Обыкновенный Иван Михалыч

I.1. Наконец-то мы купили новую люстру в гостиную нашей квартиры, вернее не люстру, а потолочный плафон. Мы давно решили заменить нашу старую люстру, которую подарила нам тёща, мама Милы, на новоселье аж в 197... году. Эта люстра провисела у нас 25 лет. В 197... году это была модная люстра. Её конструкция представляла собой три концентрических кольца, висящих друг под другом. Меньшие кольца висели под большими и располагались горизонтально. На кольцах вертикально были навешаны полупрозрачные пластмассовые полоски-висюльки длиной примерно по пятнадцать сантиметров, которые закрывали тремя вертикальными занавесями конструкцию с патронами, лампочками и проводами. Такие люстры выпускались с хрустальными висюльками, которые искрились и сверкали при включённых лампах, но они были очень дорогими. Эта же люстра была достаточно дешёвая, но, в то же время, была как бы родственницей дорогой хрустальной, хотя и  дальней. Всё было бы хорошо, но с учётом высоты потолков нашей квартиры получалось, что нижний ряд висюлек располагался на высоте меньше двух метров. Поэтому каждый раз, когда кто-нибудь из нас по тем или иным причинам поднимал руки под люстрой, висюльки сыпались ему на голову.   Конечно, когда нам подарили эту люстру, мы были страшно рады и первое время следили, чтобы никто не размахивал руками под люстрой. Но со временем наше внимание к люстре ослабело, мы переключились на другие элементы быта, и люстра часто «осыпалась» на наши головы.

Вчера, в субботу, мы купили не только потолочный плафон, но и инструмент, с помощью которого можно было подвесить новый плафон. Мы купили мощную «бошевскую» электродрель с режимом перфорации. Мне всегда хотелось иметь такую дрель, но когда она была мне необходима для «шабашки» или для работ «по дому», я не мог позволить себе купить её, а теперь она, по большому счёту, была мне не нужна. И вот теперь-то я купил классную дрель только для того, чтобы продырявить в потолке три отверстия для крепления нового плафона под потолок. Это обстоятельство почему-то  навевало грустные мысли о том, что наши мечты сбываются порой слишком поздно. Но, тем не менее, люстра-плафон была распакована, и тут же стоял новенький зелёный пластмассовый чемоданчик с такой желанной когда-то дрелью. Я приступил к работе примерно в три часа дня. Чтобы укрепить новый плафон,  надо было всего-то просверлить три дырки в потолке. Но размечать точное положение отверстий на потолке было очень неудобно, так как приходилось, стоя на небольшом журнальном столике, одновременно держать над головой металлическую конструкцию плафона и через отверстия под шурупы, задрав  вверх голову, карандашом делать метки на потолке. Конечно, можно было подойти к этой работе профессионально: сделать шаблон на картоне, на нём всё разметить и по шаблону сверлить отверстия в потолке. Но, как всегда, казалось, что ради такой пустяшной работы не стоит затевать целую технологию. Вот поэтому-то я так долго делал метки под эти отверстия. Я стоял на журнальном столике, руки и шея затекли от непривычной нагрузки. Мила, как могла, помогала мне. Но у меня всё время что-то не получалось, то выпадал из рук карандаш, то сдвигался каркас плафона и т.д. и т.п.. Это меня раздражало и, в результате, получалось, что это Мила виновата в моей неуклюжести. Наконец, дело дошло до сверления отверстий. Я даже не успел получить удовольствие от этого процесса, всё произошло мгновенно. Когда я начал слезать с журнального столика, закончив подключение нового плафона, я почувствовал острое жжение в груди, и у меня перехватило дыхание. Я опёрся на столик и пытался «продышаться», ничего не получалось. Такие ощущения у меня уже были несколько дней назад во время моей последней «оздоровительной» прогулки по «трассе здоровья» ...

