Смертник

Екатерина Миронова не была готова к такому повороту событий. Пережить развод оказалось намного сложнее, чем она думала. Казалось, бумажная волокита будет отнимать куда больше сил, чем уход мужа, но с каждым днем становилось всё хуже и хуже. Она уже перестала злиться, и теперь начала ужасно скучать. В доме каждая вещь, каждая деталь интерьера напоминала о нем, с каждой мелочью были связаны какие-то воспоминания. Стоило ей только взглянуть на что-либо в квартире – сразу же возникала цепь ассоциаций, которая надолго въедалась в сознание и наводила непреодолимую тоску. В жизни осталась единственная радость – шестилетний сын Лёша. Ребёнок был гораздо больше похож на маму, чем на папу, и нельзя сказать, что Катю этот факт не радовал, особенно сейчас, когда ей было необходимо выкинуть из головы всё, что связано с, уже бывшим, мужем Альбертом.
Говорят, при разводе тяжелее всего приходится детям. К несчастью, женщина убедилась в этом не на словах – Лёша всегда очень переживал из-за ссор родителей, а когда ему сообщили о том, что они расходятся – мальчик вообще долгое время не хотел ни с кем разговаривать. Он закрывался у себя в комнате и часами плакал, отказывался от еды, стал бояться выходить на улицу, тем более общаться со сверстниками. Кроме того, участились случаи сомнамбулизма, что доставляли множество хлопот даже еще до развода. Время, проведенное в детском саду, было для него сущим кошмаром: другие дети дразнили его и были не прочь ударить при любом удобном случае. Он молча терпел все эти издевательства, всё больше замыкаясь в себе. Встревоженные воспитательницы защищали его как могли, но со временем поняли, что уладить Лёшину проблему они не в силах, так как она - сугубо внутренняя. Всё, что оставалось делать – это жаловаться маме и бабушке, которая также проводила много времени с мальчиком, за неимением оного у Кати, работающей на двух работах, дабы прокормить остатки развалившейся семьи. Тем более, после серии конфликтов в саду с детьми и воспитательницами, она вообще перестала его туда водить, и бабушке пришлось практически каждый день присматривать за внуком.

– Привет, моя радость, - нежно протянула только что вошедшая  Катя, увидев, как Лёша бежит к ней из комнаты, радостно постукивая пятками по полу. – Как у тебя дела?
– Привет, хорошо, мы с бабушкой рисовали домики! Хочешь, покажу? Почему ты так долго? – Лёша еще не научился выговаривать «р».
– Я на работе была, как только смогла – сразу пришла за тобой. Ну иди, покажи уже, что ты там нарисовал.
Ребёнок, всё так же радостно стукая пятками, убежал обратно в комнату.
– Привет, доченька. Что там у тебя на работе? – из кухни вышла бабушка.
– Здравствуй. Да что там, всё как всегда. Устала очень. Лёша себя хорошо вёл?
– Не жалуюсь, он у нас вообще парень спокойный. Только спал очень плохо. Причём не кричал, не плакал, не капризничал, а просто лежит и смотрит в потолок. Подремал немножко и попросил покушать, слава Богу, аппетит хороший. Налила ему супа, так он всю тарелку одолел. Потом я ему предложила порисовать, так хоть немного у него настроение поднялось.
– Ну и то хорошо, – Катя удалилась в сторону ванной. После занудного рабочего дня умыться холодной водой всё равно, что в жаркий летний день – дождь.
Женщина включила воду, и, опёршись руками на раковину, уставилась в зеркало. В последнее время она перестала себя узнавать. Яркие, живые, подвижные глаза, что так и излучали энергию, сейчас будто покрылись туманной дымкой. Всё, что теперь в них читалось – усталость. Причём не от работы, не от домашних обязанностей и окружения, а от своего существования в целом. Пустота новой жизни опустила на её лице верхние веки, перекрыв край роговицы, опустила уголки рта. Тёмные круги под глазами не успевали проходить из-за двух работ и постоянного стресса на них. Кате уже лень было ухаживать за волосами, поэтому они потеряли свою пышность. Раннее объёмные, живые локоны теперь потускнели и лежат на лопатках, как выгоревшая летом под палящим солнцем трава. Она перестала носить серьги, перестала пользоваться любым макияжем. Без помады губы постоянно сохли и трескались, что добавляло лицу оттенок бессилия.
Набрав полные ладони ледяной воды, Катя умылась и снова подняла взгляд к зеркалу. Немного освежившись, она взяла полотенце и вытерла воду с лица. В ванную забежал её сын с листком бумаги.
– Мам, посмотри, что я нарисовал! Смотри – это наш дом, это деревья, это я, ты и папа, – тыкая пальцем в лист с детскими каракулями, Лёша оживлённо демонстрировал свои способности к рисованию.
Лишнее напоминание о бывшем муже могло Кате испортить настроение на весь день, тем более из уст сына, так переживающего по поводу отсутствия отца. Но она уже привыкла к этому и воспринимала затянувшуюся депрессию как должное. Нахлынувшие воспоминания об Альберте вытеснили восприятие, и Катя, сама того не замечая, стала просто поддакивать сыну. Когда же тот закончил, она кивнула и пошла на кухню.
– Хочешь чаю? – спросила бабушка, увидев дочь.
– Да, пожалуй.
После небольшой задумчивой паузы, наливая в чашку чай, Виктория Сергеевна спросила, немного приглушённым голосом:
– Как настроение?
– Нормально, – лаконичность ответа обусловлена пониманием повода вопроса и нежеланием разговаривать на эту тему.
– Я вижу… – сарказм прозвучал обиженно. – Никак не можешь его забыть? – не дождавшись ответа, она продолжила. – Кать… Жизнь не стоит на месте. И мы должны успевать за ней. Нужно жить дальше, выкинь ты его из своей головы. Ты еще молода, найдешь еще своё счастье. В мире еще столько холостых мужчин!
– Мам, я не хочу ничего другого. Мне хорошо так, как есть, я не хочу уже ничего менять, – перебила её Катя.
