Ветка рябины на память

                Нора Каценельсон


Светлой памяти моих родителей  -
замечательных людей, ярких и бескорыстных докторов , чьи доброта и сострадание к людям позволили появиться этому расскaзу -

Нинели  и Соломона   Каценельсон.
               


                Ветка рябины на память.


                Самое любимое время года - осень.  Да, дожди , ветер, сырой холодный воздух. Но какая красота, заставлявшая просто не обращать внимание на многие неприятные вещи. И как  много было рябины осенью в моем городе, как я ждала время  ее ягод! Удивительно красиво тогда становилось,  все было в мазках пунцово-красных ягод, так хорошо думалось обо всем - казалось, что любые проблемы со временем будут разрешены, ДА ЗАПРОСТО МОЖЕТ СТАТь ВСЕ ХОРОШО, ЗАХОТЕТь БЫ...  Иногда хотелось сорвать грозди ягод и принести их домой - пусть был бы кусочек того замечательного времени года дома,ПЛАМЕНЕЮЩАЯ гроздь на память...

  Но это время быстро заканчивалось, становилось просто холодно, нeуютно, с сожалением вспоминалась  щедрая красота, a мечталось о зиме, когда все вокруг будет покрыто снегом, и деревья, словно стесняясь своей наготы, укроются  снежными накидками,   это будет время горячего - с морозца - чая с сушками с маком и конфетами "Коровка"...  Но тогда  и история будет совсем другая. А осенью ...

        Был ноябрь - один из тех месяцев, когда холод и сырость заставляют особо ценить тепло и уют квартиры, где мама так славно что-то на кухне готовит,  а потом зовет пить чай с оладушками и клубничным варением, в котором можно, если очень захотеть, узнать крупные ягоды, собранные летом на даче. Но вот находиться не дома, а далеко в деревне на севере Карелии,  и  кипятить чай в  алюминиевом электрическом чайнике в деревянной гостинице, а  заваривать его прямо в граненом стакане, не хотелось.  Да и  с чем его пить - это уж чем был богат маленький гостиничный буфет в разгар перестройки.

  Почему так помнятся именно те годы?  Они были отчанянно неуютные, утомительные, унизительные, застроенные коммерческими палатками, где в изобилии лежали заморские псевдо-шоколадные батончики, жевательная резинка, какие-то вафли с химическим привкусом, ну  - слякоть  вокруг, работа без полученной вовремя зарплаты, обида на то, что обещанная хорошая жизнь так и не наступает, а,  та, что была, наоборот, становится все труднее и хуже.

Мне, совсем молодому врачу, нужно было ехать в командировку - далеко от дома, на север. Командировка - это было серьезно. Прибывали  в далекую деревню, где люди месяцами не видели врачей, где фельдшер    в маленькой больнице лечил все болезни подряд и у детей , и у взрослых, а когда силы  иссякали, просил - ну хотя бы кого-то - помочь. Приезжали молодые и неопытные вчерашние выпускники, для которых доктора далекой районной больницы казались богами,   их было много рядом друг с другом, но главное - у них был опыт (не очень большой, но выстраданный).


  Надо сказать, что больше всего из тех лет запомнились не самостоятельные трудные командировки в дальние больницы, не страх перед ошибкой, потерей больного (не дай, Бог!), не бессoнные ночи, а  голод, да, самый настоящий голод, когда  магазины были просто пустые,  за сахаром (по талонам), молоком (по доступной цене), мясом, колбасой (многолетним привычным дефицитом) выстраивались очереди,  люди  в них ненавидели друг друга так, словно их связывали родовая вражда и кровная месть.  Получив заветный товар, уходили, не оглядываясь, стыдясь.


  Спешили домой порадовать семью.


  Мне жилось неплохо - все бытовые проблемы решала мама, папа выстаивал во всех очередях, что-то покупалось  "по знакомству", поскольку родители были известными и уважаемыми в городе врачами. Но там на Севере, далеко от дома,  как же  было тяжело! Целый день осматривать больных и тех, кто был по-настоящему  болен, и тех, кто пришел "провериться" на всякий случай - жди, пока приедет ещо раз доктор!

   А то, что доктор о болезнях знал ненамного больше, чем сами пациенты, да еще страдал от холода и неустроенности, ну кто об этом думал!

