Глава 1. 2. Мешпуха

        Ни для кого не секрет, что Советская власть нас всех делала «Иванами, не помнящими родства»: иметь  родственников часто оказывалось даже опасно – в тех случаях, например, когда кто-то из них был репрессирован или оказывался за границей. К счастью, репрессии обошли нашу семью стороной, а вот вторая опасность – родственники за границей – «имела место быть».
      Дело в том, что все бабушкины родственники – сестры, братья и др. – после революции уехали в Америку, и связь с ними была потеряна на долгие годы. И вдруг – уже после войны – от кого-то из них пришло письмо! (Я этих событий не помню, рассказываю со слов отца). Бабушка обрадовалась было – но дедушка, испугавшись возможных последствий для семьи, велел письмо сжечь и никому об этом не рассказывать. Так эта связь и не возобновилась... Но, может быть, кому-то из читателей окажутся знакомыми имена, которые я здесь называю? На всякий случай повторю их и в этой главе: Вайцман Рейзя Ицковна (Розалия Рафаиловна) – моя бабушка, Ицик-Рафаел – ее отец. Буду рада, если кто-то откликнется.
        А братья и сестры дедушки оставались в СССР. У него было два брата – Игнат и Герман – и три сестры: Анна, Лиза и Полина. Анна рано умерла, и поэтому о ней мне ничего неизвестно. А Игната (в семье его называли  Игорем – Игнатом, должно быть, он был записан в паспорте) и сестру Полину (тетю Полю) я помню. Сначала расскажу о ней.
Полина была медсестрой высокой квалификации, проработала всю жизнь в туберкулезном санатории, и, может быть, именно поэтому была просто болезненно чистоплотной: каждую секунду мыла руки, в гости приходила со своей посудой и т.п. А может быть, это уже были странности «старой девы» – она никогда не была замужем, и своих детей у нее не было. Думаю, именно поэтому она очень привязалась к детям еще одной сестры – Лизы.
        Лиза вышла замуж за русского – не с целью поддержки семейных традиций «ассимиляции» (для нашей семьи вообще характерны смешанные браки – читатель сумеет в этом убедиться из дальнейших глав), а по любви. Я даже знаю историю их знакомства – от мамы. Они познакомились на одесском пляже – он бросал в нее камушки, она делала вид, что сердится. Его имени я не знаю, а фамилия была красивая – Вельможин. И парень был красивый – в соответствии с фамилией (и с законами нашего сериала!). Мне кажется, он был военным и погиб во время войны.
        Лиза была врачом – эпидемиологом. Умерла тоже рано, оставив пятерых детей сиротами. Вот поэтому тетя Поля и дядя Игорь всю жизнь им помогали материально. Все дети жили в Москве после войны – очень дружная семья: трое сестер и двое братьев. Я была знакома со всеми, но старшую сестру – Софью – знала очень мало. Мне кажется, она была похожа внешне на мамину старшую сестру Сильвочку (о ней пойдёт речь в следующей главе). Чуть лучше – среднюю из сестер – Иру: она была инженером и очень хорошо играла на скрипке. Похожа была на дядю Игоря, как родная дочь! Ее муж Аркадий (Адик) –синхронный переводчик высокого класса и вообще полиглот. Его приглашали переводить даже на международные какие-то мероприятия.
        Сейчас Ира и Адик живут в Израиле, в Бат-Яме (мы нашли друг друга по Скайпу) – они единственные из всей семьи эмигрировали. А сын их Игорь вернулся в Москву через четыре года после отъезда, что для родителей, конечно, было большим ударом. У Игоря трое детей.
        Младшая из сестер Аллочка  считалась самой умной в семье. После института (кажется, она училась в МФТИ?) пошла в аспирантуру (помню, и меня уговаривала – она была старше меня на несколько лет). Закончила, защитилась – в общем, и она, и ее муж Сева (ее сокурсник) пошли в науку и вполне в ней преуспели. Сейчас оба на пенсии. У них сын Олег (очень похож на маминого брата Осика – вот что значат гены!), есть и внуки.
        Младший в семье – Генек – был старше меня на год и в тот период, когда я с этой семьей познакомилась, учился в Бауманском. Сейчас его, к сожалению, уже нет в живых.
Но лучше всех в этой семье я знала Володю – среднего по возрасту: он был старше меня года на четыре. Я его увидела впервые, когда он вернулся после армии (он служил в ГДР) и приехал в Одессу в гости к тете Поле. Тогда же у нас гостил и мамин брат Осик с семьей, и Володя познакомился одновременно и с моей двоюродной сестрой Стеллой (моей ровесницей), и со мной.  (А может быть, они были знакомы и раньше – не знаю). Володя был очень красивым парнем: помню, как меня поразило его сходство с киноактером Вячеславом Тихоновым. Но в этой семье он считался самым легкомысленным – из породы чудаков. Долго не мог определиться со специальностью, и институт, кажется, бросил после 2-го курса. Женат был два раза.  Вторая жена – татарка (или помесь) Рая – была тоже необычайно хороша собой, хотя ее черты были скорее славянского типа: большие серые широко расставленные глаза, высокие скулы, пепельные волосы... Он с ней приезжал в Одессу... на велосипеде – из Москвы: представляете? И, помнится, таким способом – даже дважды.