Виктория Сергеевна на секунду призадумалась.
– А Игорь? Вполне представительный молодой человек, к тому же не женат.
– Перестань. Игорь мне просто друг. Я уже сказала, я отлично чувствую себя одна.
– Ты же убьёшь себя так! Зачем же так издеваться над собой? На тебя больно смотреть.
– Всё хорошо.
Понимая, что ничем помочь дочери нельзя и что её слова бесполезны, Виктория Сергеевна молча подала чай и села напротив. Но увидев, как нервно Катя его пьёт, всё же сказала, еще более тихо:
– Извини, я знаю, ты не любишь об этом говорить, но мне, как матери, очень неприятно смотреть, как ты себя гробишь.
– Не волнуйся за меня. Я нормально себя чувствую.
Немного подумав, она добавила:
– По крайней мере, хуже уже, наверное, некуда, – с этими словами Катя встала из-за стола.
– Ты куда?
– Чай горячий, пусть остынет.
Причина была в другом, и бабушка поняла это, увидев, что её дочь уже помогает Лёше одеться.
– Кать, я тебя обидела чем-то? – Ответа не последовало. – Кать…
– Я приведу тебе его завтра, ты сможешь с ним посидеть?
– Да, конечно. Только позвони сначала, а то я могу выйти за продуктами.
– Хорошо, я позвоню.
К этому времени Катя успела уже обуться и надеть дублёнку. Поцеловав маму в щёку, сказала:
– Мы пошли, спасибо за чай. Пока.
– Ты ведь его даже не допила, – начала Виктория Сергеевна, но, увидев, как Катя уже открыла дверь, смирённо попрощалась. – Ладно, до завтра.
Выйдя на улицу, Лёша спросил:
– Мам, а почему мы не остались у бабушки? Вы с ней поругались?
– Нет, что ты, я просто устала очень, хочу уже прийти домой  и отдохнуть. А ты хотел еще погулять? Завтра будешь там весь день.
– Мам, а почему ты такая грустная?
– Не задавай глупые вопросы, иди молча, – нервно ответила Катя, дёрнув сына за руку.
Последующая ночь была на редкость беспокойной. Кате необходимо было выспаться перед тяжёлым рабочим днём, но Лёша ей этого не позволил. Полночи он капризничал, спать совершенно не хотел. Часам к четырём утра всё же сдался, когда мама совсем выбилась из сил, и, увидев, что ребёнок закрыл глаза и стал мирно сопеть маленьким носиком, сама легла в постель и мгновенно уснула.
Сны в состоянии такой усталости запоминаются редко. Но эта ночь оказалась исключением.
Мужчина, возрастом лет за шестьдесят, сидел за столом, накрытом всевозможными блюдами. Вся картина отдавала атмосферой средневековья: на голове его красовалась золотая корона, сам был одет в шикарное красочное одеяние, напоминающее шубу образца нашего времени, но с огромным количеством драгоценных и полудрагоценных украшений. Вокруг мужчины находилась его свита – такие же аристократы, но в менее богатой одежде. Самое броское и удивительное – это взгляд короля, или царя, или кем он еще мог быть в соответствии с окружающей его обстановкой. Лицо было ужасающим. Причём не за счёт его черт, а за счёт его выражения и эмоций, что на нём читались. Сквозь это скопление морщин и щетины смотрела какая-то животная, неподвластная сознательному контролю, ярость, и наполовину с ней – крайне эгоистичная насмешка над всем окружающим. Через эту кривую улыбку виднелся неполный набор больных зубов и влажный, подвижный язык. Грубым, дрожащим голосом мужчина непрестанно повторял единственную фразу: «Убейте его».
Перед столом происходило нечто странное, за чем все находящиеся в помещении с глубоким интересом наблюдали: всё видимое пространство напоминало камеру пыток. Откуда-то сверху упало чьё-то тело, но резко повисло в воздухе, так как шея его была плотно перевязана петлёй. Несколько раз качнувшись, труп выскользнул из петли прямо на дыбу. Фантастическим образом он мгновенно оказался закреплённым за запястья и стопы. С громким треском дыба начала растягиваться. К звуку треска древесины добавился хруст костей и разрыва тканей. В один момент дыба развалилась на части, и тело оказалось на следующем орудии пыток, что напоминало колесо с зубцами. Мученик прикреплялся ко внешней стороне этого колеса, и, по мере его вращения, зажимался между зубцами нижней части устройства, одновременно раздирая кожу и перемалывая кости. Затем тело четвертовали, но оно оказалось целым уже на следующей пытке – тесной камере с шипами. Захлопнувшаяся дверь проткнула его насквозь сотней гвоздей.
Тело продолжало метаться от пытки к пытке, где его растягивали, разрезали, рубали, давили, сжигали, но оно всегда оставалось целым. Всё с таким же идиотско-брутальным взглядом за этим наблюдал король, всё так же яростно требуя его смерти.
Катя проснулась в холодном поту, резко поднявшись с постели от испуга. Она решила выйти на кухню, глотнуть воды. Но по дороге заметила, что дверь в комнату Лёши открыта, хотя Катя всегда её с вечера закрывает. Женщина в спешке направилась проверить, всё ли в порядке, но оказалось, что не всё. Лёши в комнате она не обнаружила.
– Чёрт, ну опять он ушёл! – раздражённо сказала она в ночную пустоту и, быстро накинув куртку, вышла во двор.
Обычно Лёша не ходил дальше двора, и Катя уже привыкла забирать его, спящего, с улицы домой. Но в этот раз ребёнка рядом не оказалось. Она, не медля, набрала номер на мобильном.
– Мама, Лёша опять ушёл во сне, я обыскала весь двор, но его нигде нет! Я не знаю, где его искать, помоги мне его найти.
– Когда он ушёл? – голос Виктории Сергеевны был сонным и вялым.