II.1. Я вот уже больше месяца ежедневно «нахаживал» пять километров по рекомендации профессора-кардиолога Сергея Юрьевича Марцевича. Последний раз я был у Марцевича в прошедший четверг. Я рассказал ему историю моей прогулки, закончившейся тошнотой и жжением в груди, ну совсем как в момент открытия «второго дыхания» в лыжных гонках. Он, рассеяно глядя на меня, выслушал все мои истории, сравнения и новые ощущения и строго спросил:
- У Вас есть загрудинные боли?
Я в свою очередь спросил его:
- А что это такое?
Он снисходительно усмехнулся и заметил:
- Значит нет! Продолжайте ходить и принимайте «Кардиоаспирин» и «Симгал»!
Я почувствовал, что мешаю ему, но всё-таки спросил:
- А когда мне показаться снова?
Он на секунду задумался и сказал:
- Ну, приходите к концу года, где-нибудь в конце декабря, перед Новым годом, - и резко опустил голову, давая мне понять, что я со своими вопросами ему порядком надоел, а я понял, что он никогда не участвовал в лыжных гонках.
Профессор видимо был занят подготовкой к какой-то конференции, так как во время моего приёма он постоянно отвлекался на общение со своими сотрудниками, которые заходили к нему с разными вопросами.

I.2. ... Тогда, во время прогулки, у меня ещё были позывы к рвоте, но я смог глубоким дыханием восстановить нормальное состояние и впервые тихо, не спеша, «свернул» со своей пятикилометровой трассы домой, не завершив её. Сейчас этот приём не прошёл, жжение было постоянным, дышать стало труднее. Я не задыхался, я просто не мог набрать нужное мне количество воздуха. Начались позывы к рвоте. Я пошёл в туалет. Вырвать не удалось. В какой-то момент мне показалось, что жжение начало проходить, но мгновение облегчения не удалось продлить и жжение больше не утихало. Я не мог найти себе место и слонялся по комнатам. Мила ходила за мной и предлагала вызвать «скорую», я не соглашался. Мне почему-то захотелось принять тёплый душ. После душа стало холодно. Я лёг на диван-кровать в нашей спальне-кабинете. Мила  укрыла меня пледом и каким-то одеялом и дала чая. У меня начали холодеть и синеть пальцы рук. Решили позвонить нашему семейному доктору Инне Никодимовне. Она порекомендовала немедленно вызвать кардиологическую «скорую». «Скорая» приехала очень быстро. Пришёл врач-мужчина, высокий, плотный, широколицый в очках. Пощупал пульс, глядя на часы, и начал отдавать команды своей медсестре, такой же крупной, как и он. Поползла лента кардиографа. Врач внимательно смотрел на неё, но, через несколько секунд его интерес к моей кардиограмме пропал, ему всё стало ясно. Мила спросила:
- Ну, что?
Он ответил:
- Обыкновенный Иван Михалыч, - и двинулся к столу, на котором стоял телефон.
Я спросил:
- А, что означает «Иван Михалыч»?
Врач посмотрел на меня с укоризной, как на ученика, который не оправдал возлагаемые на него надежды, и ответил:
- «Иван Михайлович» - это инфаркт миокарда.
Мила стояла рядом и растерянно смотрела на меня. Я попросил Милу позвонить нашей дочери Саше. Начались хлопоты с госпитализацией. Решали: куда везти. Врач «скорой» сразу спросил:
- У вас есть связи?
Начали снова звонить Инне Никодимовне. Она сказала, что в воскресенье никого не найти, а везти надо в Мясниковский Кардиологический Центр. Врач с Милой вышли из комнаты, где я лежал, о чём-то поговорили, после чего врач начал звонить в Кардиологический Центр. Дальше меня одели, во что-то, усадили на табуретку, прикрыли пледом и понесли в лифт , затем «выгрузили» из лифта и «погрузили» в машину «скорой». В «скорой» я лёг на носилки, Мила села рядом со мной. Ехали через МКАД сквозь вечернюю воскресную «пробку» в сторону Рублёвки. «Иван Михалыч» не отпускал.

