Майю Лассила. Чухна. Иван или финско-русский сват

ЧУХНА

Иван или финско-русский сват

Майю Лассила

Впервые опубликовано (на финском языке) Акционерным издательским обществом «Книга» в 1915 году.


I.

Иван Иванов, веселый и безупречный сапожник, отправляется сватать вдову Дурнякину


По роду занятий Иван Иванович Иванов был веселым сапожником и в то же самое время истым христианином. Он был в возрасте, около пятидесяти, и что касается его носа, так тот отвечал всем тем требованиям, какие вообще можно предъявлять к этому украшению лица. Он, видишь, был красный на конце, умеренного размера, в комле мелкой картошкой или, правильнее, бульбочкой. Вдобавок был он пупырчатый: набитый крошечными бугорками как виноградная гроздь. Когда он к тому же очередным веселым праздничным днем засовывал еще бутылку вина, выпячивая карман штанов, и так снаряженный забавно прогуливался вдоль по деревенской улице, так даже требовательный зритель не мог бы в его облике и одежде найти никакого изъяна, никакого, который бы разбил общий тон картины.

И в довершение всего по семейному положению Иван был теперь еще и вдовец. Это отлично согласовалось с его забавным обличьем, его жениховым носом и всем прочим, особенно когда он уже успел подмигнуть вдове сапожника Дурнякина Аннушке. Не то чтобы он знал свою избранницу. Но когда старуха Беляева говорила о ней, что есть такая вдова, живет в селе Большие Пески, и есть у старушки еще и имущество, так он, Иван, сразу сообразил и сказал:

– Вот… Эта старушка для тебя, Иван Иванович, вот, – сказал он про себя и потянул дратву так резко, что вздрогнул.

Эта старуха Беляева она же все знала! Многим она, особенно вдовцам, поставляла старушек. В ее речах была надежда, особенно когда она сказала, что эта Дурнякина вдова ему подходящая, не сварливая и, особенно, так как есть еще имущество.

– Вот, Иван, Иванович… Вот кого тебе посватать, – продолжала ему повторять и расхваливать эта старуха Беляева. Так Иван Иванович теперь же шел свататься. У Беляевых сегодня не было вина, ни у хозяина, ни у других, а у него было. Он, значит, и зашел к ним с прощальной пирушкой и предложил им выпить. Эти Беляевы были сравнительно бедные, хотя и он не был чрезмерно богат.

– Вот и тебе, Андрей!.. Глоток тебе! – предложил он самому Беляеву. Тот отложил сапожничанье, поднял глаза, серьезно вздохнул и отхлебнул. – Спасибо! – поблагодарил он и вытер рукавом рот.

– Спасибо тебе, Иван Иванович! – повторил он и принялся за работу. Иван стоял весело, широко улыбался, сладко глотал из горлышка бутылки и все время смотрел, очень долго смотрел на Андрея. Намеревался, пожалуй, что-то радостное сказать.

– А, ну-ка а, – начал он вдруг и улыбнулся, – ну-ка а, Андрей, знаешь ли, куда я?.. Куда я иду? – Он смотрел на бутылку в ладони и улыбался все шире.

Андрей прервал сапожничанье, долго смотрел и тупил:

– Иван Иванович … ты?

– Жениться!.. Свататься! – известил тогда Иван, посмотрел по-прежнему, дал улыбке все также расширяться, отхлебнул разок и добавил в пояснение:

– Вот, на Дурнякиной вдове… Аннушке жениться.

Все его лицо было одной обширной улыбкой, и Беляев также смотрел совершенной тупицей, уставившись поверх него.

– Василия Дурнякина вдова?.. Я имею в виду, жениться на Анне Ивановне? – тупил он с сапожной работой на колене и смотрел, уставившись в бесконечность.

А пусть смотрит. Все шире улыбался Иван бутылке в ладони и, наконец, встряхнул головой к уху и мудро протянул:

– А-ааа!

Приятели, однако, и теперь все старались работать. Один из них выколачивал кожу, и другой напряженно протыкал шилом отверстия в подошве.

– Иван Иванович, ну? – все также испытывал уставившийся совершенной тупицей Андрей. – Я имею в виду, в жены думаешь? А?

– Ей, Богу! – поклялся улыбающийся Иван. И оттого стал, наконец, во всем как будто еще подвижнее. Из прежних же речей своей старухи и этот Андрей уже знал о деле, но взял и прикинулся, и начал как будто всерьез удивляться:

 – Братишка, ты! – удивлялся он, прикидываясь тупицей. – Я имею в виду, что?.. Ах ты, братишка, Иван Иванович! – обернул он вдруг похвалой.

И тот теперь также нравился Ивану, и он – жених от мудрой лести растягивает рот во все ширящейся улыбке:

– Аааа!..

Он выпил, отхлебывая, и продолжил:

– Значит, Андрей, … значит что, говорю тебе … что на Анне Федоровне … Дурнякиной вдове, значит, жениться.

Приятели постукивают, но сам Андрей не только. Тот теперь с серьезным видом врал: причитал в отсутствие своей старухи, как будто та даже словом не проговорилась ему о деле Ивана.

– Ах ты, старуха, каналья!.. Ах, эта башка … старуха эта мне … так ни словом и не прокололась! – внушал он.

А Иван был уже готов к отправлению, лишь прикрыл глаза, серьезно вздохнул, выпил, призвал Господню помощь и все такое и отправился, проговорив выходя:

– А вот, Андрей… Я имею в виду, что… Господи… А вот хорошо же, помоги Господи…

И он отправился с раздутым бутылкой карманом штанов и с этим неизгладимым носом – совершенным украшением улыбающегося лица. Так начал он забавно нажимать вдоль по деревенской улице, ведущей на дорогу в село Большие Пески.


II.

Иван встречает на дороге Юсси Ропотти из муоланского Перк-озера и получает его извозчиком. Их интересная беседа


Как было сказано, Иван не знал свою невесту иначе как по слухам. И не бывал он никогда в Больших Песках, хотя, правда, оттуда же родом были и Беляевы, и Осипова баба. Не оказался бы лишним извозчик на этом незнакомом  пути.

И ему, забавному и улыбающемуся при своем продвижении, встретился на этой дороге лошадник. Это был финн Юсси* Ропотти. Совсем недавно переехал сюда с финской стороны. Наверно приехал из города, раз уж грубый плоский кузовок четырехколесной тележки был пуст, и лошадь-кляча так устала. Из него, как видно направлявшегося в сторону Больших Песков, получится извозчик по сходной цене.

– Эй ты! Человек!.. Привет! – тотчас окликнул Иван Ропотти, который подвязывал свой обветшавший кузовок.

– Хях!** – Ропотти глупо посмотрел на него.

Но для Ивана это ничего не значило. Из произношения он сообразил, что Ропотти совершенно ясно не был русским; он подошел и полюбопытствовал:

– А, ну а ты … человек… Так что, какого народа ты будешь?

Ропотти смутился совсем как слабоумный, сплюнул, пососал трубку с коротким чубуком и прощупал:

– Как какого народа?.. Хях?

Иван Иванович уже нелепо разгорячился на мужика и напирал:

– А вот… Так что эстонского ли будешь?.. Или потом немец … чухна … поляк или латыш? А?

Он смотрел и упорствовал, кончик носа стал как покрасневшая картошка.

– Это, – Ропоти поковырял в ухе, плюнул и выпалил:

– Я, это, буду из-за границы… Финской границы.

Выяснилось! Уж от этакой тупости Иван испытал душевную муку и поднялся, передразнивая:

– Из Финляндии!.. Из-за границы Финляндии!

Важно и в уверенности познания мудрости он уже, поучая Ропотти, твердил, объяснял и напирал:

– Есть два народа: есть финны и есть чухонский народ… Вот!

Он поднял вертикальным знаком два пальца правой руки и показал:

– Вот два народа… Финский народ и чухонский народ… Так что, говорю тебе, того или другого ты? А?

И с теми вертикальными знаками-пальцами он все стоял, смотрел требовательно и ждал. Если бы он знал, что для Юсси Ропотти было разумнее говорить медленнее обыкновенного, и так же, как медлит приход лета в голодный год, так он выслушал бы и спросил бы, то, по крайней мере, узнал бы, что Ропотти – финн, и даже то, что финн и чухна это одно и то же. Но за счастливым недостатком разума не мог увидеть национальности по носу Ропотти, как видит градусы мороза на термометре, и потому приходилось Ивану все также напирать:

– А?.. Из какого народа ты?.. А?

И наконец-то проявил Ропотти свои национальные качества: привел ум в движение и растолковал:

– Я из этого… Как его, я бы сказал… Я родом из Муолы…*** Из деревни Перк-озеро**** из Муолы!

– Значит что ты не из Токсово?***** И ты не из Колпан?****** – начал просветляться от этого разум Ивана.

А Ропотти с прежней неуклюжестью курил и пытался растолковать:

– Из Токсово?.. Я не из Токсово, а из Перк-озера… Из муоланского Перк-озера этого Антти Ропотти брат… Старший брат этого Антти Ропотти, я имею в виду…

Теперь уже из-за тупости Ропотти разум пришел в беспорядок. Как про себя удивляясь, он развел руками, и, раздумывая, повторял:

– Муола да… Колпаны!.. Колпаны да Муола!.. Говорит!.. Растолкуй!.. Выяснилось, ну!

И вырвал он из кармана штанов бутылку, выпил, вытер свой рот рукавом и Ропотти поднес тоже:

– Вздрогни!.. Эх!

* * * * *

И тогда с помощью своей мудрости Ивану удалось еще получить национальные качества Ропотти, его запасы ума и энергичности, так что подошла плата за провоз и он на месте извозчика. И путь этому Ропотти был возле Больших Песков, хотя село, правда, была ему совсем незнакомо. Он из нее никого не знал.

– Валяй!.. Давай пошел! – скомандовал Иван, повернулся сесть на задок кузовка, уселся в нем спиной к лошади, свесил ноги, и повторил:

– В Большие Пески давай пошел!

И Ропотти подобрал вожжи, нукнул своей кляче, залез на передок кузовка и тронул клячу с места.

Так и поехали они, тряслись, добрые минуты молча, спиной друг к другу, и между ними пустой жалкий кузовок. Ехали, молчали. Иван думал о своем деле.

Но внезапно он оглянулся через плечо туда назад, лицом к вознице, и произнес:

– А, ну-ка а?.. Я имею в виду, знаешь ли ты, куда я?

– Хях?

Но тут, подмигнув, Иван высказал:

– Жениться!

Ропотти начал, проясняя это в своем разуме, слегка подергивать клячу вожжами, и теперь Иван продолжал, объясняясь:

– Дурнякина вдова… Аннушка, я имею в виду.

Ропотти пытался вожжами подгонять клячу и выговаривал ей.

– Ну а ты?.. Знаешь Аннушку? – продолжал Иван оттуда из-за спины. Ропотти растолковал, что он не знает.

– И я тоже нет, – кратко высказался тогда жених Иван, но скоро добавил:

– Но Беляева баба знает… Андрея Беляева баба, я имею в виду. Сапожника Андрея…

– Так … это… Как его… Того теперь … того Андрея… Сапожника Андрея того, – наобум попытался тогда перетолковать Ропотти. Откуда же он знал бы и Андрея.

– А-ааа! – долго, мудро и победно протянул тогда Иван. Ропотти тоже попытался что-то сказать, но тот не принял его в свою державу мудрости, это пришло его лето.

– Ну, теперь эта, – старался он: Эта теперь баба сапожника Андрея и… Прпох… Хях, синя!.. Эткё йуоксэ!******* – отбросил он, наконец, все старание и обернул свою речь бранью к лошади-кляче.

И этим он ведь помог. Иван, видишь, теперь вдруг нащупал другое дело и спросил туда за спину:

Ну, а лошадь эта?.. Я имею в виду, твоя ли будет собственная?.. А?

Ропотти согласился, но в то же самое время пояснил:

– Лошадь эта… Этого прежнего перк-озерского Торики … этого Хейкки Торики кобылы будет он жеребенок … этот мерин, но…

Он поговорил бы о деле довольно подробно, глубоко, если бы не потерял сознание, содержавшееся в его голове. Но оно обнаружилось опять. Поэтому приходилось лишь довольствоваться тем, как под конец толковать о лени мерина:

– Так как он … этот мерин, я имею в виду … в этом отношении из той близкой родни человека, что … любит еду и ненавидит работу…

– А-аааа! – протянул согласно своему обычаю мудро Иван, как понимающий в деле, и так продолжался путь. Ропотти оцепенел на своем передке, выполняя в то же самое время действительные исторические национальные задачи своего народа, которыми финский народ особенно обогащал человечество, т.е. курил, плевал и вытирал рукавом свой рот. Иван со своей стороны свесил ноги на задке, дав своему носу весело краснеть виноградными бульбочками; ленивая кляча с повозкой тащилась по направлению села Большие Пески.

