А это -мой Пушкин! Гл. 62. Гонимый роком

В  Москве он окунулся в светскую жизнь и проводил много  времени  на балах и приемах. Часто встречаясь  с графиней  Соллогуб, он  увлекся  ею серьезно. Надежда Львовна -  фрейлина великой княгини  Елены Павловны, отличается необычной  красотой и благородством. За нею  всегда толпится  куча  поклонников. И Саша, забыв, что  он - отец семейства, присоединился к  ним.

 Предчувствуя  скорую разлуку, написал ей в альбом:

Гонимый роком и судьбой
От пышной далеко Москвы
Я буду вспоминать с участьем
То место, где цветете вы.
Столичный шум меня тревожит;
Всегда в нем грустно я живу,
И ваша память только может
Одна напомнить мне Москву.

  Поняв, что день и ночь проводит в мыслях о ней, Саша спохватился… Но продолжал открыто ухаживать  за ней всюду, где  бы ни увидел её.

  Натали,  до  которой дошли   слухи  в Петербург, стала писать ревнивые письма, и  ему приходилось успокаивать её, подробно  описывая всё, чем занимается и с кем встречается в Москве  - в необходимых дозах…

однако, даже  вернувшись домой вначале октября, не мог избавиться от  образа изысканной московской  красавицы.

 Терзания его вылились в стихотворение:

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить…

Недреманное око полиции сопровождало его и в этой поездке. Еще не успел он вернуться  в Петербург, а полицмейстер  Миллер уже отправил туда  корявым почерком нацарапанную депешу: «Секретно. Состоящий под секретным надзором полиции отставной чиновник 10 кл. Александр Пушкин, квартировавший в Тверской части в гостинице "Англия", 16 числа сего месяца выехал в С.-Петербург, за коим во время жительства его в Тверской части ничего предосудительного не замечено».
 
   Еще в Москве  Сашу начал  мучить  ревматизм в правой ноге и  он страдал ужасно -  не мог без ноющей боли ни лечь, ни сесть, ни встать, а ходил, опираясь на спасительную  трость. 

 На следующий день после своего приезда он пошел на лицейскую  встречу, где уже   были  Корф, Комовский, Корнилов, Стевен, Яковлев, Данзас и Илличевский. «С каждым годом нас собирается все меньше и меньше…», -  грустил он, наблюдая за ними и слушая их воспоминания об ушедших навсегда.

Скоро им с Натали  пришлось переезжать  на новую квартиру и у него  много времени ушло на сборы  и переезд. Деньги, которые он хотел оставить неприкосновенными, пришлось потратить...
 
Сразу же, как только закончил дела на обустройство, принялся за  «Островского», историю которого ему рассказал Нащокин  - и закончил  первый том в две недели. Написать второй так и не смог  из-за ревматизма,  который  не давал  браться за перо -  «не мог связать две мысли в голове».

К физическим терзаниям добавились любовные муки к Надин Соллогуб, которые усугубились нерешенными проблемами с газетой -  сразу же после возвращения из Москвы  получил письмо  из  III отделения,  от А.H. Мордвинова, сообщавшего, что он представил образец его газеты с материалами Бенкендорфу. "А тот, в свою очередь, покажет их Государю, как только тот вернется из Ревеля", -   и просил его, до получения разрешения, не приступать ни к каким делам по изданию газеты.

На этом все и заглохло. Ожидания Сашу расхолодили,но по зрелому размышлению, он понял, что газета не даст так необходимого ему материального благополучия. Воспользовавшись тем, что выпуск «Дневника» приходится отсрочивать до начала нового года,  вообще от издания газеты отказался. «Мой журнал остановился  потому, что долго не приходило разрешение. Нынешний год он издаваться не будет. Я и рад. К будущему успею осмотреться и приготовиться; покамест  буду жаться понемногу...» - так о причинах написал  Нащокину, с которым был наиболее откровенен.

Многие, услышав о том, что газета не будет выходить, огорчились. Насмешливый друг, князь Вяземский, писал Василию Жуковскому: «Пушкин собирался было издавать газету, все шло горячо, и было позволение на то; но журнал нам, как клад, не дается. Он поостыл, позволение как-то попризапуталось или поограничилось, и мы опять без журнала».

