Эпиграф: I look at all the lonely people (1)
I
Шофёр долго отказывался брать меня с собой. Я же был слишком захвачен единственным оставшимся инстинктом – бегством - и был не способен торговаться. Сунув угрюмому человеку за рулём вдвое больше, чем следовало, я нетерпеливо попросил не обращать внимания на мой взъерошенный вид. Шофёр ещё раз критически окинул меня взглядом (он не хотел, чтобы его прикончили в собственной машине на одной из самых протяжённых трасс страны), после чего с лицом человека, решившегося на незапланированный прыжок с парашютом, открыл дверь.
Я тяжело дышал и не мог, да и не хотел, ни о чём разговаривать. Тихо-мирно сидел я на заднем сидении, мёртво уставившись в потолок. В руках я сжимал маленький чемодан. Скажем так, я не был похож на авантюриста, собирающегося лететь через полсвета, но то, что я рвал когти, было очевидно. Шофёр мрачнел всё больше, щурился всё сильнее, всматриваясь в скудно освещённую фарами дорогу. Я всё ждал, когда он начнёт ругаться на встречные машины и огни, на дорожные знаки и постовых…
Это случилось примерно через час-полтора.
В конце концов, я погрузился в нечто вроде тягостно-благословенной дрёмы. Я почувствовал себя на грани реальности и бреда на каком-то интуитивном уровне и безвольно отдался этому новому состоянию, которого уже давно не испытывал. Бегство всё ещё не отпускало, всё ещё сжимало в тисках нервы, голову, грудь. Ноги ещё жили как бы отдельной от меня жизнью, готовые в любой момент пружинисто вытолкнуть меня из машины пусть даже и на всей скорости и дать дёру. Я казался себе роботом со сбившейся программой.
Затрудняюсь ответить, как долго мы ехали. Впоследствии я был лишь благодарен всем призракам и божествам, от которых это зависело, что всю дорогу спал как убитый и не был в состоянии о чём-либо думать. Злая весть не должна существовать как самостоятельное понятие, её непременно нужно чем-то разбавлять. Иначе можно не выдержать передозировки и отравиться.
Шофёр растолкал меня, не объясняя, в каком мы городе и сколько прошло часов, и посоветовал катиться в гостиницу. Это мне совсем не улыбалось, так как на хорошую гостиницу у меня было не достаточно денег, в дешёвой же я останавливаться опасался. А башенные часы отбили три равнодушных удара по полуночи. В этот миг прощально мигнули фары, и машина скрылась за чёрными холмами.
Пешие путешествия на дальние расстояния? Это не тяжело, если этого даже не замечаешь. Гораздо сложнее не думать. Думать мне сейчас было нельзя, я мог спятить. Я нашёл табличку с названием города. Здесь, если я помнил правильно, жили нечужие люди. Это меня насторожило. Я сел на чемодан и прикинул, сколько же нужно идти пешком, чтобы добраться до мифического семейства, которому в своё время мой отец якобы оказал большую услугу. Я тут же посмеялся над своими рассуждениями. Во-первых, я был на 99, 9% уверен, что это неправда. Во-вторых, какое право я имею вламываться в чужой дом, которому я лично ничем не помог? Но сейчас мне некуда было идти.
…She calls out to the man on the street. "Sir, can you help me? It's cold and I've nowhere to sleep, is there somewhere you can tell me?".. (2)
Я фыркнул и пошёл искать хоть что-нибудь. Что это, я не знал, но это было что-то важное.
Мимо меня мчались машины – чёрные, белые, серебристые и иногда красные. Они ослепляли меня, оглушали и не останавливались.
He walks on, doesn't look back. He pretends he can't hear her. Starts to whistle as he crosses the street, seems embarrassed to be there… (3)
Да что сегодня со мной? Что с моим настроением? Счастье, жизнь, тебя подвело моё настроение! Я смеялся над собой…
Мой мозг, видимо, без моего участия отключался от главной засевшей в нём занозы и вертелся вокруг да около, фокусируясь на мелочах – на ночных бабочках, шарахающихся от смертельных скоростей надвигающегося света фар, на лохматых одуванчиках, чей пух окружил меня, на рассыпающемся хоре лягушек в далёкой реке. Всему этому я завидовал – они не были мной. Бабочки могли спать в цветах, одуванчики могли спать до первого дождя, лягушки могли вообще не спать… А я чувствовал, что готов спать прямо здесь, на обочине, лишь бы отключиться и не думать ни о чём вообще.
____
1) Я вижу всех этих одиноких людей. The Beatles – All the lonely people.
2) Она просила прохожего: «Сэр, не могли бы Вы мне помочь? На улице холодно, а мне негде спать, не подскажите ли, куда мне идти?» Phil Collins – Another day in Paradise.
3) Он шёл не оглядываясь, делая вид, что не слышит ее слов, даже стал насвистывать что-то, чтобы скрыть чувство неловкости. Phil Collins – Another day in Paradise.
____
II
Недалеко от полосы города я вдруг заметил человеческий силуэт. Понять сразу, кто это, было сложно. Любой человек сейчас внушал мне инстинкт бегства… но…
Позади этого человека находилась пустошь, усеянная каменными плитами и кое-где – крестами. Я понял, что это место уже почти никому не требуется: сюда не привозят новые тела, а тех живых, кому не безразличны старые, осталось мало. Но вот этот таинственный силуэт…
Oh think twice, it's just another day for you and me in Paradise… (4)
Бегство напружинило моё тело, я был как олень, почуявший сводящий с ума запах пороха. Я не трогался с места. На свете были такие же люди, как я, как этот бедолага, который ходит там сейчас как неприкаянное привидение, ходит мимо. Мы одно. В нас осталось так мало света, что мы должны соединять наши факела, чтобы хоть как-то поддерживать в себе жизнь, хоть как-то освещать свой путь. Я думал: что, если этот человек примет другое решение, нежели я в такой же момент? что если он сейчас сойдёт с ума или покончит с собой? Медлить было нельзя… а я медлил…
- Постойте. Скажите, какой это город?
Иногда это было необходимо, это вырывало ум из когтей замкнутого круга. Привели ли мои слова в бешенство этого незнакомца или показались ему благой вестью, он поднял голову и посмотрел на меня. Я помню, так смотрел мальчик-робот Дэвид, когда воздушный шар в виде луны взмыл над холмом, озарив мертвенно-электрическим светом одну из лучших ролей Джуда Лоу. (5)
Голос произнёс ожидаемое мной название. Он был глух, но только от долгой ходьбы и сырости. Голос был женский.
- Вы… вам не нужна моя помощь?
- Разве вы доктор? – спросила женщина. – Или Господь? Мне нужны ответы и таблетки от кашля. Кто-нибудь из них двоих мог бы мне помочь.
- Ни то, ни другое, - вынужден был я признаться. И прибавил зачем-то: - Простите, мне очень жаль.
- Но вы же не виноваты, - мягко заметила она.
Я подал ей руку, и мы пошли вдоль шоссе.
- Это Осеннее шоссе, – сказала женщина. - Давайте говорить о чём-то постороннем.
- Давайте. Вы любите читать? – спросил я.
- Люблю. А вы?
- Нет. – Я помолчал.
- Раз разговор не клеится, вы можете сделать вид, что слушаете меня, а я буду нести чепуху. Слушаете? слушайте... Не верьте моему лицу, что мне грустно. Мне хорошо. Я прихожу сюда не грустить, а мечтать. Я люблю рисовать... а здесь Кто-то уже всё разрисовал за меня, причём в тысячу раз лучше. Да, кстати, вы ещё увидите наш городок... и, надеюсь, оцените по достоинству. (простодушно смеётся) А я знаю, кто здесь рисовал. Знаете?
- Бог? - равнодушно спросил я, скучая, и пожал плечами.
- Льюис... - пробормотала женщина шёпотом и помотала головой.
- Кто, простите?
- Только Льюис мог так рисовать!.. - торжественно произнесла она и задумалась. - Что вам ещё сказать? Грусть - это ведь одна из двух античных масок, комедии и трагедии, так? Масок всего две. Гениальны те, кто придумали их, ведь они – краткая форма того, о чём всегда говорили так много, а это уместилось всего в два слова, в два предмета. В две противоположности, как всегда. Как же это просто! На самом деле нет людей, которых принуждают к какой-либо жизни.
- Нет? Вы уверены? - спросил я иронично.
- Выбор они принимают сами, совершенно добровольно, - уверенно ответила она. - Выбор всегда есть. Когда человек опустошён и безмолвен, не значит, что он страдает. Проблемы есть у всех, и у всех в основном одни и те же, но все относятся к ним по-разному. Вот скажите мне... Есть ли на свете человек, который без увёрток, без попыток обмануть кого-то и себя самого, сказал бы: я счастлив...?
Мы долго молчали. Я шёл, опустив голову, слыша и не совсем понимая продолжавшиеся рассуждения своей спутницы.
- Да, есть всего два вида людей: одни прячут свои проблемы за безудержным хохотом, а ночами плачут в подушку; другие носят отчуждение и крещенский холод как одежду. Но приходят и те, и другие к такой жизни добровольно. Я отношусь ко второму типу людей. Впрочем, это не совсем так... Нельзя надеть одну и ту же античную маску на всю жизнь. «Только под маской можно остаться собой» (с) ("Машина времени"), и у каждого есть две, всего две маски... Я уже говорила об этом? (Я утверждающе кивнул) Нюансов и оттенков как таковых нет. Это удобно – всего две маски. Что же, упиваться трагедией, восхищаться ей, любоваться, чувствовать себя самым одиноким, драматичным, непризнанным, совершать маленькое обаятельное зло? И это тоже своего рода наслаждение! Кому как легче, вот и всё: кому-то легче прятать проблемы за мнимым весельем и беспечностью, кому-то за равнодушием и непонятым отчаянием. Когда же хочется почувствовать себя - и притом чувствовать лицемерно! - живым, ты надеваешь комедию, бросаешься в пламя жизни, которое на самом деле тебя даже не греет... И так до бесконечности... ты забываешься на время, как будто пьёшь вино, и уже не можешь отличить своих масок от своего лица...
- Так, говорите, на свете нет счастливых людей? - спросил я опять.
- Только безумец или ребёнок может сказать "я счастлив" не со скрытой целью, а потому что так оно и есть. Поэтому они и считаются святыми. Но что можем сказать мы, простые, грешные, земные люди? Мы говорим "я счастлив" только с досады, чтобы кому-то насолить, или в сердцах, или чтобы обмануться, что это и есть счастье. - Она вздохнула и шёпотом, по-детски серьёзно подвела итог: - Ах, маски, маски... Они нужны, наверное. Настоящего человека очень сложно увидеть. Очень сложно прочитать его мысли. Чтобы понять человека БЕЗ маски - человека, понимаете? а не маску - нужен не день и не два… На это уходят годы, вся жизнь. И для этого нужно либо очень любить, либо очень ненавидеть. Иначе никак. Нужно много слушать... Вы понимаете?
Вдруг её рука, которую я держал, задрожала и вырвалась. Женщина, дико на меня посмотрев и швырнув мне в лицо: "Кому я это говорю!", бросилась прочь очень быстрым шагом, так что плащ колыхался за спиной.
«Наверное, это плащ её мужа», - подумал я. И пошёл дальше.
____
4) Подумай хорошенько, ведь одно маленькое доброе дело может добавить нам еще один день в Раю. Phil Collins – Another day in Paradise.
5) Речь идёт о фильме «Искусственный интеллект», где Джуд Лоу сыграл одну из главных ролей.
____
III
Рассвет застал меня, когда я наконец оказался внутри самого городка. Людей на улице было мало, или мне только так казалось, потому что там, откуда я сбежал, улицы всегда были "полноводны". Никто меня не заметил, никто даже глаз не поднял. Все были сонные, злые на весь свет и заранее готовые рявкнуть на любого, кто только посмотрит в их сторону. Мне это было на руку.
В парке играл на саксофоне размалеванный клоун. Я не знал, почему у меня с детства был такой ужас перед клоунами. Может быть, дело в их искусственности, но я никогда не находил их смешными. Я прошёл дальше, но через какое-то время замедлил шаг. Обернулся. Рыжий клоун убрал инструмент. Теперь он стоял на одной ноге на бордюре тротуара и жонглировал, бормоча: раз Патриция, два Патриция... Парк уже погрузился в сумерки, в мягкие майские сумерки. Я, зачарованный, прошептал: "Какая странная игра"... Таких ребят можно было толкать и высмеивать, они отряхивались, плакали, смеялись и продолжали дурачиться - это был их хлеб. Кого-то это всё мне напоминало...
- Давно ты здесь? - спросил я, стараясь, чтобы голос звучал не грубо после долгого молчания и по возможности выражал участие. - Пойдём пить горячий шоколад. У меня всё равно навязывается серый унылый день, а пить тёплый напиток в одиночку не так уж весело.
Клоун идиотски посеменил ко мне, преувеличивая каждое движение. Я не хотел отгадывать, делает ли он это по инерции или не понимает, что с ним говорят серьёзно. Взяв его за руку, я потащил его к кафе (столики между деревьев и лавочки); клоун прыгал и делал вид, что падает.
- Как нелепо ссорятся вот эти молодые люди, - сказал я, поджидая официантку. Клоун проследил за моим взглядом и наткнулся на сидящую неподалёку парочку. - Оба они в том возрасте, когда важно само состояние любви, а не любовь, и не важно, на кого направлять своё чувство.
К нам подошла хорошенькая официантка, с изумлением воззрившись на моего спутника, но я поспешил заказать шоколад и мороженое. Почему я сразу начал нести такую чушь? С досады на самого себя я стал смотреть в небо.
- Воздух сегодня хороший, - наконец, выдавил я. - Без ветра вообще. Время застыло и тянется вечность.
Клоун стёр с губ грим и теперь пил мелкими глотками.
- Когда воздух тёплый и мягкий, тянет говорить о чём-то тёплом и мягком, - произнёс он, начиная понимать, что происходит. Нормальный голос его оказался вполне земным и человеческим.
- Не всем удаётся взять от возраста этих ссорящихся детей то, в чём его единственная прелесть. Счастья же тем, кто может быть детьми.
В раскрашенных глазах клоуна всё же был заметен вопрос.
- Мне всегда было любопытно, что же происходит с людьми, когда они... Посмотрите, они боятся, но их тянет друг к другу. Что это такое, почему? - Я насмешливо разулыбался. - Но я этого так и не понял. Это не так уж плохо, правда же? Не всем же понимать суть мироздания. Нужно просто чаще проговаривать слово "хорошо", как заклинанье, и всё будет казаться не таким уж безнадёжным.
Клоун не задал мне ни одного вопроса. Он не знал, остался ли я совсем один среди друзей или только что приехал из другого города, но он сказал:
- Что ж, все и всё рано или поздно уходит, и ничего с этим не поделаешь. Значит, насколько бы страшна ни была беда, и она окажется частью прошлого.
- Ты говоришь совсем как кольцо Соломона, старина. Всё это, конечно, верно, но у меня отвратительная манера - я умею помнить. Ужас, а? Я помню всех, кто уходит.
Клоун задумчиво смотрел на фиолетовую сирень на фоне фиолетового неба. Удивительно, сегодня даже облака были фиолетовыми.
- Утончённая вежливость незнакомцев, - сказал клоун.
- Что может быть фальшивее, что ещё сильнее вымораживает, не правда ли? - Я встал и положил деньги на стол. - Прошу прощения. Вы поэтому стали явным притворщиком? Чтобы незнакомцы с вами поступали грубо и искренне?
Печальный Клоун указал официантке на лежащие на столе деньги и улыбнулся зловещей (ибо размалеванной) улыбкой, как бы соглашаясь.
- Интересно, когда вы слышите, как над вами смеются... вы слышите?
- Да. Но так, будто смеются над кем-то другим, действительно смешным. И я тоже начинаю смеяться.
- Честно?
- Очень честно смеяться, - важно подтвердил Печальный Клоун. - Благодарю за шоколад. Храни вас Патриция. Надеюсь, вы найдёте то, что ищите.
- Я ничего не ищу, - удивился я.
- Разве? - удивился в свою очередь клоун. - А мне показалось, вы ищите тёплый камин, чтобы спастись от влажности, и завтрак домашнего приготовления. А они как раз ждут вас воооон там...
Я взглянул, куда он указывал. На перекрёстке двух дорог стоял двухэтажный коттедж с вывеской на старинный манер: "Госпожа Джорджиана". "Видно, мне туда..." - подумал я и хотел поблагодарить клоуна за совет, но рыжий дурак уже скакал по бордюру и безумно хохотал во всё горло...
IV
Около заведения "госпожи Джорджианы" вертелся мальчишка лет восьми, в напяленной до отказа пиратской треуголке (самой дешёвой в магазинах), и громко вопил, проползая под столами, выставленными прямо на улице, и иногда перепрыгивая через них при помощи стоящих рядом же стульев. Тонкие ножки мебели так дребезжали, что я невольно пугался, что на этот раз парень рухнет на каменный тротуар.
Не прошло и минуты моего наблюдения за игрой, как из дома выскочила женщина, подпоясанная фартуком. Она кричала на мальчишку по всем статьям, озвучивая всё, что знала о дурном поведении, наказаниях, пыльной обуви и чистых столах. Я счёл своим долгом вмешаться и просто сел за один из столиков, деликатно стряхнув салфеткой осыпавшуюся во время потехи грязь. Женщина мгновенно оказалась рядом и взялась за это самостоятельно. Мальчишки в этот момент и след простыл.
- Бес, а не ребёнок, - извиняющимся тоном проговорила женщина. - Вы, надеюсь, никуда не спешите?
- Нет, но я только что пил горячий шоколад и пока не хочу ничего заказывать, - отрапортовал я.
Женщина вяло фыркнула. "Не спешите", - повторила она и ушла в дом, чтобы вернуться почти тут же и принести мне меню. Я улыбнулся.
- На самом деле я только я приехал и...
Зрачки женщины немного расширились (так кошка смотрит на мышь, которая уже обречена), она сразу успокоилась и нежно проговорила:
- Так что ж вы сразу не сказали. Ну что же, вы - мой почётный постоялец? Не торопитесь... отказываться, я сдаю светлые и тёплые комнаты на втором этаже, докучливых соседей там нет. Неужели вас это не интересует как путешественника?
- Дело не в этом, - честно ответил я, - я бы охотно остался, но, боюсь, мне не хватит...
- Я не нуждаюсь, господин странник, и вполне обойдусь самой скромной платой. Я смогу прощать вам долг так долго, как вам будет удобно.
- В чём подвох? - спросил я после минутного молчания. - Клопы что ли у вас на втором этаже?
Хозяйка (я понимал, что это и была госпожа Джорджиана) засмеялась и твёрдо заявила, что никакого подвоха нет. В этот момент из-за угла дома высунулась голова сбежавшего мальчишки. Парень хотел улизнуть опять, но Джорджиана успела быстрее.
- Вот мой единственный подвох, - проскрипела она, накручивая мальцу уши, - но, поверьте, господин, я страдаю от него ничуть не меньше, чем немногочисленные постояльцы... Кстати, я даже не знаю вашего имени!
- Я Клод, - быстро сказал я. - А можно мне попросить вашего сына об одной услуге?
Я вынул купюру, Джорджиана выпустила мальчика и ушла готовить комнату к моему въезду. Мальчишка без всякой охоты остался со мной, деньги не привлекли у него особого внимания.
- Купи себе и матери что-нибудь, - сказал я. - Только не говори ей, что я дал тебе это просто так, скажи, что заработал. Скажи, что сбегал за свежей газетой для меня... Погоди. Как тебя зовут?
- Энтони, - сказал он, топчась как нетерпеливый жеребёнок.
- Так вот, Тони, не забывай, что я вижу тебя впервые и уже дважды не позволил задать тебе трёпку. Всё, теперь беги.
...Комната оказалась приличной, и клопы не набросились на меня, едва я переступил порог. Происходящее казалось мне в высшей степени странным, но спрашивать я не спешил. Решил, что и так всё пойму.
- Ну как? - горделиво спросила Джорджиана, навалившись на дверной косяк. Она была молода, не лишена привлекательности. Я снова улыбнулся. - У вас есть ещё вещи, кроме этого чемодана?
- Нет. Но, если я останусь, могут появиться новые.
- Буду очень рада. Господин Клод... - Я видел её противоречия между желанием говорить от души и принуждением себя к строгости. - Вы правда, не беспокойтесь об оплате. Живите сколько хотите. Я всегда готова помочь вам.
- Вы очень добры, госпожа Джорджиана. - Теплота этой чужой женщины, которую я впервые видел вот эти несколько минут, согрела меня быстрее и надёжнее, чем бесчисленные слова моего прежнего окружения, моих родных... От вспыхнувшей с новой силой памяти зацарапалось раздражение, но это был неподходящий момент. - Расскажите мне о вашем городе, если у вас нет неотложных дел.
- Отлично. - Легко как девчонка она приземлилась на стоящий в углу сундук. - Это то, чего я ждала. Вы отличный парень, господин Клод, вы знали это? - И звонко рассмеялась. - В общем, если в двух словах... Всё, что вы здесь увидите, сначала может заинтересовать вас новизной, но потом вы начнёте понимать, что здесь происходит. Наша жизнь не похожа на праздник, наши интересы не отличаются разнообразием, дни посвящены исполнению повседневности. Молодёжь, впрочем, пытается бороться с этим... Шабаши иногда похлеще чем на Лысой горе в Ночь, когда зацветает папоротник. Наш город - самый заурядный, никаких особых достопримечательностей. Всё те же, что и везде, красивые девушки, яркие рекламы, парни, пьющие портвейн, клоуны, танцующие на тротуарах, и унылые официанты... Вот разве что... ха, свой Сфинкс.
- Что? - Я решил, что ослышался.
- Сфинкс, - загадочно повторила Джорджиана. - О, вы ещё услышите о ней! Её зовут Патриция Сфинкс.
- Печальный Клоун в парке говорил мне о какой-то Патриции. Может быть, что это та же самая?
- Очень может быть. Она - наша местная сказка. О ней все говорят. Ну, что вам ещё рассказать?.. О ценах, востребованных профессиях, ресторанах, казино? Перейдём к практичной информации?
- Нет, это не так срочно. - Я стал ворошить вещи в своём чемодане, пытаясь сориентироваться, что же у меня вообще есть. - Дайте мне ключ, и я, наверное, прогуляюсь. Как говорится, лучше один раз увидеть своими глазами, чем...
Влетел торжествующий Тони с полным ртом шоколада. Джорджиане он приволок ожерелье, стилизованное под индейское, с маленькими клыками и перьями. Я закатил глаза... Но на моё удивление подарок женщине понравился.
- Дикое сочетание, правда? - сказала она мне. - Пират и индеец. Нам только Питера Пэна не хватает.
- Он Питер Пэн, - возразил Тони и взглянул на меня огромными детскими глазами. И заговорщически подмигнул. Мы-то знали о наших тайнах. И болтать не собирались.
- Что скажешь, Тони, покажешь мне город?
V
Между тем моя новая жизнь казалась мне не такой уж плохой. Я ожидал темноты, считая, что бросился головой в омут. А теперь понял, что и впрямь всего лишь переехал в другой город. То, что я поменял центр на провинцию, принесло мне большое облегчение. С непривычки новая красота казалась мне тусклой, маленькой и серой, но зато люди здесь жили, а не делали вид. Как я охарактеризовал это про себя, "здесь меньше смотрят телевизор". Не стесняются своих желаний, своей искренности, сердечности. А если учесть их нездоровый интерес к таинственности некой "девушки без фамилии", как я звал Патрицию, если особенно здорово на неё раздражался, у многих здесь была склонность к преувеличению и выдумкам.
Часто я входил в свою комнату в замешательстве и спокойствии, включил свет, снова выключил и ждать чего-то, глядя в одну точку. Меня била дрожь. Душила ярость на самого себя. Чего я ждал, на что рассчитывал? Что сразу встречу своё Нечто, что меня узнают как лебеди гадкого утёнка и мгновенно примут в первый день после приятного знакомства? Идиотизм, ребячество, глупая надежда на то, что мечта окажется реальностью, стоит только поверить в это посильнее. И по мановению волшебной палочки ты перестанешь быть одиноким.
Они не понимали... когда я ещё был с ними, они засыпали меня вопросами, оглушали своими добрыми знакомыми голосами, в данный момент ничего кроме боли и раскаяния не вызывающие... В конце концов, они оставили меня в покое, словно делали одолжение, они были огорчены, да. И это меня убивало. Я хотел спать, сон кружил мне тяжёлую голову, но я держал себя. Я гонял мысли.
Майский вечер... нет ничего прекраснее, теплее, ничего более исполненного пониманием и предчувствием. Как легко бежать сквозь него с душой, открытой ветру, с бурлящими потоками крови, с музыкой в этой крови... И ещё легче было кому-то всё это оборвать как рекламный лист, у которого истёк срок. Быть сильным?.. молчать, когда чувствуешь боль?.. не просить помощи... но почему? потому, что тебе не у кого её просить...
Я хотел стать другим человеком, и это мне удалось. Из "взрослого мальчишки", каким я был раньше, я стал просто взрослым, бесшабашность моя сменилась усталостью. Я просто жил, потому что нужно было жить, а зачем, уже не знал. В эти дни, вдруг - впервые, быть может, - мне пришла на ум мысль о Боге. Не та, мимолётно-насмешливая, но деловито-оценивающая, ибо нам как никогда скоро предстояло встретиться (рана была хоть и медленной, но смертельной, мы оба это знали), а вообще мы по жизни были друг с другом не в ладу. Хм, занятно... я так часто нарушал правила. А теперь от скуки решил жить в строгих рамках. Назло себе. А что, если все вокруг меня были правы столько лет и так жить проще, безопаснее и лучше?
Ах да, я же нашёл работу... Независимо от моего желания я должен был её найти, так как я мог страдать и уходить в себя сколько душе угодно, а вот не платить Джорджиане не мог. И я стал охотиться за объявлениями.
Проходя мимо очередного магазина, я заметил очередную афишу с бумажками – нужными мне адресами, телефонами и именами. Сдирая их, я всё смотрел на одно яркое объявление, характеризующее то обилие красок, которое резало мне глаза из-за стекла магазина.
«Выставка и продажа картин местных художников».
Прилагался также список имён. Имя «Патриция» меня зацепило, и я пошёл любопытствовать.
Картин было много, хороших картин - мало, но впрочем, если я это и понимал, для меня не могло быть творчества первого и второго сорта. Я знал, какой ценой, какой пропастью времени и раздумий иногда оплачен час вдохновения. А ещё я умел видеть красивые вещи во всём: то, чего не давала очевидность, я любил угадывать по намёкам.
- Что вы думаете об этом? – спросил меня молодой мужчина во всём белом и небрежным изящным жестом указал на холст, где изображалась странная рыжая птица с человеческим лицом.
- Жуткое и прекрасное зрелище, будоражит.
Я назвал нескольких живописцев, которые явно вдохновляли автора данной картины, похвалил выбор мифологического персонажа и оригинальной, новой его трактовки. Автор несомненно видел сирену лишь собственными глазами, ни у кого не воруя идей и стереотипов.
- А вы кое-что в этом понимаете, а? – лукаво воскликнул мужчина в белом, подмигнув мне из-под белой шляпы.
- Мне… приходилось иногда бродить по музею. Раньше я жил в большом городе, а там их много. – Я смолчал о том, что это дочь постоянно таскала меня по галереям, кино, театрам, а мне никак не хватало на всё это терпения.
- Так вы, можно сказать, светский лев? – всё с той же улыбкой сказал мой собеседник, при виде которой в меня закралось смутное подозрение.
- Простите… вы случайно не доктор?
- Доктор, - почтительно приподнял он шляпу. – Доктор Ватсон. А вы, вероятно, мистер Шерлок Холмс, мастер дедукции?
- Нет, - улыбнулся я. – Хотя мне это очень лестно. В детстве Шерлок был моим лучшим другом. Жаль, с возрастом перестаёшь так явно ощущать присутствие фантазий.
- Мне почему-то не кажется Шерлок такой уж фантазией. А то, что вы называете детством, иногда чувствуется, несмотря на возраст. Особенно если рядом ребёнок или такая вот картина. - Он снова взглянул на сирену.
«Интересно, - подумал я, - этот тип начитался книжек о добре и зле или сохранил что-то человеческое, несмотря на циничность профессии? По его чистенькому виду и не скажешь, он как барин или успешный делец».
- Скажите, могу я вам чем-нибудь помочь? – вдруг спросил он меня.
- На самом деле я приехал каких-нибудь два дня назад и мне нужна работа, - удивился я неожиданному предложению.
- Значит, нас свела судьба. Я тот, кто вам нужен. Скажите мне только о вашей специальности.
Я перечислил всё, что умел или к чему имел склонность. Старался поменьше говорить о том, что требовало воображения, изощрённости и творческого подхода, словом, обо всём, от чего раньше бывал без ума. Мне требовалась монотонность.
- А вы не хотели бы стать шофёром у господина Генри К.?
"Доктор Ватсон" набросал для меня красочную картинку новенькой иномарки, лёгкой в управлении. Дорога, говорил он, нужна всего одна, но долгая - от дома до работы, от работы до дома, дважды нужно выезжать за господином Генри, практически валять дурака и складывать не такую уж плохую оплату в карман. Я, размышляя о том, что где-то уже всё это слышал, вернее, уже говорил, спросил снова:
- В чём подвох?
- Господину К. давно был нужен хороший шофёр, умный и не взбалмошный как большинство прежних кандидатур.
- С чего вы взяли, что я не взбалмошный? - обиделся я. Доктор захохотал.
- Ну вот, ещё и остроумный. Вот, держите. Как будете готовы, звоните, ладно? Решайтесь, на размышления не больше двух дней!
Он купил картину с сиреной и ушёл, при взгляде на меня чуть приподняв шляпу.
Итак, при помощи врученного мне незнакомцем телефона я отыскал шикарный дом (один из лучших в этом крохотном городке, пожалуй) и впервые увидел этого человека, так называемого Генри. В тот момент он значил для меня так мало, что я едва рассмотрел его. Да и он особо долго со мной не говорил. То ли доктор успел дать ему рекомендации, то ли ему понравился наш с ним диалог: "Это вы?" - "Да, это я" - "А это я. Садитесь за руль", но мне осталось только сесть за руль и везти его туда, куда он велел. Он говорил время от времени, мол, здесь лучше повернуть налево, а здесь можно сократить путь через малый перекрёсток... И вот так, не зная города вообще, я стал тем, кто мог найти ближайшую дорогу с одного его края до другого.
VI
Прошло несколько дней, а я снова шёл со стороны Осеннего шоссе. Хорошо, что оно так называлось, потому что проливной дождь, омывающий голые ветви, создавал ощущение конца, а не начала. Я мог ещё видеть смутные кресты, которые будто преследовали меня, окружали, ловили меня за плечи. Я не знал своего места, поэтому ходил по этим местам. В голове были одни глупости и бред: мне почему-то очень захотелось прилечь отдохнуть... Ну почему эта навязчивая идея посетила меня здесь и сейчас?
Все эти одинокие люди. Я готов был наговорить им с три короба ереси, в которую сам верил не всегда, а только в такие моменты, как сейчас. У меня голова горела от желания кого-то загрузить, скинуть на кого-то всё чёрное, что скопилось во мне. Но жертвы не подворачивалось.
Все эти одинокие люди. Впрочем, я теперь знал многих. Вот Элла Мэригби. Это женщина, которая кажется гораздо старше своих лет. Она здесь так часто, что дом пугает её уже сильнее, чем Осеннее шоссе с темнеющими крестами. Пустой дом, в котором со дня смерти господина Мэригби ничего не изменилось, но стало так тихо, так тихо... Мне знакома эта, сжимающая кольцом голову и уши, тишина. Элла Мэригби любила кошек и рыбку в аквариуме, которая постоянно рисковала быть съеденной.
А вот отец Маккензи, он молится около людей с чёрными зонтиками. Для него Осеннее шоссе тоже нечто вроде неизбежности мира. Стало ли от всего этого его внешнее спокойствие цинизмом, прикрытым добротой? Кто мог знать... Кто говорил с ним не как со священником, всегда знающим правильный ответ на твой вопрос, а как с человеком, который ошибается? Я любил видеть его маленькую фигурку, силуэт, источающий серый покой посреди бездны беснующегося пламени отчаяния, мрака боли, безнадёжности... Как ему это удавалось? Откуда брались эти люди, эти одинокие люди, вышедшие из множества совершенно одинаково жаждущих счастья детей?
Я пытался понять, видят ли они меня так же, как их видел я. Думали они тоже, кто я? что приводит меня сюда вечерами - молчать и ходить, смотреть на деревья, смахивающие на костлявые руки, в мольбе трясущиеся, вознесённые в небо?..
Чувствовали они, что нас всех что-то связывает? было ли у них предвзятое чувство, мол, я неплохой, но, как все они, не нашедший себя человек после микрокатастрофы, крушения во всю Вселенную? Чувствовали они, что мы одно? мы понимали друг друга, не зная, кто мы, что у нас за беда?
Я знаю музыканта, который вообще-то по жизни джазмен. Но в минуты отчуждения он играет рок. Это сначала казалось мне очень странным, даже неприличным, низким, грубым. Я не понимал, как с гармоничного неба джаза можно падать в кишащий суматохой овраг, яму, где и мелодии-то нет, а только шум, паника звука, которому словно некуда вырваться; рок был похож для меня на армию, лишённую грамотного полководца - солдат разбили, и вот они бегут, крича и топча друг друга... Но музыкант называл рок последним причалом или лекарством от "печальской опухоли". Я долго не понимал его. А теперь рок мне даже нравится, хотя я всегда болезненно отношусь к признанию, осознанию перемены в себе, в своём вкусе и образе жизни. Я противоречу себе. Я ненавижу то, чего желаю. И стерегу свою жизнь, которая опротивела мне, стала невыносима, пуста, бессмысленна, стала глупой шуткой. Может быть, чтобы начать ценить её заново, мне нужно осознать, что я смертен? Но как? Ещё раз оказаться между жизнью и смертью? Или поговорить с сухими унылыми стариками, чтобы сказать себе: пока ты ещё не стал таким, живи... Смешно сказать, но я уже находил у себя на висках два-три серых волоса, будто их кто-то пеплом припорошил. Я не был стар и я не выглядел старым. Но мне явно было противопоказано одиночество, моё упоение, ибо от него я думать начинаю... а мысли мои, шут бы их подрал, не от мира сего... Но если так, почему я человек?
Что ж, по крайней мере, я человек, который от дождя и рока приходит в состояние экстаза, вполне способного заменить счастье.
VII
Они, кажется, оставили в машине вино. Отгоняя машину посреди ночи в гараж, я чувствовал странный сладковатый запах, которого прежде не было. Наверное, Он напоил Её. Как примитивно. Какие они оба примитивные, что на всё согласны, на любые самые дешёвые приёмы.
Но я прервал сам себя. Только дешёвые приёмы действенны. Дешёвая романтика, дешёвые рассуждения, дешёвые смыслы. По-моему, в этом есть счастье.
Я отогнал машину в гараж. У меня самая красивая профессия на свете. В форме - но не на войну. Делать дело молча, производить впечатление задумчивого умника или тупого робота, это уж каждый видит то, что ему ближе и понятнее. Сейчас я мог идти, я не нужен до семи утра.
Как воздух тих и свеж, когда цветут сирени и прошёл дождь...
Откуда её принесло? Почему она здесь оказалась именно этим вечером, в этот час? Я не видел её десять лет. Я узнал её ещё до того, как увидел, я словно знал, что в следующий миг я обернусь, и она вернётся.
Я обернулся.
Она стояла под дорожным красно-синим знаком. Машин почти не было, потому что это была окраина города. А она стояла там в таком замешательстве, будто никак не решалась помчаться поперёк скоростной магистрали.
Я смотрел на неё, мне было спокойно, будто это для меня нормально, встречать таких людей и, что удивительнее, в таких местах. Я был горд как ребёнок, что узнал её. Лис училась в одном классе со мной, мы вместе выросли в "полуразрушенном и отстроенном заново замке посреди Европы", как нам нравилось звать школу, подражая авторам фэнтэзи.
И вот, часть моего прошлого, обрывок из тех лет, теперь стоял передо мной, слепо глядя на дорогу.
- Вы не узнаете меня? - спросил я, неслышно приближаясь. Я знал, знал, что изумление обрушится на меня гораздо позже, когда всё уже кончится, когда я вернусь домой, меня пригвоздит к полу.
- Шериф, добрый вечер, - как ни в чём не бывало назвала она меня моим старым именем. - Как хорошо, что ты здесь!
- Почему... как ты... Лис! Что ты здесь делаешь, как ты сюда попала? - Я был готов кричать, но говорил лишь чуть сбивчивей, чем обычно. Я чуть не схватил её за руки, но её невозмутимый вид сковал меня.
- Я здесь живу. Хочешь кофе? Пойдём, здесь есть хорошее кафе, а стаканы можно взять с собой и пойти в парк...
У меня кружилась голова. Вместо тьмы вопросов, до которых, как мне казалось, нельзя говорить вообще ни о чём, Лис толкнула меня на легкомысленную болтовню, позволенную лишь добрым приятелям, которые видятся ежедневно и понимают друг друга без слов. Это было то же самое кафе, где я говорил с Печальным Клоуном...
- Спасибо, - лучисто улыбнулась она продавщице, забирая кофе. Её нелепая, взросло-детская рука, протянула один из стаканов мне. - Я не знала, сколько сахара ты пьёшь теперь, поэтому попросила как раньше - полторы, правильно?
- Ты помнишь?..
Я был потрясён! Она помнила, как мы сидели всей нашей командой на дереве и мечтали о том, что мы могли бы сделать, если бы у нас были деньги; она помнила, что я (помимо прочего) хотел бы выпить чай или кофе с 1,5 ложками сахара; теоретически это невозможно, но мне нравится сахар и число 1,5...
- Я давно исполнил эту свою мечту. Лис, мне так совестно: я совершенно не помню твоего желания.
- А оно уже сбылось. - Она с явным удовольствием сделала ещё один глоток.
- Очень рад... - вздохнул я и не решился начать расспросы - она никак не отвечала, а всё уводила разговор в сторону.
- Кем ты теперь стал, Клод? - спросила она сама (паузы неловкости её совершенно не стесняли в отличии от меня).
- Я без определённого рода деятельности. Раньше был отчасти журналист, отчасти фотограф. Иногда помогал продать дельцу картину, книгу, статуэтку. Потом уволился, меня стали принимать на глупые второстепенные роли в провинциальных пьесках. Но это случалось редко, если везло. На самом деле мне приходилось возиться со всякой грязной работой, в общем и целом. А теперь я просто шофёр. - Мне вдруг пришло на ум, что она может быть успешной, что она может расценить мои слова как жалобу. Я рассердился на себя и решил идти в атаку. - А ты уже, наверное, блестящая королева в своих кругах?
- Мой муж был королём, - бросила она без сухости, обиды или сожаления. - Он позволял мне заниматься музыкой, писать песни, но на сцену меня никогда не выпускал, потому что считал это глупостью. Да я как-то об этом и не думала никогда... Мне казалось слишком несерьёзным то, чем я занимаюсь. Потом... произошла авария на самолёте, и мне досталась такая тьма денег, что... Меня быстро облапошили, чему я почти не сопротивлялась. Собрав то немногое, что было мне необходимо, я села на поезд и, перечертив им полстраны, оказалась здесь. Всё. На этом история заканчивается. Здесь мне даже приходится петь на сцене, в Доме Культуры. - Она не сдержала улыбки. - И часто - для детей. Странно, мне очень странно, что мои песни нравятся и детям.
- Кем был твой муж? - Наверное, это было немного резко.
- Снова ты о нём, - устало пробормотала она, не замечая моего тона. - Это важно? Ладно, это был замечательный мужчина не моего круга. Что-нибудь ещё? Ну, ещё его звали Зденек (он был чех), но все говорили ему почему-то Николас... - Потом, словно очнувшись, сказала: - Я совсем не королева.
И многое было в этих словах...
"Она его не любила, - подумал я. - Никогда не любила. Если бы он был жив, она не говорила бы этих мелочей, они были бы слишком личными. Она могла бы это сказать лишь с досады, но досада - от неравнодушия... Нет, она не любила его".
Я давно заметил: только после долгого общения можно понять, насколько тот или иной человек красив. В Лис была живая красота, подвижная и выразительная. Совсем иная, чем у девушки, которую я встретил в тот день на Осеннем шоссе, наделённую особой, драматичной красотой, которую так же было не распознать с первого взгляда; сначала в ней можно было видеть таинственное, даже смутную угрозу, но не красоту, о нет.
- Ты помнишь старину Кана? Этого неунывая, задиру, лучшего среди нас? - спросила Лис. - Паяц... исполненный мудрости настолько, что мог развить в себе жизнеутверждение без причин. Тот, чьих слёз никто не видел, потому что он презирал свои невольные слёзы.
- Разве он не умер? - спросил я. - Я всегда сожалел, что такие люди, как Кан, быстро и плохо кончают. Такие как он гении...
- Он друг моего покойного мужа, - произнесла она спокойно, заполняя меня звоном. - А сейчас - и мой лучший друг.
- Не знал, что твой муж мог дружить с... ведь он не был среди нас... Так значит, Кан не потерян?
- Он живёт в этом самом городе, в центре и шуме, окружённый теми, кому что-то от него нужно, так как он безумно популярен под именем Dreamer. (Я споткнулся.) И у него нет ни единого свободного дня, кроме тех, которые он полностью посвящает мне и остальным друзьям. Он оформитель кино, так сказать. Он процветает и ужасно устаёт, почти не рисуя для себя самого, поэтому, когда он со мной, я готовлю ему холст, он пишет и даёт мне иногда уроки. Он любит меня, я люблю его, и мы вечно вытаскиваем друг друга из беды. - Она говорила с такой нежностью. - Если бы не он, его слова и дела, я бы не выжила.
Я был слишком потрясён, чтобы вот так сразу начать обсуждать Канов - нынешнего и прошлого. Я был должен его увидеть.
- Ты была замужем... Кан стал декоратором...
- И каким декоратором, Шериф, подумай, каким! А замужество - это глупости, Клод, о том ли речь...
VIII
Мы!.. - это волшебное слово для того, кто долгое время избегал его. Избегал, чтобы не травить душу лишний раз. Тяжело осознавать, что слово "мы" не для тебя.
Мы пробыли с Лис вместе до самого утра, бродя по улицам, заходя в магазины погреться. Мы шёпотом хохотали в кулак, если замечали неудовольствие продавцов, поджимающих губы. При свете витрин я смог рассмотреть, как она теперь выглядит. Она изменилась, теперь никто не указывал ей, как жить, что носить. В детстве, я помнил, с этим у неё была глобальная проблема, в результате ей чуть не отравили вкус. То есть, индивидуальность и смелость вкуса едва не вогнали в рамки. Многие, пожалуй, теперь нашли бы вульгарным, что с одной стороны она отпустила длинные неровные косьмы, с другой была короткая стрижка. Она носила береты и, как выяснилось, до сих пор не бросила кататься на роликах. Носила цветную, но не яркую одежду, которая не резала глаза, а казалась необычной и даже забавной. Лис вечно улыбалась, шутила и смеялась, будто принадлежала к другому миру, где такие прекрасные вещи, как искреннее веселье, ещё в моде. Разумеется, как у всех, у неё были свои проблемы, но... она была замечательной даже своими ошибками. Ведь она улыбалась...