Наконец, приехали. В приёмном покое меня быстро осмотрели, опросили, обмерили, раздели и перевезли в реанимацию, которая располагалась здесь же рядом. Реанимация Кардиологического Центра была разгорожена стенами на просторные «боксы». Судя по всему, боксы были расположены по внешней стороне круга, в центре которого находился Центральный пост, где сидела «команда» реанимационного отделения: врачи и сёстры. Центральный пост был освещён приглушённым светом. От поста «боксы» были отделены стеклянной перегородкой со стеклянными дверями. В боксе был полумрак, и было тепло. Меня уложили на медицинскую кровать, стоявшую в середине «бокса», и укрыли простынёй. Вокруг кровати на специальных передвижных стеллажах на колёсах стояла всевозможная электронная аппаратура. Вокруг меня закрутились какие-то люди в белых халатах. Они очень быстро начали подключать ко мне аппаратуру. После того, как меня «подключили», подошёл дежурный врач, который «принимал» меня, я запомнил его имя, потому что его звали Борис Николаевич. Он справился о моём самочувствии, и объяснил, как собирается меня лечить. Борис Николаевич сказал, что хочет провести лечение каким-то препаратом. Однако, у них сейчас есть два вида этого препарата: белорусский, но плохой, и немецкий, но хороший, и я должен выбрать какой препарат я предпочитаю. По достоинству, оценив его реанимационный юмор, я, естественно, выбрал немецкий препарат. Подошла хорошенькая молоденькая медицинская сестра в кокетливой пилотке набекрень и начала подключать ко мне капельницу. Из перевёрнутой вверх дном банки с препаратом начали стекать капельки. Я смотрел, как в банке по капле уменьшается объём хорошего немецкого препарата, но облегчения не чувствовал. Чтобы как-то отвлечь себя от своего неопределённого состояния, я начал для себя тихонько коротко постанывать. Немедленно подошла молоденькая девушка, наверное,  стажёрка, и с осуждением в голосе спросила, почему я застонал. Я объяснил ей, что стон позволяет мне легче переносить моё теперешнее состояние, потому что препарат, судя по всему, мне не помогает. Она  неодобрительно покачала головой и ушла, ничего не сказав. Примерно через час, а может и больше, препарат закончился и ко мне снова подошёл дежурный Борис Николаевич и сообщил, что лечение препаратом не дало эффекта и, по-видимому,  придётся делать коронарографию и ангеопластику. Я спросил:
- А что, есть другие решения?
Он ответил:
- Нет.
Мы выполнили небольшие формальности: я подписал какую-то бумагу, а всё та же хорошенькая молоденькая сестра сбрила мне растительность в районе паха. Дальше меня голого перебросили на каталку, прикрыли зелёной хирургической простынёй и две сестрички повезли меня по коридорам в операционную. Путь был короткий, здесь всё было рядом.

В операционной меня перегрузили на операционный стол и надо мной навис хирург. Это был молодой, высокий здоровый мужик, лет тридцати, тридцати пяти, коротко стриженный, с простым открытым доброжелательным типично «русским» скуластым лицом и слегка раскосыми глазами. В операционной был ещё один врач, который управлял какой-то аппаратурой, и операционная сестра. Дух и обстановка в операционной были домашние. Началась подготовка к коронарографии. Сделали местный наркоз, что-то резанули на бедре в районе паха, что-то пережали, поставили катетер и стали вводить красящую жидкость. Потом началась какая-то возня. Я всё ждал, когда же начнется «главное». Но неожиданно хирург, обращаясь ко мне сказал :
- Хотите посмотреть что у Вас тут творится? - и указал на экран монитора, висевшего надо мной.
Я сказал, что мне не до этого, но всё же посмотрел. На экране была видна паутина сосудов, похожая на бухту скрученной проволоки, какие ставят в проволочных заграждениях.

Неожиданно возле меня появился Борис Николаевич. Хирург в это время куда-то отошёл.
- Вы видите, как у Вас забиты сосуды? – спросил он.
Я пробурчал, что ему виднее.
- Надо делать «стентирование».
Я ответил, что если надо, так надо. Дальше Борис Николаевич мне популярно объяснили, что «стенты» – это что-то вроде трубочек, которые вводятся в разрез в районе паха через аорту в сердце и вставляются в поражённые сосуды, прижимая к их стенкам всё, что их закупорило. Сразу, как и в случае с препаратом, он сказал, что у них есть два вида «стентов»: турецкие, эффект от действия которых по статистике составляет 35%, и американские,  эффект от действия которых - 95%. И вот тут то я, наконец, понял, что то, что мне показалось реанимационным юмором в стиле супрематизма в самом деле имеет под собой простую материальную базу: оба вида стендов стоят денег, но турецкий очень дешёвый, а американский – весьма дорогой. Я понял, что «дядя не шутит». По деловому выяснив цену американского стента, я решил, что американский мне по карману. Дежурный объяснил, что они идут на коммерческий риск, решая ставить мне дорогие стенты под моё слово. Я ответил ему, что их риск в их руках, и что мои гарантии сработают, если они сработают успешно. Да, заметил дежурный, как бы походя, длина забитого участка сосуда у Вас такова, что потребуются два стенда. Я, не раздумывая сказал, что потяну и два. На этом деловая часть закончились, тут же появился хирург, который во время переговоров находился где-то вне поля моего зрения. Вообще всё это напоминало хорошо отрепетированную пьесу, которую ставят в Кардиологическом Центре, каждый раз, меняя только одного участника, играющего роль больного.