Примечания:

* Jussi – Юсси от Johannes – Иоанн.

** h;h - а, как.

*** Пра;вдино (до 1948 Му;олаа, фин. Muolaa) — посёлок в Выборгском районе Ленинградской области. Входит в состав Красносельского сельского поселения. Название села Муолаа происходит от шведской королевской усадьбы Молагорд (швед. Malagеrd), находившейся у северной оконечности озера Муолаанъярви. С 1343 года в районе будущего села действовал Бригиттский монастырь.

**** Кирпи;чное (до 1948 Перк-ярви, фин. Perkj;rvi) — посёлок в Выборгском районе Ленинградской области. Входит в состав Красносельского сельского поселения. Бывшая финская деревня, до 1939 г. входила в состав волости Муолаа Выборгской губернии Финляндии. Название — от озера Перк-ярви, на южном берегу которого располагалась эта деревня. К концу XIX в. в деревне было 94 дома. В 1900 г. князь Салтыков основал здесь кирпичное и лесопильное производство, что дало толчок развитию деревни. От старого кирпичного завода происходит и нынешнее название посёлка.

***** То;ксово (фин. Toksova) — посёлок городского типа во Всеволожском районе Ленинградской области. Находится в 20 км к северу от Санкт-Петербурга. Является административным центром Токсовского городского поселения. Название происходит от финского «tuoksuva» — пахнущее, благоухающее. По результатам раскопок на территории поселка ученые пришли к выводу, что первобытные люди появились на токсовских землях около 10 тысяч лет назад. Первое письменное упоминание происходит в 1500 году, в «Переписной окладной книге Водской пятины» Новгородской земли, там упомянуты сразу четыре деревни под названием Токсово: «деревня Токсово», «деревня Токсово ж над озером над Токсовым», «деревня Токсово над Токсовым в конце» и «деревня Токсова у озера у Токсова». Первое картографическое упоминание — селение «Tocksova», происходит в 1580 году на «Карте Карелии, составленной после взятия Кексгольма».

****** Больши;е Колпа;ны (фин. Suuri-Kolppana) — деревня Гатчинского района Ленинградской области. Центр Большеколпанского сельского поселения. На карте 1770 года на месте Малых и Больших Колпан обозначено село Ко;лпино. Название «Колпаны» образовано от слова колп, что означает «водоплавающая птица». По-видимому, это название деревня получила от находящегося рядом Колпанского озера (называемого также в некоторых источниках озеро Колпано). Позже селение делится на две деревни — Большое Колпано и Малое Колпано.

******* H;h, sin;!… Etk; juokse! – А ты! Не побежишь ли!


III.

Умница Юсси Ропотти становится сватом Ивана, но ведет же его в неправильный дом


Через бутылку Иван и Ропотти стали хорошими друзьями еще до приезда в село Большие Пески. Даже такими хорошими, что Иван взял Ропотти своим сватом, особенно когда Ропотти объяснил памятные обычаи своей земли важные для свата в деле женитьбы. Итак, когда близ села группа встречных полупьяных большепесковцев, дребезжа гармонью, прошумела мимо, обозвав Ропотти чухной, так свесивший позади свои ноги Иван ответил им уже за Ропотти:

– Ну-ка, а ты сам!.. Собачий сын… Эх ты!

Те прошли, лишь шумели, горланили, и все пиликали гармони. Как за себя раздосадовался тогда Иван, свесившись там спиной:

– Чухной лается!... Собачья морда…

И совсем раздобревший вследствие этого оскорбления Ропотти он повернулся через плечо туда назад разъяснить:

Есть два народа: есть финский народ и чухонский народ и … русский народ есть третий народ, но… Ты не чухна, а финн… Настоящий финн… Вот!.. Понимаешь? А?

– Так… Это… Рууна…* Трпох! – повторял Ропотти и дергал своего мерина и мыслительные способности. Теперь Иван пояснял:

– Чухонец, вот, знает о том, что он – чухна, я имею в виду … его проклятие не то, что черт, а – перкеле!..** А у финна признак в свою очередь тот, что…

Но на этом уже закончилась его этнографическая мудрость, и пришлось спрашивать у Ропотти, оттуда из-за спины:

– А вот… Так что, какой есть признак у финна?..

– Хях?

Ропотти не имел ясности о своих собственных признаках, потолковал кое о чем и под конец предположил:

– Так что, это… Нет ничего… Этого признака нет никакого…

– Аааа! – протянул Иван, пупырчатый нос покраснел как бульбочка, и добавил, удивляясь и льстя народу Ропотти:

– Вот, тут тебе народ!.. И никакого признака нет… Вот, в тут тебе настоящий финский народ!

Но они уже приехали в село. Тут, проезжая мимо церкви, Иван перекрестился, и договорились, что Ропотти как сват пройдет по домам осведомиться, какой из них хибара сапожника Дурнякина. В это время Иван позаботится на дороге о лошади.

Ведь, правда, раз найдешь дом – найдешь и невесту в нем.

* * * * *

В селе Большие Пески было всех много как вообще в России. Сапожниками там тоже были многие, из них два по фамилии Дурнякин. Тот, логово которого искал Иван, разумеется, умер, раз уж старуха была вдовой, но другой Дурнякин жил и сапожничал; у него была еще жена по имени Анна, как была и у того умершего в свое время Дурнякина. К несчастью толковый и разумный мужик Ропотти попал в неправильный дом, в логово этого живого Дурнякина, узнал, что, правда, в нем сапожничал Дурнякин, и помчался к Ивану.

Но и в доме он уже успел объявить о приезде жениха, и оттого поднялась после его ухода суматоха. Дурнякины же эти были из этаких суматошных людей.

И теперь старуха, Аннушка, хлопотала о новом муже для Анны – вдовы недавно умершего сапожника Дурнякина, той, которую Иван был намерен сватать. Эта старуха всегда хоть у кого была свахой.

– Боже мой!.. Ведь только этот! – причитала и суетилась с уходом Ропотти Аннушка. Сам старик Дурнякин недоумевал об этом деле, прервал на минуту прибивать гвоздями подошву, посмотрел на свою жену и потом спросил:

– Сватать, сказал, пришел… Я имею в виду, кого сватать?

Но Аннушка второпях хлопотала тут и просто спросила:

– Как кого?.. Сватать, я имею в виду?

И так как старик все смотрел вопросительно, то она поперла:

– Как ты не знаешь того, что Аннушку! Куму… Анну Федоровну… Матвея Ивановича вдову я имею в виду.

– Ахаа, – почесал старик за ухом, продолжил забивать свои гвозди и проговорил:

– Значит, что все-таки не тебя … мою жену. Матвея Ивановича Дурнякина Аннушку, так переспросил…

Так как по имени он тоже был Матвей Иванович Дурнякин, совсем как и тот покойник, вдову которого разыскивал желающий любви Иван с помощью умника Ропотти.

Но Аннушка торопилась, спеша сообщить своей тезке вдове Аннушке, что теперь уже поймала она мужика в мережу. Ткань на юбку и даже святой образ Иоанна Чудотворца эта вдова обещала ей, если получится найти подходящего мужика.

* * * * *

И та вдова Аннушка тоже очень обрадовалась, услышав от свахи-Аннушки о деле, что есть жених. И сваха-Аннушка со своей стороны тут второпях пыталась прояснить дело о женихе и его приезде.

– Вот, – объясняла она, нахваливая, – вот, пришла чухна… Не какая-то колпанская чухна или токсовская, а совсем настоящая чухна, финская чухна!

– Боже мой! – воскликнула вдова Аннушка.

– Та-ак!.. Клянусь тебе, что настоящая финская чухна! – напирала сваха-Аннушка и повторяла, разъясняя:

– В избу приходит, чухна … пьет из ушата … плюется … курит табак … рот вытирает … рукавом рот вытирает …

А вдова прямо-таки размякла:

– Что ж из того, если будет и чухна…

Она представила жениха чухной и упрямо продолжала:

– Вот, смотри… У Натальи Александровны муж тоже чухна.

– Да… – только и вставила сваха, и вдова Аннушка продолжала суетиться, расхваливая:

– И, вот, Андрей Пипотти тоже чухна … настоящая колпанская чухна, но все же мужчина.

И она даже воодушевилась, объясняя про Пипотти.

– И свою старуху Пипотти, Андрей этот, вообще не бьет … особенно не пьет… Добрый, и если его сравнивать, как русский … настоящий русский.

Она уже пыталась подготовиться к положению невесты. И юбки эти нужно было поменять на чистые, и, кстати же, нарядиться. В этой своей суете она все-таки еще подробнее у свахи-Аннушки выспрашивала об этом предполагаемом чухонском женихе:

– И как же он сказал? … чухна, я имею в виду?

– Вот, сказал, – сваха-Аннушка лузгала подсолнуховые семечки и продолжала:

– Сказал вот: спросил, здесь ли Дурнякина Аннушка живет?.. Сапожника Матвея Ивановича Аннушка, я имею в виду, спрашивает, живет?

Воодушевившись, она продолжала:

– На это отвечаю: жи-вет, отвечаю, и он тут: плюется, вытирается, курит и, вот, говорит: жених, говорит… Иван Иванович, сапожник, говорит, женихом приехал. А я, сказывает о самом себе, я имею в виду, чухна сказывает, а я ему, Ивану Ивановичу буду сватом, сказывает.

– Боже мой!.. Сватом! – запричитала вдова-Аннушка и посетовала:

– И я, глупая, подумала, что он женихом!

– Нет… Сватом… Ивана Ивановича сватом, – поправила сваха-Аннушка и поперла:

– Так что, разумею, русский … православный русский, а вовсе не чухна… Жених этот твой!

– Боже мой!.. Боже мой! – Тут совсем голова вдовы пришла в беспорядок. Она суетилась и причитала:

– Благодарю Тебя, Боже, что настоящий русский и что православный и …

– Так… Православный… Клянусь тебе, что православный и что настоящий русский, – подхватила и напирала сваха-Аннушка, все продолжая лузгать семечки.

– И сапожник еще! – продолжала она, – не какой-то рабочий-сапожник, а настоящий мастер… Вот… Мастер…

– Как!.. Конечно же, мастер, у которого есть подмастерья! – воодушевилась невеста и подтвердила:

– Раз православный и порядочный русский, так, значит, также мастер, а не всего лишь рабочий-сапожник… Так что подмастерья и прочие есть!

– Как!.. Конечно же, подмастерья!.. Вот, – подтвердила сваха-Аннушка.

Итак, и это дело было ясно. Договорились, что сваха-Аннушка сперва познакомится с женихом, разведает, собрав сведения, и что потом, отцедив слова, придет и завершит торги. Так как сваха-Аннушка еще не знала жениха Ивана и не знала о нем ничего другого, кроме того, что получила в том табакокурении и в вытирании рта мужем разума и мудрости, финном Юсси Ропотти, выпущенного из его головы и объясненного на словах.

Примечания:

* ruuna – мерин.

** perkele – черт.


IV.

Иван мудро беседует со свахой-Аннушкой и стариком Дурнякиным, разрешает их спор о благородном происхождении и знатности


Иван и Ропотти проехали на лошади во двор трактира, сельского кабака. Им надо было в нем подкрепиться, еще разок выпить, прежде чем отправляться свататься.

А теперь они уже ковыляли по направлению дома невесты, правда, того неправильного. Тут священник и диакон, обнявшись, шли навстречу, и Иван сотворил крестное знамение. Он был по-своему верующий, не такой как Егоровы, которые не утруждались приобрести масла в лампаду у святого образа, поганые, а совсем как Беляевы, которые всегда заботились, чтобы лампада горела.

А теперь уже вблизи дома бутылка растопыривала карман просторных штанов Ивана, и горлышко бутылки торчало из карманного прореза. Тут Иван из осторожности, однако, еще остановился и переспросил у Ропотти:

– Ну а, вот, ты?.. Я имею в виду, что, правильный ты дом выспросил?

– Как!.. Как, я не правильный! – заверил Ропотти.

– Что, не заведешь, значит, в неправильный дом? А?

– Не-е!

Ропотти осмелился это твердо обещать, ибо величайшим национальным достоянием его народа является осознание своей мудрости, а не своих изъянов. И, следовательно, он далее пояснил, растолковывая:

– Я, это, буду в деле разумный и толковый мужик…

В сказанном им он, конечно, не заблуждался. Так убеждая доверять своей мудрости, он старался растолковать и доказательно продолжил:

– Мой отец, видишь … этот покойный Антти Ропотти … он был мудрый, разумный и толковый мужик, так что…

И знал он, кого указать примером его мудрости, он прихвастнул:

– И цыгане всегда подтверждали это об отце, что если всех других сможешь обмануть в торговле лошадьми, так муоланского Антти Ропотти не обманешь… Если постараешься, так не обманешь…

Ивану хватило этого доказательства. Раз цыган не смог обмануть отца, так, пожалуй, и сын сумеет найти правильную дверь. Довольно улыбаясь, он теперь же рассказал Ропотти об одном деле:

– Вот, было дело.