Но все это было потом, а тогда, после нашего знакомства, он очень подружился – сначала со Стеллой: они ведь жили в одном городе и имели возможность часто видеться – а потом, через пару лет –  и со мной. Мы переписывались, Володя приезжал в Одессу, я – в Москву. К моему приезду Володя старался запастись билетами в театры (это на свою-то стипендию!), и именно с ним я впервые побывала на Таганке, где мы посмотрели в постановке Юрия Любимова «Добрый человек из Сезуана» по пьесе Бертольда Брехта и «Антимиры» – спектакль по стихам Андрея Вознесенского. В последнем, кстати, играл и пел Владимир Высоцкий – которого я, впрочем, слушала и в Одессе до того: он давал «полуподпольный» концерт в одном из проектных институтов города (кажется, в Оргэнергострое). Таганка меня тогда покорила на всю оставшуюся жизнь! Помню, позже я смотрела «Мамаша Кураж и ее дети» в театре Моссовета – спектакль тоже по пьесе Брехта, но по сравнению с Любимовскими постановками он сильно проигрывал.
        Но вернемся к Володе. Обе эти дружбы – и со Стеллой, и со мной – были похожи на ухаживания, но оставались чисто платоническими (мы, например, даже не целовались – не знаю, как было со Стеллой), и обе ничем не кончились: «сошли на нет» по непонятным причинам. Постепенно и связи между нашими семьями ослабели, а потом и совсем прервались. Тем не менее через Иру (см. выше) нашу связь удалось восстановить: в апреле 2012 года я побывала в Москве и встретилась и с Аллой с Севой, и с Володей. Он тоже уже дедушка, а дочь его работает в Испании (!!!). Поразбросало нас…
        Что касается дяди Игоря (Игната), о котором я упомянула в начале главы, то я не знаю, кем он был по специальности – мне кажется, «хозяйственником», как и дедушка Лева. Был  без ноги – видимо, потерял на войне: ходил с палочкой. Мне дядя Игорь запомнился как очень интересный и обаятельный человек, любимец женщин, имевший несколько жен – которые все его любили и после развода, и всем он помогал и сохранил со всеми хорошие отношения. У него был сын Генек – судя по маминым записям, которые я обнаружила недавно в семейном архиве. Я его не знала и не знаю даже, насколько достоверна эта запись. Мама, видимо, сделала себе список родственников, когда уже теряла память. Моя мама очень любила дядю Игоря, ухаживала за ним, когда он заболел, ездила с ним в Москву на операцию, и у нее на руках он и умер. И тетю Полю она досмотрела: у нее был рак печени, и мы вместе с мамой за ней ухаживали – это было уже после смерти бабушки Розы, когда мне было 23 года.
Какой-то еще брат моего деда Левы – Герман (Генек) – жил в Донецке, был там на высоких должностях – секретарь горкома, директор мясокомбината. Но я его не знаю, и связи с этой семьей у нас нет. 
        Был один двоюродный брат деда со стороны его матери – Григорий Моргулис, – но семьи практически не общались, так что я его почти не помню.
        А вот другого двоюродного брата деда, тоже Шварцберга, помню очень хорошо. Не знаю, как его звали по паспорту – кажется, Александр – но в семье его звали Оня (Онька). Это был высокий, слегка сутулый, широкоплечий и ширококостный («мосластый») мужчина. Совершено лысый (или он брил голову?), с громким голосом, и, я бы сказала, шутливо-бесцеремонными манерами. А жена его Рая, или Рухалэ, как ее все называли, была маленькой худенькой некрасивой блондинкой (почти альбиноской) с ярко выраженными еврейскими чертами лица и «классическим» одесским говором. Очень комичная была пара! Оня мог, например, зайдя в троллейбус и встретив там тетю Полю, кричать ей на весь салон: «О! Зас...нка! Привет! Вус вильсте? Вус эрцех? (что слышно? что говорят?)». Тетя Поля, конечно, бывала шокирована и с возмущением потом рассказывала об этом нам. Но ничего не помогало: то же самое могло повториться и у нас дома, и в любой другой компании. А жена его в этих случаях краснела, бледнела – и кричала: «Ай, хулиган, что ты такое говоришь? Чтобы ты мне был здоров, счастье мое дорогое!». Она души в нем не чаяла, да и он ее очень любил. Детей у них не было.
        Кажется, он работал не то в порту – мне смутно помнится фуражка с «крабом» – не то, может быть, в «органах» или в милиции? Во всяком случае, он был, по-моему, даже членом партии. Но – из числа «идейных бессребреников». Они с женой всегда жили очень бедно, в большой коммуне в начале Торговой улицы. И я помню такой случай: они с женой нашли где-то – не то в транспорте, не то просто на улице – сумочку с крупной суммой денег. И они обшарили весь город и не успокоились, пока не нашли хозяев и не вернули всю сумму.
        Вот такие это были люди: очень добрые, немного чудаковатые... Может быть, поэтому Володя Вельможин, когда тетя Поля уже умерла, а связи с нашей семьей у него ослабели, по приезде в Одессу останавливался у Рухалэ (Оньки к тому времени уже не было в живых) – чувствовал в ней родственную душу.
        В тот период, кстати, у них в коммуне жил  молодой скульптор Ким Литвак с женой и маленькой – лет 4-х – дочкой: очаровательной непоседой, похожей на японку. Мы с мужем через много лет встретились с этой семьей на проводах моей сотрудницы по Гипрограду Яны Шварцман – оказалось, что они не то старые друзья, не то дальние родственники. Я только тогда узнала, что Ким Литвак не только скульптор, но и бард: его песни очень украсили наш вечер.
        Сейчас Яна Шварцман со своим мужем Мариком Гольцем живет в Калифорнии, а Ким Литвак умер в Израиле несколько лет назад. И нашей Рухалэ уже давно нет в живых...
Здесь мой рассказ об этом разветвленном древе семьи Шварцбергов заканчивается, и в следующих главах я перейду к детям  бабушки и дедушки, в том числе и к моей маме. Но начнем по порядку – со старшей дочери.