 Вельтман, автор таких книг, как "Беглец","Странник» "Муромские леса", и, по мнению Саши, владеющий оригинальным и блестящим, но неглубоким талантом, написал: «Досадно мне, да и каждому досадно, что Александр Сергеевич отложил издавать журнал до будущего года. Если говорить правду, то перевод песни Игоря был приготовлен для сего журнала…»

Саша не особо расстроился от этого письма - при замечательной яркости фантазии, пестроте изложения, не лишенной иногда истинной поэзии, у Александра Фомича совершенно отсутствовало серьезное содержание. Он скомкал письмо и выбросил: «Сложность происшествий и являющаяся отсюда потребность чудесной развязки лишают его произведения  естественности… Его только спасает излюбленная форма творчества - калейдоскопическая смесь прозы и стихов, в которой он достиг, пожалуй, виртуозности. Однако - тоже лезет делать замечания…»
 
Финансовые дела у них с Натали совсем не решались. Дед, Афанасий Никитич, приезжавший в Петербург весной, чтобы просить субсидию для поправки своих дел, или хотя бы добиться у царя  разрешения на продажу майоратных владений, не смог ничего сделать. И вскоре, неожиданно для всех, взял и  умер - 8 сентября. Прямого наследника, сына его  - Николая Афанасьевича, после многих хлопот жены и старшего внука Дмитрия, был врачами признан повредившимся в уме. И  наследство принял старший  сын их с Натальей Ивановной -  Гончаров Дмитрий Николаевич. Оформив опекунство над  отцом, приступил к делу под неусыпным контролем матушки.

Вскоре однако стало понятно, что шурин,  хоть и старается,  принялся  с охотой за  расстроенное хозяйство, но делает это  неумело, путано, допуская много ошибок в управлении.  "Стало быть, и на него  мы  не можем надеяться… Предприятия Полотняного Завода не будут давать  прибыль - под таким руководством!", - оставил Саша свои надежды на помощь  родных жене.

 Ко всему, ему окончательно стало понятно, что теща, Наталья Ивановна, не собиралась ни возвращать ему долг, ни выделять те  двести душ из Яропольца, которые были обещаны ею в начале их с Натали жизни –  она тщательно оберегала от всех свой капитал, хоть на словах и показывала, будто беспокоится.

Вот почему  Саша перевез из Полотняного Завода статую  Екатерины II к себе  - с надеждой выручить за неё хотя бы те деньги, которые им были одолжены будущей теще перед женитьбой…

 Он еще в июне обращался  к Бенкендорфу, расписывая статую, как прекрасное произведение искусства: «Ваше Превосходительство с обычной добротою подали мне надежду, что правительство могло бы ее купить у меня, и я велел привезти ее сюда. Если средства частного лица не позволяют ни купить её, ни хранить её, то эта прекрасная статуя могла бы быть достойно помещена или в одном из учреждений, основанных императрицей, или в Царском Селе, где ее статуи недостает среди памятников, воздвигнутых ею великим людям, которые ей служили. Я хотел бы за нее 25 000 рублей, что составляет четверть ее цены…»

Но, по всегдашней российской действительности, ничего в срок не делалось - Бенкендорф передал его просьбу в ведение Министерства императорского двора,  а оно, свою очередь, обратилось в Академию художеств - «поручить  Мартосу, Демуту, Гальбергу и Орловскому  "осмотреть означенную статую и донести как о достоинстве оной, так и о цене ее»…

 Только через несколько месяцев состоялся её  осмотр и, наконец,  было признано, что она стоит больше, чем за неё  запрошено…

 Однако на этом все опять застопорилось. Окончательно  убедившись, что дело совсем заглохло, Саша попросил Натали обратиться к князю Волконскому П.М., с которым у него самого были натянутые отношения и Натали,под его диктовку, написала письмо, где были изложены история статуи и вопрос - намерено ли правительство приобрести её?

Петр Михайлович Волконский - светлейший князь, генерал-фельдмаршал, министр Императорского двора и уделов, получив письмо от первой красавицы двора, немедленно потребовал  справку, «на чем остановилось сие дело»... И через два дня  лично ей ответил, в самых изысканных выражениях, что бесповоротно отказывается...  от покупки статуи.

