Отец

В машине было четверо: я, сестра, мать, сестра матери. Снаружи машины -15. Внутри +15. Внутри меня +39. В этот день хоронили бабушку.  Мать отца.  Последний раз я видел ее года три-четыре назад. Хотя живем в 10 минутах езды.  Мы никогда не были близки. Еще дальше стали, когда отец ушел. Прекратились ежедневные звонки в 6-45. Прекратились настойчивые звонки с просьбами подсказать слово в кроссворде. Прекратились бессмысленные звонки с сообщениями о начале программы «Играй, гармонь».
Отца я не видел несколько месяцев. Стоим. Он постарел. Не из-за того, что умерла его мать. Просто постарел. Резко.
Мы стоим и смотрим друг на друга. На двоих одно лицо. На двоих один глаза. Не бывает так похожих и так далеких друг от друга одновременно людей.
Он курит и не говорит про мать. Как будто мы просто встретились на улице. Он рассказывает про то, как ремонтировал станки у себя на работе. Я не слушаю и пытаюсь поймать его глаза. Они мечутся по замерзшей грязи, по укутавшимся в теплые пальто людям, по пьяным и красномордым мужикам, закидывающим могилу ледяной землей.
Отец говорит обо всем, но его голос звучит фоном. Я слушаю, как комья мерзлой глиной бьют о крышку гроба и думаю о том, что, если б не было мороза, сюда вообще невозможно было бы дойти. Отец говорит, но думает совершенно о другом.
Отец говорит, а в его глазах стоят слезы. Я никогда не видел, чтобы отец плакал. Сейчас увидел. Никаких эмоций. Как будто смотришь кино. 
Маленький мужчина в меховой шапке, сдвинутой на затылок, пытается прикурить сигарету от спичек. Пальцы не гнутся на холоде, он никак не может одолеть коробок. Когда это все-таки удается, ветер задувает спичку. Борьба начинается заново.
Я смотрю сквозь него, дрожу то ли от холода, то ли от температуры и думаю о своем. Иногда в моих мыслях появляется и он.
Ему меньше лет. Рубашка расстегнута на груди. Он всегда ее так носил. Говорил, что привычка оставлять незастегнутыми три пуговицы идет еще с флота. Только тельняшки под рубашкой нет. Рыжие волосы не скрывают синей татуировки. Ангелы летают вокруг креста. У него много татуировок. Морячка на левом плече. Водолаз – на правом. Акула на левой ноге. Фрегат – на правой. Я хотел, когда вырасту, тоже набить себе на плече что-нибудь этакое. Отец же весь разрисован. Сейчас по той же самой причине я не хочу этого делать.
Отец  смеется золотыми зубами. От этого его улыбка получается еще более солнечной. Он играет на баяне. Его друг – на гитаре. Поют на два голоса. Обычная картина для всех посиделок, которые проходили в нашем доме.
Бывает, в мыслях появляется первая поездка на стадион. Он решил сделать для меня праздник и вывезти на матч ФК «Ростсельмаш». Мы вообще не следили за выступлениями ростовской команды. Просто хотели поехать, посмотреть вживую на «звезд» московского «Спартака», которых видели только по телевизору. Тихонов, Титов, Бузникин, Филимонов, да много кто. Помню, как мы покупали билеты. На Западную трибуну они были нам не по карману. На Восточную – кончились. Отец решил купить на Северную. Мотивировал тем, что «нормальные ребята покупают туда, интеллигентные». Футбол, видимо, изменил интеллигентов. Либо они покупали кому-нибудь другому. В итоге, на матче первое время мне как-то неудобно было при отце выслушивать такие потоки самых изощренных ругательств. Но отец успокоил. «Футбол без мата, как борщ без томата». Мы не пропускали после ни одного домашнего матча «Ростсельмаша» на протяжении четырех лет, постоянно мониторя новости из стана команды, став настоящими болельщиками. Что бы ни случалось, что бы не происходило, раз в неделю мы ездили на  стадион. Это была НАША традиция. Со своими ритуалами, которые тогда были очень важны. Без них поездку нельзя было считать полной.
Обязательной стала встреча футболистов у входа на стадион. Если повезет, я кому-нибудь пожму руку. Также необходимо было до игры купить семечек и лимонада. Отец не пил на стадионе никогда, хотя вокруг все заливались пивом и чем покрепче. В перерыве наш путь лежал к выходу с территории стадиона. Лимонад просился наружу, и по традиции выпустить его нужно было в парке под дерево. После – купить жирный беляш и вернуться на сектор.
Четыре года. 
В памяти всплывает, как он ходит по комнате, а мать сидит на диване. Я стараюсь посмотреть ему в глаза, но они мечутся по дивану, обоям, сервизу в шкафу… Он тоже мечется по комнате. Просто бесцельно ходит из стороны в сторону. Я не помню, слов, которых он произносил. Отец говорит, а у моей сестры в глазах слезы. Отец говорит и не смотрит на нас. Его голос дрожит. Он как будто задыхается. Он даже начинает заикаться. Каждое слово дается ему с трудом. Он тысячу раз видел подобные сцены в кино. А сам не может подобрать слов так, чтобы это не выглядело, как в кино.
Я молчу. Мать смотрит в окно и кивает головой. Быстро так. Едва уловимые движения. Сестра плачет.
В конце концов, он встает и хлопает дверью. И тишина.
В тот вечер я впервые закурил при матери. Почему-то в один миг я превратился в того, которому это уже можно.
Сейчас мы стояли около могилы бабушки, а он по-прежнему не мог прикурить сигарету. Я чиркнул зажигалкой, он хлопнул меня по руке, кивнул. Я тоже закурил. Когда куришь – необязательно разговаривать. Отличный ход, когда говорить не о чем.
- Ты как домой? Подвезти? - спросил я
- Да я вот на машине доберусь.
Чуть поодаль стояла старая «Волга». За рулем его новый сын. Не родной, приемный. Но сын.
- Ну ладно. Давай тогда.
- Помянуть-то придете?
- Постараюсь, с ног валюсь от температуры.
- Ну ладно. Спасибо, что приехали. Все-таки бабушка, как-никак. Приезжай. А то ведь знаешь как оно….
Отец говорит, и мы вместе идем к машине.  Отец говорит, а я выбираю место, куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться. Отец говорит, а слова растворяются вместе с паром, так и не долетев до меня. Мы жмем руки. Я сажусь в свою машину. Он идет к своей, в которой его ждут. Я уезжаю и только мельком вижу, как отец показывает в мою сторону и что-то говорит водителю.