– Ну что за вопросы, откуда я знаю? Я только что проснулась, а его нет. Он не мог далеко уйти, одевайся, будем искать. Ты иди в сторону Латвийской, я в обратную пойду.
– Хорошо, сейчас выхожу.
После часа поисков Кате ужалось обнаружить сына. Тот стоял напротив мрачного здания городской тюрьмы. Она подошла к нему, но будить не стала, так как обычно это очень пугает лунатиков. Ребёнок что-то бормотал себе под нос. Прислушавшись, Катя поняла, что Лёша повторяет одно и то же: «Камера Б-39». Аккуратно его развернув, Катя медленно повела его домой.

Следующие несколько дней женщина думала о смысле бормотания Лёши. Та самая камера Б-39 не давала ей покоя. Любопытство заставило позвонить в ту тюрьму, возле которой она нашла ночью сына.
– Областная тюрьма, – голос девушки был на удивление женственным, как для работницы такого учреждения.
– Здравствуйте, скажите пожалуйста, могу ли я узнать у вас на счёт камеры Б-39? – Катя не знала, существует ли такая камера вообще.
– Что именно вам нужно?
– Имена заключённых.
– Это сектор особо строгого режима, камеры все одиночные. Сейчас посмотрю, подождите минутку, - после непродолжительного молчания последовал вопрос. – А вы кем являетесь заключённому?
Существует. Вот так совпадение. «Врать, так до конца» – Решила Катя.
– Я его сестра. Двоюродная. Я только недавно узнала, что у меня есть брат.
– И что же, вы не знаете имя своего брата? – в голосе девушки на другом конце провода послышалось недоверие, но, в любом случае, ей было абсолютно всё равно.
– Мне сообщили только номер камеры. Так уж получилось.
– Ярослав Миронов. Отбывает пожизненное заключение по статье 105 уголовного кодекса России, пункты а, в, г, д. Не обижайтесь, но я за девять лет работы в этой тюрьме таких больных «клиентов» не встречала.
– А что же он натворил?
– Серийный убийца. Следствие доказало его причастие к 17 смертям, большинство из них – дети и беременные женщины. Правда, сам он признаётся, по меньшей мере, в сорока убийствах.
– Как вы сказали, его фамилия – Миронов?
– По его словам. У него нет никаких документов, подтверждающих личность, а вы – первая из его родственников, кто с нами связался.
– Миронов… – Кате показалось странным, даже в некоторой степени пугающим еще одно совпадение. Мало того, что камера со слов спящего Лёши – настоящая, так там еще и однофамилец сидит. Из всех заключённых в этой тюрьме, Лёша бредил во сне именно о нём. – Скажите, а с ним можно увидеться?
– А вы уверены, что вам это нужно? От его жертв не осталось, практически, ничего, а то, что он рассказывал следствию о своих действиях – повергает здорового человека в шок. Вы знаете, у меня язык не повернётся пересказать все эти гадости.
– Нужно, – Катя сама еще не понимала зачем, но внезапно проснувшееся любопытство подавило все страхи.
– Ну, если так, то вам, в некотором роде, повезло. Сейчас администрация решает, куда его определить – в психбольницу, или, всё же, оставить здесь, поэтому по официальным бумагам он ни там, ни там. А добиться свидания со смертником, если вы понимаете, очень тяжело. Я вам дам администратора блока Б, где находится ваш брат, обсудите это с ним.
Руководствуясь всё тем же любопытством, Катя договорилась о свидании с Ярославом. В следующие несколько дней до встречи со смертником она пыталась найти в себе хоть какую-то причину спонтанно появившегося желания поговорить с этим человеком, но тщетно. Катю очень удивляло отсутствие беспокойства о предстоящем событии – как ему представиться, что ему сказать о цели визита, о чём вообще можно говорить с этим маньяком. Хоть она его и близко не видела и узнала о его существовании буквально пару дней назад, Ярослав не казался ей чужим человеком. Складывалось ощущение, что он ей очень близкий друг, а возможно даже действительно брат, сестрой которого она представилась.
Настал день свидания. Катя села перед толстым пуленепробиваемым стеклом. Через него она наблюдала, как двое весьма высоких, широкоплечих милиционера вели человека в наручниках. После небрежного толчка одного из конвоиров этот человек сел на стул напротив Кати. Наконец-то она смогла увидеть, как выглядит тот самый Ярослав Миронов, о котором она думала в последние дни.
Внешний вид Ярослава совершенно нехарактерен для заключённого, тем более осуждённого за такие аморальные преступления. Чистые волосы аккуратно зачёсаны набок, как у стереотипной профессуры, светлые глаза выражали, на удивление, очень благородный взгляд, без единой доли лукавства или лицемерия, и, что больше всего поразило его названную сестру, это его улыбка. Лёгкая, непринуждённая улыбка на тонких губах излучала доброту и приветливость. В целом, если бы не чёрный комбинезон с номером заключённого-смертника, он вполне мог походить на молодого преподавателя одного из престижнейших ВУЗов Швейцарии или Англии, особенно если его представить в костюме с галстуком.
Удивлённая Катя стала лихорадочно перебирать слова в голове, пытаясь подобрать фразу для завязки разговора, но Ярослав первым заговорил. Спокойным, тихим, мягким голосом, что весьма шёл к его внешнему виду, он почтительно поздоровался.
– Здравствуй, – уголки его рта чуть шире растянули улыбку.
– Привет, – женщина растерялась, но усилием воли всё же взяла над собой контроль и, решив отбросить всю лирику и перейти сразу к делу, продолжила после небольшой неловкой паузы. – Это может показаться странным, но мне кажется, что мы знакомы. Как вы думаете, это возможно?
– Глубоко в этом сомневаюсь. Я вас первый раз вижу. Может быть, вы что-то перепутали? – всё с той же неизменной улыбкой ответил Ярослав.
Его слова развеяли любую надежду Кати на то, что её с этим заключённым связывает что-то больше одной фамилии, и только сейчас она поняла, насколько глупой была идея выяснить это.
