Юлька

      Глава1               
     Юлька была болезненным , слабым, любознательным ребенком, с восторгом воспринимала окружающий мир, радуясь всякой букашке, птичке, часами наблюдая за летающей бабочкой, любуясь солнцем, луной, звездами, радуясь грозам , метелям, чем удивляла своих родителей. Они, занятые тяжким крестьянским трудом, не видели ничего особенного ни в восходе солнца, ни в его закате, тем более в грозах, которыми так восхищалась их дочь. Для них , как грозы ,так и метели были простой обыденностью, поэтому они не разделяли восторгов своей, как им казалось, глупенькой малышки, не могли понять, как можно восхищаться жуками, бабочками, гусеницами, которые только вредили урожаю возделываемых культур.

    Трудные то  были  времена, спичек и то не было. Чтобы добыть огонь, главе семьи  приходилось, подниматься c постели в не просветную рань,  видя в этом ничто иное, как жизненную необходимость, а в душе Юльки добывание огня вызывало восторг, сопровождавшийся неслыханной радостью. При виде разноцветных фонтанчиков искр от удара кремня о кремень девочка впадала в экстаз и до слез огорчалась, когда огонь удавалось добыть раньше обычного, что не могло не злить отца, которому так и хотелось дать ей хорошего щелчка по носу. Не понимала свою дочку и мать, когда та, затаив дыхание, что было духу, бежала в гору, в надежде достать ручонками небо, огорчаясь до глубины души, когда оно убегало от нее, и уже в другом месте  соприкасалось с землей, дразня ее воображение.
   – Да, в семье не без урода,- думала с горечью мать, ведь другие дети росли нормальными, покладистыми, смотрели на мир глазами своих родителей.
      -Девочка точно не от мира сего, - жаловалась она мужу, который, улыбаясь, успокаивал свою половину:
    - Не надо делать из мухи слона, она с возрастом станет такой, как все, как только столкнется с жизненными трудностями, позабудет о своих букашках, таракашках.-
    - Дай то Бог, но поверить в это невозможно, она не такая, как все, трудно придется ей в жизни.-

     Время было голодным, приходилось сводить концы с концами, экономить даже на керосине. И по этой причине приходилось  ложиться спать вместе с курами. Когда не спалось длинными, зимними ночами, родители рассказывали детям сказки, пели песни, колядки, тогда Юлька пребывала в сказочном мире, верила в чудеса, не спала ночами напролет. Бывало, все уснут, она сползет с горячей лежанки, усядется под окном, подышит на замерзшее стекло и часами смотрит в ночь, видит в снежных сугробах сказочные терема. А, когда снежная буря мешала небо с землей, девочка уносилась мысленно в жаркие страны, слышала грохот волн грозных в своей красоте морей,  наяву ощущала зной южного солнца, обоняла запахи разомлевшей от жары земли. Неведомая сила так влекла ее в даль, что сердце рвалось на части, непрошенные слезы застилали глаза. Но это все были грезы несмышленой малышки, реальная жизнь крестьянина была суровой и не миловала его. Крестьянский быт - это непосильный, каждодневный  упорный труд. Чтобы выжить, не умереть с голоду, в этом мире необходимо денно и нощно трудиться, не покладая рук.
        И, когда Юльке пошел пятый годик, она уже познала труд, что такое каждодневная трудовая повинность. Ей доверили пасти ягнят. Ягнята же активно пасутся только в прохладное время суток, поэтому приходилось подниматься с постели далеко до восхода солнца. Одно дело, когда тебе самой не хочется спать и совсем другое, когда тебя насильно будят, прерывая самый, сладкий утренний сон. Твои глаза слипаются, веки настолько тяжелые, что не приподнимаются, голова вросла в подушку, а тебя  трясут, бьют по щекам. Несчастная девочка тогда в полудреме сползала с лежанки, брела с закрытыми глазами к ушату с водой, окунала в него лицо и полусонная садилась за низкий крестьянский столик, где ее ждала кружка парного молока и кусок холодной мамалыги. Через силу выпивала молоко, не дотронувшись до мамалыги, гнала ягнят на пастбище. Как ей потом приходилось жалеть о не съеденной мамалыге, когда голод начинал терзать голодный желудок, и она давала себе зарок на следующий день, съесть ее обязательно, но наступал следующий день, и повторялось все вновь и  вновь. Долго ей  пасти ягнят не пришлось, заглядевшись однажды на мальков, стайками носившихся в прозрачных водах Днестра, она забыла о них, и их  увели. Отыскали их родители только на другой день,  одного не досчитавшись, и больше Юльке их не доверили.
      Крестьянский труд был не легким, но крестьяне находили радость в выращенном урожае, в изготовлении собственноручно хозяйственных изделий. Так бы и текла их жизнь с маленькими радостями и огорчениями, но ходили слухи, что в соседнем государстве, т. е. в Советском Союзе, давно идет кровопролитная война, а Бессарабия находилась тогда под румынскими оккупантами.
      Румыны, зная, что приближается освобождение Бессарабии, зверствовали. Жителям села, в основном украинцам и русским, не разрешали общаться на родном украинском, русском языках, приказывая общаться на, румынском. В школе тоже дети учились на румынском языке. Ясли, бывало, кто ни будь, забывался и говорил на родном языке, то получал веские зуботычины. Однажды, от одной селянки сбежал на берег Днестра поросенок,  откуда ему было знать, что там пограничная зона.
     Женщина, плача, побежала за ним, а тут навстречу пограничник. Она, умоляюще глядя ему в глаза, запричитала:- Домнуле поркуле, домнуле поркуле, что означало, господин поросенок, господин поросенок.- Пограничник озверел:- Че еу есте поркуле? Что я поросенок?- И начал избивать несчастную дубинкой.
     Жестоко наказывались те, кого подозревали в солидарности с советским народом.  Родители Юльки жили, на границе двух государств, проходившей по реке Днестр. Избы крестьян, разбросанные по крутым склонам реки, словно сбегали на ее берег, где были выстроены пограничные пикеты с глубокими подвалами, в которых томились узники. Многие здесь отдали богу душу, не вынеся зверских пыток палачей. Сюда мог попасть человек только за то, что посмотрел ненароком на левый берег Днестра.
       Не поступало никакой информации о том, что происходит в мире, но люди видели, что румыны все больше зверствуют, отнимая последнее у крестьян, грузят на подводы и увозят за кордон, в Румынию. Жители села затаились в тревожном ожидании, чувствуя, что их ждут большие перемены. Ходили слухи, что русская армия уверенными темпами приближается к границам Бессарабии, что и освобождение от румынских поработителей не за горами.
      Но, когда наступил день, в который сельчане увидели на левом берегу Днестра множество военной техники, а через реку строящиеся понтонные мосты , то не знали радоваться или  плакать. Ведь в селе окопались немцы с румынами, яростно сопротивлялись, пытаясь приостановить наступление русской армии . Даже простому смертному было видно превосходство русских, но загнанные, как зверь в берлогу, немцы продолжали отстаивать каждую улочку, переулок, дом, прячась по сараям, за скирдами соломы, сена, отстреливались, пытаясь удержать село. Безоружное население попряталось в подвалах, ямах для хранения картофеля. Появились мародеры, охочие до чужого добра.
      Василий с Феней, т. е. родители Юльки, отвели детей  в подвал за домом, оставив при себе только  одномесячную Лилю. В подвале было холодно, накапливавшаяся от дыхания детей сырость, превращалась в воду, капая им за шиворот.
     Василий каждый день наведывался к детям в подвал, принося им пищу,  это заметили с левого берега Днестра и, думая, что там прячутся немцы, обстреляли его. Он чудом спасся, скатившись кубарем в подвал от ударной волны разорвавшегося снаряда.
     Немцы под натиском русской армии отступили. Все население вышло встречать освободителей , и в это время во двор Василия въехала машина с русскими солдатами. Из кабины вышел  пожилой генерал и спросил у хозяина дозволения осмотреть дом. Тот от страха хлопал глазами, не понимая ,в чем он провинился, чего от него хотят. Когда же ему объяснили, с какой целью нужен осмотр его жилища, то дружелюбно пригласил в избу: - Милости просим, -сам, удивляясь своему испугу.
  Генерал остался доволен внутренним устройством избы Василия, а ее местоположение его устраивало. Она ютилась на пригорке , откуда просматривался левый берег Днестра и чуть ли не все село. Дружелюбно улыбаясь, он спросил у Василия разрешения расположить военный штаб в его избе:
    - Думаю, вы не будете против того, что мы проведем телефон и разместим у вас  все необходимое оборудование?-
    - Бога ради, как я могу быть против? Если надо и моя изба вам подходит для этой цели, то располагайтесь, но куда мне с детьми и женой?-
  - Мы вас не гоним, вы, как жили, так и живите.  Нас устроит всего одна комната, та, что, окнами на восток.-
     Так в  избе бедного крестьянина на зависть соседских мальчишек был организован временный военный штаб. По верхам деревьев легли провода телефонной связи. В избе постоянно звонил телефон, куда поступали сведения с фронта, а из избы шли распоряжения на фронт. Всем домашним, в том числе и Юльке, нравились русские солдаты с открытыми улыбчивыми лицами, освещенными то синими, то голубыми добрыми, ласковыми  глазами Ни один из них не обошел вниманием детей, а младшеньких Юльку с Нюркой ютившихся на лежанке, каждый из них норовил, чем ни будь одарить. Кто черствым пряником, кто леденцом, кто кусочком сахара, карандашом, открыткой, куском марли, блокнотиком, получая удовольствие при виде радости в детских глазах.
      В иные дни солдат бывало так много, что хозяйке дома приходилось целый день стоять у плиты, чтоб обеспечить их кипятком. Ведь дом отапливался соломой, в лучшем случае кизяком, кипятить воду было нелегко, но ее радовало, когда продрогшие, уставшие солдаты, обжигаясь, выпивали кипяток и благодарили ее, за оказанное внимание с ее стороны. Дети всегда видели солдат с высоты лежанки  и настолько с ними свыклись, что почти не замечали их присутствия, занятые играми, но, однажды, вечером в жарко натопленную комнату вошел маленького росточка миниатюрный солдатик, что не обратить на него внимания было просто невозможно. Большая ушанка сползала ему на самые брови, а перетянутая широким ремнем тонкая талия, казалось, сломается. Он робко присел в уголке, потупив глаза с длинными пушистыми ресницами, даже не спросив кипятка.
      Феню настолько поразил его юный вид, что она сразу подбежала к нему:
  -  Який славный хлопчык, притомывся мабудь? Хочыш горячои водычки?-  Солдатик благодарно смотрел на нее большими синими глазами, снимая  примерзшую к голове ушанку. Каково же было  удивление хозяйки избы, когда у солдатика из под ушанки, выпала  пышная девичья  коса.
   – Господи, да цэ ж дивчынка,- запричитала Феня, схватившись за голову. – Доню,  як же так ты и война? – И заплакала, утирая передником непроизвольно катившиеся по щекам слезы,  кинулась расстегивать пуговицы, задубевшей на холоде, шинели.
      Девушка  была настолько юной и привлекательной, что бесповоротно и окончательно покорила сердца Юльки с Нюркой.  Тут уж и самые зачерствелые за время войны сердца солдат оттаяли. В комнате стало шумно, каждый выискивал в своих скромных запасах хоть что – ни будь, пытаясь одарить девушку: кто предлагал пряник, кто кубик сахару. Она скромно  приняла угощение, захлестнувшая, было, солдат волна оживления  улеглась. Их лица погрустнели, посуровели, видать многие вспомнили в этот вечер своих невест, жен, дочерей, матерей, сестер.
    Девушка- солдатик, обжигаясь кипятком , хрустела сахаром, откусывая от кубика небольшие крохи острыми зубками, а размачивая в кипятке черствый домашний пряник  наслаждалась, как ребенок, его сытным запахом.
      Юлька не могла оторвать от нее глаз, а Феня все сокрушалась, что такая юная девушка одна, без матери, да еще и на фронте. Эта светловолосая синеглазая русская красавица ярким лучиком вошла в сердца детей, и они с нетерпением ожидали ее появления, но она так больше и не появилась в штабе.
      С каждым днем солдат становилось все меньше и меньше, казалось,  текли бурной рекой, и река вдруг высохла, превратилась в маленький ручеек. Наконец, наступил день, когда штаб не посетил ни один солдат.

 Глава2
       В комнате стояла непривычная тишина, только слышалось надоедливое жужжание мухи, проснувшейся раньше времени. Дети молча сидели притихшие, их мать привычно возилась у плиты, как вдруг в сенях, что- то грохнуло, кто то грубо толкался в дверь, а вскоре в комнату втолкнули двух здоровенных солдат , со связанными за спиной руками. На них была не русская форма, оба они были рыжими , от них шел приторный чужой запах.  Привели их двое русских солдат, приказали  сесть на пол, прямо на постланную солому. В комнатке стало страшно неуютно. Феня украдкой рассматривала чужаков, предчувствуя беду. Дети забились в угол лежанки, даже муха затихла, и в этот момент из люльки, подвешенной на крюке к потолку, раздался плач младенца. Чужаки вздрогнули, напряглись, один из них, более щуплый, заулыбался, указывая на Юльку:- Гут киндер! Гут киндер! - Его лицо, расплывшееся в улыбке, напоминавшей гримасу, стало бабским, плаксивым, казалось, он вот, вот, заплачет.
      При виде его лошадиного лица с водянистыми на выкате глазами, с широким слюнявым ртом с длинными желтыми зубами, Феня вспыхнула, прикрыла собой детей. Он непонятным образом извернулся, ловко наклонил голову,  достал зубами из кармана гимнастерки губную гармошку, предложил ее Юльке, страшно гримасничая вспотевшим лицом. Девочка страшно сконфузилась, прячась за мать, но его лицо стало таким жалким, унизительно просящим и  Феня разрешила дочке взять его подарок. Другой верзила, воспользовавшись, ослабленным вниманием охраны, ударил русского солдата головой в живот, и кубарем выкатился в сени, а из сеней во двор. Тут же раздалась автоматная очередь, после чего  немца с простреленными ногами внесли в комнату. Из простреленных ног, прямо в солому, постеленную на земляном полу, лилась кровь. Воздух комнатушки наполнился приторным тошнотворным запахом. Феня бледная, как полотно, раскрытым ртом хватала воздух, пытаясь произнести посиневшими губами слова молитвы. У Юльки тошнотворный запах крови, смешанный с запахом табака, перегаром спирта, вызвал страшную рвоту.
      Фриц с продырявленными ногами все больше бледнел и душераздирающе стонал, а тот, что подарил губную гармошку Юльке, с неподдельным ужасом озирался вокруг, тряся челюстью,  дергая лицом.
     Вошли санитары, сделали перевязку раненому фрицу, теперь уже воздух заполнился не менее приятным запахом лекарств. На счастье пленных вскоре увели. Феня распахнула настежь дверь, в комнату повалил свежий морозный воздух, а тут и Василий заявился, отлучавшийся по семейным делам,  поспешно выгреб из комнаты окровавленную солому. Юлька после этого немного успокоилась, но на всю жизнь запомнила тот чужой, почти звериный запах крови. После этого случая штаб свернули. Солдаты, сворачивавшие штаб, прощаясь с хозяйкой, старались оставить хоть маленькую память о себе. Один подарил свой котелок, другой каску, третий кусок марли, свою рубашку хб. Юльке достался блокнот с яркой обложкой, карандаш с грифелем с одной стороны красным, с другой синим. Один француз подарил Фене фотографию со своей семьей, на которой были  запечатлены он, его жена и двое детишек: мальчик и девочка. Феня, приняв от него фото, прослезилась, поцеловала его в щеку:- Да сохранит тебя Господь,- произнесла на чисто русском языке.
     Наступили обыкновенные будни, но только так казалось, на самом деле все  жили в ожидании еще больших перемен. Женщины помогали солдатам копать окопы, мужчины уходили в районный центр на работу по восстановлению разрушенного бомбежками моста. В селе было тревожно, оно часто подвергалось бомбежкам. Тогда соломенные крыши крестьянских изб горели , как свечи. Подвергая себя опасности быть убитыми с воздуха, крестьяне пытались тушить пожары. Бабы, проводив мужей на работу по восстановлению моста, собирались вечерами, в какой ни будь из изб, молились, тревожась за их судьбы. Но к общей радости никто из сельских мужчин не пострадал, а тут и объявили о всеобщей мобилизации.
     Василий, отец семейства, ушел на фронт, добивать фашистов в их логове, оставив жену с пятью малолетними девочками, самой старшей из которых, шел четырнадцатый год, а самой младшей всего два месяца от роду.
     Провожая мужа на фронт, Феня безнадежно плакала, кто знает, придется ли свидеться, а он не мог избавиться от чувства вины, что оставляет ее одну с пятью детьми мал, мала , меньше и от того , что идет война. Его семья  владела  наделом земли в восемь гектаров, да еще и домашнее почти натуральное хозяйство, которое нуждалось в мужских сильных руках. Все  теперь ложилось на хрупкие плечи Фени, которая впряглась в работу так, что и света белого не видела. Дети месяцами не видели ее. Она уходила в поле, когда они еще спали, а приходила, когда они уже спали. Второй ее дочке Машке было одиннадцать лет. Вот на нее она и оставляла двух малолетних девочек и трех месячную, грудничковую Лилю.
    Одежонка на детях поизносилась, и Юлька с Нюркой бегали голышом. Старшенькой Машке уже возраст претил ходить нагишом, матери пришлось сшить ей сарафан из домотканого шерстяного коврика.
     Девочка страшно страдала в таком сарафане от летнего зноя, поэтому убегала на Днестр, где купалась, загорала нагишом, оставляя доверенных ей маленьких  сестер на произвол судьбы. Для старшеньких сестренок устанавливала  на солнцепеке деревянное корыто, заполняла его колодезной водой и после ее нагревания на солнце, они в ней купались.
     Труднее всего было с грудничковой Лилей, она была настолько слабенькой, что  даже не держала головку. Машка, смастерив для нее мизюк с мамалыги, затыкала им малышке рот, занавешивала окна, чтоб было темно, рассчитывая на то, что в темноте та будет все время спать.
     Изба кишела мышами, и эти зловредные зверюшки отнимали от несчастной мизюк, заставляя ее кричать, пока не выбьется из сил. Вдобавок ее ели вши, искусывали блохи, те же мыши кусали до крови личико, пальчики ручек, носик. Личико  этого несчастного ребенка было сморщенным до такой степени, что напоминало лицо дряхлой старушки. А, если выпадало счастье, что ее выносили на воздух, то она не могла открыть глаз после темной комнаты. Хотя ей уже и пошел в то время пятый месяц , она не прибавила в весе, а  стала еще меньше весить, чем при рождении. Этому младенцу выпала доля хуже щенка. Щенок и тот был ухоженный, накормленный своей матерью, а у нее этого не было. Старшим девочкам хоть и было не просто, но они могли сами есть, бегать, спрятаться от дождя, от знойного солнца, хоть и само подворье таило не мало опасностей, где водились  даже ядовитые змеи в одичавших зарослях разной растительной живности, крапиве да лопухах. В этих одичавших зарослях лисы устраивали засаду на одичавших  кур, самостоятельно выводивших цыплят, давая пищу лисам, котам. Из одичавшего малинника доносилось жужжание желтых, ленивых мух, шмелей, пчел, дурно пахло клопами. В плетеном из прутьев амбаре хранились кукурузные початки, излюбленная пища крыс и мышей, так обнаглевших, что даже коты их боялись. Он стоял высоко на сваях, и в пространство под ним Машка сбрасывала отходы мусора, создавая раздолье курам,  копошащимся в нем  целыми днями, отвлекаясь только на время, когда лис утаскивал одну из их товарок. Оставшиеся в живых несушки, немного покудахтав для приличия, продолжали беспечно купаться в мусоре. С воздуха на наседок с выводками цыплят падали камнями коршуны, рябчики, если не уносили саму наседку, то цыплят уж точно.
      За домом находился хоть одичалый, но все еще дающий урожай виноградник.  Ближе к оврагу, которым заканчивались владения этой одичалой крестьянской усадебки, изнывал под лучами жаркого солнца домашний лесок, где, как в настоящем лесу росли пахучие липы, осины с вечно дрожащими листьями, ясень, граб, дуб в золотистых, упругих желудях. Пологие склоны оврага, поросшие терном, к осени синели глянцевитыми терпкими ягодами. Нависая над оврагом, росла лещина, боярышник, рябина, калина, со средины лета до глубокой осени горевшая пожаром. В лесочке от полумрака было сыро, пахло грибами, земляникой.  В этом домашнем лесу и водились лисы, строили гнезда вороны, сороки, сойки, даже было орлиное гнездо. Пищи всем хватало, тем более ,что неподалеку нес свои воды Днестр, по тому времени кишащий рыбой. По утрам из лесочка доносилось томное кукование кукушки, надоедливое стрекотание сорок, воркование горлиц, чириканье воробьев, заполонивших гнездами соломенную крышу избы, покосившегося сарая. Были здесь и с горем пополам возделываемые грядки: лука, чеснока, моркови, петрушки, картофеля. Их обработка входила в обязанности все той же одиннадцати летней девочки Машки. Вот в этом забытом Богом и людьми подворье и коротали дни две малолетние девочки, самой большой  радостью для которых было возвращение Машки с Днестра, приносившей им по увесистому куску мела, грызть который было для них самым большим удовольствием. В ее отсутствие они лакомились зеленым горошком, морковкой с грядок, не брезгали и зелеными вишнями, сливами, яблоками. Но самым большим лакомством были полузрелые орехи, тогда не только ладошки, но и губы детей были черными, зато они тогда не ощущали голода. 
      Самой большой примечательностью их подворья являлось гнездо аистов, на крыше сарая. Ранней весной пара аистов облюбовала сарай, на крышу которого отец водрузил старое колесо от телеги. Вот в этом колесе и выстроили они свое гнездо.
     По началу птицы  на целый день улетали на Днестр и возвращались к гнезду только к вечеру. Но весна все больше давала о себе знать, становилось все теплее, аисты стали улетать на кормежку по одиночке. Один из них обязательно оставался в гнезде.
      Дети полюбили птиц и считали их членами своей семьи. Один из аистов был поменьше, изящнее, с красным клювом и ногами, другой, что по крупнее  первого отличался желтым клювом и такого же цвета ногами. В белоснежном оперенье, с черной бахромой по краям крыльев, они были просто очаровательными. Дети  посчитали птицу с красным клювом самкой,  а с желтым  самцом, радовались, когда те кружили над их подворьем, слушая их нежное общение между собой. Они так ласково обращались друг с другом, могли часами сидеть на краю гнезда, нежно перебирая клювами, перья друг дружке, а то, скрестив клювы, так и спать. Это была очень дружная любящая супружеская пара, которая вызывала уважение, восхищение у всех соседей.
      Но, не все было так хорошо и гладко, а было и другое, что страшно угнетало девочек, и это другое было внуком деда Дмитрия, их близкого соседа. Это был страшный, можно сказать, уродливый, зловредный, хулиганистый мальчишка Васылько. Его широкое лицо с маленькими точно шилом просверленными глазками, усеянное рыжими веснушками,  походило на большой блин, а голова на длинную тыкву, на верхушке которой красовалась копна спутанных никогда нечесаных рыжих волос, наподобие вороньего гнезда. Вечно грязные, в репьях они торчали в разные стороны, как у дикобраза. В карманах его грязных изодранных штанишек было полно всякой всячины, которую он пускал в ход при издевательствах над беззащитными девочками. Он мог приходить к дедушке, когда ему заблагорассудится и делать, что ему вздумается, ведь некому его было остановить от разного рода свершаемых им пакостей, т. к. его дедушка все время пропадал на мельнице,  а жены у него не было.
     Так вот его внучок Васылько проделал отверстие в плетне в подворье, где ютились несчастные, всеми забытые дети, и издевался над ними.  По приходу он оплевывал их, избивал самодельным кнутом, посыпал пылью волосы, вырывал их клоками, а затем исполосованные кнутом, тельца жалил  жгучей крапивой. Их крики о помощи еще больше его распаляли, ведь он знал, что никто не придет им на помощь, все соседки были в поле, а их мужья на фронте, и еще изощреннее издевался над беззащитными детьми. Заслышав его голос в соседнем дворе, девочки выливали из корыта воду и залезали под него, что на первых порах их спасало от издевательств этого мальчишки садиста. Но он вскоре обнаружил, куда они прячутся и, не говоря ни слова, завалил корыто тяжелыми булыжниками и это чуть не стоило жизни несчастным, благо во время вернулась с Днестра Машка и вытащила их из под корыта полуживыми. После этого случая они боялись, залезать под корыто, прятались в собачьей конуре, под  амбаром с курами. Тогда куриные вши заползали в волосики головы, ползали по телу, но  они предпочитали это, чем быть исстеганными жгучей крапивой, избитыми кнутом.
     По воскресеньям оставалась дома мама. Тогда был настоящий праздник. Их вымывали с мылом, вычесывали вшей, стригли ногти, а главное сытно кормили, они тогда становились тяжелыми, полусонными, но потом снова целая неделя без материнской заботы и ласки.
    Лиля, их младшая сестренка, все еще, не держала головы, была страшно истощенной,  за что ее прозвали вороной. Феня при виде этого несчастного ребенка, плакала,  повторяя:- Потерпи, деточка, еще чуток, вот управлюсь с работой и все будет, по - другому.- Сердце матери обливалось кровью, но что было делать? Надо было вырастить и убрать урожай, чтобы было чем кормить семью, хорошо, что у нее пока хлеба на всех хватало, но то был хлеб,  выращенный с мужем, а что будет, если она не сумеет обеспечить детей хлебом? Предстояло с государством рассчитаться, ведь армию тоже надо было кормить, ведь идет война, кто поможет, как не солдатки ?- И как не было жалко малютку, но и остальных не меньше, и она снова пропадала днями и ночами в поле.
     А с фронта шли похоронки одна за другой. Всем селом оплакивали погибших. Феня жила в вечном страхе за своего Василия, боясь треугольников, как на свое имя, так и на имена других солдаток. Но искренне радовалась новой весточке от него, где он писал, как скучает, как любит их всех, т.е. ее и детей, как бьет ненавистного врага, и это радовало.
     Как- то, в один из теплых июньских дней, когда  цвела белая акация, липа заполняла воздух медовым ароматом, а девочки беззаботно плескались в теплой воде, нагревшейся в корыте, появился на крыше сарая Васылько. Девочки кинулись наутек, но он на них даже не взглянул. В этот раз он был занят другим, спугнув аистиху, возился с гнездом аистов, поворошил, что то в нем и ушел. После его ухода встревоженная, было, птица спокойно села на яйца. Девочки из слов Машки знали, что, у аистов со дня на день должны были появиться на свет аистята, понимали, что хулиган сотворил какую то подлость, но они были детьми и к вечеру позабыли об аистах, тем более о Васыльке, ведь он в тот день не обижал их.
     Прошло еще может два, может три дня и девочки обратили внимание на то обстоятельство, что аист, принесший рыбу для своей подруги чем то страшно недоволен: неистово хлопает крыльями, издает громкие звуки клювом, трубит так, что страх наводит на всех, даже драчуны воробьи попрятались, лучше, мол, от греха подальше.ь
     Дети в страхе забились в угол двора и трепетно наблюдали за происходящим, не понимая, что могло случиться. Аистиха, понуро опустив голову, с виноватым видом стояла  на краю гнезда, точно пыталась понять:- Что же произошло?-  Ее супруг все больше кричал, страшно ругал ее, непонятно в чем, обвиняя, и вдруг молнией поднялся в воздух, смерчем пронесся над подворьем, скрылся за туманным горизонтом.  Страшно подавленная случившимся семейным скандалом, его подруга, даже не шелохнулась, продолжая стоять в прежней позе.
      Девочки, хотя и были маленькими, поняли, что между птицами произошло нечто из ряда вон выходящее, но подняться к гнезду не могли. А тут так ласково светило солнце, водичка в корыте стала еще теплее и они, заигравшись , забыли о соре аистов, весело плескались в своем корыте, как вдруг шум крыльев летящей стаи аистов привлек их внимание. Птицы белой тучей кружились над сараем, некоторые из них садились на крышу, заглядывали в гнездо, угрожающе вытягивали шеи в сторону аистихи, тревожно трубили, стремглав улетая, уступали место другим . Когда члены всей стаи ознакомились с содержанием гнезда, стая взмыла высоко в воздух и уже оттуда с головокружительной высоты каждая птица камнем падала на беззащитную хозяйку гнезда.               
     Что тут началось? Пух и перья белым облаком заполонили воздух. Разъяренная стая птиц всей своей массой убивала несчастную беззащитную, не оказывающую сопротивления аистиху, пронзая ее тело мощными клювами, рвала его на части. Затем почти бездыханную птицу подняли высоко в небо. С земли, казалось, что шевелящийся шар летит к солнцу, так высоко они ее подняли, и, когда шар слился с лазурью неба, и каждая птица стала походить на точку, то одна из точек камнем полетела к земле. Вскоре раздался приглушенный звук от удара ее тела о землю. Окровавленная, растерзанная птица упала неподалеку от застывших в ужасе детей. Из колотых ран ее тела и клюва текла алая кровь, окрашивая изумрудную траву. Эта нежная добрая птица даже мертвой была прекрасной в своем гордом одиночестве. Агрессивная стая птиц распалась, они улетали от места трагедии по одиночке, точно раскаиваясь в содеянном преступлении.
     Аист понуро стоял на краю гнезда, точно ничего и не произошло с его подругой, как вдруг тревожно затрубил, забил крыльями и взмыл высоко в небо, подымаясь все выше и выше.
    Девочки, стоя над мертвой птицей, ревели в два ручья, продолжая наблюдать за полетом аиста. Вот уже он стал еле заметной точкой на синем фоне неба, достигнув головокружительной высоты, он стремительно полетел к земле. Было видно, как он, сложив крылья, камнем падает вниз головой. Раздался стук его тела о землю, и все стихло, даже глупые несушки перестали кудахтать, только петух наперекор смерти громко прокричал свое:- Кукареку!- Мол, жизнь продолжается, чего затихли?
     Упал аист неподалеку от своей подруги. Его распластанное тело вздрагивало, длинными когтями, загребая под себя землю, из клюва текла темная струйка крови.
      Девочки в ужасе наблюдали за его агонией, а в это время с крыши сарая донесся жалобный писк, там кто то копошился, просил, есть, требуя внимания к себе.
      Прибежала Машка,  при виде мертвых птиц, заплакала.  Ее маленькие сестренки, перебивая, друг дружку, показывали на крышу сарая, откуда шел писк. Она с ловкостью кошки вскарабкалась на его соломенную  крышу, повозившись в гнезде,  скатилась на землю с двумя пушистыми желтыми комочками в руках. Очутившись на земле, они, переваливаясь с боку на бок, неуклюже заковыляли к корыту с водой. Смешно трепеща крылышками, взобрались на край корыта, бултыхнулись в теплую водичку, принялись старательно плавать, гоняясь, друг за дружкой.
     Дети радостно смеялись, позабыв о мертвых аистах. Все так же светило солнце, так же задиристо дрались воробьи, жужжали пчелы, только не стало гордых, прекрасных аистов. Этого могло не быть, не подложи Васылько в их гнездо яйца гусыни. Машка со слезами на глазах схоронила супружескую пару под молодой яблоней в саду и долго молча сидела у их могилки, не в силах вместить в своей еще не окрепшей душе случившуюся  с ними, драму.