Но самое главное, мы вспоминали о нашем прошлом, общем детстве, играх, привязанностях и увлечениях.
- И не надо меня оправдывать, я был отъявленный негодяй...
- Зря хвастаешься. Ты уступал в безудержной жажде веселья многим мальчишкам.
- Вот как, оказывается? - хотел надуться я.
- Потому, что всегда знал, где нужно остановиться, чтобы не наломать дров, - фыркнула Лис. - Именно поэтому тебя и стали называть Шерифом. Ты не только умел предугадать беду, ты и остальных осаждал, когда они были готовы совершить глупость. В тебе уже тогда сидел нерв... рассудка.
- Зато в тебе от рождения и до сего дня сидит нерв пиликанья на разных побрякушках, - отомстил я.
Лис и раньше любила музыку, я тоже помнил, как её постоянно выгоняли из класса с фортепиано. А потом, когда она научилась играть элементарные мелодии, она приходила в магазины музыкальных инструментов и играла, пока её не выставляли, затыкая свернувшиеся в трубочки уши. Но Лис собиралась сколотить свою группу, играть на всех инструментах и подручных штуках заподряд и с безмятежной беспечностью мечтала об этом.
- После знакомства с моим мужем... - виновато улыбнулась Лис, - мечты о группе как-то утерялись. Когда человек падает со скалы, он думает только о том, как спастись, у него нет времени любоваться видами. Со мной произошло примерно то же самое. Я уже говорила... пока он был рядом, позволяя мне заниматься моим делом, он никогда не позволил бы мне всерьёз подумать о занятии музыкой.
- Как такой человек мог остановить тебя?
- Ты не знал его. И понятия не имеешь, кто я такая.
- Видимо, уже нет... А Кан?.. Никогда не мог бы подумать, что он достигнет вершин карьерной лестницы и осядет там будто на одном месте, в уюте и уверенности в завтрашнем дне. Ещё меньше я ожидал, что он станет популярен, что вокруг будет много блеска и людей... Он был начисто лишен честолюбия. Не будучи замкнутым, он и не умел распылять себя на всех, он избирал лишь свой круг... Ты помнишь? Когда кто-то докучал ему, он мог отколотить.
- Да, - усмехнулась Лис. - Он был забияка ещё тот! Живой, сильный, счастливый вопреки всему.
- А теперь... - Мной овладело странное чувство. Я не знал, рад я или нет. Изменениям? Встрече? Новостям? Я не знал даже, слабак ли я последний, испугавшийся камня, брошенного в мою пучину безрадостных размышлений, или философ, которому усталость и скука не дают достаточно полно ощутить даже по-настоящему радостное событие.
- Теперь он, как и я, относится к типу людей, которым иногда хочется сказать: "Эй, ребята, довольно с меня на сегодня дел этого мира, мир мне надоел, мир меня утомил..." И лишь спустя время мы находим мужество признать, что от мира невозможно отказаться. Мы живём в этом мире, мы часть его, и он постоянно вокруг каждого из нас, что бы мы ни сказали или ни сделали.
Мимо нас проплыла ещё одна витрина. С картинами. В верхней её части была расположена надпись: "Совсем к другой жизни". Лис пожала плечами и натянула берет поглубже на затылок:
- Какая странная картина!
- А меня больше заинтересовало то, что над ними написано.
- Да ты посмотри...
Самое нелепое, что броская надпись относилась лишь к одной, далеко не самой заметной и большой картине. Зарисовка, в которой почти не было красок. Мужчина держит на руках ребёнка, девочку, и они оба под зонтиком. Сверху льётся жидкий огонь, похожий на цветы. Девочка тянет к огню руки, но мужчина ей не позволяет, его лицо выражает раздражение и страх. В лице же девочки - отблески и отчаянная решимость. Вверху картины (которая и была, к слову сказать, даже без рамы) развёрнутый вариант фразы: "Призванная совсем к другой жизни". А внизу - "Не могла сказать своему сердцу Нет". Мне оставалось лишь догадываться, дотянулась она до опасного, но необходимого ей огня или нет.
- Какая странная картина! - повторила Лис. - А кто автор? Должно же здесь быть сказано... Шериф! Мы обязаны выяснить, в чём суть этой тайны! Ты со мной?
И Лис первая ворвалась в лавку.
IX
- Лис!.. Тьфу, пропасть... Лис, где ты?
Я не уследил за её лёгкими быстрыми ногами, она скрылась среди стоящих и висящих в беспорядке картин. Только теперь я заметил, как странно обошёлся со своим товаром владелец магазина, но это не удивило, а разозлило меня. Лис пропала, по-девчачьи смеясь, ей зачем-то потребовалось знать автора... Никого не было, я чувствовал себя глупо среди ненужных мне предметов, я стоял на месте бессмысленно и нерешительно.
- Здравствуйте, - раздался небезызвестный, но едва узнанный голос, ведь хрипотцы в нём больше не было.
- Это вы? - обернулся я. - Я не успел узнать ваше имя... Но я помню вас.
- Я только хотела ещё раз поздороваться, - сказала моя странная знакомая - первая, кто встретился мне в этом городе. - И попросить прощенья. В тот раз я так сбежала... а вы всего лишь хотели мне помочь. Извините. Я всегда обижаю незнакомцев, которые не знают, что для меня нормально, а что нет.
- Поверьте, - невольно улыбнулся я, - после того, что иногда приходится перенести, на такое уже не можешь обижаться.
- Значит, вы не долго думали о моём дурном поступке... Это хорошо!
- Секунды три, - честно признался я. - Скажите, вы, значит, всегда бичуете себя за любую каверзу своего настроения? Как вы до сих пор в живых-то остались...
Незнакомка быстро хихикнула, закрыв лицо руками, хоть старалась сдержаться. Глаза у неё были полны тумана, но сейчас сквозь этот туман вспыхнул свет, как свет маяка, нервно дрожащий в мареве моря.
- Мне так немного надо, чтобы поменять это проклятущее настроение! - выпалила девушка. - Это плохо?
- Это не докучает ни вам, ни людям вокруг вас, а значит, это просто ваш характер, его не нужно стыдиться.
- Откуда вам знать? - серьёзно, как ребёнок, который желает показаться старше, спросила она. - Может быть, меня здесь терпеть не могут.
"Кого-то она мне напоминает..." - подумал я.
- Всё возможно, - не стал я спорить. Как-никак, я ведь действительно чужак, откуда мне знать... Правда, после моего ответа, как я и ожидал, девушка окончательно повесила голову. Мне показалось, она хочет уйти.
- Чья картина там, под надписью?
- Владельца магазина, он один из тех, кто работают на господина К. ...
- Нет, я имел ввиду автора. Кто автор картины?
- Патриция Сфинкс, - подумав, отозвалась девушка.
- То есть, это ваша картина? - Я схватил её за руку. - И та картина с сиреной - тоже?
- Если они поступили на продажу, они больше не мои, - бесстрастно сказала она. - В них больше нет души, потому что теперь никто не захочет её рассмотреть.
- Да что вы говорите? - запальчиво фыркнул я. - Я видел одного парня, купившего вашу картину, и не могу сказать, что в нём не было души, способной рассмотреть другую душу. Пусть даже нарисованную на куске неодушевлённой холстины.
Моя горячность смутила меня самого. Я вовсе не собирался этого говорить. Не собирался тем более останавливать её, держать... Совсем я свихнулся, и кто бы не свихнулся на моём месте, если бы куда ни шёл, всюду говорилось о ней?
Всюду произносилось её имя - в шутку ли, надменно, с неприязнью, боязливо, равнодушно, с жалостью, с непонимаем - но всюду?.. Разумеется, мне было совестно, что Патриция так заинтриговала меня, хоть я её ни разу не видел.
Сначала я этого не замечал, не придавал значения, потом имя Патриции стало меня раздражать. Наконец, меня захватила коллективная психика. Стадное любопытство - без ощутимых для тебя причин интересоваться тем, что тебе не нужно. Это было сродни глупому желанию обладать лишь тем, чего желают многие, хотя без общественного мнения ты и не заметил бы этого. Я гнал от себя такое чувство, во-первых, потому что оно мне не нравилось, во-вторых, потому что это отвлекало меня от других мыслей. Но...
Остановившись в этом дешёвом коттедже у госпожи Джорджианы, слыша от неё, её постояльцев, даже не включаясь в разговор, имя Патриции... Мне в конце концов улыбнулось это имя. Оно стало в моих глазах талисманом города. Местная сказка. На все случаи жизни.
Итак, будем считать, что я отчасти оправдал своё неадекватное поведение. Я ведь в тот момент всё ещё пытался стать понятным и недвусмысленным положительным персонажем в жизни.
- Этот парень, о котором вы говорите... он вот там. - Патриция (впервые я мысленно назвал её по имени) взглянула на деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. - Он мой друг и вы можете узнать его лучше, если поднимитесь туда.
- Мне показалось... Он показался мне доктором в тот момент, когда я его увидел. Он меня не разубедил.
- И правильно. Это виртуоз, доктор Паверо. Возможно, вы слышали о нём?
- Я здесь с того дня, как впервые встретился с вами, - угрюмо объяснил я. - И не завёл друзей, для этого было слишком мало времени.
- Вы так думаете?
Она вдруг приблизилась и заглянула мне в глаза. Знаете, так бывает в фильмах? И там выглядит красиво, значительно, то трогательно, то напряжённо, а в жизни такое выглядит смешно. Вот и сейчас мне захотелось улыбнуться и отвернуться, но она приковала меня к месту странным цветом глаз: он повторял то, на что был направлен. Хотите, скажу красиво? В этот момент волна крови принесла к берегу моего сердца иглу, которая тревожно вонзилась в него. Сейчас я впервые ощутил исходящее от Патриции безумие.
- Какие строгие слова, - сказала она. - Для дружбы нужно много времени? Но у меня за всю жизнь нет столько времени!.. Значит, я никогда не найду сознательно, не дождусь случайно, не сотворю из постороннего и непохожего человека... того друга, которого так жду?.. Значит...
- Ничего это не значит, - пожал я плечами, высвобождаясь от её гипнотических глаз. Мне бывало очень неуютно, когда чужие люди, особенно женщины, начинали изливать на меня сокровенное. Они-то душу облегчить хотят, а мне паршиво. Я сразу начинаю сравнивать их неприятности со своими, а мне не нравится сдерживать хохот и град насмешек, увенчанных шаблонной фразой "мне бы ваши проблемы, деточки".
Я вышел из магазина. Лис можно подождать и здесь. Всё это бесило меня, тем более, что я понимал: этого можно было легко избежать, без этого легко можно было обойтись. Лучше всего было сейчас остыть и не ссориться с Лис, на которой на самом деле сфокусировался весь смысл моего бытия. Патриция Сфинкс... Неужели это была она? И о ней было столько шума? В таком случае, у города нет вкуса. Я не нашёл в ней ничего... сплошное недоразумение и разочарование...
- Ну что, вы с ней говорили?
- У вас с ней это общее, доктор? Вы тоже любите подкрадываться со спины и заговаривать, не дав о себе знать?
- Вполне может быть, мы с Патрицией довольно давно дружим, - улыбнулся Паверо, и снова я замечал тонкость, негромкость, спокойствие - признаки его профессии, его принципа существования.
- А мне она жаловалась, что никак не может найти "друга, которого ждёт". Выходит, либо она слишком требовательна, либо вы не соответствуете её представлениям о друзьях.
- Если вы хотите от меня избавиться, - благодушно усмехнулся он, - не обязательно пытаться залезть под кожу.
"От вас и от неё вообще не так-то просто избавиться. Но я хотел попробовать. Оставьте меня в покое", - чуть не сказал я, но вспомнил, что этот человек мне здорово помог, я обязан ему работой, поэтому вслух сказал:
- Извините, если я говорю резко.
- Ради Бога. Простите и меня, господин Клод. Сегодня на многое приходится делать скидку, когда речь идёт о человеческих темпераментах и отношениях. Я хотел только попросить вас вспоминать об этой скидке, когда будете снова говорить с Патрицией. Она странная, потому что непохожа на тех, кто говорит одно, а думает другое. Иногда она и сама не понимает, что думает и говорит. Но дело не в этом, а в том, что она никому не причиняет вреда. А это нужно ценить.
- Я всё понял, доктор, - отчеканил я громче, чем хотел, и едва не поднял руку к виску.
... - Вот ты где!.. - в голос сказали мы с Лис, когда она, наконец, вышла из магазина.
Я подождал, пока она оживлённо сообщит мне, что автор картины - Патриция Сфинкс, пока расскажет мне о том, что эта чудачка известна в масштабах города, после чего заявил, что только что с ней разговаривал, и разговор не произвёл особого впечатления.
- С Патрицией? - удивилась Лис. - А мне говорили, она не особенно разговорчивая.
- Мне повезло, - В моём голосе сквозила неприкрытая ирония, - стоило мне высадиться в этом городе, как она встретилась мне под указателем. И я уже тогда не смог бы назвать её чрезвычайно молчаливой.
Лис хихикнула и показала мне завёрнутый в коричневую картонку прямоугольник. Я закатил глаза - она купила картину с мужчиной, девчонкой и зонтиком.
X
Я не успел зайти в коттедж Джорджианы даже чтоб промочить горло, я проводил Лис и, взглянув на часы, обнаружил, что не опоздаю к Генри, только если побегу. Слава Богу, в этом городе кварталы были небольшими...
Генри как всегда одарил меня доброжелательным взглядом и, ни слова не говоря, сел в предоставленную машину. Вот замечательный человек!.. его никогда не тянет потрещать, чтобы скоротать дорогу, он может просто смотреть в окно или тихо-мирно обсуждать что-то по телефону.
Появление Лис, моё неожиданное "потепление" - всё это вселило в меня сначала надежду. Я считал, что смогу заговорить о своём прошлом без дрожи, без ужаса перед реакцией слушателя, без опасений быть не так понятым. И вот сейчас мчался по вызубренному маршруту, почти не глядя на дорогу, и понимал, что говорить я как и прежде ни о чём не могу.
"Лэйла"... Помните эту песню у Эрика Клэптона?.. Послушайте снова... ту запись, где не рок. Ту запись, где чувство. Где тоска... и бессилие... и мольба!..
- Осторожно!.. - крикнул Генри, и я рванул руль вправо. Я чуть не вышел на встречную полосу, где как раз разогнался тяжеловесный грузовик. Интересно, меня уволят?.. В последнее время я привык ожидать самого худшего даже от самого меньшего. Не говоря уже о...
- Мы ведь могли перевернуться, - наконец произнёс мой хозяин.
- Или бы он нас сбил, - согласился я невозмутимо. - Хорошо, что этого не произошло, верно?
- Да... Клод, вы хорошо себя чувствуете?
- Великолепно. Я... - Пропасть! Ещё не хватало проболтаться, что я не спал и сел за руль, пошатываясь от усталости...
- Вы что, не спали, Клод? Что-то случилось?
- Случилось?.. С чего вы взяли... - "Сглазил я тебя, что ли?.." - Просто бессонница. Просыпался несколько раз.
- Это болезнь. Или вино. Или женщина. Что впрочем так или иначе взаимосвязано.
Я пожал плечами, не желая продолжать. Шут с ним, с человеком своих представлений об этом мире, уволит - пусть, не уволит - хоть в чём-то мне повезло... Хотя, знаете, меня поражала моя фортуна. Капризная девчонка фортуна преследовала меня: сначала в облике попутчика-шофёра, затем - Джорджианы, потом - доктора Паверо, теперь - этого вот незадачливого Генри... Это было более чем странно. Но мне не хотелось думать об этом.
Итак, Лис... Она озарила меня забытым светом надежды, всколыхнула то немногое хорошее, что оставалось, и всё же не воскресила меня, невзирая на все мои упования.
Мимо прошла Элла Мэригби. Она несла домой потерянную или сознательно выброшенную кем-то на улицу кошку. Я не сомневался, что она провозиться с ней весь остаток дня, откормит и вылечит, если у кошки есть какая-нибудь болезнь. Я гнал машину дальше.
Радуга... Лис, наверное, сейчас смотрит на неё, если ещё не спит. Но "всё прекрасное настолько хрупко, что рушится от одного нашего Ах" (6). Радуга исчезла до того, как я успел поговорить с ней и что-то о ней записать. А, собственно, никому нет до меня дела и никому не нужно говорить со мной о радуге. А радуга... радуга была красивая. Надо же было мне в это время думать довольно-таки мрачные мысли, а играла такая хорошая светлая музыка "Чикаго". В машине Генри играло "Чикаго"... с ума сойти...
- Тормози, Клод, - уже с улыбкой напомнил Генри, когда я едва не пропустил его офис. Он вышел, склонился над моим окошком, понимающе улыбнулся. - Клод, сегодня у меня званный вечер. Приходи. Начало с восьми.
- Спасибо, господин К., - машинально отозвался я, не успев ни удивиться, ни подумать, мол, только этого мне не хватало...
На обратном пути я увидел отца Маккензи, который поливал цветы и свистел что-то вместе с соловьём в деревьях, который в отличии от него не фальшивил. Я ехал дальше.
Но я вернулся. Одинокие люди - Элла и священник - как магнит притянули меня.
Где-то грянул одинокий колокол. Мой правый сапог прохудился и чавкал по лужам. Мне вдруг стало весело.
Я подумал, что сказал бы Кан, тот, какого я помнил, если бы сейчас был рядом и видел меня со стороны. Закидал бы меня жёлудями, и мы вместе полезли бы на дерево... А сегодняшний Кан, о котором так много рассказывала Лис?.. Он посоветовал бы найти себе женщину или новую, по-настоящему интересную работу; заметил бы, что утро сырое и холодное, и я сознательно заставляю себя страдать, блуждая под дождём. Да, я это делал сознательно. Как вновь сорвавшийся на вино хроник я говорил себе: будь что будет, зачем мы живём? не для того же, чтобы сдерживать всю жизнь свои желания... если подавлять себя, зачем вообще жить?.. И я гнал себя в пропасть, стараясь не вспоминать о том, чем она мне грозит.
Собственно, я был очень рад возможности поселиться именно в этом городе - здесь часто шли дожди, было очень много огней вдоль дорог, а людей - мало. Что может быть лучше?
Зонтик, который так и не раскрылся, служил мне тростью...
- Элла совсем что-то плоха в последнее время, - пробормотал отец Маккензи. Я вздрогнул. Я догадывался, что он знает о моём присутствии, знает, может быть, даже кто я такой. Но заговорил он со мной впервые.
- Она много болеет? - спросил я, отмечая про себя, что голос у него звучнее, чем я предполагал.
- Нет, - сказал отец. - Она удивительно спокойна. Раньше я видел в ней тлеющий огонь борьбы, а теперь она ни о чём не жалеет, никуда не спешит, хоть внешне и совершенно здорова. Наверное, никто не может убегать от старости вечно.
Я взглянул на эту женщину, стоящую у забора и задумчиво глядящую в небо. Никогда бы не подумал, что до сих пор она оставалась юной. Но теперь я видел и сам, и благодаря словам отца Маккензи: она изменилась, её глаза...
- Я хотел отправить телеграмму её родственникам. Хотел, чтобы она была окружена близкими в тяжёлый час. Но, кажется, у неё нет родственников. Я нашёл всего пару адресов. Никто не приехал. ("Nobody came") (7)
"Старая история, - подумал я. - Все эти одинокие люди. Откуда вы приходите? Я вижу вас, все одинокие люди... I look at all the lonely people..."
____
6) Детская сказка «Ах, ах!» Г. Цыферова.
7) Всё те же "Битлз".
____
XI
В задумчивости я вернулся к дому Джорджианы и сел за столик под открытым небом.
- Я знаю, кто вы, - подошёл ко мне Тони. - Вы Билли Бонс.
- Хм, ну от тебя ничего не скроешь. И как же ты меня вычислил?
Тони с важностью молодого сыщика поведал мне, что я дольше всех остаюсь в общей гостиной, что я никогда не говорю, откуда приехал и не рассказываю о своей семье. Итак, я пират и скрываюсь от старых дружков. Эти умозаключения напомнили мне о ещё одной излюбленной книге моего детства.
- Всё может быть, - согласился я с обличающей меня тирадой, - надеюсь, ты будешь мне верным приятелем, Джим, и убережёшь меня от Слепого Пью?
- Все-то имена вы знаете... - сказал Тони с уважением и досадой одновременно. - А мама говорит, что это детская глупая книжка. Но Джимом я быть не хочу.
- Почему?
- Он слишком правильный.
На этот раз пришла моя очередь с уважением пожимать ему руку. Мы с ним ещё пошептались, у меня была к нему просьба. После этого Тони взмахнул треуголкой на прощанье и убежал. Мальчишки не умеют стоять, они и должны бегать... сражаться... спешить... пока не повзрослели. А вот я опять остался сидеть на одном месте как старый дядька, обросший занудством и волосами на лице, со скучной газетой в руках и с ленью в каждом движении. Джорджиана умела предчувствовать, что я рядом, что я один и что так быть не должно. Пришла она ко мне и на этот раз. Рукава у неё были закаты по локоть, на них ещё осталась пенная вода.
- Знаете, господин Клод, вы нравитесь моему сыну. Не знаю уж, в чём тут дело. Странно... вы не особо отличаетесь от других постояльцев, но он выбрал именно вас.
- Действительно, странно.
- Вам не скучно у нас?
- Нет, совсем нет. С чего вы взяли?
- Маленький городок... Разве что вы всё-таки встретите нашего Сфинкса. - Она заколола волосы на затылке.
- Так значит, у неё нет настоящей фамилии?
- Я точно не знаю... - Она заговорила быстро и тревожно. - Насколько известно в округе, она выросла в детском доме... В другом городе. Кстати, вы уже нашли работу, господин Клод?
Я сказал, что работаю шофёром у богача Генри, при этом сделав какой-то неопределённый жест, который, видимо, должен был означать, что поиски ещё в силе. Мимо снова пробежал Тони с ватагой своих малолетних корсаров с деревянными кривыми тесаками. Они охотились на жертвоприношения индейским богам. То есть, как истые разбойники таскали то, что им не причиталось, и сразу готовое. Если выражаться ещё понятнее, они атаковали побережье кухни и воровали жертвенные пряники, которые Джорджиана от них прятала под замок. Тщетно прятала. Я поймал капитана за ворот и спросил всё тем же жутким шёпотом, который вошёл у нас в обычай: "Ну что? Не нашли?"
- Ищем, - выдохнул ещё не пришедший в себя от бега Тони, - ободрали уже целый ворох объявлений. На чердаке в сундуке лежат...
Ну, с этим мне всё было понятно: сокровища! Одно из них, видимо, должно было обеспечить Лис музыкальную группу. По крайней мере, я хотел хотя бы совершить попытку...
- А как насчёт... неё?
- Её сложно найти нарочно, она постоянно ходит по городу вслед за дождём и ветром. Вот если случайно натолкнёмся...
- Не забывай, я в долгу не останусь, кэп, - улыбнулся я, не особо понимая, плещут ли из него выражения из игры, или Патриция, у которой я поручил им замечать странности, действительно ходила вслед за дождём. В голове пронёсся вихрь поэтического настроения, то есть желания оставить пока имя Патриции Сфинкс в той же тайне, в какой оно попало ко мне с самого начала, не вспоминая о неудачном личном знакомстве. "Но если это была она, в тот раз, на Осеннем шоссе, - подумал я, - то я даже первым смог с ней заговорить. Ей явно нужна была помощь. Я не жалею о том, что подошёл к ней..."
Тони отсалютировал и сбежал.
- Что это вы с ним? - спросила Джорджиана.
- У мужчин свои секреты, - уклонился я и виновато улыбнулся.
- Вы сами ещё как ребёнок, господин Клод! Постарайтесь сохранить в себе это редкое качество... оно так помогает жить всем, кто вокруг.
Странно, она сказала "всем вокруг", но не включила в них того, кто сам оставался ребёнком. Я невесело усмехнулся:
- Госпожа Джорджиана, боюсь, все дети неизбежно говорят однажды: пора взрослеть... Даже если не хотят, даже если эти слова - только их оправдание, потому что ничего кроме как признать себя повзрослевшими они не могут.
XII
Весь день я провалялся без задних ног у себя в комнате. Спал глубоко, снов не видел. Один раз действительно очнулся, увидел свет солнца, бьющий мне в глаза, почувствовал себя вампиром, которого это убивает, и снова закрыл глаза.
Джорджиана дважды стучалась ко мне, предлагая обед, затем ужин. Я спал и не мог ответить.
Наконец, я поднялся, заглянул зачем-то в зеркало. Уснул, растяпа, прямо в одежде, теперь всё мятое, а вот и пятно... и ещё... Разгильдяй ты, Клод, просто разгильдяй...
- Неудобно просить, но вы не поможете?.. я заплачу... - начал я, спускаясь с лестницы, но Джорджиана не дала закончить, отобрала костюм сердито, будто я оскорбил её обещанными деньгами.
Только на улице до меня дошло, что я зря поспешил. Сегодня мне новый костюм шофёра не потребуется, сегодня Генри даёт званный вечер. Я сплюнул и пошёл бродить по улицам, смутно надеясь встретить Лис или хотя бы кого-то из новых местных знакомых. Мне почему-то не хотелось быть одному. Возможно, в этом виноваты утренние размышления об Элле Мэригби.
Передо мной из переулка вынырнул человек. И я пошёл за ним. Не знаю, зачем. Мне нужно было двигаться, но идти было некуда, и я устремился за первым попавшимся маяком. Я шёл на неизменном расстоянии, будто с точностью зануды-математика сумел высчитать длину своих шагов. И я был уверен, что он меня заметил. Не знаю, как другие, а мне никогда не нравилось, когда кто-то идёт с тобой одной дорогой, не зная тебя. Особенно, если он тебе чуть в плечо не дышит. Я подумал, что незнакомец ускорит шаг или свернёт. И я ждал. Но он неожиданно обернулся.
- Если вам нечем занять себя этим вечером, - мелодичным голосом произнёс он предельно вежливо (я увидел лишь отличные карие собачьи глаза), - вы можете пойти со мной.
Ещё не опомнившись и не дав ему продолжать, я выразил полнейшее согласие, и мы пошли бок о бок. Душная темнота действовала на меня, давила горло и грудь. Мне почему-то пришло в голову, что если я упаду и начну задыхаться не один и посреди улицы, а рядом с человеком из плоти и крови, то мне будет легче не натворить глупостей и, так сказать, "лишних движений", даже если этот человек не придёт на помощь. Странно, никогда не подозревал в себе неприятия тьмы или жары. Я думал, так бывает только от резкого изменения климатического пояса.
- Это вполне нормально, - подтвердил мой спутник всё тем же мягким бархатным голосом и вдруг разлился в долгих объяснениях, очень глубоких и тонких, но на удивление ясных. Это было редкое явление, напомнившее мне ковёр: красота кажется простой как всё гениальное, а попробуй повтори - узор причудлив, непостижим, неповторим...
- Это вы, доктор Паверо? - почему-то удивился я. - Я вас не узнал...
- Ну да, я доктор и, думаю, об этом легко догадаться, - улыбнулся он. Мы проходили под ровным мёртвым светом фонаря, я отметил, что сегодня он какой-то другой, не как днём. Голос изменился, но помимо голоса он был наделён ещё и очень благодушной, располагающей к доверию, наружностью. Я поражался своим мыслям... - Сегодня высокая влажность, - заметил он, делая вид, что не замечает моего оценивающего взгляда. - Спасибо, что согласились пойти со мной. Ненавижу бродить ночами в одиночку, так недолго и в беду попасть. И потом, раз вы придёте со мной, вы тоже поможете... одной девушке, Патриции.
- Что? - Я невольно усмехнулся. Что же это, в моём доме это заколдованное имя у всех на устах, теперь мне о ней говорит первый встречный. Неужели, если я приду в пустыню и стану как помешанный вопрошать и будить камни, они отзовутся древними голосами эхо: Патриция Сфинкс?..
- Вы, скорей всего, уже что-то о ней слышали, - сказал доктор. На его тщательно выбритом лице (мне бы хоть раз побриться не наскоро!) появилась улыбка сомнения. - Город не так уж велик, в местную элиту входит сравнительно небольшое количество людей. А Патриция волей случайностей, на которые ей всегда везло, оказалась среди них.
- Я ещё не слышал о ней ничего вразумительного, а когда увидел своими глазами, понял ещё меньше. Она мне показалась немного... странной.
- О, вы ещё не знаете, что такое для Патриции странность! Если она ищет грибы, растущие исключительно в тени клёна, или пытается выучить птичий язык, или разговаривает с невидимками... это всё более чем естественно. Удивительнее было бы, если бы она вела себя как все.
- Но из всего этого я делаю вывод, что она не в себе.
- И-и, она нормальнее нас с вами вместе взятых, - присвистнул и засмеялся доктор. - У всех же должны быть свои причуды. Если бы вы поговорили с Патрицией часа два-три, вы убедились бы в её блестящем уме. Но в её случае живое воображение и глубина чувств сильнее разума, поэтому... да, многим со стороны она представляется не от мира сего.
Мне не хотелось спорить, у меня было ещё слишком много вопросов.
- Так мы в данный момент на пути к ней? И ей нужна помощь?
- Вот, в чём её беда, в безудержной щедрости или глупости, транжирстве, каждый называет по-своему. - Доктор помотал головой, как пёс, стряхивающий воду. - Её жених богат. Или, скажем так, обеспечен. Он может себе позволить время от времени вручать невесте "премию", на совершенно свободные личные траты, которые сам никогда не контролирует. Патриция совсем не умеет пользоваться деньгами, они ей в общем-то и не нужны. Поэтому она позволяет высасывать из себя капиталы всем знакомым. Сегодня так называемые "друзья и подруги" жениха закатили шикарнейшую вечеринку за счёт невесты. Если честно, я обычно скучаю на таких мероприятиях, среди сборищ крикунов, но, как видите, иду туда снова, чтобы быть рядом. Я друг Патриции.
- В таком случае, ей очень повезло. Вы говорите, у неё есть жених? Никогда бы не подумал. А он такой же необычный, как она?
- Нет. Разве смог бы он тогда быть обеспеченным? Он - полная её противоположность, и они совершенно не подходят друг к другу. Он рождён на земле, а она - в небе. Он всего лишь деловой человек, а она - беспечное божество.
- Браво, доктор, вы прирождённый поэт, - не выдержал я. Мы рассмеялись.
Стоило нам приблизиться к гремящему и полыхающему дому Патриции Сфинкс, как я понял, что это не её дом. Это был дом Генри К.
- Но ведь у господина К. сегодня званный вечер. - У меня и в мыслях не было использовать приглашение.
- Да, - сказал доктор. - Патриция там.
Стиснув зубы, я двинулся за ним. От звука истошного хохота пьяных девиц и болтовни мужчин нечто тёмное и горячее навалилось на нас, и мне назойливо казалось, что это называется гневом. Гнев сплотил нас с Паверо лучше любых рассказов, и мы решительно ворвались в торжество.
XIII
Неужели у жениха Патриции столько денег, что только на его подачку эта орава заполучила помещение у Генри? Они добились позволения быть званными в этот вечер? "Много званных, мало призванных "?
Гости с вежливым, но чуть надменным любопытством рассматривали мой непраздничный затасканный костюм и доктора, который ни на кого не смотрел, будто сознательно избегал встречаться с кем-либо глазами. Мы искали Патрицию, не разговаривая и стараясь не обращать внимания на всех остальных.
- Знаете... так мы её долго проищем. Слишком много внимания привлекаем. Займитесь двором, там и с Генри поздороваетесь, пялиться перестанут. А я пройдусь по дому.
Я согласился и, путаясь в собственных ногах, подошёл к бассейну, около которого стояла стайка светских львов. Никто не плавал из-за вечерней свежести. Генри, симпатичный мужчина средних лет, одетый с иголочки, выглядел хорошо, несмотря на то, что костюм его старил. Генри улыбался, пытался вставить слово в окруживший его хор женщин и мужчин. Но меня он заметил. Просиял.
- Клод!.. вы всё-таки здесь... - Решительно рассёк он толпу сгрудившихся советчиков, просителей, льстецов и подошёл к шофёру, которому ничего от него не было нужно. - Будете пить что-нибудь?..
Я согласился. Совсем немного... это ведь только поможет чувствовать себя в своей тарелке на таком сборище?.. А, может, мне просто вдарило в голову то, что он так по-дружески обращался со мной на глазах у всех этих людей. Я просто растерялся и не знал, как отвечать правильнее, чтобы не наполучать лишних недоброжелателей. Паверо оказался прав. На меня больше не смотрели как на убожество, теперь во мне искали неожиданный подвох, спрятанный до поры.
- Простите, что я в таком виде, господин К., - бормотал я. - Если бы не друг, я едва ли...
- Клод, что вы мямлите, что оправдываетесь передо мной, - сердито отчеканил он. - Я вас звал. А теперь вы заявляете, что пришли случайно.
- Простите. Я имел ввиду, что... - Я оглянулся.
- Не ваш это круг. Всё ясно. Тогда не отставайте от меня.
- Вообще-то я кое-кого ищу. Мне говорили, Патриция Сфинкс здесь.
- А-а, Патриция, - улыбнулся Генри. Он мгновенно стал моложе, несмотря на костюм, я его таким ещё не видел. - У неё всегда столько друзей... Она где-то в доме, на втором этаже, я полагаю. Там её любимый вид из окна... А, что? - схватился он за телефон. - Нет, Морис, ты не в своём уме!.. Сделка запланирована на восемнадцатое число, а не... Простите, Клод, я должен... Нет, Морис!.. Сегодня я занят. Да. Нет. Не выйдет. Отправь факс Сильверу, пусть он...
Я в лёгком замешательстве отправился на поиски второго этажа. "Любимое окно" - стало быть, Патриция часто бывает здесь. Я чего-то не допонимал...
- Господин Клод!..
На этот раз сомнений быть не могло, я узнал её голос.
- Идите сюда, я здесь! - Патриция смотрела на меня из окна второго этажа и указывала рукой за угол дома. - Там есть лестница со двора.
Я повиновался и зашёл со стороны двора, подавив желание пригнуться от выстрелов глаз в спину. Патриция открыла дверь и ждала меня.
- Как вы попали сюда? - спросила она, пропуская меня вглубь небольшой комнаты с низким потолком. Здесь стены были отделаны вагонкой, и свет казался неэлектрическим, а настоящим, жёлтым. На стенах висело несколько картин, почерк автора неоспоримо угадывался.
- Генри К. меня пригласил. А вы как...
- Я прячусь, - хихикнула она. - Ребята притащили меня сюда, чтобы устроить праздник, а сами разбежались по развлекаловкам, которые Генри им позволил. Пусть веселятся, лишь бы меня не трогали.
- Они оставили вас одну? - нахмурился я. Примерно этого и ожидал Паверо.
- Чему я очень рада, - решительно заявила девушка. - Они ждут от меня чего-то... чтобы я была похожа на них, словом. А я не приспособлена веселиться таким образом. Слишком одноклеточная.
- Как самокритично.
Я всё думал, кого же Патриция мне напоминает. И только теперь, увидев её в серо-чёрном платье, с распущенными волосами, сообразил: ночная бабочка. Даже в детстве они нравились мне больше дневных, обыкновенных. И как кстати, в волосах Патриции запуталось несколько траурниц.
- Девушки здесь очень красивые, - как бы справедливости ради заметила Патриция. - Все мне здесь кажутся красивыми... Любые люди. Они же люди. Они такие непохожие и похожие друг на друга.
- Дневные яркие бабочки, - сказал я. - Утыкаются в плечи друг другу, чтобы похихикать.
- Я не говорю, что они ведут себя плохо. Они ведут себя... не так. Если им от этого хорошо, их счастье. Мне нужно не это.
- "Ты видишь рассветы над волнами Атлантики" (8), - улыбнулся я.
- Что?
- Ничего... просто песню вспомнил.
Постучали в дверь, не дожидаясь разрешения вошла женщина с брошкой-бабочкой на плече. Следом шёл Паверо.
- Ну что, я говорила, она здесь, - рассмеялась женщина и вдруг заметила меня. - А вы кто?..
- Клод, вы меня опередили, - проговорил доктор, но на меня едва взглянул, а прошагал мимо, прямо к Патриции, чтобы крепко пожать ей руку. Девушка озарилась незримым светом.
- Ты здесь, Парис. Как я рада, как хорошо!.. - Патриция предложила место ему и его спутнице, но женщина зачем-то предпочла стоять в стороне, топчась у окна, глядеть на вспышки во дворе. - Посмотри, Парис, это - только сегодня ночью. Его ещё никто не видел. И он ещё никого не видел.
Патриция сидела на продавленном диване, свесившись, запустив руки под него, она вытащила холст. Паверо внимательно смотрел на картину, я и незнакомая женщина тоже смотрели, через его плечо. Фигуры, образы, цвета... всё было смешано.
- Ну и что это? - хмыкнула женщина.
- Плавно переходящий в воду поток неба, дождь, наполовину скрывший карету с зелёными единорогами... - Патриция впилась глазами в свою работу, а ногтями - в ладони. Она подбирала слова, искала понятные расшифровки и не находила ничего... - Это... это мой... мой мир. В нём полная неразбериха, но без неё там было бы так пусто...
- Дитя моё, но это же чистейшей воды сюрреализм, - благодушно пожал плечами Паверо. - Знаешь, что здесь отличительный знак? Как раз то, что ты ничего не можешь объяснить. Те, кто пишут аллегории, не должны уметь это объяснять. Это были бы уже не аллегории.
- Спасибо, Парис, - пробормотала Патриция, улыбаясь. - Это новый подарок, да? Новое удобное оправдание для меня.
- Как тебе больше нравится. - Паверо положил руку ей на плечо, и Патриция доверчиво к нему прильнула.
Женщина, стоявшая рядом со мной, беззвучно фыркнула.
- Знаете, - обратилась она ко мне, - можно подумать, что это ОН её жених.
- Вы не умеете ценить дружбу? - отозвался я.
- Дружбу между мужчиной и женщиной? - улыбнулась она мне как ребёнку. - Не умею, загадочный господин Клод, и даже не представляю, что это.
- Если учесть, что вы пользуетесь добротой этой девушки, а потом бросаете её на чердаке как пустой флакон духов, то можно решить, что вы вообще не знаете, что такое дружба.
- Я, конечно, понимаю ваши гуманистические наклонности, господин Клод, но вам не кажется, что сумасшедшим такие деньги ни к чему, а праздники им ничего плохого не делают. Им это всё равно. А Генри может себе такое позволить.
Я еле сдерживался, чтобы не крикнуть на эту безжизненную женщину. Почему это происходит? Почему такие люди совершенно не скрывают своих недостатков? Они не понимают, что это недостатки? Или они привыкли обращать их в оригинальность и дерзость в глазах прочих людей? Вот, наверное, раздолье закомплексованным негодяям, попасть в такое место... здесь не нужно прятаться...
- Господин Клод, - вдруг обратилась ко мне Патриция, встав и подав мне руку. - Проводите меня в зал, хорошо? Под вашим покровительством будет не так стыдно показаться среди... них.
Я взял её за руку, Паверо улыбался и шёл следом, женщина с брошкой-бабочкой хихикала и пожимала плечами.
Наше появление произвело незримый, но ощутимый резонанс среди гостей. Я понял, чего боялась Патриция. Снова это унизительное внимание. Но когда мне недвусмысленно улыбнулись и сказали полунамёк о Генри, я понял, что чего-то не понял.
- Патриция, всё же... как вы попали сюда? Генри - ваш друг?
- Генри скоро станет её мужем, - расхохоталась женщина с брошкой. - Вот ирония...
Я почувствовал себя глупо. Мягко говоря. Уж чего-чего, а этого я ожидать не мог, тем более, что мне казалось, у такой девушки как Патриция не может быть серьёзных отношений. Кто смог бы воспринять её всерьёз? Тем более Генри... богатый Генри К. Но впрочем... незадачливый Генри К. Это всё объясняло.
Но мы пришли с Патрицией Сфинкс за руку. Как меня угораздило прийти вечеринку, не поняв, на чью именно, вместе с невестой хозяина этой вечеринки? И из чего, спрашивается, сделан её мозг, что она сыграла со мной такую неостроумную шутку?
Впрочем, очень скоро к своему удивлению я понял, что это никого, кроме некоторых едких гостей, не волнует. Генри совершенно спокойно приветствовал нас, угощал, провёл по комнатам... Потом Патриция (попросив меня простить её!) отошла с женихом вглубь дома. Было в ней в этот момент одновременно что-то томно-мечтательное и бесстрастно-смелое. Меня посетила неприятная щекочущая мысль, что она всё ищет и не может найти в Генри что-то очень важное. Мне стало стыдно, пусть мысленно, но я ведь лез не в своё дело, в очень личное дело чужого человека, но ничего не мог поделать - мне стало жаль Патрицию, мне стал смешон её жених.
"Иногда я готова оскорбить его без причин, вызвать ярость - лишь бы видеть, что он живой, а не как обычно. Я бы дала ему всё, что он у меня попросил, но ему от меня ничего не нужно. Он знает, что я рядом, и этого ему достаточно. Он слишком совершенен и правилен для меня, самой несовершенной и неправильной. Он слишком практичен, умён и не допускает ошибок; я же совершаю их на каждом шагу, но не раскаиваюсь в этом, и я - хоть вымотавшийся, но романтик, главное, что он не может понять во мне... Скажите, Клод, зачем нельзя одновременно не быть скучным типом и не быть нищим?"
Почему-то она прошептала это мне с присущей ей простотой, стоило нам столкнуться в одной из комнат. С простотой и грустью человека, которому нечего стыдиться. Я не успевал ответить, как она исчезала. Впрочем, это было хорошо, так как мне всё равно нечего было сказать.
____
8) Екатерина Болдырева - "Ирландия".
____
XIV
Между тем вечер шёл своим чередом, я слышал вокруг фонтанов, у бассейна, в саду велись светские разговоры. Говорили об игре в гольф и о галстуках, о ценах. Неожиданно небольшой кружок заговорил об искусстве.
- Шекспир - классика, нет спору, - проговорила та самая, с брошкой на плече. - Но его повторяют слишком часто. А время меняется. Миру нужны совершенно другие пьесы, другие герои, сюжеты, проблемы...
- Разве проблемы меняются с движением времени? - возразили ей. - Персонажи - может быть. Но события одни и те же.
- И всё-таки нельзя сказать, что последняя постановка не удалась, - заметил ещё кто-то. - Режиссёр в своём репертуаре...