– Наверное, было ошибкой приходить сюда, – почувствовав довольно сильную неловкость, она встала со стула и уже хотела выйти не оглядываясь из комнаты, но голос смертника остановил её.
 – Лёша в порядке?
– Что? – столь сильное удивление приглушило голос женщины.
– Ну, мало ли… Лунатики часто получают увечья во время своих походов во сне, несмотря на то, что бытует мнение, мол, они могут ходить по шоссе и их не собьют, ходить по стройке и… – он не успел договорить, так как Катя его перебила.
– Откуда ты знаешь? – материнский инстинкт добавил нотки агрессии в вопрос.
– Оттуда, откуда и ты, – этот ответ показался Кате издевкой, хоть изначально таковым и не являлся. 
– Кто ты?
– Кто я? Такой же человек, как и ты.
– Откуда ты знаешь моего сына?
– Я уже ответил. Хотя, я думаю, не этот вопрос должен тебя интересовать в первую очередь.
– А какой же?
– Тебе виднее. Я не буду решать ничего за тебя. Я на тебя если и влияю, то лишь косвенно.
– Что это значит?
– По-моему, ты задаёшь слишком много вопросов. Тем более что не на все я могу дать ответ. Я всего лишь один из цветов радуги, я не обязан знать, как преломляются остальные лучи света в призме, превращаясь в белый.
– Слушай, мне не до шуток, ответь на мой вопрос.
– Во-первых, вопросов было несколько. Во-вторых, ответ не зависит от того, сколько раз ты спросишь. В-третьих, если тебе просто нужно поговорить, то это не ко мне.
– Откуда ты знаешь моего сына? – еще более командным тоном спросила Катя.
– Очень не люблю общаться с людьми, которые меня не слушают. Спроси ты хоть сотню раз, ничего нового я не узнаю и, соответственно, тебе не расскажу. Но смею предположить, что Лёша сам тебе расскажет. Сама подумай: если он меня нашёл, и это была не случайность, то постепенно он будет узнавать обо мне всё больше и больше. Хотя я думаю, что эти знания ему совершенно ни к чему, и вообще – в твоих интересах скрыть меня от него. Всей человечностью, что диффундировала в меня из моего второго «я», желаю держать наш с тобой секрет под семью замками. Я знаю, тебе не привыкать, но всё же, всякое бывает.
– Твою ж мать, ты можешь говорить прямо, без загадок, как нормальный человек? – Катя стала выходить из себя. Вся эта конспирация мыслей со стороны Ярослава казалась ей насмешкой.
– Расслабься, зачем так кипятиться? Агрессия – не твоя прерогатива. Мне кажется странным, что ты ждёшь от меня «нормального» отношения, когда знаешь, где я нахожусь, и за какие заслуги меня здесь держат.
– Да-да, я слышала о твоих подвигах. Молодец, похвальные достижения.
– Какой прямолинейный и глупый сарказм! С твоим-то уровнем интеллекта следовало бы избегать такой банальщины.
– Ты не можешь так меня оценивать, мы не знакомы.
– Нас не познакомили, – загадочно подкорректировал Ярослав. – Я бы так сказал.
Пытаясь успокоиться, Катя вздохнула, что вышло весьма нервно и с лёгким дрожанием. Подумав несколько мгновений, спокойным и тихим голосом она сказала:
– Я так поняла, разговор у нас не получиться.
Раздражённая женщина поднялась со стула и направилась к выходу.
– До встречи, – мягко и до цинизма приветливо бросил ей в спину смертник.

Два с лишним месяца прошли относительно спокойно. Лёша спал крепко, приступов сомнамбулизма у него не было. Катя всё так же большую часть времени проводила на работе, из-за чего она не успевала замечать, как проходят дни в этой городской суете. Однообразная работа делает каждый день календаря идентичным предыдущему, и когда Катя, уставшая и не имеющая никаких признаков настроения, приходит домой, ложится в постель и перед сном смотрит в потолок, воспоминания из этих рабочих дней пролетают у неё перед глазами, как лопасти у турбины самолёта – сливаются в один круговорот, и по отдельности их сосчитать, или даже идентифицировать становится невозможным. Нынешняя жизнь представлялась ей как старый-престарый фильм времён рассвета кинематографа, причём не своими чёрно-белыми оттенками, но особой оригинальной атмосферой, складывающейся за счёт медленной смены кадров, когда видно по отдельности каждую фотографию, и фортепианной музыкой, что, помимо сюжета, скрепляет всю эту структуру воедино. Один кадр – это как один день, а музыка – как усталость, которая пронизывает каждую секунду жизни и становится верным другом по несчастью. Другом, который тебя никогда не оставит.
После очередного сеанса наблюдения потолка, Кате приснился сон. Удивительными в нём были две вещи: отсутствие людей, что во снах является редкостью, и перевоплощение в довольно неожиданный предмет – костёр.
Не огонь пожирает ночную тьму пламенными языками, но тьма, сладостно и игриво запускает свои скользкие щупальца в несчастный очаг тепла, где они грациозно извиваются, и каждое из них молниеносно, но в то же время нежно, устремляется в центр пылающего костра, и так же плавно возвращаются в материнское лоно мрака. Ночь кажется невообразимо большим моллюском, чья плоть тяжелее ртути, беззвёздное небо представляется одной огромной опухолью, ибо поверхность грозовых облаков составляет такие же уродливые волдыри и морщины, как поверхность саркомы в окоченевшем трупе, кожа которого приняла свинцовый оттенок. Ветви голых деревьев пронизывают эту патологическую плоть сеткой сосудов, по которым циркулирует плотная чёрная жидкость, что питает эту опухоль. Каждое дерево высасывает своими корнями чернь из недр земли и, проходя вверх по стволу , она заставляет кору опадать, древесину – сохнуть и трескаться, а сами ветви превращаются в подобие пальцев ведьмы – тонких, ссохшихся, морщинистых, угловатых и кривых. И руки этой ведьмы колдуют над непрерывным ростом этой саркомы.