глава3

  Когда рассказали деду Дмитрию, о хулиганском поступке его внука, то у него глаза засияли от восхищения:- Ай да внучек, ай да проказник, вырастет,  исследователем станет,- но, увидев осуждение в глазах соседей, запел по- другому:- Я ему, я ему мозги вставлю, будет он у меня баловать. – А, завидев внука, кинулся навстречу с распростертыми объятьями, заливисто хохоча, обнял, пригладил вихры рыжих волос и увел в дом, как героя. О чем там они говорили, можно было, догадаться по поступкам внука, который продолжал удивлять односельчан своими садистскими поступками над животными:  то собаке жестяную банку к хвосту привяжет, что та бегает до упаду, то кота в ореховые скорлупки обует, то птенцам  на крылышках распятие устроит. Рос настоящим живодером, пока себе шею не свернул. А произошло это, когда забрался в гнездо коршуна, на головокружительную высоту, успел открутить головки птенцам, но не остался безнаказанным. Подоспевший коршун отец долбил его мощным клювом, бил крыльями, рвал когтями, пока не сбросил головой вниз с головокружительной высоты. Нашли его уже бездыханным. Конечно, было жалко дурачка, но он получил за свои злые поступки по заслугам, убив безвинных птенцов, за что и сам  поплатился жизнью. Разве он не такая же тварь божья, как и птенцы  коршуна, долго оплакивавшего своих детей, улетевшего от людей подальше.
      В селе вскоре забыли о садисте мальчишке, один дед Дмитрий оплакивал внука денно и нощно, виня себя в его смерти. А в природе наступило переходное время, когда уже не лето, но еще и не осень. Птичьего гомона не стало слышно, воронье все больше наглело, заполняя собой небеса. Надвигалась осень, деревья окутала золотая дымка, становилось все прохладней. Только в судьбе девочек ничего не изменилось. Они, как и раньше, бегали нагишом. Их тельце по утрам покрывалось от холода цыпками, синело, особенно мерзли ступни ног. Но мир не без добрых людей, соседка Марина, жена фронтового офицера, зарабатывавшая на жизнь шитьем  одежды крестьянам из разного тряпья, пожалела малюток, ходивших нагишом, сшила для них платьица из разноцветных лоскутков, остававшихся при крое.  Малышкам одежки нравились, но они настолько привыкли бегать голенькими, что не могли привыкнуть к одежде, и до самых морозов можно было видеть их голенькими. Зато платьице, сшитое все той же соседкой для Машки, полностью поменяло  мировоззрение отроковицы. Она повзрослела, почувствовала ответственность за младших сестренок и стала настоящей помощницей матери: готовила, как умела для них обеды, старалась ухаживать за маленькой, постоянно больной Лилей. Но она тоже была еще ребенком и радовалась, когда мать, управившись с полевыми работами, наконец, могла уделить внимание дому и детям. Изба за лето  в буквальном смысле слова заросла грязью. Солома, постланная на пол, кишела блохами, вшами, тараканами, обнаглевшие мыши бегали по головам. Все постилки пропахли грязью. Феня, все лето прозябавшая в поле, за голову взялась и вместе со старшими девочками принялась приводить жилье в порядок. Все  попоны, коврики были постираны, старая солома вынесена вон, заделаны норы грызунов в полу, стены, и потолок избы выбелены, земляной пол смазан бактерицидной глиной, все, казалось, благоухает, после затхлости, что скопилась в жилище за лето в отсутствие хозяйки. Другие солдатки занимались тем же, смеясь, что их мужья воют с настоящими прусаками, а им приходится, воевать с их двойниками, рыжими тараканами.
      После того, как изба была приведена в надлежащий вид, Феня принялась приводить в порядок, детей, заросших за лето грязью, въевшейся в тело так, что их можно было принять за негритят. С волосами нельзя было ничего сделать, оставалось только состричь под ноль, что и было сделано. Но самой проблемной оставалась самая младшенькая дочурка Лиля. Она была настолько слабенькой и рахитичной, что в свои почти девять месяцев не могла держать головку, ни сидеть, когда  детки ее возраста бегали. Ее худенькое тельце было покрыто въевшейся грязью, безволосая головка покрылась желтыми чешуйками струпьев, которые образовали сплошной панцирь.
      Мать, купая девочку старушку, обливалась горючими слезами. Но, что было делать, решила или пан, или пропал, посчитала: - выживет  счастье ее, помрет, ну что ж против божьей воли не пойдешь.- Дала задание Машке выкопать три ямки во дворе. У крестьян бытовало поверье, если вырыть три ямки, обозначить их: одну на жизнь, другую на болезнь, третью на смерть и выкупать ребенка, а потом ту воду, где его купали вылить в одну из ямок, то будешь знать, что будет с ребенком. Так и сделали, выкупали несчастную малютку, и вылили после купания воду в ямку, какая была радость, когда узнали, что ямка предназначалась для жизни. Ведь появилась надежда, что девочку можно выходить. Самым трудным, оказалось, привести головку ребенка в надлежащий вид: пришлось несколько раз намыливать,  чтобы размягчить вросшие в кожу чешуйки струпьев, смазывать теплым растительным маслом, тепло укутывать, и только после снимать частым гребнем  наросшую коросту. Место родничка, превратилось в кровавую рану, кишащую вшами. Как этот ребенок  остался живым, одному Богу было известно.
      Когда выкупанную малютку накормили теплой, молочной кашкой, то она провалилась в глубокий сон,  проспала больше суток. Так с этого дня всегда накормленная ухоженная, обласканная материнским теплом малышка начала поправляться, расти не по дням, а по часам, набрала вес, догнала своих сверстников.
      Все члены семьи во главе с матерью трудились всю зиму, не покладая рук: старшие дочери пряли пряжу, младшенькие рыхлили овечью шерсть, драли перья птицы для подушек, а мать занималась покраской ниток , ткала коврики, мешковину. Все было хорошо, как вдруг на подворье несчастной солдатки с детьми напал взбесившийся пес. Очень крупной породы, не весть, откуда, взявшийся зверь, прямо таки бесчинствовал: порвал полугодовалых щенков, их мать, но главное искусал соседа, деда Дмитрия, которого на утро увезли на карете скорой помощи.
     Фрейда, мать щенков, по утру исчезла со двора, а несчастные щенки, скуля, жались к детям, которые их жалели, гладили, что впоследствии чуть не стоило им жизни. Парализованный пес лежал в кустах сирени, все еще наводя страх на окружающих. А, спустя недельки две,  вернулась Фрейда, жива и невредима, а ее сыновья все взбесились один за другим. Только их умертвили, как стало твориться нечто непонятное с Юлькой и Нюркой, младшими детьми Фени. Они стали бояться света, воды, потеряли аппетит,  днями напролет спали.
     Феня пожаловалась соседям, что не понимает, что сталось с детьми, мол, воду и ту глотать не могут.
  - Так это же первые признаки бешенства. Разве ты забыла бесчинства  взбешенного кобеля в твоем подворье? Дети, босыми ногами ступали по его слюне, гладили покусанных им щенков, вот и заразились бешенством через его слюну.-
  Феня в ужасе ухватилась за голову, заголосила.
  - Ты не кричи, не плачь, этим горю не поможешь, а бери детей и иди как  можно быстрее, чтоб не упустить время, к бабке Параске, что у леса живет, ну веснусчатая такая, - пояснила соседка, видя не понимание  Фени. – Она лечит бешенство, помнишь, та, что градовые тучи разогнала, спасла нам урожай. Так что беги к ней, может быть, она еще успеет спасти девочек.-
      Другая соседка взялась помочь убитой горем матери. Они вдвоем привезли детишек к знахарке. Та, узнав, какая их беда к ней привела, не стала мешкать,  осмотрела больных девочек, и обнаружила на изнаночной стороне их языков  пульсирующие волдыри, заполненные сероватой жидкостью с вирусами бешенства. После осмотра детей, поспешно зажгла свечу, раскалила цыганскую иглу в ее пламени, и принялась выжигать ею нечисть бешенства, скопившуюся в волдырях на изнаночной стороне их языков. Не стану описывать, сколько было пролито ими слез и сколько испорчено нервов их матери, только скажу, что после этой жестокой процедуры, знахарка взяла по большому зубцу чеснока, обмакнув его в соль, растерла изнаночную область их языков.
      Управившись с волдырями, велела привести девочек через три дня. В первый день она выжгла по двенадцать волдырей, а через три дня по девять, через следующие три дня по шесть, потом по три, и последний раз по одному. Так на селе лечили запущенную болезнь бешенства, когда человек не был искусан бешеной собакой, а заразился бешенством посредством ее слюны. Лечение оказывалось успешным, если не успевал лопнуть ни один из волдырей, если же такое случалось, то человек погибал в страшных мучениях от этой страшной болезни.
      Только прошла беда с младшими дочурками, как самая старшая Варя провалилась под лед, подхватив страшную простуду, чуть не стоившую ей жизни. Только стала приходить в себя Варя, как Машка вздумала кататься на самодельных санках в овраге. На дно оврага скатилась, а оттуда выбраться никак. Хорошо, что ее крики о помощи услышал сосед, дед Дмитрий и вытащил  ее оттуда полу замерзшую.
     Почти обезумевшая Феня от стольких несчастий в порыве отчаяния, отшлепала, чуть не превратившуюся в ледышку дочку, а потом уже со слезами на глазах принялась растирать ее тело самогоном, мочой. Чем тогда спасались от простуды? Конечно, самогоном, мочой, да липовым чаем с медом. Но на радость осиротевших женщин зима явно начала сдавать свои позиции. С шумом и птичьим гамом пришла в тот тяжелый год весна, снова надо было уходить в поле, пахать, сеять. Феня, помня прошлое лето, как ей пришлось обрабатывать голыми руками землю, решила обзавестись лошадью, чего бы это ей не стоило. Продала полутора годовалую телку и на вырученные за нее деньги, купила коня.
      Столько было радости, что передать не возможно, но он оказался  своенравным, не приученным к полевым работам жеребцом. Обыкновенный конь, красной масти, с небольшой головой. Белая полоска украшала его узкую мордочку, начинаясь под челкой и заканчиваясь раздутыми ноздрями. Крупом был низок, широковат в спине, зато по щиколотку белые, словно одетые в белые носочки, ноги были крепкими. А, черная пушистая грива и хвост делали его неотразимым, не говоря уже о лиловых больших, глазах. Хоть он был не высоким, но широкогрудым, с крепким крупом, что производило впечатление сильного, пригодного для полевых работ коня, несмотря на то, что он был страшно ленивым.
      У кумовей Фени была вороная кобыла, безотказная трудяга и вот этих столь разных коней, объединили для работы в поле. Такое объединение животных называлось сопряжильничеством.

Глава4

     Весна в том страшном далеком году выдалась  ранней, теплые ветры слизали снежные покровы, подсушили почву, сделали пригодной для пахоты.
     Феня ждала начала полевых работ, как праздника, но в назначенный день, занемогла, переживая, что сорвет пахоту земельных наделов, решила отправить вместо себя в поле старшенькую дочь Варю.
      Со стороны соряжильников выезжал старший сын Василий, здоровенный детина с широким, курносым носом, синими робкими глазами, которые постоянно пытался спрятать от собеседника. Говорили, что причиной тому было дезертирство из армии, вечный страх перед властями, побеги от их преследования. Так и теперь он старался выехать в поле далеко до рассвета. На вид ему было лет тридцать. Будучи безотказным тружеником, он сумел, сыскать, уважение у тружениц села, и они, не одобряя его дезертирства, не выдавали его властям, жалея его в душе, как большого ребенка. Что им оставалось делать, ведь так не хватало мужских рук, а он был мастером на все руки, притом безотказным, ничего не требующим взамен.
     И вот перед самым отъездом в поле Варя, эта почти еще девочка, отказалась ехать в поле с ним наедине. Он смущенно, опустив голову, стоял в углу комнаты, пожимал плечами, что, мол, поделаешь с этими женщинами? Будучи молчаливым, от природы, даже не пытался помочь Фене уговорить Варю, хотя страшно нервничал, наблюдая за тем, как уходят минуты драгоценного для него темного времени суток.
      Юлька, лежа на лежанке, уже давно не спала, прислушиваясь к препирательствам Вари, как вдруг услышала: - Юля, проснись! Быстро собирайся, поедешь с Варей в поле. Мигом будь готова, надо выехать со двора пока не рассвело.-
     Юлька, словно громом пораженная, оттого, что ей выпало счастье поехать, хоть куда ни будь, пружиной подскочила на лежанке, одевшись в считанные секунды, была готова к поездке.  Ей нравилось знакомиться с новыми местами, а тут такое неслыханное счастье свалилось на нее. В маминой фуфайке,  сияя, от счастья, уже сидела в телеге, с нетерпением ожидая, когда, наконец, покинет двор.
     Варя, подпоясанная веревкой, в папиной старой фуфайке, казалась Юльке неимоверно взрослой, сидела рядом с ней, утопая в мягкой соломе, наваленной в беспорядке в телегу, спокойно смотрела в мир блестящими глазами из – под низко, повязанного платка.
    Василий, несмотря на то, что выглядел тяжеловесным, неповоротливым, ловко забросил свое большое тело на облучок телеги, уселся по-хозяйски, глухо произнес:- Ну, родимцы, с богом!- Лошади  с радостью устремились в раскрытые ворота. Утро выдалось, сырое, холодное, дышалось легко и вольготно. Отдохнувшие за зиму лошади шли бодро и вскоре наши ездоки оказались в открытой степи, все дальше удаляясь от села.
    Степь, прижатая густым белесым  туманом, просыпалась. То птица прокричит спросонья, то ветер прошуршит прошлогодней травой, а то вдруг ошалелый от непривычного лязганья телеги, заяц опрометью перебежит дорогу.
    Юлька вжалась от холода в солому. Руки покрылись цыпками, но радость от поездки не покидала ее. От дружно бежавших лошадей несло потом, неким терпким, кисло соленым, но таким домашним родным, впитавшимся с молоком матери, без чего и жизни нельзя представить в селе. По правую сторону дороги,  высилась стена оголенных лесных деревьев, по левую, мелькали крестьянские наделы, с межами сухой травы. Светало. Туман таял на глазах, становилось все холоднее. Над степью пронесся свежий порывистый ветер, обычно сопровождавший восход солнца. Вдали, за пластами тумана, слышался лязг плуга,  крестьяне уже пахали, понукая лошадей.
    Василий, напоминая большое животное, напрягся, радостно выдохнул:- А вот и наше поле!- По- видимому, это был надел его родителей, т. к один его вид вызвал непомерную радость в его глазах, в глазах крестьянина, любящего землю всей душой. Он радостно соскочил на землю, хватая лошадок под уздцы:
 - Тпру! Тпру! Стоять!- Скомандовал, и лошади  встали, тяжело понося боками.
    Юлька с Варей, продрогшие до мозга костей, с хлюпающими носами, продолжали сидеть, вжавшись в солому, казалось, нет такой силы, которая могла бы заставить их покинуть насиженное место.
    Василий даже не взглянул в их сторону, возился с плугом, впрягая лошадей в колесницу, делая все со знанием дела, со сноровкой, ловко, без лишней суеты. Управившись с плугом и лошадьми, умело установил плуг в начале земельного надела, закатал рукава рубахи цвета хаки, все еще не обращая внимания на Варю свою помощницу по пахоте.
    Юлька, глядя на него, поразилась его рукам, большим, сильным, в рыжих густых волосах, по локоть выглядывавших из рукавов рубахи. Бугристые их мышцы перекатывались под кожей. Девочка краем уха слышала, что он дезертировал из армии. Она не могла знать, чем он плохо поступил, но поняла, что оставил своих товарищей, отца, брата без своей помощи в борьбе с врагом. Поняла своим не окрепшим умом, что таким образом он совершил преступление против них, за что должен понести наказание, дивилась его силе,  удивляясь, что такой сильный сбежал,  не беспокоясь, что могут без его помощи убить его товарища, брата, отца, ее, Юльки, отца. И ей хотелось плакать от жалости к тем, кто остался там, вдали от дома, на фронте. Но не в силах оторвать глаз от этого мужского тела, такого отличного от хрупкого тела ее матери, старших сестер, отца, похожего на сжатую пружину,  прониклась к нему брезгливостью, за силу, которой оно потрясало, поняла, что именно эта сила вызывала к нему брезгливость. Его длинные мускулистые ноги с большими, широкими ступнями, с чуть кривоватыми голенями придавали ему схожесть с борцом, вставшим в стойку, и ей невольно снова подумалось:- Такой большой и сильный сбежал с фронта, оказался трусом, - и невольно вспомнила молоденькую девушку солдата.
     Он же не обращал внимания на холод, ловко делал свое дело, было очевидно, что его место здесь, в поле, где чувствовал себя, как рыба в воде. Его радовал простой крестьянский труд, с которым он свыкся с детских лет, а любовь к земле впитал с материнским молоком. Именно труд на земле был для него желанным, радостным. Не задумываясь, он снял сапоги, забросил под телегу вместе с портянками, предпочитая работать босиком. А эти сапоги, угрожающе большого размера, магнитом притягивали взгляд Юльки. Ей даже запомнились железные набойки на их плоских, широких каблуках. Земля была страшно холодной, и девочку удивляло, почему он работает босиком, что ей пришлось понять позже, но не будем забегать вперед.
    Варя, сняв с себя папину фуфайку, выглядела девочкой подростком. Ее каштановые, рыжеватые косички свисали по спине. Маленькое узенькое личико, с мелкими темными веснушками, освещалось большими карими глазами в ореоле густых, пушистых ресниц. Брови намного светлее ресниц придавали глазам еще большую выразительность, делая их еще больше, глубже. Она явно стеснялась своей не по возрасту пышной груди, которая с трудом вмещалась, топорщась под ситцем застиранной ситцевой блузки. На трогательно тонкой, длинной шее билась нежная, голубая жилка, придавая, ее облику еще большую беззащитность, что давало право Юльке смотреть на нее, чуть ли не с материнской жалостью. Во время вождения лошадей при вспашке ее узенькие плечики беспомощно приподнимались, делая, ее юный облик еще более трогательным. А ее тоненькая фигурка издали походила на бантик, настолько ее талия была тонкой. Создавалось впечатление, что она бабочкой порхает над степью, что ее место не здесь, и эта суровая действительность не для нее.
    Василий, наоборот, наступал на землю упруго, прочно, прижимая ее родимую всей ступней.
    Юлька, предоставленная самой себе, носилась за воронами, не весть, откуда налетевшими. Они истощенные голодные, страшно злые дрались  по малейшему поводу, не поделив жука или козявки, червяка. Натягивая шеи, ероша перья, призывно громко каркали. Видимо, не взирая на голод, весна делала свое дело, влияя на них, усиливала инстинкт продления рода.
    А между тем день все разгорался, небо становилось высоким, маняще синим. Солнце все сильнее, все горячее припекало, становилось жарко, а из лазоревых высей все радостнее лилась песня жаворонка. По вспаханной пашне, купаясь в золоте солнечных лучей, независимо вышагивал на длинных нонах журавль, торжественно, неторопливо склевывая живность из жирной земли.
    Воронье держалось от него на расстоянии, не нарушая его гордого одиночества. Время тянулось страшно медленно, но уверено приближало полдень. Бедная девочка изнывала от жажды и голода. Ей уже все надоело, и она, не переставая, просила пить, а воды не было, в спешке из дому забыли взять, а поблизости ни речушки, ни родничка.
    Вспашка быстро продвигалась, лошади, отдохнувшие за зиму, шли дружно, земля ровно ложилась ряд, за рядом  черными, жирными пластами. Василий без особых на то усилий приподнимал, разворачивал плуг на поворотах. Варя без особой радости, понуро водила лошадей, казалась поникшей, тоненькой былинкой, которая, казалось, сломается под дуновением ветра.
     Юльке видела в  Варе и Василии не близких людей, а  заводных злых истуканов, которых  ничто не сможет оторвать от монотонной работы. Потеряв всякое терпение, девочка безнадежно плакала, представляя, как ее тело будет лежать в поле, высохнет под жарким солнцем, превратится в воблу. Но к ее большой радости Василий оторвался от плуга, посмотрел радостно на дело своих рук, затем на солнце и произнес: - Ну, думаю, пора дать отдых лошадям, задать им корму, да и нам бы поесть не мешало, - а сам шарил глазами по сторонам, ища цинковое ведро, прикрепленное к задку телеги, распрягал лошадей, задавал им корм.
    Варя пыталась распрямить натруженную спину, гримасничая от боли.
    Он обратился к ней:- Варек, доставай харчи, а я за водичкой сбегаю, вон туда, - показал в сторону леса, за холм. Лошадей, по неизвестной причине не привязал, вернее одного Ваську, взял ведро и поспешно ушел.
    Юлька радовалась, что напьется воды, да и голод давал себя знать. Варя доставала снедь, нюхая все с удовольствием, она была любительницей поесть. Ее глаза при виде пищи загорелись, узкие ноздри раздулись, щеки тронутые первым загаром маково рдели, веснушки стали ярче, казалось, ее личико цветет. Отбросив рыжеватые кудряшки волос со лба,  нетерпеливо посмотрела туда, куда ушел Василий, а его все не было видно. Она же голодная, уставшая, все вытягивала шею, вглядываясь за холм, недовольно  возмущаясь:- Где можно так долго околачиваться? Наконец, появился увалень.- Хотя Василия нельзя было назвать увальнем, он не шел, а, летел с бешенной скоростью над землей. Вода серебряными горошинами выплескивалась из ведра, вызывая еще большую жажду у Юльки. Девочка представила, как припадет пересохшими губами к кромке ведра, и будет пить, пить холодную вкусную водичку.- Но что с Василием? - Он резко остановился, на его широком лице застыла гримаса ужаса, глаза уставились куда то, за горизонт. Он напряженно, тяжело задышал, как загнанный вол, которого ведут на убой.
  - Ну, что он там увидел? Куда таращится? Чего так испугался?- Недоумевала Варя, становясь на цыпочки, пыталась увидеть то, что видит он. Юлька в силу своего маленького роста, лишенная возможности увидеть хоть что ни будь, закричала:- Дядя Вася, что с вами!- Ее вопль вывел его из оцепенения, и он, отбросив ведро с водой в сторону, как заяц, большими прыжками, делая замысловатые зигзаги, пригибаясь к земле, мчался к лошадям. Вода широкой серебряной струей полилась наземь, становясь ощутимой на вкус, в пересохшем от жажды горле девочки.
     Но тут началось такое, что девочкам пришлось забыть не только о воде, но и о пище. Жажда и голод сами по себе не весть куда пропали, зато страх перед неизвестностью овладел всем их существом. По направлению к ним бежало несколько человек в военной и цивильной одежде. Тяжело дыша, топая сапогами, размахивая руками, со злыми, потными лицами они угрожающе кричали:- Стой! Стрелять буду! Стой тебе говорят! Иуда! Ведь застрелю гада!-
     Больше всего бесновался человек в военной форме, смешно, по – утиному, переваливаясь во время бега, тяжело переставлял свои короткие ноги. Его жирное потное лицо угрожающе перекосилось, выкрикивая угрозы, а короткие, толстые ноги неуклюже цеплялись за комья земли, делая его смешным. Фуражку он держал в руке, на макушке просвечивала неприкрытая просторная плешь. На перепуганных до смерти девочек никто не обращал внимания, им был нужен Василий живой, или мертвый. Он же с ловкостью барса запрыгнул на спину Васьки и вихрем помчался в сторону леса.
     Девочкам в тот момент хотелось одного, чтоб он по - быстрее скрылся за спасительным холмом, чтоб эти злые люди не смогли ему причинить зла. Удивляло то, что за то короткое время, что он пробыл с ними, он сумел стать для них почти родным человеком. Хоть Варя пыталась храбриться, но побледневшее личико выдавало ее душевное волнение. Василия нес уверенно к спасительному лесу ее любимец Васька. Скромная его коняга спокойно хрупала овсом, глядя в опалку слезящимися глазами, нисколько не волнуясь за судьбу своего хозяина.
     Несчастный Васька, птицей распластавшись над землей, уверенно уносил от преследователей своего тезку, подвергал свою жизнь опасности, даже не подозревая о том. А расстояние между ними все увеличивалось, и оба Васьки становились недосягаемыми. Раздался выстрел, второй, третий, но это уже было лишним. Васька с Василием успели скрыться за холмом.
       Несколько военных и гражданских лиц, чертыхаясь, поплелись за ними. Один из военных попытался, было взять лошадь Василия, но та оказалась так витиевато привязанной, что тот только запутал упряжь, выругавшись, сплюнул, бросился вдогонку своим товарищам. Лошадь так и осталась впряженной в колесницу
     Юлька с Варей оглушенные, выстрелами, растерянные перед случившимся , продолжали стоять с раскрытыми ртами подле телеги. Василий скрылся на их коне, вода вылилась, есть расхотелось.
  Варя страшно волновалась за Ваську, думая, что больше его не увидит, не могла даже представить, как будет, горевать по нему мама, ведь вспашка почти не началась. Что мать будет делать без коня? Кто его пригонит  ленивца, баловня, шалуна? В семье все его любили, несмотря на то, что он был глуповатым, зато добрым, смешным.- Увидит кобылу, испражнится и бьет копытами, становясь на дыбы, заливисто ржет, показывает себя. Грива и хвост дыбом, мордашка вся в пене, а он бегает, подбрасывает задом – настоящий дурачок.