- Мелодии на тему "Ромео и Джульетты" мне нравятся гораздо больше, чем сама пьеса, - вдруг сказала Патриция и с улыбкой повернулась ко мне. - И Марк Кнопфлер, и Nino Roto... как хорошо, как непередаваемо хорошо от их музыки. Они говорят больше, чем Шекспир... они говорят о любви, о настоящей любви. Звуком, а не текстом. Вот - символ этой любви, а совсем не глупая смерть, не эта глупая смерть. Как вообще можно было сделать смерть символом любви? да ещё такую глупую, такую нелепую, которую так легко было предотвратить, для которой не было причин и повода? как?..
Кружок "искусствоведов" сразу обернулся к ней. Я начинал понимать, что здесь творится. Патрицию не воспринимали как женщину, над ней могли смеяться, глядя на её наивность, неведение. Но когда она говорила о том, в чём действительно знала толк, о живописи ли, музыке, поэзии, о своих туманных, сложных и одновременно простых взглядах на эту жизнь, все прислушивались. Потому что она странно говорила. Не как они все. Иногда слова давались ей с трудом, будто Патриция пыталась что-то вспомнить, будто лично присутствовала при встречах Ромео и Джульетты, будто только что вернулась из своей подлунной земли, открытой ей одной, и сейчас восстанавливала в памяти недавние её события, частью которых побывала.
И всё равно я многого не понимал. Не понимал и её слепого доверия к доктору Паверо, веры в него. Не понимал его предупредительности к ней рядом с внешне полным равнодушия Генри.
Генри угощал меня выпивкой. Я пил. Я смеялся над собой всё веселее, всё громче, все неестественней. Потому что думал: каких-то несколько дней назад я был близок к самоубийству, я видел себя горящим в огне, горящим равнодушно и спокойно. Я видел другой образ, образ девушки пятнадцати лет, видел её каштановые волосы, видел её глаза, глаза ангела, прожигающие меня насквозь...
Я говорил с ней, трепеща от ужаса и чувства вины: "Лэйла... Если ты сейчас окружена раем, то ты пленница рая. Ты в плену!.. Пусть он - золотая клетка..." Я говорил ей: "Лэйла... Можно ли с этим примириться? не преступление ли это примирение? как можно благодарить небо за подобное испытание? Лэйла!.. Мы ведь с тобой оба - пленники этого рая. Благодарить ли рай за то, что мы упали - ты в небо, я на землю? Лэйла, я с искажающей лицо улыбкой пою. Пою о том, насколько мог бы быть счастлив в тёмных городах с электрическими огнями, мог бросить свою жизнь на путешествия. Но я упал... ха-ха, на эту планету!.."
Бездна была вокруг меня. Весь этот праздник, это торжество - руки пьяных женщин, увлекающие меня к игорным столам...
"Лэйла!.. Я мог взять тебя с собой и плыть под парусом к землям, которые ты мне сочиняла, мог бы жить гораздо легче, спокойнее и однообразнее, правильнее... ха-ха, а я упал на землю, а ты упала в небо!.."
Небо и чёрный город смешались, вертелись, звенели-гудели неверные голоса...
"Твоя любовь, Лэйла, - это облако, от которого я сейчас не могу отвести глаз... Это солнце, которое ежедневно касается моего лица... Это, так или иначе, даже земля, на которую я упал. Верь, я где-то около, что бы ни случилось, когда меня касается воздух, я точно знаю, где ты. Лети туда, где свет солнца, моя девочка... Назад дороги нет - ни тебе, ни... ха-ха-ха, мне!"
"Аааа!.." - услышал я голос из неба, и дрожь пронзила меня. Я ещё выпил и с такой силой поставил рюмку на стол, что чуть её не разбил. Мне хотелось сесть в машину и гнать на красный.
- О чём задумались, господин Клод? - спросил Генри, подкравшийся сзади. Ненавижу такие вопросы...
- К счастью, мне не о чём... думать... - ответил я, с удивлением поняв, что всех и всё теперь вижу в тумане. Ну я распустился...
- В таком случае, вы должны быть очень счастливы, господин Клод, - произнесла Патриция, которую я сначала не заметил. - Когда не о чём думать... наверное, есть о чём помечтать.
- Наверное, я не знаю.
- Но разве у вас нет мечты? - Она широко раскрыла свои многоцветные глаза. - Но тогда вы умерли! Вот прочитайте по моему лицу мою мечту!..
Она впилась в меня взглядом, и мне стало не по себе. Сначала я видел только эти блестящие шалые глаза непослушного ребёнка, которые становились какого-либо цвета в зависимости от того, какого цвета был тот предмет, на который они смотрят. Через пару секунд я увидел тонкие, но какие-то неправильные черты лица, странные, пугающие своей необъяснимостью, будто это было лицо человека с другой планеты. Затем же мне открылось и то, что она просила меня увидеть. Я явственно различил в ней море и порывы ветра, дождь, чей пульс то учащался, то замирал. Берега, причала не было, была одна бесконечная свобода, крылья, паруса и ветер...
- Я ничего в вас не вижу, Патриция, - сказал я и улыбнулся, отстраняя её от своего лица. - Не обижайтесь на меня и не требуйте многого. Я всего лишь человек, который больше не мечтает.
Но, хоть я и оставлял позади себя растерянную девушку, которая смотрела мне вслед взглядом, ощутимым даже спинным мозгом, мысленно я не мог совсем её оставить. Моё воображение было задето. А я-то думал, что воображение - это миф прошлого, как и многое другое... Что ж, сражаться теперь не за что, так стоит ли придавать значение тому, что какая-то эксцентричная девочка позабавила меня своей болтовней? Всё лучше, чем ходить среди живых людей как труп, как во сне видеть их сияющие лица и разноцветные одежды.
"Лэйла, девочка моя... Я мог уныло посвящать стихи тебе, моей потере, мог грешить тайно, стыдясь самого себя... А я - упал, упал на землю!.. Пусть у меня было столько шансов жить иначе, выбрать другое, поступать правильнее... благодарю за то, что я упал на землю... Благодарю, Лэйла, благодарю, город, что я упал... Я совершаю ошибки? Кому отдать штраф? Где постовой в этой жизни? Кому отдать штраф?.."
- Господин Клод?.. Вы хорошо себя чувствуете?
"Твоя любовь, Лэйла, - имя, память, верность; верь - я всегда подле тебя... Лети, лети, раз обратного пути тебе нет, лети в сторону солнца... Мне-то уже не свернуть..."
"Аааа!.." - касался меня голос из неба. Я закрылся руками, я хотел упасть в фонтан, но кто-то помешал мне, я споткнулся и безвольно направился в другую сторону...
Солнце восходило над наклонной равниной, лучи были косые, поле золотое... Я закрывал глаза, и закрытыми глазами я видел кадры страшного фильма о жизни. Поле золотое, скорость, шелест колосьев, колёса велосипеда...
"Лети - туда - где солнце... лети - где рождается рассвет... я - рядом..."
Велосипед сквозь поле... велосипед... колосья...
"Не бывает - обратной - дороги... а я буду рядом, Лэйла... Лети... и пусть у меня был шанс... благодарю за всё..."
Велосипед падает.
"Благодарю за всё, моя Лэйла... но я... упал".
- С вами всё в порядке? Вы так странно выглядите, - сказал Паверо. - У вас жар, господин Клод...
Утро. Выключили, наконец, музыку, и я вдруг услышал соловьёв. Мысленно я запел с ними, я взмывал с ветки в небо... Я знал, что всех нас там давно ждут, но в отличии от остальных я точно знал имя и лицо того, кто ждёт меня в небе.
- По утрам уже становится холодно, от дождя и тумана, - сказала Патриция с беспечной улыбкой.
- Тебе следует тепло одеваться, - сказал доктор и тут же на секунду скрыл лицо руками. - Прости, я забыл снова. Ты никогда не прячешься от холода, пока только есть силы. Да и не послушаешь меня. Никогда не слушала...
Патриция с нежностью на него взглянула. Друг, который никогда не предаст... это высший миг. Мне подумалось, что Мефистофелю пришлось бы очень недолго отгадывать, после чего я скажу: "Мгновение, прекрасно ты, постой!", но если бы он догадался, ему было бы не под силу исполнить моё заветное желание.
- Что вы постоянно улыбаетесь? - спросила меня Патриция.
- Любо-дорого на вас смотреть.
Да, мне правда сейчас показалось, что они вместе с доктором смотрятся гораздо выгоднее, чем с Генри. А ещё мне было интересно наблюдать, как меняется её лицо и голос, когда она обращается ко мне. Она словно перед учителем боялась допустить ошибку.
- Патриция иногда бывает чрезвычайно утомительна, вы не находите? - участливо обратился ко мне Генри, когда мне удалось отвязаться от неё и её приятеля-доктора. - Бедняжка, она росла в детском доме, этот период её жизни оставил неизгладимые рубцы... Господин Клод, выпейте ещё вина! Оно поможет вам забыть обо всех печальных глупостях, которые наговорила вам моя невеста...
Эта фраза привела меня в такое веселье, что я какое-то время не посмел притронуться к вину, боясь забрызгать всех гостей. Генри благодушно улыбнулся, даже не поняв, что именно меня так рассмешило. Я взял бокал... смутно подумав, что он уже шестой за вечер... и что я вообще не пил, когда... когда... в прошлой жизни... и что мне бы надо идти домой... "домой"?.. Новый приступ беспричинного хехеканья... Двое с подозрением на меня покосились, и я отчётливо услышал слова какого-то молокососа: "Перебрал старина..."
- Когда соберётесь в гостиницу, господин Клод, - мягко сказал Генри, - не утруждайте себя, я попрошу шофёра...
- Я сам - шофёр, - с непонятной горделивостью бросил я, и это был знак, что я действительно превысил свою норму.
Меня стали останавливать. Я стал спорить, потом и при помощи рук попытался уйти от окружавших меня доброжелателей. Легко догадаться, чем бы весь этот балаган мог кончиться, если бы вдруг не вмешалась Патриция.
- Господин Клод, - сказала она, глядя на меня блестящими глазами, - помогите мне отнести новую картину в машину. На неё нашёлся покупатель, завтра её увезут...
Я охотно согласился, мне был хорош любой способ избавиться от навязчивой оравы гостей Генри, столь же изысканных и предупредительных как он.
Неверной походкой я кое-как докостылял до машины Патриции, которую она водила сама (кабриолет, старая модель, я думал, такие уже не делают). В руках у меня была та самая сюрреалистическая картина.
- Куда её?..
Но я вдруг почувствовал, как падаю вместе с картиной на заднее сиденье. Патриция!.. она лишь слегка толкнула меня... Что с моими ногами, почему они не слушались меня?.. Я сердито заворчал что-то неразборчивое. Патриция усмехнулась, но без снисхождения, а как-то совсем не обидно, по приятельски высмеивая мою слабость. Затем затолкала мои ноги в машину вслед за мной и картиной, закрыла дверь и села за руль. Я услышал гул мотора и... уснул.
XV
...Несколько дней назад я совершил ещё одну попытку. При чём очень хотел бы оправдать себя в тот момент. Мол, это я не по своей воле, это так само получилось. Но своим умом согласился пойти с Энтони и своими ногами пошёл.
- Ты не скажешь маме? - прошипел мальчишка в сотый раз, когда мы прошли уже полпути.
- Тебе что, моего слова недостаточно? - Я сделал вид, что обижаюсь.
- Если бы мы были рыцарями, - серьёзно объяснил Тони, - слова стояли бы много. А у пиратов нет чести, поэтому и честного слова нет.
- Запомню, - послушно задумался я. - А вот скажи мне, кэп, у вашей пиратской банды есть какая-нибудь клятва или крещение, позволяющее доверять новобранцам? А то я иду в ваш штаб, в любой момент рискую сыграть в ящик...
- Трусишь? - Деревянный тесак приблизился к моему горлу. Я нервно сглотнул.
- Ещё чего, - процедил я сквозь зубы. - Мне ли бояться одного вояки, пусть даже капитана, после стычки на мысе Арламбародс?
- Что ещё за мыс Арла... - Тесак немного опустился. Я хмыкнул уверенней.
- Ну, кэп, стыдно не знать самого большого мыса северного берега острова Дребен-дарк. Или ты и острова не знаешь? А ну...
Я скрутил ему руку за спиной, пара прохожих обернулись. Меня можно было принять за маньяка-похитителя? С пиратской треуголкой и игрушечным попугаем на плече? Маньяком - вполне. Похитителем - вряд ли...
- Ну что, кэп? Что будем делать?
- Я сочту за честь, если ты присоединишься к моему экипажу, - прохрипел пират, согнувшись в моей хватке в три погибели. - Клод! старина... мне дышать нечем...
- Вот. - Я его выпустил и вернул упавший наземь тесак. - Итак, что я должен сделать, чтобы меня к вам пустили? Кровью расписаться на проклятом сокровище?
- Зачем же так сложно. - Тони почесал макушку и, засмеявшись, пустился бежать. Я - за ним. - Я думаю, они примут тебя в морское братство, Клод, едва только увидят, как ты сражаешься... Так сражаться может только истинный флибустьер!..
- А как насчёт королевского флота?
- А, там одни хлюпики, подчиняющиеся правилам и командирам. А мы никому не подчиняемся! И скорей умрём, чем позволим какому-нибудь хлыщу в парике и форме указывать нам курс...
Во всей этой бредовой болтовне было так мало смысла, но так много спасения для меня!..
Штабом оказалось здание, которое... которое всколыхнуло во мне тьму. Тьму памяти и сожалений, обиды на несправедливость и радостей, за которые сейчас, будь они для меня новинкой, я не дал бы ломаного гроша.
Передо мной стояла школа. Забитая наглухо, и всё же кое-где дырявая - мальчишки и бездомные постарались. Школа была в два этажа, как и большинство нечастных зданий этого города. Когда выпускался, я ждал, когда же наконец на меня обрушится тоска и запоздалая любовь к осточертелому заведению... До сих пор жду. Так и не дождался. Тупая обида только притупилась ещё больше. Я фыркнул, когда вспомнил некоторые эпизоды моей школьной каторги... И всё-таки - запоминай или старайся забыть - не забудешь, потому что здесь происходят как правило самые страшные разочарования и осознания наших жизней.
- Клод... ты чего? - Тони с подозрением смотрел на меня, уже стоя на ступеньках крыльца.
Медленно поднялся я следом, каждый шаг был для меня откровением. И здесь мне предстояло стать пиратом... ну просто одно к одному... Тони, он не мог знать, что привёл меня в "храм". Ну да... храм опасного детства, которое всеми правдами и неправдами загоняют в шаблон, а оно в свою очередь пытается остаться детством.
Тони свистнул и крикнул пароль в пыльное пространство коридоров. Его банда, с которой я тоже успел более-менее ознакомиться, не заставила себя ждать. Они видели меня много раз, и Тони, конечно, много обо мне рассказывал. Но сейчас пираты как бы впервые узрели мою физиономию, просолённую морскими брызгами, иссечённую в неравных боях...
- Я подобрал этого парня на берегах экваториальной Африки, - важно сообщил капитан Энтони, - он потерпел кораблекрушение и теперь хочет стать одним из нас. Его не должны взять работорговцы.
- Мы можем верить ему? - дерзко вскричал Джеймс.
- Пройдоха Сивая Грива мог подослать его к нам, - добавил Ричард.
- Не исключено. Но если вы испытаете его... - Тони хмыкнул и, отдав мне свой тесак, отошёл в сторону. Джеймс и Ричард немного поспорили, кто первый станет меня "испытывать". В конце концов, Ричард, как самый старший и наделённый именем короля и самой похожей на настоящую шпагой, выступил вперёд. Клинки скрестились, взгляды встретились.
Представляете, иногда кажется, что внутри тебя сидят стихи, только написать их ты не можешь. И не только потому, что рифм на твой ум не хватило... Иногда кажется... будто в тебе есть что-то большое и значительное. Пусть не для всех, но для тебя самого - если бы ты сумел правильно это сформулировать, чтобы это стало тебе не только важно, но и понятно. И так тревожно жить, искать, пытаться... эх... пусть бы это вылилось хотя бы в прозу, которую ты потом сожжёшь... хотя бы в разговор с кем-то, кто его сразу забудет... иногда носить в себе что-то, чему ты должен и не можешь дать выход...
Иногда это просто не даёт покоя.
- Туше... - успел воскликнуть Ричард, и его великолепное оружие оказалось на полу, подняв тучу пыли. Я помог ему встать.
На совете братства единодушно решили: Клод-хитрый клинок принят...
...Забегая вперёд, хочу сказать, что я столько времени убивал на игру с мальчишками, что в конце концов выучил, на каких лестницах больше всего опасных проваливающихся ступеней и где лучше не появляться, если не хочешь натолкнуться на бездомных оборванцев, которым приходится здесь жить. Но днём здесь никого из нищих не было, и я иногда убивал время тем, что шатался по зданию, не замечая, куда иду, о чём-то задумавшись, изучая все три этажа...
XVI
- И всё-таки я поняла, о чём вы мечтаете.
Она сидела на моём столе, положив ногу на ногу, беспечно ими болтая. В окно лился яркий полуденный свет, пели птицы. Всё было мирным и красивым, и Патриция почему-то легко вписывалась в эту гармонию мира.
- Вы это нарочно, Патриция! - обличающе вскричал я, подпрыгнув на кровати. Сейчас я, наверное, был ещё смешнее, чем вчера, ведь я вёл себя как азартный спорящий мальчишка. - Вы весь вечер прикидывались дурочкой, а потом оказались хитрее всех и увезли меня у них из-под носа!.. И даже из-под носа своего женишка...
Тут до меня запоздало дошло, что я хамлю девушке, которой обязан спасением от позора и головной боли.
- Простите... мне не следовало выражаться так резко.
- Не думайте, что я этого не знала, - решительно возразила она, спрыгнула со стола и скрестила руки на груди. - И я очень благодарна вам за точную характеристику... не только моего вчера, но и моего всегда. - Она снова смотрела на меня сбоку, слегка повернув голову и вяло улыбаясь по ту сторону висящих прядей волос. - Кто же я на самом деле, вот интересно было бы знать! Дурочка или всё-таки хитрее всех?
- Вы очаровательны. - Я поднялся и приблизился на расстояние вытянутой руки. - И несносны.
Она жестоко рассмеялась, закрыв глаза и откинув голову.
- Генри не знает, где вы?
- Знает. Я только что звонила ему ещё раз, сказала, что вы скоро очнётесь. Он очень беспокоился о вас.
- Он что, такой же сумасшедший, как вы? У него даже не появилось подозрения?..
- Но ведь между нами ничего не было!
- Он-то этого не знает... - оторопел я, сражённый такой детской непосредственностью.
- Он знает меня, - возразила Патриция с поистине восхищающей гордостью. - Раз я его невеста, я не могу обманывать его.
- Просто... я думал, вам известно, что многие так не считают... - пробормотал я, но был рад, что девушка моих слова уже не слышала, так как была поглощена сбором бумаг обратно в сумку. - Что это?
- Пока вы спали, мне же нужно было чем-то заняться... вот я и решила порисовать...
- Но ведь это... - попытался я указать на карандашный набросок, в котором совершенно точно узнал себя.
- ...далеко не лучшая моя работа, - отрубила она, резко пряча листок в сумку. Я фыркнул.
- А у вас есть нарисованный Генри?
Патриция мрачно промолчала.
В окно докатился стук колёс. Именно стук. Я подошёл ближе и увидел чёрную машину, прыгающую по колдобинам. В мутное стекло был видел молодой парень за рулём. Моё вчерашнее настроение припомнилось мне, но я больше не ощущал его так резко. Я был выжат и вымотан.
- Посмотрите... - сказала Патриция, внимательно глядя в окно, а потом переводя такой же внимательный взгляд на меня. - Эта штука похожа на колесницу. Чёрную повозку из "Пира во время чумы", (9) которая возит...
- Да, - резко прервал я и, подумав, продолжал: - Меня больше поражает возница. Ему больше пошло бы быть художником, идеей, двигателем нового, энтузиастом, тем, что осталось ещё в живых. А ему остаётся лишь скрывать, закапывать, прятать остатки прошлого... Хуже работы не придумаешь. Я даже не знаю, каким мрачным, холодным, равнодушным духом нужно обладать, чтобы видеть потери каждый день и сознавать при этом, что сам ты жив, молод, здоров, остаёшься, а все вокруг уходят... Что он делает на козлах этой повозки?
Патриция внимательно смотрела на меня.
- Вы философ. Впрочем, я знала это. С того самого момента, когда увидела вас рядом с Печальным Клоуном. Помните его?
- Вы видели? Вы что, пошли за мной?
- Этот Клоун... Он умел меня растрогать, я часто смотрела на него издали. Но никогда с ним не заговаривала. А вы заговорили, едва увидели. Вот с того момента я и пожалела, что наговорила лишнего при нашей первой встрече.
Я не понимал, не ощущал её переходов от безумия к мудрости, как не понимал и того, как можно быть безумной и мудрой одновременно. Проницательная и наивная, разумная и легкомысленная, Патриция говорила, и мне нравилось её слышать, хоть я её почти не понимал. Когда я задумывался, кто она, восприятие реальности вообще терялось. Патриция была просто образ, идея, которой я дышал последние дня два. Это приятно, чувствовать себя привязанным к существу, которое (самое главное) внушает тебе уважение и даже интерес.
Привязанность?!.. Я что, действительно назвал всё своими именами?..
Патриция чувствовала эту необязательность нашей дружбы тоже. Это успокаивало нас обоих, это нам нравилось и было похоже на игру. Если сначала мы забавлялись тем, что говорили глупости и вечные избитые фразы с убийственно умным видом, очень красиво и значительно, то теперь мы говорили то, что думаем и чувствуем. Не заботясь о том, слышат ли, понимают ли нас. Мы должны были выговориться. И нас совершенно не смущала наша манера выражаться. Намёками и аллегориями. Для нас это был единственный выход. Не раскрывая карт целиком, дать понять, откуда дует ветер. Патриция была первым человеком, кто понял меня и принял это как должное, а не как упущение, которое нужно исправлять.
Я был отчасти удивлён - она выдержала испытание света. Вчера вечером она казалась мне лишь сносной. Сегодня я ожидал почти дурнушку, в безжалостно честных солнечных лучах. Но Патриция осталась такой же, как и вчера. Разве что она оказалась ниже и моложе. На ней снова была не клеящаяся к остальному образу шляпа в духе изящности и небрежности.
Я улыбнулся.
Постучалась и вошла Джорджиана. Я почти удивился, её появление напомнило, где я.
- Пришла какая-то странная девушка, говорит, что вы её знаете, - сказала хозяйка коттеджа, опасливо наблюдая за реакцией Патриции. - Говорит, что её зовут Лис...
- Где она? Скорей её сюда...
- С ней молодой человек.
- Ну так что ж!..
- Может быть, вы о нём слышали, он известен...
Джорджиана стала спускаться по лестнице, и я хотел бежать за ней, встречать гостей, но вовремя вспомнил про своего Сфинкса. Она всё так же растерянно сидела на моём столе и испуганно смотрела вслед ушедшей женщине.
- Лис - друг моего детства, - пояснил я. - Я встретил её вчера... нет, позавчера, мы не виделись несколько лет. Только как она меня здесь нашла?.. Неважно...
- Мне надо уйти, - утвердительно произнесла Патриция и хотела спуститься, но не успела. Дверь снова открылась, появились Лис и...
Со стороны казалось, наверное, будто я налетел на стеклянную стену. На лице - маска лица. Я не видел этого человека столько же, сколько Лис. С тех пор, как закончил школу. Дикое, неконтролируемое желание толкало меня ему навстречу, не глядя на то, кем он стал. Для меня это был просто Кан, старый друг, лучший друг, герой любых драк, любых авантюр... "Лучший среди нас..." Но почему?.. почему преодолеть два шага, разделявшие нас, оказалось такой проблемой?
- Кан... - проговорил я, несмело приблизился. Положил руку ему на плечо. - Это ты?.. Серьёзно, это ты?..
- Неужели тебе так нравится это слово? - буркнул Кан, тем не менее смеясь погромче меня, и схватил меня в охапку. - "Серьёзно"! Фу...
Теперь я и его обнял, не в силах открыть глаз - это грозило риском выдать влажные ресницы. Я даже не мог ослабить хватку, в которую заключил приятеля.
Мы расцепились, и я хотел обрушить на него лавину вопросов, но словно язык проглотил. И это не была немота от радости. Я просто... Я искал в себе восторг, огонь. А вместо этого ощущал лишь слабое трепыхание в области груди, и то это было лёгкое удивление. Что со мной? Мне хотелось быть одному...
Я поймал взгляд Лис. Она смотрела сквозь меня, на что-то за моей спиной. Патриция сидела на столе с видом, будто хотела штурмом взять дверь и вырваться на свободу из осаждённой крепости.
Я подал ей руку. Вроде как чтобы помочь слезть, а на самом деле, чтобы ввести в мой небольшой разношёрстный круг. Я был от души благодарен Кану, который сумел остаться собой для друзей. Ни ко мне, ни к моему Сфинксу он высокомерия или холодности не проявил.
- Патриция, - представил я и улыбнулся взметнувшимся вверх бровям Лис. - Это Лис и Кан. Мои лучшие друзья прошлой жизни, да и новой, я полагаю.
Кан фыркнул. Лис ободряюще подмигнула Патриции. Сфинкс опустила голову.
- Джорджиана вас не пускала? - спросил я, желая поскорей завязать хотя бы самый банальный разговор ни о чём. Но Кан нашёл чем меня удивить:
- Она меня узнала. Я бывал у неё раньше, когда бывал посвободнее. Сейчас у меня не так много времени, чтобы заходить в старые добрые коттеджи. - Теперь он смеялся над моими бровями. - Ты не был удивлён, почему она сама уговорила тебя здесь остаться на самых выгодных условиях? Мы с ней только сейчас это выяснили. Я оставлял у неё фотографии, когда сам на первых порах жил в этой же самой комнате. На фотографиях был ты. Она тебя узнала. Хотя это... это нужно было вспомнить. Узнать тебя после такого промежутка времени, а ведь видела-то она только фотокарточку подростка...
- Да. Невероятно, - в полузабытьи согласился я и беспомощно повернулся к Лис. - Ну что? Что теперь?.. Ребята, честное слово, я ничего не могу придумать, ничего не приходит в голову...
Я не знал, как вести себя, когда ты счастлив. Ни разу со мной такого не случалось, и сейчас счастье не коснулось меня. Сымитировать сообразительность, неожиданность идей от внутреннего подъёма я не умел. Впрочем, счастье ведь редко длится дольше мига, а для меня даже этот короткий миг был по ту сторону оси абсцисс, я считал себя уже неспособным на нечто подобное.
Лис быстро сориентировалась и потащила нас просто бродить по улицам и вспоминать наше детство, как мы с ней уже поступали. Вы не представляете, как хорошо звучит старая шутка через много-много лет!..
Патриция стала ещё серее и незаметней, чем обычно.
____
9) Пушкин, маленькие трагедии.
____
XVII
Я это понимал. Это предсказуемо, естественно и часто происходит. И в таких случаях "несвоим" лучше уходить. Самое для них важное и сложное - помнить: их никто не забыл, все осталось прежним, просто сейчас... не то место, не то время. Но я не собирался Патрицию отпускать, хоть мне это сложно давалось, я был слишком занят Каном. Мне здорово помогла Лис, истинная душа компании, которая со всеми умела найти общий язык. Девушки шли позади нас, медленно шли. Лис что-то щебетала, Патриция внешне совсем ушла в себя, но я знал, что она так слушает. Так я понял, что она помимо прочего действительно умеет слушать.
- Вы занимаетесь музыкой, Лис? - слышал я иногда редкие реплики Сфинкса.
- Скорей, мечтаю ей заниматься, - вынуждена была признать моя подруга.
- Мечты - это прекрасно, - кивнула Патриция. - Но вот что жаль. То, что мы любим, обычно остаётся только мечтой, а то, что мы не любим, становится нашей работой.
- Верно, - снова согласилась Лис и с грустью добавила: - И мы уже не вправе от этого отказаться.
- То же самое можно сказать и о людях, верно? - продолжала Патриция. Я невольно слышал каждое их слово, и Сфинкс казалась мне мифическим терзателем, вроде сирены или гарпии. Можно было ощутить, как она питается и расцветает от исходящих на неё волн чужого смятения, боли, тревоги.
- А что - о людях? - спросила Лис неуверенно. Не сложно было догадаться, что она куда охотнее не стала бы спрашивать. Ей не хотелось этого знать, но не спросить было нельзя.
- Многие люди говорят, что жить нужно с теми, с кем удобно жить, - пожала плечами Патриция. - А любить... тех, с кем ты никогда не будешь жить вместе. И ещё они говорят, чем лучше узнаёшь любимого человека, тем меньше можешь его любить. Привязанность и привычка убивают любовь.
- Многие люди ошибаются, - сказала Лис, улыбнулась сострадательно и открыто заглянула своей испытательнице в лицо. - Надеюсь, вы не разделяете их заблуждения? Оно пагубно не только тем, на чью голову обрушится такая проповедь, но и самим проповедникам.
- Возможно. Но что, если это правда, от которой не убежать, даже если ты будешь отрицать её?
- Ну, я так не думаю, - беспечно воскликнула Лис. - И вообще предпочитаю не размышлять слишком много о том, что понять можно, только пережив на собственной шкуре. Пока меня не коснулись ни разочарование, ни холод, и у меня нет никакого желания их торопить.
"Браво, Лис", - мысленно я аплодировал стоя, а устно продолжал болтать с Каном.
- Сколько вам лет, Лис? - подумав, спросила Патриция. Что ж, женщинам такие вопросы позволительнее, чем мужчинам...
- Двадцать семь, - сказала Лис, не колеблясь ни секунды.
- И вы с чистой совестью можете повторить, что не знаете разочарования и холода?
Я не выдержал. Я обернулся. Патриция Сфинкс стояла рядом с Лис, вынуждая остановиться и её. Во взгляде девушки, которую полгорода считало безумной, не было ничего вызывающего, резкого, воинственного. Она не пыталась ни поддеть, ни оскорбить, ни смутить свою собеседницу. Она смотрела на неё спокойно как вода лагуны, и с той же силой правоты и безмолвия, что эта вода.
- Могу повторить, - ответила Лис, налюбовавшись на неё, - хоть мы и не в суде при даче показаний. Только это ничего не изменит. Я, Патриция, не считаю себя настолько старой, чтобы жаловаться на мелочи, неизбежные, если ты живёшь.
- Не у всех хватает мужества так говорить, - понуро отозвалась Патриция. - Я очень хочу верить, что вы говорите так, потому что это правда. Но я... Простите, Лис. Я лезу не в своё дело.
- Ничего страшного, этим занимаются многие, - утешила её девушка с причёской наперекосяк. - Мы говорили о музыке?
Их разговор снова пошёл по мирному руслу. Лис рассказывала о том, какой она хотела бы видеть сцену, когда выходила бы на неё.
- Весь этот грохот... - говорила она, заканчивая. - Как ни запрещали мне его, я так или иначе иду за ним. Где-то в моём будущем грохочут барабанные установки, гудят микрофоны, и я слышу, я иду к ним!.. Патриция... Вы слышите меня? - с сомнением опомнилась вдруг она.
- Вы считаете, я не понимаю, о чём вы? - усмехнулась Патриция. - Но после всего, что вы сказали, я думаю, что это вам незнакома фраза вроде "это шоу-биз, детка". Вам также незнакома истина, что веселье ночей в свете и громе музыки, в цветах и дыме сигар, в смехе, остротах, комплиментах, светских шуточных войнах и опасных играх - всё это дело одного дня или, верней, одной ночи. В определённый час бьёт "золушкина полночь", тает мнимое очарование, всюду пепел от сигар, тяжело дышать, исчезает голос, желание замечать кого-то кроме себя любимого и больного. Остаётся лишь шум - в твоей голове, смертельная усталость и чувство безнадёжности замкнутого круга. Так что шоу хорошо лишь для зрителя - вольного бросить это в любой миг, но не для вас... тех, кому уже так сложно добраться до тишины.
Мне было как-то сложно вообразить Патрицию в роли дикой музыкантши, но она говорила это так... Едва ли так можно говорить, всего лишь начитавшись книг и насмотревшись фильмов. Если её прошлое что-то скрывало, то мне оставалось мучительно соображать, что же такое должно было стрястись с человеком, чтобы он по-настоящему и так кардинально поменял свою жизнь. Лис - это естественно, она всегда была такой, она всегда этого хотела. Но Патриция...
- У вас большой опыт в этом? В отличии от меня? - спросила Лис вежливо.
- Нет, - сказала Патриция и вдруг снова в какой-то миг из взрослой женщины, на чьём лице то и дело появлялась гримаска боли, улыбка осмеяния, она превратилась в растерянного ребёнка, у которого наивная доброта сквозила из каждого движения, из глаз и изгиба рта. - Мне просто так кажется...
XVIII
В общем и целом прогулка завершилась очень хорошо. Кан, нисколько не удивлённый моей сдержанностью, приписавший её характеру, сделал выгодное предложение Сфинкс. Кажется, они собирались снимать клип... Я фыркнул, представив это существо в телевизоре.
Я пошёл её провожать. Кан отправился вместе с Лис.
- Ваш друг Кан очень мил, - сказала Патриция. - Он хочет подвесить меня на верёвки, а на плёнке будет казаться, что я умею летать. - Она радостно засмеялась. - И Лис тоже очень мила... Она похожа на одну девушку, которую я... знала когда-то. Сейчас мне уже, наверное, не вспомнить её имени. Но Лис молодчина! Не у каждого хватит терпения слушать всё, что я болтаю.
- Это верно, - от души согласился я. Патриция сжала мою руку.
- Почему я совсем не сержусь, когда вы так говорите?.. - пробормотала она. - Почему мне кажется, вы имеете на это право?
- Я - противоположность Кана, - отшутился я. - Он лжёт вам, что человек может летать. Я же... Словом, если хотите испортить себе настроение и мнение о жизни, обращайтесь ко мне.
- Но, пожалуй, так было не всегда. - Она не спрашивала, она утверждала. - Вы мне не верите. Хотите верить, но боитесь обмануться. Друг мой, да я ведь и сама терпеть не могу эту ложь. Я не лгу вам - человек способен летать. И вы увидите это однажды своими глазами, вы поймёте, что это очень просто.
Я с робкой надеждой взглянул в её лучистые глаза, но тут же отвернулся, с горечью скривив губы. Страх во мне был всё-таки сильнее веры.
- Идеалистка, фантазёрка, - проговорил я. - Мир совершенно не такой, как ты о нём говоришь.
- Я его таким вижу, - запальчиво возразила она. - И это лучше, чем с утра до вечера хандрить, увязать в своих проблемах.
- Какие у тебя проблемы, тонкий стебелёк!
- Разумеется, самые нелепые, детские. - На этот раз её смех был невесёлый. - По крайней мере, все остальные сказали мне именно это. За исключением Париса. Поэтому мне и нравится "Блистающий мир" Грина. - Она задумчиво стала смотреть на луну. - И мне всё кажется, что какой-нибудь Друд или Питер Пэн стоит сейчас на стрелке башенных часов. Всё жду приключения, которое было бы лучше и неожиданней любой сказки. - Патриция решительно вдохнула свежий воздух. - Скоро будет дождь... Вот какую задачу поставил Кан. Во что бы то ни стало поверить Грину, что мир - блистающий, и в нём есть люди, способные летать.
- Знаете, я тоже потерял человека... которого очень любил.
Вот оно! Мгновение, которого мы с ней оба ждали, ни обмолвившись ни словом. Станет ли мне что-то известно?
- Я потеряла друга, - сказала Патриция.
- Я потерял дочь, - сказал я.
Мне чудовищно хотелось услышать её излияния о горе. Если бы я знал, что с ней стряслось, а после этого ответил ей тем же, это как бы приравняло бы нас. Я хотел рассказать о себе и о... Лэйле. Я уже представлял, как кто-то, выслушав мою историю, поймёт всё до глубины, но увидит и то, насколько фальшива внешность. Я ждал, что Патриция отнеслась бы к моим словам иначе, чем все, кто окружали меня дома. И уже начал мечтать, что долгая, тупая боль, наконец, хоть немного ослабит хватку. Но вот я смотрел на Патрицию, похожую на судно после шторма, на её немое недоумение в глазах и понял, что ей не до моих проблем, что она сейчас не поймёт их, она слишком в себе.
- Мне жаль, - сказала она беспомощно, потому что и действительно, что тут ещё скажешь.
- Мне тоже, - сказал я и вяло улыбнулся. - Это было давно. В другой жизни, Патриция. Это нужно как можно скорее забыть.
Она не ответила, но по просветлевшему лицу я понял, что ей стало легче. Её не принуждали говорить и думать о непонятном.
А ведь я... а ведь во мне...
Её каштановые волосы, мягкие как ветер... Почему-то это было единственным, что я помнил из её внешности с такой отчётливостью. Я мог настолько представить их себе, что уже касался руками, ныряя пальцами в их шёлковую невесомость. Я сходил с ума и знал об этом. Но уж лучше было так, сходить с ума на воле, в полном согласии с самыми дикими своими желаниями, чем под опекой родных, несносной заботливостью друзей, убийственной помощью... То, как я решил жить, было похоже на действия человека, знающего точную дату своей смерти. Он ничего не боится, не подчиняется мелким страстям и инстинктам, а лишь живёт, живёт, на полную катушку, желая за час вздохнуть так глубоко, как не дышал за все годы той, уже чужой и незнакомой, прошлой жизни...
Вроде всё уже позади, а мне всё видится, как кто-то или что-то преследует меня. Что же мне сделать? Прошло столько времени со дня моего взбалмошного бегства. У меня теперь совершенно новая жизнь. Я сам добился этого, для себя. Разве не для этого я бежал? Чтобы забыть обо всём, о прошлом. Порвать со всем и всеми и завести новое всё и всех.
И у меня ведь всё пошло иначе, разве нет? Я жил в городе, совершенно непохожем на мегаполис, в котором жил раньше; рядом больше нет людей, которые знают обо мне всё, кроме самого главного, потому что живут со мной с моего детства. Теперь моё окружение - безумцы гения и безумцы бездарности. Осеннее шоссе, заброшенная школа - вот, что я выбрал вместо прежних блестящих бульваров с соблазнительными витринами, с товарами, при одном взгляде на которые понимаешь, что жить дальше без этого ты не сможешь... Патриция Сфинкс и доктор Паверо, Генри и его странные гости, всеми забытая старуха Элла и священник - вот, на кого я променял прекрасных женщин и остроумных щедрых мужчин...
Может, мне здесь самое место? Ведь после всех этих характеристик я - главный безумец среди них. Этот городок - эдакий сумасшедший дом без стен, где "постояльцы" могут сходить с ума, болеть душой сколько душе угодно, развивать свою болезнь до отчаяния и исступления. Безусловно, всё здесь было иначе, по-другому.
*
Да ничто не изменилось!
Возможно, я сбежал - от единицы к единице. Здесь был безбрежный океан тошнотворных недомолвок и рубящей прямоты, но он всегда был. Здесь были острова тепла и даже своеобразного обаяния, но и они всегда были. Я не вырастил крылья - развив бешеную скорость, я также быстро замер, споткнулся, хоть и знал, что это станция, а не конечный пункт, знал, но боялся этого, молчал, не выносил, не признавал...
XIX
Кан взял меня с собой на побережье. Вода, небольшие холмы, которые здесь громко именовались "скалами", и сосны - то, что нужно. Я хотел позвать Лис, но друг запротестовал. "Нам есть, о чём поговорить, мы ж старые приятели", - заявил он и загадочно хмыкнул, садясь за руль.
Для меня это приглашение не было неожиданностью, но радости от этого я не испытал. О какой искренности может идти речь, если оба собеседника расстались в своё время добровольно? Кто разлучал нас? Жизнь? Отговорка. В общем, мы ничего не могли изменить, значит, не так уж оно и было нам нужно. О чём мы можем говорить теперь? Попытаться подружиться заново? Стена стояла между мной и остальным человечеством. Стена из моих страхов, недоверия, а главное - полнейшего равнодушия, отсутствия какого-либо желания. Если бы друзья каким-то чудесным образом завелись сами, без моих на то усилий, я вёл бы себя так лениво, будто и не заметил этого.
Ехать пришлось недолго, мы всего лишь выбрались за черту городка и, свернув с Осеннего шоссе на просёлочную, вскоре оказались на берегу зелёно-коричневого озера. Кан неумолимо шёл вперёд, я следовал за ним. Машина осталась под соснами, скрытая густыми ветвями.
- Почему ты позвал Патрицию сниматься? - спросил я, чтобы хоть что-то сказать.
- А почему нет? У неё чистое открытое лицо и глаза со вселенской печалью где-то на глубине. Такие лица нравятся, когда они трагично улыбаются тебе с обложки. Такие лица можно перечитывать несколько раз и каждый раз видеть новое.
- А как же Лис?.. - Для меня это было непонятно. Столько лет трястись над отношениями со столь экстравагантной девушкой, как Лис, будучи связанным с ней столькими располагающими к доверию воспоминаниями, - и не воспользоваться этим?.. Для дельца это... для коммерции... хм... странно.
Я так и вспомнил, какой она была сегодня. Кудрявая, рыжая, в очках без диоптрий и в мужской светло-коричневой шляпе. Может быть, чуть более живая и подвижная, чем нужно, в нашей-то угрюмой либо холодной компании тех, кто должен был что-то скрывать. Но более выразительный и подходящий для съёмки клипа образ выдумать было сложно.
- С этим я согласен, - снизошёл профессионал. - Но мне нужна Патриция. Бледная, с серыми глазами и тёмно-русой непослушной гривой, растрепанная... Мне нужна Патриция в чёрном платье с кругами цвета белого тумана.
- Когда увижу это своими глазами, может быть, и сниму шляпу, - уклончиво отозвался я. Кан улыбался чему-то своему. Вдруг я понял - он хочет и не может о чём-то заговорить. Это выдавал его испуганно смеющийся взгляд и нервные мелкие щипки кончиков пальцев.
- Что это там? - спросил я.
- Клод, а ведь Лис...
И я всё понял. Почему-то это принесло мне большое облегчение. Наконец-то, подумал я, проблемы не у меня!..
- Ты знаешь, как было раньше? - спрашивал меня Кан. - В самом рассвете известности... Приходилось скрывать, кто ты и кто твой друг. Я скрывал свою дружбу с известными актёрами от одних и свою дружбу с Лис - от других. Тайком я звонил ей, запираясь от всех в какой-нибудь гостинице. Телефонисткам так льстило моё внимание., я почти запоминал их имена... А ещё их подкупало моё постоянство, приверженность к одной-единственной девушке, не избалованной ни успехом, ни деньгами, ни гением. Они иногда обращались ко мне по имени и говорили: "Соединяю с Лис". И я замирал, отсчитывая гудки. А потом Лис брала трубку, и я снова слышал голос моей жизни. Знаешь, это из её песни... "Голос моей жизни, вот кто умеет спорить..."
- Это школа Лис, - заметил я и попытался охарактеризовать приятеля словами Лопе да Вега. - "Беззастенчивый и дерзкий, мастер поиграть словами... Вы откуда, кавальеро? Из-за океана, из-за океана..."