У Ропотти в зубах была трубка, у Ивана в этом месте его собственный нос. Он обширно улыбался и продолжал:

– Вот так: Озорному мужику нужно было провести поросячьего кастратора к поросенку и врача к больной старухе … а он… Он догадался, –  Иван поднял свой палец вертикальным знаком и продолжил:

– Он, этот озорник, … он доставляет доктору пару поросят и поросячьего кастратора к старухе и… Как получилось? А?

Ропотти почесал за ухом. Он не знал. Иван победно объяснил:

– Поросячий кастратор женился на вдове, а доктор этот … он зажарил поросят и съел и… Вот, обоим помощь пришла…

И Иван широко и мило рассмеялся, совершенно согнув колени.

И подходя к делу, он вдруг опять переспросил:

– Так что, как ты сказал?.. Так что мудрый и толковый мужчина был?.. Отец твой, я имею в виду?

– Да… Так!..

– Это хорошо!.. Это очень хорошо! То, что мудрый и толковый мужчина! – твердил Иван. Он был уверен в том, что этот сын мудрого и толкового мужчины ведет его в правильную дверь, и так тащились они в неправильную избу.

* * * * *

Эти дурнякинские сваты были бездетные, как и та невеста, та другая Дурнякина – вдова. Сам старик был в возрасте Ивана, худощавый, сухой сапожник, хотя, правда, старуха была посочнее и потучнее, во всяком случае, такая же сочная как муж старухи Хохловой.

А ведь разница здесь! Все-таки легче жить, когда нет детей. В одиночестве старик теперь и сапожничал, хотя, правда, иногда были у них и подмастерья. Бывало временами и трое.

И этот Иван хорошо был принят в доме. Аннушка даже разрядилась. Раз баба – сваха, так и так не можешь быть лишь в своей будничной юбке. Она хлопотала с чаем, крутилась и разговаривала, и Иван тайком наблюдал за ней. Не куда-то, все-таки за невестой идешь, и не сватай прежде, чем ее не рассмотришь.

И у Ивана было соответствующее намерение. Он говорил, улыбался с прежним очарованием, и его совершенный нос расцветал на своем ложе как застенчивая роза. Поговорили уже минутку-другую, полюбопытствовали, поблагочествовали. Ропотти курил табак, вытирал рот и толковал вместе с другими.

– А, вот? – наконец вдруг спросил Иван у Аннушки для уверенности. – Вот, старуха … так что, я имею в виду… Ведь ты же это должно быть эта … Аннушка?

– Какая Аннушка? – суетилась та.

– А вот… Анна Федоровна Дурнякина? Вот? – прояснил Иван.

– Как нет! Эта-а, – подтвердила Аннушка очень догадливо и даже молитвенно запричитала:

– А вот Бог по милости своей, когда так… Ибо все мы люди грешные.

Иван довольно улыбнулся, хотя внезапное благочестие этой хлопотливой Аннушки изменило его настроение на кроткое.

– Ну… Бог этот! – опечалился тут, видишь, уже сухой Дурнякин, сапожничая, и добавил, одиноко сетуя:

– Вот Бог, говорю… Господь, как говорится, милостивый, но… Господи, Бог его знает, – тут пришлось резко протянуть дратву, еще же и молотком сверху пристукнуть, и это прервало его мысль.

А Иван был теперь совсем уверен в том, что эта сваха Аннушка – это и есть его возлюбленная. Он готовился к делу сватовства, распахнул свою милую улыбку и проговорил тайком Ропотти:

– Вот… Значит, что правильная… Старуха…

– Так, это… Правильная, – растолковал Ропотти, и Иван потянул длинное мудрое, улыбающееся и значительное:

– А-аааа!

* * * * *

Они, гляди, сватающие, тут и выпили, и Иван уже поднес и старику Дурнякину, мужу своей невесты:

– Ну-ка а, – расспрашивал он теперь у него, – я имею в виду, чего ты здесь?.. Делаешь и находишься?

– А?.. Как это, что? – не понял этакого вопроса сапожничающий старик, но Аннушка, жена, успела ему в помощь разъяснить:

– А вот сапожничает… Вот его превосходительству Алексею Михайловичу обувь тут вытягивает…

– Превосходительству… Его превосходительству! – подхватил тогда сам старик поправить старуху, сапожничал и объяснял:

– Какое он еще превосходительство… Алексея Михайловича я имею в виду?.. Он только благородие… Его именитость – благородие.

– Как только благородие? – взбодрилась от этого старуха, но старик попер наперекор:

– Как не лишь благородие?.. Ты только путаешь… Превосходительства и благородия путаешь.

Возникал спор.
Аннушка держала свою сторону, и старик тянул свое собственное.

– Вот Михаил Михайлович… Лихачев этот, я имею в виду, будет, говорю, превосходительство, но… Алексей Михайлович лишь родие… Высоко благородие, я имею в виду, – упирался он и вытягивал сапог. Аннушка уже совсем сердилась:

– Матвей Иванович! – уже зло поперла она на мужа, продолжая. – Говорю тебе, Матвей Иванович, что превосходительство… Настоящее превосходительство, а не родие!.. Слышишь?

Надвигалась ссора. Восхищаясь своей невестой, Иван улыбнулся и подхватил разговор:

– Давайте-ка, – улыбнулся он, – давайте-ка тогда я!

И он переспросил:

– Вот. Если Алексей Михайлович наравне с генералом, тогда будет превосходительство… Но если только полковник, так родие … высокородие, или высоко благородие… Вот!

И теперь он спросил:

– Ну а, я имею в виду… Алексей Михайлович будет ли уже наравне с генералом или нет?

– Что, он наравне с генералом! – воскликнула Аннушка в суете и совсем поднялась:

– Сперва урядником был и потом, вот, теперь пристав … полицейский пристав… Тут будет тебе превосходительство!

– Значит только родие … высокородие, – разрешил Иван весь спор, поднес старику, сухому мужу своей невесты, выпил, улыбнулся, подошел к началу своего дела и переспросил:

– Итак, значит, что ты только сапожничаешь … Алексею Михайловичу … его благородию Алексею Михайловичу в доме обувь вытягиваешь, я имею в виду?

– Так… Ведь чего здесь! – сломался под тяжестью своей доли старик, вздохнул, сотворил крестное знамение, выпил и поблагодарил:

– Спасибо!

Печалясь и работая, он продолжал;

– Один из наших, вот… Что о нем!.. Живешь… Вытягиваешь обувь!.. Если поможет Господь, останешься с хлебом… А если не поможет, так…

Но он смирился со своей судьбой и закончил:

– Ну, чего же из того!.. Работа, благодаря Господу, есть… Сапожничаешь… Вот, тут тебе высокородию, … одному из наших!

Иван был теперь обо всем осведомлен: итак старик был Аннушкин, его неправильной невесты работник, подмастерье. Так он понял стариковские речи, так поверил. Только теперь он ввязался в отвлеченный разговор, начав:

– Вот Господь, скажешь, – начал он. Но тут же, когда Аннушка ходила в переднюю, приняв из горлышка бутылки глоток, благословился, перекрестился и затем, стараясь, продолжил:

– Господь, вот сказал ты, но…

Но тут он вдруг переменил тему, спросив:

– Так что, вот… Много ли Алексей Михайлович платит за пару?

– Нуу… Чего он много… Тут если рубль и полтину, так, – печалился старик, работая.

– Мало… Это мало! – взбодрился Иван и, когда Аннушка уже вернулась, так он, даже раздобрев от этого, прихвастнул:

– А, ну а я?.. Когда его превосходительству господину Василию Александровичу Богачеву обувь шил, так отгадай-ка, много ли?.. А?

Они не могли отгадать.

– Шесть рублей и полтину! – улыбнулся тут Иван шириной почти с версту своей Аннушке, поднял напоказ шесть пальцев вертикально и улыбнулся:

– Вот шесть… Один … два … три … и шесть…

Совсем смолкли. Приходилось закреплять эффект от этого. Улыбка Ивана простиралась уже на ширину всего Питера, и под конец молчания он протянул мудро, победно и долго:

– А-ааааааааааа!


V.

Все по-прежнему указывает на словесную войну и гимнастику ума в дурнякинской избе


Аннушка уже зашла, попала наконец, к Аннушке – правильной невесте поговорить о женихе, расхвалить этого Ивана. Она уже полностью была готова разъяснить о внешности, говоря:

– Нет ничего, чтобы очень маленького… Хорошо так среднего размера, если не больше… Живот?.. Не какой-то большой, но… Обычный, лишь…

Невеста слушала серьезно, накренившись лицом. Другая продолжала, изображая:

– И нос … прямо как у Тимофея Осиповича… Вот, тут тебе нос!

А невеста была довольна и проговорила, причитая:

– Ну что же из того, если у него будет даже нос!.. У кого не будет носа и…

И она, даже защищая Ивана, перечисляла изъяны других:

– У Егора Андреева, видишь, есть нос… И какой еще нос!.. Большой, и совсем синий! У Петра Петровича на носу бородавка… У Ивана Егоровича на спине горб… Если только будет хороший мужчина, так Бог будет милостив и поможет!

– Так… Он поможет… По-мо-жет! – то же подхватила сваха Аннушка и подтвердила:

– Ну, как не помог бы!.. Если только по-христиански живешь и любишь поститься, так поможет… На ясном русском языке скажу тебе, что по-мо-жет.

– По-мо-жет!

И она опять отправилась к себе домой, готовить жениха-Ивана для его невесты.

* * * * *

Иван же был, по правде говоря, настроен лучше обычного: Пришедшая по вкусу невеста и бутылка тоже тут подействовали, хотя он не был пьян. Лишь горлышко бутылки, впрочем, торчало из прореза кармана.

И все также он пытался взяться за дело своего сватовства, правда, не очень серьезно, не торопясь, а все-таки как-то со снисходительным удовольствием веселого сапожника… Этот старик тут, правда, сапожничал, был помехой, правда, не особенной, но все-таки. Его и пытался он теперь переговорить, вынудить уже уйти.

С этой коварной целью он и начал с ним беседу, намеревался в разговоре забросить петлю, провести, обвить старика сетями: раздразнить, привести в возмущение и вынудить его удалиться.

– Ну, как? – начал он коварно и спросил:

– Так что, Матвей ли Иванович будет твое имя, Матвей Иванович?

И после полученного им утвердительного ответа он со своей стороны о собственном имени объявил:

– И мое имя в свою очередь Иван Иванович… Понимаешь?

– Как?.. Так что, я как бы не понял, – признался старик, сапожничал и продолжал:

– Матвей как Матвей, Иван как Иван. А все мы будем всё же грешные перед Господом…

Иван как будто обдумывал это и промолвил в задумчивости:

– Да… Это правда, что … Матвей как Матвей, и что Иван как Иван, но!..

Но тут он громко спросил:

– А ну-ка, а чего из этого следует?.. Вот из того, что Иван так Иван, и что Матвей так Матвей?.. А?

– Как, что следует? – повторил старик, протянул дратву и в свою очередь спросил:

– Как, ничего бы не следовало? Из любого дела всегда что-то следует… А?

И он принялся довольно подробно освещать это дело:

– Вот, например, Алексей Алексеевич… Смирнов, я имею в виду…

– Ну, что потом? – подхватил Иван и попер:

– Что потом, если Алексей Алексеевич?.. Смирнов, я имею в виду? А?

– Как не Смирнов?.. Клянусь тебе, что Смирнов, и что он будет по полному имени Алексей Алексеевич Смирнов… Первой гильдии купец и почетный гражданин… Как тогда не Смирнов?

– Эх ты, дурак… Глупец! – измучился уже Иван, но старик тоже со своей стороны на дурака очень обиделся, заартачившись:

– Как, я дурак?.. И глупец, я имею в виду?

Иван запутался. Была даже опасность приближения настоящего гнева. Он уперся:

– Дурак как дурак!

– Как?.. А? Я имею в виду, сам… брюзга … Обижаешь…

Он совсем прервал свою работу.

– Обижаешь! – поднялся Иван и попер в полугневе:

– Это я лишь у тебя переспросил, что же из этого следует, если и Алексей Алексеевич Смирнов?.. Понимаешь?.. Эх ты!

Это уже была вражда, по-своему, ссора и свара. Аннушка, однако, успела между ними посредником, призвала Ивана, презирая своего старика:

– Брось, Иван!.. Оставь старика в покое!.. Он так не поймет что, но болтает лишь, что… Алексей Алексеевич знает и… Брось, Иван, старик!