Далее началась собственно процедура установки «стентов». Хирург через катетер стал вводить разжижитель крови, а мне велел сплёвывать в лоток, который рядом держала сестра. Через некоторое время в слюне, которую я сплёвывал, появилась кровь. Я, на всякий случай,  вслух заметил:
- Кровь.
- Отлично, - отреагировал хирург, - значит поплыли дёсны.
Я насторожился:
- Что значит поплыли?
Хирург объяснил:
- Поплыли, значит, кровь разжижилась до такой степени, что стала сочиться между зубов. Это хорошо. Уменьшается вероятность тромбоза!
Это меня немного успокоило. Наверное, они знали, что делали, иначе, зачем бы были эти предварительные торги. Не знаю уж, что произошло в процессе подготовки стентирования, но меня начало подташнивать. Я услышал как хирург, переговариваясь с вторым врачом, сказал:
- Начинается тромбоз.
И мне показалось, что домашняя обстановка милого воскресного вечера в операционной начала меняться на напряжённую обстановку утра понедельника, когда все уже безнадёжно опаздывают. Я сказал:
- Тошнит.
Мне скомандовали:
- Голову набок!
Я повернул голову набок к сестре, которая стояла рядом со мной с лотком. Меня, почти что сразу, вырвало. Часть струи из моего рта попало мимо лотка. Сестра засуетилась. Я почувствовал сладкий привкус чая, которым дома Мила пыталась меня согреть. Хирург скомандовал сестре чуть сдавленным голосом:
- Быстро ещё разжижитель!
Сестра заметалась по операционной ища «чего-то», и, «чего-то» не найдя, с причитанием:
- Наверное, на посту! – выбежала из операционной.
Хирург продолжал «что-то» мне вводить, но как я понял, этого «чего-то» ему не хватало. Мне становилось хуже. Мне не было страшно, я ни о чём не думал, я просто  чувствовал, что мне плохо и что моё время уходит. Затем сестра бегом возвратилась в операционную с громадной банкой в руках. Я отметил про себя, что теперь, наверное, хватит. Хирург, по-моему, успокоился и не спеша что-то делал. Прошло ещё немного времени, в течение которого я думал, сколько же ещё продлится это действие. Хирург трудился надо мной, но что он делал, конкретно, было непонятно. Вдруг все ощущения, которые мучили меня с того самого момента, когда я слез с журнального столика, «как рукой сняло», я задышал полной грудью, никакого жжения и тошноты, «Иван Михалыч» отпустил. Я сказал:
- Всё прошло, как будто ничего и не было.
Хирург удовлетворённо заметил:
- Так и должно быть. Поставили стенты, - в его голосе была уверенность в завтрашнем дне и удовлетворение от хорошо выполненной работы.
Чувствовалось, что работа по установке моих стентов увлекла его. Он сказал:
- Катетер оставим до завтра. Завтра утром посмотрим ещё некоторые сосуды!
Это замечание несколько снизило предыдущее ощущение полного успеха, но не настолько, чтобы вообще засомневаться в нём. Я повеселел. Подошли сестрички из реанимации, я перелез с их помощью на реанимационную кровать, и меня снова повезли в «мой» бокс. Опять появились «люди в белом» и начали подключать меня к аппаратуре. Снова поставили капельницу с каким-то лекарством. Затем всё утихло. Возможно, я на какое-то время уснул ... .