Саша усмехнулся зло: « А я ничего другого от него и не ждал!» Так лопнула еще одна надежда вернуть себе деньги, данные им  за Натали…  И она, которая горячо взялась ему помочь  в этом  деле, не смогла  добиться ничего –  красота тут, оказалось, не  могла помочь… И теперь злосчастная статуя стояла у них дома, возбуждая в Сашиной душе, при взгляде на неё, недобрые чувства к родственникам жены...

Все начало нового, тридцать третьего года, он присутствовал, вместе с Натали, на балах: она кружилась в танцах, он, стоя наблюдал за ней, подпирая  двери…

Друзья, Плетнев, Гоголь, Вяземский – были озабочены его молчанием, то есть, как им казалось, бездействием - он не писал. «Вы теперь в праве презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам -  не столько для ее потехи, сколько для собственной», - писал сердитый Плетнев  Жуковскому.

   Гоголь высказал свое неудовольствие другу  Данилевскому: «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащат его в деревню».-   Александр Семенович -  земляк и Николая Васильевича, был чиновником  канцелярии Министерства внутренних  дел и всегда интересовался творчеством его друга.

   Язвительный князь Вяземский  и здесь остался верен себе, когда писал в феврале московскому приятелю Булгакову: «Вчерашний маскарад был великолепный, блестящий, разнообразный, жаркий, душный, восхитительный. Много совершенных красавиц: Завадовская, Радзивилова-Урусова... Хороша очень была Пушкина-поэтша, но сама по себе, не в кадрилях, по причине, что Пушкин задал ей стишок свой, который с помощью божией не пропадет также для потомства»,  - намекал на беременность Натали.

Саша же с трудом переносил эти вылазки в свет. «Жизнь моя в Петербурге - ни то, ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде, - все это требует денег; деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения... Путешествие нужно мне нравственно и физически», - жаловался Саша Нащокину.
 
  На придворных балах он отчаянно скучал. Не раз старухи  слышали, как, стоя возле них, зевая и потягиваясь украдкой, он  повторял  два стиха из старинной песни:
Неволя, неволя, боярской двор.
Стоя наешься, сидя наспишься…

   Саша понимал, почему у них нет денег. Ни он, ни Натали не умели их считать. Более того,она не хотела отказываться от удовольствий света, ну и он... – от карт! Они  неудержимо влекли его. Сколько бы он ни давал себе обещания  больше не садиться за зеленое сукно, подкрепляя это торжественной  клятвой, при первом подвернувшемся случае  все его благие намерения разлетались в прах, и до самой зари он не мог оторваться от него.

   Да, бывали  у них дни, после редкого его выигрыша или крупной получки от литературных трудов, когда в доме  все появлялось в изобилии. Но деньги обоими тратились без всякого счета –  наверстывали  испытанные  лишения, забыв о будущем. Саша очень любил предугадать любое желание Натали, а  уж  она более всего - блистать в свете …

  Но вся беда в том, что скоротечные эти минуты быстро сменялись полным безденежьем! И тогда не могло быть  и речи  не только о прихотях, но   ему приходилось сильно даже  напрягать мозги, чтобы извернуться и достать самое необходимое...
   Друзья, которых он допускал в душу и были посвящены в  денежные затруднения, упрекали его, что  Натали уж сильно увлекается светской жизнью и тратит баснословные деньги на изысканность нарядов... Но она, не отрицая ничего, оправдывалась перед ними тем, что все ее выездные туалеты, все, что у нее роскошного и ценного,  ей дарит тетка, Екатерина  Ивановна  Загряжская: "Она меня очень любит и гордится мною"... 

« На самом деле, старушку тешит, при ее значительных средствах, что ее племянница  может  поспорить изяществом с первыми щеголихами!» - отшучивался и  Саша на эти упреки, не скрывая гордости за первую красавицу-жену...