Она чувствует каждое прикосновение мрака, и это становится похожим на сильный порыв ветра в лютый мороз. Она чувствует жгучую боль по мере угасания под натиском этих чёрных щупалец. Она чувствует, как выделяемая ими слизь течёт по раскалённому углю, превращаясь в зловонный пар. Она окончательно затухает в ночи под хороводом жутких деревьев.
После того, как погас последний уголёк, Катя проснулась. Сонно вздохнув, она поднялась с постели и подошла к окну. За окном совершенно пусто: ни одного прохожего, ни одной машины. Только одинокие фонари, освещающие безлюдную улицу, придавали хоть немного жизни этому пейзажу. В сумеречной тишине послышался гул сирен то ли скорой, то ли пожарной. Катя взглянула на часы, стоящие на столе. В отблеске слабого света стрелки указали на полпятого. Женщина протёрла ладонями лицо. Громко выдохнув, она пошла в детскую, проверить, как там Лёша.
Но там её ждал весьма неприятный сюрприз – сына в кровати не оказалось. От неожиданности и испуга, Катя выкрикнула его имя, и, моментально схватившись руками за стену, чувствуя, как пол уходит из-под её ног. Это далеко не первый случай ночной пропажи, но каждый очень изматывал ей нервы, и каждый раз она пугалась не на шутку. Судорожно дыша, Катя взяла телефон и дрожащими пальцами набрала телефон мамы. Короткие гудки. Полпятого утра! Катя бросила трубку на кровать и вслух высказала своё чересчур эмоциональное недовольство по поводу несвоевременного отключения телефона. Закон подлости, чёрт бы его побрал. Вмиг одевшись, она выскочила из подъезда и побежала к бабушке Лёши, надеясь у неё получить помощь в поисках. Чем ближе она подходила, тем сильнее чувствовался в воздухе запах дыма, на что женщина не обратила внимания, равно как и на две пожарные машины, обогнавшие её. Только когда она увидела столб чёрного дыма примерно над домом её мамы, Катю охватило беспокойство. Ускорив шаг, она в течении минуты увидела причину происходящего, и, к несчастью, беспокойство оправдалось. Четвёртый этаж был охвачен огнём. Под домом столпились пожарные, врачи, милиция, и, конечно же, глупо охающие раззявы. Кто-то кричал на счёт материальных потерь. Шум брандспойтов разбавлял сочный профессиональный мат пожарников. Сонный участковый пытался разогнать столпившихся жителей соседних домов.
Катя не верила в происходящее. То, что она увидела, свалилось ей, как снег на голову, причём, в середине августа. Всё казалось обычным ночным кошмаром. Но, к сожалению, она осознавала, что ущипнув себя – не проснётся.
Невдалеке она увидела фигуру ребёнка, стоявшего возле дерева. За всей суматохой никто и не заметил одинокого мальчика, тихо наблюдавшего за происходящим. В отблесках огня и мигалок, Катя узнала своего сына, и немедленно подбежала к нему.
  – Лёша! Сынок, ты в порядке? – резко присев на колено, женщина обняла его.
– Мама, пошли домой, я замёрз.
– Как ты здесь очутился? Сейчас, маленький, сейчас идём.
– Я проснулся и увидел огонь. Это квартира бабушки. С ней всё в порядке?
Катя, молча взяв сына за руку, подбежала к участковому.
– Что здесь случилось? Там же моя мама!
– Соседи вызвали пожарных, когда почуяли запах дыма. Не волнуйтесь, наряд спасателей уже там. Причина пока не известна.
Катя побежала в сторону подъезда, но милиционер остановил её.
– Куда вы, там сейчас очень опасно! Я же сказал, спасатели уже там.
– Пустите, мне нужно туда! – Катя пыталась вырваться, но участковый крепко держал её за руку.
– Когда утихнет пожар – пойдёте, а сейчас там делать нечего, успокойтесь.
Она всё же послушалась, и, схватившись руками за свои волосы, стала испуганно наблюдать, как в окна горящей квартиры заливали воду из брандспойтов. Вскоре из подъезда вышли четверо спасателей. Двое из них волокли женщину, похоже, она была без сознания.
– Мама! – Катя бросилась к ним, но её опередила бригада фельдшеров, что не позволило ей приблизиться. Женщину погрузили на носилки. Фельдшер проверил пульс, дыхание и реакцию зрачков на свет. Всё дало отрицательные результаты.
– Похоже, она мертва. Скорее всего, задохнулась чадным газом, да и большой процент ожогов, я думаю, процентов восемьдесят.
Услышав это, Катя всё же нашла в себе силы растолкать врачей и приблизиться к обожжённому телу своей матери. Викторию Сергеевну аккуратно, но оперативно и быстро, занесли в машину скорой помощи для дальнейших диагностик и реанимационных мероприятий, ведь, несмотря на то, что всё указывает на смерть, по правилам фельдшера должны еще полчаса пытаться её откачать.
– Нет, нет, этого не может быть! – схватив парня в оранжевой униформе, она принялась кричать. – Вы должны что-нибудь сделать! Заберите её в больницу, она будет жить! Вы же врачи, помогите ей!
– Мне очень жаль, – безразличным тоном, лишь с лёгким намёком на сочувствие, ответил фельдшер.
Обессиленная Катя упала на землю. Бормоча что-то невнятное себе под нос, она так и осталась сидеть, пока сонные медсёстры не помогли ей устроиться на лавочку неподалёку.