- Знаешь, Шериф, циничность - ладно, шутовство - пусть так. Но циничный шут - это уж слишком.
- Мне теперь кажется, я был им всегда. Да и разве это не всё, что остаётся?.. Иногда...
- Нет, Шериф, ты никогда таким не был. - Он долго и грустно взглянул на меня. Мы шли дальше. - Но прошло столько лет, что, наверное, бесполезно сейчас искать в событиях, что именно тебя изменило. Нельзя же в конце концов спросить, мол, а что с тобой стряслось... Ничего особенного, ведь так, дружище Клод? Просто жизнь...
- Да, Кан, это всего лишь жизнь.
"Если только смерть - это часть жизни. Да, в этом что-то есть..." - закончил я свой ответ мысленно.
Кан не мог слышать моих мыслей. И я был счастлив, что это так.
*
- Я здесь ни разу не был.
Я широко раскрыл глаза, пытаясь охватить и вобрать в себя разом весь новый прекрасный мир, который раньше был за семью печатями.
- Ну ты, брат, даёшь, - свистнул развеселившийся в момент Кан, - озера не видел, травы живой и непыльной не видел... Выпасти тебя что ли? Как ягнёночка. Иди по земле босиком. Потом ложись, покатайся... Как иначе ты жив-то будешь, если знаешь только минеральную воду из ларька и расплавленный июлем асфальт?
Я поймал его на слове, скинул ботинки и бросился бежать, швырнув обувь через спину. Кан ухохотался, глядя на мой телячий восторг.
Минут через тридцать я очнулся на камнях, в тени полуразрушенной арки. Я тяжело дышал, глаза - два полнолуния и сердце долбит слабую грудь, вот-вот вырвется наружу...
Кан приволок мои ботинки и аккуратно поставил рядом со мной на землю.
- Как же ты живёшь в этом городе, рядом с Лис, и ни разу не был...
- Я приехал сюда чуть позднее тебя, Кан. Думаю, Лис сказала бы тебе обо мне, если бы видела меня раньше.
- По делу приехал или в гости? - оживился Кан. - Я не знал, старик, правда...
- Ни то, ни другое. Случайно. Пытался сменить место жительства. Уехать подальше денег не хватило.
Кан не сразу отреагировал. Теперь он снова сомневался, не случилось ли со мной чего.
- Значит, в путешественники подался? - негромко пробормотал друг и поглубже нахлобучил котелок. - А меня вот попутный ветер занёс. В кои-то веки поручили снимать клип по моему вкусу, а я... Ну куда, как не к Лис, я мог поехать его снимать? Я не видел её много лет. Знаешь, Шериф, - добавил он, так и не дождавшись от меня снисходительной реплики или уничтожающей улыбки, - если этот клип провалится, меня пошлют подальше, но я буду рад, что, по крайней мере, снова нашёл своих лучших... единственных друзей.
И тут же, поскольку никогда не терпел разводить сопли, стал прохаживаться по развалинам, размышляя вслух над профессиональными вопросами света и ракурса.
*
- Пойдём, искупаемся.
- Я уже не тот.
- Берёшь на себя чужую жизнь?
Кан посмотрел на меня странным взглядом, растерянным и надменным одновременно. "Ничтожно это всё... попытки бежать от жизни в чью-то чужую жизнь... Разве есть такая возможность?.. разве это будешь ты?.. разве ты станешь другим человеком, если... если станешь поступать как полный идиот? поступать так, как тебе не хочется?.. вернее, поступать с точностью до наоборот с твоим желанием поступать как-либо..." Я долго смотрела в его простое лицо, в это непостижимое выражение глаз, в эту закоренелую привычку бороться со страхом, когда страх и борьба одинаково огромны, ужасающи... "И как жаль, что никогда нельзя вернуться. Дороги в прошлое нет... - пробормотала я. - Когда хочешь вернуться, место уже обязательно кем-то занято". Кан кивнул, и мне показалось, что даже взгляд его стал теплее...
Я забыл, когда в последний раз с разбегу оказывался в воде (в таком количестве воды сразу!) и плыл вперёд, просто чтобы плыть. Наверное, в прошлой жизни такое случалось. А сейчас принесло бы одни неприятности. Но я поплыл, потому что Кан то и дело подзадоривал меня, и мне больно было вспоминать своё прошлое, особенно детство. И усилиями своего тела я хотел заглушить мысли. Без опоры и воздуха я вдруг оказался не таким уж неуклюжим.
- Это вам не море, - прохрипел Кан, проплывая мимо меня. - После того, как выкупаешься в море, надо душ принимать, а после озера будто обновлённый вылезаешь.
- Очищенный от излишней информации, - фыркнул я и тут же пошёл ко дну. Прежде я легко прыгал с тарзанки, а теперь даже с мостика - не по мне. Эх!.. Глупо я выглядел, глупо, глупо! Нищий, больной, беспомощный, я барахтался в волнах, которые напускал на меня старый приятель, и думал о том, как хорошо сию минуту, а о том, что и это бессмысленно, как и всё прочее, что у него нет своего стержня, смысла, цели, за которой он бросился бы несмотря ни на что.
- Эй, Клод, Шериф, дружище... - Я почувствовал, как он тащит меня наверх. - Всё в порядке?
- Кажется, я... наглотался. - Я выполз на берег и лёг калачиком. Наверное, жалкое это было зрелище.
- Отлично! Нет, серьёзно... Шериф, для первого раза очень даже неплохо.
Его голос был теплее воздуха, в котором сквозили потоки лёгкого ветра. Такая безопасность... будто рядом старший брат. Надёжность руки, сжимавшей моё запястье.
- Ты это... скоро так рванёшь, что рыбу обгонишь... Я раньше занимался плаванием. В бассейне. Как только деньги появились. Хотел на корабле обойти весь земной шар.
- Ну и как? Обошёл?
- Нее. Куда уж мне...
- Ты же Dreamer, куда тебе, - съехидничал я.
- Ты не понимаешь. Когда у меня была свобода сделать это, пойти за мечтой - не было денег. Теперь деньги есть - но я больше не свободен поступать так, как хочу. К тому же, - усмехнулся он, - если я сорвусь с цепи и плюну в лицо тем, кто выше меня, деньги у меня скорей всего отнимут. Только и работу уже не вернёшь.
- Всё с тобой ясно, подневольный ты талантливый человек... - Я поднялся и пожал ему руку. Потом подумал и обнял, как это было в детстве после того, как тот окажет тебе большую услугу. - Прости, старина, я бы должен был... когда тебя увидел...
- Аа, - проворчал он, - мы живём, упуская возможности, и всегда берём на себя больше, чем можем вынести. Иногда это действует на нервы, а? Но хватит, мы опаздываем. Готовься, скоро ты увидишь Патрицию Сфинкс во всём блеске.
XX
- Тебе никогда не хотелось узнать, что находится на третьем этаже второго крыла? - таинственным шёпотом спросил капитан Энтони. Третьего этажа не было, так он называл крышу, чердаки, расположенные на ней.
- А разве туда ходить не запрещено кодексом? - осторожно поинтересовался я.
- Я тебя и не о кодексе спрашиваю! Интересно было бы, а?
- Ну... - Я взглянул в потолок. Там, преодолев пролёты лестниц, мы могли бы открыть дверь, нарушить табу... - Конечно.
- Тогда пошли. - И он пошёл.
- Стой, - растерялся я. - Сейчас?
- Ты что, боишься?
- Я думал, правила нарушать положено ночью. Пойдём сюда в полночь?
- А ты не шутишь? - Энтони с подозрением прищурился на меня, я же в свою очередь состроил простодушную мину.
- Какие шутки, кэп!.. Элементарная предусмотрительность.
Той же ночью Тони разбудил меня громким стуком в дверь. В лице его была вся решительность всех морских разбойников мира. Я разгладил мнимые усы и прищурил глаз, который якобы потерял в одной из схваток на Кейптауне. Капитан повёл меня за собой. Интересно, хватило бы ему наглости и смелости пойти туда в темноте одному? А мне бы хватило? Нас могли схватить? На самом деле? Или это только глупая игра? С другой стороны, ну кто схватит нас в никому не нужной разваленной школе? Оборванцы? Мы к ним соваться не будем. На "третьем этаже" их нет. Впрочем, я и сам никогда не бывал во втором крыле. Хм... Тони напоминал мне Кана, когда тот был совсем маленьким. Неужели даже дружба с мальчиком была для меня с подвохом? Я хотел заменить человека... другим человеком... Потому ли, что Кан тоже изменился?
"Слишком много думаешь, - сказал я себе. - Думаешь много ерунды, Клод. Надо меньше анализировать, будет больше жизни".
- Подожди, - сказал кэп, вынул шпагу и поковырял ею в разбитой замочной скважине. По легенде открыть штаб можно было только оружием, и этому не мешало то, что школа не запиралась много лет.
- Зажечь фонарь было бы слишком опасно, как считаешь? - До меня донёсся не самый бравый голос моего капитана.
- Экономь батарейки, - придумал я оправдание нашей робости. - Не включай. Здесь всего три лестницы.
Каждый скрипучий шаг, каждый мелькнувший блик света, каждая дрогнувшая тень - всё для нас затаившиеся враги и ловушки хитроумных джунглей. Тони дважды чуть не слетел со ступени, чьё коварство никогда не пропустил бы днём. Тут мне впервые пришло на ум, что Джорджиана меня убьёт, если узнает, куда я затащил её сына.
- Клод, Клод, сюда! Смотри...
Я прыгнул через три ступеньки разом и оказался на лестничной клетке. Энтони напоминал восковую фигуру, взгляд его прикован к движущемуся огоньку - над нами, заметным сквозь щели половиц.
- Значит, не одни мы с тобой такие идиоты, - рассудительно заметил я, но если честно, мне и самому стало не по себе. Я уже начинал чувствовать себя идиотом, ввязавшимся в неприятности из-за самых нелепых причин. - В конце концов, он там, а мы здесь. И идёт он в другую сторону. Мы не столкнёмся. Вперёд!
Тони покорно шёл за мной. Теперь я стал предводителем. Как старший товарищ. Какое-то время мы молчали, я слышал, что Тони почти не дышит. Потом оживились. Ни огней, ни шагов не было.
- Кто бы он ни был, он исчез, - прошептал Тони и фыркнул, чтобы сбросить остатки оцепенения. - Идём, вот же, дверь!
Скрежет шпаги в замочной скважине. Я шагнул за своим спутником через порог. Так странно видеть порог почти на уровне пояса...
- Ну вот мы и здесь!.. - в полном восторге проговорил мальчишка, и я рассмеялся, потому что так искренне счастливых людей не видел уже давно. Патриция была права в ту ночь - становясь старше, мы уже понятия не имеем, что такое "я счастлив", а дети и безумцы для нас святы и непостижимы... - Клод, Клод, Клод... скорее, смотри... Клод!..
Я подошёл ближе. Безусловно, это была не первая крыша Энтони. И далеко не самая высокая крыша его жизни. Но ночью он здесь не бывал. Я сел на выступ и стал смотреть вниз, на редкие огни вдоль улиц и подле небольших кубиков зданий. Некоторые дома были такими длинными, широкими и невысокими, что я удивлялся: так много одинаковых окон, так много одинаковых балконов, на которых видны одинаковые бледные круги лиц. А между тем каждый бледный круг подразумевал целую жизнь, целую душу, очередную маленькую трусость и надежду, гнев и любовь...
- Клод... - пролепетал Тони, сел рядом и прижался щекой к моей куртке. - Какой ветер, Клод!.. будто корабль... будто на корабле... ох, Клод...
- Вижу, кэп, - произнёс я и положил руку ему на плечо. - Здесь хорошо думать, правда? Смотреть, дышать и думать.
- Летать, - прибавил Тони без всякой задней мысли. А я вздрогнул: Тони был призван летать, то есть действовать, я же - только размышлять о полётах. Но ведь так было не всегда!.. И если я уже не я, то каким же ветром меня сюда занесло? Может, ещё не всё потеряно?..
- Тони! - воскликнул я и поправился: - Кэп, слушай... Ты прыгал когда-нибудь с мостика?
- Конечно, - пожал он плечами, - я же хочу стать морским волком.
- Конечно... - повторил я и стало стыдно. - А я боюсь. Я не умею задерживать дыхание и наглатываюсь воды.
- Не дрейфь, старина, - покровительственно улыбнулся мальчишка и захохотал, дружески наколачивая меня по спине и плечам. - Ты покорил экваториальную Африку и южное побережье. Если бы ты при это ещё и с мостика прыгал, я бы...
- Закомплексовал, - фыркнул я, и мы оба покатились со смеху.
- Это девчачье слово, - возразил Тони, успокоившись, и вдруг насторожился, я увидел, как он побледнел. - Он здесь. Слышишь?
Я прислушался. Огонёк, двигавшийся над нами, погас, но шаги его обладателя шуршали поблизости. На "третьем этаже"!
- Это один из бродяг, - не очень уверенно заявил я. - Напился и теперь не знает, где лечь, чтобы не замёрзнуть. Пусть себе ходит, мы ещё немножко посидим и...
- Клод...
Незнакомец стоял позади меня и смотрел на Тони. На всякий случай мы отошли подальше от края крыши. Незнакомец отошёл вместе с нами. Я нахмурился и прижал Тони к себе.
- Чем обязан? - сухо поинтересовался я, глядя в невидимое лицо пришельца.
- Это вы, господин Клод? - с оттенком озадаченности спросила Патриция Сфинкс.
С этого момента я наблюдал за собой, будто это был не я, а человек с экрана. Я переживал что-то, но наполовину не чувствовал, а только осознавал умом, что это. Патриция здесь? Ночью? Но ведь и я здесь ночью, при чём это была моя идея...
- А я вас знаю... - пробормотал Тони. - Вы Сфинкс. Вас все знают. Как вы сюда попали?..
- Так же, как вы, я полагаю, поднялась по лестнице, - ответила Патриция без доли иронии. - Пойдёмте, я покажу вам, где стоит мой чердак. Он на смежной крыше. Там небольшая расщелина, но при желании её можно перепрыгнуть, почти перешагнуть. Идёмте, господа, здесь совсем рядом!..
- Ваш чердак, Патриция? - спросил я, стараясь успеть за ней. Она беззлобно ответила: "Богат Генри, не я". Нам и в самом деле не пришлось долго идти, только я чуть не слетел с крыши, пытаясь перепрыгнуть на ту сторону. Через чердачное окно Патриция спустилась в тёмную комнату, и мы вынуждены были наугад прыгать в ту же темноту. Патриция зажгла настольную лампу. По стенам заскользили бело-жёлтые лучи.
- А это что, единственный способ попасть к вам на чердак? - полюбопытствовал мальчик.
- Нет, я же говорю - можно по лестнице. Это на крышу я вышла через окно. Я люблю крыши, особенно люблю их рисовать. - Она тем временем не сидела на месте, а всё возилась и гремела чайниками, чашками, и вскоре мы сидели на продавленной софе и пили чай с мятой, которую Патриция собрала сама за городом.
- Генри не позволяет вам жить в его доме? - спросил я, глядя при этом в чашку.
- Генри не знает, что я живу здесь. - Она жестом предложила мне сахар. - Он дал мне денег в самом начале нашего знакомства и уверен, что я купила себе небольшой домик в пригороде и просто не приглашаю его в гости.
- А куда вы дели эти деньги? - спросил Тони, сунув в рот кубик сахара.
- Вложила их в одно... заведение. Раньше я там жила, - уклончиво ответила девушка и убрала русую прядь за ухо. - Я жила там, когда была совсем ребёнком, господин Клод, - добавила она, будто боялась, что я плохо о ней подумаю.
- Вы получаете прибыль с этого заведения? - продолжал настаивать Тони, и я шикнул на него. Капитан капитаном, но надо же приличия знать, это уже не игра... Хотя мне самому до ужаса хотелось узнать об этом побольше. Тони это понимал и укоризнённо помотал головой.
- Нет, мне хватает подачек Генри, - пожала плечами Патриция, и я почувствовал жалость к ней. Я гнал от себя это чувство, но оно возвращалось. Мне хотелось быть рядом с Патрицией, быть её покровителем и защитником, но с другой стороны я понимал, что ей не нужна эта помощь, что она горда и независима в определённом смысле. Да и от кого мне её защищать? От её жениха? "От неё самой..." - подумал я, вспомнив слова доктора Паверо. Я вспомнил наш с ним разговор. Не он ли говорил, что как друг обязан защищать Патрицию от её же выдумок и решений?
- Когда я покинула свою... школу, - продолжала Патриция, - я поселилась здесь. Я до сих пор оплачиваю это помещение старику, который живёт на первом этаже и держит магазин.
- Не тот ли это магазин, в котором проходила выставка твоих картин?
- Совершенно верно. Владелец моей комнаты торгует картинами, статуями, безделушками вроде искусственных цветов в больших кадках... Конечно, комната - это громко сказано ("Не то слово", подумал я), но здесь произошло слишком многое, чтобы теперь я променяла чердак на чертог.
Этой игры слов я от неё совершенно не ожидал. Но это для меня было сигналом, что она снова вернулась из стадии лихорадочной убеждённости, похожей на фанатизм ребёнка, в стадию разумности и спокойствия, способного подчинить всех и всё.
- Что такое чертог? - спросил меня Тони тихо, со скрежетом о стол отодвигая чашку от себя.
- Дом господина К., - вполголоса отозвался я. - Патриция, ну и что же... часто вы здесь бываете? Генри не подозревал вас?
- В чём он мог меня подозревать? - простодушно спросила она. - Я уже говорила вам однажды, господин Клод, Генри знает, что я никогда не лгу. Если бы он хотел что-то узнать, я просто ответила бы ему как есть.
- И тем не менее, вы скрыли от него этот чердак!
- Он не спрашивал меня о нём. Он мне доверяет. И я плачу ему тем же.
Я встал, прошёлся по небольшому помещеньицу, то и дело хмыкая и наклоняясь, чтобы не удариться головой о балку. Стол, софа (продавленная), два стула, зеркало (не целое), коврики самотканые на полу и на стенах.
- Где же ваши картины?
- В соседней комнате. - Но она не спешила мне её показывать. - Уже поздно, господин Клод, я не рассчитывала на гостей в это время. Приходите ещё, ладно? А сегодня - вам пора.
Если бы не Тони, я, скорей всего, постарался бы остаться. Но капитан клевал носом и спотыкался о собственные ноги.
XXI
Это произошло буквально пару дней назад. С тех пор я ни разу не видел Патрицию, и слова Кана пообещали мне многое. Интересно, что он всё-таки придумал сделать с этой чокнутой, но милой девчонкой?
Но когда мы приблизились к разбитому в придорожной черте шапито, эдакой перевозной студии, со всеми её прожекторами, щёлкающими приборами, штуками, которые позволяют работать со звуком, я неожиданно почувствовал себя виноватым. Кан... Это было неправильно, что он не взял Лис. Кан ведь приехал из-за неё. И вот теперь брал незнакомую ни ему, ни мне толком Сфинкс, которая об этом даже не мечтала.
- Лис всегда хотела петь, - сказал я, собравшись с духом.
- Откуда тебе знать... Маркус, ну я тебя умоляю, убери это немедленно.
Последнее уже относилось к парню, который спустил на канатах ширму, изображавшую солнечную поляну с лесом вдали. "Вот это подошло бы Лис, вздумай он снимать клип с ней", - подумал я снова. Но больше навязываться не стал. Не хотелось портить отношения со вновьобретённым другом. Стыдно, да? Стыдно...
- Тащите это всё под открытое небо, - распорядился Кан и сам первый схватился что-то переносить.
- Ты вообще хочешь декорации убрать что ли? - проворчал кто-то. Какой-то высокий, тощий тип в солнечных очках, в кепке, в лёгкой футболке с длинными рукавами. Вот это стереотип! Вот это типаж! Ну режиссёр режиссёром, режиссёрнее некуда.
- Почти все, - подтвердил Кан, своей активностью заражая остальных. - Идём, Тома, скорее, я тебе ещё кое-что объясню...
Я путался у всех под ногами. В такую оживлённую блестящую суету я попал впервые, но никогда бы не подумал, что на клипы, кино тоже распространяется слово "шоу-биз". Сейчас же вокруг меня кипел муравейник... и я не был уверен, что все здесь только ради искусства. Вот главный помощник Кана Маркус, Кан придумывает, как декорация должна выглядеть, а Маркус всё это устанавливал. А вот суетливый режиссёр Тома. Славный малый, но суетливый, так опасается ошибок, даже если всё в порядке.
- Эй, народ, алё! Кто пустил постороннего? Покажите ему выход, - распорядился Тома, едва взглянув на меня, когда я снова чуть не уронил его столик с кипой бумаг.
- В поле нет выхода, дружище, - заметил Кан и махнул рукой, подчёркивая необъятность пригородного простора. - И это самое главное. Кто-нибудь уже видел Патрицию? Ей предстоит сняться здесь, а не в павильоне, как принято.
- Патриция... Патриция... - сказал мне Тома, уже забыв, как недавно гнал меня прочь. - А почему не Рохеле? Почему не Изабель? Не Анна, не Ольга, не Ивонна? Не все эти девушки, которые уже снимались, уже имеют опыт и знают, как вести себя перед камерой?
- Сам в шоке, - пробормотал я про себя, а "вслух" только пожал плечами.
- Ну где же она? - во второй раз уже с лёгкой тревогой спросил Кан.
- Я здесь.
Она снова была точь-в-точь такой же, как на балу у Генри. Лёгкое простое платье, придающее ей сходство с ночной бабочкой... Нам не дали поздороваться, я не думаю, что она вообще меня заметила. Её поставили в свет прожекторов и лёгкая пудра блёсток, которой всё-таки успели посыпать её волосы, светилась, несмотря на недовольство Dreamer. Тома был вполне доволен. Он ожидал худшего. Патрицию он нашёл "не лишённой приятности пастушкой". Что это значит, никто мне объяснять не стал, все уже давно свыклись с жаргоном режиссёра, а до меня дела этим трудягам мишуры не было.
- Нечто вроде куклы, - сказал мне Тома, пока Кан возился с последними приготовлениями, а костюмер - с платьем Патриции. - Я должен получить инструмент - персонаж и сцену, а потом работать с ними. Но эта Патриция - сущая кукла, искусно сделанная, почти неотличимая от человека. И всё же... Вглядитесь, господин... забыл ваше имя... (на самом деле он не знал его) Она ненастоящая. Хотите, я расскажу вам? О настоящих...
И он заговорил как истый профессионал. Но меня это, как ни странно, не убедило. В то время как ухищрения Кана выглядели вдохновляюще. Иного слова и не подберёшь. Он нашёл для "пастушки" живописный фон с полуденным жёлтым солнцем, буклями серых расхристанных облаков. А если взять левее, то был намёк на упомянутые fields of gold (10) с редкими стройными деревьями. Классика, она и в Африке классика. В данном случае классический пейзаж безмятежности, солнечной жизни, полной беспечности и надежды.
- Ты ведь рождена красивой, Патриция, - сказал Кан и нацепил ей на волосы нечто вроде обруча. - Вот встань-ка около этого... (декорация моря) Вот. Что, если бы ты была русалкой, сидящей на берегу? В руках - цветы и раковины. Ты свободна. Понимаешь? Не опускай головы, ты согласилась выполнять всё, что тебе скажет Тома. Это вон этот человек, он твой режиссёр.
До меня донёсся её слабый, но спокойный голос: "Да. Прости, Dreamer".
- Встань. Скоро ты ещё и полетишь. А теперь мизансцена... Как бы ты себя повела?
Патриция сделала несколько шагов, склонилась, взяла ракушку. "Ты ведь это просто так говоришь?.. Что я красивая".
- Я хочу, чтобы ты почувствовала себя полноценной, - сказал он, наблюдая за работой фотографа. - Ты уже взрослая девушка, Патриция Сфинкс. Очень красивая девушка...
- Нужно дождаться заката, - пробормотал я, думая, что меня никто не слышит.
- Пока она поймёт, что нужно делать, будет закат, - успокоил меня Тома. И подошёл к Патриции. - Мадемуазель, вы можете пройти сквозь высокую траву? Хорошо. Снова, в другую сторону. Не опускайте голову, идите на Майкла... это наш гений освещения, он прямо радом с вами... Ну, ещё несколько шагов, но медленнее, размереннее... Вы о чём-то задумались. Слышите? Вы здесь и вы не здесь, вы идёте легко... ПОДНЯВ ГОЛОВУ!.. идёте по травам как по воде, невесомая и свободная... Вы не человек, вы больше не человек...
Всё происходило так быстро. Патриция, не произнося ни слова, прохаживалась перед этими непонятными мне людьми, убеждавшими её, что она к ним уже не принадлежит. То ей подавали в руки букет полевых трав, то просили бросить его под ноги.
Я ничего в этом не понимал. Я говорил уже, что любое проявление искусства я не смел порицать, критиковать, поучать. Искусство для меня было слишком священно, а я... Не мог же я, например, критиковать воду, если она вдруг засорена? Я думал прежде всего, чем сам помог его засорить. И в результате приходил к выводу: не пить вообще я не могу. Ищи лучшую воду и пей. Или погибнешь.
Я ничего в этом не понимал. Но по реакции окружающий... у Патриции не всё ладилось. Обычно такая непосредственная, перед камерой она сжималась в комок нервов, яркий свет резал ей глаза. Всё она делала машинально и скованно, без жизни. Тома не гнал её, но я и тут нашёл причину - ему хотелось одержать над Каном сокрушительную победу, доказать ему до последней капли безумство затеи. Кан не отрывал глаз от Сфинкса.
- Отдохни, ты молодец, - произнёс он, проходя мимо неё, дружески сжав и отпустив руку.
Прошло уже три часа, и Патриция впервые смогла сесть. Я хотел подойти и хотя бы поздороваться, но Кан успел скорее.
- С этого все начинали, - заявил он, устремив на меня орлиный взгляд. - А то, что ломается, так она и не готова. Все эти Ивонны мечтали о видео с рождения, а Патриция...
- Я тебе верю, - сказал я. На самом деле я видел, что он не верит себе. Говорит вслух, чтобы убедить себя. - Но зачем тебе это?
Кан быстро зажмурился и внешне совершенно спокойно сказал девушке напоследок:
- Вы даже не догадываетесь, насколько великих слов и дел я от тебя жду.
- Я тоже очень хорошо к вам отношусь, господин Dreamer, - не менее спокойно подтвердила Патриция. - Но быть собой сознательно я не могу, - добавила она шёпотом, приветливо улыбнувшись мне. Никто этого уже не слышал.
*
- Не понимаю... То есть понимаю, но меня это бесит... - твердил как заведённый мастер оформления кино. - Она была НЕКТО - в жизни... но куда всё исчезает ЗДЕСЬ... Это беда не её одной, многие так начинали, но...
- Ты хочешь клип с печальной нотой размышлизма? - пожал плечами я, глядя как он яростно выворачивает руль на поворотах. - Осторожней, сшибёшь какой-нибудь каток... Если бы ты взялся снимать Лис, было бы лучше...
- Учту!.. Послушай, Клод, может быть, ты что-нибудь сможешь тут поделать?
- Я?!
- Не будешь же ты отрицать, что к тебе у неё особое отношение.
- Ты хочешь на этом сколотить деньги или тебе так важен именно её образ? Кан, очнись! Она теряется как ребёнок, не как взрослый человек, тебе этого не выкорчевать вот так просто и быстро.
- Мне - нет, а тебе достаточно стать ей другом. Раскрыть её! Пролить несколько благостных капель внимания на нераспустившийся бутон белой чистой розы, выросшей посреди пустыни.
- Осторожней на поворотах, поэт!..
Он резко нажал на тормоз. Мы остановились на самой обочине, встали диагональю. Какой-то сумасшедший вечер, честное слово...
- Хорошо. Посмотрим, что можно сделать с Лис.
- А я постараюсь стать другом Патриции, - благодарно отозвался я, и мы пожали руки.
____
19) Fields of gold – Sting.
____
XXII
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла пьянящий меня город...
Я упивался запахами цветущих деревьев в парке и старался уловить белизну кувшинок в пруду, в сгущающихся сумерках. Я мог молиться только об одном - чтобы ещё дождь пошёл.
Я не договаривался о встрече, но был уверен, что вскоре снова обнаружу Патрицию на одной из избранных мною дорог. Я не спешил. Лениво смотрел по сторонам, прикончил шоколадное мороженое с орехами. Наконец, купил букет у испуганно улыбнувшейся мне женщины и тут заметил Её, понял, что и Она меня заметила.
- Вы шпионите за луной, - сказала она, принимая мои розы. - Как и я. Хорошо, что она слишком недоверчива и не спускается ниже, ведь здесь её мог бы подстрелить какой-нибудь торгаш...
Где-то поблизости работал телевизор, передавали местные новости. Несколько секунд звучала знакомая мелодия, и такой же знакомый голос исполнял: "Селин, послушай... Итак, я останавливаюсь в своём пути... в сердцевине любви..." В конце вступил детский хор. Вежливый выдрессированный голос диктора прервал выступление и объявил о прошедшем в доме культуры концерте юных дарований.
- Хорошая песня, кстати, - заметила Патриция. - Интересно, кто исполняет. Почему я никак узнать не могу...
- Потому что это поёт мой друг.
- Вернее, ваша подруга, - резко произнесла она, на миг обернувшись - только чтобы метнуть в меня убийственно пронзительный взгляд. - Верно же?
- Да, это Лис. Та самая, с который мы не виделись несколько лет. Она хорошо поёт, побольше бы ей только ей таких песен, как эта... В основном ей приходится петь такие, которые позволяют демонстрировать силу и гибкость голоса, а не играть, не проявлять себя как артиста...
- Ей просто нужно стать солисткой группы, - вдруг сказала Патриция, предвосхищая мелькнувшую и у меня такую же мысль.
- В том-то и дело, что не просто, у талантливых людей редко получается просто.
- Это верно. Это... Но я могу помочь ей.
- Вы?
- Да, если возьму у Генри деньги.
Долю секунды я вникал, с какой мыслью она предлагала такое.
- Он даст?
- Я никогда не прошу у него для себя, я попрошу не для себя и сейчас. Денег у него слишком много, он и должен жить, чтобы помогать таким как... твой "друг", не имея при этом собственного таланта.
- Это не будет выглядеть попрошайничеством?
- Нет, конечно, о гордый нищий! с чего ради?..
Впервые за несколько минут она снова улыбалась. Это был добрый знак. Пожалуй, она опять Патриция с бесенятами в глазах.
- У меня есть грандиозная идея, - продолжала она, - и помощь Генри пришлась бы очень к месту. У меня есть знакомые музыканты, которые не против группы. Я живу здесь не первый день... и часто бывала на закрытых концертах... - Она посмотрела в небо. - И всё-таки как хороша сегодня луна!
- Вы понимаете, что в вашем возрасте уже не говорят о луне с серьёзным лицом? - усмехнулся я.
- Нет; но ведь и вы не понимаете, что не верите в то, что говорите. Не вообще, а прямо здесь, сейчас!
- Это ваше мнение. Почему вы всегда доказываете мне, что я не понимаю, что говорю?
Я вдруг понял, что самолюбие моё задето. Я ведь не собирался видеться с ней, но то и дело сталкивался со Сфинксом во всех мыслимых и немыслимых уголках этого проклятого города!.. Нужно было её тоже задеть... я этого не решал, так вышло...
- Вы знаете, что мне говорят, думая, что я за вами ухаживаю? Не о предательстве по отношению к Генри. Говорят о вас.
Я не лгал. Женщины (те же гостьи "а ля брошка-бабочка") посмеивались, говоря, что Патриция слишком глупа даже для того, чтобы понять, что за ней ухаживают. Мужчины просто предостерегали, что она не в себе, или с искренним непониманием интересовались, что я в ней нашёл. Обычно я не отвечал ничего вразумительного, по возможности вежливо старался отделаться, хоть возможностей почти никогда не представлялось. Приходилось посылать по известному адресу всех, кто так нагло лез не в своё дело.
Намекать Патриции на её репутацию - грязно, как рыться в чужом белье. Но иногда, вот как сейчас, она будто нарочно старалась доказать, что все они правы! После цветов и не назначенной встречи женщины говорят: вы за мной следите, вы преследуете меня... А она говорит: вы преследуете луну!..
- Дорогой господин Клод! - воскликнула Патриция в весёлом замешательстве. - Я прекрасно поняла, что вы не собираетесь донимать меня пошлыми ухаживаниями, поэтому и не стала отвечать так, как вы сейчас описали. Но поймите... если бы я заметила обратное, я и тогда не ответила бы вам... кокетством. Мне было бы очень жаль терять такого друга, как вы.
- Но вы не думали, что могли бы получить нечто большее, чем просто дружба? - надменно спросил я.
- Ни минуты не думала, - твёрдо отозвалась она, спокойно глядя на меня и даже не замедлив, не ускорив шага. - Я могла бы рассказать историю о себе, чтобы вы мне скорей поверили и поняли меня. Но это слишком долго, глупо и грустно, а ведь всему своё время - и грусти тоже. А сейчас мне совершенно не до воспоминаний - самого тяжёлого и ненужного, что у меня есть.
Я выдержал паузу, отчасти чувствуя, что она всё же разоткровенничается, отчасти - чтобы подумать самому.
- Как идут дела Генри? - наконец, спросил я, чтобы обозначить тоном своё настроение.
- Идут, - равнодушно пожала она плечами. - Скажите, вам тоже не внушают интереса люди с частыми и красивыми именами, как у него?
- Я не думал об этом. Сейчас я думаю, что имя, распространённое в одном городе, редкое в другом, не говоря уже о разных странах.
- Вы - здравый смысл, - резко бросила Патриция. - Я - нет. Я - слишком глупа.
Обиделась. Стала с досады унижать себя, чтобы выпросить утешения и возражений. Хоть это и вполне предсказуемо с любой другой женщиной, но я не ждал этого от Патриции.
- Извините меня. Мне не следовало передавать вам сплетен. Это был верх грубости.
- В ту минуту вы меня ненавидели.
- Нет - ненавидел Генри с его замечательным именем, будь он неладен.
Я удивлялся всё больше и больше. Я и не подозревал в ней столько гнева. И в себе - столько участия к ней. Мне казалось, боль и прошлое она ворошит в себе как незаметные, но жгучие угли, крепко стиснув зубы. В уме не укладывалось, что она решилась, наконец, говорить о своей слабости - и с кем! кому она решилась довериться!..
- Вы ведь тоже больше вращаетесь в "высшем свете", больше верите их кругу. Вы тоже считаете, что я сошла с ума? И ищите встреч со мной только от смеха? Вы хотите видеть меня шутом у подножия своего трона, блистательный гений, принц, рыцарь?
Я не верил своим глазами, своим ушам. Таких блестящих глаз и такого дрожащего голоса я в ней не мог даже вообразить.
("Ха! Кан знал, что искал...")
- С чего вы взяли? Разве я часто бывал с вами груб, насмешлив, требователен?.. помимо сегодняшнего дня...
- Довольно часто; но это всегда было уместно, в отличии от остальных... от грубости и смеха остальных людей. Именно поэтому меня трогает только ваше отношение. Только вашим мнением я дорожу, только ваших глаз я боюсь.
- Вы ли это говорите, Патриция? - Я сказал это чуть громче, чем стоило, отчаянно стараясь подавить взрыв непроизвольного торжества. - Я вам не верю, вы смеётесь.
- Иногда смеяться над вами - это всё, что мне остаётся, чтобы хоть как-то отомстить... но это ведь тайная месть, - кивнула она. - Сейчас же я... добровольно отдаю свою совесть на ваш беспристрастный суд. Вот вам моя исповедь. - Она тяжело вздохнула. - Вы - единственный друг, какой у меня когда-либо был, и я не приму иного. Из-за страха потерять вас я могу совершать глупые поступки, который только оттолкнут вас. Прошу простить меня за это. Не будьте слишком строги, спросите себя, что вы простили бы себе, если бы имели на то право.
Совесть и впрямь относительная штука. Мне - сил нет - хотелось смеяться. Но она говорила с таким отчаянием, с таким серьёзным убеждением! Признавала, что её пугает одиночество, что оно осточертело ей. Сфинкс чувствовала себя преступником, потому что ей не хватило сил скрыть от человека своей привязанности... О боги, если бы все, кто чувствовал себя преступником, могли страдать лишь этим... Дитя, я был очарован ею. Жажда дружбы - вот весь её кошмар, вот всё, что терпела её совесть.
Я обнял её за плечи, заставив взглянуть себе в глаза снизу вверх. Я выудил свою самую тёплую улыбку.
- Вы - совершенство, Патриция, во всех смыслах. Спасибо, что решились говорить именно со мной.
Она прильнула к моему плечу. Дрожь пробегала по ней. От холода, печали и благодарности.
- Я бы хотела, чтобы вы не боялись быть таким всегда, - проговорила она. Это был не первый случай, когда она будто забывала обо мне и начинала спорить с собой. - Хотя, наверное, искренность потеряет цену? Станет привычкой? Нет, предрассудок вежливости - только маска. Зачем носить маски? Чтобы делать вид, что ты счастлив. При всех, при ком-то, при других. Вести себя как нищий, переодетый принцем. О да, ты именно НИЩИЙ, ты раздет донага, у тебя ничего нет и жизнь для тебя - бесконечная зависть, зрелище, которое ты никак не можешь применить к себе... О да, тебя принимают именно за ПРИНЦА, у которого есть всё, что он ни пожелает, абсолютно всё... и могут даже тебе завидовать... тебе, пустому месту... о люди, какие вы глупые, слепые...
- Люди не смогли помешать беде. Стало быть, не им судить нас, когда эта беда уже непоправима.
- Как вы странно сказали! Что вы имеете ввиду?
- Потерю, Патриция. Наша с вами беда - мы не можем этого простить никому. Ни себе, ни миру, ни небу. Мы должны смириться, а мы полны гнева и раскаяния. Это гремучая смесь, она ядовита.
- Я потеряла друга.
- Я потерял дочь.
Помнила она, что мы уже делали это признание? Не знаю. Кругом было так тихо, так тепло, так красиво... Я улыбался.
- Вы смеётесь?..
- Мне кажется, я нашёл самое лучшее место для клипа Кана.
- Эх, господин Клод! - воскликнула она со смехом, отстранилась и сделала три лёгких прыжка по бордюру тротуара. Совсем как Печальный Клоун. - Снова вы со своим клипом, а ведь я там была такой дурой. Сунулась к профессионалам. От скуки! Получила по заслугам. Смотрите! Видите тех светящихся белых бабочек? Они гениальны и просты, правда? И красивы - как любовь, как ребёнок, как рождение мира...
Я с недоверием смотрел на скатившуюся по её щеке одинокую слезу.
- Простите меня. Мне почему-то показалось это очень важным. Чтобы был именно такой мягкий воздух, такое тихое небо и такие бабочки. Если хоть одну сегодня поймает паук, мир пойдёт прахом.
- Вполне возможно, - ответил я, глазами ища какую-нибудь выпивку.
- Вот как? вы согласны? или вы смеётесь?
- Смеюсь и согласен. Почему вы здесь, почему оставили гостей? Я слышал, у Генри снова званный вечер.
- Разве они во мне нуждаются? - удивилась она по-детски искренне. Она считала, что бабочки изменяют мир к лучшему.
- Конечно, они говорят мне много лестного. - Глаза Сфинкса воинственно сверкнули. - Вы думаете, я впервые слышу всё это лапшевешанье?.. Правда, теперь я строже. Мне не каждый осмелится лгать.
Что верно, то верно. Лгали не в лицо, а за её спиной.
- Да нет... - сбивчиво произнёс я, быстро переводя взгляд с серого асфальта на неё и обратно. - Не думайте вообще об этом. Забудьте. - Я тихо улыбнулся. Интересно, что будет, если коснуться её волос? - Как вам удаётся каждый раз пойти той же дорогой, что и я?
- Я часто хожу этой дорогой под дождём. Я барометр. Скоро хлынет отличный ливень, это наверняка, ведь я же здесь прошлась. Господин Клод... посмейтесь надо мной хорошенько, ладно? Потому что однажды я увидела, как под дождём сюда сворачивает человек, и побежала за ним. Я не видела его лица, понятия не имела даже, мужчина это или женщина. Но у него не было зонта. Мелочь? Поймите, не было зонта, он ничем не укрывался, он просто шёл, никуда не спеша! И я шла за ним, пока он не исчез. Дождь был в тот день на его стороне... С тех пор я то и дело прихожу на эту дорогу. На Осеннее шоссе, превратившееся в парковою тропинку. Только когда он пропал, я побежала напрямик, по газону... А это ведь очень грязная дорога, господин Клод.
- Зачем же вы шли за ним этой дорогой, под дождём, если вы его даже не знали?
- Искала...
- Того, кого потеряли?
- Иногда мне кажется, его никогда и не было.
- А мне наоборот. Кажется, что Она просто потерялась, и я вижу её во всех встречных детских лицах.
"А иногда я вижу её в вашем лице, Патриция..." - хотел сказать я, но похолодел от одной этой мысли. Я не хочу потерять, но если ускользнёшь... стоит ли за тебя сражаться, искать, догонять? возвращать?.. да я лучше спою: я теряю тебя, я уже потерял тебя... Снова неудержимо хотелось выть на луну.
- Господин Клод.
- Мне пора.
- Я догадалась. Мне тоже. Вы всё-таки приходите как-нибудь на мой чердак. Я решила. Я кое-что порасскажу вам о Нём.
- О друге, которого потеряли?
- Приходите, господин Клод. Вы знаете дорогу. Можно, впрочем, и через дверь.
XXIII
Весь следующий день я провёл в разделённом напополам состоянии.
С одной стороны, я считал: не для этого совершались глупость за глупостью, не для этого я бросил всё ради ничего, стал шофёром и связался с шоу-бизом и деловыми людьми. Я ломал себя, да, быть может, не в лучшую сторону, но это помогало мне забыть прошлое. Помогало не думать о Лэйле.
А призрак, живший внутри меня, невозмутимо вздыхал: "Но ведь ты, брат, стараясь молчать о ней, делаешь себе ещё больнее".
С другой стороны, Патриция Сфинкс ни в чём не была виновата. Она вошла в мою жизнь неумолимо. Независимо от меня. И теперь глубоко вросла в неё, как корни дерева в плодородную почву. Два одиночества. Две погасших звезды. Встреча со Сфинксом так или иначе значила разговор о Лэйле, но не встречаться с Патрицией совсем я не мог.
А призрак, живший внутри меня... продал этому проклятому Сфинксу душу.
- Шериф! - воскликнула Лис, заключила меня с разбегу в объятья, и я снова увидел эти сияющие шалые глаза. Лёгкая шаловливая рука поправила мне волосы. - Кан устроил мне прослушивание! Завтра я выступаю перед профессионалами!.. Шериф, я никогда ещё не была так напугана и так счастлива!..
- Кан? - переспросил я, чувствуя себя идиотом. Сегодня мне тяжело давалось выныривание из себя, а вот погружение - ну просто с полпинка... - Лисёнок, вот это действительно хорошая новость...