Пациентов  на целый день отпускали с работы - к доктору. Приезжали люди,  накануне вымытые в бане, в чистых рубахах и новых вязаных носках, многие надевали свои награды, и очень много было людей с медалями и  военными орденами. А я была совсем неопытным и, честно говоря, трусливым врачом, мне было страшно и немного стыдно, особенно, когда , извинившись,  хваталась за рецептурный  или справочник практического врача. Казалось, что доброта и терпение людей мне были посланы, чтобы хранить меня, я воспринимала их как незаслуженную награду. Но как хотелось домой! Скорее, любой ценой - к родителям, умевшим свести на нет все кошмары того перестроечного времени...

По окончании командировки хотелось уехать самым ранним поездом. Это было бы здорово -  тогда я  прибывала   в свой город рано утром, имея впереди   целых три прекрасных дня, в тепле, около телевизора (передачи тогда были замечательные!), который можно было  смотреть, попивая чаек с маминым вареньем и ее же пирожками, лежать часами с книгой  в ванной, облицованной бледно-голубым кафелем, а не ходить мытъся в гостиничный душ по длинному коридору со сквозняками и застарелыми табачным и пыльным запахами.

- Доктор, куда же Вы спешите-то? А пообедать перед дорогой? Скоро пробу будем снимать, - это , конечно, фельдшерица пыталась удержать.

  Ах, как это разозлило - я устала, провела и так там лишние три дня, мое время  закончилось, ну что ко мне пристают?!  Приедет другой доктор, мне   надо   домой, скорее домой, поем в вагоне-ресторане, отпустите меня, хочу домой! Успокоилась, когда уже сидела в своем купе и предвкушала, как утром поеду в одном из первых утренних, а потому - полупустых троллейбусов, поеду домой, а не поплетусь спать в гостиницу, увязая ногами в жидкой уличной грязи. А вот и попутчик - симпатичный молодой офицер, возвращался домой в Москву - ну ему, бедному, лишнюю ночь ехать, но вот уже - Ура!  поехали.

Вскоре   очень захотелось есть, но  не было  ни вагона-ресторана, ни печенья у проводника («Kакое печенье! ничего жe не дают! Спасибо, что хотя бы чай и сахар обеспечивают! нет, миленькая, вот титан разожгу, принесу чайку крепкого, свеженького«), Hу ладно, зато едем.

Наверно, тогда был рефлекс у всех - с первым же перестуком колес под вагоном начинать кушать; надо сказать, что почти все люди в дороге ели  одно и тоже - вареная курица, крутые яйца с налипшими на них хлебними крошками от бутербродов, малосольные огурчики, холодные котлеты (из чего? а из чего угодно), запивали все чаем, традиционным железнодорожным чаем из стаканов в тяжелых подстаканниках, на которых часто изображался летящий на  скорости поезд. Не думаю, что дома многие пассажиры согласились бы на такую еду, хотя в разгар перестройки никто не привередничал, ели все. В то время  люди   славились кулинарными талантами - из развесного творога делали  российский сыр,   фаршировали яйца собственным желтком, смешанным с жареным луком, чесноком и капелькой майонеза (если удавалось достать этот майонез), из селедки, морковки  и дешевых кисломолочных сырков изготовлялась "красная икра", да много чего тогда придумывали! Голь на выдумку всегда хитра , а какая тогда была голь! Да с какой затейливой выдумкой!  Умели многое.  Вот колбасу, правда,  ничем не заменяли и ни из чего не изображали...

  Имевшийся у меня  заморский батончик с орешками поделили по-братски с попутчиком, также разделили его пачку клубничной жевательной резинки, но аппетит только разыгрался, и голод стал явным и острым.


- Знаете, через полтора часа будет станция, там меняют тепловоз, простоим около часа! Давайте зайдем в станционный магазинчик! Ничего там особенного нет, конечно, но купим пряников, хлеба, может, рыбные консервы будут.  Вы их сможете открыть?

- Конечно, открою, как Вы здорово  придумали, скорее бы доехать до станции!

Приехали, с трудом дождавшись, и бросились к магазинчику, а он заперт! На огромный навесной замок! Голод превратился в какую-то часть нас обоих, он диктовал, требовал, повелевал, затмевал рассудок...