Глава5

     Растерянные девочки не знали, что делать, откуда ждать помощи, а время шло, и Варя своей женской логикой решила, что возьмет себе Вороную Василия. Юльке страшно не нравилась Вороная, но чтоб мама не переживала, что осталась без своего коня помощника, согласилась с Варей, ей видней, ведь она почти взрослая. После принятого решения девочки даже повеселели, принялись за еду, и хоть были голодными , кусок в горло не шел, а головы только и поворачивались в ту сторону, куда умчались оба Васьки. Грачи и вороны улетели к другим пахарям, а поблизости никого не было, чтоб мог посоветовать, что делать, а тут еще надоедливые мухи голодные после зимней  спячки больно жалили. Безучастная к горю девочек степь простиралась, сколько мог охватить глаз, так же безучастный лес шептал о своем, солнце неотвратимо катилось к закату, не обещая ничего хорошего. И, когда длинные тени легли на степь, вихрастый мальчуган с содранными до крови коленками прискакал верхом на Ваське. Девочки не помнили себя от счастья, надеясь узнать от него, что ни будь о Василии, но он, глядя на них с высоты крупа Васьки, презрительно сплюнул сквозь редкие зубы, важно спросил:- Эй! Милюзга!  Ваша скотина?-
     Варя даже не обратила внимания на дерзость, чуть ли не кланяясь нахалу в ноги, согласно кивала головой, да, мол, наша.
     Мальчуган проворно соскользнул со спины лошади и вихрем помчался к лесу, будто боясь, что его могут запомнить.
    Васька, покрытый мыльной пеной, пугливо косил лиловым глазом, вздрагивая всем крупом, с его носа свисали клубки пены. Тычась, головой в плечо Вари, жалобно заржал. Видно здорово ему досталось, бока ходили ходуном, ноздри раздувались от тяжелого дыхания.
    Варя приласкала его, угостила хлебом и подвела к опалке с овсом. – Пусть он поест, и поедем домой,- обратилась к сестренке, стоящей рядом, тревожно посмотрела на багровое солнце готовое уйти за горизонт.
    Небо стало ниже, вспаханная земля глянцевито чернела, все живое затаилось в ожидании ночи.  Пред сумеречная тишина властно обволакивала степь, природа готовилась ко сну, только у девочек было неспокойно на душе, они явно ощущали себя здесь не в своей тарелке, а непонятная тревога все вползала в душу. Когда Васька немного утолил голод, Варя принялась впрягать его в колесницу. Но что можно было с нее взять, ведь она была девочкой- подростком, долго пришлось ей возиться с упряжью, разбираться, что к чему. А время беспощадно бежало, солнце спряталось за темными холмами, темнота мгновенно охватила степью. Не весть, откуда появились тучи, заволокли небо, подул холодный ветер. Темень точно шапкой накрыла тревожную степь, стал накрапывать дождь. Все вокруг загудело, зашумело, стало враждебным, чужим, пугающе страшным. Девочки один на один остались с разбушевавшейся стихией. Но, Варечка, наконец, справилась, впрягла Ваську в колесницу, куда была впряжена Вороная, кобыла Василия. Осталось поднять плуг, чтобы он не задевал землю. Варя напрягалась изо всех сил, пытавшаяся помочь ей, Юлька только мешала, но старшая сестра радовалась , что хотя бы не одна в степи, а рядом родной маленький человечек. Но, вот ей удалось приподнять плуг на нужную высоту, закрепить его, установить доску на обочины колесницы и усесться с сестричкой на это шаткое сиденье.
 - Но! Поехали, - дрожащим голосом подала команду лошадям девочка, подражая взрослым мужчинам. Лошади точно и ждали этого, поспешно  тронулись с места, радуясь возвращению домой. Телега оставалась в поле. Сапоги, портянки Василия, остались на своем месте. Варя все жалела, что не упрятала портянки от дождя.
  Лошади дружно бежали, набирая скорость, пугаясь темноты, а, может быть, их гнало желание попасть в сухие стойла.
  Девочки радовались, что покидают степь, ставшую такой враждебной для них.
 - Но, что это?- Только лошади вынесли колесницу на узкую дорогу между наделами земли, как возникли прямо перед ними фосфорические огоньки, на фоне темноты зловеще яркие. Меняя направление, молниеносно неслись к лошадям.
     Ошарашенные, надвигавшимися на них огоньками, девочки закричали, зовя не весть кого на помощь, лошади шарахнулись в сторону, и понеслись бешеным галопом. Огоньки пытались преградить им дорогу, но лошади храпя от страха, понеслись, что было мочи, не разбирая дороги. Шум дождя глушил крики девочек о помощи, да ее и не от кого было ждать, оставалось уповать на одного господа Бога. Варя кричала не своим голосом:- Юлька, держись за поручни колесницы, только бы удержаться и все будет хорошо. Держись, сестренка, что есть сил! Это волки! Господи, помоги, спаси нас! Не дай опрокинуться колеснице!- так она в беспамятстве кричала, но вожжей не выпускала. Не дай бог, опрокинулась бы колесница, то от несчастных девочек остались бы одни косточки. Эти свирепые, голодные твари вмиг бы их растерзали. Но само небо благоволило к детям, лошади вынесли их на центральную трассу, ведущую в село. Здесь тарахтели подводы других крестьян возвращавшихся домой. Они в темноте не видели, что происходит в степи, но слышали крики детей, не в силах помочь им,  жгли пучки соломы, бросали горящие факелы в темноту, улюлюкали, пытаясь тем самым отпугнуть волков. Чем могли помочь женщины да старики, ведь мужчин не было, все были на фронте. Но волки отстали, а взбудораженные лошади все еще тряслись, кидаясь в сторону, а тут еще непроглядная тьма, дождь все усиливался, скользкая дорога засасывала, хлюпая грязью. Но это было уже не страшно, главное, что девочки были спасены, что смерть осталась далеко, в степи.
  Перепуганная Варя не могла угомониться, продолжая плакать.
 - Дочка, успокойся, все уже позади, видать в рубашке родилась, приедешь домой, поставь Богу свечку,-  советовал из темноты, чей то голос. – Долго жить будешь, девонька!- загудел хриплый голос с телеги рядом. – Выпей дома самогона и страх, как рукой снимет.-
 - Олекса в своем репертуаре, - засмеялись женщины.
  - Цыц! Стрекотухи, я дело говорю! Ай, да, батюшки! Да там совсем маленькая дивчынка! Что ж ты молчишь, глазенками, Как зверек мечешь?- Все гудел все тот же Олекса, освещая пуком горящей соломы, вжавшуюся в колесницу Юльку.- Фу, ты, молчит, не подает голоса, поплачь, поплачь, малявка!- При последних его словах послышался плач баб, вспомнивших своих воюющих мужей, далеко на чужбине. А старческий голос все не отставал от девочки :- Котенок, не уж то голос потеряла со страху?-
  - Чего ты пристал, к ребенку то, старый, не видишь, как она испугалась, дай то бог, чтоб все позабыла, а ты чяво,  да чяво, - упрекнул деда спокойный низкий голос видимо  чисто русской, пожилой крестьянки.
   Слышались только  голоса, людей не видно было в непроглядной тьме, дождливой ночи. Не доезжая села, девочки снова остались одни. Им предстояло спуститься по крутому спуску к своему дому, а непроглядная тьма, скользкая дорога в сплошных рытвинах делали этот спуск, в тройне опаснее.
  Варя осторожно вела лошадей, Юлька семенила рядом, держась за колесницу. У нее  не попадал зуб на зуб, ручейки холодного дождя затекали под промокшую одежонку, холодили озябшее худенькое тельце. Промокшая одежда противно липла к нему. Но, больно ударяясь о камни, скользя разъезжающимися ногами, девочки медленно, уверенно продвигались в темноте все ближе к дому, шаг за шагом преодолевая крутой спуск. Лошади понимали, что их ждут дома теплые стойла, подчинились детским рукам. Варечка крепко держала их под уздцы своими неокрепшими руками, ощупью находя дорогу к дому.
       Феня, их мать, страшно встревоженная их задержкой, ждала их у калитки, не понимая, что могло случиться? По ее расчетам Василий с девочками уже давно должны были быть дома. До ее слуха донесся всхрап лошадей : - Василий, это вы , наконец? – В ответ молчание. Девочки не подали голоса, дабы не напугать и без того встревоженных лошадей. Феня снова окликнула Василия.
  - Мама, успокойтесь, это мы с Юлькой, Василия с нами нет.- Раздался всплеск рук. – Где же Василий? Как он мог оставить вас одних?-
  - Мама, все хорошо, - отвечала Варя, заводя лошадей во двор.
   Феня, видя одну колесницу с плугом, забеспокоилась:- А телега то где? Что случилось, объяснишь ты, наконец?-
  Варя, дрожа всем телом, пыталась объяснить, что произошло, но мать горестно причитая, не понимала ее, все больше распаляясь.  Тогда она выпрягла лошадей, задала им корму, подошла к матери и, как взрослая, спокойно предложила войти в избу, где все обещала объяснить.
  Вошли в тесную комнатенку, где по крестьянскому укладу жизни, ютилась вся семья. Она служила и кухней, и столовой, и спальней. Спали обычно на лежанке, ели за низким столиком, пищу готовили на треноге, хлеб пекли в русской печи. Другая более просторная комната была для приема гостей, стояла по - праздничному убранной, а рядом с ней располагался чулан, где хранили продукты: венки лука, чеснока, пучки лекарственных трав. Но промерзшим до мозга костей девочкам дома казалось уютно, а главное тепло. В правом углу, у иконы Божьей матери, горела лампадка, сумеречно освещая помещение с низким потолком, но после темной ночи, здесь, казалось, светло и безопасно. Варя сбивчиво пыталась рассказать матери о том, как военные люди гнались за Василием, как стреляли ему вдогонку. О  волках, напавших на них с лошадьми, даже сейчас трясясь от страха. Мать переменилась в лице, понимая, что могла потерять сразу двух дочерей, а сама, как могла, успокаивала Вареньку:- Успокойся, доченька, ведь уже все позади, здесь ты в безопасности, постарайся выбросить из головы тех волков. Вот по волкам бы и стреляли, а не по людям, - это она о военных. – А телегу никто не тронет.- Потом снова о военных:- Да было бы больше пользы, чтоб они стреляли по волкам, герои, иди на фронт, там и стреляй по врагам. Ведь не воюют же сами, сидят возле своих клуш, - все больше распалялась она, а тут и отца девочек вспомнила, всплакнула, от жалости к нему, а может быть, к себе, о своей горькой доле, что осталась одна с пятью детьми и бьется, как рыба в воде. _ Ой, что это я, байками все вас потчую,  небось, проголодались?- И достала из русской печи горшок горячих щей, налила в миску. По комнатушке разнесся их ароматный запах, - а мать все приговаривала:- Обязательно надо поесть горячего, а то так и горячку можно подхватить, - а сама нарезала большими ломтями еще горячий, душистый хлеб. Видимо она осталась дома, чтоб хлеба напечь.
  Вдыхая запах хлеба, Варя подумала: - ведь больная, а хлеба напекла.- Да некогда было болеть нашим матерям.
  Юльке одного хотелось, забраться на лежанку, согреться и уснуть. А мать все говорила, говорила, видимо ей было необходимо выговориться, ее не интересовало, слушают ее или нет. Варя рассказывала, как было страшно, ведь Василия могли просто напросто убить, мама.
  - Так оно и будет, за ним давно охотятся, как за зверем, да он и поступок совершил нечеловеческий, где ж это видано сбежать с фронта, оставить своих фронтовых товарищей, отца, брата. Сам он не плохой человек, но его поступок нельзя оправдать. Сердце, говорят больное у него, не выдержал зверств войны. Бог ему судья, а вот люди его жалеют, но так не может продолжаться бесконечно, поймают, судить будут, расстреляют, как предателя. Такое не прощают, - задумчиво закончила она.
    Юлька уснула за столиком, ее уложили на горячую лежанку, укутали, спи себе, так нет же, она проснулась, тревожно озираясь, не понимала где она, наяву видела горящие глаза волков, слышала их голодный вой:- А-а-а  ай- яй- яй! Пришли на память разговоры крестьян о волках, когда те завывали:- Ай- яй –яй! –Ишь, как жалуется, не досталось свежатинки. Ишь, ишь, как воет, просто мороз по коже, как надрывается, - добродушно посмеивались они, подгоняя своих кляч.-  Развелось уж больно много этих ненасытных тварей, скоро скотину прямо в хлевах резать будут.- Конечно, будут, что мы бабы можем противу их. Вон у Дарьи, что изба о скалу опирается, прямо на чердак разбойники влезли. Разрыли солому крыши и всю ночь на чердаке выли. Дарья чуть было рассудка не лишилась. Спаслась от смерти тем только, что лаз  на чердак из сеней был закрыт, а то бы несдобровать бедняжке.- Вот эти разговоры крестьян  звучали в ушах бедной девчушки, но усталость брала свое, смежила веки, и она уснула. Во сне тоже видела волков, да домашнего любимца коня Ваську, слышала его жалобное ржание и от жалости к нему всхлипывала, заставляя тревожиться мать, которая так и не сомкнула глаз до утра. Немного забегу вперед. Надо сказать, что за Василием гонялись и после войны. Однажды, он, пытаясь уйти от своих преследователей, бросился в реку, а вода была страшно холодной. Ему пришлось долго находиться  то под водой, то выныривать на ее поверхность, то снова погружаться на глубину, и   при очередном погружении под воду, он больше на поверхности не появился. Вытащили его на берег уже бездыханным, якобы у него произошел разрыв сердечной мышцы. Рассказывали потом про него разные небылицы, что его неприкаянная  душа бродит возле дома своих родителей , то видели якобы, как он коня вычесывает, то в поле бродит, где он чувствовал себя  настоящим хозяином. Бог с ним, может быть, и так, а я снова вернусь к военному времени.

Глава6

    Страшное то было время, но с фронтов стали приходить радостные вести, что, мол, добиваем  фашистов уже в их логове, что и войне скоро конец. Все солдатские жены , в их числе и Феня работали не покладая рук, откуда только силы брались? А однажды вечером вернулся домой ее хозяин Василий здоровым и невредимым, без единой царапины . Это было его большим везением и счастьем для всей семьи, ведь у многих отцы вовсе не вернулись,  а у других остались инвалидами, контуженными, кто без одной руки, кто без обеих, кто без ног, а кто и говорить не мог.
     Феня на радостях собрала на стол, что бог послал, созвала соседей, и этот вечер стал для всей ее семьи самым счастливым и радостным, таким его и запомнили на всю оставшуюся жизнь. Проговорили ночь напролет, отец рассказывал как брали   Берлин, как возвращались домой, что пришлось им претерпеть в нелегком пути к родным местам.  Начиная с этого дня, стоило Василию встретиться с каким ни будь из бывших фронтовиков, как разговор о войне не иссякал. Но было видно, как он соскучился по мирному, такому привычному для него труду. Прошло несколько дней, а дворика было не узнать: - навоз был вывезен на огородные грядки, покосившийся плетень подправлен, хозяйственный инвентарь починен, починена крыша сарая, конь подкован. В его руках все просто горело. А, когда начались весенние полевые работы, то он целыми днями пропадал в поле. А однажды, вернувшись с поля поздно вечером, заявил, что завтра, мол, возьмет с собой Юльку. Ее обязанностью будет бросать семена подсолнуха в борозды, так, по мнению Василия должно было уйти меньше семян для засева поля.
    Юлька, узнав, что поедет с отцом в поле, от радости ног под собой не чуяла. Она так любила отца, что считала честью для себя выполнять его поручения. – А в данное время я ему так нужна, - с гордостью думала она.
    И вот на следующий день, еще далеко до рассвета, они с отцом выехали в поле. Еще только занимался рассвет, а они уже работали..
    Любимец Васька усердно трудился, отец ловко справлялся с плугом, черная жирная земля пластами ложилась, издавая особый пряный запах, щекотавший в горле, носу.
    Юлька старательно бросала семена подсолнуха в свежие борозды, гордясь своей миссией. Ей вначале это занятие даже нравилось и она, бегая за плугом, ловко с ним справлялась. Прозрачный воздух весеннего утра, вливаясь в легкие, бодрил, в природе все просыпалось: то раздастся вскрик птицы, то донесется со степи понукание лошадей, то по дороге подвода протарахтит.
    Весенний день быстро занимался, щедро брызнули первые солнечные лучи на холмы, курганы, расползаясь золотом по пахоте, ласково коснулись веселого личика маленькой труженицы, легкий ветерок всколыхнул ее льняные волосенки. Она, сощурив глазенки, зелеными щелками, ищет в небе радостно трепещущее тельце жаворонка, этого предвестника жаркого дня.
  - Юлька, не отвлекайся! Мы пришли работать, а не гав ловить, - сделал ей замечание отец строже обычного.
  Она, вздрогнув всем тельцем, обиделась на тон отца, ведь она так старается, ну что с того, что посмотрела на жаворонка. Но отец не обратил на ее обиду внимания, а все погонял и погонял лошадь. Борозды ложились одна за другой, да так быстро, что она не успевала их засевать семенами, босые ступни ее детских ног изранились о твердые комья земли, сбитые их пальчики кровоточили, а отец, как заводной, все  подгонял :- Быстрее! быстрее! – Солнце и то ожесточилось против нее, жгло нестерпимо беззащитное тельце, а тут еще злые, надоедливые мухи больно жалили, мучила нестерпимая жажда, да и голод давал себя знать, коленки подкашивались, руки дрожали, в глазах темнело.
  Юлька подумала:- Если закончится подсолнух, то и ее мучениям придет конец, - и начала горстями бросать  в борозды семена.
  Отец, завидев ее проделки, страшно рассердился, отругал ее, да так строго, как никогда. Она на время прекратила  транжирить семена, а потом взялась за, прежнее. Тут уж он совсем разозлился:- Что же ты делаешь, глупая ты девочка, не бросай так  помногу, ты же разоришь нас. Господи! За что мне такое наказание? –
  Юлька уже не думала об отце, как о самом лучшем на свете, считала его злым, несправедливым, думая, что он вовсе и не добрый и совсем не любит ее. Он даже не видит, как она устала, ее всю трясет, у нее кружится голова,  нестерпимо болят израненные пальцы ног, а поясницу так ломит, что кричать хочется. Он же этого вовсе не замечает, а гонит и гонит коня вперед, не обращая внимания на ее мучения. Ей, казалось, что этим мукам не будет конца, а он коварный и злой желает ей смерти.- Вот сейчас упаду лицом в землю и умру, пусть знает, пусть ему будет стыдно, что он довел ее до смерти, - в сердцах думала она.
    Но он остановил лошадь. Солнце стояло в зените. Было нестерпимо жарко, и Юлька обратила внимание, что гимнастерка отца защитного цвета превратилась из зеленой в, серую, пропитавшись насквозь потом, а на спине и под мышками стала белой от слоя соли.
     Мерин тяжело дышал взмыленными боками, дрожа и пошатываясь, брел к кормушке, чтобы подкрепиться овсом. Отец ласково поглаживал его по холке, жалея и успокаивая. – Вот он даже лошадь больше любит, нежели меня, и упала в прошлогоднюю траву, думая, что не сможет больше подняться, тем более не сможет больше любить своего отца. А он склонился над нею, и ее обдало удушливой волной пота, от его разгоряченного работой тела шел зной, с его уставшего лица смотрели такие добрые, ласковые глаза. Он чувствовал себя виновато перед ней, и у нее отлегло от сердца:- Как я могла такое думать о нем. Это же мой прежний, добрый, ласковый папа,- и улыбнулась ему сквозь выступившие слезы.
  - Не обижайся, дочка, крестьянский труд никогда не был легким, каждый ломтик хлеба полит крестьянским потом.- Он помолчал, сощурив свои черные, зоркие, как у орла глаза, вглядываясь, куда то в даль, и снова заговорил:- Вот обещают нам новую жизнь, пойдешь в школу, наберешься знаний, может, твоя жизнь и в самом деле станет другой, а теперь вставай, поедим, что бог послал, - и принялся торопливо развязывать узелок с харчами.
  Крестьянская жизнь и состояла из вереницы таких, казалось бы, на первый взгляд простых будней, а на самом деле из кропотливого до седьмого пота труда.
  В ту осень сорок пятого после военного года крестьяне собрали неплохой урожай зерновых, да и другие культуры не подкачали. Родители Юльки радовались, что рассчитались с государством, надеясь безбедно прозимовать. Но, вдруг пришла разнарядка свыше, в которой говорилось, что надо еще сдать в казну сто двадцать пудов пшеницы. Это надо было выгрести все оставшееся зерно.
    Юлька на всю жизнь запомнила, как плакал отец, ударяясь головой о стену. Как у матери посерело лицо, и дрожал подбородок. Шутка ли, как прокормить, обуть, одеть детей? Но делать нечего, не сдашь, значить ты враг народа, подъедет черный воронок и никто тебя больше не увидит живым. Пришлось, скрепя сердце, все отдать, выгрести до последнего зернышка. Оставалась надежда на кукурузу и действительно только за счет кукурузы и выжила семья. Василий соорудил домашнюю мельницу, делал на ней кукурузную муку желтую, как  яичный желток. Каждодневно семья питалась мамалыгой. Нельзя сказать, что жировали, но и не голодали.
     Вдобавок отец стал промышлять куплей и продажей крупного рогатого скота. Покупал скотину, убивал, мясо продавал, а вся требуха оставалась семье, да еще вдобавок шкура. За зиму удалось скопить несколько говяжьих шкур, но с наступлением весны пришлось бросить доходный бизнес, начались полевые работы. Работа предстояла нелегкая, а съестные запасы таяли на глазах, приходилось работать полу голодным. Конь тоже за зиму отощал, шерсть на нем свалялась, весь круп покрыли пролысины. Чтобы не загнать коня, приходилось работать и ночами, чтоб он мог дольше отдыхать после очередной вспашки, а компенсировать упущенное время приходилось ночью.
    Семья перебивалась, как говорится с хлеба на воду. Сохранилась в подвале сахарная свекла, в данное тяжкое для семьи время сгодилась, как никогда. Из нее готовили борщи, хотя они были сладкими, но кушать было можно.
    Однажды отец передал через соседа матери весточку, что заночует в поле, просил, принести хоть какой ни есть еды.
    Что могла передать ему жена? Натушила котелок свеклы. Василий принес с войны котелок да каску. Каску все любили примерять на себя, а вот котелок сгодился, в нем было удобно нести пищу.
    Феня плотно укутала котелок со свеклой и велела Юльке лечь спать пораньше, завтра, мол, понесешь поесть папе. Девочка послушно улеглась в постель, и как только, казалось, задремала, как мать подняла ее, пора, мол, и отправила в поле.
    Полусонный ребенок вышел во двор и усомнился утро ли уже, но спорить с мамой не стала, маме, мол, лучше знать, ушла в ночь. Испытывая панический страх перед дворовыми собаками, пробиралась так тихо, как только можно было, боясь потревожить их сон. Но к ее радости ни один из псов даже не гавкнул. Стояла гробовая тишина, казалось, даже земля спит глубоким сном. Деревья опустили ветви, ни ветерка, только доносилось сопенье воробьев в стрехах сараев, вдоль которых девочка пробиралась.
     Но, вот она в поле, где было еще тише, и ей было очень страшно. Втянув голову в плечи, она осмотрелась вокруг. Степь, убаюканная ночью, притихшая спала, на востоке небо алело, казалось, занимается рассвет. Юлька отыскала тропку среди озимых, и побежала, что было сил, больно ударяясь пальцами босых ног о твердые комья земли. В ноздри вползал запах прелой земли, навоза, свежей зелени озимых.  Как вдруг рядышком раздался писк,  ее обдало теплой воздушной волной. Пролетавшая сова почти коснулась ее головы, что вызвало панический страх, и она побежала, почти не касаясь земли, приближаясь к наделу земли, где работал отец.
    Постепенно глаза привыкли к ночной темноте, и она ясно различала предметы, а вот и телега, конь у кормушки, только папа, непонятно почему стоит с косой в угрожающей позе, громко улюлюкает. Его поза напугала ее:- Вдруг он видит страшного зверя, которого не видит она, и  она панически закричала:- Папа! Папа!- Это и спасло ей жизнь. Уставший отец принял ее за волка, ждал, когда тот подбежит поближе, чтобы шарахнуть по нему косой. Что сказать? У ночи свои права.
  _ - Юлька! Доченька! Ты?- Голос отца был хриплым, а его самого трясло, не от страха перед зверем, а от сознания того, что  он само лично мог убить собственного ребенка, или оставить инвалидом. Ставя косу на место, он тяжело вздохнул, прослезился:- Я же тебя мог просто зарезать. Что ты здесь делаешь! Кто тебя послал в поле в такое позднее время?-
  - Мама. Она говорила, что уже утро, а я уже так давно бегу и все темно.-
  - Конечно, темно, ведь полночь.-
   Юлька передернула худенькими плечиками, ей уже не было страшно, ведь рядом отец, самый сильный в мире человек. Рядом с телегой тлел костерок, слабо мерцая угольками, освещал небольшой кружок пространства, то, вспыхивая, то затухая. Девочка присела у костерка, посмотрела на яркие угольки его, и вокруг стало темно, только лицо отца ворошившего костерок, ярко освещалось.
  - Устала? Надо сказать, что ты просто молодец, надо же ночью пробежать такое большое расстояние и не бояться.-
  - Я боялась, но не знала, что это только полночь, все ждала, что скоро станет светло.-
  - Ладно, уже все позади, главное ты здесь. А я тут суп сварил, сейчас испробуем. У! Слышишь, как вкусно пахнет,- говорил, все шепотом отец, помешивая варево в ведре, висевшем на сооруженной им перекладине. Называл супом, отвар овса густой, душистый, с пылу, с жару, отдающий дымком, который  приятно обжигал рот, разливаясь горячей волной по внутренностям постоянно голодной Юльки. Она жадно втягивала его из жестянки, куда отец налил его.
  - Ну, как , полуночница, вкусно?-
 - Угу, еще спрашиваете. Еще как вкусно!-
  - А ты, что принесла?- Разглядывал он содержимое котелка, вдыхая его запах.
  - Тоже вкуснятину, тушеную свеклу.-
  - О, да у нас с тобой настоящий праздник, - улыбался отец, ущипнув Юльку за худенькую щечку. – Даже не знаю, как мы это осилим, - посмеивался он. – Но ты же голодная, столько пробежать без остановки, можно быка съесть.-
    Юлька звонко засмеялась. Ей было хорошо подле отца. Ее радостный смех колокольчиком покатился над степью.
    Отец налил себе овсяного отвара, и принялся звучно втягивать в себя пахучую, горячую жидкость.
    Юльке стало еще вольготнее, еще спокойнее, захотелось спать, горячий отвар совсем разморил ее, усталость брала свое, голова от сытости закружилась.
    Отец , не говоря ни слова, разворошил в телеге солому, предложил:- Ложись, дочка, поспи. Залезай в сенцо. Ну, что стоишь, словно чужая. Смотри, как тут мягко, тепло, сам бы спал, да работать надо.-
  Юлька некоторое время слышала, как отец понукал лошадь, но вскоре провалилась в мягкую, бархатную темноту сна. Снились собаки, необъяснимый страх перед ними преследовал ее и во сне. Проснулась от резкого скрежета плуга. Над степью плыл толстыми пластами туман, пронизанный золотом солнечных лучей, искрясь яркими звездочками. Юльку поразила невероятная красота раннего утра. А тут и папа ласково спросил:- Выспалась? Ну, как, здорово спать на сене, да еще под теплым тулупом? Беги сюда, выпей на дорожку тепленького отвара, и марш прямиком домой, мать, наверное, заждалась, волнуется, что послала тебя в полночь, а  я немного сосну, Васька тоже измотался, пусть поест. Маме передай, к вечеру буду.-
  Юлька от отвара отказалась, заторопилась домой, чтоб не, мешать отцу, отдыхать, не успела отойти немного, как услышала родной, знакомый с пеленок папин храп. Она бы его узнала среди тысячи подобных храпов. Он действовал на нее успокаивающе, и ей хотелось подольше его слышать.  Как все маленькие дети, она бездумно любила отца, возле него улетучивались все горести, страхи. Василию тоже надо отдать должное, он всем сердцем любил своих детей, обращался с ними, как с, равными. Играл с ними в разные игры, полностью отдаваясь игре, что злило Феню. Она упрекала его:- Старый уже, а ума все нет, все тебе в детство вернуться хочется. Когда ты ума наберешься?
  Он только посмеивался над ее упреками, норовил ущипнуть за мягкое место, пощекотать, вытворить такое, чтоб ее развеселить. Он очень любил ее, жалел, уважал и детей учил любить, уважать мать, назидательно говорил:- Мама единственная и заслуживает, чтоб ее любили всем сердцем, всей душой.- Также учил жить честно, открыто, уважать себя и ценить мнение других, никогда не зазнаваться, доводить начатое дело до конца.

