Прищучили

               

      Утром Герку разбудил трескучий голос сына хозяйки.  Небольшого росточка, тщедушный, похожий на старичка, он захлёбывался в брани.
      – Ты понимаешь, мать, сучку, сучку мы пустили на квартиру. Ох, же стерва! То я, значит, смотрю, койку-то она поставила в стайке и спит там, вон зачем, оказывается.  От одного человека койка в землю не на столько войдёт, а она вон как всажена, на половину, почти. А сегодня я проследил: с хахалем она, оказывается, там шашкается.  Вон он сёдне утром, как волк, крался задами, чтоб не заметили. Ах, проститутка какая, не подумаешь с виду.  Ну и лярва.
     Хозяйка гордилась в этот миг своим сыном: «Чувствуется крепкий голос, настоящий мужик». Сын чувствовал себя героем, считал себя в праве качать правоту и гордился собой, своим прорезавшимся голосом упорно ругал и ругал квартиранку.
      Маленький фитилёк, а большого горения жаждет, а горения-то и нет, есть только тление, отравляющее своим едким выделением окружающих. Фитилька никто не любит, и он не испытывает любви, питает только зависть.
     Герке стало страшно от услышанного. Белый свет померк, жизнь рухнула в чёрную бездну. А, люди – не люди, а тараканы, прятающиеся в трещинах.  Герка был растоптан.
      – Ну, вот что, дорогуша, я думал, ты женщина путёвая, а ты потаскуха, хахалей водишь. Ты, вот что, давай, сматывай свои манатки и рули отсюда подобру-поздорову. Я таких сучек терпеть не могу.      
     Увидев расстроенную плачущую мать,  Герка выскочил на улицу. Он лёг на землю, не видя ничего, смотрел глазами вверх – там было пусто. Обидели его мать – обидели и его. Мать для него – целый мир. Он не представляет жизни без матери. Мать для него – всё, это его душа. Матери плохо – плохо ему, матери хорошо – хорошо ему, мать радуется – радуется он. Они неразлучны. И вот какой – то чужой человек бесцеремонно вламывается и разрушает их мир. До этого он видел  Захаровых людьми, теперь они ему кажутся злыми двуногими существами, пожирающими его мир. Он вспомнил про  Наташу, которую  любит, с которой перебрасывались записками и клялись друг другу в дружбе.  Всё это враньё, всё это дрянь.  Вспомнил свою учительницу Маю  Дмитриевну, которую он в тайне любил. Ему нравился её красивый изгиб спины, когда она пишет на доске. Всё это стало противным. Он видел как  Мая Дмитриевна с мужем в бане зашли вместе в номер мыться. Тогда ему было приятно, что они любят друг друга. А сейчас он это видит как что – то плохое и грязное. Вся жизнь грязная, вся жизнь разврат.
      На следующий день мать сказала Герке : «Собирайся, будем съезжать на другую квартиру».
      Оправившись от нанесённых оскорблений, мать взяла себя в руки и не стала вступать с Захаровым в перебранку. «Узник невежества всё равно её не услышит, не достучаться до его убогой души, только попусту сотрясать воздух. Такие люди уверены, что они всегда правы, что только они хозяева жизни, и им решать, как поступать».
      До отъезда жизнь квартирантов с хозяевами шла молча. Лишь Захаровы со злорадством следили за квартирантами. Они были удовлетворены, что прищемили хвост людям, зависящим от них: живи так, как они хотят, а не так, как ты хочешь. И всех тех, которые живут не так, как они живут, нужно топтать, растирать в порошок.
      А перед самым отъездом, Захарова заметила, матери Герки:
      – В тихом омуте черти водятся, но мы тебя выведем на чистую воду.
      Маленькие люди Захаровы праздновали большую победу, и чем больше таких побед, тем скуднее жизнь.