Реестр пути 4. Первое плавание

     В человеке охота к перемене мест свойство замечательное. Люди  скромного достатка, тратящие свои накопления, главным образом, на путешествия, почти всегда общительны, не жадны и готовы не только говорить, но и  с неподдельным интересом слушать.  Именно из путешествий мы привозим то, что нельзя получить никаким другим способом: реальное ощущение объема белого света с его красками, запахами, образами и, если угодно, осязаемостью нематериального.  Люди же, которые не путешествуют и не мечтают об этом, кажутся мне немного ущербными, даже, физически. Почему?  Объяснить  логично не смогу. Вот, разве что, примером.
    Приехал ко мне в гости добрый товарищ, с которым не видались много лет. На вопрос, о выпивке, пожелал бокал  красного вина.  Человек он состоятельный (и, кстати сказать, большой любитель поколесить по миру), поэтому принес я из винного погреба  бутылочку выдержанного Бордо из заветного резерва. Товарищ попросил налить ему  бокал пополнее,  и выпил залпом почти всё. Я понимаю, что вино пропадает зря, но спрашиваю про букет и аромат.  На что гость ответил, примерно так: « Я ни букетов, ни ароматов не чувствую. В студенческие годы в общежитии мне один умелец закапал в нос антифриз*, чтобы вылечить от насморка. С тех пор  у меня ни насморка, ни обоняния.   А хорошее вино я люблю, беру всегда красное дорогое, для сердца полезно, говорят…»
   Особых неудобств от отсутствия обоняния  он не испытывал, так как приноровился комфортно жить без этого измерения многомерного мира. Вот и люди, не имеющие тяги к путешествиям, как будто «нюхнули» антифриза, в результате чего, утратили способность воспринимать мир многомерным и чувствовать теснение в груди от ощущения его огромности. Так и живут они в плоском, закрытым, словно забором за окном, мире, полагая это нормой.
    Сколько себя помню,   хотел путешествовать. Первое осмысленное желание посмотреть на мир  проявилось в детстве так. Для детей у взрослых есть  пытка.    Лето. Дача. Мир  вокруг полон тайн, хранимых омутами  и перекатами речки, непроходимыми зарослями черемухи и опасными скальными останцами на ближайших холмах. Исследование всего этого требует полной самоотдачи и всего светового дня. И вот в самый разгар этого солнечного, призывно звенящего кузнечиками и жаворонками дня, тебя настигают слова неотвратимо грозные, как надпись на воротах Бухенвальда: «Сон-час».
     Лежу в  постели, образцово вытянув руки поверх простыни, и жду,  когда пройдет это «сон-час»  длинною в полтора часа. Но они длятся гораздо дольше, чем  весь длинный летний день, а вернее, вообще,  не «длятся», т.к. в сон-час время просто останавливается. Но однажды я придумал, как бороться с напастью…
    Нужно накрыться простынёй с головой. Между простыней и подушкой сделать отверстие для облегчения дыхания и оказаться в пещере на таинственном острове. В ней пираты оставили всяческие припасы, среди которых масса нужных вещей: дальнобойное кремневое ружье, кинжалы, коробки с шоколадом «Сказки Пушкина». Я начинаю учет припасов и подготовку к первой вылазке-разведке в сторону заснеженной вершины вулкана.…   К полднику меня впервые разбудили.
   Так, задолго до того как понятие «аутотренинг» вошло в бытовой обиход соотечественников, я стал применять его приемы на практике. (Применяю и по сей день.  Практически,  в том же виде, что и тогда.  Ну, поменял кремневое ружьё на яхту, а шоколад «Сказки Пушкина», на длинноногих молодок)…
     К 15 годам   с помощью аутотренинга я уже объехал весь мир и неплохо знал географию. Но в полномасштабном путешествии, хоть отдаленно напоминающем материализацию мечты, не был.    За то в мае 1967 года,  успешно закончил восьмилетку и был принят в девятый элитный математический класс одной из лучших школ города. Наступало время проклятых  проблем выбора, а значит,  кончалось детство.    Первая альтернатива, потребовавшая от меня  душевных терзаний, была сформулирована матерью.