- Что-что? Как ты меня назвал? - засмеялась Лис, обнимая меня ещё крепче. - Да ты ещё и добрый, сегодня - очень добрый.
- Почему? - Я улыбался. Когда смотришь на такое солнечное существо, нельзя не улыбаться.
- Потому что, когда я прикасаюсь к тебе, я не чувствую, что меня бьёт током, - неуклюже пояснила она. - Раньше ты был похож на животное, спрятавшего под кожей иглы.
- А теперь?..
- Теперь ты... древний печальный ветер, - нежно произнесла она. - Теперь ты спокоен. Что-то в тебе успокоилось.
Я осторожно пожал её руку. Я был спокоен. По крайней мере, сейчас. Не упасть, даже если я разбегусь перед пропастью - держат знакомые руки.
- Какой хороший город, - сказал я. - Красок только в нём маловато.
- Мне казалось, это единственное, ради чего ты здесь остался.
- Я здесь остался, потому что шофёр не захотел меня дальше везти.
Лис засмеялась.
- Итак, ты решил заплатить дань противоречию и искать красок вопреки желанию и именно там, где их быть не может?
- Ага.
Лис подумала и сказала:
- Мне нравится Патриция. Хоть она и ревнует тебя ко мне...
- Что-что?
- ...боится остаться одна снова, но я её очень люблю, я знаю, в чём мы с ней похожи, а чем отличаемся. Одного пока не знаю и хочу выяснить - умеет ли она петь.
- Понятия не имею. Знаю, что умеет рисовать, и это ни на что не похоже.
- Слушай её, хорошо? - тихо попросила она, положив голову мне на плечо. - Ты поймёшь, поёт ли она, если будешь просто слушать голос.
Лис была Виолой, способной переодеться мальчиком, а Патриция - Оливией (11) , у подножия чьего дома сам Бог велел плести шалаши и заставлять эхо повторять её имя.
- А ты уже решила, что будешь исполнять?
- Да... - без особой уверенности отозвалась она. - Знаешь, пойдём-ка выпьем что-нибудь... Нам нальют бесплатно, если заглянем в ресторанчик, где я иногда пою, если приходится особенно несладко. Идём, там работают отличные ребята! Гораздо более хорошие, чем те, которые приходят туда курить дорогие сигары перед двухметровыми девушками. Та ещё картина маслом!..
Я добросовестно пытался вникать в её дружескую болтовню, но мысли предательски унеслись прочь.
Мы вошли не через парадную дверь, открыл молодой парень в поварской шапке. Наверное, подрабатывал тут, копил на колледж. Пришлось идти через кухню, где я ловил на себе любопытные взгляды. Лис никого не удивляла, все её знали.
- Можете сесть вон там, - указал нам один из официантов и заговорщически подмигнул. Мы подчинились. Сели около дверей, в темноте, но за столиком, как положено. Всё по-взрослому, даже меню нашлось. Официант принёс лёгкого вина и блюдо, чьего названия я не знал, но чей вкус от этого не изменился. Лис сияла как начищенный грош, ей нравилось сознавать, что мы особенные, что нам дают бесплатно, пусть самое дешёвое, но от души.
- Вообще-то я... я недавно сочинила одну песню... - выпалила она шёпотом. И вздохнула. - Это ужас какой-то на самом деле, я так боюсь её кому-то показать... но ведь вы с Каном - мои друзья, и кому как не вам... Уж лучше услышать критику от вас, чем от настоящих музыкантов.
Я ждал, что будет дальше. Интересно, моё лицо выражало поощрение в тот момент или нет?
- Просто эта песня называется... "Брось оружие, Патриция". Это не в тему, знаю, но она... Сфинкс пару раз виделась со мной и так странно себя вела...
- Ещё более странно, чем обычно? - Интересно, зачем Патриция искала Лис?
- Это просто... - Лис закатила глаза и подняла лежащие на столе руки на локтях. - Хочешь послушать? - Она указала на свою гитару в чёрном футляре, которую носила за собой. Я охотно согласился. Тем более что мне нравилось, как она поёт - с чуть заметным акцентом. Нарочно или бессознательно так получалось, не знаю... Через пару минут пришёл Кан. Мы были в сборе.
Лис вывела нас через ту же непарадную дверь. Я видел, как кто-то из рабочего состава ресторана смотрел в дверное окошечко, но решил не выдавать - вдруг Лис будет чувствовать себя не в своей тарелке. Тем более, я видел, как её провожали взглядом девушки, сидящие за центральным столиком. От них за милю несло академическим пением, механической отточенной игре на фортепиано... Такие как они терпеть не могли таких как Лис.
Кан ждал с серьёзным лицом - каким всё-таки другим, практичным и разумным, он стал. Он не терялся в жизни, и это отлично, но как же он иногда терял себя...
Лис запела нечто бойкое, призывное. Лишь в первую секунду голос дрогнул, но тотчас окреп и уверенно стал выводить причудливые волны мелодии. Слова были простые, а музыка... хм... танец лесных духов, а не музыка!.. Я только никак не мог понять, при чём тут Сфинкс. Речь шла о незнакомой мне Патриции, о простом человеке, со своими смешными недостатками, требованиями к жизни, неудачами, утешением. Хотя, почему нет? Разве ей чуждо что-либо человеческое? Может быть, Лис за те несколько неизвестных мне встреч узнала о Патриции гораздо больше, чем я.
- Ну вот что, - сказал Кан, помогая убрать гитару обратно в футляр, - песня хорошая, но не для них. Возьми что-нибудь старенькое, нейтральное и лучше всего предельно простое... ну чтобы особо не задумываться.
*
Я не был уверен, но по-моему Лис разочаровалась. Встреча с музыкантами, которые предпочитают не думать о песне, которую слышат? Их признание едва ли польстило бы этой девчушке с волосами разной длины. Но я ни слова не сказал Кану.
Расставшись с Лис, отправившейся репетировать, мы с Dreamer пошли к его шапито. Оно тоже должно было переместиться с минуты на минуту, как только завершатся сборы. Я вспомнил удава Каа, когда опустился купол. "Как странно видеть у своих ног то, что покрывало голову..." И я как наблюдательный человеческий детёныш, мне интересна чудесная метаморфоза целого дома в груду тряпья и брезента.
- Нужно бы свозить на наше озеро Патрицию... - задумчиво проговорил маэстро Dreamer. - Посмотреть, что будет, если включить ей музыку в стиле транс.
- Такую, как Desert Rose Стинга?
- Что-то типа того. Только пустынные розы нам пока не нужны, нам нужны речные девы.
- У Лис есть нечто подобное...
- С музыкой Лис нужно быть весьма и весьма осмотрительным, - веско заявил Кан. - Клод, не тебе мне объяснять, насколько дорога для меня Лис, но её песни... Я не стал бы их и слушать, если бы это не было её частью. Меня волнует всё, что с ней связано, даже то, что мне неприятно. И не смей осуждать меня, Шериф ты эдакий!
Я и не думал осуждать. Сам был далеко не подарок. Но мне было жаль, что мой друг не слышит в этих песнях того, что слышал я.
____
11) Оливия и Виола – героини пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь».
____
XXIV
Мне не нравилась одна из моих черт. Я постоянно чувствовал себя виноватым - за себя, за других, знакомых и незнакомых мне людей. Вот и теперь... Дёрнуло же Кана высказаться при мне. Теперь мне было просто необходимо загладить вину перед Лис, даже не свою, даже если вины не было. Мне даже тяжело думать о том, что те академические студентки так двусмысленно смотрели ей вслед, когда она прошла мимо их столика.
Издали я узнал и ту, и другую. Снова они вместе! Лис чуть выше. Чуть раскованнее. И одета не так строго. Да и голос её звучал не так прямолинейно. Следить нехорошо? Но ведь когда мы были мальчишками, мы часто пугали девчонок в лагере, шатаясь под их окнами в простынях-привидениях. Буду поблизости... Мало ли что может произойти? Не думаю, что кто-то из них сознательно решит наломать дров, но вместе это гремучая парочка.
- Живи, - говорила Лис, - пока тебя не коснулась вечность. Бежать нужно до тех пор, пока ты способен бежать, и не обязательно видеть путеводную звезду постоянно. Её часто скрывают дожди и буреломы, а иногда тебя отвлекают от неё разговоры с идущими мимо бродягами, торгашами и солдатами. То есть с теми, кто живёт: при помощи рук, ума и сердца; при помощи хитрости и мнения; при помощи... вообще без помощи, просто считающих, что могут управлять всеми остальными, ничего не создавая самостоятельно. Итак, звезда, даже путеводная, на то и звезда, чтобы мерцать - исчезать и появляться...
- Моя звезда часто мне изменяет, - вдруг пожаловалась Патриция тихо. - Только я хочу поверить в кого-то, как он отдёргивает руку, не то боясь чего-то, не то смеясь надо мной, не то ничего не понимая... Только не подумай, что я такая беззащитная! Я давно научилась не доверять таким рукам, хоть и часто хнычу о них. (Патриция была в замешательстве, будто ей никак не хватало решимости озвучить какую-то жуткую мысль.) Лис, вы хотя бы поёте! у вас есть цель... петь, взойти на сцену, создать группу...
- Да. Быть может... Но такая цель, увы, нравится только мне самой.
- Боже мой!.. Да кому же ещё, кроме вас она должна нравится?!
- Ну... моей звезде, я полагаю.
- Забудьте о звёздах и руках, они - всего лишь наши сны, образы, в которые мы заворачиваем реальность как в красивую упаковку. Они ничего не меняют.
- Но, - тонко улыбнувшись, возразила Лис - более просто, но не менее неотразимо, чем Патриция, - вы ведь гораздо охотнее умрёте красиво, за высокую цель - в сражении, чем - случайно свалившись с моста от виски или неразделённой любви как подросток?
- Что?
- Я имею ввиду, - продолжала улыбаться Лис, - что с нами происходит одно и то же, со всеми нами, с людьми. Только трактовка и мотивы у всех свои. Приятно, правда? При помощи слов раздобыть всё, что угодно, даже определение и смысл смерти.
"Ну уж это самое большое жульничество за весь вечер, - подумал я. - Смерть не имеет ни определения, ни смысла! И только те, кто никогда никого не терял, могут видеть в ней что-то возвышенное, театрально трагичное..."
Мне никогда не хватило бы человеческих возможностей, чтобы выразить всю убеждённость и негодование, которые вызвала во мне легкомысленная перестрелка девушек. Но они, кажется, меня бы и не поняли. Лис даже позабавила серьёзность Патриции к их шуточному разговору. Это просто женская идиллия-потеха... все девчонки такие, я ещё в детстве заметил, как им нравится считать себя жестокими и видеть жестокость, если только она не касается их самих...
- Что ещё может сделать человек с неизбежностью? Смеяться ей в лицо. - Это было вроде как оправдание Лис.
- После столкновения с ней вплотную, - тяжело вздохнула Патриция, бледнея, - уже не остаётся сил смеяться, а потом - даже проклинать.
- И что же остаётся тогда?
- Не думать и забыть.
Лис растерянно смотрела на неё, Патриция опустила глаза. Вот так вот она и поняла однажды то, о чём я молчал. И я сам был виноват в этом. Именно поэтому она подошла именно не к кому-то, а к незнакомому человеку, именно со мной заговорила так, как ни с кем. Мы были похожи, так печально похожи... на нас было одинаковое проклятие.
- Лишь бы не забыть обо всём на свете, - наконец, сказала Лис. - В конце концов, рано или поздно происходит и что-то хорошее. Как бы ни страшна была беда, случается нечто, что может вытащить тебя из этой пропасти.
- Что, например?
- Вы познакомились с Клодом... верно? (Эх, не мог я видеть их лиц!..) Разве найти друга, такого друга, как Клод, плохо?
- Разве он может быть другом?
- Он мой друг. Думаю, что и ваш.
- А я... я боюсь. Вот иногда говорю ему о смелости, о дружбе, а самой так страшно, что убежать хочется... Он скорей решит, что я сошла с ума, чем будет моим другом. И ещё... он кое-кого мне напоминает.
Я решил, что пора показаться. Касается это меня или нет, Патриция не хотела говорить об этом мне в лицо. Я вышел из тени деревьев, и девушки замерли и одновременно смолкли, будто увидели привидение
- Я ищу тебя, Лис. - Надеюсь, они не заметили, что я охрип? - Хотел ещё раз пожелать удачи. Завтра важный день.
- Да... - растерялась она. Действительно, хорош друг, едет почти через весь город, чтобы пожелать удачи, которая и потребуется-то, к слову сказать, только завтра. - Зайдёте ко мне вместе? У меня зелёный чай...
- Мне жаль, - сказали мы с Патрицией одновременно и посмотрели друг на друга.
- Мне нужно с тобой поговорить, Клод, - значительно произнесла Лис, а Патриция поспешно заявила, что её не нужно провожать. Я не успевал за ними, инстинкт объединяет женщин очень быстро. Сфинкс кивнула в знак прощания и пошла прочь. Мы остались стоять на другой стороне дороги.
*
Грустно расставаться. Грустно осознавать прошедшее время счастливых мгновений. Счастлив тот, кто может сказать: всё ещё будет, будет вновь и ещё лучше, но лучше всего могут это оценить те, кто вынужден бояться любого, даже самого незначительного завершения, боясь потерять всё. Быть нужным кому-то - вот высшее, непривычное счастье, обходиться без которого все настолько привыкли.
- О чём ты думаешь? - спросила Лис.
Зелёный чай источал пар и специфический запах. Я ломал голову над, тем догадались ли они, что я слышал довольно много. Это такие странные загадочные существа!.. Никогда их не понимал. Как им удаётся поступать мудро при том, что они вообще ни о чём не имеют представления?
- Сложно жить, считая, что тебя все обманывают? И только тем заниматься, что обманывать других? Как подумаешь, так чай не лезет в горло. А ведь вроде жидкая субстанция...
- Что случилось? - Она решительно села напротив.
- Ты никогда не думала, что любая улыбка - ложь?
- Я с этим не согласна. Вот я улыбаюсь тебе, видишь? Я рада, что ты зашёл, я рада, что вижу тебя. Почему всё, что я скажу, ты заранее считаешь ложью?
- Я не о тебе... - Сам себя путая, я не знал, как объяснить свою мысль. - Вот вы должны быть вместе, и ничего ты с этим поделать не можешь, тебе улыбаются, ты улыбаешься, а у вас в голове примерно одно и то же: да чтоб ты провалился.
- Не знаю, Клод! Только такой мнительный тип как ты мог до такого додуматься. И ведь уже давно есть поговорка, что всякий меряет на свой аршин. Не суди о людях так, будто все они похожи на тебя. Откуда тебе знать? Может быть, тот, на кого ты бросаешь самое страшное подозрение, готов отдать за тебя жизнь.
- Почему ты так сказала? - после паузы спросил я.
- А почему ты так говоришь? - не отставала она. - Зачем решил напугать меня на, ночь глядя? Послушаешь тебя, и завтрашнее прослушивание кажется ерундой какой-то, а не проблемой, над которой целый день ломал голову.
- Значит, я полезный!
Через минуту мы уже смеялись над собой. И только какая-то дальняя комнатка моего подсознания поражалась, как легко и беспоследственно мы можем переключаться со скандалов на болтовню.
Неожиданно, как в фильме, раздался звонок. Я вопросительно взглянул на Лис. Ночью приходит некто, кого не ждут... Или ждут, но я не к месту... И не уйдёшь... Ну кино, чистой воды кино.
Лис невозмутимо пошла открывать. Я настороженно прислушивался. Два голоса - её и мужской. Оба вполне спокойны, ни громче, ни тише, чем нужно. Уйти бы... Но тут я заподозрил что-то неладное. Голос Лис стал жёстким, я давно уже не слышал его таким, а мужской - настойчивым. При этом ни один не повысился ни на октаву. И я по-прежнему ничего не мог разобрать. Тогда я встал и затаился в коридоре.
- ...не только ваше, но и дело вашего мужа.
- Мой муж умер, - отчеканила Лис. - Неужели даже теперь приходится об этом напоминать?
- Я ещё раз взываю к вашему здравому смыслу...
- Я собиралась сказать вам то же самое. Вы мне говорите о делах погибшего человека, делец он или бродяга, но он уже не существует, и у него уже нет цели и принципов.
- Теперь мне приходится напоминать, что он существовал, - возражал неумолимый мужской голос. И повёл речь о цифрах и бумагах, а я стоял как вкопанный, ничего в этом не понимая. Понимал по-хорошему я только одно - Лис была бы рада спровадить этого субъекта.
- ...И он надеялся, что вы будете продолжать то, что он начал. А вы позволяете развалить его компанию! Как вы сможете жить дальше, зная, что...
- С чего вы взяли, что мне подходит ваша жизнь? - спросила Лис негромко и спокойно. Даже с оттенком жалости. - Почему считаете, что поступая не так как вы, я не смогу быть счастлива?
Она ведь понимала, что он пришёл сюда говорить о чём угодно, но не о её благополучии. При чём преследовал цели даже не свои, а тех, на кого работал. Она же была мелким камушком, забившимся в сандалии. И, понимая это, Лис вооружилась очередной маской - включила наивную дурочку и гнала пришельца вон поучением о нравственности, ведь он, конечно, не поймёт, а разозлится. Я решил, что снова должен эффектно возникнуть в самых неподходящий момент. Что за вечер...
- Лис, долго тебя ещё ждать? - как будто только что подойдя, проворчал я и "заметил" незнакомого блондина. - Добрый вечер. Простите, что прерываю, но вы нам мешаете.
- Я не знал, что у дамы гость, - свысока произнёс блондин.
- Полагаю, отчитываться она перед вами не обязана, - улыбнулся я. - Итак, вы позволите?
Я выразительно посмотрел на дверь. Она была не заперта. Блондин усмехнулся. Нельзя слишком очевидно приводить доказательства того, что ты имеешь ввиду. Даже если доказательства есть. Я держал Лис за плечо и улыбался. Приторно-сладковатого вида мужчинка не сводил с неё снисходительных глаз цвета небес.
- Вы понимаете, что вы ломаете её будущность? - спросил он меня.
- Понимаю. Вы что-нибудь имеете против?
- Как ваша фамилия?
- Это ни к чему не ведёт. Вы прекрасно видите, что я не воспринимаю вас всерьёз и спорить с вами решительно не хочу. Идите своей дорогой, мы пойдём своей.
Пепельный блондин побледнел, поджал губы, улыбки больше не было. Лис сказала раздражённо: "Уйдите, Стэн, без вас веселее". Стэн последний раз крякнул и ушёл. Даже со спины был похож на угрожающую табличку "Я ещё вернусь!". Я пожал плечами. Лис провела рукой по волосам.
- И давно он ходит за тобой? - Это было уже за столом, пока мы уплетали вермишель.
- На следующий день после похорон мужа он явился, чтобы "уладить мои дела".
- Старая песня.
- Вот именно. - Лис хмыкнула и с весёлой сердитостью взглянула на меня, не поднимая головы. - Давай не будем о нём, чёрт подери! Я устала от него. И хочу забыть о его существовании, раз ты здесь, я в безопасности и всё позади.
- Да... ты права, - рассеянно проговорил я, водя вилкой по вермишели. Вот уж точно, не лезет в горло... Лис заметила это и не стала больше вязаться со своим взбудораженным настроением. Это был подвиг с её стороны, подавить себя. Хотя на лице у неё было написано торжество. Я мог ошибаться, но мне казалось - она впервые одержала победу над этим блондинистым исполнительным типом.
- Ну так что же? - Я поднял моток вермишели на вилке и провозгласил тост: - За успех прослушивания!
- А те, кому это не нравится, пусть летят в тар-тарары! - весело подхватила Лис, и мы скрестили вермишелевые вилки как пару шпаг.
XXV
Утро. Лежу с открытыми глазами, ни черта не соображаю, тупо смотрю в стену. Разноцветные зайчики. Как мило. Душа просит праздника, надо бы справить юбилей этих зайчиков... скоро этим обоям стукнет лет шестьдесят.
Сегодня прослушивание. Вечером. Но помимо прочего сегодня возвращалась дата. Я спокоен, пытался я себя убедить, но всех календарей города не порвёшь. Это число снова наступило, будто клеймо в виде цифры на моём лбу вспыхнуло заново.
Чем себя занять, чтобы не высчитывать минуты? С улицы неслись звуки машин и кричащей ребятни.
Вдруг от их голосов отделился один мальчишечий, особенно громкий: "Господин Клоооооод!" Я встал и выглянул в окно. Во дворе стоял Тони, а рядом с ним - чем-то обеспокоенный доктор Паверо. Увидев меня, он глубоко вздохнул и позвал меня по имени. Я кивнул: "Сейчас..."
- Чем обязан? - спросил я, оказавшись внизу. Тони время от времени останавливался в игре с прочими мальчишками и с любопытством косился на нас.
- У меня к вам... просьба. Обратиться с ней я могу только к вам.
- Хм, - отозвался я. Странно, мы ведь недавно знакомы и ещё не друзья, даже не коллеги.
- Я вынужден уехать. Из города. На несколько дней, точно не знаю, насколько. Предстоит небольшая операция.
- Хм, - повторил я, стараясь сохранить по-умному сосредоточенное выражение лица.
- Присмотрите за моим Сфинксом, господин Клод, очень вас прошу.
- Она же... не пациентка.
- Она ребёнок. Думаю, вам и самому приходилось замечать это, и довольно часто.
Я видел, что доктор гораздо охотнее отделался бы от меня. То есть его сюда привело нечто по-настоящему для него важное. Я тяжело вздохнул: "Идёмте, я провожу вас на поезд..."
...На самом деле я рассчитывал, что по пути он мне всё растолкует. Что не так с Патрицией; что он с ней носится как курица с яйцом... Но Паверо как воды в рот набрал, ни пока шли пешком, ни пока ехали в автобусе не разговорился. Разве что тревожно поглядывал на часы, в окно...
- Господин Клод... - напоследок проговорил Паверо, словно решившись. Поезд был готов тронуться с места. - Я не смогу забыть о том, что видел. Иногда мне приходится следить за Патрицией... Сейчас я не могу объяснить, но иногда бывает необходимо, ради её же блага! Господин Клод, я видел многие её встречи с вашей подругой Лис. Простите, что я говорю это вам, но Патриция ревнует вас к ней. Разубедите её во всём, что может её тревожить, даже если придётся лгать. Даже если вы так и не поняли, что произошло. Вы поймёте, потом. А сейчас, прошу вас, обещайте, что будете присматривать за моим Сфинксом. Только вы можете...
Поезд разразился пронзительным свистом, затем - взрывами пара и грохота. Паверо утонул в мелькающей полосе серых слившихся вагонов. В тот же миг я развернулся на каблуках и пошёл прочь. Не по мне долго смотреть кому-то вслед.
Через пару минут, впрочем, я замедлил шаг, увидев, как плачет мальчик. Конечно, он стоял весь в слезах, "мальчик-осень", "унылая гибель устрицы", всё такое. Почему-то портрет его мне рисовался именно в этих тонах. Он держался за куртку мужчины, но женщина уводила его всё дальше, уже почти в самый вагон. Сейчас мальчик с криками обещал, что вернётся. Но он так мал, скоро он всё забудет - мужчину и их с ним слова и обещания. Он просто забудет и будет счастливым ребёнком. А мужчина... когда он сможет быть хотя бы спокойным?
Я давно смотрел в другую сторону, но картина эта снова танцевала перед глазами. У меня не было даже этого. Мне даже не на кого было свалить ответственность за всё, даже убить было некого. А руки-то чесались!
Неужели я никогда не избавлюсь от этого? Память... разъедающая меня изнутри!.. Почему каждый раз, каждый год, именно в этот день...
Кан, наверное, решил бы, что со мной случился припадок; и по сути, не ошибся бы. Я хохотал от ярости. Сейчас я не смог бы объяснить, почему, а тогда для меня было более чем очевидно, что мне нанесено оскорбление. Пусть бессознательное, по "уважительной причине", но... как же... как это больно, глупо и несправедливо, чёрт возьми! Я никогда не произнёс бы этого вслух. Я же, как мне любезно напоминали все, кому не лень, сильный. Я мужчина... Но иногда хотелось вести себя как взбешённый мальчишка.
Наверное, поэтому когда-то в прошлой жизни я продолжал дурачиться как ребёнок. До тех пор, пока...
Лэйла никогда не любила этого, она злилась и учила меня. Ей было стыдно за отца-мальчишку. Она всегда старалась прыгнуть выше головы, стать взрослее, умнее, рациональнее, чем есть, чем бывают дети в её возрасте. Мы никогда не понимали друг друга. Но её не стало, и я долго не мог научиться хоть что-то слышать, хотя бы кисло улыбаться, хотя бы усмехаться издёвке. Я чувствовал себя бесконечно виноватым. Если бы я хоть на минуту перестал валять дурака (а как мне нравилась когда-то мальчишеская безнаказанность!), мне бы хватило серьёзности предотвратить...
Было ли это возможно вообще? Сейчас - я уже не знаю. Тогда - я взял на себя все муки совести и, чтобы искупить вину (это я уже потом понял, что мной руководило), стал тем идеалом, который она хотела бы видеть, стал, наконец, взрослым. Мне это было несвойственно так, что я напугал всех, меня начали таскать по врачам, стали обращаться со мной со сладковатой жалостью, добившись этим, наконец, всполоха хоть какой-то жизни - вспышки бешенства. Спустя примерно полгода был... вернее, должен бы быть день рождения Лейлы. Лучше даже не объяснять, что со мной творилось. Внешне, конечно, ничего. Но я... Ладно, грустная история всегда слишком похожа на жалобу. Скажу только, меня вообще не поняли. Может быть, я пережил бы, вечером уснул... (Ночь - моё любимое время - стала для меня самым страшным и тяжёлым.) Но они решили, что если встрять в мою неподвижную безмолвную депрессию причитаниями и мудрыми затасканными изречениями вроде "всё пройдёт, и это пройдёт", "ничто не вечно, как жизнь, так и скорбь", "на всё воля Божья" и т. д., то мне станет легче. Я сорвался с цепи и бросился бежать. Странно, что мне хватило ума взять чемодан с документами и деньгами (он был готов заранее, мне слишком часто приходила на ум эта идея бегства). Я выбрался из города, никому ничего не сказав, потому что сам ещё ничего не знал. Помните реакцию того шофёра? Ведь первое время именно так на меня все и реагировали.
Хозяева моего нового дома тоже не понимали, но относились ко мне с ненавязчивым участием, и мне это... очень нравилось. У меня появились добрые знакомые, почти друзья, которым ничего не было известно о моём прошлом, которые не жалели меня с утра до вечера, будто это я лежал в тот раз распластанный в луже собственной крови. Это было новое счастье.
Но вот каждый год, именно в это число, я превращался в недочеловека, разрываясь между желанием вернуться во всё, что было, и ужасом перед этим желанием. И я пел... Layla, you've got me on my knees... Layla, I'm begging, darling please, Layla... Darling, won't you ease my worried mind... (12) Пел это, когда был в отчаянии.
Не знаю уж, на каком интуитивном уровне я понял, что Патриция тоже кого-то потеряла, но с момента, как я почувствовал это, меня тянуло говорить с ней. И она говорила со мной, а не с кем-то, из толпы - со мной одним...
Я коснулся лбом и ладонями холодного влажного древесного ствола. Парк... Лишь бы дождь не прекращался! Сейчас я был сказочный тёмный король, вампир или некто из того же разряда - тепло, и свет, и шумное веселье детей, которые при хорошей погоде немедленно устремятся к аттракционам... сейчас всё это убило бы меня, развеяло по ветру...
Патриция... Луна моя, бессмертная возлюбленная, как говаривал Бетховен, складывая письма в стол... душа, жизнь, луна, Патриция...
Я хотел утонуть, глядя с моста на сияющий вокруг меня далёкий город, на его огни, размытые беспрерывно льющейся водой; я думал, как это было бы красиво и просто - лететь несколько звенящих тишиной секунд, раствориться в холодной реке и "уснуть навеки сном ребёнка, мечтавшего забросить сердце в море" (13) . Но у меня была теперь альтернатива - утонуть в печальных глазах Патриции Сфинкс, так же бесповоротно, как в этой чёрной бурлящей от дождя реке. Быть может, это всё, что мне осталось, всё, что ещё может меня спасти... Или хоть как-то удержать от желаний, приковавших меня к этому мосту и Осеннему шоссе.
*
Я снова взобрался на крышу этого самого высокого дома в округе. Двери были не для меня. У меня было качество, которое я в себе очень ценил - я не боялся высоты. Стоя на самом краю, смотрел вниз, на копошащийся внизу город, и мог чувствовать себя властелином мира, холодным и уставшим от своего всесилия. Я мог читать происходящее на земле с людьми как по открытой книге, и у меня не было выбора, кроме как читать и зевать, рассматривая наскучившие серые картинки книжки, которую я знал наизусть. ("Ты не человек, всё скучно для тебя в унылом мире, и душа твоя созвучна только шестиструнной лире...") (14) Я склонился над руинами, рискуя упасть, я смеялся.
Вспомните эту песню Queen - Who Wants To Live Forever... Вспомните её, и тогда вы поймёте, что я имею ввиду.
There`s no time for us
There`s no place for us
What is this thing that fills our dreams
Yet slips away from us?
Не хватит времени, не хватит места нам,
Мечту развеет бриз, всё ускользает прочь...
И кто бы жил вечно?.. О, кто бы жил вечно?.. Кто?..
Шансов больше нет, всё решено за нас.
Да, миг один был дан всем нам, но то был только миг...
И кто бы жил вечно?.. О, кто бы жил вечно?.. Кто?..
Вы сможете жить вечно, зная, что ваша любовь умрёт?.. (моя вольная интерпретация)
В этот момент я услышал, как сзади приближаются чьи-то лёгкие шаги. И знакомый голос зазвучал громче раздающегося вдали колокола: "Вам тоже кажется, что с высоты город выглядит как руины?"
Touch my tears
With your lips
Touch my wound
With your fingertips
And we can have forever
And we can love forever
Forever....
Но я же здесь - слёзы здесь, и кровь моя как вы поёт.
Принадлежит нам эта вечность, любовь - и есть вечность.
Ты вечен, мой бедный Клод...
И кто бы жил вечно?.. О, кто бы жил вечно?..
- Вечно стал бы ждать?..
- Вечность - один лишь миг. (моя вольная интерпретация)
- Зачем я здесь, Патриция? И зачем вы здесь? - спросил я, не оборачиваясь. Я дрожал, и промозглая сырость была здесь не при чём. Патриция положила руки мне на плечи и коснулась лбом моего затылка.
- Я скучала, господин Клод, с самого вчерашнего вечера. Так тяжело каждый раз было слушать вас, но теперь мне почему-то кажется, что я не могу больше обходится без ваших рассказов... и поучений. Когда я поняла, что Лэйла... Мне стало так больно и страшно, господин Клод!.. такая тоска... как будто... как будто это я сама умерла.
Выпалив это, она беспомощно прижалась к моей спине как испуганный ребёнок. Голова моя кружилась.
- Патриция... - Я совершил над собой усилие, смолчал обо всём, что кипело во мне не то словами благодарности, не то кровью пристыжённости, не то слезами растерянности. - Идёмте отсюда, здесь слишком сильный ветер. Я люблю его, да... но сейчас он меня пугает. Мне кажется, что он несёт с собой какую-то жуткую болезнь.
- Но ведь, даже если так, болезни тоже придуманы на небе?.. - с милой усмешкой возразила Патриция. И снова звук... голоса в моей голове... "When stormy weather comes around it was made in heaven, when sunny skies break through behind the clouds, I wish it could last forever, yeah, wish it could last forever..." (15)
- Если бы вы знали, как часто мне говорили это.
- Мне тоже. Мне говорили: любовь и жизнь тоже имеют свой конец, как всё, что есть на этом свете. И прибавляли: так задумано, это часть Божественного плана.
- Я не сомневаюсь, - тяжело дыша проговорил я, - мы поймём друг друга. Вы видите мир не таким, какой он есть на самом деле, я тоже. Но мы всё равно видим разное и по разным причинам. Вы ищите поэзии, красивых сравнений, вы печальны, но вас уже почти не тяготит ваша печаль. Иногда вы страдаете от боли, но эти её всполохи столь же коротки, сколь неистовы. Иное дело - я. Я не смог найти в себе силы, чтобы смириться и простить. Я не простил никому, что это случилось именно со мной. И я не смог отпустить душу Лэйлы. Поэтому и страдаю - всегда. Тупой и не ослабевающей болью.
- Бедный мой Клод, мой друг! - вдруг вскричала она и порывисто заключила меня в объятья. Я не шевелился - сил не было. Я словно омертвел. После похорон я никому ещё не позволял до себя дотронуться. Кана я обнял сам, чтобы искупить вину... А сейчас мне казалось, что это Лэйла - так близко!
И, как только я это осознал, волна страха и гнева заставила меня вскочить на ноги. Уступ, на котором я до сих пор сидел, словно покачнулся. Патриция осталась на нём и бессильно смотрела на меня снизу вверх. По нашим выразительным лицам скользили лучи фар.
- Я иногда не знаю, чего хочу, - сказала Патриция, у которой тревоги было больше во взгляде, чем в голосе. - Если сию минуту я с укорами призываю неведомые силы вмешаться в мою жизнь, в мою судьбу - то, можно быть уверенным, после первого же вмешательства я стану роптать уже на то, что меня неправильно поняли... И, быть может, даже ухвачусь за своё первое страдание как за незаконно отнятую собственность, которая только мешалась по всем углам, но однако же потеря её оказалась неприемлемой. Я непоследовательный человек.
Я знал, о чём сейчас идёт речь. Не о ней - обо мне. Это я лихорадочно искал хоть чьей-нибудь помощи, чтобы перестать вспоминать: я невольно думал, что был бы ещё в силах заменить память о прошлой привязанности на жизнь в настоящей - новой - привязанности. Я уже думал - и сам!, - что Патриция, хоть не смогла бы, как и никто, занять место Лэйлы, но смогла бы стать для меня не менее дорогой, незаменимой настолько же... И в тайне от себя я даже тихо ласкал это спасительное решение... И вот, едва мне была протянута призываемая рука, я в ужасе отскочил от неё. Я счёл это оскорблением памяти, собственным предательством, ещё Бог знает чем!.. А как хотелось хоть раз просто подчиниться не рассуждающему, мгновенному инстинкту, желанию, жажде, страсти...
- Патриция! - Я в свою очередь тоже схватил её за плечи. - Не оставляй меня! Никогда больше не оставляй меня одного, слышишь?!
- Ну конечно, - спокойно ответила она и положила голову мне на плечо. - Если ты захочешь, я всегда буду с тобой.
В этот момент я был настолько далёк от предсказуемых опасений, что совсем не боялся посторонних глаз. Наше стремительное согласие с чужой женщиной, у которой был жених, мог кто-то видеть и не так истолковать... Я не любил Патрицию как невесту, но для меня было так естественно не чувствовать себя преступником и не скрываться, стоя с ней совсем рядом и говорить о том, что она мне нужна.
____
12) Eric Clapton – Layla.
13) Строки из стихотворения Ф. Г. Лорки.
14) Юлия Токтаева – Времена далёких странствий
15) Queen – Made in Heaven.
____
XXVI
Патриция была готова рассказывать. Мы спустились к ней на чердак, и она ввела меня в свой маленький эдем, прежде закрытый - в картинную галерею. На столе горела свеча.
Сфинкс отвернулась к огню, чтобы сфокусировать взгляд на чём-то наименее изменчивом. Для искусства - и для ораторского тоже - ей было необходимо полное отчуждение. Пламя давало его ей.
...С Льюисом их столкнула отвратительная тайна. Заказное преступление положило начало их странной дружбы.
- Неужели это произойдёт сегодня вечером? - спрашивал Льюис себя, блуждая под этими окнами. - Неужели я пойду на это? И неужели предчувствие этого уже витает "в воздухе сегодня вечером"?
Его завораживали эти зелёные занавески, как свет, зовущий к себе на верную гибель таинственных серых бабочек. По ту сторону мерцал живой огонь, неровный, неэлектрический и дрожащий, то смелый, то робкий - живой...
Это уже есть, это уже неизбежно... неизбежность в воздухе сегодня вечером...
Но ты там? Ты точно там? Патриция... об одном прошу... мне нужно лишь немного времени...
(13) . Но у меня была теперь альтернатива - утонуть в печальных глазах Патриции Сфинкс, так же бесповоротно, как в этой чёрной бурлящей от дождя реке. Быть может, это всё, что мне осталось, всё, что ещё может меня спасти... Или хоть как-то удержать от желаний, приковавших меня к этому мосту и Осеннему шоссе.
*
Я снова взобрался на крышу этого самого высокого дома в округе. Двери были не для меня. У меня было качество, которое я в себе очень ценил - я не боялся высоты. Стоя на самом краю, смотрел вниз, на копошащийся внизу город, и мог чувствовать себя властелином мира, холодным и уставшим от своего всесилия. Я мог читать происходящее на земле с людьми как по открытой книге, и у меня не было выбора, кроме как читать и зевать, рассматривая наскучившие серые картинки книжки, которую я знал наизусть. (Ждала ли она? Ждала ли под старым зонтом, изодранным как небо в первую минуту завершившейся бури? Ждёт ли она теперь?
В полном замешательстве Льюис продолжал ходить под окнами, то и дело задирая голову в небо. Его неудержимо тянуло туда. Войти... приветливо улыбнуться... Она ничего подозрительного не заметит, она видела это много раз... Но о чём, скажите, о чём заговорить с ней, глядя в её доверчивые глаза, не ожидающие от него ничего дурного? И как быть ему, бедолаге, если в этих глазах больше тайны и обещаний великого, чем во всех пирамидах и Бермудских треугольниках?
Он упирался лбом в твёрдый свёрток, который держал в руках, и произносил её имя, даже не замечая этого. Патриция... Знаешь ли ты, что в тебе живут цветы и стихии? Известно ли тебе, что ты не столько алая роза, сколько белая сирень? что ты не столько дождь в пустыне, сколько песчаная буря в океане? Знаешь ли, что я готов умереть ради тебя, не сходя с этого места, но на свете нет никого для тебя опаснее, чем я?
Без грима! Сегодня он пришёл к ней без него. Не слишком ли это большая цена - за злополучный грим отдать его не второе, но первое Я... Узнает ли она его сквозь грим? И не испугается ли комедианта без улыбки на губах? С чёрными глазами, словно подёрнутыми дымкой, с тёмными волосами - сумерки и ночная вода рек, сталь и небо... Клоун? Так, быть может, вот это смешно, а вовсе не костюм и грим всех цветов радуги?
Он помнил миг, когда случайно коснулся её плеча и потонул в запахе волос. Было ли это именно случайностью, или же ошибкой, или... наказанием за свою смелость и неуязвимость? Но он предоставит эти глупости, всего лишь сбивчивые догадки, женщинам. И мужчинам, похожим на них. Любовь - не наказание в любом случае, а если она несёт с собой заслуженные боль, страх, сомнения (из них она, собственно, и начинается), то что же, он не сможет вынести это? Впервые в жизни он, быть может, всё-таки не будет терпеть всё, что на него обрушится, с гордо поднятой головой, а склонится, склонится!.. К ней - к ней! Склонить голову перед Патрицией, значит, признать поражение не перед ней, а перед самой душой, самой любовью, самой вечной жизнью, вечным и единственным её смыслом... Это не позор. Это мужество осознать свою слабость, и слабость эта тогда обернётся силой.
Чтобы подняться к ней, нужно одолеть всего несколько ступенек. Тернии к звёздам. Прыжок через Вселенную к воротам рая. Он знал, что и пальцем не коснётся... оружия, данного ему ими. Он и не подумает исполнить их "просьбу". Что-то дало ему понять, что если его сердце и лежит в пыли и руинах, но оно есть. Поэтому он знал, что сам не приложит руки к злодеянию; и верил, что оно и без него никогда не совершится.
- Открой, Сфинкс, это же я, - проговорил он, улыбаясь в светящуюся щель чуть приоткрывшейся двери.
Патриция показалась ему отсутствующей, как та китайская девушка, чьё тело похитил тиран, а душа осталась жить в портрете, написанном её братом. Она приняла его, она позволила ему пройти в комнату с зеркалом, увитым живым вьюном. Но её здесь не было. Взгляд лунных глаз скользил сквозь предметы, ни на чём не замирая. Всего один раз она напела песню (про князя Влада ), после чего снова стала нездешней, чужой, ускользающей сквозь пальцы как утренний надводный туман.
- Говори со мной, Сфинкс, - попросил он, листая какую-то бессмысленную книжку. - Тебе сегодня не было страшно... больше?
- Нет, сегодня же шёл дождь, - отозвалась она, будто это было само собой разумеющееся обстоятельство, объясняющее всё. И спела: - Ночь, окно, за окном на небо возвращается рассвет. Всё равно. Если ты - смысл жизни, то в моей жизни смысла нет.
Он поднял голову.
- Но у нас ещё есть время до рассвета.
- Я знаю, что тебе нужно, - вдруг сказала Патриция совершенно спокойно. - Ты ведь принёс с собой и яд, и нож.
- Неправда, - возразил он слишком поспешно. Он даже не успел сообразить, что невиновный стал бы возмущаться, а не отрицать...
- Неправда? - мгновенно поверила она, и лицо её просияло. - Как же это хорошо!.. Значит, солнце взойдёт...
Она была совершенно счастлива. Чёрный гость окаменел и прислонился спиной к стене. Его ложь убеждала её сильнее фактов. Руки, сжимавшие склянку с бесцветной невесомой жидкостью, дрожали. Вскоре трепещущая вместе с ними склянка застучала о металлические пуговицы, и девушка подняла голову, ища источник звука...
Я очнулся. Как она сплела такую историю, что я как будто увидел события своими глазами? Что я даже прочитал мысли обоих участников, ощутил ночной мрак - в полдень.
Я сам напоминал сейчас Льюиса. Упав на стену, чувствовал исходящий от неё холод. Но почему я вынырнул на поверхность? Патриция молчала. Не плакала, а неподвижно смотрела на свою свечу, в которой днём не было нужды. Свеча близилась к финалу...
- Он всегда был стихией, - проронила Сфинкс. Она ничего не видела. Я долго находился в оцепенении, не понимая, ко мне она обращается или уже просто мыслит вслух. - Никто не понимал, почему именно он. Почему я именно с ним.
Я видел её беспокойно снующие по столу руки - они должны были действовать, чтобы голос не оборвался. Я видел, как прядь её волос упала ей на спину, и мне ужасно захотелось дотронуться до этой пряди. Так дети, заметив что-нибудь необычное, непременно должны потрогать, чтобы до конца осознать - гладкую ли ракушку, прибитую волной, куклу или настоящую шляпу фокусника...