Итак, можно было подвести итог этого знаменательного дня. Первое, я перенёс обширный инфаркт передней стенки левого желудочка сердца и пока жив. Второе, стентирование, по-видимому, весьма эффективное лечение. Третье, если бы я не был таким дремучим и беспечным невеждой в «сердечных» вопросах, своевременным стентированием можно было бы избежать инфаркта. Сделав эти выводы, я начал восстанавливать в памяти теперь уже ясную мне историю моей болезни.

II.2. ... С детства я был очень подвижным ребёнком. С 13 лет я начал регулярно заниматься спортом. В школьные годы это была лёгкая атлетика. Я бегал спринтерские дистанции: 30, 60 и 100 метров, и в 16 лет выполнял второй мужской разряд по бегу на 100 метров. Ещё я прыгал в высоту, в длину и тройным, толкал ядро. Мой вес составлял 62-65 кг при росте 175 см. В старших классах школы, в институте, а потом и в НИИ, куда я распределился после института, я играл в волейбол. С пятого курса года два занимался модным тогда культуризмом. В НИИ один мой коллега привлек меня в альпинизм. Целый сезон я с осени до весны ходил в секцию альпинизма, выдержал осенние, зимние и весенние кроссы и лыжные гонки, сдал все зачёты для получения путёвки в альплагерь и получил бесплатную профсоюзную путёвку в альплагерь Архыз. К этому времени я весил 75 кг. Однако, накануне отъезда в альплагерь на тренировке по волейболу, я играл за сборную своего НИИ, сломал ногу, и моя первая и единственная альпинистская поездка не состоялась. Я воспринял этот перелом как «перст божий» и больше не пытался заниматься альпинизмом. Но при подготовке к альплагерю я прошёл, так называемые, функциональные пробы. Доктор, который проводила эти пробы была поражена результатами: она сказала, что впервые видит спортсмена, у которого так быстро восстанавливаются все функциональные показатели после высокой нагрузки. Одним словом, я был в прекрасной физической и функциональной форме. Малоподвижную работу я дополнял строительной «шабашкой» и оздоровительным бегом в летний сезон и лыжами зимой.

Но в 36 лет на волейболе я порвал ахилл. Моей дочке не было ещё и года. Я провёл восемь месяцев по больницам, перенёс две операции. После выздоровления моя жена, Мила, сказала:
- Выбирай, спорт или семья.
Я, ни минуты не сомневаясь, выбрал семью. К этому времени я мало двигался, так как у меня была «сидячая» работа, а по городу я ездил только на автомобиле. Мой вес стал 82-85 кг. Малоподвижный образ жизни, большие нервные нагрузки на работе, обильная мясная жирная пища в конце дня, как во времена максимальных физических нагрузок. Во время Горбачёвской перестройки, когда мне было уже за сорок, эмоциональные нагрузки и стрессы возросли на порядок. В это время меня иногда беспокоили боли в районе сердца. Я каждый раз делал кардиограммы. На них проявлялись небольшие изменения, в частности, в левом желудочке сердца, но доктора говорили, что это нормальные возрастные изменения. Где-то в 59-60 лет я, поднимаясь по высокой лестнице на экскурсии в Ватикане, на полпути почувствовал, что не могу продолжать подъём. Я вынужден был остановиться, чтобы отдышаться. Так я впервые почувствовал одышку.