Глава 7

     Очень бы хотелось, читатель, ввести тебя в атмосферу того трудного времени. Но, если тебе не приходилось ночевать в степи, встречать рассвет все в той же степи, радоваться восходу солнца, то, вряд, ли ты ощутишь запах того времени. А хотелось бы.
     Второй послевоенный год тоже выдался урожайным. Председатель сельского совета собрал собрание крестьян, извинился перед ними за дополнительное изъятие хлеба за прошлый год. Сами, мол, понимаете послевоенное время, везде разруха, голод. Зато новая власть принесла вам свободу выбора, работайте, но помните, что Кесарево Кесарю, Богово богу.  Все, что вырастите, то, мол, для себя, налоги приемлемы, а государство старается в ваших же интересах, строит школы, больницы, детские дома для сирот. На вас одна надежда у него, на вашу бескорыстную помощь. Люди невольно с ним соглашались, чувствовали себя хозяевами земли, работали, не покладая рук, казалось, сам Бог благоволил к ним, т. к. хлеб уродил на славу. Каждый сам планировал свое хозяйство, работал на своем наделе земли. Были и такие, что имели собственные мельницы, маслобойни, молотильные машины, незаменимые помощники при уборке хлеба, производившие обмолот зерновых культур.
    Крестьяне работали сообща, помогая друг другу, собираясь в клаки. Для крестьянина уборка хлеба являлась настоящим праздником, проходила радостно, весело, с огоньком. Труд был нелегким, но глаза крестьян светились радостью, на запыленных лицах сияла радостная улыбка. Уборка хлеба, как известно, приходится на самое жаркое время года, когда воздух прокаливается  докрасна, пахнет соломой, половой, пылью, а главное хлебом. Янтарные зерна пшеницы льются струйкой в короба со специальными отметинами, т.е. мерками по которым хозяин молотильной машины берет плату за свой труд. Никто не ленился, трудились на совесть, старательно, бережно, считалось за грех затерять  хотя бы зернышко, выращенное тяжелым трудом, хлеб являлся святыней.
  Обмолоченная пшеница убиралась в закрома, солома в скирды, полова в специальные хранилища. Ток после уборки зерна подметали, поливали водой, которая, испаряясь с прокаленного солнцем тока, тонкими струйками пара поднималась ввысь и, казалось, пахла крестьянским потом. Вдыхал эти пары крестьянин с благоговением, ведь это означало конец уборки.
  Довольные результатом своего труда крестьяне с достоинством умывали натруженные руки, готовясь обедать. Хозяйка дома, где шел обмолот зерновых, доставала из русской печи глиняные горшки с наваристым борщом, кашей, все это выкладывала в специальные лохани, нарезала большими ломтями хлеб. Ели деревянными ложками из общих, лохань, степенно подставляя под ложку хлеб, чтобы не дай бог, не расплескать  мясного по такому важному случаю борща. Хозяин дома преподносил по рюмочке добротного самогона, начиная с мужчин старшего возраста. Те степенно важно выпивали, крякая в бороду, принимались за еду, и только тогда спиртное преподносилось, более молодым работникам. Никто не пьянел, но за столом становилось весело. Люди пьянели от общения друг с другом, от радости за выполненное дело, от свежего воздуха, настоянного на хлебе, наконец, от предвкушения заслуженного отдыха.
  После сытного обеда, с раскрасневшимися лицами, умиротворенные , слегка на веселее от выпитого спиртного, с песнями, шутками, прибаутками расходились по домам.
  Солнце прощальными лучами золотило землю, небо розовело, становилось ближе, роднее. Земля дышала жаром, отдавая тепло накопленное  за знойный день. В природе наступало умиротворение, тянуло к уединению, тело просило отдыха. Но сельские парубки и девушки гурьбой уходили на реку, где купались, мыли волосы, скребли камнями заскорузлые пятки.
    Девушки отдельными стайками шептались о своем, сокровенном. Парни, проявляя интерес к девчатам, подталкивали друг друга, подтрунивая над ними. Не весть, откуда появлялась звенящая балалайка, пела гитара, плакала о тайнах человеческой души гармонь. Молодежь, позабыв об усталости, танцевала прямо на траве, под томно плывущей луной. Здесь влюблялись, образовывались парочки.
    Детвора носилась с радостными воплями, подглядывая за влюбленными парочками. А, если бывало, кто ни будь из крестьян, старшего возраста переоденется, да встанет на ходули, выйдет в белых простынях попугать пострелят, то такое начинается, что, кажется, сам водяной с русалками вышли из глубин реки. Везде хохот, визг, а то и панический крик от страха у непосвященных.
    Но усталость берет свое, село постепенно успокаивается, затихает, погружаясь в благодатный сон, чтоб с восходом солнца снова приняться за священное дело, убирать хлеб в закрома уже другого хозяина.
    Луна, оставшись в одиночестве, печально лила мертвенно бледный свет на уснувшую землю. Вот таким запомнился этот последний год, когда люди вот так трудились сообща, помогая друг другу, когда деревня жила полнокровной жизнью. Когда крестьяне работали тяжело, но труд им был в радость. Конечно, были и ленивцы, и пьянчуги, которых на селе не жаловали, другое дело больных людей, стариков, таким помогали, уважали их мудрые советы, оберегая их седую старость.
    Но удивляло то, что как разгильдяи, так и больные люди кормились за счет своих соплеменников. Крестьянин не расточителен, но у него добрая, отзывчивая душа. И только благодаря своей смекалке, расчетливому уму, общению с природой, он умело планировал свое хозяйство, все успевал, зная, что от этого зависит благополучие его семейного очага. Ведь только подумать все успевал: и хлеб вырастить, убрать в закрома, и дом, и все хозяйственные постройки держать в исправности, и за скотиной ухаживать. Полотно и то крестьяне сами ткали, ковры, попоны, сукно и все собственноручно.
    А каким подспорьем в крестьянском хозяйстве была конопля, это чудо растение никто в то время не воспринимал, как наркотическое зелье. Она исключительно служила для бытовых нужд крестьян. Засевали ею поля, огороды, она, являясь неприхотливым растением не требовала больших затрат труда, что нельзя сказать о изготовлении из нее сырья годного для изготовления разных изделий.  Но труд окупался с лихвой.
     Убирали коноплю в начале осени, связывая небольшими снопиками. Собранный урожай везли на берег реки, замачивали в специально приготовленных заводях на недельку, другую, в зависимости какое сырье желали получить. Прижатая грузом в воде, она становилась мягкой, волокна легко отделялись от стеблей, после чего ее сушили, а уже сухое сырье обрабатывали на станках, получая чистые волокна длиной до двух метров. Эти волокна прочесывали на специальных щетках разной частоты, в зависимости от того,  какое прядильное сырье хотели получить. Собираясь вечерами на посиделки, пряли пряжу и все с песнями, шутками, прибаутками. На таких трудовых посиделках молодежь  влюблялась, после чего создавались новые семьи. Из конопляной нити ткали ковры, дорожки, домотканое полотно, сукно для бурок, полотно, из которого шили рубахи. Делали также мешковину, вили веревки, так необходимые в хозяйстве. Как крестьянину удавалось, преуспевать в работе, остается загадкой, ведь в праздники не работали.
    Религиозные праздники посвящались общению с Богом, для восстановления духовных и физических сил, работать считалось большим грехом.  Посещая церковь, крестьянин просил у Господа здоровья, семейного и материального благополучия, счастья, любви, согласия с миром и самим собой. Видимо его мольбы доходили до Всевышнего, т.к. произносились с большой верой, и народ был здоровым, крепким, жизнерадостным, трудолюбивым, и все успевал.
  В данное время, что греха таить, человек, удаляясь от Бога, ничего не успевает, ему катастрофически не хватает времени, даже веселиться от души и то разучился. Спиваются, употребляют наркотические зелья, ведут сидячий или разгульный образ жизни, отгородились друг от друга, проводят время у телевизоров, не живут,  только смотрят, как другие живут. Стали злыми, немощными, уставшими от собственного безделья, а какая всюду зависть, агрессия, ненасытность, желание присвоить чужое?
    Человек лишил себя радости движения, здорового общения и в этом, на мой взгляд, кроется корень зла, отсюда и болезни, и пьянство, и наркотики, и агрессия, а результат - преждевременная старость и смерть.
    Раньше человек ел, чтобы работать, теперь живет, чтобы есть и ничего не делать, стал бояться работы и даже так о работе говорит:- Нашел хорошую работу - ничего не надо делать.- Раньше тучный человек был в диковинку, зубы имел крепкие, здоровые, разве раньше ребенок страдал зубной болью? Никогда, во всяком случае, я за свой век такого зла не помню. Даже почтенные старцы не знали такой напасти. Жили, не зная страшных болезней, уносящих жизнь раньше положенного времени. Умирали естественной смертью, израсходовав энергетический свой потенциал. Может быть, здесь роль играли чистые реки, озера, полноценные плоды здоровой земли, плодотворные дожди.
  В настоящее время наша Земля серьезно больна и нуждается в лечении, заботе, ведь, по сути дела она наша мать, а дети должны заботиться о больной матери. Надо сказать, что наше преступное поведение к нашей матери, нашей родной колыбели  стало пагубным не только по отношению к ней, но и ко всему живущему на ней, вызывая деградацию, изменяя психику.
    Скажем так, раньше мужчина был добытчиком, опорой для семьи,  теперь приживала, иждивенец в семье, любящий выпить, вкусно поесть и при том ничего не делать. Вот где кроется корень мужской деградации. Ведь и то не секрет, что многие мужья разряжаются в семье, где ему все позволено самой властью. Стоит матери его же детей пожаловаться на его издевательства в правоохранительные органы, как, на него, наложат такой штраф, что мало не покажется, а дебошира вернут в семью,  жене, детям, иди, мол, разберись со своей благоверной. Вот так и живем, маемся. Не знаю, поймут ли мужчины, наконец, что так жить просто нельзя, ведь не что иное, как пьянство, наркотики, прелюбодеяние, безделье довели до того, что век мужчин стал намного короче женского, в чем они склонны винить все ту же женщину, вместо того, чтобы проанализировать свои действия по жизни.
     Дорогой читатель, прошу прощения, занесло меня в другую степь, вернусь к тем давно ушедшим временам, и, что память хранит о них доброго, попытаюсь и вас приобщить к нему. Может быть, такая жизнь, какой жили наши предки сейчас и не свойственна, но ведь мы просто обязаны знать, как они жили, чем интересовались, как предпочитали проводить свой досуг, как трудились, как любили.?
  Вернемся к нашим героям. Земля, как известно, требует отдачи сил человеческих. По этой причине Василий с Феней стали приучать старшеньких своих дочерей Варю с Машкой к работе на земле. Юльке с Нюркой доверили пасти домашних животных:  Юльке домашнюю кормилицу буренку Ляльку, Нюрке овечек. С этого дня Юлька целыми днями пропадала в степи. Описать то душевное состояние, в котором в ту пору пребывала девочка, просто нет сил, нет в русском языке таких слов, чтоб выразить трагизм  ее детской души.
  Беспощадная, безучастная к страданиям девочки, степь, простираясь без конца и края, от горизонта к горизонту, убегая в даль, горемычная неумолимо, властно царствовала по своим неписаным законам, раз и навсегда устоявшимся правилам, жила своей жизнью, не считаясь ни с кем и ни чем. Раскаленный воздух над нею радужными ручейками бежит в никуда, обжигает, беспощадно сушит детскую кожу, слизистую губ, вызывая нестерпимую жажду. Безысходная тоска одиночества,  безнадежности подступает к детскому сердечку, и оно в полном смысле слова истекает горячими каплями крови. От тоски по родным и близким, от поисков хоть одной близкой души глаза исходят слезами. Она,  крича от безысходности, так плакала, что к вечеру теряла голос, но кто ее мог услышать? Разве немая, безучастная степь? Или беспощадное солнце, раскаленным шаром висящее над головой? Бывало, так печет этот огненный шар, что красный туман застилает глаза, а жажда так мучит, что язык превращается в наждак, истрескавшиеся губы сочатся соленой кровью, что вызывает еще более жестокую жажду. Большой удачей для малышки было найти дождевую лужу, тогда уж целый день есть вода, да и время веселее проходит. Тогда она не так одинока, над лужей стайками кружат мошки, бабочки, слепни, мухи, ведь всем хочется пить.
     Девочка усаживалась возле лужи и представляла ее бескрайним морем, о котором ей рассказывала мама. В своем воображении представляла белоснежные корабли в бескрайних водах моря, а над ними кружащихся чаек. Черви, шевелящиеся на дне лужи, представлялись сказочными русалками. Если доводилось пасти  буренку по обочинам междугородней трассы, то было куда веселее. Там люди шли в город несли свою поклажу на рынок, скот гнали на  ярмарку, проезжали телеги груженные мешками, то изящная бричка простучит колесами,  то табун коней прогонят мимо. Но самым замечательным было то, что здесь лежали кучи щебня, где водились суслики, а может, другие зверьки, от которых девочка глаз не могла отвести.
    Эти необыкновенно симпатичные  существа были так подвижны, так резвы, что вызывали у девочки такую симпатию, что она без устали могла наблюдать за их играми, работой, драками, ласками, забывая о своем одиночестве. Высунется такой красавчик из норки, станет столбиком, протрет лапками глазки, засвистит соловьем разбойником, озорные бусинки глазенки  все вокруг осматривают, все подмечают. Спинка темно коричневая постепенно приобретает рыжий цвет на бочках, животик беленький, мордашка лукавая, умная. Жили они в кучах щебня колониями. Всегда один из них на страже стоит, как только заметит опасность, тут же подает сигнал тревоги, а так все спокойно работают, носят запасы в норки, суетятся, иногда подерутся  просто по мелочам.
      Вначале они присматривались к Юльке, осторожничали с ней, но вскоре привыкли, перестали ее дичиться. Она же научилась распознавать их свист тревоги, радости, ругательства, угрозы. Главное, что подаваемые ими сигналы всегда были уместны. Не дай бог, коршун появится в небе, тогда со скоростью молнии все прячутся в кучи щебня, а как только опасность минует, жизнь закипает.
    Зверьки поняли, что когда Юлька с ними, то им безопаснее и встречали ее появление радостным свистом, пробежками, веселым хрюканьем, точно смеялись, начинали весело гоняться друг за дружкой, понимая, что находятся под защитой, могли позволить себе на некоторое время слегка расслабиться. Им с нею было безопаснее, а ей не так одиноко.  Отдавая им крошки хлеба, она смеялась, как они ее благодарили:- Чух! Чух!- прямо таки удивительные зверьки.
    Другим объектом наблюдения служили поселения черных рогатых жуков, прозванных сельскими жителями «жидиками». Селясь колониями на пологих склонах поросших низкой, густой травкой, они устраивали свои жилища в норках. Стоило приблизиться к их «городку» как они спешили спрятаться в своих жилищах, которые имели несколько выходов. Попрячутся и неопытный человек не догадается о, их поселении. Но стоит посидеть неподвижно минуту, другую, как они начинают проявлять признаки жизни: греются на солнышке, начинают уделять внимание друг дружке, а то выясняют отношения и бывают даже очень жестокими  эти отношения, тогда девочке приходилось их разнимать. После чего они сразу забывали о своем обидчике. А так мирные жуки, соберутся группками и беседуют о чем то, своем, точно люди. Видимо за это  наблюдательный сельский житель и прозвал их «жидиками». Точно так собираются группами евреи, обсуждая свои коммерческие дела.
     Большую часть времени жуки проводят за заготовкой травы. У каждой норки, при входе, они сооружают площадку, где сушат травку. Они ее косят, сносят на площадку, где она сохнет под их наблюдением,  знают, когда она нуждается в ворошении, и когда доводят до нужной кондиции, прячут в норки.
    А вот, если попрячутся, закупорят норки, то надо ждать дождя. Юлька тогда ищет укрытие, но какое может быть укрытие в степи? Остается только смотреть на небо и ждать святой влаги. Но тучи непременно заволокут небо, она уже в этом убедилась, дождь обязательно польет и промочит ее одежонку до нитки. Дождевая вода неприятно льется за шиворот, стекает по спине, ногам. Хорошо, если дождь теплый, а если холодный, то зуб на зуб не попадает. А, если переходит в затяжной, то бывает совсем невмоготу, а чтоб заявиться домой в неурочное время ни в коем случае, нельзя было. Тем более нельзя пожаловаться, что замерзла. – Как это замерзла? А ноги для чего? Бегай, сушись, согревайся, - отругает мать. Но страшнее всякой ругани насмешки домашних. Они жестоко высмеивают, хоть и знают, что тоже могут оказаться в подобной ситуации. Надо сказать, что воспитание было спартанским - тебе поручили дело- выполняй, а будешь лениться, пеняй на себя.
  Подтрунивать над другими Юлька не любила, да и не могла в силу своего возраста, по этой причине все трудности, обиды сносила молча, становясь все более замкнутой, боясь, чтоб не узнали о ее, слезах и душевных страданиях.
     Предоставленная целыми днями себе одной, бывало, уляжется в траву и смотрит в небо сквозь полу сомкнутые веки. И стоит привыкнуть к яркому солнечному свету, как уже широко распахнутыми глазами смотрит в лазоревую даль небес, и, если не наплывет облачко, не пролетит птица или бабочка, то начинает видеть невидимое.
     Вначале смутно начинает различать звезды, оказывается их днем также много, как и ночью, только нужно всмотреться в синь небес, прикрывающую их своим прозрачным покрывалом. Затем на фоне звездного неба появляются крылатые феи в прозрачных сказочных одеяниях, дивной красоты ангелы, херувимы, птицы.  И все эти сказочные существа, сияя дивной красотой, плавают, кувыркаются в воздушном пространстве, словно в водной стихии. Эти каждодневные видения девочка считала естественными, обычными, живыми, думая, что их видят все. Поэтому, когда подросла, и их не стало, спросила у матери, куда, мол, делись феи и ангелы, что плавали в небе?
  - Какие феи, какие ангелы?- Удивилась мать. –  Феи и ангелы, деточка, только в сказках бывают.- Но Юлька то знала, что не только в сказках, но спорить не стала, мама лучше знает.
  Еще одной страстью Юльки были бабочки. Сидя у лужи, она часами могла наблюдать за этими нежными созданиями, как они порхают над лужей, как осторожно садятся в укромном местечке и, тряся брюшком, пьют водичку. Разной окраски и размеров такие хрупкие, что, если неосторожно взять их в руки, то они теряют свою бархатистость, упругость, становятся вялыми, словно тряпочки, крылышки обвисают и они даже теряют способность летать, поэтому она их старалась не трогать.
      А, если доводилось найти птичье гнездо, то так надоедала несчастным птичкам, что они или бросали птенцов, или переселялись с ними в другое место.
     Тогда она давала себе обещание, не трогать птичек, но стоило найти новое гнездо и повторялось все сначала. Встревоженные ее поведением родители птенчиков, подлетали к ней совсем близко, кося глазиком бусинкой, жалобно кричали, просили, не мешать кормить деток, но у нее не было сил отойти от птенцов, они на нее действовали завораживающе.
       И вот однажды она нашла гнездышко просто в небольшом углублении земли. В нем лежало четверо яичек, да такие мягонькие, с узорчатой кожицей. Осмотрев их, девочка обнаружила, что три из них пустые, а одно, четвертое блестящее, с выпуклыми бочками, упруго пульсировало. Она, не задумываясь, положила его к себе в рот и долго ворочала его языком во рту, когда же это занятие надоело, достала его изо рта и безжалостно разорвала на нем кожицу.
       Каково же было ее удивление, когда из яйца выползла блестящая, узорчатая змейка и стала быстро ползать, ища укрытие.  Нельзя предсказать, что могло произойти с глупышкой, выползи она во рту девочки. Но видимо не зря говорят, что сам Бог оберегает малых детей, подушку подставляет, когда тот падает, охлаждает при перегреве, согревает при переохлаждении. Кто ребенок? Маленький человечек- несмышленыш, стремящийся к познанию окружающего мира, вот тут то его и подстерегают опасности, поэтому Всевышний  посылает каждому из нас ангела Хранителя, который и приходит к нам на помощь в трудную жизненную годину.

глава8

     Юлька все также тосковала, также плакала, ждала вечера, чтоб возвратиться под родной кров, провалиться в сон и все также не выспаться. Но ее любознательной натуре так хотелось новых впечатлений,  так хотелось, увидеть новые места, что она на свой страх и риск погнала свою подопечную буренку, куда глаза глядят:-
    Авось, есть, где то такое место, где будет веселее, где будет, не так одиноко, где будет вода. - Долго шли они, а степь все такая же пустынная, жестокая, только хлеба колышутся волнами, как море, а так тишина, разве в пшенице куропатка подаст голос своим птенцам, то коростель прокричит, то кречет зорко выискивает добычу, распластав крылья, плывет в вышине неба. Тоска, да и только.
    Она уже подумывала, вернуться на прежнее место, когда с пригорка увидела изумрудно зеленую низину в буйной растительности. Среди буйных трав прокладывала себе путь извилистая речушка, а, затопив  местность, образовала болота, изобиловавшие голубыми лагунами чистой воды. У девочки при виде такого изобилия воды, дух перехватило, ведь она все время испытывала страшную жажду. Лужи на солнце быстро пересыхали, а тут столько воды, пей, не хочу.
     Топкое болото переходило в луга, поросшие густыми травами. Противоположный, холмистый берег речушки изобиловал ягодными кустами,  лещиной, деревьями грецкого ореха, росли здесь и крепенькие дубки, и стайки белоствольных березок, и тутовых деревьев, даже раскидистые сосны. При виде такой красоты и богатства Юлька забыла о  своих вечных мучениях, о тоске и скуке, глаза высохли от слез, наверное, впервые радостно, по - детски засмеялась.
     Первым, что она сделала, пробралась по болотным кочкам к одной из лагун и припала пересохшими губами к ее зеркальной, холодной  глади. Вода оказалась приятной на вкус, слегка отдавала йодом, но прекрасно утоляла жажду.
    Юлька счастливая тем, что нашла такое богатое место, оглядевшись вокруг,  убедилась, что скучать тут просто некогда будет. Отовсюду раздавалось кваканье лягушек ,звон цикад, жужжанье пчел, шмелей.  С болота доносились крики журавлей, диких уток, щебет, зигзагами носящихся, ласточек. Из болотных трав выглядывали силуэты серых цапель, словно вросшие своими длинными ногами в болото. В воздухе тучами носилась мошкара, высоко в небе трепетал крылышками жаворонок, из зарослей с холмистой местности доносилось бойкое :- Ку- ку! Ку- ку! - Иногда, нарушая спокойную идиллию,  резко прочерчивал воздух кречет или планировал на распростертых крыльях коршун. Но потом снова наступало спокойствие, когда каждый мог заниматься своим делом.
     Луг кишел кузнечиками, богомолами, бабочками, ящерицами, так что пищи всем хватало. С этой поры девочка проводила здесь целые дни напролет. С утра часто любовалась царственными цветами белых лилий,  фарфоровыми вазами, всплывавшими со дна лагун на их гладкую водную поверхность, и там покоились в лучах утреннего солнца. Как только становилось теплее, они медленно закрывались, опускались на дно лагун, где в бисеринках воздуха покоились до следующего утра.
      Удивляли водомерки, бегавшие по водной глади, как по тверди суши, стрекозы радужными молниями носившиеся над водой. Кваканье лягушек, разноголосое пенье птиц, жужжание пчел, звон цикад, смешавшись в одно целое, звучало настоящим оркестром, поднимаясь к облакам. Все ей здесь нравилось, но то, что болото кишело пиявками, доставляло маленькой пастушке не мало хлопот. Стоило ступить ногой в болото, как они тут же впивались в кожу ног, и оторвать их было почти невозможно на первых порах, но в последствии ей подсказали, что их стоит посыпать солью и они сразу отпадают. С пиявками научилась бороться, а вот с подопечной ей скотинушкой нельзя было сладить.
     Коровенка поняла, что девочке сложно передвигаться  по кочкам болота и, насыщаясь на крестьянских наделах, травила им урожай. Приходилось бедной пастушке или держаться ей за хвост, или гоняться за нею, пересекая болото, по десятку и больше раз на день, при этом проваливаться в трясины с липкой черной, как деготь, грязью, выше колен.
 Грязь настолько была липкой и глубоко проникала в кожу, что отмыть ее простой водой не было никакой возможности. Высохшая под ней кожа покрывалась глубокими трещинами, из которых сочилась кровь.
     Но девочка считала это мелочью, здесь она не испытывала жажды, перестала тосковать за родными и близкими, возясь с разными букашками, просто стала частью этого дикого мира. Занятая то тем, то другим, перестала плакать, не замечая , как бежит время. Окрепла со временем, стала ловкой, смышленой, изобретательной. Одного не понимала, почему здесь никто больше не пасет кроме нее.- Неужели боятся болота? Так девочка почти все лето провела в одиночестве наедине с природой, когда ласковой, как мать, когда злой, как мачеха. Спасаясь от не погоды, соорудила из веток деревьев удобный шалашик, где спасалась  в дождь или страшную жару.
     И вот маленькая пастушка с выгоревшими, как пакля волосами, с пытливыми зелеными глазами, облезшим носом, глянцевито черными от въевшейся грязи ногами, сама того не ведая, стала полновластной хозяйкой этих болот, лугов, рощ. Даже косари, жнецы, проходя мимо, обращались к ней с просьбой испить водицы из ее лагун. В такие минуты она страшно конфузилась, и ее и без того смуглое личико покрывалось смуглым густым румянцем, а то вспыхивало от улыбки  светлым лучиком, как солнышко. Люди в ответ тоже ей улыбались, хвалили за ее доброту, не детскую мудрость, говорили:-
 - Хорошая ты девочка, красавицей вырастешь, как Василиса Прекрасная. –
  Она не верила им, еще больше конфузилась, но не возражала, благодарно им улыбаясь, думала когда это будет?