И тогда  я увидела  женшину. Недалеко от станции стоял дом, где жил дежурный по станции или кто-то другой из железнодорожного персонала. A oколо дома был большой огород, настоящее картофельное поле, где возле борозды   сидела женшина в теплом платке и  телогрейке. Господи, да что же это было за время! Она выбирала картофелины, оставшиеся после основной уборки - редкие, но нужные - предстояла зима, а в те годы    трудно  все было - и зима, и осень, и весна... Женщина выбирала редкие слегка подмерзшие картофелины   и бросала их в ведро.  Я бросилась к ней, не испытывая ни стыда, ни самой простой неловкости. Попутчик пытался меня удержать за рукав шубки, говоря, что неудобно, нас прогонят. Ну - прогонят так прогонят, но на голод сил просто не оставалось,  они испарились при виде запертого магазинчика.

  Подойдя ближе, я сказала:
- Здравствуйте, мы с  поезда, вон он стоит, там тепловоз  меняют. Понимаете, мы ничего из еды не взяли на дорогу, ресторана нет, магазин ваш закрыт. Вы не продадите нам какой-то еды? Хотя бы хлеба, мы заплатим, сколько скажете.

  Женщина выпрямилась и молча долго на нас смотрела. "Ну точно, сейчас прогонит, но есть, вроде, меньше хочется.  Это от страха, наверно".

- Ну что же тут-то стоять, в дом заходите!
 
Мы вошли. Обычный деревенский дом, сразу прошли на кухню.

- Вот тут у меня яйца сварены, думала мужу, он на охоту поехал, а их не взял, заберете; картошки есть немного "в мундире", а вот ещо вам соленых рыжиков положу в банку, покушаете в поезде .  Oй, подождите, хлеба -то я и не отрезала, свежий хлебушек,  сегодня утром привезли...

Так приговаривая, женшина открыла холодильник и достала оттуда непочатый батон отдельной колбасы.

   Вареная колбаса! Сегодняшнему читателю трудно понять, что это было в те годы.  Не просто колбаса, это было праздничное блюдо,  ее крошили, вместо мяса, в салат, когда делали его к новогоднему столу, да, в оливье. Это было лакомство, сберегаемое  для детей или больных, заначка на "черный" день, когда нет ничего и нигде, а в доме есть вареная колбаса! Да ее можно было пожарить на сковороде и есть с жареной картошкой! Тогда в семье был просто роскошный ужин. Да много чего можно было из нее сделать, но чтобы так вот просто отрезать несколько толстых ломтей на бутерброды совсем чужим незнакомым людям...  Мы оторопели. Наконец, все было готово, женшина подала нам увесистый пакет, мой попутчик полез во внутренний карман шинели за деньгами, и тут мы услышали  тихий измученный всей тогдашней жизнью голос...

- Да  Господи, что же это такое?! До чего нас yже довели! А до чего еще доведут?!  Война сейчас или что?!   Да неужели  я  двух голодных детей накормить не могу! Не надо ничего, милый, идите, вон поезд ваш скоро отправится, кушайте на здоровье, нельзя же голодом-то сидеть, а вдруг - язва какая, не дай Бог? Идите, милые, идите.

  Мы ушли. Долго в поезде вспоминали эту встречу, пытались вспомнить подобные, но не могли.


  Утром я была дома и рассказывала  потрясенным родителям  историю.  Мама умоляюше посмотрела на папу: "Ну , может, ты попросишь кого-то из своих пациентов? Кого-нибудь из торговли, а? Попроси  финский сервелат, хотя бы одну палку для той женшины.  Как же мы ей благодарны!",   - мама чуть не плакала. Папа ответил, что он постарается порадовать незнакомку:  как раз кто-то из его ординаторов должен был ехать на Север, значит, тоже будет стоять на станции, где меняют тепловоз. А дом около станции один. И женщина там одна такая, найдут.


  Папе не удалось добыть финский сервелат, его должны были привезти только через десять дней, а командировка была на днях.   Одна из папиных пациенток, работавшая в самой лучшей кондитерской города, изготовила потрясаюший торт, на нем была из крема и ягод выложена ветка рябины, под ней  - красивая кремовая надпись:


" Спасибо. Удачи вам!"