец, видимо, был занят чем-то другим, более важным, чем  просьбы и мольбы какой-то там Убийцы, которая теперь в полном недоумении прислонилась взмокшей спиной к корявому стволу поваленного дерева. Но вправе был бы Он помочь той, которая лишила жизни более чем сто человек? Вправе был бы Он спасти ту, которая сама никому не давала шанса спастись? Никто из нас никогда не ответит на этот вопрос, ибо не должен брать на себя столь великую ответственность.

    И вся беда в том, что есть у людей одна слабость, вроде бы приятная, но в то же время приносящая столько проблем: любовь – виновница несчастья, постигшего отчаявшуюся Убийцу. Кто бы мог предположить, что убив столько ни в чем не повинных людей, та, которая омывала свои руки в крови, безжалостно переступала через трупы и шагала дальше в поисках новых жертв, полюбит того, кого должна убить. Кто бы мог подумать, что уверенная в своей правоте и подгоняемая своим долгом, дрогнет, отведет руку и со слезами прильнет губами к губам того, кто готов был принять любую участь, лишь бы сохранить жизнь своей возлюбленной. О, как трогателен был тот момент счастья, однако, все хорошее имеет свойство когда-нибудь заканчиваться, а на данный эпизод Судьба отвела не более пяти минут, по истечению которых должно было произойти самое страшное.
                ***
    В те недалекие времена (а все это происходило не позднее, чем двадцать один год назад) существовало поверие: чтобы освободить Убийцу от ее нелегкой и приносящей миру горе ноши, нужно было жертве самой убить себя, лишь только в том случае Убийца переставала быть Убийцей и превращалась в обычного человека. Но это всего лишь сказка, которую запуганные люди передавали из уст в уста, веря и надеясь на то, что найдется такой смельчак, который рискнет сам себя лишить жизни. На деле же выходило иначе: каждый в тайне надеялся, что Убийца пощадит его и пройдет мимо, но только не из того теста слеплены Убийцы, и мало кто из них хоть раз всплакнул даже об убитом младенце. Потому Саин безнаказанно продолжала убивать, кочуя по планете из одного города в другой. Но увидев глаза цвета морской волны, полные светлого чувства, даже та, сердце которой, вроде бы, давно уже превратилось в камень, почувствовала в себе зарождение чего-то нового, неизведанного и настолько доброго, что, вновь вернемся к сказанному, дрогнула и уже не смогла унять свою дрожь. Любовь разгоралась подобно пламени в знойную ночь, подгоняемая неистовым ветром страсти, однако, как и подобается любой стихие, век ее был недолог и в один прекрасный, а точнее ужасный момент Любовь подверглась сложнейшему из существующих испытаний – испытаний смертью. Зов, зов самой Хозяйки – Смерти начинал снова властвовать.

    В тот вечер Саин не находила себе места, металась из одной комнаты в другую, чувствуя внутреннюю тревогу за Гербста. Она не убивала уже неделю, и зов, словно покинувший ее навсегда, молчал. Выйдя из дома и добравшись до места встречи, Саин с опаской присела на трухлявый пень, из которого тут же выбежало какое-то насекомое и в силу своих возможностей «понеслось» по непроходимым дебрям травы, и, боязливо оглядываясь, стала ждать назначенного часа. Время шло медленно, и Саин чуть было уже не принялась проклинать Великого Творца, как где-то справа от нее тревожно захрустели сухие ветки, устилавшие холодную лесную землю. Это были шаги - его шаги. Он не бежал, но шел очень быстро, и во взгляде его, полном неподдельной тревоги и отчаянной любви, можно было прочесть то, как дорожит он коротким свиданием и с каким нетерпением ожидает его.

    Саин, не скрывая своих чувств, ибо на то не было никаких причин, быстро поднялась с пня и пошла навстречу любимому. Гербст, уверенной походкой направлялся к ней и, уже на ходу раскрывая свои объятья, заключил в них Саин, сжав так крепко, что ей невольно показалось, будто он делает это в последний раз. От подобных мыслей девушке сделалось дурно, но она попыталась немедленно скрыть это от Гербста, однако наблюдательный юноша, внимательно посмотрев на нее, произнес:

    – Тебя что-то беспокоит?
    – Нет, – неуверенно отвечала Саин, – ничего особенного. Меня может беспокоить лишь одно: наши свидания слишком коротки, а сказать хочется многое.
    – Я готов всегда быть с тобой рядом, – с юношеской пылкостью говорил Гербст, – лишь бы ты позволила мне это.
    – Я не могу, – Саин глубоко вздохнула, потому что слезы понемногу начинали одолевать ее, – ведь ты заешь, кто я... или что. Я не могу противиться моей хозяйке.
    – Но ведь ты не раз слышала о том, что Убийца может стать свободной…
    – Нет! – перебила его Саин. – Все это выдумки, нам ли с тобой не знать?! Не верь сказкам, что сочиняет перепуганный народ, в них он ищет себе утешение.
    – Вдруг следующий зов будет направлен на меня…
    – Что?... – дрожащим голосом спросила девушка. – Зачем ты это говоришь?
    – Ты думаешь, Смерть не знает о нашей любви? Думаешь, она не понимает, что любовь только помеха в твоем деле? Моя наивная Саин, сегодня или завтра ты почувствуешь новый зов – зов твоей  хозяйки, ты захочешь убить меня, но я тебя опережу: я убью себя сам и навсегда освобожу тебя от этого проклятья!
    – Замолчи! – почти в беспамятстве крикнула Саин. – Откуда у тебя эти мысли? Ты не можешь, ты не должен произносить подобное вслух! Великий Творец, за что на мою долю выпало такое несчастье? – Саин, не в силах больше держаться на ногах, опустилась на пожелтевшую листву.
    – Любовь моя, – целуя мокрые от слез глаза, нежно, но с дрожью в голосе, произнес Гербст, – никто никогда не сможет нас разлучить, мы будем вместе здесь или в другом мире, но будем! Слышишь? Будем! Сегодня мне приснился скверный сон, из которого я понял, что должно произойти непоправимое... – тут Гербст заставил себя прокашляться, в противном случае слезы одолели бы и его. – Но ты не должна отчаиваться, ты должна жить... жить, как все нормальные люди...
    – Души, – вдруг твердо сказала Саин. – Ты хотел сказать, Души?
    – Зачем ты так?
    – Мы не люди, мой милый Гербст, мы всего лишь Души, сменившие свою оболочку, не помнящие своей прошлой жизни, но каждый день ощущающие ее присутствие. Мы – изгнанники Рая и Ада, не принятые ни одной из планет огромной Вселенной, ибо кто хочет принимать у себя бывших "людей". Мы заточены среди страданий, среди удручающей серой обыденности, и из этого кошмара нам никогда не вырваться! Мы все будем умирать, и если кто-то не умрет своей смертью, то он будет убит моей рукой!
    – Любовь моя, – Гербст непонимающе смотрел на Саин, пытаясь понять ее грубость, – что с тобой? Неужели ты смирилась со своей участью? Неужели убийство стало для тебя желанным?
    – Что ты говоришь? – возмутилась гордая девушка, хоть и с явной слабостью выпрямляя плечи. – Я никогда не смогу смириться с моей жизнью, точнее с ее отсутствием! О, если бы ты знал, что приходиться мне выносить! С какой болью я смотрю на умирающих, как жаль мне их, и какое отчаяние душит меня в те минуты, когда я понимаю, что бессильна в сопротивлении! Но так было не всегда, Гербст, раньше я пьянела от одной только мысли об убийстве, только время шло, и каждый раз давался все труднее… – Саин глубоко вздохнула. – Я больше не могу. О, если бы у меня была такая возможность, я непременно убила бы себя, и тогда череде «незаслуженных» смертей пришел бы конец, но Смерть имеет власть надо мной, ты же знаешь!
    – Тихо, тихо, – нежно прошептал Гербст, обнимая дрожащую девушку, – не надо, не надо слов. Помолчи немного, поплачь, но достаточно о Смерти...

    Как ни пыталась сильная Саин успокоить свои нервы, ничего не получалось, слезы накатывали с еще большей силой, и тогда поверженная гордыня содрогалась в грусти и отчаянии, и рыдала с неистовой силой, крепко прижимаясь к теплу любимого тела – в нем одном Саин видела успокоение, чувствовала силу. Иногда она позволяла себе завидовать его свободе, но сейчас ей было стыдно за подобную слабость, ей казалось, что такими мыслями она предает их любовь –  священную любовь. Она наивно полагала, что их союз одобрен небесами (в которые она, если говорить прямо, никогда особо не верила), что, не смотря на желание Смерти причинить им боль, ей сделать это не удастся. Но не будем забывать, что бедняжке был всего двадцать один год: ничего хорошего в жизни она не видела, каждый день приносил ей боль и горькие воспоминания об убийствах, которых становилось все больше и больше, а что и говорить о делах любовных – в них она была явным новичком, и, находясь с любимым рядом, забывала обо всем на свете, даже о Смерти. Все время в ее сердце боролись два чувства: жестокость (ибо Смерти нужны были войны, лишенные нежных чувств) и любовь (которая зародилась в юном создании так же неожиданно, как появляется мимолетное видение счастья перед отчаявшимся взором).

    Сердце Гербста билось также быстро, как и ее собственное, что казалось, будто у них одно сердце на двоих, и ни при каких обстоятельствах ему не разбиться. Между тем ветер завывал тревожнее прежнего, и внимательный взгляд мог бы распознать в этом предзнаменование непоправимого, но влюбленные были настолько поглощены собственными мыслями, что не замечали ничего, кроме самих себя. Саин чувствовала себя счастливой, не смотря на то, что непонятная дрожь понемногу пробивалась сквозь поверхностное спокойствие. Саин посмотрела на крону могучего кедра, распростершего свои огромные лапы по холодной земле, и вздрогнула.

