Светоч Нации

    СВЕТОЧ НАЦИИ

    сказка

    Вызвал как-то Лев к себе Скунса, жившего по причине мерзостного запаха, который он издавал, в дальнем конце леса, и вот что ему сказал:
    – Нехорошо, Скунс, ведешь ты себя, скрываешься от зверей в дальнем конце леса, а тех, кто пытается к тебе подойти, и по-человечески, то есть, прошу прощения, по-звериному поговорить, обгаживаешь с головы до ног. Так сильно обгаживаешь и обмарываешь, что не могут они после этого долго отмыться. Нехорошо все это, Скунс, некрасиво, так добрые звери в нашем лесу не поступают! Пачкун ты, одним словом, Скунс, самый настоящий пачкун, ну да делать нечего, назначаю тебя с завтрашнего утра Светочем Нации!
    – Кем-кем? – залепетал перепутанный Скунс, и начал от страха метить прямо в львиных покоях, так что Лев зажал огромной лапой свой львиный нос, и дальше уже говорил, воротя от Скунса хищную морду. – Кем-кем, ваше величество, назначаете вы меня с завтрашнего утра?
    – Светочем Нации, – ответил ему, воротя морду, Лев, – то есть самым совестливым и чистоплотным зверем в лесу. Таким, на которого все остальные звери стали бы равняться и его благородным помыслам подражать. А ты, со своей стороны, должен печалиться о судьбах зверей и думать высокую думу о путях нашей звериной цивилизации. Одним словом, Скунс, должен ты быть печалователем за всякую хищную и травоядную тварь, и служить всем высоким примером!
    – Да я ведь того, – залепетал испуганно Скунс, – я ведь того, пачкун я, ваше величество! Где надо, и где не надо, там я и пачкаю без разбора и без оглядки. Не гожусь я, ваше величество, на роль печалователя и Светоча Нации!
    – А это уж мне изволь нынче судить, – годишься ты на эту роль, или нет. Тебя вообще никто не спрашивает, мерзкий пачкун, всю берлогу мою львиную пометил и завонял. Иди, и чтобы ноги твоей здесь больше не было видно, а завтра прямо с утра приступай к своим новым обязанностям. Да иди же скорей, а то я совсем задохнусь от твоего мерзкого запаха! – И он так хрипло и зычно рыкнул, что Скунса как ветром сдуло, и он бежал до своего дальнего края леса, не разбирая дороги.
    На следующее утро, проснувшись после кошмарной ночи, во время которой он видел кошмарные сны, Скунс поневоле был вынужден приступить к своим новым обязанностям. По привычке навоняв и напустив ядовитого запаха в разных концах своей скунсьей норы, что служило лучше любого замка и любого засова, ибо звери обходили его нору стороной, пошел он вперед, заставляя себя печаловатися о судьбах зверей. Первым навстречу ему попался шустрый Еж, который спешил по тропинке по своим ежиным делам.
    – Что это, Скунс, ты такой важный сегодня? – спрашивает у него Еж. - Не иначе, как загадил и завонял половину дремучего леса, и радуешься теперь, что звери убегают от тебя, как от чумы?
    – Нет, Еж, – отвечает ему Скунс, – я теперь не воняю, и не гажу, где только можно, а всей своей жизнью доказываю, что я идеальное в лесу существо. Ты, глупый Еж, да и все остальные звери должны отныне считать меня Светочем Нации!
    – Кем-кем? – поперхнулся от удивления Еж, и даже уронил на землю гриб-боровик, который был наколот у него на иголках. – Каким светочем мы должны тебя почитать?
    – Светочем Нации, – терпеливо продолжал объяснять ему Скунс. –Человеком, то есть, прошу прощения, зверем, который в своих помыслах выше и чище всех остальных обитателей леса.
    – Чтобы я, лесной Еж, почитал светочем такого негодного пачкуна? – возмутился труженик-Еж. – Да не бывать такому никогда и ни за какие коврижки! Катись отсюда, покуда цел, а то как исколю тебя своими иголками, и рад не будешь, что встретился на пути!
    – Ах, вот как? – ответил Скунс, и, по привычке подняв свой хвост, выпустил из специальных желез струю такого удивительного аромата, что Еж позабыл про все свои колючки, и немедленно ретировался в какой-то овраг.
    Беседу Ежа и Скунса услышала болтливая Сойка, и немедленно растрезвонила по всему дремучему лесу, что Скунс у них теперь Светоч Нации.
    – Это правильно, это хорошо, – говорил угрюмый Кабан, – потому что живем мы в лесу грязно и гадко, спим в каких-то сырых оврагах, питаемся незрелыми желудями, а иногда и вообще неизвестно чем, чуть ли не мясом и кровью, и нам необходим идеал, на который бы мы все равнялись. Я лично одобряю назначение Скунса Светочем Нации, и собираюсь ему во всем подражать.
    – Ну и дурак же ты, безмозглый Кабан! – резонно возразила ему Лиса. – На кого это ты собираешься равняться и кому подражать? Последнему пачкуну, который своими вонючими железами, находящимися, к тому же, у него под хвостом, загадил и завонял уже половину нашего дремучего леса? Видно, совсем потерял ты, Кабан, свой разум, объевшись в овраге сырыми желудями! Вы как хотите, а я на Скунса равняться не буду!
    – Но ведь должны же быть хоть какие-то идеалы! – возразил Лисе Заяц. – Хоть что-то хорошее и чистое ведь должно же остаться в дремучем лесу? А Скунс хоть и воняет, но, говорят, душа у него честная и возвышенная, и я полностью согласен с нашим батюшкой-Львом, который назначил его на этот ответственный пост!