По приезде домой я прошёл обследование, но единственный показатель, который выходил у меня из нормы был показатель уровня холестерина. Доктор сказала, что с этим надо незамедлительно начать бороться: диета и, если не поможет, регулярный приём лекарств. Я на этот сигнал не среагировал. Через три года я уже задыхался при подъёме на три ступеньки в метро. Я снова пошёл к доктору, который обследовал меня раньше. Она назначила и провела те же исследования, что и три года назад. Холестерин стал ещё выше, а «тредмил-тест» (*) выявил показания на сердечную недостаточность. Пригласили специалиста-кардиолога. Кардиолог, выслушав мои жалобы и посмотрев на показания теста, очень серьёзно предупредил, что мне реально угрожает инфаркт миокарда. Он подробно объяснил механизм сужения сосудов и развития инфаркта миокарда, терпеливо выслушал и ответил на все мои «умные и глупые» вопросы. Его выводы были ясны и убедительны:
- Налицо сердечная недостаточность и, при моем уровне холестерина, причина этого в значительном сужении сосудов, подводящих к сердцу потоки крови.
- Дальнейшее развитие процессов, приводящих к сужению сосудов, неизбежно приведёт к одному из следующих сценариев : либо образование тромба, закупоривающего сосуд, и быстрый летальный исход; либо отмирание части сердечной мышцы, инфаркт миокарда, с последующим продолжительным лечением и утратой «качества жизни». 
- Пока ни один из сценариев не наступил, необходимо, не откладывая в «долгий ящик», сделать коронарографическое исследование сосудов сердца и точно установить, который из них поражён.
- Дальше принимать решение как с этим бороться.  Выбор методов лечения невелик это: или аорто-коронарное шунтирование (АКШ), или ангеопластика поражённых сосудов. Однако, оба метода весьма эффективны. АКШ надо повторять примерно через каждые десять лет.
Много это или мало? А сколько вообще нам отмерено по другим меркам? Вопросы, вопросы, вопросы … .

Итак, я пришёл к доктору выяснить, отчего у меня одышка, а узнал, что у меня без пяти минут инфаркт. Психологически с этим трудно согласиться, хочется думать, что всё-таки что-то тут не так. Может быть, одышка от того, что я просто в плохой физической форме?  Может быть, стоит мне вернуться к тренировкам, перейти на «здоровую» пищу и всё пройдёт, ведь это лучше, чем лезть в самое сердце и чего-то там ставить или пришивать! Смятенье мыслей и чувств. Я должен был принять правильное  решение.

Прежде всего я позвонил своему хорошему знакомому, прошедшему через операцию АКШ. Он сразу посоветовал мне терапевта-кардиолога, который своими решительными и квалифицированными действиями спас ему жизнь после операции.  Я созвонился с этим доктором и договорился встретиться с ним через неделю. «А пока займёмся холестеринами» , - решил я. Посоветовался с нашей Инной Никодимовной по поводу методов борьбы с холестерином. Она не задумываясь назвала московский Институт, в котором работают лучшие в России специалисты этого профиля. Через день я, заплатив небольшую сумму, записался на приём. Так я попал  к профессору-кардиологу Сергею Юрьевичу Марцевичу.

Кабинет, в который я вошёл, мало напоминал кабинет врача. Это был кабинет маститого учёного. Огромная светлая комната с потолками под четыре метра. Напротив входной двери стена с двумя высокими и широкими окнами. В пролётах стены, свободных от окон, стояли несколько шкафов забитых книгами, видными через стеклянные створки дверей шкафов. Между шкафами под окнами стояли два больших письменных стола, заваленные журналами и какими-то бумагами. У стены слева от входа примерно посередине между входной стеной и стеной с окнами стоял ещё один книжный шкаф, на котором почему-то красовался школьный географический глобус, рядом с этим шкафом стоял третий большой письменный стол, «обращенный» лицом ко входу в кабинет. На столе в рабочем беспорядке лежали какие-то книги и журналы. За столом в удобном рабочем кресле сидел импозантный мужчина на вид лет 50-ти. Его красивую голову украшала пышная шевелюра волнистых тёмных волос, усыпанных искрами седины. Внешне это был типичный представитель русской интеллигенции конца 19 века. Когда я вошёл в кабинет, он поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Взгляд его голубых глаз сквозь очки выражал спокойствие и уверенность.  Перед мужчиной на столе лежала раскрытая амбарная книга с разлинованными листами. Это и был профессор, доктор медицинских наук, Сергей Юрьевич Марцевич. Он вежливо предложил мне сесть на стул для посетителей, стоящий у стола, напротив него, взял у меня квитанцию об оплате визита, записал в амбарную книгу мои данные, и затем спросил о цели моего визита. Я рассказал ему историю своего диагноза, и объяснил, что хотел бы получить у него рекомендации о способах борьбы с высоким холестерином. Во время моего рассказа профессор что-то записывал в своей амбарной книге. Закончив рассказ, я протянул ему бумаги с результатами моих исследований: кардиограмму, описания результатов тестов и анализов. Он взял их и, не глядя положив на край стола, сказал:
- Я сейчас Вам выпишу направления на проведение всех необходимых исследований. Вы оплатите их в кассе на первом этаже и быстро пройдёте их у нас. Это займёт не больше часа. Когда у Вас на руках будут результаты, Вы снова придёте ко мне, но уже без записи. Вот тогда мы с Вами сможем определить в чём Ваши проблемы.