И Иван послушался свою невесту, бросив старику шутливо, улыбнулся и одобрил:

– Эх ты, Матвей Иванович!.. Эх ты, каналья и собачий сын… Эй! – совсем восхищенный под конец он вскрикнул, вынул бутылку из кармана и громко сказал старику:

– Вот… Иди, прими! И они вздрогнули и особенно Ропотти, который как раз опять вернулся, посмотрев свою клячу.

* * * * *

С грехом пополам, значит, это удалось, этот заброс петли. Долгое время тут, помни, проболтали. Иван все больше чувствовал симпатию к своей невесте, стариковой старушке, улыбался, был счастлив, и Аннушка хлопотала и, разумею, ждала, чтобы жених начал прямой разговор.

Но веселый сапожник наметил еще повторно то же самое: в разговоре накинуть старику петлю на шею и убрать старика прочь с дороги. В этом смысле он начал опять:

– Вот, мое имя будет Иван Иванович и твое, кум, Матвей Иванович, но, вот, мой извозчик … и сват этот… Он, вот, будет чухна.

Правда, и Дурнякины заметили разум этого Ропотти. Ляпая в своей работе, старик Дурнякин только и промолвил:

– Чухна как чухна!.. Так что, чего из этого следует особенного?

– Как не следует? – ободрился Иван, но:

– Не следует, так не следует… Вот тут тебе, – попер старик наперекор.

– Черт!

– А, как черт?

Но Аннушка опять успела между ними, поперла, упрекая своего старика:

– Матвей Иванович… Как ты прешь?.. Ты не понимаешь и все-таки прешь!

И совершенно уже за Ивана она подтвердила:

– Разумеется, из этого следует… Из любого дела следует, ибо … Господь это по милости своей так установил, что следует…

Старик был вынужден сломаться, смириться. Эта Аннушка, она же была такая цветущая и бойкая старушка. Он погрузился в свою работу, и теперь Иван продолжил свое дело, говоря:

– Вот что следует… Из имени, я имею в виду…

И он пояснил:

– Одно будет Матвей, другое будет Иван, но этот мой извозчик будет … Рипотти … Репотти … Рупотти, или какое твое имя будет? – переспросил он уже под конец у самого Ропотти. А?

– Так это, – Ропотти за ухом как бы нащупал слова и выпалил свое имя:

– Ропотти.

– Вот, Ропотти! – подтвердил улыбающийся Иван. Но Аннушка переспросила теперь:

– А не Пипотти?

– Как это, Пипотти? – опешил Ропотти, но хлопотливая Аннушка пояснила:

– Вообще-то, когда … в нашем селе здесь живет колпанская чухна, так его имя Пипотти … Андрей Яковлевич Пипотти…

Уже совсем повторяясь, она переспросила:

– Так что твое имя не Пипотти?

Но теперь дело подхватил Иван и широко опроверг:

– Не-ет … нет … ей … ей… Ропотти так Ропотти, и Пипотти в свою очередь будет Пипотти… Вот.

Совсем воодушевившись, расхваливая своего Ропотти, он объявил:

– Он будет совершенно правильная чухна… Я имею в виду. Финская чухна, а не какая-то колпанская…

– Вот как! – Аннушка была самим восхищением, и Иван продолжал, нахваливая Ропотти и его народ тоже:

– И какой еще мудрый народ!.. Я имею в виду правильный чухонский народ!..

Из свидетельства цыгана того повествования Ропотти он теперь тянул свою речь подтверждением, разъяснил это дело и на пользу Ропотти прихвастнул:

– Вот мудрый народ… Один будет, которого даже цыган не обманет… Вот!

– Так … это, – нащупывал Ропотти, и уже высвободив слова из своего мудрого мозга, разъяснил и растолковал совсем мудро:

– Это голод, гляди-ка, финна тоже учит быть мудрым, так что он понимает, как от хлеба, так и от лени тот происходит…

– А-ааааа! – мудро протянул тогда победоносный Иван и еще повторил нахваливая:

– Вот правильный чухонский народ… Этот не как тот один из наших.


VI.

Изображающий доброту Иван бьет сваху-Аннушку коленным ремнем туда, где у той врожденный недостаток


Аннушка все еще хлопотала со своим чаем, суетилась. Зашла Филиппова баба, из любопытства конечно, но она отправила ее восвояси. Филипповы же те были сплетники. Суетясь, она все ждала продвижения Иванова дела.

Но от него, порхающего в небесах, этого не приходило. Запутался в разговоре о народе Ропотти. Иван расхваливал репутацию своего свата и значение ее поддержания, хвалил же от чистой дружбы. Доброе же сердце было у него, у сапожника.

– Вот чухонский народ!.. Эх, какой народ, каналья! – хвалил он.

А Аннушка парила, готовила и говорила, удивляясь:

– Так, вот!.. Когда есть правильный чухонский народ, так вот!

Но, упрекая, она добавила:

– Но ну-ка, а гляди, колпанские чухонцы!.. Этот же Пипотти, я имею в виду, какой будет?.. Пипотти?

– Ну что же, если Пипотти? – подхватил работавший старик, но Аннушка тогда совсем забранилась:

– Как что?

И она пояснила, поднялась:

– Вот… Пипотти этот так… Даже старуху свою бьет как чисто русский… Вот вам колпанские чухонцы, какие будут!.. Так что они не такие, как правильные крещеные чухонцы!.. Вот!

И Иван даже насторожился от этой речи о злобе Пипотти и колпанских чухонцев, почесал за ухом и запричитал:

– Канальи!.. Совсем погаными живут. Колпанские чухонцы, гляди … даже своих баб бьют…

Это совсем его расстроило. Он повторил:

– Эх ты поганый Пипотти!.. Эх!

Попричитали об этой злобе. Аннушка та особенно бранила колпанский чухонский народ, думая, что таким образом сможет польстить Ропотти, который был из Финляндии.

* * * * *

Но подбиралась оттуда ближе к настоящему делу, делу женитьбы.

Старик, стегавший старуху, видишь, когда речь об этом деле ушла в сторону, сапожничая, вдруг переспросил у Ивана:

– Ну а ты… Как твое имя-то?

– Иван Иванович.

– Вот, Иван Иванович … я имею в виду… Ты, я имею в виду, не стегал ли свою старушку?

– Упаси Господи! – отверг улыбающийся Иван таковое обвинение. Нос блестел с прежним совершенством, и он напирал:

– Вот, – попер он, – наверно около двадцати пяти лет со старушкой прожито, и знаете ли вы, сколько всего раз за это время я ее наказывал?.. Старушку, значит, я наказывал?

– Ну же?

И победно улыбаясь, Иван резко объявил:

– Один раз!.. Всего! – добавил он, спустя продолжительное время.

Это не много! – промолвил тут старик, и принялся выколачивать приплюснутым топором подложенную кожу.

– Один раз ничего, – добавил он еще, выколачивая.

– Как ничего? – принялась тогда уже очень зло Аннушка, но Иван успел теперь встрять между ними, примирял, призывая:

– Перестань, Аннушка!.. Вот, не ссорься, так как…

И он, воодушевившись от той своей заслуги, начал, улыбаясь, повторять и пояснять:

– Аннушка это… Я имею в виду… Знаешь ли ты, по какому поводу я стегал?.. Старушку, я имею в виду, стегал?

Аннушка не знала, не догадывалась… Иван тогда продолжил:

– Вот!

Состояние у него было даже веселее обычного. Он объяснял:

– Вот, старушка эта моя, вот.

– Как старушка? – озаботившись о правах своего пола, прерывает Аннушка, но теперь воспротивился старик:

– Что ты путаешь!.. Старушка так старушка…

И теперь всегда улыбающийся Иван смог продолжить:

– Старушка эта моя, берет, бранится… Много дней подряд бранится…

– Врешь! – прикрикнула Аннушка, но старик опять:

– Перестань, Аннушка!.. Как ты знаешь, что врет… Перестань!

И Аннушка перестала, и Иван продолжал, поклявшись:

– Клянусь… Ей Богу клянусь, что бранится… Четвертый день уже скандалит и бранится старушка, а я что ей скажу?

И сам он пояснил:

– Скажу, старушке, значит, скажу что: Старушка!.. Голубушка моя… Шишечка сердца моего, скажу… Не бранись!

– А она? Только бранится? – подхватил старик. И Иван:

– Ей Богу, клянусь, что бранится!.. «Наперекор бранюсь», – говорит, и бранится… Пятый день уже бранится…

– Эх, какая баба, – посетовал уже старик и протянул дратву.

Иван далее:

– Наконец я говорю… Ору, значит, – Баба… Черт, побери! – ору старушке, и раз все еще бранится, так я, вот… Дай-ка сюда сапожничий коленный ремень! – попросил он между тем у старика, получил ремень и наглядно показал, разъясняя:

– Я тогда коленный ремень так и … ремнем старушку по заднице так…

И тут вдохновившись, наглядно показывая, он ремнем прошелся по ягодицам Аннушки и в то же самое время пояснял:

– Так!.. Вот, по ляшкам, так я старушку и… Вот! Отшлепал… Ремнем отшлепал так!

– Ну, нельзя… Больно! – возмутилась от этакого Аннушка и, даже жалуясь, упрекала:

– Даже пузыри поднимаются, когда таким образом… Вот какой!

И старик тоже, теперь уже выручая свою жену и привирая, проговорил:

– У нее, у этой старушки, есть там врожденный недостаток… Так что не годится ремнем… Больно…

– Аааааа! – сообразил теперь Иван, что у Аннушки, дескать, есть какое-то больное место, возможно опухоль или другое, отложил прочь ремень и пояснил:

– Тогда не годится… Раз есть врожденный недостаток, так… Господи, упаси тут бить… Грех. … Больную бить, я имею в виду, грех, – пытался он объясниться и поправил:

– А вот у моей старушки…
У нее, я имею в виду, не было врожденного недостатка, и потому годилось… Когда пятый день бранилась, так один раз годился…

И теперь свободно получил слово и его сват, Ропотти, и подтвердил:

– Так … годился… Так что, один раз годился.

Но Иван совершенно развздыхался, каялся, крестился из-за того, что отходил ремнем свою невесту там, где у нее было больное место и еще даже врожденный недостаток.


VII.

Изображает, как, наконец-то, удается удалить старика Дурнякина, и как Иван дает любви спокойно развиваться


Правильная невеста там у себя дома уже тревожилась, так как сваха-Аннушка долго не заходила. Старуха Филиппова уже пронюхала дело. У этих Филипповых был такой острый нюх; ведь она уже зашла поговорить об этом и к правильной невесте, судача:

– Вот… Господь посылает удачу… И вдове удается, – судачила она и одобряла.

– Что тут удается! – сдержанно прикинулась невеста, как будто не знала о деле, и бранилась:

– И ну, а потом вдова?.. Так что, хуже девушки? Вдова, я имею в виду?

Она даже бахвалилась о своем вдовстве и поднялась:

– Много есть девушек, которые еще будут вдовами. Господь по милости своей видит и знает… Если и скрываешь, так Он, милостивый, знает…

– Как не знал бы!.. И как Он не видел бы!.. – подтвердила и старуха Филиппова. Невеста принялась опять собираться.

Она теперь только ждет того приглашения, которое принесет сваха-Аннушка. Задерживается та, но, ведь правда, дело того требует и заслуживает, хоть на час другой и запоздала бы.

Любовь эта у нее, между тем, не делается холоднее.

* * * * *

Так невеста.

А жених, тот веселый сапожник, все только притирался к неправильной невесте, стариковой старушке. Теперь они уже пили чай вчетвером за чайным столом. И блестящий самовар шипел и парил на столе.

И шире обычного, совсем бескрайней, была улыбка Ивана, когда он теперь подносил тут ко рту блюдце на всех своих пальцах, сдувал с него пар и блаженно пил. Он не поверил бы, что сватовство будет так замечательно. Взял бы только ведь и выдержал хоть год от ухода той!

И удивительно, и эта беседа всегда бродила только уже раз проложенными рядами лыжных следов. Тут Аннушка, подавая чай Ропотти, видишь, стала опять переспрашивать имя, поднесла чашку и проговорила:

– Вот вам … как же ваше имя?

– Ропотти … Юсси Ропотти, – объявил Ропотти и опять Аннушка:

– А эта колпанская чухна, которая свою старуху совсем по-русски бьет… Он, я имею в виду, будет совершенно точно Пипотти, а не Ропотти…

– Ну, перестань, Аннушка!.. Перестань! – оговорил тут встречь старик, хлебнул чаю и продолжал:

– Если этот будет Пипотти, так… Это тебя не касается!

И с этого все началось. Аннушка не стерпела сказанного наперекор в правом деле, и она также тотчас, совсем уже ссорясь, воскликнула:

– Матвей Иванович!