Глава9   

  Однажды ее никто не будил, а она проснулась от радостного смеха родителей, оказалось, отелилась их кормилица, при том двойней, что бывало крайне редко. Все радовались и Юлька с ними, но прошло немного времени, и она заскучала  за местами ставшими для нее родными, за своим шалашиком, за всеми жителями болота, по щедрым лагунам с такой вкусной водицей, даже за пиявками, которые ей страшно надоедали.
  Отец на следующий день выезжал верхом на Ваське косить сено на поле, довольно отдаленное от села, и взял ее с собой, для присмотра за  Васькой. Усадив малышку на коня впереди себя, выехал в поле,  держа направление в  урочище называемое «Пасекой» только потому, что в прошлом помещик этих мест содержал там  пасеку с ульями.
        Утро выдалось теплым, росистым, воздух, настоянный на цветущих травах, просто пьянил. Пробирались узкой тропой, как по туннелю, ветви калины, рябины, орешника так и хлестали по лицу. На кустах боярышника, где было много сорочьих гнезд, стрекотали вездесущие сороки, на тополях  галдели неугомонные грачи, слышалась нежная, ни с чем не сравнимая , воркотня горлиц. Вскоре въехали на высокий холм, откуда открылась сказочная местность урочища, в виде полуовальной глубокой чаши, в центре которой под белой вуалью тумана красовался объемный пруд, с одной стороны упиравшийся в каменную дамбу, а с другой разлившись, переходил в болото, заканчивающееся цветущим лугом.
     По пологим склонам урочища , словно сбегая к пруду, полыхали розовым заревом кусты чайной розы, нависая над полотном каменной дамбы. Из розового зарева цветущих роз выглядывали темно зеленые кусты сирени, над которыми шатрами красовались кроны лип, белой акации, стрелой взмывал в небо наполовину высохший пирамидальный тополь, неподалеку от него по богатырски раскинул свою темно глянцевитую крону в намечавшихся желудях, дуб.
     По другую сторону пруда местность, повышаясь, переходила в крутые холмы, поросшие низкорослым медоносным кустарником. Низину местности занимали цветущие луга, напоминавшие разноцветный ковер.
    По холмам вилась узкая тропа, упиравшаяся в груды строительного мусора, поросшего лопухами, подорожником, валерьяной, крапивой, лужайками лекарственной ромашки.
  Над водами пруда, смотрясь в его воды и купая в них свои серебряные косы, величественно стояли вековые ивы, видимо помнившие бывших хозяев этой дивной местности. С высоты холма было отчетливо видно, как солнечные лучи скользя по холмам, овладевают  низиной, отнимая у сумрака сантиметр за сантиметром, багряно скользят по глади сонного пруда, пронзая золотом  толщу молочно белого  тумана.
  Отец, сощурив и без того узкие свои  глаза, любовался некоторое время  природным чудом, а, обращаясь к дочке буднично произнес : - В этом месте хозяин этих мест помещик любил отдыхать с семьей, принимать своих гостей, раньше здесь было очень красиво, теперь  царит запустение.
     Юльке  все равно здесь очень нравилось. Стояла утренняя тишь, которую вдруг нарушил лай собак, где то очень близко, что заставило Юльку вздрогнуть.
  – Не пугайся они далеко, это в утреннюю пору так ясно слышатся звуки, а собаки лают в селе, там за перевалом.-
     Но девочка все равно насторожилась, месяцы одиночества сделали ее осторожной, почти дикой, а отец все говорил:
  - Тут я вас с Васькой оставлю, будешь сторожить, чтоб он не увяз в болотистой трясине, а захочешь пить, то к пруду не ходи, а вон там , в дали, смотри, куда я показываю, - обратился он к дочке, что, казалось,  вовсе его не слушала: - там родник с чистой, прохладной водой.- Его вовсе перестала привлекать красота урочища, теперь он видел только его практичную сторону. Оглянувшись вокруг, тихо произнес:- Жили же эти помещики, - и  махнув рукой, словно отгоняя некое видение, направил коня по крутому спуску, осторожно спускаясь в низину урочища.
    Конь несколько раз так споткнулся, что Юлька чуть было, не перелетела через его голову, испугавшись, зажмурила глаза, прижавшись к отцу, боялась даже дышать. Когда прибыли на место, отец стреножил коня, еще раз наказал  дочке не подпускать его к трясине и ушел,  взбираясь на холмистую местность по еле заметной тропке, постоял на холмике, что остался от построек, и скрылся за деревьями.
     Юлька, наблюдая за его коренастой приземистой фигурой, сделала вывод, что он похож на крепкий грибок, и невольно погрустнела, когда этот грибок скрылся с глаз. Здесь ей даже больше нравилось чем на ее болоте, просто здесь все пока было чужим, не то, что там, где ей была знакома каждая лагуна, каждая кочка, извилина речушки.
      Казалось, солнце ползет по небу, медленнее обычного. Становилось душно , терпкий воздух настоянный на травах стоял упруго, ни ветерка, только полчища мух, стрекоз носились над ковром разноцветных трав, которые разогреваясь на солнце , все больше дурманили, просто пьянили. Особо  выделялся горький запах полыни, резкий с привкусом йода зеленой ряски с пруда, сладковатый мяты, клевера, щекоча в носу. Девочка плюхнулась в густую траву, прикрыла глаза, пытаясь утихомирить скачущее в груди сердечко, по непонятной причине ей тут было, боязно, а тут еще надоедливая сорока летает низко над головой, страшно ругается.
  - Чего ей нужно от меня?- и тут заметила ее гнездо неподалеку , на кусте боярышника, отошла подальше. Птица угомонилась, а  она опьяненная  воздухом, стала заторможенной, а трескотня цикад, да  монотонное -Угу! Угу!- невидимой птицы, клонили в сон.
     Она почти отключилась, погружаясь в сон, что с нею было впервые за это лето, как, вдруг, призывное ржание коня, заставило ее вскочить и дать такого стрекача, что заяц  мог позавидовать такой скорости. Нырнув  в гущу кустарника, стала ждать, что будет дальше, как мимо пронесся всадник на сером , в  яблоках коне.
      Всадником  оказался мальчик примерно ее возраста, что ее заставило еще больше испугаться. Другой бы ребенок обрадовался, но она так давно не общалась с детьми, что по настоящему боялась их, особенно мальчиков. А он, как назло, стреножив коня, направился в ее сторону, издавая кнутом  громкие, точно выстрелы из ружья,  звуки, что не могло не напугать ее еще больше.
     Пытаясь уползти  в глубь зарослей, она поползла на локтях и коленках, думая быть незаметнее. Но прибывший на коне принц, присев на корточки, стал вглядываться в заросли кустов, видимо его внимание привлекло их почти неуловимое  шевеление, и  как отскочит  от них, встретившись с огнем ее зеленых глаз. Приняв ее за дикое существо, чуть не дал деру.
     Из кустов донесся звонкий насмешливый смех, а вслед за ним на  открытое место выбежало странное существо в полотняной грязной рубахе, с ворохом  выгоревших, как пакля, волос на шаровидной голове. Лукавая мордашка непонятного существа живо гримасничала, дико сверкая зелеными глазами. Но самым странным было то, что руки и ноги этого человекоподобного существа были чернее сажи, глянцевито блестя  в ярких лучах солнца.
       Мальчишка, заслоняясь руками, пятился назад, испугавшись  во сто крат больше самой малявки, наступавшей на него. Она остановилась примерно в метре от него , с интересом принялась, рассматривать его. На ее взгляд он выглядел даже очень глупо: из - под копны курчавых, смоляных волос упрямо  смотрели на нее черными маслинами цыганские глаза, не  то, восторгаясь, не то, страшась этого маленького дикого существа, приоткрыв рот, склонив голову на бок, как щенок, который одно ухо опустил, а другим  прислушивается к неожиданной опасности.
  Девочку это  рассмешило и разозлило, презрительно наклонив голову на бок подобно ему, она скорчила уморительную гримасу, показав розовый язык, прошипела:- Вырядился, как кукла, а еще мальчик, в еврейской лавке куклы продаются похожие на тебя.-
  Он залопотал нечто непонятное, показывая на ее негритянские ноги. Тут уж она не могла стерпеть его наглости, смерила его убийственным взглядом, потеряв интерес, отвернулась от него, показывая полное равнодушие к его особе.
  Мальчишка , видимо, общительный по своей сути, побежал за незнакомкой, забегая вперед, пытался ей нечто объяснить, засунув руку в карман своих шортиков, достал румяное яблоко, орехи, протянул ей, просил взять угощение и не уходить.
     Маленькая дама, не понимая ни слова из сказанного им, ей, казалось, что он просто произносит набор звуков.
    Он, видя, что она не понимает его речи, стал объясняться жестами, все больше опустошая свои карманы, протянул ей цветное стеклышко, металлический блестящий шарик. Теперь она его уже посчитала глухонемым, и ей стало, его жаль. И интерес к нему возрос.
    Он был вежливым, добрым, щедрым, аккуратно одетым в беленькую рубашечку и коричневые шортики на бретельках, совсем не походил на мальчишек ее села, постоянно грязных, оборванных, сопливых, со спадающими штанишками, которые приходилось поддерживать руками. Но суть была не в этом, ведь как никто,  Юлька не блистала нарядами, просто мальчишки из ее села были обыкновенными: сероглазыми, зеленоглазыми, с грязными белобрысыми волосами, а ее новый знакомый черноглазый, черноволосый, кудрявый, да еще вдобавок щедрый, вон все, что имел, отдал ей. Мальчишки ее села были, неисправимыми драчунами, на девочек смотрели с явным презрением, сплевывая сквозь зубы слюну, вызывали непонятный страх в душе Юльки. Может быть, только поэтому вежливость этого малознакомого мальчишки льстила неизбалованной мальчишеским вниманием девчушке. Она стала смотреть на него более ласково, но его аккуратная  чистая одежда, его новая в черно - белую полоску сумка, да еще вдобавок почти, что новые сандалии обутые на беленькие, чистенькие ноги, не вызывали к более дружескому общению. Глядя на него такого аккуратного, ухоженного, она помнила о своих черных от въевшейся грязи ногах и руках, сбитых в кровь пальцах на босых ногах, и презрение, то ли к себе, то ли к этому панычу – мальчишке так и проглядывало в ее диких кошачьих глазах.
      Как ни странно, но маленький мужчина понял, чем вызвано отчуждение несравненной замарашки, поспешил загладить свою «вину» перед ней, презрительно забросил подальше свои сандалии, принялся бегать босиком, охапками собирая луговые цветы, бросал к ногам ошарашенной дикарки, после чего не весть куда убежал, а вернувшись вручил ей новенькую дудочку, издававшую дивные звуки. Под конец принес оперившегося птенца сойки, грозно цокавшего клювиком, кося черной пуговкой глазика, на своих обидчиков. А к обеду ускакал так внезапно, как и появился, даже не простившись.
      Юлька недоуменно глядела в след удалявшемуся всаднику, чуть ли не со слезами на глазах, долго ждала его возвращения, но время уже клонилось к вечеру, а он так больше и не появился.
      Цветы собранные им завяли, красота урочища больше не радовала, глаза застилали непрошенные слезы. Силуэт мальчишки все время стоял перед глазами, а душа непривычно ширилась, в ней  росло нечто невероятно прекрасное, теплое, радостное, никогда не испытуемое.  Она не могла понять , что с нею происходит. Хотелось, то смеяться , то плакать, а все вокруг стало ярче, прекрасней, до боли родным, дороже всего на всем белом свете.  Даже солнце светило по – другому, ветер не шелестел листвой, а играл и вообще все кругом пело, ото всюду неслись нежные мелодии, проникая в сердце, которое все ширилось, то, екая, то, замирая. Она понимала, что жизнь перевернулась с ног, на голову, стало стыдно за свои грязные ноги, руки, нечесаные в колтунах волосы, за свое грязное, никогда нестиранное одеяние, напоминавшее грязный мешок.   Разве это платье?  Мешки с картофелем и то бывают чище и красивее на то они и мешки, а мать взяла кусок домотканого полотна,  прорезала в нем отверстия для головы и рук,  простегала края цыганской иглой:- На , носи, вот тебе платье,- но  то, что его никогда не стирали не вызывало у девочки возмущения, а вот теперь она задумалась над этим, ведь нельзя было определить какого оно цвета, просто серо бурый мешок, да и только.
      Пришел отец и удивился, что его всегда радостно встречавшая его дочка, сидит неподвижно, смотрит куда то, даже не заметила его появления.
   - Деточка, что произошло? Какая муха тебя укусила? Ты чего сама не своя?
 - Меня голова болит, - почему то солгала она отцу, и стало стыдно за себя, ведь ее учили, что врать большой грех. – Ну и что пусть будет грех, разве не все равно?-
  - Ты даже не поела, - показал отец на нетронутую пищу.-
   - Говорю же, меня голова болит.- Он потрогал ее лоб:- Жара, вроде, нет. Поднял ее высоко на вытянутых руках.
  - Папа, я же не маленькая, - только и вымолвила она, ни смеха, ни визга, ни радости.
  - Ладно, как там наш Васька, небось, сыт, травы тут ешь, не хочу.-
 Юлька, по - прежнему, угрюмо молчала, и ни слова о своем принце.
     Отец напоил коня, почесал  ему за ушами, пошептал ему, что то, на ушко, усадил ему на спину Юльку, сам уселся, и поехали в село, домой.
     Небо уже подернулось вечерней дымкой, земля отдавала накопленное за день тепло, предвечерний ветерок приятно холодил натруженное  тело. Василий любил это время суток, когда после трудового дня отдыхаешь душой и телом, ни о чем не хочется думать, даже говорить бывает  не легко.
    Прижавшись спиной к горячей груди отца, девочка сидела молча, как мышка, переживая  свою утрату. Она думала, что мальчик приснился ей, и она его больше не увидит.
     Отец, обеспокоенный ее поведением, снова приложил руку ко лбу ее:
   - Ну, как, наездница, завтра останешься дома?-
 Она встрепенулась всем тельцем:
  - Нет, папа, поеду с вами, мне уже лучше, - поспешно среагировала она на его вопрос. Отцу только оставалось удивиться, что не заметил, когда его дочка повзрослела.
  – Я поеду, папа, не оставляйте меня дома.-
  - Не оставлю, не оставлю мою маленькую.-
  - Я уже не маленькая.-
  На другой день она проснулась ни свет, ни заря, боясь, что отец уедет без нее. Нюрка собиралась, уходить на пастбище с овцами и страшно завидовала Юльке, что та едет с отцом, зло косилась на нее за завтраком. Но Юлька смерила ее презрительным взглядом:- Что ты понимаешь? Как бы ты завидовала, если б хоть краешком ока увидела того, что мне подарил дудочку, но ни слова не обмолвилась, ни о нем, ни о дудочке, которую запрятала там в урочище. Таким образом, она хотела убедиться, что мальчик приходил не во сне, а наяву, думая, если дудочки не окажется на месте, то это был сон.
   Этим утром они с отцом прибыли на вчерашнее место намного раньше. Пруд спокойно спал под белым, как простыня, туманом. Трава на лугу под бисером росы, казалась серебряной.  Было необычно тихо, природа еще отдыхала, даже птицы молчали. Но вот лучи всходившего солнца золотом брызнули по верхушкам деревьев, коснулись кустов, сползая с холмов в низину. Все ожило, загорелись пожаром боярышник, рябина, калина, вспыхнули розовой зарей кусты роз. На пруду загалдели лягушки, хрипло прокаркал ворон, в траве, рядом с зачарованной девочкой, прошуршала ящерица.
     Василий ушел косить сено, а Юлька только то и делала, что смотрела в ту сторону, куда уехал принц на сером , в яблоках коне. – Как его зовут? Но, как узнать его имя, когда он немой. -  А его все не было, ей стало настолько тоскливо, что хоть волком вой, хотелось кричать от безысходности. Потом снова пришла в голову мысль, что ей все приснились, и конь, и мальчик. Таких мальчиков не бывает, и она вспомнила про спрятанную дудочку, та оказалась на месте.  Девочка повертела ее, осматривая со всех сторон, подула в нее, но таких дивных звуков, какие извлекал из нее он, извлечь не могла.  Отложив дудочку в сторону, увлеченно заигралась в камешки, соорудив в траве площадку для игры, ведь не зря она столько времени оставалась один на один с собой. Отдалась игре и забыла обо всем на свете, не заметила, когда  появился перед ней вчерашний мальчишка с мордашкой вымазанной сажей, с перьями, на непонятном головном уборе, но главное, что его ноги и руки были черными, как и у нее. Босой, в грязной изорванной рубашонке, штанишки, подвязанные веревкой.
     Юлька вскочила, ощерившись мелкими белыми зубками, словно  дикий зверек на непонятное существо, но,  признав в этом оборвыше вчерашнего мальчишку, радостно захохотала. Он, смешно гримасничая, принялся прыгать вокруг нее, что то, лопоча на своем языке. После они некоторое время рассматривали друг друга, и, взявшись за руки, побежали к пруду. Стоя на дамбе, бросали камешки, которые ловко скользили, подпрыгивая по водной глади пруда.
     Мальчик изображал индейца, прыгал, корчил рожи, залезал на деревья, но она его не понимала, т. к. никогда не слышала про такие племена. Решила показать ему, как надо залезать на деревья и с ловкостью кошки забралась на самую верхушку высокого дерева, расставив руки, изображала летящую птицу.
    Индеец, не долго думая, взобрался на дерево растущее рядом. Деревья кронами переплетались, и дети перелазили с дерева на дерево, соревнуясь в ловкости, при этом индеец дико вереща, неловко оступился, полетел вниз головой, но на его счастье зацепился штанишками за ветку, повис вниз головой. Его спасло то, что штанишки были подвязаны крепкой веревкой.
     Юлька страшно испугалась, ведь под ними было каменное основание дамбы, если бы он не зацепился, то сломал бы себе шею. Она подползла к нему по ветке, ухватила его за ноги, показывая, чтоб он хватался руками за ближайшую ветку. Он тут же сообразил, сделал так, как ему советовала девочка, уже висел ногами вниз, держась обеими руками за ветку, но сам подтянуться и сесть на нее был не в силах. Ей снова пришлось ползти к нему, по ветке растущей выше той, за которую он держался, оказавшись над висевшим мальчишкой, маленькая замухрышка помогла ему вскарабкаться на ветку, на которой находилась сама. После чего они сидели рядышком, тяжело дыша, смотрели друг дружке в глаза, и им, казалось, что они знают друг друга с пеленок. Весело рассмеявшись, спустились на дамбу пруда. Они так долго лазили по деревьям, что не заметили, как пролетело время. Солнце  клонилось к западу, жара спала, но было душно, воздух стоял, не шелохнувшись, деревья отбрасывали длинные тени.
      Мальчик показал на манящую воду пруда, предлагая искупаться, но Юлька отказалась, не могла она разоблачиться со своей робы, когда под ней даже трусиков не было.
    Он ухватил ее за руку, настойчиво предлагая искупаться, в ответ на это она страшно обиделась, оттолкнула его и убежала, оставив его одного. Он купался до посинения, но из воды вышел с  чистой мордашкой, руками и ногами. Чтобы смягчить свою вину перед девочкой принес ей груш.
    Она , почувствовав голод, вспомнила, что к своей порции пищи ,выданной мамой, не притронулась. Уплетая груши, не могла понять , каким он ей больше нравится, грязным замарашкой или аккуратно одетым с чистым лицом, чистыми ногами и руками.
     В это время он предстал перед ней в красной рубашонке, черных шортиках, на чистых ногах были надеты сандалии. Она вспыхнула, как кумач, зло, сверкая зелеными глазами, напоказ выставила свои негритянские ноги. Но, он не замечал ее грязных ног, смотрел на нее, как на божество, всерьез считая ее самой красивой девочкой во всем белом свете. Не понять, чем она могла так приворожить его.  Он с восхищением думал:- А как она лазает по деревьям!- И с презрением вспомнил знакомых девочек, в нарядных платьицах, с пышными бантами в чистых шелковистых волосах, и ему захотелось сплюнуть сквозь зубы. Постоял еще немного, смотря на свою самую дорогую девочку в мире с таким неподдельным обожанием, с каким могут смотреть только дети и влюбленные мужчины, словно пытался запомнить дорогое для него личико на всю оставшуюся жизнь. А вскоре Юлка увидела, как он мчится галопом на коне, оставив ее одну. У нее не было братьев, и она не понимала, почему он стал для нее дороже сестер, дороже отца с матерью, ведь даже говорить не может, а она его понимает, чувствует его боль, как свою. Как она испугалась за него, когда представила, что станется с ним, если он упадет, и, подвергая себя смертельному риску, помогла ему не упасть.
      Заржал радостно Васька, и Юлька увидела спускающегося по крутой тропке отца с полным картузом. Он принес ей лесной земляники. Они уехали с ним на Ваське домой.
     Прошло несколько дней, как один день. Мальчик приезжал каждодневно в урочище, и все время приносил предмету своего обожания гостинцев.  Может быть, мать ему все это приготавливала, а он отдавал ей: то сдобные булочки, то бутерброды  с маслом и брынзой, а какие ароматные персики, груши, яблоки, сливы, и радовался, когда у нее загорались глаза при виде угощения. Ведь, что греха таить, ей каждый день давали на обед кусок мамалыги и бутылку молока, а тут такие лакомства. Однажды принес конфеты в цветных фантиках и куклу в прозрачном платьице. У нее была фарфоровая голова и мягкое,  податливое тельце.  Девочка так заигрывалась ею, что забывала о его присутствии. Но он не обижался, все прощал ей, сидя в сторонке, наблюдал за ее игрой, задумчиво улыбался. О чем он думал в такие минуты, для Юльки так и осталось тайной. Они были детьми, но полюбили друг друга с первого взгляда всем сердцем, всей душой, всей своей сутью. Обыватель скажет: - Такого не бывает,- а я со знанием дела скажу:-  бывает.- Просто мы взрослые не понимаем, не до оцениваем своих детей, или не хотим их понимать, забыв о своих детских летах.
     Однажды дети играли в камешки, мальчик нарочно проиграл, чтоб доставить удовольствие Юльке. Она , победно смеясь, кинулась к нему, чтобы отвесить по лбу щелчок и оробела , заметив на его носу беленький шрамик, представив, как он когда то был раной , и стало жаль «немого» мальчишку. Он же, зажмурившись, ждал положенного ему щелчка, но  вместо этого она нежно прошлась по дугам его смоляных бровей, потрогала длинные пушистые ресницы, подышала на шрамик и с детской наивностью прижалась своими пухлыми губками к его губам.
  Мальчик от ее ласки обмяк и кулем свалился к ее ногам, страшно напугал, до одури поглупевшую девчушку. Она на первых порах в недоумении смотрела на распростертое, у ее ног, его тело, а потом, что было духу, понеслась в самый дальний угол урочища, забралась в гущу кустов. Трясясь всем телом, причитала:- Что я наделала, может, он умер. Почему? Я его не ударила, не укусила, от чего он мог умереть?- Но вскоре увидела, как он промчался мимо того места, где она пряталась на своем коне. Он не искал ее, не ругал, не держал на нее зла, просто не мог понять, что с ним произошло, чувствуя страшную слабость во всем теле, головокружение, дрожь в коленках, уехал домой, к маме. – Почему ее прикосновения вызвали во мне такую слабость? Я еще никогда  не испытывал такого  от прикосновения ни  матери, ни  бабушки. Это было не то, ее прикосновение вызвало жар во всем теле, мне стало темно в глазах, закружилась голова, и я упал от сладостного чувства.  Это было слаще меда, и я пришел в себя от сияния, которым полнилось мое тело. Почему же мне так плохо теперь? Она подумает, что я размазня, дурачок или просто больной.-
      Юлька, конечно, ничего не думала, она была просто ребенком, а его пожалела, как пожалела бы щеночка, котенка или ягненочка, а он уехал: - Ну и пусть, напугал до смерти, а потом уехал, даже не интересно ему, где я, что со мной?- Не стану я с ним играть в дальнейшем, подумаешь, недотрога, неужели ему было приятнее получить увесистый щелбан по носу  или по лбу?- возмущалась несведущая в мальчишеских делах девочка. Посидела еще немного в кустах, затем залезла высоко на дерево, поджидая отца. Он не заставил себя долго ждать, бодро шагая с косой через плечо, щелкая лесные, еще молочные орешки, ловко выплевывал на ходу скорлупки.
     - Юля, где прячешься, проказница, посмотри, что я тебе принес.-
   -  Папа, я здесь, помогите спуститься с дерева, сюда забралась, а назад никак не получается.-
     Отец расставил руки, прыгай, мол, чего боишься, и подал картуз полный глянцевито синих слив. Он сделал большой крюк, чтобы угостить ее любимым лакомством. Но ее не радовало даже это, съела ягоду, другую и понурилась.