    – И я согласен, – сказал серый Волк. – А то, понимаешь-ли, зарежешь в стаде десяток овец, сожрешь их без соли, и лежишь себе неделю в норе, переваривая добычу, и считая себя последним негодяем в лесу. А так можно будет равняться на Скунса, который по сравнению со многими просто святой, потому что не убивает никого, а только воняет, да изредка гадит в разных местах.
    – И вовсе он не гадит, господа звери, – поддержал разговор одичавший Осел, – потому что лично для меня Скунс все равно, что святой, а святой, извините, гадить и пачкать просто не может. Предлагаю считать Скунса святым, и согласиться с тем, что он действительно Светоч Нации!
    – Согласны, согласны! – закричали остальные звери. – Согласны с тем, что наш лесной Скунс почти что святой! Согласны с тем, что он Светоч Нации!
    Одна лишь Лиса пыталась возражать, и доказывала, что опасно назначать Светочем Нации какого-то пачкуна, но звери ее не слушали, и распалялись, а также воодушевлялись еще больше.
    – Теперь в нашем лесу грядут решительные перемены! – вещал рогатый Олень. - Потому что есть человек, то есть, прошу прощения, зверь, печалующийся обо всех нас, живущих в грехе, и не думающих ни о чем, как только зимой под снегом расчищать рогами прошлогодний лишайник!
    – Осанна! Осанна! – кричала осатаневшая и впавшая в экстаз Жаба. – Пускай я и ядовитая гадина, и заражаю людей мерзкими бородавками, которые потом ничем не выводятся, но так приятно думать, что есть кто-то лучше и чище тебя, на которого можно взирать, как на небесное божество!
    – А вы знаете, что Скунс вовсе и не гадит везде, где можно, – говорила своей соседке лесная Мышь, – потому что, оказывается, это гадят другие, а нашего доброго Скунса просто оклеветали. Он, правда, выпускает в воздух кое-какие ароматы, но это не что иное, как чистейшие французские духи. Шанель номер пять называется.
    – Какой благородный человек, то есть, прошу прощения, звepь! – отвечала ей соседка. – Это же надо, на свои скромные деньги опрыскивает лес дорогими духами! Нет, я не могу усидеть на месте, сейчас же побегу в соседнюю нору, и расскажу обо всем своей кумушке.
    Короче говоря, совсем преобразился лес от появления в нем Светоча Нации! Как-то даже чище стало в лесу, как-то светлее, и многим казалось, что живут они уже не так мерзко и гадко, как раньше. Ведь есть существо, которое думает и печалуется обо всей нации, которое выше и чище любого зверя в лесу, и которое уже самим фактом своего присутствия рядом с ними облагораживает и очищает любую лесную былинку. Сам Скунс, который к этому времени стал уже академиком, и получал из лап Льва непрерывные медали и ордена, тоже так считал. Он уже был автором нескольких монографий о чудесном житье-бытье в дремучем лесу, которое прекрасно во всех отношениях, потому что дремучий лес – это твоя Отчизна, которая хоть временами и мерзка, и гадка, но ведь ее не выбирают, как и родителей, а, значит, надо в ней жить, и терпеть временные мерзости и непотребства. Сам он от усердия то и дело пускал ядовитые струи из своих ядовитых желез, и так завонял лес, что смрад от этого поднимался кверху густыми столбами дыма. Но, странное дело, звери, охваченные эйфорией обожествления мерзкого пакостника, не замечали этого. Одна лишь Лиса пыталась протестовать, но ее прогнали пинками и щипками в дальний конец леса, и она жила там в скромной избушке, дивясь такому взрыву безумия.
    Слава Скунса все возрастала, он выпустил несколько книг по истории дремучего леса, в которых доказывал, что слаще воздуха своей пусть и мерзкой, пусть и гадкой отчизны, нет ничего на свете; ему поставили при жизни несколько памятников, и даже хотели сделать специальный пантеон, где бы после его кончины можно было поклоняться праху чистейшего зверя в мире. О нем ходили легенды. Так, например, говорили, что Скунс пострадал при прежнем режиме, когда у власти был не нынешний, гуманный Лев, а его предшественник, зверь кровожадный и необычайно злобный. Рассказывали разные необыкновенные истории о том, какой Скунс был в детстве примерный мальчик, как он любил манную кашу, спасал из проруби маленького ребенка и уже тогда задумывался о благе лесного народа. Наконец слава Скунса затмила все достоинства и все рейтинги Льва, и моментально был издан указ, объявляющий с завтрашнего утра Светочем Нации не Скунса, а лесную Гадюку. Многие тут же нашли в Гадюке много редких и необыкновенных достоинств, и уверяли, что она еще больший Светоч, чем опальный Скунс, который, кстати, не перенес неожиданного унижения, и тихо скончался в своей дальней норе, напоследок напустив такого смрада, что в дальнюю часть леса несколько лет никто не ходил. Гадюка же со временем так возгордилась, что, искусав всех подряд, искренне считала себя лучшим гадом в лесу. Ей так же рукоплескали, на нее так же равнялись, она тоже писала книги и монографии, но, впрочем, это уже совсем другая история. О которой Лиса, подводя через несколько лет ее итог, была вынуждена признать:
    – Нет, что ни говори, а все же необходим в лесу Светоч Нации!
    На том и сказке конец.

2004