    Я мечтал о плаще-болонья.  Были такие капроновые пыльники. В прохладную погоду  в них было холодно, в солнечную - жарко, воду они пропускали, а воздух - нет, короче, вещь была не практичная, однако остро модная. К тому времени мне уже очень нравилась одна грудастая девятиклассница, но  перспективу взаимности  без «больньи» я расценивал  низко. Стоил плащ несуразно дорого - 60 рублей. Для нашей семьи  сумма значительная. И вот однажды мама сказала:
-За хорошую учебу мы можем купить  тебе «болонью».
-Ура!- заорал я - Давно мечтаю!
-Но есть и другое предложение. Нам  в профком пришли путевки в плавучий лагерь. Круиз на теплоходе Уфа - Москва - Уфа.  Хочешь поехать в июле?
-Спрашиваешь!
- Только вот какое дело. Путевка стоит 60 рублей. И плащ  – 60. Денег накопили тоже - 60. Выбирай.
   Я выбрал плащ…..  Но в речной круиз поехал тоже. Родители меня очень любили. И сейчас, когда их уже давно нет со мной,  чувствую себя человеком,  выросшим в любви,  и вне этой среды я словно дельфин, выбросившийся на берег.……..
               
  От Уфы река Белая судоходна. Она впадает в Каму. Кама - в Волгу, а Волга связана с Москва-рекой каналами и шлюзами. Этот путь   туда и обратно  стал маршрутом моего первого путешествия.  Но классические пейзажи круиза   стали забываться.    Память штука капризная.  Со временем  она смешивает реальное с воображаемым или  переосмысленным. Скажем, видел ли я откосы крутого волжского берега с  белыми церквями  Ярославля во очио,  или память рисует мне образ  с какого-то живописного полотна, уже  точно  не знаю. Зато память в подробностях сохранила,  может и не столь красивое и даже важное, но увиденное с  ракурса доступного лишь  мне  - собственной черепной коробки.  И это  не достопримечательности, а просто кусочки  жизни в пути,  выпуклые и ароматные. Они оставляют  невыветревоемое временем послевкусие жизни. И в этом послевкусии   живет и идет по миру юноша Витя Барабанов, со своими помыслами и резонами,  на которого я уже смотрю, как будто со стороны. Именно поэтому, мне кажется  логичным вести дальнейшее повествование от третьего лица.
                ***
     Колёсный теплоход  носил имя «Джамбул», был таким же старым как акын. Но, не смотря на старость, металлические части его интерьеров радостно поблескивали натертой медью. И пароходный запах…  Пахло нагретым металлом машинного отделения, сыростью реки, краской  и буфетом.
    Витя, вдохнув  запахи старого "Джамбула", принял их безоговорочно и бесповоротно за классический аромат пути.  И может быть, благодаря этому запаху, много позже, когда он узнал кто такой Пастернак, то полюбил и запомнил наизусть стихотворение «На пароходе», которое молодой гений написал, плавая  где-то в тех же водах:
                «На пароходе пахло кушаньем
                И лаком цинковых белил.
                По Каме сумрак плыл с подслушанным,
                Не пророня ни всплеска, плыл».
      Теплоход был не круизным, а рейсовым.  Он не делал ни зеленых остановок у островов для пляжного отдыха, ни удобных длинных стоянок в крупных городах.  Зато  причаливал на 20-30 минут у большинства мелких поселений, во множестве лепящихся к берегам судоходных рек. На таких остановках молодежь ссыпалась на берег,  чтобы поиграть кружком  в волейбол, если было место, а самые отчаянные, не смотря на запреты, купались. Места у  пристаней для купания малопригодны  и даже опасны. Но русский турист всегда был отчаянным.