  - Почему не ешь? Я тебя за последнее время не узнаю. Тебя снова что ни будь, болит?
   - Да, болит! Разревелась она.
    - Да что с тобой, где болит, покажи.-
     - Ж - живот болит!
   - Ну, потерпи, будем скоро дома, полечим тебя.-
   Лечили обычно сваренным вкрутую яйцом. Пряча от отца глаза, она притихла, никак не могла придумать, о чем говорить с отцом :- может, рассказать о немом. Нет, нет, это только моя тайна. Никто не должен знать о нем, особенно о сегодняшнем происшествии. Ведь он чуть не умер. Наверное, я плохая девочка, может даже ведьма? Но хвостика у меня нет, а у  ведьм говорят есть. А вдруг он еще вырастет?- и ей стало так страшно, что снова заревела в голос.
  - Ну что ты снова в плач, потерпи, скоро приедем.-
  - Папа,- плаксиво затянула она. – А ведьмы рождаются с хвостом или он потом у них отрастает?
  -Что за глупые вопросы, зачем тебе знать об этом?
  - Надо,- канючила Юлька и еще сильнее заревела.
  Так знай, ведьмы рождаются с хвостами, сами растут и хвосты с ними. Откуда ему, хвосту, потом взяться?
Она недоверчиво посмотрела на отца и успокоилась, а дома совсем забыла о своих горестях, когда на зависть Нюрке с аппетитом улепетывала вареное яйцо. Зато Нюрка, насупив рыжие бровки, заревела белугой. Пришлось и ей варить яйцо.
  - Не дети, а наказание,- возмущалась Феня.
  – А ты, Василий, не потакай им. Не помещики мы, чтоб транжирить на них яйца. Знаешь, для чего они нужны. – Она собирала за неделю несколько десятков яиц, несла на рынок, а за вырученные на них деньги, покупала все необходимое в хозяйстве: краску, известку, синьку, мыло, то ситчику на платьица старшеньким дочерям, то обувку хоть какую ни будь.
  Василий виновато улыбался, но за дочек был рад, наблюдая, как они жадны до яиц, как они им нужны для роста, успокаивал жену, успокойся, мол, не обеднеем, пусть полакомятся.-
   Феня, сердито хлопнув дверью, вышла во двор, он погладил по головкам дочек, вышел вслед за нею.
   Юлька с Нюркой жили, как кошка с собакой. Насупились, сычами смотрели друг другу в глаза, готовые вцепиться друг в дружку, но Юлька вспомнила своего нового друга, показала сестре язык, убежала в сад.
    На другой день, снова Юльку приставили к корове, которую она должна была пасти. – Как ее заманить на «Пасеку», ведь она помнит болото и ей там нравится, - ломала голову девочка. Но это оказалось даже очень просто, дело в том, что разлученная с телятами буренка, приняла свою хозяйку за одного из них, взяв над ней опеку. Стоило девочке отойти хоть на некоторое расстояние от нее, как она тут же мыча, мчалась к ней, пытаясь облизать ее. Смышленая пастушка, пользуясь этим, пошла впереди своей подопечной и повела ее в нужном для нее направлении. 
    Добрались они на пастбище позже  обычного, но «немого» там не было. Девочка тяжело вздохнула, ей хотелось плакать, но не от тоски по дому, матери, отцу, а совсем по другой причине. Ее душа цвела,  внутренний и окружавший ее мир изменился до неузнаваемости, все было таким прекрасным, что душа полнилась  несказанной радостью, казалось, все посильным и по щекам текли слезы умиления, а не от тоски и безысходности, как бывало раньше. Ей было жаль птиц, которым она раньше рушила гнезда, жалко сестренку, которую обидела. Глаза различали все цвета радуги, прекрасными до боли в сердечке казались облака возникало много вопросов :- Куда они плывут? Из чего состоят? Наверное, из снега, а то почему они такие белые? Почему же летом не сыплется из них снег, а капельки дождя?- А тут муравей попался на глаза с ношей больше себя.- Куда он спешит?- и неподалеку увидела муравейник, а в нем тысячи муравьев тружеников. – Они, как люди, только маленькие, у них и заботы, как у людей: заготовка  продуктов на зиму, ремонт жилья, а где же хлеб они выращивают? - Огляделась она, смеясь над своим вопросом, и убежала на пруд, довольная, что буренка оставила ее, наконец, в покое.
     У основания дамбы,  в обрыве, она обнаружила цветную, мягкую, как пластилин, глину. Набрав  глины полный подол,  принялась лепить из нее разные фигурки. Фигурки вначале получались уродливыми, но со временем все лучше и лучше. Это занятие ее так захватило, что она не заметила, как к ней  подошла незнакомая женщина, с интересом наблюдая за ее занятием.
  - Бог в помощь, маленькая фея,- прозвучал приятный женский голос. Это ее так напугало, что она, вскочив на ноги, понеслась, что было духу.
  - Погоди, вернись, я не причиню тебе зла, - неслось вдогонку. Девочка оглянулась, уж больно голос был дружелюбным. И то, что представилось ее глазам, привело ее в неописуемый восторг. На фоне изумрудной зелени розовым облаком выделялась дивной красоты фея. Девочка от изумления и восторга, смотрела на нее с открытым ртом, не в силах сдвинуться с места,  произнести хотя бы слово, язык, казалось,  прирос к небу.  Ведь недостаточно того, что перед нею стояла  фея из ее видений, она, как две капли воды, походила лицом на ее нового знакомого  «немого».
      А фея, ласково улыбаясь, плыла розовым облаком, приближаясь к ней. Только теперь Юлька различила, что на ней надето розовое, платье, такого же цвета шляпка, бусы, обувь были розовыми. Ее смуглое лицо, с румянцем во всю щеку, сияло красотой женщины в полном расцвете сил. Юлька успокоилась и окончательно поняла, что это вовсе не фея, а земная женщина. Тем более, что из за ее спины выглядывал «немой». Ее ослепительно белая улыбка действовала на девочку магнетически, хотелось слиться с этой красотой, стать ее частичкой. Вдруг платье уже ставшей земной феи под порывом ветра вздулось розовым колокольчиком, а шляпка, унесенная ветром, бабочкой запорхала над лугом. В таком виде женщина стала еще красивее, когда убранные под шляпку волосы черной шелковой волной рассыпались по плечам и груди.
  - Она меня назвала феей, может быть, я тоже красивая,- подумала замарашка, и вспомнила про свои негритянские ноги, и захотелось провалиться сквозь землю. А мягкая рука доброй феи с аккуратными розовыми ноготками уже ворошила ее сбитые в колтуны волосы, приподняла смущенное ее личико за  подбородок, с материнской болью посмотрела в испуганные, такие непривычные зеленые, глаза.
    Немой стал рядом с Юлькой, одетый с иголочки во все белое, что еще больше подчеркивало черноту его волос, бровей, ресниц, смуглость позолоченного солнцем личика.  От его длинных ресниц  дрожащая тень падала на пунцовые щеки, выдавая его волнение. Он страшно волновался, как мама отнесется к предмету его обожания.
     Юлька рядом с ним таким нарядным, ухоженным настолько сконфузилась,  не зная, куда деть свои грязные ноги и руки, что чуть не заплакала. Они, почему-то, стали лишними, точно деревянные, что сделало ее страшно неловкой. Она почувствовала себя в этот момент самой уродливой во всем мире, и осознание своей уродливости пригвоздило ее к земле. Но прекрасная фея все говорила, обращаясь к ней, и она, наконец, поняла, что она говорит на ее родном языке, не жестами, как ее сын. -  Как хорошо, что она не немая,-  подумала девочка, приходя в себя, и ее личико засветилось в приветливой улыбке, словно солнечный лучик, на худеньких щечках отпечатались  круглые ямочки, глазки сощурились, заискрились изумрудными искорками, и ее гости перестали замечать ее грязную робу, ноги и руки с въевшейся грязью. Они только видели дивной красоты девочку, дитя природы и это привело в восторг мать мальчишки, которого Юлька считала немым. Она подумала:- Так вот почему мой сынишка потерял покой, что ни дня нельзя его удержать дома.- 
     Юльку же заинтересовал розовый, переливчатый цветами радуги, зонт , который женщина держала подмышкой. Оглянулась, ища их лошадь, ее не было, поняла, что они пришли сюда пешком и что село совсем близко отсюда.
    Молодая красавица уселась прямо в траву, приглашая детей сделать тоже.
Немой, что то сказал ей, она ответила, но девочка не понимала, о чем они говорят между собой, все больше удивляясь, что они разговаривают не жестами, спросила:- Разве немые говорят и на другом языке, не только жестами?
    Фея укоризненно посмотрела в глаза девочки и звонко, по девичьи захохотала:- А кто это здесь немой?-
  - Он.- Указала Юлька на мальчишку.
  - С чего ты взяла, кто тебе это внушил? Он не немой, просто не знает твоего языка, так же, как и ты его. Мы же тебя не считаем немой.- Девочка страшно смутилась и насупилась.
 - О, какая ты обидчивая, не обижайся, давай лучше знакомиться. Вы то хоть знаете, как зовут друг друга?  Улыбалась женщина. Тебя как звать, милая девочка?- обратилась она к Юльке, приветливо улыбаясь.
  - Юлька.-
 - Юлька, хорошее имя, а моего сына Штефаникэ.- Штефаникэ, девочку зовут Юлей,- обратилась она к нему на русском языке. Потом  на непонятном и он послушно ушел на пруд.
  Две женщины остались вдвоем. Старшая долго, молча смотрела оценивающим взглядом на младшую. – Меня называй Надеждой Павловной, договорились?-
  - Угу!- утвердительно кивнула девочка и грустно посмотрела вслед, удалившемуся, Штефаникэ.
  Надежда Павловна заметила, что уход ее сынишки огорчил девочку. – Не огорчайся, это я ему велела уйти. Пойми, моя маленькая, что встреча с тобой на него произвела такое глубокое впечатление, что он ни о чем не говорит кроме тебя: о твоих необыкновенного цвета ногах, руках, волосах, глазах. И будто нечаянно провела по ее истрескавшимся лодыжкам ног и поморщилась, как от зубной боли, ее ладонь была красной от крови. Юлька вспыхнула, покраснев до корней волос, неприятный холодок прошел между лопаток и ушел в пятки, кожа тела покрылась цыпками, ей снова захотелось провалиться сквозь землю. От Надежды Павловны ничего не ускользнуло, и она ласково погладила девочку по грязной, но красивой, изящной ладошке, оттолкнув от себя, велела идти играть, а завтра, мол, что ни будь да придумаем. Ведь тебе хочется иметь чистенькие ножки? Они у тебя такие стройненькие.
  Юлька внимательно наблюдала за выражением ее лица, если бы, не дай бог, заметила на нем хоть тень брезгливости, то сразу бы убежала, но ее лицо  было по - матерински озабочено. Она горела желанием облегчить ребенку страдание, освободив кожу ее ног и рук от въевшейся грязи. Девочка нутром чувствовала ее доброту, с облегчением вздохнула и вихрем помчалась на пруд.
    Вскоре ее смех зазвучал колокольчиком по урочищу. Они оба так увлеклись игрой, что не заметили, когда Надежда Павловна подошла  к ним и окликнула: - -
   -Дети! Пора. Скоро вечер, а потом  : - Завтра будете купаться в пруду.-
   Юлька зарделась, как маков цвет, и попыталась убежать, куда  глаза глядят. Надежда вопросительно посмотрела на смущенного Штефаникэ. Он пояснил.- Мама, не может она купаться, а потом ходить в мокрой одежде,- и пунцово покраснев, отвернулся . Чуткая женщина поняла, что на девочке роба надета на голое тельце, а ей так хочется искупаться, но как, да еще перед мальчиком.
    Надежда Павловна со Штефаникэ ушли, а Юлька посмотрела на солнце. Оно огненным шаром скатывалось за холмы, кликнула Свою подопечную буренку и побежала по крутому склону, выбираясь из урочища. Лялька замычала и побежала за пастушкой следом.
    Дома Юлька была сама не своя, ей так хотелось поделиться с кем то своими впечатлениями, радостями, горестями. Но, домашние, занятые своими делами, не обращали на нее ни малейшего внимания.
  На следующее утро девочка пришла на пастбище позже своих знакомых. Надежда Павловна с Штефаникэ уже ее ждали.
  При виде их Юлька вновь почувствовала скованность во всем теле, как и при первой встрече с Надеждой Павловной, просто ноги стали свинцовыми, казалось, вросли в землю.
  - Что случилось, деточка? Чего ты мешкаешь? Беги к нам, а то мы просто умираем с голоду.-
     Девочка только теперь увидела на траве постеленную скатерть. Ее глаза загорелись , на скатерти стояла тарелочка с пончиками в сахарной пудре, румяные прянички, пирожки, крендельки, рядом жестяная коробочка с разноцветными леденцами. По центру скатерти стояла фарфоровая  тарелка полная жаренной еще дымящейся картошки, а поверху зарумяненный цыпленок. Все издавало такой дурманящий аппетитный запах, что у нее закружилась голова. Но самым главным была даже не пища, а то, что каждому из них была поставлена отдельная тарелочка с золотой каемочкой и голубыми цветами васильков, точно живыми, тут же лежали вилки, стояли стаканы для компота. – Как же пользоваться вилкой?- В семье Юльки ели или руками, или деревянными ложками. Но Надежда Павловна обняла ее за худенькие плечики, предложила помыть ручки, поливая на них теплой водой из ковшика, ту же процедуру проделала со своим сыном, видимо, боясь обидеть Юльку. Уселись за трапезу, девочка чувствовала себя сковано, руки задеревенели, не понимала, как держать вилку, боясь, притронуться к лакомствам, но, видя, что на нее не обращают внимания, набросилась на еду  с жадностью волчонка. Штефанике, подражая ей, поступал также, отбросив вилку, стал, есть руками, и никакие предупреждения матери не могли его остановить.
  - Господи, что же она делает с моим сыном? Надо срочно принимать меры. Девочка мне даже очень симпатична, но она плохо влияет на Штефаникэ.- Надежда Павловна молча наблюдала за тем, как они едят, перестав делать замечания своему сыну, но задумала разлучить детей навсегда, хотя очень доброжелательно смотрела на его подружку, но в душе уже с нею простилась.
     Дети так наелись, что им даже играть не хотелось.
   - Как мог так много съесть Штефанике, ведь дома его нельзя заставить проглотить куска хлеба, а тут, в угоду девчонке он ел за троих,- возмущалась в душе Надежда Павловна, собирая пустые тарелки в сумку. – Ну, что, Юля, будем готовиться к купанию, правда тебе этого очень хочется?- девочка кивнула, застенчиво потупившись. Со Штефаникэ она поговорила на своем языке, и он удалился на пруд, а вскоре оттуда донеслись звуки игры на дудочке.
  - Юля, сядь подле меня-, обратилась она к Юльке, роясь в сумке.  Будем лечиться? Скажи, моя хорошая, ты хочешь, чтоб у тебя были ножки чистыми, и не болели?-
  - К боли я давно привыкла, хотелось бы, чтоб кожу не стягивало, и, чтоб трещины не кровоточили.-
  - Страдалица ты эдакая, этого и я хочу и постараюсь тебе помочь, только надо немножко потерпеть, будет печь и пощипывать ,- и выдавила себе на ладонь из тюбика тягучую жидкость, нанесла ее на вытянутые ноги девочки, охватывая все места, куда въелась болотная грязь. Смазанная кожа на ногах девочки вначале зачесалась, а потом стала гореть огнем, но она не жаловалась, не ерзала, только неприятный запах, ударивший нос, был невыносимым. А добрая фея уже колдовала с ее волосами. Не в силах справиться с колтунами, она коротко постригла ей волосы, после чего смазала еще более вонючей жидкостью, нежели та , что ноги, после чего покрыла голову тонкой клеенкой, укутала теплым куском ткани.- Ну, что пойдем на пруд?-
  - Нет, вы идите, а я тут побуду. Я и плавать не умею.-
  - Нам плавать ни к чему, мы просто помоемся, приведем головку твою в надлежащий вид.-
  - Все равно не пойду.- Тогда Надежда Павловна протянула ей прозрачный пакетик  с крошечными плавками, от чего та зарделась, как маков цвет.
  - Ну, что угадала, чего тебе не доставало для того, чтобы искупаться,- а сама уже надевала плавки на нее, не давая, опомниться, стянула с нее грязную робу, забросила в кусты.
  – Ну, бежим, а то Штефаникэ заждался, - они побежали.
Зеленоватая вода пруда так и манила, чтоб в нее окунуться. Штефаникэ, находясь на вершине высокого тополя, кубарем скатился вниз, при появлении дам.
  Юлька при виде его совсем оробела, но Надежда Павловна, не давала ей опомниться, на руках внесла в теплую воду. Солнце жарило во всю, вода была почти горячей, но Юльке с непривычки, казалось, холодно. А ее мучительница, стянув повязку с головы, уже мылила волосы, приговаривая:- Ой, какие мы сейчас будем чистенькие.- Также поступила с тельцем несчастного , годами не мытого ребенка. Но самым большим потрясением для девочки были ее почти, что молочно белые голени ног.  Стесняясь необыкновенной белизны своих ног, она стеснялась выходить из воды.  Штефаникэ все плавал вокруг, колотя руками по воде, обдавая девочку каскадами брызг. Его мама, сидя на берегу, с любопытством наблюдала за детьми, все больше убеждаясь, что ее сын по настоящему переживает свою первую любовь, и это не могло ее не беспокоить, ведь он еще совсем ребенок.  А девочка,  то какая прелесть, не могу поверить, что под слоем грязи скрывался такой прелестный ребенок. Бедная девочка, как она себя чувствует? Какие они, все-таки, разные: Штефаникэ смуглый, как цыганенок, а она что лебедушка белая, со светлыми глазами, волосами, красавицей вырастет. – Солнце стояло низко над холмами, в воздухе пахло тиной, ряской, парами йода, стояла предвечерняя тишина.
   – Дети, пора. Штефаникэ, я кому говорю, вылезай из воды, нам пора домой, да и простыть можно. Вон сколько вы находитесь в воде,- забеспокоилась она.
  Мальчик сразу погрустнел, перестал смеяться, но послушно вышел из воды.
     Юлька забыла о том, что ее ноги стали белыми, побежала вдогонку за ним, весело смеясь. Она чувствовала себя так легко и свободно, как никогда. Ни в руках, ни в ногах не ощущая скованности, стала совсем другой девочкой, как все нормальные дети.
     Штефаникэ не мог уяснить для себя,  какая же из них ему больше нравится? Та замарашка, какой он ее увидел впервые, или эта беленькая, чистенькая недотрога?
     Юлька, рассматривая свои белые ножки, ручки, стеснялась самой себя, казалось, что она раздетая, ни чем не защищенная. А в это время Надежда Павловна продолжала изменять ее облик, как ей казалось в лучшую сторону. Может, ее целью было затмить в глазах Штефаникэ образ той девчушки, которая вызвала пожар любви в его детском сердечке?
    Достала из сумки  белое воздушное, в кружевах платьице, ловко надела на опешившую девочку, затем кружевные панталончики, беленькие носочки и сандалики, покрыла белой панамкой голову.
     Юлька находилась, словно в ступоре, не в силах противостоять своему преображению.
    Штефаникэ видел теперь в ее новом облике своих знакомых, капризных плакс и все больше хмурился, находя ее просто уродливой, зато Надежда Павловна торжествовала.
    Юлька потеряла саму себя, новые одежки жали ее, сковывали движения, но делать было нечего ее робу окончательно, куда то забросили. В обуви она ходить не умела, новые сандалии натерли ступни ее ног, и она сняла их, полюбовалась как игрушкой, решила, что больше их не наденет.
    Надежда Павловна увела Штефаникэ, торжествуя , что сумела вызвать разочарование в глазах своего сына к этой нищенке, как она ее в душе называла.
    Он долго оглядывался на девочку, напоминавшую «Дюймовочку» из сказки, и горько заплакал. Он не мог простить матери, что она пыталась убить образ той девочки- замухрышки, с негритянскими ногами, с шаровидной головой, как у «Белокурой бестии», вырвал свою руку из материнской  руки и бросился к стоявшей в полной растерянности девочке, похожей на фарфоровую куклу.
  - Юлька! Юлька! – кричал он на бегу во всю силу своих легких, что он говорил дальше, девочка не понимала, тогда он набрал горсть земли, растер по своему лицу, показывая на ее ноги.
    Девочка торжествующе засмеялась, кивая головой в знак согласия. Он с торжествующей улыбкой вернулся к матери, а преображенная в маленькую фею, пастушка, покинула ставшее для нее самим дорогим место. Домой Юлька явилась, в белых носочках и панской одежде. Один из сандаликов по дороге потеряла.
  Завидев дочь, мать недоуменно всплеснула руками, не зная, что и думать:- Это, что за маскарад? Где ты взяла эту одежду?
  Юлька, потупив голову, молчала.
  Прибежали соседи, смотрели на нее, как на чудо, кивая недоуменно головами. – Юлька, да ты просто принцесса. Где ты встретила такую добрую фею?-
  Старшие сестры соглашались, что их младшенькая сестренка настоящая маленькая фея. У младшенькой Нюрки в глазах затаилась ненависть, и от зависти она заревела белугой.
    Мать тут же принялась стягивать панские одежонки, приговаривая:- Негоже нам простым крестьянам ходить в панских одеждах.- После чего достала кусок домотканой ткани, вырезала в ней отверстия для головы и рук, простегала по краям этот балахон цыганской иглой и натянула на тельце смущенной дочурки. Куда мать дела тот наряд, так девочка и не узнала, наверное, продала, какой ни будь еврейке для ее дочки.
   Отец упрашивал ее оставить для Юльки хотя бы панамку, зная, как страшно солнце напекает ей головку, но Феня отрезала:
   - Несахарная, а такая, как все, не растает, на то оно и солнце, чтобы жарило.-
    Утром следующего дня Юлька, одетая, как обычно, отправилась  с буренкой  на болото, которое и в правду считала своим. Не посмела явиться в урочище « Пасека» без подарка, так щедро сделанного ей Надеждой Павловной, матерью Штефаникэ.
    Как ни бились родители, сестры ее, она так и не открыла тайны своего преображения в тот памятный для нее день. Она решила про себя, что никто не должен знать о, ее, Штефаникэ. Это было только ее. Но чувство, то ли обиды, то ли униженности удерживало ее от встреч с ним, и она решила пасти вверенную ей скотинушку на болоте. Но от вида знакомых мест заныло детское сердечко. Здесь за время ее отсутствия произошли разительные перемены, которых мы не замечаем, когда  пребываем в данной местности каждодневно. Болото во многих местах высохло,  лагуны обмелели, травы начали жухнуть, птицы улетели, только стаи ворон оглашали окрестности своим карканьем. Ее шалаш стоял нетронутым, она забралась в него, посидела немного, вдыхая, знакомый, но уже отдающий затхлостью запах и ей стало грустно. Убежав на болото, нашла самое глубокое болотистое место, провалилась в него повыше колен, так что пришлось и руки выпачкать в нем до локтей, чтобы выбраться на сухое место. - Так то лучше, видимо, мама не зря сказала, что платье паненок мне не к лицу.- Легче от этого не стало, только стало до боли в груди жаль, чего – то, самого прекрасного, что было в ее коротенькой жизни, и непрошенные слезы горошинами покатились по ее чумазым щекам. Проходил день за днем и, как ей ни хотелось увидеть своего, как она продолжала его называть, немого, она не могла себя заставить отправиться в урочище «Пасека», где, может быть, он глаза просмотрел, поджидая ее.
      В природе все менялось: дни становились все короче, утра холоднее, бывало, так приходилось мерзнуть, что зуб на зуб не попадал. А однажды, придя на свое болото, девочка не узнала его. Злой холодный ветер гнул до земли камыши, раскачивал кроны деревьев, стаи журавлей совершая круги, грустно курлыча, прощались с родными местами. Только дикие утки, как ни в чем не бывало, показывая свои гузки, доставали со дна лагун им одним доступные лакомства. Деревья, кусты за ночь стали багрово красными. Старые липы, сияли золотом крон, что только вчера были темно зелеными. Склоны холмов, поросшие шиповником, боярышником горели красной утренней зарей. Было красиво, как в сказке, но холодно и только по этой причине неуютно. Не весть, откуда появились серые лохматые тучи, касаясь брюхами вершин холмов, сыпали мелким холодным дождем, который превратился в колючую крупу, а вскоре в, не менее, колючий, снег. Снежинки слепили глаза, сыпались за шиворот худой одежонки. Девочка, пытаясь согреться, прыгала, бегала, но босые ноги превращались в негнущиеся колотушки, а стаи ворон наводили тоску по чему то давно ушедшему, потерянному безвозвратно, только снег набирал все больше силы, сыпал сплошной пеленой. Стало темно, как в сумерки.
      Лялька, не выдержав такой пытки, взбрыкнула задними ногами, заревела и бросилась со всех ног в направлении села.
     Юлька, скользя подошвами босых ног по начинающим подмерзать сугробам снега, бежала по ее следу, ревела в три ручья. И тут увидела обеспокоенное лицо отца. Он бежал ей навстречу с суконной буркой наготове.
   – Девочка моя, беги сюда,- и подхватил ее на руки, кутая на ходу в бурку. С этого времени ее больше не посылали в степь. Зима уж очень властно и рано вступила в свои права.