Вскоре после пожара были назначены похороны. Погода стояла весьма нестереотипная как для такого мероприятия: солнце ослепительно светило из глубин небесной лазури, незапятнанной ни одним облачком. Листья на деревьях оцепенели в каменном бездвижьи, так как на улице не было ни единого намёка на ветер – воздух был парализован. Вся процессия сопровождалась радостным и весёлым пением птиц в кронах деревьев, застывших над кладбищем. Эта симфония природы ярко контрастировала с рыданием облачённых во всё чёрное гостей. Катя наблюдала за всем происходящим, уединившись недалеко от гроба на лавочке. Она была, наверное, единственной представительницей женского пола на похоронах, не проронившей ни единой слезы. За последние пару дней её эмоции иссякли, всё чувства высохли, как высыхает вода в старых, забытых всеми колодцах. Ей казалось циничным такое безразличие на похоронах родной матери со своей стороны, но после всех пролитых слёз выдавить из себя что-то еще – бесполезно. Душа высохла, подобно брошенному на проезжую часть цветку. Пропитавшись выхлопными газами, он погиб, как погибла душа Екатерины Мироновой, пропитанная постоянными стрессами.
Рядом на лавочку сел Игорь – близкий друг Кати.
– А ты всё здесь сидишь? Может, пойдём поближе?
– Нет, не хочу, – тихим, безразличным голосом ответила Катя, даже не посмотрев в сторону собеседника.
Игорь вздохнул.
– Я разговаривал с пожарными и участковым. Первые сказали, что это поджог. Второй сказал, что соседка видела Лёшу у двери твоей мамы как раз до пожара.
– Ты хочешь сказать, что это Лёша сделал?
– У милиции есть неопровержимые доказательства. Его участие подтверждается показаниями той самой соседки и результатами пожарной экспертизы.
– Он не мог. Ему же всего шесть лет!
– Возможно, во сне. Я слышал о таких случаях.
– Я всё равно в это не поверю.
– Дело твоё. Я сам сомневаюсь, но я должен был сказать тебе.
– Я понимаю. Спасибо.
Молодой человек еще немного посидел рядом, и затем, намереваясь уйти, сказал:
– Ладно, не буду тебе мешать. Думаю, тебе хотелось бы остаться наедине со своими мыслями.
– Да, пожалуй.
– Тогда подойдёшь, когда будут опускать гроб.
Катя утвердительно кивнула, и, когда Игорь ушёл, лишь молча провела его взглядом.

Следующее событие произошло вечером, после похорон, и заключалось в телефонном звонке от Анны Константиновны, матери лучшей подруги Кати – Елены. Беспокойный, заплаканный голос в телефонной трубке разбудил Катю после очередной дозы снотворного.
– Катенька, привет.
– Да, Анна Константиновна, добрый вечер.
– Я тебе звоню, чтобы это, что, – дрожащий голос женщины нервно запинался. – Прими мои соболезнования, я слышала, что случилось.
– Спасибо вам. Переживём, ничего страшного. Почему вы плачете? У вас что-то произошло?
– Да, – собеседница заплакала навзрыд. – Леночка… Её больше нет.
– Как? В смысле?
– Она разбилась в аварии.
– Когда?
– Позавчера утром. Она ехала на работу и врезалась в стену на полной скорости. В милиции сказали, что кто-то спустил тормозную жидкость, и она просто не смогла затормозить.
– Кто это мог сделать?
– Они не знают. Никаких следов не осталось. Единственное, кто-то ночью видел возле её гаража маленького мальчика в пижаме, это всё подозрительное, что произошло, мне так сказали.
– Может, это была случайная поломка?
– В милиции сказали, что экспертиза не может ошибаться. Я не понимаю, кто это мог сделать, и зачем? Леночка никому ничего плохого не сделала, кому это понадобилось? Она была очень мирной девочкой, и врагов у неё никогда не было.
– Да… – Катя вздохнула. – Ну а кто видел этого мальчика?
– Я не знаю, соседи. Милиция опрашивала всех в округе.
– А как они его описали? – Катя сразу подумала о Лёше, но виду, естественно, не подала, к тому же, ввиду того, что Анна Константиновна не знала о приступах сомнамбулизма у её сына.
– Ничего такого мне не говорили. Просто – мальчик в пижаме, крутился возле гаража. Но ребёнок же не мог спустить тормозную жидкость?
– Так а кто кроме него?
– В том-то и дело, что больше никого и близко не видели. Катюш, послезавтра будет похорон. Я надеюсь, ты придёшь?
– Да, конечно приду.
– Если не хочешь – я тебя прекрасно понимаю, возможно, слишком много похорон за неделю…
– Ничего, я приду.
– Хорошо, тогда я буду ждать. Всё, не буду отнимать твоё время, тем более уже поздно. Отдыхай, спокойной ночи тебе.
– Спокойной ночи, Анна Константиновна. До свидания.
Положив трубку, Катя выпила еще одну таблетку снотворного, так как хорошо понимала, что сон ей не светит. Вскоре оно начало действовать и она, всё же, уснула. Ночью е посетил очередной странный сон, состоящий из отдельных образов, соединённых подсознанием.
Она плавно летала от дома к дому, забирая то, потерю чего меньше всего ожидали. Тень её крыльев покрывала то, что не верило в её существование. Она скрывалась в ветвях наивысших сосен, молча наблюдая за моими похоронами. Она сливалась со звёздами, она падала дождём, растворяя в себе уголь сгоревшего дома. Она шагала по ночной земле, оставляя серебряные отблески лунного света, осторожно обходя чёрные, сухие ветви мёртвых деревьев в лесной чаще. Она поднималась тяжёлым паром из холодной почвы. Одинокий, голодный, замёрзший волк ненароком ловил её отражение в своих гордых глазах. Она устало двигала ветви деревьев, заставляя их периодически склонятся к земле. Она расходилась эхом отчаянного крика ребёнка, потерявшегося ночью в лесу. Она судорожно колыхала огонь на забытых могилах. Она покрывала дрожащей рябью гладь холодного озера, она растворяла собой болезненное отражение месяца на зеркальной поверхности воды. Она опускалась туманом, что медленно, но жадно обволакивал своими скользкими щупальцами стволы сухих деревьев. Она стекала жгучими слезами по щекам исхудавшей вдовы, что оплакивала усопшего любимого мужа, сидя в безнадежном одиночестве возле угасающей печи. Она хлопала крыльями ворон, что устроили себе гнездо в разваленной хижине у скелетов умерших хозяев. Через забытые тропы под нависающими ветвями берез, под чёрным небом, под сверкающими звёздами, сквозь болота и леса, через реки и обрывы, она манила к себе маленькими огоньками живого поселения на горизонте.