Я быстро вышел из кабинета и рысью бросился выполнять намеченный профессором план. Через час я снова вошёл в его кабинет с пачкой бумаг, результатами моей деятельности: кардиограмма, расшифровка тредмил-теста, экспресс анализы, - сел на стул для посетителей и протянул ему результаты только что проделанных исследований. Профессор погрузился в их изучение. Внимательно просмотрев все результаты, он сказал:
- Никакого инфаркта здесь и близко нет. Вам надо соблюдать диету, которая вывешена в коридоре на стенде перед моим кабинетом. Необходимо ежедневно в хорошем темпе проходить примерно пять километров. Кроме того я Вам выпишу два препарата, которые Вы будете принимать ежедневно «Кардиоаспирин», 100 мг, против тромбообразования, и «Симгал», 10 мг для снижения холестерина.
Я, ещё не веря своему счастью, неуверенно спросил:
- Я могу поехать отдыхать?
- Ну, конечно. Отдыхайте на здоровье, только выполняйте мои рекомендации, а после отдыха запишитесь ко мне на приём. Я тоже уйду в отпуск и появлюсь на работе 20 сентября. Вот тогда и приходите.
Я поблагодарил его и вышел, нет, выпорхнул, вылетел на крыльях из кабинета Марцевича! Наконец-то я услышал то, что хотел. Слава Богу! Я так и думал! Просто надо начать правильно питаться, восстановить физическую форму, сжигать холестерин физическими нагрузками и попить лекарства! Ура!!! Я подошёл к стенду с диетой для кардиологических больных, переписал все рекомендации, и полетел домой!  Кстати, один из пунктов диеты мне особенно понравился. Кардиобольным рекомендовалось ежедневно выпивать либо 150 граммов красного вина, либо 50 граммов водки!

Приехав домой, я на машине объехал ближайший к дому квартал, и определил мою будущую 5-ти километровую «трассу здоровья». С вечера следующего дня я педантично начал выполнять свою нехитрую оздоровительную программу. К терапевту-кардиологу, с которым я договорился о встрече, я уже не пошёл. Зачем? Я же консультируюсь у профессора Марцевича!
 Я уехал в отпуск, и во время отдыха старался, по мере возможности, нахаживать свои пять километров в день. Моральный подъём, который я испытывал во время оздоровительной хотьбы по «трассе», компенсировал отсутствие реального прогресса: меня по-прежнему преследовала отдышка. Но ведь каждому понятно, что физическая форма не восстанавливается мгновенно! И я упорно ходил.

Вернувшись в Москву я продолжил неукоснительно выполнять рекомендации Марцевича, ежедневно в быстром темпе проходил свой пятикилометровый маршрут и принимал прописанные им препараты. Но в последний день сентября я впервые сошёл с «трассы» здоровья, испытав уже описанные выше ощущения. На следующий же день я сидел в ожидании приёма у кабинета профессора Марцевича.  В коридоре кардиологического отделения была суета. Судя по всему сотрудники отделения готовились к конференции. В кабинет Марцевича заходили и из него выходили с бумагами какие-то молодые люди в белых врачебных халатах. Несколько раз выходил сам профессор. Заметив меня, он сказал:
- Сейчас я Вас приму, - и через минут пятнадцать вызвал меня.
Наш разговор с ним я уже приводил выше (в II.1.). Тогда мы так и не смогли понять друг друга! Не знаю насколько мои назойливые жалобы сказались на качестве подготовки Марцевича к конференции, но для меня результатом этой встречи был обширный инфаркт миокарда и утрата «качества жизни» ... .