Глава10

  Для крестьянских детей и летнее время нельзя назвать легким, не говоря уже о зиме. Не было обуви, теплой одежды, головных уборов и большую часть времени приходилось находиться в замкнутом, продымленном кизяковым дымом пространстве мизерной комнатенки. Юлька, привыкшая за лето к свежему степному воздуху, задыхалась на лежанке под низким потолком. Днем хотя бы училась читать по румынскому букварю, доставшемуся в наследство от старших сестер. Ночью, не смыкая глаз, сидела на деревянной лавке у окна, продышав в замершем стекле небольшое местечко, всматривалась в снежные сугробы, казавшиеся , то розовыми, то голубыми. Однажды, далеко за полночь, сидя на своем излюбленном месте, девочка увидела волка, пожаловавшего к ним во двор. Она признала серого разбойника по горящим фосфорическим глазам, сразу всплыло в памяти еще более раннее детство, когда они с Варей, старшей сестрой еле спаслись от волков, в панике закричала:- Волк! У нас во дворе волк!- Отец спросонья, чуть не свалился с лежанки:- Кто здесь? Где волк?
   - Вон на сугробе снега сидит.-
  Проснувшаяся мать, не понимая в чем дело, заголосила.
  - Уймись, Феня! Ничего страшного не произошло, волк к нам во двор забрался, видимо, ягнятинка ему ноздри щекочет.- Она же, думая, что волк залез в кошару с овцами, запричитала, пуще прежнего, подняв на ноги всех детей. Нашли спички, отец зажег пук соломы, выскочил в одном нижнем белье во двор, принялся свистеть, угрожающе улюлюкать. Поняв, что его обнаружили, серый медленно, не спеша, ушел со двора. Так до утра больше никто и не уснул. Юлька была центром внимания. – Вот, где сгодилась твоя бессонница, дочка, - обратился к ней отец. Дальше снова потекли дни, похожие один на другой, как две капли воды.
  Хочу оговориться, милый читатель, что в то уже далекое время климат в Бессарабии, коренным образом отличался от теперешнего климата с парниковым эффектом. Все времена года резко отличались одно от другого, наступали мгновенно, не так, как теперь, когда только по календарю, знаем, что наступила весна. Так и в тот год, о котором будет мой рассказ, весна нагрянула неожиданно, с буйным таянием снегов, звенящей капелью, шумом талой воды, теплыми ветрами, весенними грозами, яркой радугой, трелями птиц. Под действием жаркого солнца, холмистые склоны села, низины по берегам Днестра покрылись изумрудом трав, коврами ранних цветов, буйным цветением садов. Село ожило: ревела исхудавшая за зиму скотина, предвкушая выгон на пастбища, заливисто пели петухи, кокотали несушки, мяукали первые котята. Всюду раздавался звон клепаемых сап, плугов, подковывали лошадей, чинили хозяйственный инвентарь, готовясь к весенней пахоте. Все и все радовались весеннему теплу.
  Василий радовался хорошему приплоду овец, что сможет, хоть, кое- как, приодеть детей к лету, хотя бы старших дочерей, а тут и младшеньким купили ситчику на платьица к Пасхе,  парусиновые тапочки из обуви. Больше радости у них и не было, ведь они целую зиму безвылазно просидели на лежанке, можно сказать почти, что в курной избе. Детей повели к причастию, а т.к. церковь в селе была закрыта по той причине, что за  непонятную провинность служивший в приходе священник был расстрелян, то сельские жители принимали причастие в храме женского монастыря, располагавшегося в лесу, примерно в километре от села. Сюда стекались ручейками крестьяне из близлежащих сел и деревень.  Монастырь обладал большим наделом пахотных земель, тянувшихся вдоль берега Днестра, а также лесными угодьями, где и высились на возвышенности два златоглавых храма, увенчанные ажурными в позолоте крестами. Восхитительным  то было зрелище, когда солнечные лучи,  при восходе светила освещали вначале золото крестов, медленно охватывая золотые главы храмов, а уже потом, скользя по розовым стенам, спускались к их подножию. Так и теперь вначале загорелись огоньки на позолоте крестов, засияла выпуклость куполов на фоне подернутого  первой зеленью леса, но вершиной чарующего момента явился призывной звон колоколов. Прихожане заспешили, боясь хоть на секунду опоздать к началу богослужения.
  Юлька с Нюркой степенно, как наказывала мать, поднимались по широким мраморным ступеням храма, предвкушая увидеть нечто прекрасное, остановились перед ажурными вратами, ведущими в помещение храма, поджидая мать и отца. Отец, осенив себя крестом, первым вошел в помещение храма, мать пропустила вперед детей, а потом вошла сама.  Ударило в нос запахом ладана, плавленого воска, угаром горящих свечей, сладковатым духом свежее испеченных просфор.  С высоты, казалось, из – под, самого купола доносилось божественно красивое пение. Пели мужскими голосами, а снизу из клироса им вторили женскими. Казалось, попал в рай, везде чистота, уют, тишина, царит спокойствие.  У прихожан на лицах умиротворение, отрешенность от мирской суеты, раболепие перед красотой и таинственностью поблескивающих икон в колышущемся пламени свечей.
  Юлька тоже пыталась быть степенной, но ей быстро это наскучило. Ее разбирало любопытство и она начала озираться, поражаясь высотой потолков  храма, разрисованных, под стать звездному небу. Из самой средины синего в золотых звездах неба опускалась мощная в позолоте цепь, а на ней висела люстра сияющая множеством горящих свечей, колышущее пламя которых яркими бликами освещало внутренность храма, таинственно играя  на тусклой позолоте икон, волнами пробегая по разноцветной мозаике стен. Великолепие храма невольно принижало молящихся прихожан, указывало на безраздельную власть Бога, а его изображение с суровым лицом строго и сурово сверлило всех далеко не милосердными глазами.  По сторонам от Бога были изображены лики четырех крылатых животных: одно с головой орла, другое с головой быка, третье с головой льва, четвертое с человеческим лицом. Может быть, оно и не так, но Юльке так запомнилось. Особым объектом наблюдения были высокие узкие окна, застекленные стеклами всех семи цветов радуги.  Лучи солнца, проникая сквозь такие стекла, радужно отражались на стенах храма, украшенных множеством икон, придавали небывалую торжественность, хотелось пасть ниц и прославлять нашего Господа и Творца, но тут девочке на глаза попалось панно, на котором были изображены такие ужасы, что в глазах потемнело. Вспомнив рассказы отца о страшном суде, который ожидает всех грешников, она поняла, что на панно изображен страшный суд. Но одно дело, когда рассказывают о нем, другое видеть его воочию. Изображение было объемным, и изображенные на нем мученики в полный человеческий рост, казались живыми людьми, а черти настоящими исчадиями ада, с горящими злыми глазами, рогами, копытами, обросшие шерстю. Грешники варились в котле со смолой, а черти радостно прыгая, корча  страшные рожи, раздували пламя под котлом, поливали их обнаженные тела кипящей смолой. Обезображенные болью лица грешников, раскрывая обезвоженные жаждой рты, кричали, моля о пощаде, но их никто не слышал, не обращал на их муки ни малейшего внимания. Дым, смрад исходящий от горящих тел, казалось, ощущался физически. А высоко  над ними сияло голубизной небо, подернутое белыми облаками, на которых стояли праведники и спокойно смотрели на муки грешников, даже не пытаясь облегчить их страдания. В душе девочки при виде такого равнодушия одних людей к страданиям других бушевала буря. Ее маленькое сердечко обливалось кровью, страшно протестовало. Она затрепетала, прижимаясь к матери, но та строго выговорила ей:- Молись Боженьке, ты для чего сюда пришла?-
  Юлька хотела молиться, но не могла вспомнить ни одного словечка из молитвы, несмотря на то, что хоть ночью ее разбуди, она помнила Отче наш, как своих пять пальцев, и зажмурила глаза, чтоб не видеть страхов изображенных на панно в таких живых красках, что мороз пробегал по коже. Но стоило открыть глаза, как ее другое испытание ждало:: прямо перед глазами, немного выше голов прихожан, висела небольшая икона, освещенная красным пламенем свечи. На ней было изображено фарфоровое блюдо, на котором лежала отрубленная человеческая голова, отсвечивая мертвенной бледностью в пламени свечи. Мужская голова с закрытыми синими в прожилках веками, глазами, казалось, дразнилась, высунув набухший в кровавых точках, язык. Алая дымящаяся кровь из рубленной свежей раны стекала на блюдо. Но самым невероятным было то, что возникало впечатление, что веки вздрагивают, и это все вызвало неописуемый ужас в душе девочки, она невольно прижалась к матери , ища ее защиты.- Что за несносный ребенок,- возмутилась Феня, шлепнув ее по рукам, подтолкнула ближе к клиросу. Вначале девочке здесь нравилось, можно было рассмотреть лица певчих монахинь, священника увидеть во весь рост. Но, Господи, что это? Она вдруг увидела новое панно, на котором была изображена молодая красивая женщина в гробу и мужчина с обрубленными по локоть руками. Кисти его рук словно прилипли к гробу покойницы, из культей его рук кровь, падая темными сгустками, окрашивала изумрудную зелень травы. Из кистей рук его стекали алые капли крови в ту же, безучастную к его боли, траву. Лицо мужчины, обезображенное нестерпимой болью, выражало  физическое страдание. Юлька крепко зажмурилась и принялась неистово молиться, но стоило открыть глаза, как страшное страдание врывалось в ее сердечко. Она физически ощущала боль в руках несчастного мужчины. Старушка, стоявшая рядом, обратила внимание на недетские страдания девочки, подвела ее ближе к иконостасу, поразившему детское воображение своим великолепием, яркостью красок икон, красотой ликов, изображенных на них святых, которые явно подмаргивали в мутном мерцающем свете свеч, вызывая страх, заставляющий шептать молитву. Ей тут нравилось, она успокоилась, стала разглядывать одеяния святых, но тут ее глаза наткнулись на восковую фигуру величиной в человеческий рост молодого, обескровленного, страшно измученного мужчины висевшего на темном деревянном кресте. Его тело отдавало желтизной, глаза были прикрыты синеватыми веками, темные тени вокруг глаз, казавшихся впадинами, запекшиеся посиневшие губы, плотно сжатые в страшных муках, придавали его облику нечто такое, что хотелось упасть перед ним ниц и плакать, плакать.  Он был, как настоящий человек и в то же время, иным, ни на кого не похожим, девочка не могла понять, чем он отличается от других людей. Его курчавая голова клонилась на грудь под тяжестью венка из колючей проволоки, шипами, впившимися в кожу бледного чела, образуя кровоточащие ранки. Но самым страшным было то, что в ладони его рук и стопы ног были вбиты ржавые гвозди с большими шляпками, из, под которых текли ручейки крови. Юлька, вдруг ощутила ее запах, точно такой, какой ощутила в детстве, при виде немца с простреленными ногами. У нее закружилась голова, в глазах потемнело, и она осела на пол, проваливаясь в темноту пропасти. Подбежал давно наблюдавший за нею отец, подхватил на руки ее бесчувственное тельце, вынес на воздух. Вскоре девочка пришла в себя, но головная боль все усиливалась, везде и на всем виделась кровь, болело все тело, но особую боль она ощущала в ладошках рук и ступнях ног, именно в тех местах, куда были вбиты гвозди у человека на кресте, а в душу вползал страх.
  - Тебе лучше, дочка? Что тебя так напугало?- ласково спрашивал отец, гладя ее по головке.
  Она молчала, а из глаз лились слезы:- Мне больно так, как будто бы в мои ноги и руки вбили гвозди. Вы с мамой всегда говорите, что Бог добрый, зачем же он разрешил живого человека прибить гвоздями к кресту. Для чего он это сделал? Объясни мне, папа.-
  - Ты еще маленькая, с возрастом все поймешь. Этот человек на кресте, не такой, как мы с тобой, он наш Бог, и в то же время Сын Божий. Это наш Спаситель. Он был распят на кресте по воле Бога, Отца своего, во имя нашего спасения, дабы снять грехи с нас и ввести нас в жизнь вечную. Он умер, а потом воскрес из мертвых для жизни вечной. Он здесь, среди нас, в тебе, во мне, во всем, что нас окружает.- Малышка не могла понимать то, о чем говорит отец, но радовалась, что человек, распятый на кресте жив.
  Отец отвел ее к матери, сам занял свое прежнее место. Девчушка прижалась к матери, чувствуя слабость во всех членах тела. Ей перестало здесь нравиться, и она с нетерпением ожидала окончания богослужения. Но в это время от клироса отделилось воздушное розовое облако и поплыло по храму, вызвало в душе девочки неописуемый восторг, особенно, когда она разглядела, что это девушка в розовом воздушном платье, с венком алых роз поверх каскадом спадавших золотых волос по спине и груди. В тонких руках  она несла красную зажженную свечу , пламя которой освещало ее миловидное личико. Молящаяся публика застыла в изумлении, а юница поднялась по ступеням на возвышение в центре храма и запела чарующим голосом хвалебные псалмы Господу. Создавалось впечатление , что сотни колокольчиков разноголосо зазвучали, рассыпаясь дивными звуками по храму, уносясь к высокому куполу. Это немного сгладило тяжелое впечатление малышки от своего первого посещения божьего храма. Зато причастие ей запомнилось на долгие годы. Было незабываемо, как она оказалась на руках матери, почти вровень с человеком в одеждах, украшенных золотом, но главное, что его бородка напоминала бородку распятого на кресте Бога. Он тихим голосом спросил ее имя и влил ей в рот пол ложечки кисленькой жидкости с крошкой хлеба. Другой в обычной одежде утер ей рот красным платком, следя, чтоб ни капельки этой драгоценной жидкости, не дай бог, не выпало из ее рта. По дороге домой, она невольно сравнила настоящее небо с тем, что видела в церкви, и оно ей казалось неестественным.
 Пасха в этом году была поздней, все полевые работы были проведены до празднования Пасхального Воскресения. Наделы крестьян покрылись дружными всходами высаженных культур, что не могло не радовать крестьянскую душу. Но потом наступили тяжкие времена, о которых нельзя вспоминать без содрогания. Подули сухие, горячие ветры и все иссушили. Небо превратилось в багровое марево, дышало удушливым жаром. За все лето не выпало ни капельки дождя. Земля покрылась глубокими трещинами. Речки, протекавшие в степи, являя собой живительные артерии, пересохли, болота, изобиловавшие буйной растительностью и богатой фауной, превратились в пустыни, покрытые черной пылью. По степи гуляли пылевые смерчи, сметая все живое. Днестр настолько обмелел, что его мог запросто перейти ребенок. Голодный скот падал от голода и жажды.
   Юлька, мечась по степи в поисках травы для своей Ляльки, отчаявшись, решила отправиться в урочище « Пасека» по своей детской наивности, надеясь, что там идут дожди, ведь ее болото, где она любила пасти свою подопечную буренку, полностью пересохло. От речки осталось только каменисто русло, а от полноводных лагун глубокие черные ямы. Никакой живности не было видно, даже птицы покинули только  недавно столь благодатные места. Луга и холмы, что в столь недавнем прошлом времени изобиловали богатой растительностью, изнывали от жажды под палящими лучами беспощадного солнца, белым раскаленным шаром, скользившего по бесцветному  небосводу. Люди, преклоняя колени,  били поклоны, молясь, в молитвах просили Всевышнего послать благодатный дождь, но все тщетно, разгневанный Всевышний закрыл небеса, запретил дождям.
  Итак наивная глупышка отправилась в место, где ,как она помнила было изобилие воды и травы, но то, что представилось ее глазам привело ее в неописуемый ужас: Полноводный пруд превратился  в грязную лужу, холмы и возвышенности, столь богатые растительностью, превратились в голые склоны, видимо кустарник воспламенился и сгорел от несносного зноя. Луга, где росли сочные травы, стали тверже кирпича. Ни сорок, ни соек, ни ворон, даже везде сущего воробышка нельзя было увидеть. При виде столь страшной кары Господней, девочка заплакала, ведь что греха таить, она и вправду думала, что здесь идут дожди, помня, как тут было хорошо в прошлое лето. А при воспоминании о Штефаникэ, заплакала еще горше, не надеясь его больше увидеть, т. к. помнила, как Надежда Павловна говорила, что они уезжают в другую местность, то ли в село, то ли в город, и забирают с собой бабулю, к которой приезжали погостить. Ей дальше своего села не приходилось бывать нигде, поэтому те места, куда выехали ее знакомые, казались краем света. А между тем в природе творилось нечто несуразное. В зените неба вместо одного светила, появились целых четыре, вокруг которых сияли, радужные круги, становясь все ярче по мере удаления от светил. А от раскаленных до бела солнечных дисков на землю опустились оранжевые, прозрачные столбы, казавшиеся намного плотнее обыкновенного воздуха. Юлька не могла понять, почему солнце поделилось на четыре, думала, что, мол, так бывает, просто ей до сих пор не доводилось видеть таких чудес, все время до боли в глазах всматривалась в небесную высь, как вдруг увидела, парящего, над котловиной Штефаникэ в синеватом ореоле ярких лучей. Видение  было столь ярким, что девочка зажмурилась, парило высоко в небе, показывая ей, что необходимо и даже очень спешно, покинуть это низменное место. В это время в небе заурчало, затрещало, лохматая грозовая туча, покрываясь зигзагами молний, быстро закрывала небо, волнуясь точно штормовое море, переливалась в солнечных лучах серо зелеными волнами. Ураганный ветер, сбивающий с ног, поднимал ворохами , превратившуюся в пыль землю, пылевыми тучами кружил над землей, слепя глаза. Лялька первой поняла, чем грозит малейшее промедление, спешно стала взбираться по крутому холму, пытаясь, выбраться на равнинную местность. Юлька, что было сил, поспешала за нею. Стало темно, как ночью, пыль забивала глаза, ноздри носа, уши, а вдобавок мелкие градинки, сыпавшиеся с неба, под напором ветра больно впивались в кожу тела острыми, казавшимися горячими иглами, а, становясь все крупнее, барабанили по голове, плечам, спине, словно, некто безжалостно хлестал  по телу раскаленным кнутом.  Несчастная пастушка бежала, не видя  куда, т.к. град сменился сплошной стеной дождя. Пересохшая, закаменевшая земля не впитывала воду, лившуюся сплошным потоком с небесных высей, и степь превратилась в море, несущееся валами под напором беснующегося ветра. Девочка, подхваченная очередной волной, неслась в низину, захлебываясь, как беспомощный котенок. На ее счастье не весть, откуда возникла на ее пути телега с людьми, и некто ухватил ее за волосы, втащил в телегу. Полуживую, замершую до мозга костей, истерзанную с силой бившими по телу градинами, укутал в теплый тулуп, пахнущий невесть чем. Но под ним было тепло. Согревшись, девочка выглянула из под него и чуть не закричала, в ужасе прячась обратно, под свое укрытие. На нее смотрел человек с лицом коршуна с желтыми , в красных прожилках , глазами. Колеса телеги застревали в раскисшем грунте. Степь была черной, словно вспаханной, ни былинки зелени, только кучки града покрывали ее горемычную. Солнце припекало во всю, но в воздухе чувствовалась прохлада. Как Юлька оказалась у спуска в свое село, сказать не могла, только страшно обрадовалась, когда увидела спешившего ей навстречу отцу, пробовала доказывать ему, что ее привезли люди на телеге, и что там был мужчина с лицом коршуна и желтыми в красных прожилках глазами. Отец снисходительно улыбался, подмаргивая своим попутчикам сельчанам, что, мол, с нее взять. И она не могла доказать ему этого, т.к. ни телеги, ни того мужчины никто не видел. Село отсюда с высоты просматривалось, как на ладони, но пробраться в него ни людям, ни скоту не было никакой возможности, т.к. улицы превратились в овраги, занесенные крупными валунами. Люди всматриваясь, выискивали свои дома, радуясь, что они уцелели.
   Дома, когда вся семья была в сборе, обсуждая страшное бедствие, постигшее людей, тревожно прислушивались к небесам, боясь повтора грозы. Все было спокойно, не предвещая ничего плохого, как вдруг Юлька дернула маму за рукав, закричала, показывая в темноту неба: - Посмотрите, какая красивая коза плывет в небе и улыбается!- Мать, перекрестив ее, сказала: - Молись, дочка, то смерть от тебя уходит.- До той поры и после того девочке не приходилось видеть столь красивой козы, с белой , как снег, искрящейся шерстью, да такими белыми, сахарными зубами, сияющими, как огоньки, глазами. Та дивного вида коза уплыла в темноту на глазах, восхищенной ее красотой , малышки.
  Наступило для крестьянина страшное время. На пастбищах не было ни былинки, начался падеж скота от бескормицы. Многие семьи тогда потеряли самое дорогое, что у них было, т.е. коровенку- кормилицу. У Василия в хозяйстве стоял стожок, оставшейся от топки печи соломы, ею и кормили Ляльку, пока появилась трава. В природе же творилось такое, что не в сказке сказать, ни пером описать. Деревья, сбросившие листву под действием нестерпимого зноя, стали распускаться, зацвели,  затем появилась завязь плодов. Земля покрылась изумрудной зеленью, пошли в рост травы, птицы запели, стали вить гнезда, обзаводиться птенцами и это в августе месяце наступила настоящая весна.  Старожилы говаривали: - Ох, не к добру это, где это видано, чтоб осенью наступила весна.- И видимо, накликали на свою голову, потому что подули раньше времени холодные ветры, принесли ранние морозы, которые погубили всю красоту земли. Нельзя было смотреть без содрогания на обуглившуюся морозом листву, на замерзших птиц и птенцов, на плоды, устилавшие землю под плодовыми деревьями. У крестьян кладовые, чердаки остались пустыми, скот не было чем кормить, самим не было  чем кормить свои семьи
 На землю пришла кара Господня, страшный голод свирепствовал по всем селам. Крестьяне вымирали семьями, стали бояться друг друга, появились людоеды. Матери ели своих умерших детей, сыновья и дочери  престарелых родителей.
  В семье Василия не пухли от голода, только благодаря скрупулезной экономии и крестьянской смекалке, дальновидности родителей. Так, например, заприметив абсолютное отсутствие дождей, страшные суховеи, испепеляющие все живое, Василий подкупил пшеницы, кукурузы, пока еще можно было купить, и припрятал на черный день. В данной ситуации зерно было, как нельзя к стати. В ночное время он приносил лукошко зерна, молол на жерновах муку, а Феня выпекала лепешки, даже пекла хлеб. С целью все той же экономии хлеб развешивался на самодельных весах, каждому члену семьи в зависимости от возраста. Нельзя сказать, что ели до сыта, но и не голодали, в то время, как соседи налились от голода водой, как подушки. Глава семейства вдобавок стал применять в пищу, говяжьи шкуры, что запас во времена торговли крупным рогатым скотом. Отрезая кусок шкуры, на огне очищал ее от волосяного покрова, замачивал на сутки, после чего чистил специально приспособленной для этой процедуры щеткой, которую сам и соорудил. Уже из готового продукта варил холодное. При варке шкура разбухала, становясь мягкой, бульон получался наваристым. Само заливное пахло дымком, немного горчило, но есть было можно, и главное вызывало чувство сытости. Не обходилось и без курьезов, как то, однажды, когда семья Василия ужинала, в дом ворвался , словно безумный сосед, прохрипел угрожающе на Василия:- Выручай, кум, не то зарежу твою корову, не могу больше слышать плача голодных детей. Твои дети сыты, а мои вспухли с голодухи.-
 Василий врезал ему оплеуху:- Ты зарежешь мою корову? Да? Ты так сказал?  А это, куманек, видишь?- показал он ему фигуру из трех пальцев. На, выкуси! Корову он зарежет, да я тебя сейчас в порошок сотру! – и угрожающе схватил за барки, так посмотрел куму в глаза, что тот сразу сник, обратился уже со смирением :- Вася, пощади, я..я  с горяча.-
  -  Тут и Феня вмешалась : - Погоди, Вася, не пори горячку, остынь, ведь он за помощью к нам пришел, а про корову он просто  ляпнул, сгоряча. Подумай, может, можно хоть, чем либо, помочь голодным детям, ведь люди мы.-
  Двое взрослых мужчин, многодетных отцов семейств,  готовы были перегрызть  глотки друг другу  за кусок хлеба. Но сосед, услышав  слова Фени, заплакал, с надеждой глядя в лицо своему куму.
  Василий тяжело вздохнул:- Ладно, кум, садись , потолкуем.- Кум покорно сел на деревянную лавку, опустив плечи, продолжая всхлипывать, как мальчишка, которому разбили нос.
  - Вот так то лучше, сиди и жди, только не вздумай резать моей кровы,- сказал он пулу серьезно, полу шутя, и вышел из комнаты, полез на чердак, откуда спустился с куском шкуры. И хоть она была заскорузлой, грязной, но это была уже пища. Отдав шкуру куму, пояснил, как привести ее в съедобный вид. Сосед, не помня себя, бросился ему в ноги.
  - А вот это уже лишнее, иди и постарайся накормить своих детей.- На следующее утро сосед сообщил Василию, что всю божью ночь шло приготовление холодного, зато дети сейчас спят сытые.
  Однажды Юлька с Нюрой остались одни дома, нашли на огороде промерзшую свеклу и только хотели разделить ее на двоих, как в комнату вошел просящий милостыни мальчик, чуть постарше их. Он был настолько замерзшим, голодным, плохо одетым, но очень симпатичным, угостил девочек семечками, которые щелкал сам для утоления голода. Девочки поделились с ним свеклой, чаем из ромашки, и он ушел. Каково же было их огорчение, когда они узнали, что его зарезал один бывший военнопленный , воевавший в первую мировую войну. В плену он и научился, есть человечину, ничуть не переживая за загубленные человеческие жизни, ведь говорили, что на суде он признался, что убил двенадцать людей разных возрастов.
  Не могу умолчать еще об одном страшном моменте для младших дочерей Василия и Фени. Девочки по обыкновению игрались на лежанке, возясь с куклами из кочана кукурузы, как в комнату ворвался с бешенными голодными глазами сосед Демьян. Оговорюсь, что Нюрка по своей природе, казалась даже очень упитанной по тем временам. Так вот, увидев этого ребенка, Демьян потерял разум, не помня себя, схватил ее на руки и только нацелился перегрызть  ее горлышко, как Юлька закричала:- Оставьте ее, вон на столе холодец, ешьте его, нам не жалко.-
  Он вначале весь съежился, обмяк, но девочку отпустил, вращая безумными глазами по углам комнатушки. – На столе, дядя Демьян, угощайтесь! – Снова закричала Юлька. После чего он с такой жадностью набросился на холодное, что страшно было смотреть, как он глотает куски шкуры, не жуя. Когда корыто было пустым, он замертво свалился в постланную на пол солому, где его и застали вернувшиеся родители девочек. Когда дети им рассказали обо всем, происходящем в их отсутствие, то они возблагодарили Бога, что благодаря все ,тому же холодцу, дети остались живыми.