    – Нет! – воскликнула она так громко и неожиданно, что Гербст, сам того не желая, испугавшись, оттолкнул ее.

    Саин внимательно посмотрела ему в лицо, которое выражало глубокую скорбь и страх. Она видела, что он боится, только не понимала, чего или кого. Но неведению должен был прийти конец, Саин почувствовала знакомое опьянение, почувствовала, что глаза ее загорелись тем отвратительным зеленым светом, который сопровождал все совершенные ею убийства. Зов овладевал ею, и то, что пока еще не свершилось, должно было произойти с минуты на минуты. Гербст первым не выдержал молчания, но сказать что-нибудь он был не в силах, потому только подошел к  застывшей Саин и прильнул к ее красным губам. Она не понимала, что происходит, знала лишь то, что должна убить, но убивать не хотелось – настолько хорошо она чувствовала себя в объятьях любимого человека. Сердце боролось с разумом, и, наверное, разум мог бы одержать победу, и тогда, преданный любовью, Гербст стал бы очередной жертвой безвольной Убийцы. Но, воспользовавшись замешательством Саин, Гербст схватил ее кинжал и вонзил его себе в сердце, после чего замертво упал на мертвую, как и он сам, землю. 

     Она побежала так быстро и стремительно, что любой, встретившийся бы ей на пути, умер от страха при виде ее бешеных светящихся глаз. Но по милости Творца, подобного не произошло, и девушка, обуреваемая невиданными доселе чувствами, неслась стремглав по непроходимым лесам, кстати, хорошо ей знакомым. Вконец выбившись из сил, она упала у ручья и начала жадно пить его воду, которая казалась ей до ужаса безвкусной и совершенно ненужной, но она пила и пила, зная, что это ее последняя вода при жизни. Скрываться больше не было сил, к тому же, Саин прекрасно понимала, что в этом нет никакого смысла, ибо Смерть вездесуща. Необъяснимое горе охватило все существо молодой девушки, когда та посмотрела в сторону города и поняла, что по ее вине ни один житель не сможет больше покинуть его, потому, как Смерть выпустит своих слуг на волю рыскать по лесам в поисках заблудившихся путников, но прежде, чем люди узнают об этой опасности, им придется не мало потерять своих братьев.

    Убийца знала, что должна сделать: убить – убить смерть, чтобы возродить жизнь. Слезы не переставая катились из больших зеленых глаз, теперь уже не сверкавших зловеще, а просто блестевших при свете луны. Она вспомнила о кинжале, который при  бегстве вытащила из груди погибшего, еще раз коснулась острия нежными пальцами, затем осторожно опустила лезвие в воду, прозрачные нитки которой тут же были разбавлены алым цветом крови. Вода перестала течь, и время как будто тоже остановило свой ход. Теперь уже не было слышно ни ветра, ни криков птиц – все как будто замерло в ожидании чуда. Саин еще раз взглянула на луну, будто прощаясь с ней (но забежим немного вперед: так оно и было), сняла с себя всю одежду, бережно сложила ее у кромки воды и медленно, так медленно, как только могла себе позволить, зашла в воду, скрывшись в безвоздушном пространстве.

    Так страшно ей не было никогда, она восхищалась геройством Гербста и была разочарована своей трусостью, которую выдавало тревожное, даже паническое биение сердца. Саин боялась умереть, боялась навсегда раствориться в воздухе, никогда больше не увидеть родную землю. Нужно было действовать...

    Она легла на дно родника, все еще держа в руке острый кинжал, недавно омытый невинной кровью, прошло еще мгновение, и кинжал уже был занесен над бешено стучащим сердцем, словно пытавшимся вырваться из обреченной оболочки. Но вырваться ему было не суждено: проткнутое, оно навсегда замерло в холодной груди.

    Саин уже не видела, что происходило дальше, поскольку душа ее начинала свой путь в небытие. А дальше происходило следующее: слуга Смерти (пока избежим подробных описаний этих существ) прибыл на место, где должен был разобраться с непокорной девушкой, принудив ее вернуться к своему кровавому ремеслу. Но такового не произошло, так как девушка уже простилась со своей жизнью и мертвая лежала на дне холодного ручья. В тот же миг яркий синеватый свет озарил ручей, возле которого в траве что-то неожиданно задвигалось, а после закричало.

    Слуга понял, что опоздал – проклятие снято: душа Убийцы освободилась от многолетнего плена Хозяйки и теперь пребывала в крохотном теле, именуемом ребенком, которое было помещено в невероятно красивую нежно-голубую струящуюся оболочку.

    Слуга не имел права причинять ребенку зло, а потому он бережно поднял это чудо с земли и понес в известном только ему одному направлении. Что было с ребенком дальше – одному Творцу известно, знаем только то, что он рос, и тут следует продолжить уже начатую нами ранее историю.