Минус много лет назад

...Осенью он ездил на охоту каждые выходные - пока не отлетали птицы.
Собирался заранее, уезжал из дома в ночь на субботу и возвращался в воскресенье днём - весёлый, пахнущий дождём и порохом. Почти всегда приносил с собой добычу, но, наверное, не это было главным. Охота давала ему нечто большее... И просто бродить по осеннему лесу, смотреть на его медленное увядание было для него важнее, чем убивать беззащитных птиц. Ружьё являлось просто предлогом... И можно было бы обойтись без него, но мужчина никогда не оставлял оружие дома. Может, боялся непонимания со стороны окружающих? Или совесть не могла ему позволить почти на два дня беспричинно оставлять дом и семью?
Иногда он даже жалел, что вторгается в природу врагом. Он ведь чувствовал, как после выстрела вздрагивали деревья, как всё испуганно настораживалось и замолкало...

Но человек с ружьём не может не стрелять.

А он действительно жалел их, этих несчастных красивых птиц, которые навсегда замирали, яркими безжизненными тряпочками падая на землю.
Он не мог смотреть в их глаза - грустные, напоённые безмолвной болью... но покорные.
Просто не мог.

И давно пришло осознание: "Я - убийца", но ничего нельзя было изменить.
Он не мог не уезжать с ночёвкой в лес каждую пятницу, не мог жить без влажных туманов, без шуршания листьев под ногой, без мрака поздней осенней ночи... Его тянуло вдаль, как будто из лесов звал его кто-то незримый. Наверное, это красота звала.

Он был художником.
Он обязан был запечатлеть всё это - душе своей обязан.

После таких поездок он, бывало, долго сидел в своей мастерской. Запахи дождливых трав и деревьев сменялись запахами красок с растворителями, а на холсте появлялась новая картина, изображающая осенний лес.
И сколько бы он ни писал подобных пейзажей - ни один сюжет не повторялся ни разу.

...Он становился рядом с мольбертом, брал кисть в руки, на секунду прикрывал глаза... И вскоре всё, о чём думал он в то мгновение, воплощалось на холсте. Картина будто проступала через грунтовку, лёгкие мазки краски открывали взору почерневшие деревья, серое низкое небо в переплетении ветвей, полёгшую траву...
Часто он переносил на картину и убитых им птиц. И в нарисованном лесу оживали рябчики, тетёрки, глухари...
Тогда снова просыпалось в нём чувство вины перед природой - за себя и за всех других охотников.

А потом он забывал. Люди ведь всегда забывают.

И даже нотки хвастовства прорезывались в его голосе, когда он показывал свою добычу жене, и гордился, когда очередную картину покупал кто-нибудь, говоря художнику при этом: "Ах, как естественно, как красиво..."

...Но когда его маленький сын, осторожно поглаживая перья мёртвых птиц, поднимал на него восторженно блестящие чёрные глаза и спрашивал: "А ты меня когда-нибудь с собой на охоту возьмёшь?", он только печально улыбался. Ответить "нет" не мог, а врать не хотелось.

Никогда.

И вместо ответа он часто говорил что-то вроде: "Лесьяр, ты не поможешь мне смешать краски?.." - чтобы как-то отвлечься от шаткой темы жизни и смерти и не объяснять, что он думает на этот счёт.

2010 год