Проснувшись, Катя бездумно уставилась в потолок. Больше уснуть она не смогла. Но вскоре голову стали посещать мысли о связи Лёши с пожаром и аварией. Где-то в глубине души женщина понимала, что он вполне мог это сделать, но согласиться с этим она никак не могла. Что им управляло? Что заставило его поджечь дом бабушки и навлечь смерть на Лену?
Внезапно она вспомнила слова своего недавнего знакомого: «желаю тебе держать наш маленький секрет под семью замками». Что он имел ввиду, когда говорил, что Лёша сам всё расскажет? И откуда, в конце концов, смертник знает имя моего сына? Кто он вообще такой и как влияет на Лёшу?
Не раздумывая и не смотря на время, Катя позвонила в тюрьму и снова договорилась о свидании с Ярославом. Поскольку она не хотела больше лежать, глядя в потолок, вышла на кухню. Женщина чувствовала, что эмоциональный резерв стал восстанавливаться. Усталое безразличие сменилось давящим, удручающим чувством, словно её парализованное тело положили в слишком тесный гроб. Беспокойство граничило с отчаянием. Время стало тянуться ужасно долго. Мысли в голове стали сменяться с еще большей скоростью, каждая из которых угнетала больше предыдущей, что своей скованностью и подавлением гармонично сливались с ощущением преждевременного помещения в гроб – каждая эта мысль была грудой земли, под которой могильщики его закапывают. Каждый звук был каплей в котле паники, что закипал в душе у женщины.
Я вижу звук тикающих часов за моей спиной. Чёрные вспышки перед глазами отсчитывают секунды. Звук стекающей жидкости. Фреон течёт в моём позвоночнике, а не в конденсаторе холодильника. Это не шум водопроводных труб, а шум ликвора в желудочках моего мозга. Высокий, продолжительный писк в голове – это паутина, в которой я подвешена. Иммобилизируя меня,  она пронизывает пустое пространство, вакуум, в котором я плыву.
Когда Катя зашла в зал для свиданий, Ярослав уже ждал её.
– Ну, здравствуй опять. Я смотрю, ты зачастила ко мне, – смертник сидел с неизменной улыбкой.
– Кто ты? Хватит надо мною издеваться, скажи мне, как ты влияешь на Лёшу? – никаких длительных вступлений, риторик и любезностей Катя из себя не выдавливала.
– Я тебе уже отвечал на подобные вопросы. Что именно тебя интересует?
– Это ты управляешь Лёшей во сне? – Катя сама не верила и представить не могла, как это возможно; её врождённый скептицизм заставлял подумывать о том, не сошла ли она с ума.
– Пусть даже так, ты этого не признаешь, и, тем более, не поверишь. Такое нереально, не правда ли?
– Я не знаю. Не знаю, во что мне верить. Я уже не знаю, что – реальность, а что – плоды моего воображения.
– По-твоему, воображение не реально? Не стоит недооценивать силу сознания, ведь оно – процесс далеко не внутренний. Мышление влияет не только на поступки, но и на окружающий мир. То, что не поддаётся физическим законам, поддаётся сознанию.
– К чему ты ведёшь?
– Ни к чему. Я отвечаю на твой вопрос. Если тебе не интересно, я продолжать не буду.
– Продолжай. Я слушаю.
Ярослав подпёр рукой голову и задумчиво опустил взгляд.
– Рождение человека – заключение его в ментальную тюрьму, строгость которой усиливается с каждым днём жизни. Люди имеют три оболочки – три ограждения в этой тюрьме. Первая – это физическое тело. Его потребности сковывают мышление, как наручники сковывают руки, заставляя отвлекаться на голод, жажду, боль, дискомфорт. Вторая оболочка – привязанности. Человек тратит слишком много сил, энергии и времени на то, к чему он привязан. Эта оболочка – как четыре стены камеры – любовь, дружба, воспоминания о прошлом и забота о будущем. На протяжении жизни человек сам строит эти стены из кирпичей, скреплённых страхом материальных утрат. К этим потерям можно отнести не только деньги или имущество, но и жизни родственников, друзей, самого себя, в конце концов, ведь человеческий организм и все процессы, в нём происходящие, состоят из материи. Наконец, третья оболочка, внешняя. Социум. Ты ограничиваешь себя во многом, руководствуясь страхом непонимания и насмешек других людей, делая рамки общества своими собственными. Тут же – этические и моральные принципы, которые придают твоей душе такую форму, что точно совпадает с формой свободной ячейки общества, как в детских пазлах. Третья оболочка сознания – внешняя стена ментального изолятора, где кирпичи – это правила и законы, а колючая проволока, венчающая эту могилу мышления – мнения отдельных людей.
– И какая здесь связь? – спросила Катя после возникшей паузы, последовавшей за словами Ярослава.
– Свободное сознание не знает препятствий. Это абсолютный контроль, – улыбнувшись, сказал смертник.
– Хочешь сказать, что у тебя этого всего не было? Родительского воспитания, к примеру. Ты специально заключил себя здесь? Чтобы тебя ничего не отвлекало?