- Я говорила торговцу моими картинами о нём, - с усмешкой добавила она. - Очередной опекун в то время... А потом появился Генри. "Льюис великодушен", - говорила я ему. "Не говори так", - просил он меня и однажды предложил стать его невестой. Я никак не могла взять в толк, почему. Печальный клоун, каким я впервые увидела Льюиса, был очень мил. Да я тогда ещё не умела бояться обмана. У Генри не укладывалось в голове, что я могла симпатизировать "кривляке". Как же он любил говорить об этом громко, вслух, при всех... Я всегда поражалась его невосприимчивости к тому, что грохот скандала, которого он бессознательно, но охотно и целенаправленно добивался, оглушает прежде всего его самого. Ему нравилось быть в центре внимания, совершенно не чувствуя грязи, в которую сам себя макнул. Впрочем... куда ему было это понять, бедному эгоисту, человеку без мечты и хоть какого-нибудь направления движения! Он даже ко мне относился как болван-коллекционер к купленной им по бешеной цене картине, у которой он никак не может найти вверх и низ, право и лево... Сюрреализм! - вновь фыркнула она. - Всё вокруг меня сплошной сюрреализм. Иногда кажется, что в этом стиле понятного и имеющего смысл гораздо больше, чем в беспорядочном хаосе моей жизни. Генри смеялся надо мной перед своими друзьями, не понимая, что этим самым высмеивает себя самого... Как я его жалела, Боже мой...
Я видел, что она не рисуется. Я верил каждому её слову. Это было одно из тех живых доказательств, что внешность - залог многого, но не главного. Патриция никогда не казалась мне красивой. Особенно же это бросалось в глаза на съёмках Кана или на празднике господина К. Но если тебя любят, любят всеми силами своего существа, как я любил её, в тебе видят человека, друга, личность... И не важно, божественно ли ты хорош или... или ты Сфинкс.
- Так значит, познакомились-то вы без необычных происшествий?
- Для меня необычно уже то, что некто сам решил со мной познакомиться. Мне повезло, что сначала я увидела его в образе клоуна, а не таким, какой он есть без грима. Это стихия, господин Клод, это божество! Я пошла в перевозной дом, в котором путешествовали артисты. Хотела поговорить с декоратором, который украшал их кулисы. За мной увязались художники из школы, в которой я иногда брала уроки.
- Вы учились в институте?
- Нет. У меня было не достаточно денег. Вообще... если честно, до встречи с Генри у меня было всё, кроме денег. После встречи с ним - я потеряла всё, но стала богата. Так вот, господин Клод, когда мы, орава живописцев, ввалились в их дом на колёсах, Льюис уже избавился от разноцветного костюма. Посмотрите на это.
Патриция протянула мне папку, перетянутую чёрной ленточкой. Внутри оказалась объёмистая стопка набросков одного и того же лица в разных ракурсах. Иногда встречался и портрет в полный рост. Девушка тяжело дышала, глядя, как я перебираю содержимое папки.
- Он был гораздо лучше, но я не могла отобразить его достаточно правдоподобно. Иногда я думаю, что и зеркало бы не смогло. Он был совершенен. Поэтому и не смог долго продержаться. Совершенство противоречит природе нашего мира. Но если природа допускает ошибку, и совершенство приходит в мир, всё складывается так, чтобы его поскорее не стало.
Я долго всматривался в черты лица совершенно обычного земного человека. Ничего сверхъестественного не обнаружил. Даже банальной красоты. Слава Богу, не Квазимодо, но всё, на этом его "неподражаемость" кончалась. Нужно было видеть этого Льюиса глазами Сфинкса. Они были волшебными кристаллами, распознавали "подлинное, а не мнимое"... ну и всё такое прочее...
Они быстро нашли общий язык. Начали встречаться у неё на чердаке и у них на выступлениях. Задача Льюиса заключалась в том, чтобы своей грустью рассмешить людей, но почему-то особого успеха не имел, на него смотрели скорей как на актёра, чем как на клоуна. В конце концов, когда бродячему дому пришла пора покинуть город, Льюис остался здесь.
- Какая странная игра, - проговорила Патриция, проводя рукой по рыжему клоунскому парику. - Всё это фальшь? Всё это ложь? (16)
- Правда и обман - одно и то же. Отражение смотрит в зеркало и считает отражением тебя, - отозвался комедиант. - Моё дело - играть, когда нужно играться. По крайней мере, так было раньше. Даже интересно, чем теперь будет моё дело.
Патриция, если повторять её слова, "боялась в нём затеряться". Понять такое выражение мог только Льюис, но и ему она боялась такое сказать. Это же признание, а можно ли обезоружить себя перед ним?
Так что вместо признаний Патриция впервые попыталась орудовать женской привилегией - полупризнанием.
- Сколько же их, утонувших в ваших глазах? - с доброй, отчасти беззащитной улыбкой спрашивала она. Очень просто у неё это выходило. - Я так в вас верю!.. Я поверила в вас, когда дождь впервые отделил нас от остального города. Это не стихи, видите? Это я...
Слушая Патрицию, я то и дело спрашивал свою совесть: она рассказывает мне историю своего прошлого с Льюисом или своего настоящего со мной самим?
- Если вы стали такими друзьями, - подал я голос, - что он бросил всё ради вас, как же вышло, что он пришёл с ядом в тот вечер?
- Льюис жил через два переулка от моего чердака, - с каким-то строгим спокойствием отрапортовала Патриция. - Мы могли не встречаться неделями, а потом проводили вместе несколько часов, как будто и не было этого интервала. В то время, пока мы были предоставлены самим себе, к нам могли приходить самые разные люди, мы могли бывать в самых разных местах.
- А почему вы так шокированы моим предложением? - тонко улыбнулся незнакомый мужчина с низким голосом. - Я вижу, как вы бледны, даже сквозь ваш грим.
- Можно и не удивиться предложению совершить настоящее убийство, - согласился Льюис. - Но если вспомнить, кто я...
- Человек более чем парадоксальный, единственный, кто нам подходит (не в обиду вам будь сказано).
- В чём же парадокс? Живу и делаю своё дело.
- Вы не просто клоун, - поучительно заметил незнакомец. - Смешить людей в миг депрессии - дорогого стоит. У вас ведь депрессия, верно? Она и заставляет вас совершать глупости. Вроде той, что вы остались здесь с какой-то нищей художницей...
- Это вам так кажется, - резко возразил клоун. - Вглядитесь в меня попристальней и скажите ещё раз: гожусь я в убийцы или нет?
Льюис сохранил свой клоунский костюм при себе. Была придурковатая манера - нацепить на себя весь этот камуфляж и сидеть вечером на скамье в парке вместе с другими клоунами, которые там работали. Рыжие патлы, безумные зелёные глаза, глядящие немного в разные стороны, движения как в приступе танца святого Витта...
Это было всё-таки не смешно.
- Пока не попробуешь, ни в чём нельзя быть уверенным до конца. - Это невозмутимая улыбка демона может свести с ума.
- Я бы сказал больше: уверенным быть нельзя вообще, никому и никогда. - Клоун махнул рукой - мужчине на голову свалились две колоды меченых карт. - Зачем вы хотите убить её?
Льюис подумал, что настоящие убийцы таких вопросов не задают. А значит, он им не подходит... Но ведь можно было легко догадаться, что у этого типа не все дома, раз в качестве такого делателя ему потребовался тот, кто за минуту до этого был добровольным всеобщим посмешищем.
- Ну так что, согласны вы? - поторопил незнакомец.
- Нет. Думаю, мы выяснили это с самого начала. - Голос его был ровен и холоден. - Оставьте меня, пожалуйста. Психиатр, к сожалению, вам уже не поможет, как мне кажется. Прощайте.
- До встречи.
- Что? - Но незнакомец уже ушёл. - А я думал, это у меня с головой не всё в порядке.
- Так как же он всё-таки пришёл с ядом? - стоял я на своём.
- Я ведь уже говорила, он не собирался убивать меня, - с грустью проговорила Сфинкс. - Его преследовали, несмотря на отказы. Он даже не мог им угрожать, у него не было доказательств, с которыми обычно обращаются за помощью к закону. Он не знал, где найти своих преследователей. И он сделал вид, что согласился... Но в конце концов просто рассказал мне всё.
- Вам не было страшно?
- Это не имеет значения. Господин Клод, когда я слушала, мне начинало казаться, что я заразила его своим безумием! Вам ведь уже говорили, кто угодно, что якобы я сошла с ума? Иногда я верила им и боялась, что виновата в несчастьях Льюиса. "Четыре всадника Апокалипсиса... - шептал он. - Если увидишь их, передай от меня привет". Я находила это несправедливым. Помутнение в уме не являлось заразной болезнью, так почему же нас с ним было суждено быть такими одинаковыми? - Она с мольбой смотрела мне в глаза, будто я мог ещё что-то изменить. - В ту же ночь всё закончилось. Я помню, как спрашивала его...
- Разве ты не был достаточно счастлив? Хотя бы краткое время?
- Возможно.
- Нет, я не могу выносить безропотность беглецов. Мы не побежим! - заявила Патриция в ту ночь. - Ребёнком я смотрела фильмы про эмигрантов и никак не могла понять, как они могут благодарить судьбу после всего, что на них свалилось! Они были пленниками, они переносили камеры пыток, а потом получали какой-нибудь МакДональдс в какой-нибудь Америке и с них было довольно... Они всегда пожимали плечами. А лицо выражало полнейшее равнодушие к жизни. Мы не такие, мой друг! Мы не настолько искалечены и потрёпаны жизнью... Я её ещё совсем не видела!.. Я...
Вот теперь я увидел, как её глаза заблестели от слёз. Какое-то время она просто не могла продолжать рассказывать, но потом в голос разрыдалась, уткнувшись лицом в положенные на стол руки. Я ничего не мог поделать, все мои уговоры не действовали, и я замолчал. Вообще не выношу женских слёз, перед ними я теряюсь, совершенно не представляя, как себя вести.
- Вы понимаете... что это... я, я, я была виновата во всём?! - вскричала Патриция. - Я настояла на том, чтобы мы остались... Мы не позвали на помощь, не позвали людей... И Льюиса не стало.
Синдром всех тех, кто остался в живых. Тот, кто остался, всегда считает себя виноватым.
- Я жаловалась ему, что совсем не знаю жизни. То есть, я ещё не знала потерь. Настоящей боли. И тотчас узнала.
- Они что, убили его у вас на глазах?
- Нет. Он исчез. Я осталась в комнате, он вышел. Никто из нас не собирался выходить из квартиры до утра, и уж по крайней мере не в одиночку. Так что я думаю, он исчез не по своей воле.
- Вы думаете, они вошли в квартиру и ничего с вами не сделали? - скептически спросил я. - А что, если он... добровольно пошёл к ним? - Моя версия напоминала русалочку Андерсена. Дурдом какой-то...
- Нет. Я уверена, он знал, что это было бы слишком жестоко по отношению ко мне. Гораздо хуже, чем всё, что могли бы придумать его преследователи.
____
16) Fleur – Печальный Клоун.
____
XXVII
Получалось, что она не имела доказательств его смерти. Если бы я своими глазами не видел кровь Лэйлы на колёсах велосипеда, я до сих пор считал бы, что есть возможность спасти её, о которой я просто не знаю. Но, может быть, Патриция ведёт себя странно именно из-за такой же надежды? Или... А разве она говорила мне, что его убили? Она говорила: я потеряла друга.
- Как же оно мне надоело! - вскричала Патриция, схватив себя за плечи, так что руки перекрестились на груди.
- Что именно? - осведомился я.
- Да сердце, сердце, моё никчёмное живое сердце! То, что вынуждено биться, истекать кровью - но жить, жить, жить... Как это больно! Если бы я могла подобно Данко вырвать его из груди и ценой ненужной мне жизни озарить им путь хоть одному человеку! Мне даже кажется, чем ничтожнее был бы этот человек, тем охотнее я поспешила бы умереть за него!..
Она закрыла лицо руками и, медленно отнимая их, так же тихо и медленно произнесла, полыхая безумными глазами:
- Господин Клод, однажды мы с Генри пошли в кино. Это была экранизация пьесы "Суинни Тодд". (17) Генри так удивлялся, наблюдая за мной в момент, когда Суинни резал горла направо и налево. Знаете, почему к первому ощущению ужаса (жалкое, человеческое, неизбежное чувство перед смертью, этой верной утешительницей)... знаете, почему к ужасу у меня примешалось жестокое удовлетворение? злорадство? Так всегда бывает, когда человек понимает, что отомщён. За что? Что мне сделали те несчастные лондонцы? Мне вообще никто не причинял вреда. Но после жизни в полном бессилии так приятно видеть циничного бесстрастного мясника, у которого рука - всему владыка, который просто так убивает тех, кого даже не знает. Он мстит не кому-то определённому, а всему человечеству в целом. За всю боль. О, как мне хотелось быть миссис Лавет в тот момент! Я не была бы влюблена в него, мне нет дела до него, мне есть дело до его жизни... его отсутствие права обрывать жизнь и нарушение запрета... Жестокость светилась бы из меня, из моего лица, будь я миссис Лавет! Быть заодно с кем-то, смотреть сквозь стекло на людей, чьими судьбами ты теперь можешь играть и обрывать - как марионетками! Но мне не нужна их судьба, их жизнь... Я хочу держать в руках их смерть! Я ненасытна и кровожадна, я истосковалась по ощущению силы в своих руках! Меня уничтожила собственная беспомощность и теперь, убивая, я, верно, лишь смеялась бы!..
Чем дольше я её слушал, тем холоднее мне становилось. Наверное, даже волосы встали дыбом. Интересно, ей было бы сейчас лучше, если б меня здесь не было? Упасть или заплакать, вдарить по чему-нибудь или завопить Патриции легче в одиночестве... Или я должен быть здесь, чтобы предотвратить нечто ужасное? Уйти теперь нельзя. Даже уйти деликатно. Выйдет, что я оказался слишком слабым или чёрствым, уж эти женщины всегда найдут, каких ярлыков навешать, чтобы свалить вину...
- Значит, вы хотите вырвать себе сердце ради одного доброго дела, пока не начали совершать одно за другим плохие?
- Сомневаюсь, что это мне под силу. Я же сказала - бессилие... А знаете, почему? Равнодушие. Чтобы совершать что-то, нужно знать, что это нужно и так должно быть. Нужно быть фанатиком пустяков. Хотя бы немного. В любой мелочи. Я вот иногда чувствую, что мне недостаточно мотивов даже чтобы просто встать и пересечь комнату, не говоря уже о подвигах. Нормальный человек назвал бы это элементарной ленью. Ненормальный, то есть, такой как я, - горе от ума. Я додумалась до того, что потеряла все желания и мечты, и во мне осталась одна тупая, безнадёжная усталость. Иногда, впрочем, даже она казалась некой мудростью, просветлением, вроде тех, что наступают у восточных йогов, впадающих в транс на несколько веков, замедляя все жизненные процессы и не нуждаясь ровным счётом ни в чём, разве лишь только в том, чтобы все оставили их в покое. Именно этого мне и не хватало - покоя!
Сфинкс запрокинула голову, открыла рот, но не издала ни звука, будто смех в ней кончился.
- Неужели я никогда не смогу смеяться как раньше? Неужели мне никогда не будет действительно весело? Посмотрите на меня, господин Клод, какой из меня просветлённый мудрец!.. Единственное, что меня роднит с ними, наверное, признание харакири.
- Знаете, что такое скучать по тюльпанам? - спросил я. - Красным и несмелым. Они похожи на детей, когда те не знают, как вести себя в новой обстановке. Они только что раскрылись, словно ещё не привыкли к свету и свежему воздуху. Да, ведь к этому тоже нужно привыкнуть. Они такие красивые...
Она смотрела на меня огромными блестящими глазами. Подняла взгляд и смотрела. Совершенно неподвижными зрачками.
- Что вы теперь сделаете? - спросила она. - Мои слова не могли не напугать вас. Вы решили, что я спятила?
- Если бы я поверил хоть одному вашему слову, я не стал бы терять времени, говоря о красоте. Тот, кто признаёт одну только смерть, на самом деле никогда с ней не встречался. Он глуп, но... к счастью, отнюдь не безнадёжен.
- Я никогда не стану прежней.
- Ничто не бывает прежним. Но это не так уж плохо. Мы как и время должны двигаться только вперёд, нельзя спорить с неизбежным. Всё зависит от того, как ты к этому относишься.
- Тогда что вы имели ввиду? "Не безнадёжна"...
- Я имею ввиду, что вы чувствуете то, о чём говорите, только в момент боли. Это негатив, обида, досада... у них нет серьёзного основания. Вы не такая душевная калека, на самом деле в вас много прекрасного. А прекрасной может быть одна лишь жизнь. Вы верите, в вас ещё есть силы верить. Вы верите в идеалы, любовь и счастье, верите в то, что красота и мечта спасут мир, верите в самое светлое в людях и нашем мире... Любите костры, музыку, книги, любите всех людей, даже тех, кто причиняет вам боль. Так что не считайте себя потерянной... Я вас такой не считаю.
- Пожалуй, единственное, что во мне отвратительно в этом отношении - я верю в счастье всего мира, но только не в своё собственное.
- Это модная болезнь, согласен. Думаю, ваш друг Паверо вам это смог бы объяснить даже научно.
- Разве что научно пояснил бы, что такое шизофрения.
- Прекратите! Вы ведёте себя как девчонка... - Однако же я боялся перегнуть палку. Можно ли строго говорить с тем, кто и без того уже в отчаянии? - Я не стану думать о вас хуже, чего бы вы мне ни наговорили. Я ваш друг, я знаю вас всю, какая вы есть, и вижу, что ваши слова не изменяют вас. Я не тороплю вас, не требую от вас ничего, разве что, прошу довериться мне. Для вас это тяжело?
- В тот вечер на Осеннем шоссе меня это не остановило, - нежно произнесла она. - Господин Клод, вы дали мне такую надежду, такой новый поток мыслей. Душе, которая, казалось бы, уже уснула... Душе-то моей было уже не холодно. А вы заставили её оттаять. Понимаете, что вы сделали?
Я чуть отвернулся, чтобы она не заметила моего смущения. Её моё неожиданное отчуждение испугало. Она заговорила быстро, сбивчиво.
- И я поверила, что мир вот-вот станет прекрасен... что я смогу видеть его снова таким же разноцветным, как раньше... Но иногда, когда я пыталась говорить с вами о чём-то важном, вы встречали меня с синевой под глазами. Краска довольно безрадостная, господин Клод... довольно привычная. И всё же... - Она подошла ближе, испуганно не отрывая от меня взгляда, будто ожидая, что я закричу или ударю её. - Всё же я верю в вас. Верю как в мечту или справедливость.
Она тяжело вздохнула.
- Знаете, первое путешествие в мир доверия и любви кажется таким упоительным, совершенным, что хочется отдаться ему без остатка... Второй шаг - и уже замечаешь, что здесь есть свои лабиринты, обманы и потоки. Если бы только я могла вернуть безрассудность, с которой раньше бросалась на такие вот авантюры!.. Да, господин Клод, привязаться к живому человеку для меня настоящее приключение. Я бы хотела верить вам сразу, но не верю, я боюсь, что вы исчезнете как... как Льюис.
- Во мне нет ничего таинственного, - заверил я её. - Я самый скучный, серый, примитивный представитель человечества, и мне не грозят заказные убийства или похищения.
Патриция слабо усмехнулась. Многое же всё-таки в её истории не клеилось одно к другому. Ну да неважно... теперь уже неважно. Теперь мы были повязаны, сильнее, чем если бы нас связали узы крови или обязательства, наложенные законом.
- Какой сегодня странный день, - сказала Патриция. - Хорошо, что никто сегодня не докучал мне: ни Парис со своей преданностью, ни Кан с практичным участием в моей судьбе. Сегодня хороший день, хоть это и странно.
- Почему? - Сам я не мог бы сказать того же. Сегодня было ровно два года, как с Лэйлой случилась беда.
- Потому что сегодня мой день рождения, - сказала Патриция. - А я этот праздник терпеть не могу.
У меня захолодило в груди.
- Ваш день рождения? - тупо повторил я. - Сегодня? Рождения?
- Да, - кивнула она, ещё ничего не понимая.
Почему именно сегодня? Сегодня... день рождения... годовщина гибели...
- Лэйла была бы рада, - прошептал я, чувствуя себя опустошённым и больным; голова у меня шла кругом, во рту пересохло. Наверное, я пошатнулся, потому что Патриция схватила меня за руку и встревожено произнесла моё имя.
- Всё хорошо, - сквозь зубы сказал я, вспомнив сострадающие лица родных. Не хотелось, чтоб это повторилось. - Давайте хотя бы сейчас не будем ни о чём вспоминать, думать...
- Посмотрите мою мастерскую. Вы не знаете, как долго я сидела здесь! А со мной были мои картины, и я не чувствовала себя одинокой... Посмотрите их, поговорите с ними, они живые, они живее многих людей. Вы услышите, если хотя бы попытаетесь услышать.
Я послушался. Рождение... гибель... один день принёс два события, одно размыкало, другое замыкало круг жизни...
- Это ваше царство.
- Знаете, у нас всё ещё водятся трубочисты, как в старинных сказках. Один трубочист узнал, что я здесь живу и однажды оставил мне тюльпаны. С тех пор я их полюбила. Как вы угадали, что мне дороги именно эти цветы? Хотя я давно не замечаю ничьих следов на моей крыше, мне всё ещё приятна память о тюльпанах.
Она бросила взгляд на папку с зарисовками Льюиса, которая до сих пор лежала у наших ног. Подняла, вынула один особенно удачный.
- По-моему, очень неплохо, - сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
- Но ведь сам он... - Патриция снова вздохнула. - Он рисовал как бог! Он всегда был стихией...
- Да, где-то я это уже слышал.
Мне не нравился этот разговор. Мне вообще не нравилось говорить о Льюисе, какой-то он был слишком совершенный и недосягаемый, с каким-то непонятным пьедесталом. Этот невидимый пьедестал никого не заинтересовал бы сам по себе, но о нём столько говорилось, что непроизвольно становилось обидно, что ты хуже какого-то там всевосхитительного скончавшегося художника-комедианта...
- Мне жаль, - сказал я и подумал, что мы повторяем реплики друг друга. Интересно, когда мы перестанем что-либо при этом испытывать?
- Вы не знали его... - прошептала она, почти касаясь удачного наброска лицом. Мне стало не по себе, будто стал свидетелем чего-то очень личного. - Клод, могу я попросить вас о величайшей услуге?
Что мне оставалось? Да, разумеется, я мечтаю помочь вам, милый Сфинкс... "Совсем как Паверо! "Мой Сфинкс"... тьфу!"
- Нарисуйте его! Пожалуйста... Чтобы он снова был со мной. Мне уже никогда не воссоздать этого лица, мне не хватит мужества, я всегда буду думать, что недостаточно хорошо сделала. Но не вы.
Я долго смотрел на неё, не понимая, издевается она или нет.
- Я не умею рисовать, - наконец, произнёс я.
- Вам это будет не сложно - по наброскам понять его внешность, по моим рассказам понять его душу... Вы умеете рисовать, вы просто никогда не пытались. Попробуйте, вдруг получится. Ради меня...
Домой я вернулся как псих, на грани ярости буйного веселья. Я терял голову, я сходил с ума из-за неё. ("Crazy about her..." Rod's Steward). Может, правда, она была больна и заразила меня? Так или иначе, под мышкой я принёс несколько наборов красок, палитру, мольберт и холсты. Я ухохатывался над собой.
____
17) Премьера. Режиссёр Тим Бёртон.
____
XXVIII
- Чем это ты занимаешься? - изумился Тони.
Я вздрогнул от неожиданности и ударился головой о низкий потолок. В моей комнате он был в форме половины шестиугольника, так что нужна была сноровка, дабы остаться невредимым. Как выяснилось, мне её пока не доставало.
- Я... рисую.
- А я и не знал, что ты умеешь!
- Сам в ужасе, - признался я и стыдливо посторонился. Жуть какая-то получалась, а не портрет, но что было всего удивительнее, мне понравилось это новое занятие. Как и всё, за что я брался впервые.
Тони посмотрел и хихикнул. Карикатурой это ещё можно было назвать, но портрет...
- Да, я ведь зачем пришёл! Пришла Лис. Так ведь, кажется, её зовут?..
Спустя пару минут Лис уже стояла передо мной, с чемоданчиком в руке, с независимостью во всех движениях и взгляде.
- Ну что? - спросил я, жалея, что не позвонил ещё вчера ночью. Вернулся - подумайте откуда! - из школы искусств. Сначала был в музее. Смотрел на портреты. Впервые в жизни смотрел внимательно и добровольно. Вернулся поздно, учился в школе. Рисованию. Совсем крыша поехала. Вот.
- Ничего, - пожала плечами Лис. - Ты когда-нибудь видел в театре или на другом "культурном мероприятии" девушку с волосами разной длины и такого цвета? Они сказали, что я не только сама несимметрична, но и душа у меня точно такая же. - Она фыркнула и с ненужной силой опустила чемодан на пол. - Только не нужно меня жалеть, хорошо? Я знала, что так будет. Я пошла туда только ради Кана. Никогда в жизни обо мне никто не заботился, отказаться было невозможно.
- Ты молодец, - твёрдо сказал я. - Шла туда, зная, что на тебя обрушится... И теперь у тебя просто развязаны руки и ты можешь...
- Как и прежде! Раньше у меня была та же свобода. Клод, я же просила! Я ничуть не огорчена. Просто рассказываю, как было дело. Я не собиралась понравиться им.
- Рад это слышать.
- Да, я тоже рада. Что всё кончилось. Ну а ты? До меня дошёл слух, ты и сам подался в искусство? На сей раз в роли создавателя.
- Тони... - пробормотал я. Придушить мало этого мальчишку!
- Тони в тебе души не чает, - горячо вступилась Лис за маленького шалопая. - Ты стал его героем, когда показал, что готов дружить с ним на равных, несмотря на разницу возраста и жизненного опыта. Это дорогого стоит для детей.
- Хм, - с сомнением промычал я, решив, что уж пусть лучше Лис обратит внимание на мои каракули на черновиках, чем продолжает рассказывать о том, о чём обычно молчат.
- А если бы я умела рисовать, - задумчиво пробормотала Лис, - я нарисовала бы... Знаешь, что? Дом моей мечты. Вот послушай... Я знаю, что по всему двору был бы пущен дикий заросший сад. Единственное, что я сделаю, это качели, гамак и расставлю повсюду статуи сказочных существ. Я буду возвращаться сюда по вечерам и звенеть связкой серебряных ключей. Потом я буду проходить по коридору, в котором всего одна тусклая белая лампочка. Потом внутри будет моя комната, в которой тоже горит полутёмный свет. Занавески на окне - зелёные. Чтобы просыпаться в зеленоватой дымке сна, яви и воображения. А засыпая, защеплять две шторки вместе одной булавкой-бабочкой в тон. Летом птицы будут петь и ветер дуть в форточку, а в остальное время в окно будет светить луна.
Когда в воздухе нет ветра вообще, воздух тепел, мягок и густ. - Лис глубоко вдохнула. - Я тут на днях нарезала петли по переулкам, и было так тихо... Но ноги подкашивались, дышать было легко, думать тяжело. Мне приглянулся домик на краю центральной дороги, на заднем дворе библиотеки, с заколоченными окнами, с заросшим огородом, весь в тени, в запустении... Это было моё таинственное стремление, оно явно ожидало меня. Побывать бы там хоть раз... быть рядом с... библиотекой и... всем Тем, Что Забывается... В книгах мне всегда мерещились заколдованные двери.
- Это ведь твой прежний дом, Лис, - внезапно осенило меня. Она удивлённо подняла на меня взгляд.
- Ты помнишь? До сих пор помнишь, как выглядел мой первый дом? Мой настоящий дом? Который сейчас просто сравняли с землёй...
Я пожал плечами.
*
Прошло несколько дней. Работа над картиной шла полным ходом. Я вошёл, что называется в азарт. Тони был моим независимым экспертом, часто приходил посмотреть, как я работаю. Давал советы. Я слушал его, я ведь как и он никогда кисти в руках не держал.
Лис продолжала работать в ДК. Я устроил ей встречу с музыкантами, которых посоветовала Патриция. Несмотря на то, что в этой "посоветованной" группе было всего два человека, а один из них - женщина, Лис им понравилась. И они ей тоже понравились. Но денег Генри на их развитие пока не дал. Пытался мне растолковать, почему, пока я вёз его в офис, но я быстро заблудился в цифрах и финансовых хитростях, так что поверил ему на слово. Так и пришлось ребятам остаться при своём, что, впрочем, ничуть не сказалось на их творческих успехах. Музыканты (гитарист и пианистка) то и дело договаривались где-нибудь встретиться с Лис, чтобы показать очередной "шедевр". Лис была наделена музыкальным вкусом. С этим невозможно поспорить. Так что она взяла на себя обязанность искать в "шедеврах" хоть что-нибудь шедевральное, дабы составить единое целое. "А когда всё получится..." - говорила она, и все трое замирали в предвкушении торжества творчества над грубыми земными умами шаблонных академистов.
Кан снимал клип. Без Патриции. Она не оправдала ожиданий, режиссёр Тома был вынужден дать ей совет...
И лишь одно смущало меня - Паверо до сих пор не вернулся.
*
- Ты преследуешь меня как солдат, - раздражённо произнесла Патриция. - Могу я быть одна, без твоей глупой опеки?
- Без моей опеки ты не протянула бы и пяти минут, - отозвался Генри. - Но теперь у тебя новый покровитель, даже не пытайся жаловаться на одиночество.
- Я никогда не жаловалась и никогда не стала бы скрывать, если бы почувствовала, что способна на преступление против тебя. И ты это знаешь. А Клод - мой друг. О друзьях я вправе не отчитываться.
- Клод. Claudus. Хромой. (лат.)
- Я вижу, библиотека и Гюго не прошли для тебя даром. Могу я идти?
- Конечно, - неожиданно мягко отозвался Генри, и Патриция благодарно кивнула ему прежде, чем уйти. Так заканчивались большинство их ссор. "Либо он любит слишком сильно, либо не любит совсем, - подумала девушка. - Либо он тряпка, либо благородный. Но, как бы там ни было, он не похож на предыдущих Генри, Луи, Эдвардов, с которыми я сама не захотела связаться, выводивших меня из себя то ревностью, то нытьём, то гордыней. Пожалуй... он мог бы привязать меня к себе тем, что отпускает добровольно. Перерастёт ли это в любовь - не знаю. Только не в порывисто-страстную, а в тихую, упоительную, семейную, похожую на дружбу, которая не вдохновляет, но позволяет чувствовать себя комфортно (модное слово, выворачивающее наизнанку), в безопасности, в тепле".
Она прошла несколько кварталов и столкнулась со мной. Как всегда, случайно. Будто наши встречи были предопределены.
- Я бы назвалась сама какой-нибудь паутиной, - сказала Патриция. - Я же прозрачная, меня никто не видит. Но понятия не имею, как мне удаётся быть рядом с заметными. Вот и Генри... Собственный, скучный и блестящий Генри... О нём и таких как он вечно пишут в газетах и говорят, собравшись вместе. А потом всё больше начинают говорить не о них, а о том, с кем они. Обо мне, Клод! Мне так паршиво от этого, если бы ты только знал... Но я его не оставлю, я дала ему слово. И за всё это время ни разу не видела от него ничего, кроме добра.
*
Меня снова тянуло к Осеннему шоссе, причём так навязчиво, что мне казалось: если я не пойду туда сейчас, меня просто разнесёт на части... Я не мог взять Патрицию с собой. Это было только моё. Даже если она часто ходила там, ничего вокруг не замечая от спешки или своих мыслей. Даже если бы я пошёл туда о ней же и думать или даже писать её Льюиса. Она не могла сейчас идти со мной. Осеннее шоссе - слишком заповедное, таинственное, осмысленное и печальное место, чтобы вводить в него такие кардинальные изменения.
К моему удивлению Патриция не стала настаивать. Даже ни одного вопроса не задала. Просто кивнула и ответила на рукопожатие, после чего пошла сквозь завесу летящего дождя белых яблоневых лепестков. Я её не понимал. Но я был счастлив, что не понимаю...
...Сначала я долго не мог понять: какого грома я сюда вернулся? Позади ещё шумели звон и голоса, сияло и смеялось всё, что жило и жаждало праздника. Здесь же был я, проливной дождь, грязь, темнеющие кресты, грозно и выжидающе обратившиеся ко мне пустые глазницы... Здесь тишина неожиданно резко давила на уши, а дыхание учащалось само собой. Шоссе казалось ещё более заброшенным и пустым, чем обычно. Я думал обо всех тех людях, которые сейчас живут, существуют Там, на Празднике, существуют во всех смыслах, которые сейчас боятся грома, смеются и ругаются, и пьют виски, и жуют шоколад, и прячутся под крышей. И о тех людях, которые стали сейчас чем-то другим, чьи останки лежали вот там, под землёй, "под" светом и шумом... Я не понимал, почему я пришёл от тех к этим. Я проклинал себя за это. Я злился. Может быть, потому что это был отчасти страх.
Я пошёл вперёд, и мне стало немного легче. Иллюзия, что что-то происходит. Патриция была права. Движение... иллюзия... но мы не трогаемся с места, как Алиса в Зазеркалье, иногда самый быстрый бег держит нас прикованными, а неспешный шаг...
Постепенно в меня прокралось и не желало покидать чувство, будто за мной кто-то следит. Но я не осматривался, потому что не хотел никого замечать, встречаться с кем-то быстрым ненавидящим взглядом.
Идея о возвращении полностью отступилась от меня. Мне стало весело. Я с неоправданным беспричинным злорадством подумал, что это интересно - куда же меня приведёт эта игра. Я уходил всё дальше и глубже в мрачный закоулок города, а чувство, что меня преследуют, не отступало. Я ждал, когда некто, кто развлекался моим преследованием, наконец, засомневается и исчезнет - кто знает, куда ещё я мог его завести... Наконец, это произошло.
Но тут пришлось остановиться. Я не знал, как поступить - бежать или подойти. Передо мной у чьей-то неприметной статуи сидела Патриция, вся в цветах, которые она старательно раскладывала.
Я прошёл мимо, достаточно громко, чтобы дать знать о своём присутствии, но не сказал ни слова, чтобы казаться тактичнее, чем я был на самом деле и чем мне хотелось бы быть.
- Я так рада вас видеть, Клод.
Я обернулся. Она оставалась в прежнем положении.
- Если вы не очень спешите, побудьте со мной. Я уже почти закончила.
Я приблизился, взял в руки с излишней осторожностью один из вороха белый цветок и вдохнул его аромат, поднеся к самому лицу.
- Вы не суеверны, - подвела итог Патриция.
- Если Лэйла теперь - часть этого мира, - Я обвёл взглядом заброшенное кладбище, - чего мне бояться? Я как бы пришёл навестить дочь.
- Какую странную фразу мне сегодня сказали, - неожиданно заметила Патриция. - Что я "жестока, как все дети". Как это понимать?
Она с любопытством воззрилась на меня, своего друга, доверчиво ожидая честного объяснения. Так дети ждут ответа, спросив взрослого почему небо синее и как научиться летать.
- Знаешь, я всё больше проникаюсь уважением к гостям Генри, - помрачнел я.
- Почему?
- Ну, такую фразу мог завернуть только кто-нибудь из них, больше некому. Да и вообще, отличные ребята, они мне нравятся.
- А вот Генри они не нравятся!
- Ну ещё бы! - Мы оба фыркнули. - Мне интересно только, что ты им ответила?
- Я сказала: "Если вы ведёте себя со мной как с ребёнком, не требуйте от меня мудрых поступков как от взрослого человека. Если я уже взрослая, оставьте меня в покое и позвольте мне быть сначала битой, но зато хоть чему-то наученной". - Она с досадой сдвинула брови и сжала руки. Делать нечего, приходится привыкать к этим взглядам, то широким от ужаса, то сузившимся от гнева.
*
- Она была слишком хороша для меня, правда, Парис? - спросил Генри телефонную трубку, глядя на свет сквозь густое оранжевое вино. - Мне хватает денег на всё, что позволяет считать себя успешным бизнесменом, но вот Патриция оказалась слишком дорогой роскошью. Жаль! Я надеялся, в доме будет хоть одно живое существо. Этот светоч оказался блуждающим огнём. - Генри немного выпил. - Ну а последняя искорка, которая ещё жива во мне, скоро истлеет. Я это чувствую, Парис, но мне почему-то не страшно. Я смирился. Я печален, но только по привычке. Я никуда не спешу, ничего не хочу.
В трубке долго молчали. Доктор понял, что затеял господин К.
- Она ведь никогда не была ни добродетельна, ни утончённа. Просто женщина. При чём здесь светоч?
- Она оставалась и чистой, и изысканной, потому лишь, что ничего другого не оставалось... Но раз ты говоришь об этом, значит, мы всё понимаем, Парис? Мы оба. Понимаем, что происходит и происходило. И мы понимаем, что перед нами, если смотрим перед собой.
- В кои-то веки, друг. Не так уж это и плохо, но, боюсь, это старость...
*
За мной увязался Печальный Клоун. Один Бог его ведает, что ему было нужно. Вид у него был странный... Мне казалось, близость кладбища ожесточила его. Видеть злого клоуна... странное, странное зрелище... Помню, я видел это только во сне, в детстве.
Тишина не могла быть давящей, когда о чём-то думаешь. Мы шли молча, я боялся только за мысли моего спутника. Жаль, если я заставлял его скучать. Я мог бы трещать без умолку, но не видел в нём такого желания. Мне было хорошо. Не от того, что случилось что-то хорошее, но во мне жило сейчас какое-то мудрое, вселенское спокойствие. Я видел всё предельно ясно и уравновешенно, ни на что не претендуя, никуда не спеша. И молчал. И думал.
Вот, например, думал я, что я могу ответить на вопрос Клоуна: по какой причине ты сегодня грустишь?.. если бы тот его задал. Я бы сказал... увёртку. Но если бы он настаивал, то а) я увидел бы в нём друга и ответил бы ему честно, б) я увидел бы в нём наглого болтуна, лезущего не в своё дело, и сказал бы правду, чтобы оглушить его и заткнуть. В любом случае, вот какая была моя правда.
Рядом со мной люди. Я сам человек, я не могу без них.
Рядом со мной идёт зло. То есть человек, в котором много гнева, горечи, обиды на боль и несправедливость, человек с разбитыми мечтами и желаниями, которые невозможно утолить. Со мной рядом зло, которого я не принимаю, которого я пока не испытал со всей силой, мимо которого я то и дело проходил как зритель в музее, наблюдающий сцену из войны, и ничего не понимал, но приходил от такого зрелища в смятение. Это было тяжело, но не смертельно. Я всегда мог сказать себе: я проснусь, это чужая жизнь, не моя, поэтому это - сон. Удобно, правда?
Где-то там в парке на скамье оставался другой человек, девушка, счастливая своей любовью. Мы только что прошли мимо, и она имела право говорить: любовь - смысл всей моей жизни. Она любила, знала, что это и наслаждалась ей сию минуту, не думая ни о чём и никогда. Где-то там двое любили, благословенные тем, что не знали, что это не вечно, которые не знали, что на свете по-прежнему существует смерть. Мне оставались только мысли и, может быть, иногда мечты о любви. Когда-то и я мечтал о ней каждый миг моей жизни. Я был готов любить... и как любить... никто никогда не смог бы любить так полно, так всепоглощающе, так ослепительно как я... моя любовь была бы сиянием, ароматом роз, нежностью майского вечера, осторожностью тёплого дождя... всем, что есть на свете прекрасного, была бы моя любовь, и то это всего лишь сравнения... Они, как бы ни были прекрасны, доступны для понимания всем. Мою же любовь постичь было невозможно. Она была неземной. Нездешней. Она была всем. Она была самим воздухом, которым дышали живые существа.
Итак, первого человека я не мог принять, ибо он был неприемлем моей душе по её воле. Второго - потому что он был слишком счастлив, и я не мог впустить в себя то, для чего, видимо, рождён не был.
Был ещё третий человек. Далеко-далеко, со своими человеческими странными делами, заботами и радостями. Он был способен вместить в себя все мои фантазии. Но не был способен их понять, нести и воплотить. Он был существом из другого мира. Он был прекрасен как рассвет, до которого однако же невозможно дотянуться и тронуть рукой. Он не мог быть моим. Он был слишком непохож на меня, как я был непохож на него.
И вот был мой единственный вопрос в миг, когда я уже не мог сдержать внешне беспричинную улыбку (я молчал, вокруг царил покой, но я готов был хохотать над ходом своих мыслей)... Мой единственный вопрос был: кто же есть рядом со мной, кто не причинял бы мне невольной боли? едва ли здесь был кто-то, кто понимал меня... я вель молчун, я не умею рассказать правильно... понятно... Но мои родители, моя семья и... моя Лэйла. Да. Именно они. Но Лэйла далеко, хоть и постоянно со мной. Мои же родители ещё дальше. Кто знает, где они теперь? Я столько раз менял города, что уже не вспомнить дорогу к родному дому. Как ужасающе спокойно скользит солнце по небу, оно не знает, что со мной... оно видит всё... оно не внимает, оно равнодушно... оно только ослепительно, неубедительно стараясь скопировать мою сорвавшуюся любовь...
- Пойдём? - спросил мой молчаливый спутник и указал на кладбище. Я только теперь осознал, что мы пока ещё идём по Осеннему шоссе. Именно здесь! судьба, видимо...
- Хорошо; но у меня здесь никого нет...
Мы тихо прошли мимо могил, и мне стало любопытно другое. Вот они лежат здесь, а мои руки (я словно впервые их увидел) чуть розоватые - в них кровь в движении, хоть и холодные... Вот мои волосы, пахнут яблочным шампунем. Я люблю музыку, которая уже порядком надоела, вертясь у меня в голове... Я думаю, усмехаюсь; он (тот, кто идёт рядом со мной) плачет; она (та, что осталась на скамье) целует и счастлива; он (тот, что вдали) ничего не знает... Отлично. Жизнь после смерти. Твоя жизнь после чьей-то смерти? Вот она. Как просто.
- Ты знаешь куда идёшь?
- Я ищу...
Но мы не нашли. У самого выхода я заметил маленькую безымянную могилу, на которой даже крест лежал, а не стоял, а рядом - конфета. Я сказал об этом. И отвернулся, чтобы не видеть глаз моего спутника.
- Ненавижу кладбище!
- Лучше, когда сжигают?
- Вообще ненавижу, когда кто-то умирает!
Я мог бы много ответить. И даже неглупо. И даже небанально. И даже верно. И это многое даже вертелось у меня в голове в хоре с привязчивой мелодией. Просто это было лишнее, и всё. "Лучше я стану смотреть на водосборы, они такие красивые", - подумал я и стал смотреть. Я вспомнил могилу единственного человека, которого я знал при жизни. Надо бы побывать там. Это самая не немая могила на свете. Я чувствовал, как головокружительно прекрасно цвели шиповники...
Не странно ли, что стоит какой-то мысли захватить вас, и всё кругом напоминает о ней? Даже георгиевские ленточки говорили о смерти, даже придорожные кресты без имён и фотографий, даже память о фильме "Человек, который плакал". Но главное напоминание - небо! Вы посмотрите, сколько его и какое оно стальное! Вы посмотрите... оно - главное напоминание о жизни после смерти!..
XXIX
Ну же, Клод, вспоминай, как говорила Патриция...