     На очередной остановке решил искупаться и Витя. Такое решение он принял по двум серьезным основаниям. Во-первых,  он находился в том счастливом возрасте, когда человек хочет испытать все. А поэтому, глядя на золотящееся под солнцем зеркало речной глади, моментально принял решение, непременно искупаться во всех серьезные водоемах СССР, а может и мира.  Разумеется, пропустить такую заметную реку как Кама, на которую он в данный момент и смотрел,  было бы непростительно.  Во-вторых,  было жарко, и он с завистью наблюдал,  как два   молодых матроса, рискуя получить нагоняй от старпома, прыгали в воду с технического балкончика, расположенного рядом с теплоходным колесом, чуть ниже первой палубы. К тому же за удалью матросов, с палубы наблюдала группа девушек.      Прошлым вечером на корме были танцы и когда объявили белый танец, одна из этих девушек пригласила Витю.  И Витя вдруг обнаружил, что  девушка (звали ее Люба) волнует его ничуть не меньше, а, вернее,  гораздо больше, чем та девятиклассница, ради которой он готов был променять путешествие на плащ...
   Матросы прыгали в воду, вынырнув,  подплывали к теплоходному колесу,  которое рядом с человеком казалось особенно огромным, становились на нижнюю, притопленную лопасть, перебирались на следующую и с неё перескакивали на балкончик. Потом  снова прыгали в воду. Витя разделся, опасливо покосившись на матросов (можно ли?), перелез с палубы  на балкончик,      стараясь выглядеть элегантно - небрежным, нырнул и поплыл энергичным  кролем.      Сделав  дюжину  взмахов,  перевернулся на  спину и посмотрел на корабль. Его приятно удивило, как далеко он отплыл всего за десяток  секунд.  Еще он увидел,   Люба машет ему рукой и  одновременно почувствовал, что река ведет себя как-то  странно. Витя  неплохо плавал,  но весь  опыт пловца был приобретен им в бассейне пионерского лагеря и заводском полноводном, но не имеющим заметного течения, пруду. Здесь же,   не смотря на то, что Витя просто держался на воде, не делая гребков, его, всё же, довольно быстро сносило от места старта.
     Юноша развернулся, и как ему показалось, стремительно поплыл назад. Но расстояние между ним и спасительным колесом сокращалось вначале  медленно, потом перестало сокращаться вовсе, а за тем начало  медленно расти. С виду неподвижная река  уносила пловца прочь.
    Нужно отметить, что Кама, всё же, не Ниагара. Но перспектива выбраться на берег метров за 100 от теплохода,  возвращаться к одежде по трапу, через весь корабль, по которому в плавках ходить запрещалось,  да еще Люба..., да, еще в это время «Джамбул» дал гудок, а вахтенный на мостике гаркнул в мегафон: «Закончить посадку!».  Нет, Витя-пловец, в складывающейся ситуации, не чувствовал себя Байроном в бурных водах Ла Манша. Тем не менее,  он принял, возможно,  единственно верное решение. Изменил направление и поплыл к кораблю по течению,  в результате чего быстро оказался у кормы теплохода.  Осадка судна была не велика и прямо на поверхности воды виднелся киль, на который Витя легко забрался, с него перелез на корму,  получив пару матюгов от добродушного боцмана  за то, что «нагишом бегают по судну», добрался до одежды.
    Вечером, на танцах Люба потрогала у него бицепс  и сказала:
– Ты сильный и здорово плаваешь. Какой у тебя разряд? Первый, наверное?
– Второй — пробормотал смущенно Витя.
Он соврал. Никакого разряда у него не было. А еще он соврал, что  закончил школу и  поступает в местный горно-металлургический институт. Соврал потому, что Люба оказалась студенткой третьего курса пединститута, а когда Витя об этом узнал, отступать было поздно. Парень он был крупный, выглядел старше своих лет. Так, благодаря лжи и реке, пришел он на свою полку в трюме только под утро.
     Но если быть точным, ни река, ни взрослая Люба ничему Витю   тогда  не научили.  Люба не стала его первой женщиной, а река... река не дает уроков. Реки в пединститутах не обучаются.  Иначе через пять лет Витя не попал бы в передрягу, когда едва не погиб, унесенный в порог при безумной попытке без разведки и подготовки переплыть Бию*, чтобы продемонстрировать очередной девушке,  а может самому себе,  не очень понятно что.  Хотя сейчас уже понятно, а сам  Витя это «непонятно что» назвал бы  дуростью,   и,  тем не менее, вряд ли захотел бы вычеркнуть эти мелкие и,  никем кроме него не замеченные коллизии, адреналиновой  молодой дури  из памяти...