I.3. ... На следующее утро после операции стентирования я лежал под капельницей в реанимационном боксе и смотрел сквозь стеклянную стену на то, что происходит около Центрального поста. Там, образовав кружок, стояли несколько человек в белых халатах и что-то обсуждали. Среди них был ночной врач Борис Николаевич. Наверное, дежурные сдавали ночную смену. В этой группе выделялась высокая статная женщина, державшая в руках папку-скоросшиватель и внимательно слушавшая своих собеседников. В процессе разговора она несколько раз обернулась в мою сторону. У неё было сосредоточенно-озабоченное выражение лица. Когда разговор закончился, женщина, на которую я обратил внимание, направилась к моему боксу. Она вошла в бокс, подошла к кровати и обращаясь ко мне сказала: 
- Доброе утро! Я - Ваш лечащий врач.
Она назвала своё имя. Тогда сразу я его не запомнил. Её лицо, казавшееся несколькими минутами раньше чрезвычайно озабоченным, светилось. Она излучала оптимизм и физически ощущаемое тепло! Это была красавица южно-русского или украинского типа, высокая стройная черноволосая с правильными мягкими чертами лица. На её крупном круглом лице горели большие выразительные карие глаза, окаймлённые широкими чёрными бровями. С её лица не сходила  открытая, приветливая, добрая улыбка. Когда она улыбалась, на её полных щеках образовывались ямочки, делавшие её улыбку обезоруживающе детской. У неё был проникновенный, грудной, «певческий» голос. Услышав его, я тут же вспомнил рассказы мамы, как на переменках между лекциями в Киевском институте народного хозяйства, в котором она училась в молодости, несколько девушек-украинок собирались в импровизированный хор и пели потрясающе красивыми голосами народные украинские песни и частушки. Все не поющие студенты окружали их и с наслаждением слушали! Ещё у меня в сознании промелькнуло, что именно в таких женщин влюбляются с первого взгляда. Я на какое-то мгновение забыл о моё плачевном состоянии, и тут же поймал себя на мысли, что если мне это интересно, то всё не так уж и плохо. Между тем, мой лечащий врач стала расспрашивать о моём состоянии. Я отвечал довольно бодро, даже с оттенком самоиронии.

Закончив свой опрос, доктор объяснила, что собственно со мной произошло и как будет происходить моё лечение. Мне стало ясно, что «мой» доктор владеет целым арсеналом средств борьбы  с инфарктом и без боя не сдаст меня «Иван Михалычу»!
В конце нашего разговора она сказала:
- В приёмном покое Ваша супруга и дочь. Они рвутся к Вам. Я разрешу им войти на минуточку, хотя это запрещено. Но только на минуточку, - она заговорщически улыбнулась и, выйдя из бокса, направилась к выходу из реанимационного отделения.

Как только доктор вышла из реанимации, появились Мила с Сашей. Они вошли в бокс и подошли к кровати, на которой я лежал в окружении стеллажей с приборами и множества проводов. Мила, с надеждой глядя мне в глаза,  тихо сказала:
- Держись.
Она взяла за запястье мою руку и пожала её.
Саша взволнованно заговорила:
- Папочка, родной, всё будет в порядке. Мы поставим тебя на ноги. Ты знаешь как мы все тебя любим. Ты нам очень нужен! Все передают тебе приветы и пожелания скорейшего выздоровления. Ни о чём плохом не думай, всё будет хорошо! Не переживай, ничего не бойся, мы сделаем всё, чтобы тебя вылечить. Мы ещё с вечера задействовали руководство Кардиологического Центра и лучших кардиологов Москвы. Операция прошла успешно! Утром был консилиум. Все сказали, что у тебя хороший прогноз. Да, мама говорила, что три дня назад ты был на приёме у какого-то профессора и он сказал, что угрозы инфаркта нет! Скажи мне его фамилию, я его уничтожу! Таким людям не место в медицине!
Я ответил:
- Нет. Я же сам к нему пришёл. Это была моя роковая ошибка. Ты узнаешь его фамилию только в том случае, если я не выживу.
Саша выпалила:
- Не смей даже думать так! Всё будет в порядке! Бог с ним с этим горе-профессором. Бог ему судья! Бог его накажет! Знай, ты нам очень дорог и нужен! Ты должен жить!
Моя Саша бросилась отбивать мою жизнь у «Иван Михалыча», и я поверил в её, в нашу победу!


                ***

(*) – «тредмил-тест» - это бег по механической «дорожке» с увеличением скорости и угла подъёма и одновременным измерением пульса и давления и снятием кардиограммы.