Это была угроза, предупреждение. И наперекор же она теперь у Ропотти переспросила:

– Значит, что ты будешь не Пипотти, а истинный Ропотти?.. Правильная финская чухна?

И Ропотти повторил, растолковывая:

– Так, это… Пипотти это…

И тут он сообразил, высморкался и, прихлебывая, подтвердил:

– Пипотти… Антти Пипотти… Прежде когда-то, я имею в виду … взял и утонул … в Перк-озере утонул…

Он отхлебнул изрядно и переспросил:

– Так что, уж не будет он ли тот самый Пипотти?.. Этот, который старуху сечет?.. Сечет в наказание?

– Нет … ей … ей! – не раздумывая опроверг его Иван. Но Аннушка, сердце которой расковыряло давешнее вмешательство старика, получила от этого теперь повод отомстить. И так начала она ссориться со своим стариком:

– Вот, Матвей Иванович, – поперла она и продолжила:

– Скажешь, вот, что не Пипотти, но тут теперь видишь, что есть и другой Пипотти… Тот, который утонул.

Она торжествовала победу. Пришлось старику получить! Он почти скандалил:

– А ты, – скандалил он, – скажешь, ворчишь… Если что гостю говорить пытаешься, так ты тут тотчас ворчишь: не Пипотти, но… Видишь ли теперь, что есть только один Пипотти!.. Благодаря Господу, что нет иного, только один! – судачил он.

Старик измучился и попытался: – Аннушка!.. Анна Федоровна!

– Держи свой рот закрытым … тебе говорю! – прервала Аннушка и, совсем зло скандаля, поднялась:

– Вот!

Она со злостью совершенно объяснилась:

– И ты такой был бы тоже!.. Совсем чухонский Пипотти был бы ты и свою старуху ремнем стегал бы, если бы Господь по милости своей не отобрал власть… Слышал ли ты, Матвей Иванович, тебе говорю!

– Аннушка… Вот!

– Не старайся! Закрой рот! – настаивала Аннушка. На довольном лице хлебающего чай, улыбающегося Ивана сиял нос и на его кончике капля пота. Это наверно была испарина от чая. Семья была в ссоре. Старик теперь попытался объяснить:

– Я, это, Аннушка, к тебе всегда с любовью, а ты бранишься…

– Закрой рот! – настаивала все также Аннушка и с презрением поднялась:

– С любовью!

И тем же самым манером она продолжала:

– Какая еще тут любовь!.. Старый уже старик, и сухой как кляча!.. Вот тут тебе любовь!

Странно! Иван из этого уже сообразил, что старик от любви, уговаривая, сватает Аннушку, его невесту – свою собственную старуху. И было хорошо, что Аннушка так крепко старику наподдала. Довольный ходом дела он все шире улыбался, и с помощью Аннушки подготовился и раздразнил старика:

– Вот, тут тебе любовь! – поднялась еще Аннушка, и теперь уже и Иван начинал свое дело и отхлебнул, разъясняя старику:

– А вот… Значит, что … что, куда тебе уже любовь!.. Пожилому человеку, я имею в виду, куда тебе…

– Ну!.. Слыхал! – победно насмехалась Аннушка.

– Как, слыхал?..

– Ну… Не болтай! – прервала Аннушка и даже спросила у Ропотти:

– Как на чухонском языке будет: закрой свой рот?

– Так … это!.. Туки сууси!* – нащупал Ропотти.

– Вот!.. Тукки сусси! – повторила тогда Аннушка старику по-фински, и теперь Иван со своей стороны переспросил у Ропотти:

– А, ну а черт? По-чухонски как он будет?

– Черт … этот теперь … этот… – нащупывал Ропотти и объявил, – пэркэлэ.

– Вот … вот… Перкеле… Тукки сусси, перкеле! – повторил и Иван теперь старику, отхлебнул и улыбнулся.

– Эх!.. Будет тут тебе!.. – угрожала теперь Аннушка своему старику. Тот уже совсем измучился и бранился:

– Ну, клянусь ей Богу, что я только тебя люблю, а ты как?.. Только бранишься!..

И так возникла супружеская ссора. Аннушка расстроилась. Ревнивый Иван помогал ей, улыбался и дразнил старика, чтобы тот удалился. С этой целью развивал он спор и даже облаял старика уже с помощью Аннушки.

И, наконец, старик полностью измучился, поднялся, пригрозил пойти в кабак и удалился.

И так остался теперь Иван спокоен. Теперь мог ее сватать. И Ропотти отправился прибрать свою лошадь-клячу, и так влюбленные теперь были наконец-то вдвоем.

– Вот… Какой сухой старик, но ведь еще о любви и о старухе!.. Эх, какой инструмент! – проговорил тут Иван Аннушке, начиная торжественно с уходом старика. Но Аннушка на это даже поднялась:

– Какая ему еще старуха!.. Господь дает здоровья, так хороший старик, но старуху ему еще!.. Для чего ему еще старуха!

Это годилось Ивану. От чаепития он был уже совсем потный:

– А вот… Природа, – проговорил он, отдуваясь, и пояснил:

– Природа эта, значит… Она возьмет и тянет… Старого тоже тянет… Мужчину, значит, к старушке тянет… Вот.

И с прежним удовольствием он улыбался, потел, пребывал в блаженстве и давал любви потихоньку развиваться. Здесь некуда было очень торопиться. Лишь самовар пыхтел своим горячим паром, и на кончике совершенного носа Ивана дрожала эта светлая словно жемчужина капля пота.

Примечание:

* tuki suusi – закрой свой рот.


VIII.

Выпив почти пару десятков стаканов чаю, Иван становится шутливым мужчиной, целующим правильную невесту. Он объясняет свой обман семи возлюбленных молодости


В обычных обстоятельствах Иван пил чаю, во всяком случае, тридцать стаканов, но теперь парило у него взятое в вилку разведенных кончиков пальцев полное чайное блюдце только девятого стакана. Аннушка еще хлопотала, откусывала что-то от вроде сварившегося, и Иван теперь отправился вперед спокойно вести свое дело.

И, прежде всего, полагал он выяснить о важнейшем: о хозяйственной поддержке, о бережливости невесты, о способности обходиться малым, но чтобы все-таки варево было густым, а не сплошной водой. Тут он, прихлебывая парящего чаю, значит, начал спокойно исследовать:

– А, вот Аннушка… Я имею в виду… На какие деньги сваришь семье борща? А?

– На какие? – пыталась Аннушка подсчитать и объясняла:

– Какие на это теперь деньги!.. На варево для двух персон!

– Ну?.. Например?.. Сколько? А?

И Аннушка подсчитывала:

– Овощей если на копейку … ну, предположим на две… К этому малость другого… Соль… Крупа… Гривенник если пойдет, так уже будет хорошо… Вот, тут все!

Иван был доволен, хлебал, потел, улыбался и говорил:

– Это не много… Гривенник, я имею в виду, не много…

И вдруг он спросил:

– Ну-ка, а жаркое?.. Если когда полакомиться, стало быть, взяла бы?.. Много ли надо?.. А?

И опять считала Аннушка:

– Ну, жаркое? Это будет уже другое! Не то же, что борщ…

– Ну, сколько?.. А?

– Ну… Потом зависит, какое жаркое… Бывает жареная свинина… Бывает жареная говядина… Потом котлета… Бифштекс… Обычное жаркое… Вот жаркое…

Но Иван все настаивал, отхлебывал и допытывался:

– Ну… Предположим котлета… Или обычное жаркое, предположим?.. Сколько надо?

И Аннушка считала, нащупывала:

– Ну, котлета эта… Если гривенник на душу и… Обычное же жаркое не так… Если дешево, удачно приобретешь, не так… Вот.

– Вот, вот… Это хорошо… Это очень хорошо!

И он совершенно воодушевился объяснить:

– А вот … прежняя старуха та моя… Она, я имею в виду… Летом, я имею в виду, готовила борщ дешевле, чем за гривенник, но зимой тратила больше. Эх, какая она была… Старуха-покойница, я имею в виду!

И Аннушка тоже тут воодушевилась в поваренном деле, говорила и любопытствовала:

– Зависит, какой борщ, так как… Бывает порядочный борщ … вот такой, в котором есть густота от крупы и, вот, от овощей и… Бывает борщ, который как вода…

И теперь она переспросила:

– Так что, какой она борщ варила на гривенник?

И Иван ответил, совсем точно:

– Борщ, ничево… Борщ как борщ!

Дело было обоим теперь точно достаточно ясно. Иван сдувал с полного чайного блюдца уже одиннадцатого стакана облако пара и счастливо улыбался из-за этого облака, и Аннушка хлопотала и суетилась и ждала, чтобы жених уже начал дело.

* * * * *

Тут в смущении подошла та правильная невеста. Долго уже, гляди-ка, кралась. Справиться пришла.

И так, она теперь шепталась со свахой-Аннушкой у дверного косяка и пыталась в тоже самое время украдкой посмотреть на жениха. Тот в свою очередь оттуда из-за своего облака пара бросил на бабу забавный взгляд веселого сапожника, хлебал, отдувался и тусовался. Невеста всхлипывала, уголком платочка вытирая уголки губ, и смущалась. Сваха ей нашептывала, что дело еще не совсем готово, но скоро пойдет.

– Слава Богу, что все-таки скоро, – состояние невесты стало легче.

– Вот … вот … вот, – намекала сваха, и невеста все поглядывала украдкой на своего жениха.

Но тогда уже жених, этот веселый сапожник, не сдержался-таки, чтобы не подколоть забавно, в шутку, смущенную вдову. Он улыбался, краснел, потел, и уже начал:

– Эх, какая сочная старушка!.. Цветущая старушка, я имею в виду, – хлебнул и улыбнулся он, и добавил:

– Роза ты будешь, старушка… Ей Богу, клянусь, что роза!

Невеста засмущалась, но сваха-Аннушка попыталась продвинуть дело и, стало быть, подтвердила:

– Так… Не правда ли, что цветущая и что роза!.. Вот, Иван Иванович, роза!

Невеста всхлипывала у дверного косяка. Забавная улыбка Ивана все расширялась. Он протянул долго, значительно:

– Э-эээээээээ!

– Так, Иван Иванович!.. Роза и цветущая и… Роза… Ей Богу, роза!

И она даже принялась рассказывать и нахваливать:

– Вот Илья Петрович тоже … столяр, я имею в виду… Он тоже хвалил и сказал, что роза… Еще настоящая истинная роза. И ну-ка, а возраст!.. Едва сорок наверняка… Уверена, что едва сорок наверняка… Вот! – суетилась она и устраивала.

Но Иван только все размашистее шутил над смущавшейся. Он вылил уже шестнадцатый стакан, опрокинув его в блюдце, и вдруг промолвил:

– Вот, старушка!

И, взяв свое блюдце опять в вилку пальцев, он продолжал, забавляясь:

– Вот, скажу тебе… Раз ты кровь цветущая и роза, так… Поцелую… Поистине вечером приду и поцелую!.. Понимаешь? А?

И сваха успела ответить:

– Как она не поняла бы!.. Она, которая как роза… Вот Иван, роза… Тебе роза!

И, наконец, Иван уже не сдержался, прервал чаепитие, подошел к смущенной вдове, распахнул улыбку еще, потрепал вдову по щеке и польстил:

– Э-хээээээ!.. Э-ээээ, ты совершенная роза и…

И внезапно он спросил:

– Знаешь что?

Невеста всхлипывала и поглядывала. Иван сам ответил:

– Вот, – ответил он и рассказал. –  Когда я был молодой … значит, прежде женитьбы, так… Знаешь ли ты, много ли зазнобушек было?.. А?

– Как, как много? – подхватила сваха, и, совершено победно отвечая, Иван тут выпалил:

– Семь!

– Боже мой!.. Семь! – причитала сваха-старуха будто в удивлении. Она посчитала это нужной для дела, надлежащей, шуткой. Она верила, что это должно быть в начальной любовной игре.

А Иван уже совершенно улыбался, повторяя, спрашивая и переспрашивая.

– И вот, знаешь ли ты еще что?

Этого никто не знал. Мгновение подождав их, он, значит, ответил также сам:

 – Я, – ответил он, – я обманул всех!

Сваха-старуха прикинулась удивленной:

– Господи, помоги!.. Семь, я имею в виду!

– Всех семь! – забавно улыбнулся Иван. – Обманул, я имею в виду, всех семерых. Каждую, видишь, поцеловал и… Пошел… Счастливо оставаться, и пошел!.. Вот!

Сваха-старуха принялась причитать и хлопотать. Это же тоже нужная шутка к той, что он всех любил.