"...Он сидел в синей комнате, которую заполнил нарисованными сине-чёрными перекрещенными линиями и геометрическими фигурами, устремлёнными в небо. Он сидел за фортепиано в беспардонной майке, с сигарой в зубах, с розой, вплетённой в волосы. Он смотрел в сторону как-то томно и с прищуром, как разморённый солнцем кот, он играл, не глядя на клавиши, то выпрямляясь, то склоняясь к самым аккордам. Наконец, он запел..."
Нет, не то.
"В странной ужасающей маске, с длинными волосами, в одежде с рукавами до пола, с лютней; пуговицы, огромные, которые были совершенно не нужны, веер с комедией-трагедией - двумя масками на нём. Волосы, впрочем, были прилизаны и связаны на затылке в пучок. На лютне он развесил перья и обрывки крашеных тряпок. Смешно".
Бред какой-то. Я так никогда не выберу образ для последнего наброска - того, которому суждено было стать новым портретом Льюиса.
Вообще я тут однажды увидел Патрицию в новом обличии - бегущей. И мне страшно захотелось нарисовать что-то, что называлось бы "Бегущая по асфальту". При чём бежала она так легко, как будто летела, едва касаясь дороги, свежеполитой машиной. (И зачем такая машина здесь ездила явно перед дождём?) Патриция сняла куртку и, обвязав её вокруг талии, танцевала, играла во что-то на бегу, кружилась вокруг себя, подпрыгивала, многократно пересекала дорогу поперёк... - повинуясь какому-то внутреннему ритму, музыке, которую никто не слышит. Во тьме дождливых сумерек она казалась невесомой тенью, бегущей по волнам к далёкому тревожно-красному огню вышки TV. Она вела себя как актриса, репетирующая сцену. Или уходила в тот свет, где неважно, кто ты, как ты выглядишь, насколько ты болен?.. Да, захохотал я, насколько она сейчас некрасива! Мокрые косьмы и узлы куртки на талии (не такой уж заметной, к слову сказать)... Но тут же я оборвал свой смех. Нелепость, может быть, детская нелепость. Но не непривлекательность.
И вот теперь я разрывался от непонимания, как рисовать Льюиса, и от смутного желания рисовать Патрицию Сфинкс...
Сегодня я работал целый день. Не пожалел. Ни разу не вышел из комнаты, возился с Льюисом как запечный таракан, по уши заляпался в палитре. Когда после работы остаются её следы, значит, ты плохой работник. Я и так это понимал.
И только во второй половине суток, ближе к ночи, мне помешали. Появления Джорджианы и Тони не считались, но вот открылась дверь, и вошла целая банда. Вернее, группа. Лис, Кан, гитарист Франчез и пианистка Паула.
- Собирайся, мы идём к Генри К., все вместе. - Лис значительно хлопнула меня по плечу.
- Меня не звали, - мгновенно отреагировал я, закрыв спиной портрет.
- В том-то и дело, что звали. Генри задумал что-то, но пока никому не говорит. Хочет собрать всех, ну просто всех. Мне сказал, что Патриции было бы не так скучно, если бы пришёл ты. Но он так это сказал... Словом, ты обязан пойти, иначе мы так ничего и не поймём.
- Отлично, - буркнул я, отправляясь на поиски парадно-выходного пиджака. Как просто всё у богатых! Ему что-то нужно, и он просто собирает всех, кого знает и не знает. И всё решается само. Отличная школа жизни. Но это нормально, старина Клод, что в твоей "школе" тебя многому научили. Отнесись к этому адекватно, тебе просто пора поступать в "Институт" и идти дальше.
- Чёрт возьми, кончай это, парень! - вскричал Франчез, глядя на мои раздражённые приготовления с галстуком. - Разве ты не можешь вскочить на байк и погнать на закат? снарядить экспедицию на дно Марианской впадины? или пригласить на танец женщину, которая в юношестве приходила к тебе во снах? её, ту самую, совершенную, возлюбленную, пылкую и чистую!..
- Ребята, я понимаю вас... - поднял я руки и рассеянно улыбнулся, пятясь от молодого музыканта. - Но, боюсь, я стар для этого и во мне никогда не было самого главного...
- Это неправда, - сказал Кан.
- Аппетит приходит во время еды, - подтвердил Франчез. - Важно начать... потом, сам поймёшь, уже не остановиться...
Всю дорогу он тормошил, он не давал мне покоя. Уже много лет я не видел ничего подобного. Я вдруг понял, что с каждый годом всё о большем количестве людей могу сказать: я старше. Иногда даже гораздо старше. Мне не хватало энергии так много и с таким энтузиазмом говорить, так много двигаться от одного собеседника к другому. Интересно, я был таким когда-то? Лис улыбалась. Её глаза говорили: был. Кан смеялся, то и дело обращался к нам с Лис, и его глаза говорили: мы ничуть не изменились, всё было только вчера!..
У Франчеза была с собой гитара. Наверное, они стали бы толкать впереди себя и пианино Паулы, но Лис пообещала, что инструмент там будет.
- Что может вообще привлечь в их творчестве? - шёпотом спросил я Лис. Она улыбнулась:
- Сначала думаешь, чего-то не хватает. А потом просто довольствуешься единственной мелодией. Слов там нет, но иногда попадаются ноты. Пусть! "Между Бахом и шарманщиком кто-то тоже должен быть".
Паула и Франчез между тем ударились в воспоминания о каком-то туре по побережью, где они были лишь в качестве зрителей, зато им удалось исполнить много песен под утро (все ночи шло шоу), в комнатах, где они жили, и их охотно слушали. Слушали люди, взбудораженные концертом и готовые радоваться даже скрипу, лишь бы всем было хорошо, потому что им в данный момент тоже хорошо было.
- Многие вот так же выходили с музыкальными инструментами, под дождь и ветер, на крыльцо, - вопил на всю улицу Франчез. - Вот как мы сейчас. Remember me...
- А мы шли мимо, слушали и улыбались. - Говоря это, Паула и сейчас улыбалась.
И тут я мне пришла идея. Что может вывести Патрицию из апатии? Друг. Но... Музыка... но необычная. Похожая на испанские серенады - с современным звуком, с микрофонами и бэк-вокалом...
- Мне очень нужна песня, - тихо сказал я Лис.
- Нам она тоже нужна, - усмехнулась она. - К сожалению...
Конечно, на свете много хороших песен и среди них можно найти нечто подходящее, но мне требовалась музыка моих друзей. Когда вам говорят "красота", вы видите что-то красивое? Я видел их - Лис, Кана, Патрицию, хотя никого из них нельзя было бы назвать особенными красавцами.
- Лис говорила, ты знаком с Патрицией? - спросила Паула. - Но в городе считают, что она сумасшедшая и зовут её Сфинксом.
- Она здравомысленней тех, кто о ней так говорит. Знаком с ней?.. Да, пожалуй, можно и так сказать.
Я знал здесь многих. Иногда присутствуя на сборищах у Генри, я запоминал лица. Толстый, похожий на средневекового монаха - ослиного всадника, - Жак был как всегда в благодушном расположении духа по-аристократски, то есть он любил весь мир и был в восторге от себя, был растроган своей милостью.
Нечто вроде современного дворянина, Николэс Дионо, всё пытался козырнуть познаниями своей дочери Микелы, а бедная девушка пряталась за его спину, чувствуя себя собачкой на выставке. Микела охотно присоединилась бы к стайке молодёжи, если бы знала, как вести себя с блестящей шумной оравой. Она гораздо легче общалась со взрослыми, с которыми у неё был примерно одинаково обширный кругозор.
Вот Бетти, наша общая старшая сестра Бетти, неизменно милая, но недалёкая. Она по характеру больше походила на мать, но по возрасту была чуть старше меня. Она обязала нас всех своим милосердием, была неистощима на великодушие и самоотречение. Единственное, чего она боялась - грома и грозы.
Генри увидел меня не сразу, я шёл позади нашей компании. Но вот он окликнул меня. Мы посмотрели друг на друга - как будто скрестили рапиры. Я подошёл, мы стали прогуливаться по террасе вместе. Он что, поэтому и позвал меня, поговорить с глазу на глаз? Но он не очень спешил начать. Впервые было ощущение, что он потерялся.
- Я больше никак не связан с Патрицией, - вдруг заявил он. - Уже порваны документы, единственное, что нас вообще связывало.
- Видимо, есть веские основания... - пробормотал я, - раз уж вы говорите об этом мне.
- Это напрямую связано с вами, Клод. - Генри не был ни сердит, ни печален, ни уязвлён. - До встречи с вами Патриция не менялась. И я считал, что достаточно хорошо знаю её. И рассчитывал, что если она сейчас относится ко мне как к другу, то вскоре сможет и полюбить. Или уже любит. Но теперь я вижу, как она может любить.
- Господин К., у нас замечательные дружеские отношения, - поспешно возразил я. А она мне клялась, что он верит ей! Интересно, мне он поверит ещё меньше?
- Наверное, - согласился он без доли иронии. - Я и не считал, что между вами может быть что-либо иное. Но, несмотря на то, что я её жених, а вы её друг, вас она любит, а мне... дала слово.
Я молчал. Считал, что он поступает правильно, но нельзя же было произносить это.
- Зачем вы сказали это мне?
- Вы бы вскоре узнали сами, - сказал Генри. - Не от Патриции, так от гостей. Я хотел опередить их всех.
- Но я ваш друг, господин К. - Я не знал, что следует отвечать после таких заявлений.
- И, надеюсь, останетесь моим шофёром? - усмехнулся Генри, и мы пожали друг другу руки. - Вам привет от доктора Паверо.
- Он вернулся? - обрадовался я. Сам не знаю, чему обрадовался. "Присматривать" за Патрицией было не так тяжело. К тому же я занимался этим и раньше.
- Увы. В пациентке, к которой он так спешил, развивалась какая-то странная аллергия на вживлённое ранее в плоть инородное тело. По-видимому, слишком быстро развивалась. Парис вынужден задержаться.
"Но, раз он задерживается, не всё потеряно", - подумал я. Чудесная фраза... не всё потеряно!
- В этом городе немного людей, кто считает Патрицию нормальной. Но некоторые, вроде меня, видят в ней что-то. В других этого нет. А вы что в ней нашли?
- Сначала и я был уверен, что она странная и не более того. Я не умел говорить с ней, тем более не умел говорить с ней одними глазами. А потом понял, что она может объяснить и выразить красоту своей странности, но нужно её к этому расположить; не обязательно даже убеждать её в необходимости этого. Патриция... Это уникальная в своём роде морская раковина, которая прекрасна и странна одновременно, и часто даже не поймёшь, что более странно, что прекрасно - завихрения этой раковины, которыми она уже с первого взгляда вводит в ступор, или перламутр...
- Который скрыт где-то глубоко под неприметной внешностью и виден только со второй попытки? - насмешливо произнёс Генри, соединив в себе всю едкость всех циников мира. Его нельзя было винить за цинизм. Цинизм - общепринятый знак усталых и ослабевших от жизни людей. Это их последняя возможность хоть как-то существовать, он даёт им способ на всё сложное и изначально верное закрыть глаза и руководствоваться очевидно-простым, достаточным для "более-менеемного" существования.
- Можно и так сказать, - мягко отозвался я. - Вы когда-нибудь видели её под дождём? В этом саду, где мы сейчас находимся, например.
Я помнил - под музыку ливня, с мыслями комедианта и иностранца, находить отзвук своих мыслей в мелодиях и того, что видишь за стеклом... деревья, ветер...
- Она любила гулять в парке. А ещё ей нравился мой сад, но потом без неё он как-то опустел. Хотя я и раньше никогда особо не наблюдал, как она движется по дому, по городу... Наверное, должен был.
- Я - видел, - ответил я с печалью. - Осеннее шоссе никогда ещё не было таким опустошённым, как после её исчезновения однажды.
- Но мне казалось, это кладбище.
- Да. И, скорей, моя гавань, а не место встреч. Я сам не знаю, зачем она пришла туда. Всего однажды. Но она заполнила привычную дорогу, и расцвели розы...
- Вы не знаете, не болит ли у неё сердце? Иногда она говорит, что оно сжимается, а иногда - что разрывается.
- Она говорит, что её живое сердце ей надоело.
- Жаль. С этим ведь ничего нельзя поделать. Или вы уже придумали?
- Время покажет.
Мы расстались у фонтана. Генри пошёл поговорить с Каном, как с очередным успешным гостем, а заодно чтобы тот представил ему группу, в которую якобы следовало вкладывать деньги.
- Я не знаю, что будет, - сказала Лис, прислонившись локтем мне на плечо. Рядом стоял Кан. - Даже догадаться не могу. Разоблачит он их. Поймёт, что пустота. Но они такие хорошие ребята и играют неплохо, разве что он подсунет им другого автора.
- Но твои песни? Пойди к ним, скажи, что у вас есть твои песни, и ты - вокалистка...
- Мои песни их не очень-то интересуют. Считаются слишком заумными для подвижной музыки.
- Глупость какая.
- Это не имеет значения. Играть то, что не нравится, петь то, что не поётся... Мы добрые друзья, но какая из нас в пропасть команда.
- А твои ремейки?
- Франчез считает, переделка должна быть лучше оригинала, иначе нет смысла.
- Попытка необходима! Сыграй свою им "Брось оружие..." Это не может не произвести впечатления.
- Не всегда желаемого. Клод, я вижу, ты хочешь помочь, но сейчас... Генри... И зачем он собрал нас всех?
- Это прощание. - И я рассказал, что произошло. Лис широко раскрыла глаза, но спрашивать не стала.
- К этому всё шло. Хорошо, что он это понял ещё до свадьбы.
Я снова смолчал. Хотел спросить, мол, а что если это не он, вдруг это идея Патриции? Но какая разница...
XXX
Кан смотрел на стоящих в отдалении Франчеза, Паулу и Генри, на Лис, продолжавшую нервно терзать моё плечо, не выдержал и пошёл к первой группе. Мы остались одни.
Кан шёл прочь, Лис с нежностью смотрела ему вслед.
- Я люблю его, Клод.
Я чуть не подавился хрустальным стаканом, который только что взял со столика с шампанским.
- Сегодня вечер откровений? - буркнул я, откашливаясь. - И почему все решили, что мне так легко такое слушать.
Лис рассмеялась, потрепала мои волосы и, приобняв, почти пропела, повторила: "Я люблю его, Клод!"
- Судя по всему, это взаимно? - спросил я, чувствуя себя малость неловко. Здесь по-прежнему было полно народа, нас снова могли не так понять.
- Клод, неужели ты ничего не видел, ничего не знаешь? Когда мы были детьми и учились в одном классе, он уже тогда любил меня... Он долго считал, что мы с тобой пара. Знаешь, почему? С ним я дралась, а на тебя даже никогда не кричала. (Звонкий смех) Он не знал тогда, что это хороший знак.
- Разве он не подрался бы со мной в таком случае?
- Драться с тобой было несложно, Шериф, но вот отколотить просто так друга, без видимых причин... Ведь он не признался бы и под страхом смерти. И вообще, этот петух, всегда и всё привыкший решать при помощи отваги и сражений, видел, что он бессилен здесь, где действовать нужно было чем-то иным. Он не хотел терять друга, хотел, чтобы я была счастлива. И в конце концов просто решил не мешать нам, оставаясь другом для обоих.
- Он что, святой? Или чокнутый? - с раздражением спросил я. - Зачем ты позволяла это, если всё понимала?
- Я тоже не понимала. Откуда мне было знать, что это жертва от бессилия? Я считала, что он увлёкся мной, а потом заинтересовался чем-нибудь другим или просто забыл про меня.
- И ты не огорчилась?
- Я тогда не умела любить, значит, огорчение тоже было ненастоящее. Просто досада. Задетая гордость маленькой девочки.
- Кан всегда был замечательным другом, - сказал я после паузы. - Мне повезло, что я не потерял его тогда. Особенно из-за девчонки.
- Особенно из-за недоразумения, - рассмеялась Лис.
Он всегда умел разрядить обстановку... он примирял нас, если мы были в ссоре, находил поводы посидеть всем вместе. И тут я вспомнил, он ведь действительно всегда был хладнокровен к другим девчонкам, даже когда мы стали старше. Кто ж станет носить стекло, увидев жемчуг? А ведь Лис - ценнее любой жемчужины.
Кан вернулся. Понуро опустив голову. Это не сулило ничего хорошего. Но вот что он сказал нам.
- Друзья мои, - выдохнул Кан, - если вам станет тяжело... если вы поймёте, что вокруг никого, что вы остались одни, вспомните эту песню - и несите меня как огонь в своём сердце... "Carry me like a fire in your heart"... (18)
- Чего это ты, Dreamer? - спросила Лис и взяла его за руку. Я исчез...
*
- Я знаю, что любой Dreamer весьма одинокий человек.
- Теперь нет, - сказал я, не оборачиваясь. Я был рад, что Патриция сама нашла меня. - На свете нет нелюбимых людей, также нет тех, кто ни разу не испытал любовь. А когда тебя касается любовь, ты в любом случае счастлив и не одинок - даже если ты отвержен, ты счастлив счастьем того, кого любишь.
- А если он плачет, плачешь и ты. Господин Клод, хотите расскажу о моих картинах?.. - Но в тот же момент она отвлеклась, глядя на двух молодых людей в синем. Вглядевшись, я узнал Франчеза и Паулу. - Я слышу, как по моим артериям бегут горные потоки, - прошептала Патриция.
"Вы передумали говорить?.." - хотелось мне спросить, но я уже понимал природу этого странного декоративного существа. Её нельзя торопить, провоцировать, толкать на что-то. Она приходила ко всему сама, охотно утоляя ваше любопытство - если! - если только вы умели ждать и слушать...
- Простите, - спустя какое-то время опомнилась девушка; её глаза снова увидели земной мир. - Наверное, я заставила вас ждать слишком долго? Со мной это случается и всех очень раздражает.
- Патриция... - произнёс я со всем теплом, на какое только был способен, и она всё поняла.
- Тот, кто ушёл и кого я помню, умел дарить нежность одним (она чуть коснулась губами растущей около её головы ветви белой сирени) и бросать вызов другим (она вдруг резко повернулась и поставила одну ногу на гладкий камень, принесённый дизайнером с побережья).
Я с замираем сердца следил за ней как охотник за движениями тигра или королевской кобры - каждое было иероглифом, то есть целой фразой, целым посланием для меня. С тайной грустью понимал я, что тягаться с погибшим образом гораздо сложнее, чем с живым. Живой всегда способен совершить ошибку, погибший - совершенен.
- Скажите, что вам больно, как и мне, думать о том, кого нет!
- Мужчины никогда не признаются в том, что им больно.
- Даже женщине?
- В особенности женщине.
- Возможно, они совершают ошибку. Впрочем... - после молчания продолжала она. - Впрочем, ваши слова ничего не изменят и стоят для меня не так уж много. Это мой сиюминутный порыв - желание видеть рядом с собой подобное существо. Молчите и улыбайтесь, даже истекая кровью. Молчите!.. ваша боль меня и впрямь не касается...
Я знал, что люблю её не иначе, как друга, но что она будоражит меня как шторм - море. После разряда молний и кипучих ливней я долго находился в состоянии тревоги и жажды, аболее-менеемного Это не может не произвести впечатления.
- Не всегда желаемого. Клод, я вижу, ты хочешь помочь, но сейчас... Генри... И зачем он собрал нас всех?
- Это прощание. - И я рассказал, что произошло. Лис широко раскрыла глаза, но спрашивать не стала.
- К этому всё шло. Хорошо, что он это понял ещё до свадьбы.
Я снова смолчал. Хотел спросить, мол, а что если это не он, вдруг это идея Патриции? Но какая разница...
XXX
Кан смотрел на стоящих в отдалении Франчеза, Паулу и Генри, на Лис, продолжавшую нервно терзать моё плечо, не выдержал и пошёл к первой группе. Мы остались одни.
Кан шёл прочь, Лис с нежностью смотрела ему вслед.
- Я люблю его, Клод.
Я чуть не подавился хрустальным стаканом, который только что взял со столика с шампанским.
- Сегодня вечер откровений? - буркнул я, откашливаясь. - И почему все решили, что мне так легко такое слушать.
Лис рассмеялась, потрепала мои волосы и, приобняв, почти пропела, повторила: Вы передумали говорить?.. чего - и сам понять не мог. Мне нравилось испытывать эту горечь и сладость, эту тоску по чему-то неизведанному, что можно только узнать при встрече, но предугадать и описать заранее невозможно.
Я не уловил наверняка - сердится она или просто рассуждает, как обычно, сама с собой.
- Я много работал над портретом вашего Льюиса, - осторожно проговорил я. - Сможете зайти ко мне в понедельник? Думаю, всё будет готово. Ну, по крайней мере, на моём разряде я большего дать бы не смог. Только после обеда, чтобы я успел купить раму.
- У меня полно времени, - с внезапной беспечностью воскликнула Патриция, и было непонятно, выражает ли её лицо смех или бесконечное отчаяние. Я снова подумал о картинах.
- Хотя бы... если не хотите рассказывать, натолкните на мысль... Что вас печалит или радует? о чём вы думаете, ныряя в свои ассоциации?
- Не скажу, - бессильно улыбнулась она. - Не могу сказать. Если скажу, это сразу станет неправдой. Мечтайте, думайте, вспоминайте... Я - молчу, чтобы не разрушить... это...
Я понимал! Я понимал её совершенно. Я только жалел, что это так... Ведь это грустно - знать не от кого-то, а по опыту, что все объяснения - ложь изначально.
Тома подкрался незаметно. Он вообще был такой... маленький и подвижный, какой-то угловатый, похожий на Робин Гуда, когда тот был мальчишкой. Иногда прямолинейный и критичный, но чаще расположенный любить людей, режиссёр сновал по прощальной вечеринке Генри, выглядывая хитрым прищуром таланты и бездарности. И на тех, и на других он умел сделать деньги, при этом уважая в своих жертвах чувство личности.
- Господин Клод, это та самая Лис, которую вы рекомендовали в тот раз Кану?
- Она где-то здесь, только я её не вижу.
- Вот она, Клод, - указала Патриция в сторону рояля. Он стоял в пустом холле, в тени лестницы, такой незаметный, задвинутый и никому не нужный. Лис, Франчез и Паула, бросая кругом испуганные взгляды, торопливо брались за инструменты и микрофоны. - Интересно, правда, что они задумали?..
Для нас с Тома это было очевидно. Но странно. Генри ведь их не одобрил. Что же они, решили сыграть что-то весёлое, чтобы расшевелить толпу? Но толпы не было, все вышли в сад. Или они хотели играть просто так, ни для кого, для себя одних?..
* (19)
- Я не хочу, я правда считаю, что это дурацкая затея, - сказала в последний раз Паула. - Мы ему не понравились. Нам самим уже не нравится то, что мы делаем.
- Не говори так, - вздёрнула нос Лис. - Они нас ещё не слышали. Слышали только мы сами, мы ведь репетировали "Пленников в раю", у нас получалось...
- Когда перепеваешь кого-то, нужно петь лучше, чем оригинал. Иначе какой смысл перепевать! - сказал Франчез.
- Мы спели по-своему, не лучше и не хуже. Просто иначе. - Лис сжала микрофон. - Вы можете не петь, если не хотите. Только подыграйте. (молчание) Тогда я спою так просто. Посмотрим, получится ли из рока лирический напев.
- Лис... - прошептал стоящий в тени Франчез, как раненый, пытающийся сказать что-то напоследок. - Лис, прошу тебя...
Она сначала фыркнула, но их жалкие выражения лиц смягчили её.
- Я знаю, ты не мог иначе, - ласково коснулась она его щеки и вскочила на ступеньку лестницы как на сцену. Оттуда она, уже около микрофона, оглушённая мнимыми криками и стуком, всё ещё могла видеть оледеневшего друга с гитарой в дрожащих руках. - Ты сделал всё, что мог, дружище... Я понимаю.
- Лис... я сделал не всё, что мог...
Заиграло вступление - удары ладоней о перила. Лис улыбнулась в мнимую толпу. И вдруг... после этих нескольких тягучих проигрышей... на самой торжественной ноте... Грохнули барабаны, гитара... Гитара?! Лис обернулась...
Франчез, откинув назад волосы (на сцене они веяли бы в дыму)...
Лис схватилась за микрофон и запела, играя голосом и лицом как никогда в жизни. Франчез!.. Франчез!.. Как ты играл!.. На словах "пленники в раю" он спел с ней... бэк-вокалом... о Боже... а его проигрыш!!??
Лис не могла выдержать и снова обернулась на него... он зажигал, он был великолепен...
Второй куплет. Снова... И тут...
Звуки рояля... Паула... Теперь гармония была полной!!!...
"Пленники в раю..." - спела она, ошеломлённо глядя на них обоих. И внезапно во весь голос: - "Пленники в раю!!" - и вокализ...
И до самого конца... трое...
Знаете, заканчивать под одинокий рояль лирикой - само совершенство...
*
- Они рассчитывали, что их никто не услышит? - Ошеломлённый Тома обернулся ко мне, будто считал, что я могу здесь хоть что-то прояснить. - Конечно, стены, двери и окна в этом доме со звукоизоляцией, я всё понимаю... Но скрывать свой потенциал... Браво, друзья мои! - завопил он, стремительно приближаясь к музыкантам, которые смотрели друг на друга с ещё большим недоумением.
- Вы что, слышали нас? - пролепетал Франчез.
- Вы же, кажется, не собирались играть, - язвительно заметила Лис.
- Он бросился к гитаре, а я - за ним... - беспомощно оправдывалась Паула.
Все трое, взбудораженные и подавленные осознанием собственного триумфа, опустили головы, не смея смотреть на восхищённого режиссёра. Тома с вызовом обернулся к нам с Патрицией. Я улыбался (глуповато, наверное, потому что всегда выглядишь придурком, когда слов нет, а эмоции через край плещут). Сфинкс мой широко раскрыл глаза и смотрел на новоявленную группу с печалью и надеждой, будто увидел вдруг решение сложного в самом простом.
- Вот вам мой телефон и адрес. - Тома протянул им карточку. - Прорепетируем пару дней в студии и попробуем вставить вашу музыку в клип. Вы - недостающий кусочек мозаики, нам не хватало только вас... - Тут он повернулся к Патриции и, словно чувствуя себя виноватым, добавил: - И вы приходите. Посмотрим, вдруг найдётся что-то...
"Что ей под силу", - закончил я про себя. Интересно, он сам такой сознательный или ему просто нравится Кан?
____
18) Chris de Burgh – Carry like a fire in your heart.
19) Данная сцена рассчитана на песню Prisoners in Paradise (Europe). только мотив)) слова в грамотной последовательности здесь бессильны, драйв этот можно передать обрывочными, как на концерте в толпе зрителей, выкриками, только звук инструмента и голоса - точное отображение описанных мной действий)
____
XXXI
- Что это? - спросила Патриция, когда я протянул ей кольцо.
- Раньше оно принадлежало Лэйле.
- Снова оказывается, что вы не суеверны.
- Просто я не материалист и не цепляюсь за предметы, кому бы они ни принадлежали. Кто бы сколько бы вам ни дарил... - Я чуть улыбнулся, такой улыбкой хотят показать, как смешны тщетные попытки других людей подчинить или напугать тебя. Я указал на цепочке у Сфинкса на запястье. - Все эти подарки лишь сильнее связывают вас со мной. И даже эта цепочка - подарок Генри - на самом деле очередное доказательство дружбы для нас с вами.
Машина Кана подпрыгнула на выбоине, мы выезжали с асфальтированного шоссе. Кольцо подскочило у меня на цепочке на шее.
- Я понял вас, Патриция. Я понял, чего вы от меня ждёте. Что хотите слышать. Но долго же вам придётся ждать, пока вы найдёте идеал. Либо вы снижаете планку требований к жизни, либо рискуете дожить до момента, когда вам уже ничто не будет нужно.
Машина остановилась. Шапито Тома...
*
- Ну что же, - сказал Тома, довольно потирая руки - репетиция ему понравилась. - В прошлый раз у нас с вами, Патриция, ничего не вышло. Быть может, для абсолютного новичка задавать роль, несвойственную амплуа, неразумно. Если только этот новичок не гений какой-нибудь. А ведь вы даже не актриса.
Патриция покорно слушала его рассуждения. Зачем я притащил её? Вернее, позволил притащить... Всё просто - меня тоже воодушевило неожиданное выступление новоявленной группы. В первые минут пять всем нам, кто их слышал, казалось, что чудеса возможны и всё казалось не таким плохим, как обычно. Но пока мы добирались до шапито, радужного настроение поубавилось, и я пожалел, что не уберёг Сфинкса от новых приключений.
- Таким образом, я нашёл тебе подходящее тебе амплуа. Нужно рассказать совершенно правдивую грустную историю и всё. Ну как, согласна?..
На грим ушло немного времени, оставалось лишь пролить луну...
Две девушки, которые уже имели опыт в съёмках клипа, с недобрыми усмешками наблюдали за выбором для неё одежды. Слишком узкое не подошло бы, слишком открытое - тоже... Патриция невозмутимо ждала, пока костюмер сделает своё дело, не только не шевелилась во время примерок, почти не дышала. Наконец, для неё нашлось лёгкое белое платье, без выразительных вырезов, но достаточно тонкое, делающее её лёгкой и даже чуть выше. Дождавшись, пока она взглянет мне прямо в глаза, я ободряюще улыбнулся. Патриция, те, что смеялись над тобой... ты ведь даже не слышала их? Они смеялись, потому что считали себя умнее и красивее тебя. Иногда, честное слово, иногда ты и меня заставляла думать как они. Но даже в те минуты я отдавал тебе должное: ты не носишь масок. Корсеты и суровые взгляды свысока - слава Богу, это было не твоё пустое оружие. Ты была собой с ног до головы, куда бы ты ни пришла, с кем бы ни находилась рядом.
И она пела: спи, спи, это холодный сон... но что за дело, что за дело мне?.. Даже, верней сказать, она не пела, она пропевала это, как шептала, и лунный свет слезами, потоками чистоты катился по лицу. Приходишь, уходишь, что-то делаешь, сердишься на себя, на людей... но наступает вечер, и тебя словно накрывает волной холода, и луна бесстыдно и простодушно смеётся тебе в лицо... Пришла пора, дитя моё, настал час, спросить себя: зачем всё это, что ты делаешь? и насколько это верно? И нужен этот вопрос только чтобы прийти к какому-то решению, ничего нового не ответив, жить как прежде или иначе, жить дальше и сожалеть... и спать... Спи, спи, это холодный сон... но что за дело, что за дело мне?.. Сегодня, как вчера, тебя съедает новая грусть, но что за дело мне?..
- Умница... - пробормотал Кан. Он стоял рядом со мной в темноте, смотрел на Патрицию в свете "луны", глаза его были широко раскрыты. - Тома добился чего хотел, нашёл её образ... это же она и есть... настоящая... Посмотри, Клод, она плачет...
Вот тут во мне что-то и остановилось. Ведь слёзы она умела лить только из сердца.
- Извините меня, господа. - Патриция поднялась на ноги. - Простите слабость, которую вы цените в нас из-за причин, одним вам понятным. В нас живут боги, чёрные да белые? Сегодня белый победил во мне. Но чего же ему это стоило!.. Пустите меня, господа, отпустите меня...
- Браво, маленькая «импровизёрка»! - весело крикнул Тома, подав сигнал отключить камеру. Но Патриция даже не улыбнулась. Она, не сказав ни слова, как была, в гриме и платье далёких миров, скорым шагом покинула шапито. Тома опомнился.
- Остановите её!.. Клод!..
Ха, режиссёр знал, кого отправить в погоню!.. Кто, кроме меня, смог бы это сделать? Хоть в тот момент я не был уверен, что это вообще стоит делать. Очень уж потерянно она смотрела в никуда, шагая по песку, увязая в нём.
- Да стой, чтоб тебя! - Я ухватил её за локоть, и мы остановились. - Смотри, что ты сделала с платьем и обувью... Если они испортятся, где ты возьмёшь столько денег? Генри больше не жених тебе.
- Денег, - повторила Патриция. Во мне заскреблось немыслимое раздражение, я поднял Патрицию на руки и буркнул только одно слово: "Туфли!" - Долго не продержите, всё равно падать.
- Ну так падайте! Постарайтесь только упасть куда-нибудь, где чисто. Что на вас нашло! Сейчас у вас была та же грусть, те же глаза, как когда вы танцуете под дождём или сидите на крыше.
- "Та же, те же..." Как бы я смогла это повторить, если я не марионетка?
- Но ведь только что вам удавалось!
- Не копировать! ведь я думала совсем о другом, чем в прошлый раз.
- Ну и о чём?
- О вас. Это вам я говорила: спи, спи, это холодный сон. - И извиняющимися глазами улыбнулась. А я рассердился.
- Нельзя же вести себя как ребёнок. Детям страх перед темнотой, светом и людьми простителен, но скажите мне, Патриция, сколько прошло лет с тех пор, как вы получили паспорт?
Такого вопроса она не ожидала. Я давно заметил, она сознательно отталкивает любые мысли о том, без чего не обойтись солидным дееспособным человечкам - о документах, деньгах, квалификации. Но взрослеть надо... И я покажу ей, она узнает, что такое повзрослеть...
Что это с тобой, дружище Клод? Уж не завидуешь ли ты? Тому, что после несчастья Патриция смогла остаться собой в отличии от тебя?
- Вы согласились прийти, - мягче сказал я. - И вы взяли их вещи. Если будете каждый раз убегать, лучше сейчас же вернитесь, верните и извинитесь. Они серьёзные люди, а вы ставите себя в глупое положение.
- Сердитесь на меня?
- Так, хватит. Мне вас держать тяжело. А вы ведёте себя как кретинка.
И я принёс её обратно, к входу в шапито. Вошла она, слава Богу, самостоятельно. Но в тот вечер я долго продолжал злиться и не разговаривал с Патрицией весь следующий день.
*
Но когда я, отрывисто шагая по деревянному полу, закрылся у себя в комнате, первое, что оказалось у меня перед глазами, был портрет Льюиса.
- Ну, и чего ты смотришь? Знаешь, как ты мне надоел, вечный возлюбленный? Уверен, ты никогда не знал настоящей жизни, слишком уж ненастояще хорош.
В какой-то момент мне захотелось порвать свою работу. Но стало не по себе. Льюис остался спокойным, а вот мне стало не по себе, я почувствовал себя Дорианом Грэем. Суеверный страх подтолкнул к кистям и палитре, мирно ожидающим меня. Закончить! Сейчас же закончить его, а с портретом закончить чувство ответственности за Патрицию. Больше я ничем не буду ей обязан, ничего не буду должен. Именно этого я и хотел!
Я работал уже час, когда внизу зазвонил телефон, и Джорджиана позвала меня. Я не хотел отрываться от дела, не собирался терять время и воодушевление, если бы не имя позвонившего.
- Доктор! - хрипло сказал я в трубку.
- Добрый день, господин Клод. Через пару минут отправляется мой поезд, завтра уже буду дома.
- Рад это слышать.
- В самом деле? Что-нибудь случилось?
- Нет, ничего... Разве что Генри расстался с Патрицией, но...
- Значит, ничего не случилось!? Что у них произошло?
- Всё в порядке, это совершенно добровольно, ни один из них не жалел, что уходил. Приезжайте скорей, сами всё увидите.
Но он потребовал более развёрнутой картины последних событий. Стараясь поменьше говорить о размолвке, так как чувствовал себя чуть виноватым, я рассказывал о том, как, например, Кан и Тома снимали с Патрицией клип, и она хорошо справилась.
- Даже плакала, - опрометчиво заметил я.
- А вам не показалось это подозрительным?
- Нет, - солгал я. - Она девушка, они всегда плачут, когда им плохо и когда им хорошо, когда злятся и когда благодарят.
- Но Патриция не совсем обычная. Даже слёзы в ней могут быть не просто проявлением чувств. Вы должны присматривать за ней, слышите меня, господин Клод? Осталось немного, но пока меня нет - будьте с ней рядом, ни на шаг не отходите.
- Не мог же я предвидеть, что она поведёт себя как ненормальная, расплачется, убежит...
- Послушайте-ка меня.
- Честное слово, доктор, я вас предвидел! Вы - моя совесть. Я хочу сказать только одно, прежде чем вы обрушите на меня лавину. Кан с режиссёром здесь не при чём.
- Дело не в том, виноват ли Кан, - быстро отрубил доктор. - Дело в вас! Вы были там, вы видели, как это началось... Неужели так сложно было догадаться, чем могло кончиться?
- Я... - задохнулся я возмущённо.
- Клод! - прогремел он и безаппеляционно выпалил: - Она выбрала тебя. Ты в ответе за неё. Ты не можешь это так оставить.
- "Выбрала меня"? Сфинкс избрал меня и решил похоронить во мраке своих лабиринтов? Он выбрал жертву?
- Клод!..
- А что я должен был сделать? Верхом и при шпаге ворваться на это сборище и...
- Нет, дитя моё, - едко произнёс он. Доктор старался быть терпеливым, но сдерживался с трудом. - Поймите... Никто за долгое-долгое время не мог стать для неё другом, имеющим достаточную власть над её рассудком, чтобы... Не смейтесь надо мной, Клод, я серьёзные вещи вам говорю!.. Да, чтобы не пустить её в самое пекло неприятностей, проблем с людьми, жестокого обращения и... опасностей!
Это было бы очень смешно, если бы весь вид доктора, обычно владеющего собой, не был так взбаламучен. Волей-неволей, он принудил меня почувствовать себя виноватым. Хотя я до сих пор не мог понять, в чём.
- А вы могли вмешаться, - гнул своё Паверо, - и она бы послушала вас. Потому что Патриция - это... ребёнок. Она возится с клоунами, потому что понимает, кто они, и любит птиц - за крылья. А остальные любят над ней потешаться; когда она барабанит клавишам инструмента или говорит, что думает - особенно...
- Но я не нянька! - воскликнул я о том, что давно уже вертелось на языке.
- Разумеется, вы не обязаны ухаживать за ней как за больной, - взволнованно согласился доктор и тут поднял на меня такие горящие глаза, что нам обоим стало не по себе. - Но вы так похожи на... Льюиса.
Кажется, он тут же пожалел об этом. Но было поздно - я вдруг вспомнил, что даже в ту первую ночь, когда я увидел Патрицию, она говорила о Льюисе...
- Да, - кивнул Паверо и вздохнул, будто мы наконец-то друг друга поняли, будто только что миновал взрыв.
- Я что-то произнёс вслух? - уточнил я, всё ещё малость в прострации.
- Нет, - сказал Паверо. - Ждите меня, скоро я вернусь.
XXXII
Предметы немы!
Итак, когда же я, наконец, перестану быть материалистом? Говорят, на том свете не может быть материальных вещей, но моё кольцо было живым доказательством обратного. По крайней мере, теперь я знал, что вещи хранят чьи-то души. Я не знал, слышит ли Лэйла, но это кольцо, оно принадлежало ей, и я начинал говорить о ней и думать как о живой. Глупо, безумно глупо, но разве мог я думать о ней так, будто она умерла? Если она была всем, что у меня было... Если моё сердце оставалось с моим сокровищем (20), а сокровище было в том мире, значит, тот мир не был уже мне чужим, тягостным, непонятным. Просто другой, но больше не мистифицирующий. Не более знаком, чем раньше, но уже не тот, что прежде.
Зачем я говорил Патриции, чтобы она не хваталась за вещи? Твои цепочки, говорил я, связывают тебя только со мной, независимо от того, кто их подарил, когда ты их приобрела, знала ли меня в то время или нет. Я говорил ей, что это всё неважно, но зачем я всё это говорил, если сам хватался за кольцо своей дочери?
...Возможно, она была права, и мне нужно было заняться живописью, но я думал, что лучше мне уже не нарисовать, даже если бы где-то глубоко во мне спал гений.
Я не пытался угадать её реакцию, потому что знал, что всё всегда случается с точностью до наоборот, когда ты чего-то ждёшь.
Я не пытался угадать... Но этого не ждал бы никто!
Патриция немного удивилась, когда я как бешеный ворвался к ней на чердак (чуть не побежал к дому Генри, но вовремя сообразил, что там я её не найду). Я вошёл, мокрый как лягуша, пылающий, как воин. Я торжествовал! "Я сегодня остался в живых на войне, именуемой творчество" (21). Всё, что осталось сухим, это завёрнутый в несколько тряпок - одеял и курток - холст с портретом.
- Чем обязана столь поздним посещением? - улыбаясь, спросила Патриция. - Я ведь собиралась сама зайти, в понедельник...
- Он... он готов! - выпалил я как школьник, ожидающий пятёрки. Сначала она вообще не поняла. Не ожидала, что я и впрямь взялся за это, что я не лгал, и уж тем более, что я доведу дело до победного конца.
- Кто? Что?
- Льюис!
- Он... здесь?
- Вот он!
Я торопливо срывал упаковки со своей работы, мои руки малость дрожали. Наконец, она его увидела...
Не знаю, как описать произошедшее дальше, потому что оно не поддаётся никакого разумному описанию. У Патриции было лицо смертельно раненого человека. Её будто пригвоздило молнией. Она смотрела на своего Льюиса. И вдруг попятилась. Сделав шагов пять, Патриция остановилась, сложила руки на груди, потом схватила руками голову, затем - шею.
- Ну что? - не предполагая, что это начало бури, поторопил я. - Похож? Или...
- Ужасно похож! - выпалила она, бросив на меня испуганный взгляд. - Клод, как же вы так сумели?..
Я не наделён чувством такта, причём напрочь не наделён. Я счёл её растерянность слишком сильным удивлением перед успехом портрета.
- Клод... - сказала она, когда молчание затянулось. - Клод, вы даже не представляете, что сделали... Вы... вы посмотрите на его глаза!..
И тут я мысленно обозвал себя последними словами, так как до меня дошёл масштаб трагедии. Глаза Льюиса были не бездонно чёрными, как она мне неоднократно повторяла, а магически-зелёные... То есть, это были мои глаза. Точнейшая их копия. Я почувствовал себя полным идиотом. Такое чувство, наверное, бывает только у пилота, у которого на высоте над облаками из-за одной гайки самолёт начинает снижаться с незапланированной быстротой. Ну что сделаешь... мужчины не помнят таких мелочей, никогда не помнят. А сейчас я ещё и не мог понять, почему мне стало так тревожно, хоть, вроде, ничего особенного не случилось...
Я спрятал портрет под стол, подошёл к Патриции, опустившейся на стул. У неё были стеклянные глаза.
- Простите меня. Я исправлю. А знаете, что? Завтра приедет ваш друг Паверо. Это ведь уже через несколько часов.
- О чём вы... - рассеянно молвила она. - Парис исчез, он уже давно не существует и принадлежит к другому времени.
- Не понимаю. Мы говорим о разных людях? Я имею ввиду вашего друга доктора...
