Стекло

«Забудет ли женщина грудное дитя свое,
чтобы не пожалеть сына чрева своего?
Но если бы и она забыла, то я не забуду тебя»
Исайя 49:15

Шрам на внутренней стороне руки, сантиметров 6-7 от локтевого сгиба. Чуть больше двух сантиметров в длину и около семи миллиметров в ширину. Наискосок. Теперь уже белый…
В глубину ранка была миллиметров пять. Разрез появился неожиданно быстро, совсем не так, когда режешь кожу бритвенным лезвием, только кровь пошла не сразу. Возможно от того, что рука была перетянута куском дратвы, для того чтобы надулись вены и напрягшуюся кожу было легче резать. Или же потому, что вместо бритвенного лезвия на этот раз был острый сапожный нож со скошенным, коротким лезвием, который резал как по маслу.
В первый момент даже боли не было. Потом потекла кровь и пришла боль, а вместе с ней паника, вызванная инстинктом самосохранения. Нет, до вены лезвие не достало, положение раны для этого было не самое удобное, но все же рана была глубокой и кровь текла обильно. И уже было больно и страшно.
Он поспешно сорвал, хотя и с трудом, импровизированный жгут, положил нож в ящик стола, хотя взял его совсем не там, и стал испуганно озираться. И было чего бояться. Перерезать вены ему взбрендило прямо в кухне, за кухонным столом, напротив которого находилась дверь в спальню, где родители смотрели телевизор. Его горестный порыв они не поняли бы, а за членовредительство определенно попало бы. И пошла бы ругань, а вот этого он и не любил.
Что толку было объяснять им как же ему тошно теперь, когда его любимая, черная, с небольшими вкраплениями белого кошка, умерла, отравившись чем-то. Ведь это был первый подарок на его двеннадцатилетие от единственной подруги и уже только из-за этого, смерть кошки можно считать непоправимой потерей. Словно этот удел предначертан теперь и их отношениям.
Но он любил кошку просто за факт ее существования. Он с ней играл, ел вместе с ней, спал на одной кровати, она даже мыла по утрам ему лицо, облизывая как собственного котенка. При равнодушном отношении семьи и окружающих, только это молчаливое создание скрашивало одиночество, понимало, и утешала по-своему. Правда, порой она проявляла характер и, желая побыть в одиночестве, уходила от него, и тогда он жутко на нее обижался, ведь ему так нужна была ее компания.
Не доверяя людям и не испытывая к ним симпатии, он беззаветно любил животных и эта маленькая, почти черная кошка по кличке Яна, была для него сокровищем.
А теперь она мертва и ее окоченевшее тельце еще долго лежало на снегу в укромном уголке. Он не смог похоронить ее сразу, не мог расстаться с тем, что осталось. Он приходил, брал ее на руки, прижимал к себе, и долго стоял на холоде, разговаривая и гладя ее черную, потускневшую шерсть. Бывало, когти на ее окоченевших лапах царапали кожу, и он был почти рад и хотел лишь, чтобы при этом было еще больней, словно это могло заглушить душевную боль.
Как то он все же понял, что она умерла «насовсем», по настоящему, воистину, и от этого стало так плохо, что он принялся биться головой о стену, разбил оконное стекло. Натыкаясь на острые. Холодные края стекла, он чувствовал физическую боль, и это заглушало душевные муки. Потом он пришел домой и вот тогда, в довершение всего, решил перерезать себе вены…
Кошку он все же похоронил. Правда, пришлось делать это трижды, так как толи от ощутимой его тоски, толи по причине бродячих собак, могилка снова и снова оказывалась раскопанной, а кошка, словно наполовину выбравшейся. Но как долго еще после этого ему мерещилось ее мяуканье.
Тогда ему шел восемнадцатый год и для сентиментальности, казалось бы, уже поздно.
Сейчас у него еще хранится платок, которым он останавливал кровь. И он все еще помнил ту кошку, стекло…
Осколки разбитого стекла давно собраны и выброшены, так и с платком будет со временем. Но остается шрам на теле, через который он пытался вытащить осколки своего сердца.

28.12.1998г