А сам бессонными ночами бился над безысходностью своего положения: «Петербург мне не подходит ни в каком отношении; ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но что же мне делать? Пока я служу, я привязан, придется  два или три года потерпеть, а там видно будет!..», -  и в тиши ночи  мерил из конца в конец  свой кабинет, вздыхая надсадно…

С наступлением тепла, в мае,  Саша, уступив Натали,  взял  дачу на Черной речке. Она понравилась ей тем, что вид там уж очень красив, и есть большой сад... "Дача, конечно,хороша,но слишком велика для нас – пятнадцать комнат! Куда столько!.. Но  Натали  так довольна своим новым жилищем, тем более, что это  - в двух шагах от ее теток, Екатерины Ивановны и Натальи Кирилловны Загряжских. А они, как всегда, и в это лето решили жить вместе... Натали не может ступить и шагу без них, живет их указаниями и советами. А какие советы могут быть у изощренных дворцовых дам!?.." - но не смел показать ни жене, ни тетушкам  своего недовольства образом жизни  их любимицы...
 Иногда он бывал старушкам  даже благодарен - бросал Натали на них,чтобы  много ходить, отправляясь в архивы и возвращаясь оттуда  пешком. Усталость? Он снимал её  купанием  - окунулся в ледяную воду, и опять бодр и способен дальше работать. И  уединялся  в кабинете и писал, а Натали, несмотря на последний месяц беременности, много гуляла по островам и ходила в театр - с тетками…

Часто по ночам, когда освежительная прохлада наступала после утомительной дневной жары, Саша  выходил и долго ходил. Не раз загулявшие путники видели сухощавую  стройную фигуру с небрежной походкой; иногда  его рука взлетала вверх – он декламировал свои новые стихи, не беспокоясь, что его могут  обвинить в том, что он разговаривает  сам с собой...  Иногда он переходил на тихое пение народных песен, которые очень нравились…

В одну из таких ночей, когда он, стоя к дереву  со сложенными на груди руками, вглядывался в тихое течение реки, к нему подошли двое. Один из них, как будто, был ему знаком.Но, сколько ни напрягал память, так и не вспомнил, где мог его видеть...

 Тот представил друга и спросил его:
- Скоро ли  мы будем наслаждаться вашим новым произведением, Александр Сергеевич?
- Я не могу более работать,- помолчав, не стал скрывать он свое состояние. – …Как бы я хотел здесь построить себе хижину и сделаться отшельником, - прибавил он с  грустной улыбкой.
 - Если бы в Неве были прекрасные русалки, - намекнул  ночной собеседник  на его юношеское стихотворение "Русалка", и  привел из него слова, которыми она манит отшельника: "Монах, монах! Ко мне, ко мне!".
 - Как это глупо! Никого не любить кроме самого себя,- проворчал Саша сердито, отворачиваясь от него…
- Вы имеете достойную любви прекрасную жену…
- Да-а-а! – насмешливо и  протяжно уронил Саша...
- Как сегодня ночь хороша! – вступил второй в разговор.
- Она очень приятна после сегодняшней страшной жары, - нехотя проронил Саша, не понимая, почему эти двое не уходят. Неужели не видят, как он жаждет  одиночества?..
Тем не менее, разговор продолжался!
- Там вечерняя заря, малое пространство ночи, а там уж заря утренняя, - сказал один, показывая на небосвод. - Смерть, мрак гроба и пробуждение к прекраснейшему дню!
- Оставьте это, мой милый! Когда мне было  двадцать два года, знал и я такие возвышенные мгновения; но в них ничего нет действительного. Утренняя заря! Пробуждение! Мечты! Только одни мечты! –  горько улыбнулся он их наивности…

 В это время вниз по Неве   проплывала лодка с людьми. Раздалось несколько аккордов гитары, и мужской голос запел  его "Черную шаль". Они замолчали, а как только окончился первый куплет, Саша  с горечью бросил:
- С тех пор я не знаю спокойных ночей!.. Бонжур, месье!
  Ушел от них.

 Саша допоздна спал. Пробудившись, вспомнил, что сегодня приезжает Нащокин! Он поторопился в Демутов трактир,где  милый друг должен остановиться с друзьями: композитором Есауловым и певцом Лавровым.

Нащокин ,впуская его воскликнул:
- Наконец-то!
- Я – пешком, с самой Черной речки! – похвастался Саша, сжимая его в объятиях.
Воинович,  представляя ему еще  Николая  Куликова, юного  актера, брата  актрис  П.И.Орловой и А.И Шуберт, усмехнулся:
- А сей юноша замечателен еще тем, что, читая все журналы, романы и следя за литературой, никак не мог дочитать "Ивана Выжигина!"
 Саша живо взглянул на такого замечательного молодого человека и, пожав  ему еще раз руку, сказал:
- Лучше сей рекомендации и не надо!Враг Фиглярина - мой друг!- Как только он вспомнил Булгарина, у него лицо перекосилось...