- Парис погиб ещё в прошлом веке. Всё погибло на закате Века грандиозных обманов, предательств, обид, гнева... Вы снова не понимаете, Клод? Это ничего, это уже не имеет значения. Вы ведь тоже мне только кажетесь, господин Клод! - с тоской воскликнула она и как в тот раз порывисто обняла меня; я словно окоченел, не в силах вырваться из её холодных рук. - Неужели вы тоже не существуете, Клод... Вы - сон? Вы - моё больное воображение? И я снова плачу одна, мой крик летит в тёмную пустоту? Если вы сон, сделайте так, чтобы мы оба никогда не проснулись. Вы будете говорить со мной так же, как говорил Льюис... Но, Боже мой, я не позволю им сжечь и вас!!..
И так безумен и исступлен был этот вскрик, так безутешно катились по её щекам слёзы, что я испугался. Впервые испугался не выглядеть дураком, слушая её бредни, а за неё саму. "Она ведь больна... - думал я. - И больна серьёзно. Может быть, у неё лихорадка, бред, воспаление? Может быть, я должен был уже давно вызвать врача. Не Паверо, а бесстрастного незаинтересованного диагноста..."
- Очнись, Патриция, - прошептал я, целуя её волосы. - Никто не сможет сжечь меня. Хотя бы потому, что святая инквизиция давно кончилась. Посмотри, на небо взошла луна, ветер дышит в окно и касается нас осторожно, как будто мы спящие дети. Слушай меня... слушай, я расскажу тебе.
Я рассказывал тебе, Патриция, что в последнее время я совершал глупости лишь с серьёзным выражением лица. Вот и когда приехал в этот город, едва узнал о Сфинксе, с самого начала стал искать встречи с ней. А потом, в полной уверенности, что поступаю логично, правильно, разумно, велел мальчишкам, юным городским призракам, смотреть по сторонам, разыскивая её. Я хотел видеть Сфинкса.
- Я следила за вами... и скоро изучила ваши любимые маршруты, - призналась она, уткнувшись в моё плечо. - Это могло произойти спонтанно – я могла пойти на поиски работы или за продуктами, и вдруг бросала всё, потому что мне интересно было узнать, куда на этот раз повернёт уже знакомый человек, показавшийся на углу.
- Мы ходили кругом по двум окраинным пустынным улицам, по Осеннему шоссе и позднее - у побережья.
- Да, ведь я узнала, что вам нравились песчаные холмы.
- А тебе - поля, у которых нельзя видеть предел...
- ...и просёлочные дороги.
- Когда ты идёшь, думая, что никто тебя не видит и не слышит, ты поёшь.
- Но кто, кто мог знать, что песня "Печальный клоун" связана со Шляпником из «Алисы в Стране Чудес» Тима Бёртона, а тот в свою очередь связан с цирком из фильма "Зеркальная маска"? А «Vision» Крис де Бурга? Эта песня кричала о четырёх всадниках Апокалипсиса, про кровь наших врагов... А «Leader»? Про существо, способное «вызвать к жизни горячий циклон ради Танцующего бога». Но он и самое одинокое на свете существо. Он оборачивается на дом друзей, теперь закрытый для него, дом, принёсший ему столько боли, всколыхнувший столько радостных воспоминаний...
Все эти песни я слышал, потому что знал Патрицию не первый день. Мне иногда верилось, она преследует дождь так же упорно, как я преследовал её. А город был дождливый… Самый дождливый из семи тысяч городов… (22)
*
Паверо вломился на чердак, как чувствовал всю дорогу, что пропускает что-то важное. Но, увидев меня и спящую у меня на груди Патрицию, замер, после чего бесшумно подошёл к нам. Если бы он не боялся её разбудить, наверное, сказал бы, что у меня лицо как у вепря, которого охотники вдруг начали кормить с рук в момент, когда он попытался размозжить им головы.
Осторожно освободив от рук Сфинкса, доктор отвёл меня в соседнюю комнату.
- Вы что, всю ночь не спали? - спросил он. - Так там и просидели с ней, не шевелясь?
- Не дыша, - буркнул я. Рад был, что эта ночь позади. Ночь странных, непонятных мне мыслей. - Посмотрел бы я, как вы уснёте на моём месте.
- Сядьте-ка. Вот так... Чай, сахар, бабушкины пирожки. Шучу, это стряпня матери моей пациентки, которую мне удалось спасти.
- Она спаслась... - сказал я.
- Да, к счастью. Но я летел как на крыльях, господин Клод, так здорово вы меня успокоили.
- Вы же не заставите меня отчитываться прямо сейчас?
- Нет, вы просто в принудительном порядке позавтракаете и ляжете спать. О Патриции я позабочусь сам. А когда отдохнёте, уж не скрытничайте и растолкуйте, какого чёрта тут творится.
*
Проснувшись в своей комнате в коттедже Джорджианы, я долго не мог сообразить, что произошло. Паверо вызвал мне такси, потому что прилечь в заброшенной школе было не на что, а софу заняла Сфинкс. Но как я доехал, как взошёл на этот Эверест, эту лестницу в несколько ступенек? Как не разбудил полдома? Провал в памяти. Ничего не знаю и знать не хочу.
Но, стоило мне приподняться, как я увидел Тони. Мальчишка сидел на табурете рядом с моей кроватью и что-то рисовал синим карандашом. Скрип кровати отвлёк его.
- Клод, как хорошо, что у вас нет температуры! - вот первое, что он воскликнул.
- Температуры? Я что, так плохо выгляжу? похож на больного?
- Сейчас уже ничего, а когда вернулся, это было что-то. - Он закатил глаза и тут же широко разулыбался, как солнце. - Ты спал слишком долго, мама опасалась худшего, но всё позади. Она не ложилась, потому что ты не пришёл в обычное время и не предупредил, что ночевать будешь в другом месте. Я тоже не спал, но маме об этом знать не обязательно...
- Кэп, вы какие-то волшебные люди, честное слово... - Я бессильно откинулся на подушку, положил руку на лоб. Горячий, но Тони об этом знать не обязательно...
- Там ещё Лис и Кан, и Генри К. тоже пришёл...
- Где? - резко сел я.
- Внизу, в столовой. Мама велела мне стеречь, когда ты проснёшься, чтобы сразу оказать помощь и накормить.
Но я уже одевался, верней, приводил себя в порядок, так как уснул частично одетым. Голова кружилась, будто внутри не унимался вечный двигатель. Или миксер. Вроде того, что был в руках Джорджианы, когда я вошёл.
В этот момент я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Потому что все они вздохнули, увидев меня, Лис и Джорджиана мгновенно заключили меня в объятья, Кан хлопнул по плечу, а Генри, мой друг, а не начальник К., пожал руку. Ощущение такое нелепое, мне ведь ничто не грозило, я немного простыл и устал, с кем не бывает... Но я стоял среди них и не мог отыскать слова, чтобы объяснить, насколько счастлив видеть каждого, чувствовать их сердца совсем рядом, греться в участии. Они были моей семьёй, моими друзьями, всем, что у меня было...
Вошли Тома, Франчез и Паула. Музыканты почти хором осведомились, как я себя чувствую, а режиссёр ворчал, ведь им пришлось отменить репетицию, Лис наотрез отказалась сегодня работать, чтобы быть с другом, пока у того неприятности... "Если быть рядом с каждым, у кого неприятности, вечности не хватит", - буркнул Тома и через секунду сунул мне коробку конфет с коньяком и открыткой-пожеланием скорейшего выздоровления.
И я понял, наконец, сердцем, а не разумом, что одиночества больше нет. Моему бедному растерзанному разуму больше не требовалось стоять передо мной на коленях и умолять поверить, выслушать, хотя бы успокоиться... Я видел сам, как много добрых рук мне готовы помочь, видел взгляды, в которых ещё горела смутная тревога за меня.
- Теперь всё будет хорошо, - произнёс я. И зачем-то быстро взглянул вверх. Никто не обратил внимания. Нам это и не было нужно, Лэйла, мы поняли друг друга без слов. Я отпустил тебя. Это значит, мы теперь всегда будем вместе.
____
20) Утверждение Иисуса.
21) Строка из стиха Леонида Филатова.
22) Названия стихотворения и в целом сборника стихов Андрея Макаревича.
____
XXXIII
- Ну, значит, договорились! - Франчез даже раскраснелся от волнения. - Едем на рыбалку. Втроём! Кан, я, ты, и тогда...
- Неужели, чтобы с тобой поступали честно, нужно дорасти до шестидесяти лет! - Тони совершил ещё одну попытку напроситься с нами. Но Джорджиана уже твёрдо запретила ему это дело, ссылаясь на то, что в лодке слишком мало места нам всем, а Тони неважно плавает.
- Одного не понимаю, куда запропастился Паверо? - пожала плечами Лис, целуя меня на прощанье в щёку. - И Патриция... Ты ведь с ними вчера пропадал? И где вас носило... Ты уверен, что им повезло не меньше, и никто не заболел?
- Я им ещё не звонил, но скоро всё узнаю.
Повозившись ещё какое-то время, гости ушли. Я не позволил Джорджиане прибираться и мыть посуду, взял это в свои руки. Я также вовремя заметил, что Тони опасается, как бы мать не заставила его помогать мне, поэтому счёл своим долгом отослать его в магазин за рамой для картины. Но спустя пару минут Тони примчался из моей комнаты.
- Я хотел измерить портрет, а он куда-то пропал, - растерянно сказал он.
- Вот периметр. - Я сунул ему бумажку с параметрами картины. Тони умчался.
- Неужели это недоразумение из-за картины, - вздохнула Джорджиана. - Вы ведь не попали в историю, господин Клод?
- К счастью, а может, к сожалению, нет. Но картину-то я волей-неволей скоро увижу опять. Пора дать о себе знать... вот только покончу с этими чашками с пристывшей заваркой.
*
У Патриции на чердаке телефона не было, так что я звонил доктору. Паверо договорился о встрече в парке, в уже знакомом мне кафе под деревьями, подле танцующих печальных клоунов. Мы заказали кофе, то, что здесь удавалось лучше всего. И я рассказал, что происходило в городе с тех пор, как доктор уехал, но вынужден был лишь передавать события, объяснить поведение Патриции я не мог.
- ...Мы говорили, несли всякие глупости. Я со всем соглашался, лишь бы она унялась. И тут она уснула.
И я замолчал, ожидая, что теперь доктор сам начнёт мне всё объяснять - что, в конце концов, творится с Патрицией? Но Паверо лишь вздохнул и сказал, что я всё сделал как надо.
- Господин Клод, поймите меня правильно, - сказал доктор (обычно в силу профессии он был более сдержан, а сейчас его голос зазвучал как-то особенно убедительно, выразительно, даже заискивающе). - Я хотел бы поговорить о вас, Патриции и Генри. Я ничего не имею против господина К., но если бы Патриция предпочла вас, я был бы лишь рад - вы гораздо больше друг другу подходите. Правда, Клод, не смейтесь, вы не знаете её истории. Если бы вы знали...
- Ну? - резко обернулся я к нему. Во мне клокотало раздражение. - Я сбился со счёта, сколько раз мне уже сказали: ты не знаешь! Я ничего не знаю и не понимаю, и виноват в этом, конечно, я один! Ну так помогите мне... научите, что я должен делать, чтобы понять; расскажите мне то, чего я не знаю!
Доктор (чёрт бы его подрал за его профессиональную привычку сладковато-сочувствующе улыбаться) вздохнул и произнёс:
- Она сумасшедшая.
Я слышал это ещё чаще, чем "вы не знаете", поэтому доверчиво стал ждать более развёрнутого продолжения. Но доктор молчал, ожидая в свою очередь, пока до меня дойдёт.
- Это всё?
- Вы меня не поняли, господин Клод. Она сошла с ума. Это неопровержимый медицинский факт, занесённый в историю болезни. - Он сделал краткую паузу, чтобы сказанное успело уложиться в голове. - От одиночества, если говорить понятным человеческим языком. Психолог объяснял бы то же самое дольше и научнее.
Мне снова потребовалась минута.
- Она больна? Но, зная это, вы ничего не предприняли? Не упекли её в дом для душевнобольных? Не приставили к ней этих убивающих одним своим видом сиделок?
- А, вы поняли наконец меня?
- Да куда уж мне!.. - попытался вспылить я, но он не позволил:
- Самое сложное позади! Я ведь не знал, какой будет ваша реакция. Итак... Патриция безумна. Вот, как это произошло. Она всегда была художницей и, можете мне поверить, до того, как это случилось, подавала большие надежды. Больше всего ей нравилось рисовать людей - в полный рост или одни только лица, добиваясь мельчайшего сходства во всём или изображая какие-то таинственные жутковатые карикатуры.
Тогда она только вышла на свободу из детского дома. Мерзкое место! Разумеется, вниманием и теплом человеческих сердец особенно избалована не была. Ей казалось, что если она только шаг сделает за ограду, не пускавшую ей во внешний мир, мгновенно прекратятся и несправедливость, и постоянное одиночество, и жестокость, и явившаяся из нищеты алчность. Но оказалось, что в большом мире, где много людей, всего этого также предостаточно. Люди вообще мало чем отличались друг от друга. Особенно если видели перед собой такого беззащитного взрослого, как Патриция, оставшуюся ребёнком.
После того, как её, шедшую к ним ко всем с распахнутой настежь душой, привели в недоумение грубостью, равнодушием и смехом над тем, что она не считала смешным, Патриция заперлась на чердаке со своими красками и холстами. Она всё ещё была не прочь стать одной из людей, которые казались ей такими странными и предсказуемыми, разными и похожими, интересными и скучными, но неизменно дающими пищу для долгих размышлений. Теперь они стали для неё лишь предметом наблюдения, как персонажи кино на большом экране жизни. Она стала осторожной инстинктивно, даже не догадываясь об этом. Она больше не спешила поделиться с первым встречным самым сокровенным и радостным: о, наконец, у неё появились деньги, и она купила всё необходимое, чтобы готовить вафли в своей крохотной комнатушке...
- Вафли! - не сдержал я возгласа, так много для меня значила эта мелочь: она часто готовила вафли при мне и всегда этим простодушно хвасталась. Доктор снова понимающе и на сей раз грустно улыбнулся и продолжал:
- Да, эти совершенно детские восторги она стала приберегать для своего одиночества. Первые встречные не желали отвечать на её доверчивость откровенностью и просто смеялись или приходили в странную неловкость. Патриция не могла бы сформулировать точно, почему, но ей это не нравилось...
Доктор закатил глаза.
- Но, как человек, по природе своей более чем общительный, она нашла себе других друзей, очень похожих на людей. Их и не могло быть без этих людей. То, что Патриция знала об обитателях городка, за которыми наблюдала с высоты пятого этажа, зачастую больше, чем они сами знали о себе и друг о друге, позволило ей приняться ей за портретную живопись. Чердак превратился в галерею. Для Патриции это была единственная и единственно приемлемая семья. Она умела рассмотреть в самых отрицательных персонажах жизни-кино светлые стороны и умело изображала их такими, какими видела лишь она - она рисовала, не ведая, что творит. Её мир был истинным и к тому же более хорошим, чем привыкли его видеть мы. Она сочиняла продолжительные беседы со своей неподвижной живописной компанией - такие, какие она когда-то хотела провести с оригиналами. Но оригиналы копошились по душным улицам, дворам, магазинам, бормоча разные глупости. А Патриция неустанно вводила в свой мистичный круг всё новые изумительные портреты. Я, кстати, тоже был в её коллекции. Жаль, узнал об этом слишком поздно... от портрета мало что сохранилось. Итак, о чём я? Ах да...
Доктор сделал несколько тяжёлых вздохов, как перед прыжком в воду с большой высоты. Он больше не смотрел на меня, он смотрел в окно - на луну, близящуюся к зениту.
- До сих пор Патриция рисовала только с настоящих людей. Это не давало её воображению должной свободы, высоты полёта. Она не могла приписать тому или иному изображению черты характера или внешности, которых совершенно не наблюдалось в настоящих людях, так как это была бы ложь, которую она терпеть не могла. И тут ей пришла в голову идея - странная поначалу для неё самой, потому что она этим никогда не занималась. {В этот момент сцена (если это однажды будет переведено в режим пьесы) освещена надвое - реальность Клода и доктора и прошлое Патриции и её чердака (доктор должен быть очень выразительным именно в этой сцене, вопреки остальным сценам, где он более сдержан в силу профессии)} Патриция впервые решила нарисовать человека, которого никогда не видела, который не рождался на этом свете. Сочинить. Из головы выкинуть. Придать ощутимую видимую форму созревшему в воображении СОВЕРШЕННОМУ образу.
Она была так потрясена и захвачена новой работой, что стала проводить около портрета вымышленного, но в остальном идеального, лучшего друга почти всё своё время. В её глазах светились сначала лишь страх и любопытство - чувства, в детях неизбежные и неразлучные. Затем, с каждым более-менее определяющим штрихом, в ней возникла сосредоточенность и серьёзность. Она час от часа взрослела, глядя в бездонные чёрные глаза этого незнакомца, которого невозможно было встретить на улице, о котором она ничего не знала. А незнание вело вот к чему. Человек на портрете был напрочь лишён смешных или раздражающих недостатков, зато таил в своём чуть снисходительном молчании тьму скрытых достоинств и талантов. Он не мог ошибаться. Патриция не замечала, как сходит с ума, ей хотелось бежать, но она пристывала к месту; ей становилось одновременно жарко и холодно; она и дрожала, и пот катился по её холодному лбу. С обожанием и ужасом она заканчивала последние штрихи в этом образе прекрасного мужчины, этого полубога без страха и упрёка, бессмертного и неосязаемого как все боги, который не ставил её воображению никаких преград, которого она могла сочинить от начала до конца. Она могла сама решать, как он одевается в тот или иной день недели, могла сочинять ему привычки и вкус, события из его мнимого прошлого и робко заговаривать с ним о его настоящем и о взгляде на будущее. Она сочинила ему такую сложную и неуязвимую для стрел банального человеческого ухищрения душу, что ей самой стало тяжело находить с ним общий язык. Она очень боялась испортить с ним отношения.
Мало-помалу Патриция привыкла к его присутствию среди знакомой толпы рисованных лиц, стала говорить с ним раскованнее. И его надменность больше не вводила её в заблуждение: он умел быть и мягким - с теми, кто ему дорог, а всё прочее - просто такой нрав. Теперь Патриция забыла обо всём и жила одним только своим необычным другом, с каждым днём всё больше его узнавая и привязываясь к нему. И он, кажется, тоже уже всё больше задвигал свою гордость, он искренне полюбил свою создательницу...
- Погодите, погодите! Я что-то... чувствую себя окончательным психом. Картина полюбила Патрицию?
- Могу вас в этом заверить, господин Клод.
- Вы... вы, доктор, просто сама невозмутимость. А между тем говорите мне, что... Льюис...
- Да, она назвала его именно так. Какое неподходящее имя для такого, как он, правда? Но Патриции очень нравились два Льюиса, два её старых друга ещё с детского дома - Клайв Стэплз Льюис и Клайв Льюис Кэролл, авторы "Нарнии" и "Алисы в Стране Чудес".
- Скороговорка, похожая на бред.
- Не исключено. - Итак, портрет этот был изумителен во всех смыслах. Это был настоящий шедевр, новая Джоконда в мужском обличии. Именно так заявил человек, сдававший Патриции чердак, и организовал выставку всех её работ. Девушка почти ничего не могла с этим поделать, её слабые возражения и опасения не были услышаны. К тому же выставка стала пользоваться успехом. Люди приходили, узнавали себя, платили деньги и возвращались не единожды. Картины давно начали бы скупать, но хозяину казалось это недостаточно выгодным. Выгоднее, считал он, писать портреты на заказ. Так у Патриции появилась работа. Часть заработанных денег она отдавала хозяину в качестве платы за проживание, за которое она и так уже много задолжала. Она была рада писать, несмотря на неприязнь к заказному творчеству, лишь бы хозяин не принудил её вывесить главное её сокровище - портрет Льюиса. Именно его она запрятала и сказала хозяину, что случайно испортила его свечёй, и он больше не годится для показа. Хозяин был в негодовании, но поделать ничего не мог.
Я чувствовал, как во мне поднимается буря. Цунами, тайфун. До меня вдруг дошло, с чем я равнял свою Лэйлу. С красками на холсте. С рожицей, намалёванной глупым ребёнком. А ведь я считал потерю Патриции такой же тяжёлой, как и моя... быть может, даже тяжелее, ведь воображение могло вволю разрисовать то, о чём я почти ничего не знал...
- Клод, вы меня ещё слышите?
Я работал над последним наброском и говорил: вот новый портрет Льюиса... Нет, это и был САМ ЛЬЮИС!
- Клод!
- Да, друг мой, - сквозь зубы отвечал я, - продолжайте, пожалуйста. Сдаётся мне, рассказ ваш близится к трагичному концу.
- Верно. Трагичному и глупому. Как конец Ромео и Джульетты. Ничего печальнее и глупее их смерти просто выдумать нельзя.
Я разразился ужасным смехом.
- Что случилось с этим очаровательным Льюисом? Хозяин нашёл его и продал?
- Нашёл, но продать не успел. Патриция в последний момент выкрала портрет и попыталась бежать с ним.
- С портретом?
- С портретом.
Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Мне хотелось продолжать хохотать и одновременно вдарить по чему-нибудь большому и твёрдому, от чего будет много шума.
- Генри, тот самый, который теперь стал её женихом, был тем покупателем. Наутро, не обнаружив ни художницы, ни её работы, он отправил на поиски своих людей. Патрицию быстро отыскали. От дождливой ночи, которую Патриция провела без сна, недостаточно плотно защищённый портрет на сей раз в действительности пришёл в негодность. Генри хороший человек, он не мог знать, что произошло. Не понял он и причины безумия и отрешённости Патриции. Он даже не понял, что она безумна. И сжёг мокрый портрет. С того самого дня, интуитивно чувствуя себя виноватым, толком не понимая, в чём, он стал с ней неразлучен. В конце концов он сделал ей предложение, которое она равнодушно приняла, видимо, даже не услышав, о чём он её спрашивает.
Я схватил чашку с кофе и едва не запустил её в дерево, но встретился глазами с нарисованной усмешкой Печального Клоуна.
- На это нельзя обижаться, ведь она больна! - воскликнул я, почему-то обращаясь к нему. - Но это и простить невозможно!
Клоун нахмурился и отвернулся, а Паверо ни с того ни с сего начал строго меня отчитывать:
- Чем прощать, лучше бы взглянул, в силах ли ты простить себя за то, что ничего не видишь вокруг.
Да, смеялся я над собой: она обманула тебя, Клод, ты зол? Она не в своём уме! А я... я ведь стал лучше с появлением Патриции, разве нет? Неужели я этого не замечаю? Ты снова стал жив... Весь запас любви к дочери ты, наконец, смог направить на другого человека, из плоти и крови, а Патриция заслуживает такую любовь, как твоя. Она многое вынесла, эта девочка. А ты, Клод, не желаешь этого понимать!
Тяжело дыша, я вспомнил её жуткие рисунки мелом. Тогда, склонившись над тротуаром, она только что изменила волосы, сделала их неровными (стригла криво, небрежно, как топором - сама, перед зеркалом в коридоре), и они свисали, закрыв лицо и частично плечи. Тогда она была похожа на маленькую девочку, и мне, помню, кололо грудь: вылитая Лэйла, если бы ещё светлые волосы...
- Вы прячете в её больничной карте фотографии. Что там?
- Примерно то же самое, что здесь, - неожиданно покладисто, без возражений, доктор указал на карманную копию портрета Льюиса. - Это копия с твоей работы, которая теперь стоит на каминной полке. А вот это... - Он вынул фотокарточку, - её отец. Её тайна. Ключ к её настоящей семье и тому детству, которое, слава Богу, её болезнь позволила ей забыть.
- Она что же, ещё и не та, за кого себя выдаёт? Про неё сериал можно снимать, женщины зрелого возраста будут рыдать у экранов.
- Почему же сериал, обычная история. Мать "точно не установлена", кажется, она болела какой-то неприятной болезнью, которая и убила её. А отец не желал ничего знать о своём ребёнке, иногда только присылал деньги в детский дом. - Паверо проникновенно смотрел прямо на меня. - Я никогда не встречал такого человека, как Патриция Сфинкс. Я не просто не имею права, я не хочу лишиться её. Я ей необходим, я её друг. А вы, Клод? Вы, один из немногих, кто не счёл её сумасшедшей?
Я снова взглянул на Печального Клоуна. Он станцевал что-то несусветное, после чего встал на руки и придурковато захихикал.
- Вы должны меня правильно понять, - сказал доктор. - Я знаю лишь самое очевидное. Я знаю, что у Патриции Сфинкс печальная болезнь психики, но совсем не опасная. Она всего лишь буквально воспринимает некоторые вещи, предметы, слова... Книги или песни, например. Образное выражение. Всё зависит от её настроения, состояния в данный момент... Это сложно объяснить, но если однажды поймёшь, всё становится очень просто. Тот Льюис, о котором вам столько сказано, чистейшей воды ложь, но она не считает это ложью, и она не обманывала вас, рассказывая историю своей короткой жизни. Вернее сказать, это её сказка, выдумка и мечта. Она рассказывала мне, как запиралась на чердаке, где стояли её краски и холсты, проводя около несуществующего лица все ночи напролёт. Патриция говорила, что с ним ей легче и интереснее, чем с настоящими людьми. Постепенно её реальная жизнь начала казаться ей фантазией, причём "на редкость глупой фантазией", как она говорила, а портрет Льюиса стал для неё самым естественным и живым. Окрестив безмолвного друга именем, наделив его характером, вкусом, привычками, она уже спорила с ним и ссорилась. Я сам был растроган, когда слушал исповедь о том, как она проснулась однажды посреди ночи, в тревоге, заплаканная, и бежала к портрету - мириться, просить его прощения и обещать, что впредь такое не повторится... С вами всё в порядке, господин Клод?
- Я должен понять вас, но не понимаю, - сбиваясь, проговорил я. - Вы говорите так, будто говорите серьёзно... Мне говорили "Патриция сошла с ума" настолько часто, что я привык относиться к таким словам не иначе, как со смехом и, если не помогает, с угрозой.
Я прислонился к спинке стула, схватил себя за чёлку обеими руками. Потерзав несколько секунд волосы, я произнёс:
- Так вот в чём дело.
- Теперь моя очередь спрашивать, известно ли вам что-нибудь?
- Да... Доктор, друг, я должен был раньше говорить с вами о ней, в такой истории не может быть незначительных мелочей... Но ведь я не знал, не подозревал даже, что она... больна...
- Прежде всего она больна не так страшно, как больно современное общество в массе. В чём дело?
Один за другим нюансы вспыхивали в моём мозгу, зрачки становились шире. Я мог только руками махать, настолько потрясение ещё не улеглось во мне. Портрет Льюиса был уничтожен - водой и огнём. А наш последний разговор? "Неужели вы тоже мне только кажетесь!" Нет, она сознавала, что Льюис не существовал, но боялась, что я - тоже, что я такой же как он, фантазия...
Я стал перечислять мои многочисленные встречи со Сфинксом, о которых раньше никому не рассказывал.
- Скажите, доктор, а вы сами-то как с ней познакомились? - спросил я под конец.
- Когда Льюиса не стало, Генри обратился ко мне за профессиональной помощью, и Патриция оказалась под моим наблюдением.
- Вот почему она плакала ночами и звала меня! Доктор, она ведь так и говорила... "Восстанови его..." Доктор, что со мной было? Почему я ничего не замечал? Она говорила не о сердце, не о душе... она хотела, чтобы я написал Льюиса заново. Она столько мне о нём рассказывала, чтобы я лучше понял, что должно быть в этом лице! Она не потерпела бы ошибки в... в нём. И теперь мне, наконец, ясна эта детская ярость, когда она кричала: это не он, это не его взгляд, это ТВОИ глаза... Она постоянно повторяла, что боится, что я нападу на чьё-то королевство.
- Она говорила иносказательно... про трон. Сначала сама попросила помощи, потом поздно поняла, что вы в силах свергнуть с трона, расположенного в её сердце, Льюиса!
Истина доходила до меня не скоро, сквозь меня словно проходил и проходил электрический ток, то и дело застревая, производя замыкание. Доктор с мрачным торжеством смотрел на мою растерянность.
- Хорошо, что она ничего не сделала с новым портретом, - сказал он.
- Быть, может, только собиралась...
- Пустяки. Раз этого не случилось сразу, вы действительно значительно пошатнули трон, доселе стоявший очень крепко.
XXXIV
Лис, Франчез и Паула пели и играли, сердце радовалось слушать их, так что Кан, Генри и Тома скоро организовали сумасшедший по своему размаху концерт. Я никогда ещё не сидел в первом ряду. Впервые мне предложили увидеть сцену как на ладони и, что было ещё более непривычно, не заплатить за это ни гроша.
- Почётные гости не те, у кого толстые кошельки, - смеялась Лис, - а те, кто продолжал верить в нас и нашу музыку до конца.
- Почему бы нам не пригласить Патрицию? - проговорила Паула, бегло репетируя одной рукой мелодию новой песни. - Она всегда такая грустная, а в концерте будет несколько песен, отчасти с ней связанных, и...
- Я думаю, Клод захочет пригласить её лично, - безаппеляционно заявила Лис. - Тем более, что одна песня не связана, а написана специально для неё. Получилось бы глупо, если бы услышали все, кроме музы.
Муза Патриция была настоящая, а Лис была настоящей лисой. А мне теперь ничего не оставалось, кроме как отправиться в гости на чердак, хоть я там не был с той самой памятной ночи.
Я столкнулся с ней в дверях. Она была одета в плащ, что был на ней, когда я впервые её увидел. Несколько секунд Патриция задумчиво смотрела на меня и наконец печально улыбнулась.
- Вы хотели что-то сказать, господин Клод?
- Да уж, нам есть, о чём поговорить, - зачем-то выпалил я, запыхавшись от бега по лестнице. Болван, ведь надо было просто пригласить её на концерт...
- Я надеялась, Парис всё вам обо мне расскажет... - Она чуть нахмурилась. - Ведь я больна, друг мой. Не знаю точно, чем, но это, похоже, что-то отвратительное. Люди так странно ко мне относятся!
- Но не я. - Я бережено поцеловал кончики её пальцев. Сегодня она надела перчатки, вкус искусственной кожи ещё несколько секунд оставался на губах. - Паверо мне всё рассказал. Я пришёл не спрашивать, просто пришёл к вам.
- Только не объясняйте мне, чем я больна. Всё равно я не пойму. Знаете, Клод, проводите меня.
Мы пошли рядом, я не спрашивал, куда мы направляемся.
- Я ведь так и не попросила у вас прощения. Когда вы говорили со мной о Лэйле, я говорила о Льюисе... Не подумайте, что я не сочувствовала вам.
- Я знаю. Я же говорил, что понял вас.
- Вы мало знаете обо мне.
- Я вас понял.
- Как я могу этому верить! - Но её рука благодарно сжалась на моём локте. - Однажды вы уже преподали мне урок, как нужно держать себя. Правда, вы говорили о мужчинах, но чем мы хуже мужчин? Постараюсь придерживаться ваших наставлений и не ждать простодушия от людей, как поступала раньше. Ну что, довольны вы мной теперь? Начинаю ли я понимать...
- Паверо будет в восторге! - улыбнулся я и, налюбовавшись её обиженным взглядом, пояснил: - А мне вы ничего не должны были доказывать. Я вас и так ужасно люблю!
Она остановилась, с укоризной заглянула мне в глаза, потом поняла, что я не издеваюсь. И тоже улыбнулась. И провела рукой по моим волосам. И поцеловала в щёку, хоть на нас снова "могли неправильно понять".
- Ну что ж, спасибо, дальше я сама, - сказала Патриция, когда мы оказались около городской больницы.
- Пойдёте со мной на концерт завтра?
- Надеюсь... - Она виновато обернулась на больницу, как бы извиняясь за спешку. - Ваша картина восхитительна.
- В самом деле? - опешил я. - А мне она не нравится. Я был уверен, что она и вам не очень...
- Вы ошиблись. Этот ваш портрет стоит всех моих глупых карикатур. У вас это человек, а у меня иллюзии, тени... Ну, я должна идти, господин Клод, спасибо ещё раз!
Я обычно не оборачивался, когда от кого-то уходил, но сейчас изменил этой привычке. И увидел, что она не пошла дальше, куда-нибудь во дворы, а вошла в здание больницы. Интересно, зачем? Если она хотела навестить Паверо, так бы и сказала.
*
А тем же вечером доктор позвонил мне и спросил, приду ли я сегодня навестить пациентку. Через полчаса я был в её палате и ничего ровным счётом не соображал. Патриция лежала на больничной койке, спокойная, будто только что проснувшись утром в воскресенье.
- Ну вот, снова вам с Парисом тревожиться из-за меня...
- Меня сложно потревожить, Патриция, - произнёс я ровно. - Что с вами случилось?
- Врач нашёл болезнь сердца. Сказал, меньше переживать надо. А я чувствую себя не больной, а усталой.
- Это и есть симптом.
- А ещё мне горько, что я не могу пойти на концерт Лис и ребят.
- Я останусь с вами, вам не будет скучно. Будем говорить или молчать, или хотите я вам вслух почитаю, вы же любите книги, значит, и я должен научиться с ними усидчивости...
- Что вы говорите! вы не можете не пойти.
- Да поймите вы, - мягко сказал я, - что мы с вами уже "на семи ветрах", уже нездешние, уже идём к той хрустальной горе, на вершине которой считает дни до нашего возвращения печальный мудрый Бог. И в этом нет ничего страшного. Так будем же держаться вместе.
- И вы хотите, чтобы Бог так и не позволил вам дойти до вершины? - строго спросила она меня и привстала. - Лэйла будет просить за вас, Клод, и я тоже. Но пока вы не поймёте, насколько гибельны для вас попытки совершить что-то вопреки судьбе и спор с истиной... Клод, вы можете мне не верить. Я знаю, несчастья делают людей слабее и жёстче. Но вы всегда можете просить о помощи. Я ваш друг и хочу помочь вам. Идите на концерт.
- Избавьте сначала от проблем саму себя, - начал я терять терпение. - Вас послушать, так все люди прокляты от рождения. В таком случае, может ли проклятый спасти проклятого? Я остаюсь! Это всего лишь концерт.
- Проклятый может спасти проклятого, только это дело не одной минуты. Клод, неужели вы не понимаете... а ведь вы сами - доказательство моих слов. - Она запустила ладонь в разметавшиеся волосы. - Человек может отдать другому человеку лишь свою жизнь. Всю жизнь, слышите? Только так можно помочь человеку бороться с проклятием. Проблема не решается одним ударом, это не гордиев узел. - И вдруг я увидел её слёзы. - Нет и не было никакого Льюиса, - произнесла Патриция. - Была только тёмная ночь, ревущий поток людей на улице, зрительные залы, грохот аранжировок, Генри, снова люди, но уже в пышных костюмах, затем освещённые магистрали... Потом я бежала, как и вы. И наступила давящая тишина и одиночество. А потом... - Её пальцы ускользнули и погладили мою небритую щёку. - Потом пришли вы.
Я не лгал, когда говорил, что понимаю, что она хочет слышать. А теперь я понял, что не обязательно в это верить, чувствовать это, но необходимо произнести это вслух, чтобы смог поверить и почувствовать кто-то другой... Я понял, что в этом уже была однажды моя ошибка! Если бы я понял это раньше, возможно, не потерял бы...
- Мир слишком велик, чтобы сделать хорошо и светло повсюду, да. Но в нём есть много прекрасного, есть острова... Честное слово, Патриция, есть. И я не прощу себе, если снова не успею объяснить этого.
Я говорил совершенно спокойно, хотя весь похолодел, а внутри бушевала буря. Я взял её горячие руки и прижал к своим губам.
- Вы говорите, что можно отдать жизнь... Я готов. Сомневайтесь в чём хотите, в небе, в людях, в гениальности, в картинах, но не сомневайтесь больше во мне. Я остаюсь... и дело не только в концерте. Я остаюсь на всю жизнь. С тобой, Патриция.
XXXV
Никаких концертов, говорил врач. И Патриция соглашалась: какие могут быть концерты, если не позволяет здоровье? Паверо слушал это и хмурился всё больше.
- В какое учебное заведение ты хочешь поступить, когда тебя выпишут? - спросил он.
- Наверное, на факультет, связанный с живописью, - сказала Сфинкс. - На дизайнера или... или даже гримёра! (Думаю, она вспомнила о клоунах.) Но я ещё ничего точно не решила. Мне кажется, та моя болезнь... которая не сердце... психическое расстройство? Разве можно начинать новую жизнь, когда осталось столько недостатков из прошлой?
- Неприятности будут всегда, - отрезал Паверо. - Болезни, недруги, недовольство собой и другими, неподходящая погода или чья-то глупость, но нельзя же откладывать жизнь. Совершенствуйся, непременно совершенствуйся, но не забывай жить.
Когда мы вышли из здания больницы, он сурово заявил: "Нельзя этому больше потакать". И самое интересное, что я именно тем и собирался заняться, что не позволять Патриции плыть по течению. Но начать решил, впрочем, с концерта... Здесь всё зависело целиком и полностью от меня, Патриция ничего не должна была знать.
И вот, я вернулся вечером следующего дня. Это значило, что я не пойду слушать группу и остаюсь со Сфинксом, как и собирался. Я принёс ей яркие цветы - фиолетовые нарциссы, тёмные-тёмные, с белыми прожилками, с причудливым узором. Небо за окном разливалось винно-алой кровью. Солнце только что скрылось, а луна ещё едва вынырнула из своего убежища. Вот понимал я эту луну, прекрасно понимал. И умудрялся при этом напрочь не понимать некоторых законов жизни...
- Я видел Печального Клоуна, - проговорил я. - Сегодня без грима и не в парке. Он стоял в булочной и покупал кренделя с маком.
- Для своих мальчишек, - улыбнулась Патриция. - Знаешь, у него два сына. Сластёны оба.
Она потянулась к шву на руке. Врачам пришлось сделать это вмешательство, так как ночью Патриции стало плохо. Я остановил её руку.
- Нельзя чесать. Сказали тебе, ранка раскроется. - А сам всё поглядывал в окно. Ну где же они?..
- Что это, Клод? - Патриция указала на клочок бумаги, торчащий у меня из кармана. Я улыбнулся и спрятал клочок поглубже.
- Скоро узнаешь. Здесь небольшой секрет.
Она покладисто опустила голову. В который раз я замечал, что любопытство, иногда такое пытливое, внезапно сменяется в ней на нечто полностью противоположное. Заколдованное слово "секрет" не произвело на неё особого впечатления.
Но вот спустя некоторое время вдали послышалась музыка. Тогда я прервал наш разговор на полуслове, встал и подошёл к окну. Патриция молча ждала у моря погоды. И тут вместо ответа я тихо запел, поглядываю на таинственный клочок бумаги в кармане. ((на музыку "Sometimes i fell like skream" Deep Purple))
- Если ты сможешь спать, не засыпая, Патриция, ложись в тепло и слушай мой голос. Я могу рассказать сказку, грустную или смешную - тебе виднее, - пропел я.
Интересно, я стоял так, чтобы профиль казался выточенным из упавшего на меня лунного света и теней?
- Можно ли уйти и оставить записку с красивой подписью? Можно ли быть одному и то и дело снова видеть чьё-то лицо?
Какая она смешная, сидит и смотрит, замерла как ребёнок перед фокусником в цирке.
- Всегда и всюду искать одного и того же человека?.. Тебе нравится моя сказка, Патриция?
И тут мой голос с улицы подхватил могучий хор трёх голосов. По сути ничего особенного мы не спели. В двух словах речь шла о том, что ничто не поздно и никогда не поздно, что никто в этом мире не одинок. И даже если от неудач ты опускаешь руки, а весь мир убеждает, что ты создан для чего-то другого, скажи себе: я могу лучше, и стой до конца... А если сомневаешься и чего-то боишься, просто прыгни в темноту наугад и скажи "да" - тогда за мужество тебе воздастся.
- Можно ли винить меня за безрассудство? Мечта - самое честное чувство, я ничего не хочу больше знать. У тебя холодные руки, Патриция, так подай их мне... Внутри всё горит от быстрого бега, но разгорячённому лицу приятен холодный ветер. Неужели ошибка неисправима? Жизнь полыхает, поддерживая чуть теплящуюся веру. Пусть мечта ведёт нас, пусть она нас ведёт дальше и выше... Настанет час, и что-то отпустит тебя, и ты взлетишь дальше и выше.
Патриция приподнялась на локтях, собираясь подойти к окну. Но ей нельзя было вставать. Я как в тот раз у шапито взял её на руки - как маленького ребёнка - и усадил на подоконник. Там, снаружи, творилось что-то невообразимое. По крайней мере, я этого вообразить бы не смог, хоть сам подал такую идею. Под окнами больницы стояла толпа, в центре был пустой круг, отгороженный колонками и стойками, а в круге Паула, Франчез и Лис, с инструментами и микрофонами, а в здание тянулись длинные скрюченные провода.
Это была новая песня, Лис сочинила её сама, от начала и до конца. Это не был ремейк на известный хит или подкорректированный шлягер прежней группы, это была только её песня. Патриция раньше никогда не слышала её, но когда то и дело звучало её имя, она удивлённо оборачивалась ко мне, будто спрашивая: Патриция - это же обо мне?.. и радуясь: Патриция - это же я!..
- Отпусти сомнения и просто живи, - закончили певцы, и я вместе с ними. Толпа пришла с концерта, но теперь выросла втрое - кто не хочет повеселиться на бесплатном уличном торжестве, пусть и в честь сумасшедшего Сфинкса? По окончании песни эта толпа зашумела и ещё как!.. Кан, Паверо и Тома стояли здесь же и поздравляли друг друга неизвестно с чем.
Патриция сидела на подоконнике и, мелко подрагивая от ветра и радости, махала друзьям рукой.
- Они пришли сразу после концерта, - сказал я, пряча за спиной свёрток.
- Я вижу...
- Сфинкс, - позвал я и отдал подарок. Патриция сняла плотную коричневую бумагу и получила раму для портрета Льюиса, фотографию всех её друзей в специальной огранке и кольцо на цепочке. - Я не верю в силу предметов, - усмехнулся я, тронув кольцо. - Но эта вещь была мне дорога. Теперь оно твоё, ладно?
- Помнишь... всё связывает нас с тобой... - пробормотала она и надела цепочку на шею. Кольцо весело светилось от света ламп...
Вбежала Лис, со слезами на ресницах.
- Ты была великолепна! - Патриция соскочила, несмотря на мои протесты, и заключила подругу в объятья. - Ты просто... просто... чудо! Как тебе удалось, как вам всем удалось?..
- Это Клод придумал. Мы должны были только перенести аппаратуру, - проговорила Лис и всхлипнула - она была немного не в себе. - Клод, Патриция, ребята, знаете... Приходите на нашу с Каном свадьбу. Через две недели, во вторник. Хорошо?
The happy end.
P. S. Писала почти ровно год! Такая короткая рассказина получилась и столько времени заняла…
P. P. S. Ужасть просто!
Лунное эссе. Сфинкс безымянного города
© Copyright: Женя Царегородцева, 2012
Свидетельство о публикации №212020200213
Свидетельство о публикации №212020200213
Рецензии