А теперь Иван забавно заверил невесту:

– А тебя, старушка, я не обману… Клянусь, что я не обману… Приду, сегодня вечером еще приду, поцелую, я люблю, ты в ответ полюбишь … я все же вновь влюблен, а не обману…

И внезапно он, заигрывая, поцеловал старуху в щеку, распустил долгий и широкий смех и предположил:

– Ну… Значит, что во власти Господа… Потом вечером приду. Вот.

И довольная невеста удалилась. Эта сваха-старуха тоже была довольна, когда дело пошло так скользить.

А еще более довольно улыбался жених-Иван, сам оставшийся опять наедине с Аннушкой.
Опять наладился тут продолжить торговлю.

– Чертова старуха… Чертово наказание мое, вот, для этого я и лобызался, чмокнул старушку, – объяснял он теперь неправильной невесте о давешнем своем легкомысленном поцелуе. Таким образом, он пытался очиститься в глазах своей невесты. Совсем раскаявшийся он вздохнул, перекрестился, таким образом, каялся в грехе, и тут про себя, продвигаясь за чайный стол опять благочестиво, каясь, серьезно вздыхал:

– Боже мой… Боже мой!.. Слава Тебе, Всемогущему на небесах… Ах!

И красным и потным отражался он в стакане чаю, и с этого опять началось продвижение и продолжилось.


IX.

Огорчение старика Дурнякина. – Выпив 24 стакана чаю, Иван целует и свою неправильную невесту. – Что из этого следует


Сам старик Дурнякин сидел в сельском кабаке, не догадываясь, что дома гость подстерегает его старушку. Теперь, в спешке дневного времени, народу там было маловато. Было, однако, несколько мужиков, один из них Осип Осипович Осипов. В летнюю жару на нем был овчинный тулуп, зимние валенки на ногах и меховая шапка на голове. Те же единственные выходные одежды на нем были всегда, и когда он проводил праздник в кабаке, и в будничные дни он не хотел их снимать. О-хо-хо!

А старик Дурнякин был теперь хмурый. Он хмурился на Ивана, своего гостя, и немного на свою старуху. Это началось, когда Иван встал за старуху против него. Обидел, таким образом, его, хозяина. И еще потом вдобавок очень облаял старым бараном, и зачем обзывал! Возмущал его уже весь мужик, и скоро развилась в нем против Ивана настоящая общая среди профессионалов зависть, особенно такая общая среди мастеров зависть мастера. Этот человек – бахвал, уже возмущаясь, решил он тут об Иване.

– Ну, а ты как?.. Тут как? – вдруг затолковал теперь с ним добивавшийся его компании образец тупицы и бестолочи Осип.

– Как, как? – переспросил старик о вопросе подробнее, и Осип попытался разъяснить:

– А вот… Так, что как?.. А?

Тут и был в сущности уже весь запас его мыслительных способностей, ибо, откровенно говоря, по количеству своей мудрости Осип был совершенно полный финн. Только валенки, костюм и все другое, тоже этому соответствующее, еще поднимали его все-таки до исконно русского мужа.

Но старик Дурнякин успешно общался с ним по-братски так же, как часто и прежде. Было даже хорошо, что встретил Осипа. Все-таки он мог тут за выпивкой разобрать с ним и свою профессиональную зависть против Ивана, развитого бахвала, и так сидели они и выпивали. Старик рассказывал уже о своем госте, об Иване:

– Бахвал, – бранил он того Осипу; перекрестился в знак клятвы и поклялся:

– Вот клянусь… Крестом клянусь, что бахвал…

– Как?

– А вот!

И он объяснил, продолжая:

– Приходит, вот сказывает … об Алексее Михайловиче, о приставе же сказывает, что не превосходительство, а только родие … благородие!

– Гляди же! – вытаращился при этом Осип и переспросил:

– Как родие?.. Алексей Михайлович родие?..

– Ну вот, – сетовал старик хмуро, и таращившийся Осип выпытывал, любопытствуя:

– Как?.. Алексей Михайлович … пристав, я имею в виду, как?

– Ну!.. Перестань! – утомленный всем этим делом махнул рукой хмурый старик Дурнякин, выпил, и про Ивана горько и печально повторил:

– Родие так родие… Превосходительство так превосходительство!.. Но бахвал… Клянусь тебе всем, что бахвал, – подтвердил он еще, и Осип вытаращился перетолковывая:

– Как не бахвал!.. Родие да бахвал… Клянусь, что бахвал, – громко подтвердил он об Иване, но так как не знал того, то переспросил:

– А вот… Кто он будет?.. Бахвал этот?

И старик Дурнякин объяснил:

– А … вот… Иван Иванович… Сапожник, гляди-ка!

– Ааа!.. Догадался я, что сапожник и что Иван Иванович … раз бахвал, так, вот, догадался я, – совсем осведомленно поверил Осип теперь о наличном деле. Поверил совершенно серьезно, насколько мог.

И так все угрюмее погружался старик Дурнякин в свою обиду на поведение Ивана, и в нем тлела проникшая профессиональная зависть, раскручивалась в нем за выпивкой огорчением, и даже, наконец, мелкой враждой.

* * * * *

А Иван ни о чем худом не догадывался. Только продолжал свататься, вытираться, пил уже из двадцать четвертого стакана, и в голове как будто чувствовалось то, что он уже выпил из бутылки и остатки. Аннушка со своей стороны хлопотала, суетилась. И была уже в нетерпении, так как жених совсем еще не говорит напрямик о деле. Он совсем уже подготовился начинать и спрашивать.

И тогда всплыли в сознании Ивана обстоятельства, относящиеся к здоровью невесты. Тот старик, как видишь, объявил и завернул, что у Аннушки есть тайный изъян, даже еще врожденный недостаток. Подизнай, если какой тяжелый и опасный будет. Лучше расспросить, разузнать дело.

– А, ну-ка а? – начал же он вдруг из-за облака пара, подняв блюдце. – Ну-ка, а … вот, когда этот старик сказал, что у тебя есть изъян?.. А?

– Какой изъян! – поднялась Аннушка бойко, а Иван спокойно отхлебнул и прояснил:

– А вот … врожденный недостаток … что сзади, на твоей мягкости? А?

– Врожденный недостаток… Как врожденный недостаток! – все же поднялась Аннушка от этакого допроса и совсем поперла на своего старика.

– Дурачок… От дури говорит все старик… Вот врожденный недостаток! – суетилась она.

Иван был на распутье. Верить ли старухе или нет? Подизнай, если нарочно скрывает? – Он переспросил:

– А ты?.. Я имею в виду … ты не хитришь?... А?

Аннушка уже совсем обиделась. Теперь она уже объявила:

– И, ну а вот… Так что, у кого нет, я имею в виду, врожденного недостатка?.. Ты тоже, грешный человек, в мире и с хлебом не без Божьей помощи живешь…

– А-ааааааааааааааа!.. Вот какой изъян!.. Я понимаю… Теперь я понимаю, – просветлел вдруг разум Ивана. Невеста была безупречна. Теперь поверил и этому.

И серьезно, как следует в чинном деле женитьбы, выпивал он чай и сдувал облако пара с него.

* * * * *

Теперь это дело было и для Ивана уже готово. Нужно только сказать решающие слова. Под конец чаепития он повернулся лицом в угол, перекрестился и, забавно улыбаясь, подошел уже к своей невесте, суетившейся в хлопотах. Дверь была открыта. Иван вытер рукавом широкий свой рот, растянул свою улыбку слаще сладкого, посмотрел Аннушке в глаза и, вино то же приносит, когда уже в голове чуть зашевелится листва, сказал:

– Аннушка… Ты голубушка моя… Эх, какая ты роза!

Пришла старуха Титова, Варвара, оказалась присутствующей, хотя Иван этого даже не сообразил.

– Жемчужница ты моя, – тешил он свою невесту.

– Как жемчужница моя? – удивилась Аннушка и поправила:

– Я буду не вообще жемчужница, а… Жемчужница, вот, будет жемчужина…

– Аааа, – протянул Иван и пощекотал подбородок. – Шишечка ты моя… Шишечка сердца моего… Эх!

Аннушка недоумевала. Но тогда внезапно Иван промолвил:

– Дай-ка поиграть!.. Эх!

– Как поиграть?

– А вот… Поцеловать играючи… Вот!

И без позволения поцеловал он старуху – свою невесту и даже сделал благословением этого благочестивое крестное знамение. Аннушка даже опешила, а не удивилась.

Но как раз тогда, в поцелуй, угодила эта старуха Титова просунуть свою голову из двери, увидела происшествие, прокралась незамеченной обратно и побежала пускать сплетню. В кабак она угодила почти сразу и там рассказывала дело таким громким голосом, что старик Дурнякин услыхал это.

У Варвары, у старухи, видишь, была малая вражда к Аннушке, и теперь это годилось отомстить, посплетничать о деле, и еще преувеличить.

И справилась же она. Старик Дурнякин навострил уши, взял у Варвары о деле полный отчет и совсем разъярился перед Осипом:

– Гляди, какая шельма… Мерзавец… Мошенник, я сказал, Осип… Гляди.

Осип вытаращился:

– Как не гляжу!.. Разумеется, гляжу!

И он старику даже разъяснил:

– Вот родие!.. Родие и шельма!.. Гляди!

И Варваре он повторял, таращился и втолковывал:

– И ты, Варвара… Титова баба этого… Вот!

– Вот, вот! – рассмеялась Варвара скорее своей победе, и чуть хмельной Осип все повторял:

– Вот говорю… Матвей Иванович говорит… Что родие, говорит… Алексей Михайлович родие, но… Авось… Авось не?.. А?

А старик Дурнякин старательно подкреплялся остатками вина, чтобы проучить Ивана. К счастью он был теперь сапожником полицейского пристава, Алексея Михайловича и, кстати же, в подходящих отношениях с ним. У него же выходило и помощь теперь получать.

И так торопился он теперь с Осипом и с одним другим мужиком спасать свою жену от соблазнителя и честь своей семьи от этого коварного клеветника.


Х.

Несчастливый конец сватовства Ивана и планы мести старика Дурнякина


Теперь это дело Ивана уже приблизилось бы к концу и без прихода старика Дурнякина.

Аннушка, видишь, уже устала, как сказано, в хлопотах и намеревалась сама начать откровенный разговор. Когда теперь Иван еще тут лукаво поцеловал ее, так она уже не смогла не потребовать от мужчины взяться за правильное дело, за сватовство, за сватовство правильной невесты. За этот поцелуй она начала упрекать:

– Так нельзя!

– Как нельзя? – пленительно улыбнулся Иван.

– Нельзя так, нет, ибо… А, ну а грех!

– А, вот грех… Это будет другое дело…

– Так… Грех!.. Вот, грех!

И так как Иван заигрывал и совсем уже приблизился, то она приступила к делу, советуя:

– Вот как нужно сделать…  Раз сватает и если в правильном смысле и по-христиански…

И она объяснила:

– Это надо совершенно правильно.

– Как правильно?

– А вот … невесту надо … невесту надо себе… Задабривать надо … быть правильным и нежным и … Усадить…

– Аннушка… Как усадить?.. Эх ты! – приблизился Иван. Он думал Аннушка намекает: Пожалуй, это желание нового поцелуя.

– Как усадить? – повторил он, заигрывая одной улыбкой, и приблизился к ней.

И Аннушка пыталась объяснить:

– Вот… Хоть на краю кровати усадить… Рядом с собой усадить… Нежить, ласкать… Вот!

– Аннушка! – полностью восхитился Иван от этакого милого позволения. – Эх ты!.. Голубушка!

А Аннушка совсем поперла за ту правильную невесту:

– Ей Богу надо… Невесту надо… Усадить и ласкать.

Она даже рассказала пример о самой себе, оттуда, когда ее свой старик в свое время, тогда молодым сватая, усаживал и ласкал. Она суетилась и клялась:

– Правду говорю… Что усадил и ласкал… И как еще ласкал?.. Даже насильно усадил на край кровати.

– А-аааннушка!.. Жемчужница ты моя… Эх!

Ивану это уже было совершенным блаженством, когда Аннушка в своих намеках с такой готовностью предлагалась ему. – Голубушка моя, – тешил, улыбался он и приближался.

А Аннушка все увереннее клялась:

– Ну, хоть перекрещусь и поклянусь, так ласкал…

И она, совершенно воодушевившись, поперла:

– И хотя я кричала и протестовала, так… Нет … не отпустил, а … ласкал, миловал… Вот, как тебе тоже надо!.. Раз правильно и по-христиански думаешь, а не калмык ты и мохаметанин… Вот!

И тогда Иван был готов, раз она прямо настаивала. Он схватил Аннушку, усадил рядом с собой на край кровати, насильно целовал, ласкал, щекотал и улыбался красным носом. Аннушка вначале ужаснулась даже без слов, рассердилась и обиделась.