– Можно и так сказать. Меня здесь ничего не сдерживает. Я свободнее любого человека на планете. Что же на счёт воспитания… Я был обычным ребёнком. Квартира, в которой я жил до девяти лет – многокамерный инкубатор моего сознания, где туалет, например, это синтетическая уретра. Информация, поступающая в меня, находящегося в стадии почки, фильтровалась. Полезное – конденсировалось в мозге, а отходы – смывались. Каждая комната – это отдельная камера, в которой росли мои изолированные органы, понятия, чувства, привычки, способности. В кухне развивались мои руки, так как здесь я ставил практические эксперименты и примитивные научные опыты. Моя комната – инкубатор логического мышления, здесь я читал научную и учебную литературу. Зал – камера эстетических предпочтений и культурных понятий. Здесь я читал художественную литературу, смотрел фильмы и слушал музыку. Комната бабушки с дедушкой – камера сострадания, доброты, заботы и жалости, ведь именно здесь я испытывал эти чувства после родительского ремня. И, наконец, гостиная – камера любви, дружбы и радости. Тут я испытывал эти чувства, когда в проёме открывшейся двери я видел своих родных и близких. К сожалению, это всё во мне не срослось, а меня просто сшили из этих изолированных кусков. И все эти отдельные организмы, вырощенные в разных камерах – мои отдельные «я». А всё пространство между швами заполняется чувствами и качествами, противоположными воспитанным. Изолированные куски моего эго соединяются моим антиэго. Кстати, швы – это тот самый родительский ремень: слишком ослаблен – расширяет пространство антиэго, слишком стянут – разрывает ткань эго.
– И все эти внутренние противоречия сделали из тебя серийного убийцу?
– Почему-то «серийный убийца» звучит, как профессия. Каждый поступок имеет свои мотивы, причины и последствия. Одно служит жертвой другому.
– Пожалуйста, оставь меня в покое. Не делай жертву из меня.
– Кто-то должен ею быть. Если не ты – то кто-то другой. Эгоистично сбрасывать свои проблемы на других людей.
– А убивать, ломать жизнь им и их близким – не эгоистично?
– Разница в том, что меня это не заботит.
– Я могу тебя как-то заставить прекратить всё это?
– Ты всё можешь, но оно того не стоит. Ты станешь мною.
– Что ты имеешь ввиду?
Ярослав вздохнул, засмотрелся куда-то в сторону и, после непродолжительной паузы, ответил:
– Извини, не в моих привычках так долго разговаривать. Мне пора.
– Ответь мне!
– До свидания, - вежливо попрощавшись, Ярослав ушёл.

Последние дни были очень насыщены событиями, и Лёшу пришлось оставить у Игоря. Сейчас же Катя почувствовала себя уже лучше и решила забрать его домой. Сын был очень рад маме и тому, что наконец-то сможет спать у себя в комнате.
Вечером уставшая Катя уложила его в кровать и легла сама, сразу же уснув после тяжёлого дня.
Но сон продолжался недолго.
Катя проснулась от резкой боли в груди. От неожиданности она не успела и вскрикнуть. В ночной тёмной комнате, над кроватью, стоял спящий Лёша. В груди женщины торчал нож. Кровь мгновенно просочила собой постельное бельё. Бардовое пятно медленно увеличивалось на покрывале, его подпитывал пульсирующий ручеёк, что брал начало из-под блестящего лезвия. Шок, постигший женщину, сдавил её горло, закупорив в нём испуганный крик. Судорожно дыша, Катя схватила телефон, лежащий рядом, и позвонила в скорую. Больших усилий ей стоило сквозь боль объяснить адрес и ситуацию. К этому времени стоящий рядом мальчик проснулся. Увидев маму, лежащую на кровати и обливающуюся кровью, он ужасно испугался и убежал. Катя слышала, как он закрылся в комнате и плакал, не зная, что ему делать, но помочь женщина ему не могла. Единственное, что она успела ему сказать – это просьба открыть дверь, когда приедет скорая. К её приезду Катя уже потеряла сознание.

Очнулась женщина уже в больнице. Ноющая боль в груди под множеством бинтов, тошнота, головокружение… Белые стены больничной палаты.
– Мама, мама, ты уже проснулась? – услышала Катя, будто сквозь сон, на фоне звонкого шума в ушах. Сил ей хватило только обернуться и взглянуть на сына. Рядом с ним стоял Игорь.
– Привет, Кать. Как ты себя чувствуешь?
Сразу дать ответ она не смогла.
– Что случилось?
Лицо Игоря потускнело. Он наклонился к Лёше и предложил ему выйти подождать, пока взрослые поговорят. Он послушно удалился.
– Лёшка во сне ударил тебя ножом. Мне позвонили фельдшера, так он смог вспомнить только мой номер, я забрал его к себе.
– Как он?
– Нормально, только был очень напуган. Он ничего не помнит. Кстати, врачи сказали, что тебе очень повезло. Лезвие прошло в миллиметрах от аорты.
Катя прикрыла глаза.
– Позови его ко мне, пожалуйста.
Игорь вышел в коридор и тихо окликнул Лёшу. Тот энергично вбежал опять в палату.
– Как у тебя дела, сынок?
– Хорошо, а когда ты выздоровеешь? Когда тебя выпишут?
– Скоро.
– Мам, тебе больно?
– Нет, уже нет, – Катя улыбнулась. – Уже всё в порядке.
– Мы с дядей Игорем строили замок из кубиков, я его не разбирал, я покажу его тебе, когда ты выздоровеешь.
– Хорошо, сынок, покажешь, – Миронова обернулась к другу. – А вы давно здесь?
– Не очень, часа два где-то.
– Спасибо, что забрал Лёшу. Я теперь и не знаю, как отблагодарить тебя.
Игорь усмехнулся.
– Не за что. Благодарностей я не требую. Люди должны помогать друг другу.
В палату зашла молодая медсестра. Она проверила капельницу, бинты, и сказала:
– Ей сейчас нужна перевязка. Вы будете ожидать или пойдёте?
Игорь вопросительно посмотрел на Лёшу. Мальчик, естественно, выразил желание подождать. Медсестра продолжила:
– Тогда посидите в коридоре на диванчике возле поста. Это минут на двадцать.
Игорь забрал Лёшу из палаты, перед уходом повернувшись к Кате:
– Мы будем ждать.
Она лишь утвердительно кивнула.

Через две недели рана зажила. Ни дня не медля, Катя отправилась поговорить с человеком, на чьей совести были её несчастья.
Ярослав снова ждал её за пуленепробиваемым стеклом.
– Ты, больной ублюдок, оставь мою жизнь в покое!
Смертник добродушно улыбнулся.
– Я и есть твоя жизнь.