Вскоре собрались приятели Павла Воиновича: полковник Манзе, князь Эристов, Данзас и другие. Стало весело. Саша забыл о своих неприятностях, но все-таки опомнился – обещал Натали вернуться пораньше.И, говоря:
-  Войныч, приходи ко мне завтра обедать. Заодно послушаешь мои  новые сочинения,
 –  с грустью оглянулся  на веселящуюся компанию."Натали брюхата и её надо щадить!".

 Придя  на следующее утро к Войнычу,   Саша застал молодого актера опять за письмом. Он  переписывал два письма в стихах к Ленскому и к сестре. До этого Нащокин, застав его врасплох, потребовал прочесть их ему  и расхвалил:
 - Очень рад, очень рад! Вот мы с вами порадуем и Александра Сергеевича. Он сейчас придет...

Пока они спорили, потому что  Николай застеснялся,Саша и подоспел:
 - Что за шум, а драки нет? – спросил, улыбаясь.
 - Рассуди нас, Александр Сергеевич, я к тебе с жалобой на этого  юношу: во- первых,  он вчера в первый раз сбрил усы, во- вторых, влюбился в Елену Яковлевну Сосницкую, а в – третьих, сочинил хорошие стихи и не соглашается прочесть тебе...
- Усы его собственность.Любовь к Елене - грех общий - я сам в молодости, когда она была именно прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами...Поэтому юноше скажу -  берегись! А что касается до стихов, то в этом грехопадении он обязан покаяться передо мной!
 
Проговорив все это весело, в тон Нащокину,  Саша взял  юного актера под руку, ввел во вторую комнату, посадил на диван, сам сел с правой стороны, поджав по-турецки ноги, и сказал:
- Кайся, юный грешник!

 По окончании письма к Ленскому  Саша  выразил одобрение своим всегдашним выражением:
- Ну, вот и прекрасно, и очень хорошо.- Нащокин понял, что  ему нравится сочинение Николая.
 
Из второго письма к сестре, после описания сна, где Николай   видел между прочим:
 
Друзей, начальников, врагов... - Саша  длинным ногтем указательного пальца  быстро чертил по запятой, как бы выскабливая ее и приговаривал:
- Запятую прочь! Маленькое тире! Знак соединительный: "начальники-враги" - слова - однозначащие! -  И расхохотался, довольный.

 Когда все собрались, стало видно – прежнего веселья  у него, как не бывало! Разговоры - натянутые, невеселые. И все на злобу дня – о безденежье. 
Но вот пришел некий Боголюбов, который ездил искать для Саши денег.И  подал  ему свертки золота.

Куликов наблюдал, как знаменитый поэт развернул  свертки и высыпал на стол кучку блестящих монет. И он  предстал перед всеми сушим   ребенком: он то пригоршней поднимал золото, то вновь рассыпал по столу, то пытался все деньги   захватить одной рукой, да длинные ногти мешал.Тогда, подставив  кисть руки и подсовывая ногти под золотые кружки, собирал их на ладонь и пересыпал из одной в другую, приговаривая:
  -Люблю играть этой мелочью... Но беречь ее не люблю... Поиграю и пускаю в ход… Ходячая монета!..

  Саша  остался  до ночи.Играл осторожно... В полночь все   решили погулять по площадям города и по набережной Невы – стояли белые ночи... Все гурьбой вывалились на Невский проспект.Но Саша засобирался домой,отклонив приставание друзей походить с ними:
   -Гуляйте, гуляйте, для вас всегда время,а мое разгульное времечко прошло ... 

И поспешил на Черную речку, на дачу, к беременной жене.
Шестого июля  тридцать третьего года  Натали родила сына. Саша не сумел настоять на своем, чтобы назвать сына именем Гавриил, как мечтал. Натали   дала  ребенку имя - Александр...
  Он был очень рад  приезду  Войныча – будет на крестинах ребенка, как он и хотел...

Весь послеродовой месяц Натали   мучилась от нарывов  в груди, как и при рождении Машки....

Наталья же Ивановна,теща, расщедрилась и прислала им тысячу рублей. "Такой жест с её стороны говорит о том, что она  обрадовалась рождению  первого внука…" - обрадовался Саша неожиданному подарку с небес:  можно было залатать какую-нибудь дыру  на эту сумму...