– Пусти! – потребовала уже она, наконец, и попыталась вырваться на свободу.

Но Иван не отпускал. Раз Аннушка намекала, рассказывала, что прежний старик тоже насильно ее ласкал, хотя она тоже грозилась кричать, то же самое теперь делал и Иван.

– Аннушка моя… Жемчужница моя, – только досаждал он старушке и в блаженстве совсем разрывал свою улыбку.

Аннушка возмущалась и стращала.

А Иван лишь забавно щекотал, ласкал и говорил любовные слова, старушка изгибалась и кричала на помощь.

И помощь пришла. Старик Дурнякин, видишь, успел к критическому моменту со своими мужиками. Он схватил большой коленный ремень и начал им натирать свою старушку; старуха закричала. Иван был изумлен, весь дом был как навыворот.

* * * * *

А теперь произошел анекдот, чистый анекдот. Тут и Ропотти еще ввалился.

Иван, видишь, не позволил старику бить его невесту. Он поспешил на помощь, принялся вырывать у старика ремень и стращал:

– Шельма ты!..

И с совсем красным от гнева лицом он твердил старику.

– Проучу тебя… Вот кулаком проучу тебя… Шельма, – тряс он кулаком перед носом злобного старика.

– Как проучишь?.. А? – угрожал старик в ответ.

Аннушка выбежала вон из избушки.

– Чужую невесту бьешь. Эх ты, последний сапожник!.. Эх, – напрягшись до красноты, Иван оскалил на старика зубы, готовый вцепиться в шею. Старик опешил:

– Невесту!.. Чужую бабу…

И другие мужики как два озлобленных кота, наконец-то, вцепились в шею. Старик Дурнякин, сухой и тощий, разумеется, сильно бы получил, но мужики, и Осип, все-таки растащили их.

Осип успокаивал, объяснял, пытался растолковать:

– Перестань… Вот!.. Гляди-ка свою старуху он… Матвей, вот!.. Стегал, вот!

И начало-таки это дело просветляться в тот момент, когда лаялись друг с другом.

– Как свою старуху?.. Как она, Аннушка, я имею в виду … его старуха? – чуть просветился от толковавших мужиков и, наконец, оторопел Иван: А?

И Осип:

– Как не свою старуху?.. Как?..

Начал объяснять совсем ясно.

– Вот, свою старушку… Вот, венчанную… А? – толковал и таращился Осип, и теперь уже Иван переспросил:

– Венчанную?.. Старушку венчанную?

– Как нет!.. Клянусь… Венчанную, клянусь! – глазел Осип.

И теперь Ивану это дело было ясно, что правильная невеста, та вдова, живет в другом логове.

– Фи-уууууууу! – отпустил он длинный удивленный свист. Понял свою ошибку и повторил удивляясь:

– Вот так анекдот!..

И снова он долго свистел и удивлялся.

А старик Дурнякин отправлялся, грозясь пойти донести полицейскому приставу Алексею Михайловичу и просить наказания.

– Ах, ты! – стращал он Ивана, удаляясь, и угрожал:

– Скажу… Вот его превосходительству приставу Алексею Михайловичу скажу, что ты сказал, что он не превосходительство, а родие… Скажу!..

И он удалился доносить.

Но Иван как будто упал с дерева, размышлял и взвешивал. Наконец у него высвободился длительный, широкий и искренний смех. Весь анекдот развеселил его как ребенка. Он смеялся, согнув колени и обхватив живот:

– Вот, – объяснял он мужикам. – Вот, Ропотти эта чухна… Эх, Ропотти, какой ты лоцман! – радовался он между тем на Ропотти и продолжил, рассказывая мужикам тот тогдашний свой анекдот о враче, поросячьем кастраторе, больной и поросенке и, радуясь рассказанному, закончил:

– А вот, Ропотти… Ты привел поросячьего кастратора к вдове и… Вот тебе Дурнякина вдова… Эх!

И он опять рассмеялся так, что затрясся живот.

– Так… Это! – опешил Ропотти, покоряясь своей мудрости, и вытаращился настоящим братом Осипа.

Но Иван приделал к делу чумовой конец, объявляя вдруг Ропотти:

– Вот, Ропотти… Валяй!.. Идем в кабак, выпьем!.. Валяй!

Так они и сделали. Они с мужиками ввалились в сельский кабак и готовились к попойке.

И полицейский пристав не успел к началу их мужской вечеринки, так как угодил в служебную поездку.

Но старик Дурнякин его ждал. Аннушка донесла настоящей невесте все, и та совсем рассердилась и грозила пойти в кабак и потребовать у Ивана возмещение за напрасное ожидание.


XI.

В то время, когда Иван завершает свататься в сельском кабаке и спорит с Ропотти, старик Дурнякин кое-как приводит пристава в движение


Кабак был уже наполнен испариной. Иван и Ропотти, почти изнуренные, уже пропили сперва деньги одного, потом и другого. На этот стол уже принесено, наверно, последнее вино.

И людей же там было. Не смотря на летнюю жару, были мужики и в зимней одежде. Осип все так же был в толстом тулупе. Оборванный Ванька играл, дребезжал на гармони. Он был из парней Егора Курочкина, Александровича, и потому, наверное, тоже гармонист. Стоял гвалт.

– Хэй!.. Ванька!.. Эй! – выкрикнул ему тут Иван, и Осип помог:

– Ванька! – повторил он снова, – тебе кричу!.. Слышишь? А?

– Слышу!.. Как я не услышал бы! – растягивал Ванька гармонь, и Осип опять продолжил, растолковывая:

– Вот Иван Иванович, жених, значит, говорит тебе…

– Говорит!.. Что из того, если говорит! – поднялся знающий свое искусство игры Ванька, растягивал, и Осип попытался объяснить:

– Вот как: Иван Иванович говорит тебе, вот, что: эй! Кричит, я имею в виду что: Хэй!.. Понимаешь? А?

А сам Иван перебранивался с другими. Он им уже два раза рассказал этот свой анекдот о поросенке, вдове, враче и поросячьем кастраторе и смеялся ему из глубины своего живота. Теперь он это же пересказывал, перебранивался и смеялся. Во хмелю он уже бубнил, и Ропотти и того больше.

– Эй! – вскрикнул он опять под конец анекдота и пошел расхваливать своего лоцмана, Ропотти.

– Вот, Ропотти! – похвалил он и выпил:

– Ропотти, а не Пипотти… Колпанская чухна Пипотти… Эх!

И Осип повторил снова, переспросил:

– Как не Пипотти?

– Не так, не Пипотти… Говорю тебе, что не Пипотти! – перебранивался Иван, улыбался, пил. Осип недоумевает о деле, попытался полюбопытствовать у самого Ропотти:

– Как не Пипотти, а Ропотти?.. А?

И хмельной Ропотти попытался растолковать:

– Пипотти этот… Он взял и утонул… В Перк-озере утонул.

– Ааааа! – просветился свет Осипу, и он переспросил теперь у Ивана:

– Значит, что Пипотти утонул?.. Эта колпанская чухна, и потому Ропотти и не Пипотти. Вот?..

– А?.. Как он утонул?.. Пипотти? – дела Ивана были теперь в беспорядке. Даже ему пришлось узнавать у Ропотти:

– Правда, что утонул?.. Пипотти этот?

– Так … это… Утонул… Взял и утонул

– Ха-аааа… Вот как, – широко просветлела улыбка Ивана, и он похвалил опять Ропотти:

– А ты, Ропотти, – хвалил. – Ты, вот, неправильно сделал, когда привел в мережу другой старушки… Ты будешь мудрый!.. Эй!

И он смеялся и пил за здоровье Ропотти и гикал и улыбался, и в кабаке был правильный пар и жизнь и радость.

* * * * *

Теперь туда пришла правильная невеста. Эта спешила потребовать себе возмещения.

И теперь она сообразила еще новое дело. Иван же уже поцеловал ее как невесту. Сваха-Аннушка может это хоть под присягой подтвердить, и за это она тоже потребовала возмещения в деньгах.

Но откуда возьмешь, когда мужицкие деньги уже пропиты, и сами мужики с качающимися головами? Как в глазах Ропотти, так и Ивана уже кружилась изба, и дым потемнел.

Но сознавали они все-таки еще дело так ясно, как вообще могли.

– Вот невеста… Правильная, – растолковал Осип. Иван осмотрел свою невесту, улыбка разорвалась, расширилась, охватила все лицо. Нос покраснел.

– А-хаааа! – протянул он и объяснил Ропотти:

– Вот, Ропотти, настоящая старуха… Вот тебе!

Но старуха потребовала возмещения, уже совершенно заклиная:

– Ей Богу требую!

– Как?.. Старушка?.. За что требуешь? А? – переспросил Иван.

И вдова:

– А вот!

Она объяснила, даже пожаловалась всем людям:

– За ожидание и… Ну, а когда ты поцеловал?.. Так что, разрешается ли, чтобы целовать?.. Как?

Иван стоял перед ней полный сладкой улыбки и еще сладчайшего вина, смотрел в глаза и утешал:

– Эх ты, каналья!.. Розовый бутон ты, старушка! Эх!

– Ну, клянусь!.. Перекрещусь и поклянусь, что ты поцеловал! – поклялась старуха и совершила крестное знамение. – Вот перекрещусь!.. Гляди!

И минуту она ждала. Иван с улыбкой стоял перед ней и смотрел.

И тут внезапно он, шутливо потешаясь, выставил палец навстречу старухе.

– Бумбс!

Старуха даже вздрогнула и рассердилась:

– Дьявол… Магометанин!..

Но Иван рассмеялся, даже заласкотал из глубины своего живота. Старуха обозлилась, заругалась, удалилась и пригрозила идти и привести полицейского пристава.

И так старик Дурнякин и Аннушка, эта невеста, ждали теперь приезда пристава. Оба они пытались его навести на кампанию Ивана, и так грозил Ивану и Ропотти властный меч.

И вернулся же этот полицейский пристав, вернулся и сразу, разозлившись, прикрикнул на ожидавших.

Проиграл, видишь, в дороге в карточной игре три рубля семьдесят девять копеек и оттого был раздражен.

– Черт! – рассердился он про себя, гневно. Старуха, Аннушка, рассказавшая, как было, успела раньше старика Дурнякина, объяснила свое дело, пожаловалась, что Иван ее поцеловал.

– Ну что тогда, если поцеловал? – прикрикнул тут пристав зло, так как был с тяжелой головой.

– Как что, ваше превосходительство!.. Боже мой, Отец небесный! – причитала старуха и напирала:

– Поцелуй отнял … вот поцелуй!

– Кто тебя поцеловал и как? Что?

– Ваше благородие! – клялась старуха. –  По-святому поцеловал … заигрывал даже, поцелуй и … вот поцелуй отнял…

Но тогда расстроенный от своего поражения в игре пристав прикрикнул:

– Беги!.. Вели отдать обратно тебе этот… Поцелуй!..

И когда старуха все пыталась жаловаться, вспылил он и рявкнул:

– Слышишь, что говорю!.. Вели старику обратно поцеловать и!.. Вон!

Старуха совершенно испугалась и убежала. Съела.

Но дело старика Дурнякина удалось уже из-за его обувной работы. Смиренно сжимая обеими ладонями шапку, он мудро начал, повел, заговорил от его обувной работы, намекал, что он хоть даром ее теперь сделает, и потом уже перешел к делу: Пожаловался, что Иван даже его старушку целует.

– Вот, правда, ваше превосходительство … поцеловал, я имею в виду, – объяснял он. – Магометанином, значит, ваше превосходительство!

И пристав начал соглашаться, зачитывая это как оплату обувной работы. Тот же проигрыш в игре этим исправился бы … Он уже расследовал дело.

И теперь старик еще поправился, жалуясь:

– И, вот… Ваше превосходительство, вот, сказывает … что только родие, сказывает…

– Что?

А старик:

– Вот, перекрещусь и поклянусь, что родие… Сказал, значит, что родие, а не превосходительство… Вот перекрещусь, – перекрестился он повторно.

И это помогло, так как пристав был от своего звания чувствительный и злой человек. Он пообещал проучить Ивана и его извозчика. Тут он уже даже подумал, чтобы послать привести и давешнюю Аннушку, вдову, и разузнать от нее получше и ее дело.

* * * * *

А Иван пребывал в расслаблении и улыбался, размазывал вино по своей коже, хвалил своего Ропотти, рассказывал вновь свой анекдот, смеялся и был счастливейшим из женихов,

Но теперь они были уже шикарно пьяные, как Иван, так и Ропотти, и развивался спор, от спора ссора, от ссоры уже драка.

Иван, видишь, теперь в своем хмелю перепутал имена и спорил с Ропотти, что он Пипотти. Ропотти толковал напротив, но Иван спорил:

– Врешь!.. Бог мой! врешь, что Ропотти!

– Как вру?.. Хях?

– Говорю тебе, что Пипотти и… Значит, что ты будешь не Ропотти, а Пипотии… Слышишь? А?

Но хмельной Ропотти с усилием толковал:

– Это… Ропотти … Пипотти … Ки … и … Рипотти … это Типотти… Ропотти! – рявкнул он, наконец, и ударил кулаком по столу так, что тот задребежал. –  Ропотти, – сказываю я, – Ропотти!

Но Иван вспылил и покраснел.

– Хэ-эй! – рявкнул он как зверь, топнул ногой и застращал:

– Разобью… Окна разобью… Эй!

Стоял рев. Хозяин кабака ругался.

– Ропотти… Я буду Ропотти! – орал Ропотти за свое дело. Тогда Иван уже разбил стул вдребезги и выругался:

– Пьеркьеле!

– Хях!.. Ропотти! – заорал Ропотти наперекор в ответ. Осип уже растянулся под скамейкой.

– Ро … о … Ропотти, – толковал он все-таки еще оттуда, и вдобавок раздражался хмельной Ропотти облаять Ивана и всех: он их, разумеется, облаял русскими.

– Вот русский!.. А!

– Как!

– Русский!.. Хэй! – заорал Ропотти и разбил посуду.

– Нос картошкой русский!.. Эй! – орал он. Иван разъярился и заорал в ответ:

– Пипотти… Хэй! – рявкнул он, и так вцепились мужики друг другу в шеи, Иван в Ропотти, Ропотти в шею Ивана.  Яростно они тут друг друга рвали, катались по полу и орали, ругались. Хозяин кабака уже отправил сына сходить и привести полицейского пристава.

Мужики все-таки устали и, наконец, заснули в грязи… Хозяин закатил их под стол, и так посапывали они там мирным сном. Ванька в блаженном состоянии растянул гармонь, и все было счастливо в жизни.


XII.

Они просыпаются в удивительном месте и попадают под поток ледяной воды.
Содержит вообще окончательное объяснение о различии чухонца и финна


Когда наши мужики проснулись следующим утром, к своему удивлению они заметили, что находятся в полицейской кутузке. Они сидели в ней на голом полу и сидели на корточках. Головы были разбиты изрядным похмельем, и самочувствие было кислым. Ничего от вчерашней радостной бодрости.

Долго они тут сидели, совершенно молча, успокаивали мысли. Наконец начал все-таки Иван разговор, спросив:

– Твое имя, это?.. Я имею в виду: Ропотти же оно было?

– Ха!.. Это… Ропотти!

– Ну!.. Слава Тебе Боже, милосердный небесный Отец! – вздохнул тогда Иван серьезно, искренне и сотворил крестное знамение. О вчерашней их драке, ясно, они совсем не помнили, теперь еще нет, так как головы бешено ломило.

Итак, сидели в оцепенении. Теперь уже Иван вспомнил о вчерашней драке. Вследствие той ругани русским, тогда он этого не понял, он переспросил:

– А, вот русский?.. Так что, чего он, я имею в виду, значит русский?.. Чертов русский?..

Ропотти оказался в затруднение. Теперь он вспомнил их лай вечером.

– Это, – прощупал он, запутался и в затруднении выпалил:

– Хях?

– А, вот, русский? – невинно пояснил Иван.

Приходилось претерпевать. Ропотти завертелся и затолковал:

– Это, теперь… Так что, теперь этот … русский?.. Хях?

– Так… Вот, русский?

И опять следовало отвечать Ропотти. Он пососал, завертелся и повторял:

– Он … русский… Он, я имею в виду, будет тот, как… Не так, что он совсем чухна и в свою очередь не другой … и не так, как финн.

– Понимаю… Понимаю!.. Так, чтобы не один и не другой, – поторопился тогда Иван подтвердить, что действительно дело теперь ему совершенно ясно, и он даже удивился:

– Вот, какое множество народов в мире!

И он перечислял, даже показывал на пальцах:

– Сперва будут чухонцы … потом финский народ… Вот, следуют немцы … евреи … потом русские … татары … магометане … архангельцы … вдобавок нарвцы, нарвский народ, вот … петрозаводчане … романо-католики … следуют потом лютеране и перкозерцы и под конец главный народ, вот, русские … православные русские… Эх, какое множество народов. Фи-ууу! – свистнул он от изумления.

И опять сидели в оцепенении. Оба осуществляли своего рода национальные миссии: Иван улыбался, вонял вином, луком и огурцом, а Ропотти в шляпе глупо таращился, курил, плевал и вытирал нос рукавом куртки. И оба они были бескорыстные друзья.

Иван улыбался, говорил, и в голове курившего Ропотти зашевелилось большое национальное качество: разум и мыслительная способность, как червяк в грибе.

* * * * *

Но тут  стал стеной полицейский пристав. Он был злой к мужикам особенно потому, что слышал об их отрицание того, что он превосходительство, утверждая, что он только благородие.

Не удивительно, что он захотел чуть отомстить. Он приказал, чтобы мужики были отведены, будто для протрезвления, под холодную водяную струю. Применялось это, правда, несколько раз и прежде, но только так: в целях мести.

– И дать сильную струю… И чухне той, ему … они горячие головы… Гляди, чухонцы! – приказал он и удалился, оставив мужиков для обработки полицейским.

И так пришлось маршировать под водный поток. Единственно эта вода тут не из душа, а проносилась по жёлобу и с высоты падала на шею.

Даже страшно. Иван молитвенно запричитал, перекрестился, разделся в смиренном послушании для принудительной ванны, и так толкнули его полицейские под поток.

Страшно! Глаза на лице Ивана стали, как на Страшном Суде. Древками пик полицейские запрудили поток, и ледяная вода с шумом срывалась на шею.

– А!.. Пощадите!.. Хватит!.. Во имя Господа пощадите! – вначале в ужасе Иван криком просил пощады.

– Закрой рот!.. Дурак! – только бранились полицейские и даже кололи Ивана.

Но скоро Иван освоился в купальне. Теперь уже чувствовал себя даже хорошо. Головная боль ушла. Он уже широко улыбался в этом потоке, даже гримасничая, тер свои бока и говорил:

– Вот так банька!.. Вот!

– Валяй!.. Выходи из потока, валяй! – скомандовали тогда полицейские и, молитвенно благодаря Господа за баньку, побрел улыбающийся Иван собирать свои одежды.

* * * * *

Но с Ропотти получилось хуже. Он, упрямый, не сообразил покорно смириться и послушаться власти. Ужаснулся потока и не захотел раздеваться. Думал этим спастись и толковал:

– Я это… Черт!

– Поторопись!.. В поток, поторапливайся! – заорал полицейский и, когда Ропотти помедлил, полицейский громко сказал:

– Эх!.. Дадим в одежде!.. Вот!

И раз-два – втиснули они, покалывая острыми пиками, Ропотти в поток во всей одежде. Ропотти ругался и кричал в ужасе. Особенно, когда намокли табак и спички.

– Дьявол! – лишился он чувств и пытался спасти свой табак из кармана. Дело плохо: кисет с табаком попал из кармана прямо в поток.

– Иван… Это… Черт! – криком просил у Ивана помощи потерявший сознание мужик.

Но Иван, переломившись, смеялся. Его развеселило волнение Ропотти, когда тот купался во всей одежде.

– Три!.. Три бока!.. Вот! – пытался он со смехом советовать Ропотти, кричал. – Три!.. Это, вот, похмелье лечит. Вот!

– Черт!.. Дьявол! – ругался и трещал промокший насквозь Ропотти, когда наконец-то высвободился из потока. Он совершенно дрожал, когда вода лилась с одежды.

– Валяй!.. Во двор валяй! – скомандовали полицейские. Все они выкатились из кутузки.

Но у Ивана было веселое настроение. Промокший насквозь Ропотти рассмешил его так же глубоко, как и вчерашняя его ошибка.

* * * * *

Благополучно отделались они от разбитых кабацких окон и мебели, хотя деньги и были уже пропиты до копейки… Ропотти отдал свою часть обувью и юбочной тканью, которые были куплены им по дороге из города для своей старухи. У Ивана в свою очередь было, к счастью, сбережено заготовленное невесте обручальное кольцо, и этого хватило в дополнение к барахлу Ропотти.

– Вот счастье, – говорил Иван тогда Ропотти. – Это, вот, счастье, что кольцо сохранилось Понимаешь же?

– Так… Это… Как я этого не понял бы! – признал промокший насквозь Ропотти остроту своего разума.

И так собрались они теперь уже ехать в дорогу домой. Иван опять, как при въезде, там, на задке развалюхи-кузовка, спиной к вознице свесил ноги. Ропотти мокрый, как чернозобая гагара, оцепенел на передке и дергал вожжами, побуждая клячу идти.

И хорошие минуты ехали они, таким образом, совсем молча, спиной друг к другу, разделенные мусором на кузовке. И Иван задумался. Он, должно быть, вспоминал их путешествие и веселую их ошибку, от которой было все-таки то большое счастье, что сохранилось кольцо, и так спаслись от кабацких долгов. Оцепеневший Ропотти сидел безмолвно, и с одежды все капала вода. Кисло он выглядел. Табак намок. И, соответственно, трубка в зубах болталась пустой.

Иван размышлял, вспоминал речи полицейского пристава о горячих головах, о чухонцах и тогда вдруг туда назад через плечо спросил:

– А вот…

И он продолжил:

– Вот, это я здесь все также что… Вот и пристав когда сказал, что чухонцы народ горячих голов, так, значит… Какая будет разница между настоящей чухной и правильным финном?.. А? Ропотти?

И Ропотти пришлось теперь выступать этнографом. Он дернул мерина вожжами и нащупывал, разъясняя:

– Вот … чухна этот… Он будет больше так как … как, это сказал бы … больше так, как пьяница и бабник, так как … этот чухна а... Настоящий и так, как правильный финн этот, так … он будет так, как… Так, как теперь этот муоланский и … этот теперь хоть йоханнеский* мужик.

– Аааааааа! – дело прояснилось Ивану, разумеется, окончательно, и сам он даже еще закончил и пояснил:

– Значит, что: Чухна будет правильная чухна и … правильный финн будет, вот, правильный финн?.. А?

– Да… Это!.. Так!.. Прпох, рууна! – рванул Ропотти клячу вожжами, и Иван еще повторил, подтверждая:

– Понимаю… Теперь понимаю, что, вот: Ропотти да Ропотти, Пипотти да Пипотти и… Вот разница.

– Так… Это… Вот.

Эти дела были уже ясны. Только вопрос веры еще темнел. И, соответственно, Иван переспросил:

– И ну-ка, а вера?.. Так что, какая будет вера у чухонского народа? – переспросил он…

– Так… Это…

Иван тогда совсем попер туда назад:

– Православный ли … или калмык … китаец или мохаметанин?..

– Вот мохаметанин! – поднял он свой палец вертикально как знаком. – Вот!

И Ропотти пытался привести в движение свое религиозное знание, толковал:

– Вера эта … христианская вера, я имею в виду … так что … вера как вера, – выпалил он под конец и начал дергать мерина и ругаться на него, чтобы избежать большего объяснения.

И Иван примирился со своей судьбой и согласился:

– Ну… Черт с ним! Вера как вера и … Ропотти как Ропотти… Вот!

Но когда они прибыли к Ивану домой, заварил Иван чай, подмастерье сходил и принес вина, и когда выпили и хлебнули чаю, рассказал он и подмастерьям всю историю и особенно тот поросячье-врачебно-кастраторский анекдот. И он был опять весел, и его улыбка совершенно разорвалась до своего предела, и спокойно расцветал нос бульбочкой как наливающийся виноград.

– Вот анекдот! – засмеялся он счастливо, и Ропотти курил мокрый табак, и потому Ивану было еще веселее.

И под конец основательно объяснил он своим ученикам, какая разница будет между настоящей чухной и финном.

– Чухна, вот, – объяснял он. – Будет, говорю вам, на женщин падкий и … значит, пьяница такой, как и русский, а… Правильный финн в свою очередь, значит, он будет мудрый и вот, Ропотти… Ропотти, а не Пипотти… Вот!

Он бросился спиной на кровать и рассмеялся опять ошибке Ропотти так, что живот затрясся, и подтвердил:

– Вот, Ропотти!.. Вот какой правильный и мудрый народ, правильный финский народ и не чухна… Вот!

Примечание:

* Советский (до 1948 — Йоханнес, фин. Johannes) — посёлок городского типа в Выборгском районе Ленинградской области России. Административный центр Советского городского поселения. Первоначальное название населённого пункта — Йоханнес — связано с лютеранским приходом Св. Йоханнеса (известен с XVII века).


При переводе использован текст, размещенный на http://www.gutenberg.org/cache/epub/14435/pg14435.html