Глава11

  Наступили тяжкие времена в семье Василия, а дело было в том, что заболела двусторонним воспалением легких хозяйка дома, мать детей Феня, находясь в бессознательном состоянии. В то время не было лекарств, да и питание ей было нужно более калорийное. – Что предпринять?- ломал голову глава семьи. Пришлось продать годовалую телку, которой Василий хотел заменить довольно старую Ляльку. На вырученные деньги нанял фельдшера, т.к. решил лечить жену дома, тогда из больницы никто живым не возвращался. Фельдшер был толковым, знал толк в лекарствах. Назначил все необходимое и почти не отлучался от больной женщины, сам делал уколы, ингаляции, растирания, массажи. Больная поправлялась мучительно медленно, а тут голод, полевые работы в разгаре, у постели больной нужно было лежурить денно и нощно, по- мимо, фельдшера. Василий делал, что только мог, стараясь покормить ее хоть, чем - то, более витаминным, купил на рынке яблок. Кормил сколько мог, а остальные спрятал от детей, позабыл про них. А, когда вспомнил, они стали черными. Не подумав о последствиях, выбросил их в помойное ведро. Юлька, обнаружив их, съела до крошечки, после чего чуть не  умерла от тяжкого отравления. Ее так рвало, что внутренности рвались. Наступила непереносимость пищи, а тут и так есть нечего. Остались от ребенка кости обтянутые кожей. Но выкарабкалась, может, голод и сыграл свою роль в ее выздоровлении? Феня всю зиму провела в постели, не могла самостоятельно даже сходить, отправить свои дела. Пришла весна со своими заботами, холодная, голодная, в семье семь ртов, мать на стадии выздоровления, страшно слабая, качалась под дуновением ветра, а детей надо накормить, одеть. Отец по просьбе тещи своей отдал Юльку в пастушки, и она  с раннего утра до позднего вечера должна была ходить за коровой бабушки. Бабушка, пожилая женщина, всегда веселая, не унывавшая, так могла хохотать, что своим смехом заглушала духовой оркестр. Все ее считали милой эдакой, душкой, доброй, щедрой и Василий рад был услужить ей, отдал Юльку, надеясь, что хотя бы она будет, есть  вдоволь, тем более, что у тещи дом был полной чашей, невзирая на страшно голодное время.  Сельчане перебивались с баланды на воду, а бабушка ни в чем себе не отказывала, поговаривали, что у нее водилось золотишко, не зря, мол, работала на помещика. Так это было или просто чесали языками, но то, что пришлось испытать на собственной шкуре ее малолетней внучке, заставило ее призадуматься, такая ее бабушка какой ее считают, или вовсе не та за кого себя выдает? Ведь девочке было обещано полноценное питание за выполняемую работу. Она честно трудилась, присматривая за скотиной с утра до вечера, а вот бабушка  своего обещания не держала. Сама питалась полноценной пищей, а внучку кормила лепешками из лебеды с отрубями. Малышка и так была изможденной после отравления гнилыми яблоками, а теперь стала настоящим дистрофиком. Скелет обтянутый прозрачной с желтизной кожей. Родителям она не жаловалась, считая, что бабушка тоже так питается, но, однажды проснулась раньше обычного времени, мучимая голодом, в комнате пахло, чем то немыслимо вкусным. И тут сквозь приспущенные ресницы увидела такое, что глазам своим не поверила. Бабушка сидела за столом и ела жаренный, картофель с селедкой, с яйцами всмятку, запивая всю эту вкусноту свеженькой сметаной, а на тарелочке стояли гренки нарезанного румяного душистого хлеба. Для аппетита бабуля наливала себе из пузырька вишневой наливочки. Юлька сжала покрепче веки, чтоб не видеть, зажала рот, чтоб не закричать от боли в желудке, но продолжала притворяться спящей, надеясь, что бабушка ее потом тоже накормит такой же вкуснятиной и в поле даст хлеба вместо лепешек из лебеды. Но бабушка , насытившись, икнула и, перекрестившись на икону, принялась убирать со стола. Когда все было спрятано, стала будить внучку, которая предвкушая обильный завтрак вскочила, как ошпаренная, радостно улыбаясь.
  - Чему это ты радуешься, тому, что живешь на свете? По мне вовсе нет причины для радости. Дети других людей с голоду пухнут, а я тебя кормлю за то, что ты плохо смотришь за коровой, вон она молоко сбавила.-
 Юлька потупилась, виновато переминаясь с ноги на ногу. Улыбка на бескровном личике потухла.
  - Вот так то лучше, а то растянула рот. Бери свою торбу и марш в поле, глаза бы мои тебя не видели, - а вдогонку крикнула:- Ищи траву, погуще, посочнее!-
Девочка голодная, как дикий зверек, послушно взяла свои две лепешки, как и в предыдущие дни, ушла, несолено хлебавши. Уже в поле изнуренная голодом, стала доить корову и пить молоко. Буренка была настолько спокойной и ласковой, скучая по своему теленочку. И, как только вымя переполнялось молоком, сама подходила к Юльке, облизывала ее шершавым языком, приглашая пить молоко. Девочка то и делала, что доила себе ее молоко в рот, перестала страдать от голода.
  Бабушка вечером после дойки коровы стала рвать и метать: - Паршивка, ты этакая, снова корову голодом морила! Молока то совсем, почти не стало!
«Паршивка» не возражала «бабуле», но отказаться от молока не было сил, ведь от него у нее даже в глазах посветлело. Но, когда бабушка в очередной раз подоила корову, то устроила внучке настоящую трепку. После чего Юлька сбежала от нее. Темнело, когда она явилась, домой. Семья ужинала на свежем воздухе, т. к. фельдшер велел матери по -больше бывать на свежем воздухе, то она старалась каждую минуту использовать, чтобы выполнять его пожелания. Увидев их всех за столом, Юлька спряталась за сараем, подождала, когда они поедят, боясь быть лишней, зная, что каждый кусок на учете, хотя сама была голодной, не могла позволить того, чтоб сестры поделились с ней своей порцией, пришла после ужина.
  Мать с отцом удивились, что она затемно пришла одна домой, ведь бабушка жила в другом конце села.- Что произошло, не уж то с бабушкой беда стряслась?
  Юлька виновато молчала, а потом заплакала и рассказала обо всем, как ей пришлось жить у бабушки.
  Мама, выслушав ее, погладила по головке, незаметно стряхивая слезы:- Не плачь, дочка, правильно сделала, что ушла от нее. Вася, как ты думаешь, правильно я рассуждаю? – обратилась она к мужу.- Я тоже говорю, где четверо, там и пятому место найдется, что мы едим, то и ты, Юлька, будешь есть. Одним ртом больше или меньше значения не имеет.- Так порешили мудрые родители, и девочка жалела, что раньше не сбежала от бабушки- жадюги. Родители поручили ей пасти козу, которую приобрели, пока Лялька ходила стельной, и не доилась по этой причине, надеясь, что хоть, как- то, коза ее заменит. Это было вредное существо, за которым невозможно было ни уследить, ни угнаться. Юлька уходила с нею туда, где росло по -больше кустов, ведь она только то и делала, что стояла на задних копытцах, объедая им верхушки, прыгая  с скалы на скалу, с уступа на уступ. Однажды , в полдень, пастушка, лежа на спине, наблюдала за полетом ласточек, грызла огрызок макуха, так увлеклась этим занятием, что не заметила, когда рядом с ней плюхнулся в траву тучный человек, тяжело дыша и отдуваясь, вытирал большим клетчатым платком потное лицо с отвисшими щеками. Юльку, как ветром сдуло, в считанные секунды она оказалась на косогоре, хватаясь руками за ветви кустов, взбиралась все выше.
  Толстяк, глядя на нее, захохотал:- Куда же ты? Я не людоед, иди сюда.- Но девочка не могла забыть случая с соседом Демьяном, колебалась, издали приглядываясь к новому знакомому , и лицо мужчины с двойным подбородком, расплывшееся в улыбке, ей показалось таким доброжелательным, что в мозгу мелькнуло:- Нет, он не станет, меня есть,- вернулась на прежнее место.
  Толстяк посмотрел на ее грязные руки, спросил:- Ты, что  прячешь в ладошке? Покажи дяде, что там такое вкусное?-
   - Он хочет отобрать у меня макух,- но внутренний голос подсказывал ей, что это не так, и она разжала ладошку. Там лежал черный, как комок земли, огрызок макуха. Мужчина взял его своими пухлыми пальцами, рассмотрел сквозь толстые стекла очков, и протянул ей обратно, надолго призадумался. После чего спросил:- Ты бы не могла пасти моих овечек? – Видя ее растерянность, продолжил просящим голосом: - Удружи, выручи, просто они сидят взаперти у меня дома, вечно есть просят. Я буду их пригонять тебе по утрам, а вечером забирать .-
  Юлька стала серьезной, соображая: - Не смеется ли он над ней?- Но человек был так серьезен и так ласково на нее смотрел:- Соглашайся, а я за твой труд буду кормить тебя.- Теперь она, принимая все всерьез с достоинством, свойственным детям бедняков, ответила:- Я согласна, но надо с мамой договориться,- ей начинал нравиться этот толстяк, во всяком случае, он ничего плохого ей не сказал и лицо у него такое доброе.
  - Молодец! Я был уверен, что ты не откажешь старику. Завтра же пригоню овечек. Договорились?-
  -Да, договорились, - закивала она в ответ головой.
 - Раз так, то садись ко мне поближе, я тебя покормлю, должен же я знать, кому доверяю своих овец. Спокон веков люди нанимали работника, приглядываясь, как он ест. Как работник ест, так и работать будет,- и протянул узелок с пищей, от которого шел такой запах, что у девочки закружилась голова. Но, как она ни была голодна, взять еду от незнакомого человека не решалась.
  -Ну, что же ты? Бери, бери, ешь. Это все тебе, ведь завтра я пригоню овечек и снова принесу тебе харчей, и на его глазах выступили слезы.
  Юлька придвинулась поближе к незнакомцу. Он погладил ее по спутанным волосикам, пододвинул узелок ближе к ней. – Ешь, а я немного сосну. Ты уж будь ласка, охраняй мой сон.-
  Когда он закрыл глаза, она, осмелев, развязала узелок и при виде румяной краюхи хлеба, душистой колбаски, истекающей жирком, склянки с коровьим подтопленным жарой маслицем, парой вареных яиц, красными помидорами, пупырчатыми огурчиками, чуть не потеряла сознание. Поняла, что ничто ее не может остановить. Давясь большими кусками хлеба, глотая нежеваное, во мгновение съела все содержимое узелка, и поняв, что он пуст, заплакала.
  - Что случилось? Почему ты плачешь?-
  - Девочка растирая слезы грязными кулачками по  мордашке, заикаясь, пыталась оправдаться:- Я- я- я не заметила, когда все съела.-
  - Вот и ладно. Молодец! Сразу видно, что будешь хорошим работником,- успокаивал он ее хрипловатым голосом, лукаво улыбаясь, снова стал рыться в своем увесистом портфеле. Достал термос, налил в жестяную кружку пахучую темную жидкость, протянул девочке. Она ему все больше нравилась, было так жалко ее голодного детства, что слезы наворачивались, на глаза.
  Она степенно пила душистый чай, а он задумчиво разглядывал ее худенькое, заросшее грязью тельце, спросил: - отец, мать есть у тебя? – но вспомнил, что она говорила о маме, спохватился: - Да, как я мог забыть, у тебя есть мама.-
  -И мама, и отец и сестры, аж, четыре.-
  - Ого, какая ты богатая, сколько у тебя сестер.-
  -Я же сказала четыре, две старше меня, две меньше.-
  -Стало быть, ты средняя.-
  - Выходит, что да.-
  - Он ласково улыбнулся, роясь в портфеле, и на этот раз извлек из него небольшую не то деревянную, не то пластмассовую трубочку коричневого цвета. Один конец трубочки был более широким, по сравнению с другим.
  -Сядь- ка, ты поближе ко мне, старику. Мне тяжело вставать, сядь вот сюда, - указал он на травку впереди себя. – Не бойся, больно не будет, просто прослушаю твои легкие, узнаю, чем ты дышишь, - и засмеялся.
  Юльку разбирало любопытство, зачем ему знать, чем она дышит, но желание подержать в руках трубочку было сильнее нее,  послушно села туда, куда указывал толстяк, и стал ждать, что будет дальше, услышала:- Подними рубашонку,- и зарделась маковым цветом, ведь у нее была голая попа.
 - Не стесняйся, подними выше,-  не обращая внимания на ее прелести, стал прикладывать трубочку к спине , груди, заставляя дышать глубже. Затем приложил свою потную пятерню к ее худенькой спинке, стал стучать толстыми пальцами, требуя не дышать, попросил показать язык, оттянул веки глаз, заглянул туда, и лицо стало почти глупым:- Молодец! Почти прокричал, а про себя:- Удивительно! В чем душа держится? Но главное ребенок здоров. Правда девочка уж слишком худенькая, но, как говорится:- Были бы кости, сало нарастет, - и попытался спрятать трубочку в портфель, но, заглянув в детские глаза, рассмеялся и протянул ей. Сам засобирался в дорогу, пообещав к завтрашнему утру, пригнать своих овечек.
  Юлька долго видела облачко пыли, поднимаемое его ногами, а, когда облачко скрылось за обочиной дороги,  стала охотиться на ящериц, удивляясь, что они отбрасывают свои хвосты, а сами спешат скрыться. Домой, словно на крыльях летела, страшно сожалея, что съела всю пищу, ведь не будет чем похвастать перед домашними. Боялась оказаться лгуньей в их глазах, бичуя себя за проявленное обжорство:- Надо же, все слопала до единой крошечки!-
  Дома, стоя перед мамой, захлебываясь, рассказывала о дяде, который ее накормил, и завтра пригонит овечек, чтоб я их пасла. – Мама, он меня будет за это кормить.-
 Феня, улыбаясь, обратилась к отцу: - Вася, послушай, о чем рассказывает Юлька.-
  - Я все слышал. С завтрашнего дня, она наемный работник,- и  переглянулся с женой. Они узнали в толстяке, о котором рассказывала дочка, главного районного фельдшера.  Этот чудак, чтобы не унизить девочку, накормил ее, пообещав пригнать на пастбище своих овец. Сам, мол, пыхтит, как паровоз, куда ему пригонять и забирать овец с пастбища. Зато Юлька так уверовала в договор с толстяком, что наследующий день поднялась ни свет, ни заря, засобиралась в поле. Но к ее великому огорчению пришлось остаться дома из за болезни козы, что заставляло ее краснеть, что, мол, так подвела хорошего человека. После она постоянно пасла свою козочку на том месте, но его больше ни разу не видела, зато часто видела в мареве бегущего воздуха силуэт Шмефаникэ. Он с высоты небес подмаргивал ей, играя на дудочке. Она пыталась бежать за ним, но видение таяло, сливаясь с воздухом.
  - Разве он фея, что летает?- задавалась вопросом, и однажды спросила у матери, почему, мол, она не летает, как другие?-
  - Птицы, бабочки летают, а люди не летают,- ответила мама.
  -А вот и летают,- заупрямилась она.
  -Кто из твоих знакомых летает?-
  - Летает, летает, но кто, так и осталось для матери тайной.
  - Мама видела, что дочери очень хочется летать, заверила, что наступит время, и она поднимется в воздух, полетит. Каждый человек, хоть однажды за свою жизнь чувствует, как у него отрастают крылья, и он может летать,- задумчиво продолжила она, но девочка видела, что мать ее просто не видит, и выбежала во двор, широко расставив руки в виде крыльев, имитируя полет, и увидела на завалинке дома старшую сестру Машу, подслушавшую ее разговор с мамой, страшно смутилась, но та серьезно ее заверила, что, мол, никогда  ты, милая сестренка, не полетишь.
 -Почему не полечу, тебе то откуда это известно, разве мама меня обманывает?- И подозрительно уставилась на ехидную Машку. Маме она не могла не верить.
  - Не полетишь, ведь чтобы летать, нужны перья, а у тебя разве они есть? Неужели тебе не терпится обрасти перьями и улететь от нас всех?- Ей, конечно, не хотелось этого, и она перестала лелеять мечту о том, чтобы летать подобно птицам.  Но не переставала думать о том, как летает Шмефаникэ. Разве он оброс перьями?-
  В эту осень Юльку отправили в первый класс, но там ее ждало разочарование. Буквы, заученные по румынскому букварю, совсем были не те, какие ей пришлось заучивать в школе. Первая учительница тоже разочаровала: низенького росточка, пухлая, как сдобная булочка, на голове волосы напоминали воронье гнездо, голос истеричный, страшно визгливый, да еще вдобавок таращила и без того громадные, на выкате глаза. Но самым неприятным было то, что от нее исходил слащаво- приторный запах, просто незнакомый тошнотворный дух. Поражало  детское воображение сельской детворы, то, что у нее были настолько маленькие, пухлые и белые кисти рук с длинными, крашеными ноготками, что казались нереальными, за что ребятишки еще больше чуждались ее, не воспринимая, как учительницу. Продержалась она на этом месте до первой проверки, и на ее место пришла высокая голубоглазая, белокурая красавица, еще нерадивее Беллы Семеновны, так звали первую учительницу Юльки. Вторая Валентина Ивановна привела в класс своего сына первоклассника. Между ними не слаживались отношения, и она устраивала ему порку прямо в классе, за что получила прозвище «мачеха». Эта вообще продержалась меньше месяца. Приехал за ней жених, летчик капитан и увез ее, на счастье или горе учащихся. Класс остался без учителя, на попечительстве пионер вожатой, говорившей в нос, как француженка, смешно закатывавшей глаза, что делало ее лицо еще длиннее и то ли по этой причине, то ли по причине мелких кудряшек на длинной голове, прозванной детьми овцой.
  Но настал день, когда, как думали родители детей, наконец, их дети начнут осваивать грамоту. Завуч школы торжественно представила детям их нового учителя, белокурого красавца саженого, роста. Мужчина был настолько красив, настолько хорош собой, что нельзя было оторвать глаз от его особы. Одевался , как столичный щеголь, чем сразил наповал пионер вожатую «овцу», и настолько покорил воображение детей, что они готовы были ползать перед ним на коленях, выполнять беспрекословно его поручения восхищенно ловя каждое сказанное им слово, отдавая ему все, что имели: кто конфету, кто яблоко, кто пряник, пирожок. Он, принимая их незамысловатые приношения, только снисходительно улыбался белозубой улыбкой, а глаза говорили:- любите меня, я ваш до корней волос.- Что там говорить, сельские детишки никогда не видели дяди со столь холеными руками, с копной , как шелк, волос, смотрели на него, как на Бога.
  В его же планы не входило научить их грамоте, бывая в классе всего по пол часа, а остальное время, проводя с пионервожатой в пионерской комнате, смежной с классным помещением доверенных ему учащихся первоклашек. Предоставленные сами себе, они ходили на головах, что не могло не вызывать возмущения крестьян живущих рядом с школой, время от времени делавших ему замечание. Тогда он отлучался из пионерской комнаты, входил в классное помещение, обводил детей своими прекрасными с поволокой глазами, снисходительно спрашивал:- Ну, что мне с вами делать? Хотите концерт вам дам?-
  Все с восторгом кричали:- Концерт! Концерт!
Тогда он становился в позу певца, красиво подбоченившись, пел, да так задушевно, так красиво, что дети , сидя с открытыми ртами, готовы были слушать его бесконечно. После каждой песни раздавались бурные аплодисменты, крики «бис», которым он их научил, и что льстило его больному воображению. Говорили, что он бывший артист, за какой то проступок, изгнанный из столичного театра. Так это было, или нет, никто точно не знал. После дачи концерта, выводил детей в школьный дворик играл с ними в разные игры, сам так , увлекаясь игрой, что забывал, кто он на самом деле. Может быть, так бы оно и продолжалось, но нагрянула проверочная комиссия из Районо, и Ивана Владимировича уволили, ведь уже третья четверть подходила к финалу, а дети не знали даже букв, зато научились мастерить пистолеты, кастеты, ножи, сабли, даже наручники и орудия пыток, изумляя своих родителей.  Все первоклашки ревели в три ручья по своему учителю, что они понимали? Но сказка окончилась, надо было работать. Класс поручили вести пожилой учительнице, отдававшей всю себя детям, но уже было поздно , шестнадцать учащихся так и не увидели в этот год второго класс, став второгодниками.
  Иван Владимирович, посеяв в душах детей плохие семена, сам скрылся в неизвестном направлении. Многие мальчишки стали убегать из дому, объединятся в группы, нападать на дома вдов, стариков, считая это геройством. Крестьянам оставалось только разводить руками, ведь такого в селе никогда не наблюдалось. А жизнь текла своим руслом, устанавливалась власть Советов, объявили о всеобщей коллективизации, земельные наделы у крестьян конфисковали в пользу государства, забрали хозяйственный инвентарь, лошадей.
 Василий со своей семьей не пожелал становиться колхозниками, не подавал заявления в колхоз, так ему не давали ночами спать, пытаясь взять измором. В одну из ночей до того дошло, что стали угрожать тюрьмой, обзывать врагом народа, и он, не помня себя, выбежал из дому, убежал, куда глаза глядят. Активисты, посовещавшись, приступили к Фене, его жене. Она же была абсолютно неграмотной, не умела даже подписи своей поставить под документом, так один из активистов, ухватил ее за руку и заставил вывести каракули своей фамилии, насильно водя ее рукой. После чего похвалил, мол, молодец женщина, оказалась сговорчивей своего строптивого мужа. Она в ответ только и произнесла:- Я неграмотная, что вы там подписали, я знать не знаю, может быть, смертный приговор одному из вас. Он в ответ засмеялся, поздравляя ее с вступлением в колхоз. Приходите, мол, в сельский совет, распишетесь за норму, положенную вам. Феня заплакала, утирая фартуком слезы, а они ушли довольные своим произволом, смеясь ей в глаза, удалились. Постепенно эта история забылась. Василий поступил на работу в лесное хозяйство, где много работал, но получал жалкие гроши. Феня устроилась техничкой в школу. Трудно было, но жили скудно, но, что поделаешь, другие тоже не жировали. Василий, страшно тоскуя по земле, скопал участок земли на непригодных для обработки угодьях, и посадил культуру табака. Работал с утра до вечера и все домашние, но урожай табака получил отменный. Все сделал, как положено, спрессовал его в тюки, и сдал государству. За полученные за свой труд деньги приодел детей, жену и себе справил необходимые вещи. Те, что насмехались над ним, когда видели, сколько труда он вложил в обработку капризной культуры, даже завидовать стали. И когда однажды посыльной из сельского совета сообщил, что ему завтра поутру надлежит быть в районном совете, обрадовались, вот так, мол, не будь выскочкой, руководствуясь украинской  поговоркой:- Сиди, глуха, меньше греха.- В семье же самого Василия наступил траур, оказалось, что в район было подано, что Василий, вступив в колхоз, проигнорировал работой в колхозе, не приступил к обработке выделенной его семье норме. Там, в районе, видимо сидели люди поумней сельских, разобрались и отпустили его по добру, по здорову.  Но тут другое началось, оказалось, сельские активисты спохватились, что заявление то в колхоз подписала Феня, вот с нее и спрос. Пришли двое в милицейской форме и увели ее на суд в сельский совет, как преступницу. Суд производился  на местах, в сельских советах, осужденных увозили в черных воронках. Но на суде Феня заявила, что она не грамотная, заявления в колхоз не подавала и никак не могла расписаться под ним в силу своей полной безграмотности. Может быть, это и спасло ее, а может, и то, что судьи изрядно проголодались и искали, как бы им подкрепиться хоть чем бы то ни было. Видя, что осудить мать пятерых детей, да еще и работавшую и, что заявление ее в колхоз сфабриковано легкими на выдумку активистами- коммунистами, вызвали Василия и прямо заявили, что отпустят жену, но за ужин, которым он их накормит. Тот с радости притащил им зажаренного ягненка , на его счастье одна из овец окатилась тремя днями тому назад, и освежеванный ягненок  был на славу зажарен и предоставлен на съедение голодным судьям, да в придачу, бутыль крепчайшего мутноватого самогона. Феню не осудили, а других осужденных в основном женщин, матерей малолетних детей, увезли в черном воронке в неизвестном направлении, больше их в селе не видели.
  Казалось, можно успокоиться и жить спокойно, но не прошло и двух недель, как к Василию снова прибыл посыльной сельского совета. На этот раз было приказано явиться в Райисполком. Феня, рыдая в голос, как по покойнику, собирала вещички мужу, уже не надеясь с ним свидеться.
 На следующий день, как только забрезжил рассвет, Василий простился с семьей, всплакнув даже малость, и ушел пешком в райцентр с котомкой за спиной, что, мол, поделаешь, от судьбы не уйти. Феня все глаза просмотрела, ожидая его. Уже и темнеть стало, а хозяин не возвращается. Она уже почти смирилась, что он в ответе за ее грехи, что, мол, его увезли за место нее. Но в это время во двор въехала телега, груженная мешками с зерном. Лошади устало поносили боками. Василий громко распоряжался, указывая носильщику, куда сваливать мешки, а к жене, не в силах скрыть радости: -Хозяйка , принимай зерно. Нас государство отметило за наш труд с табаком.
  Феня, не помня себя от счастья, то плакала, то смеялась, все, щипая себя, не снится ли ей сон, такой расчудесный. Василий разгрузил мешки, по хозяйски сложил горкой в сенях. На подводе осталась только вместительная картонная коробка: с хозяйственным, туалетным мылом, шесть отрезов ситца на платья жене и девочкам, но главное три жестяных коробочки леденцов, для младшеньких дочурок.
  Соседям только оставалось наблюдать завистливыми глазами на богатство, привалившее Василию. Ночью даже некто пытался обворовать, но хозяин в одном нижнем белье с топором в руках, так погнался за вором, что, если бы настиг , точно бы в живых не оставил, а тот в паническом  страхе, налетев на персиковое дерево, выкорчевал его с корнем. Василий лохматый, словно леший, с голым мускулистым торсом, в лунном свете походил на допотопного пращура, держа увесистый топор наготове. Наверное, только и выкорчеванный персик спас вора от смерти, а Василия от тюрьмы. Он до утра так и не ложился, снес мешки с зерном в тайник, о котором только знал он с женой. Набрал полное лукошко пшеничного зерна, полюбовавшись на него:-  золотое то какое,- только и сумел выговорить, принялся молоть муку.-
 Феня испекла вкусный ароматный хлеб, которым угостила ближайших соседей. И, все таки, злой человек донес в сельский совет, что в доме Василия пекут, открыто хлеб, и это, мол, в то время, когда все перебиваются с баланды на воду. Из сельсовета не замедлили явиться активисты: - Где зерно прячете, народ с голоду мрет, а вы жировать вздумали, хлеб печете!-
 Феня , заломив руки, заголосила.
  - Цыц, баба! А потом к Василию:- Где взял зерно?- Тот трясущимися руками подал расписку из Райисполкома. При виде расписки с подписью начальника Райисполкома активист смягчился, а потом и вовсе ретировался, уводя за собой остальных. Василий с Феней долго стояли подавленные, опустошенные, но поняли одно, что люди очень тяжело живут, раз услышав запах свежеиспеченного хлеба, донесли в сельсовет.  Даже весна не внесла радости в души голодных людей, ведь даже лебеды и конского щавеля нельзя было отыскать, а тут еще в колхозе надо работать.

Глава12

  У Василия во время страшного зноя в саду подле дома деревья почти все высохли, а надел земли конфисковали, даже картофель негде было посадить. Василий же, будучи по природе трудо голиком, срубил и выкорчевал высохшие деревья, освободившийся участок вскопал и посадил семена картофеля, полученные за сдачу табака. По тому времени, то было новшеством, крестьяне в основном высаживали клубни, а тут нечто мелкое, как семена редиса, но других не было, и Василий на свой риск посеял их в лунки. Феня нашла припрятанные семена лука, чеснока, моркови, гороха, получился даже очень полноценный огород, любовно разбитый на грядки с разными овощными культурами.
 Рядом с домом Василия соседский дом после смерти пожилых людей стоял пустым и вот, однажды, Василий с Феней познакомились с новой хозяйкой этого дома. Как потом выяснилось, в село приехала коммунистка- активистка, дабы оказывать помощь местным активистам в становлении колхоза, ей то и отдал председатель сельсовета, пустовавший дом. Звали новую соседку Валентиной Ивановной, надо оговориться, что она была страшно неприятной внешности, т.к. переболела в детстве черной оспой и осталась страшно корявой. Поселилась в доме с дочерью, примерно возраста Юльки. Как потом оказалось, Валентина Ивановна была матерью одиночкой, одна воспитывала дочь, по наружности кавказкой национальности. Ну это все пусть себе будет, с кем не бывает, но то, что Василий стал замечать, активистка насмешливо наблюдает за семьей Василия, которая, как муравьи трудилась на огороде. Он поделился своими наблюдениями с женой, та только посмеялась над ним:- Вася, будь она привлекательной, как бы ты петушился от ее внимания, а так тебе неприятно. Не надо судить человека по внешности, может, у нее душа золотая.-
  - Нет по мне, каков человек снаружи, таков и изнутри.-
  - Ну, что ж, поживем, увидим,- недоуменно пожала плечами всегда рассудительная Феня.
 Прошло некоторое время, огород радовал хозяев дружными всходами, а всходы  картофеля на удивление всех соседей получились даже лучше клубневого посада. В этот год перепадали дожди, а гряды были разбиты на поднятой целине, все росло, как из воды. Василий окучил картофель, дети все остальные гряды пропололи, Феня взрыхлила, просто любо смотреть было, особенно, если вспомнить прошлый засушливый год. И, когда семья сидела за ужином, зашел во дворик сосед:- Ужинаешь, Василий, не знаешь того, что у тебя хотят забрать пол огорода.-
  - Как это забрать, не понял  о чем ты?-
   - Так знай, твоя новая соседка, эта хреновая, коммунистка- активистка заявила на собрании ячейки коммунистов, что ты не член колхоза, а землей пользуешься, как своей собственностью, когда земля колхозная. Кто, мол, тебе дал на это право? Члены ячейки замялись, стали переглядываться между собой, что, мол, такой разнарядки из района не поступало, чтобы ему запретить пользоваться приусадебным участком. Он же не чужой и не работает на капиталиста, а в лесхозе, тоже приносит пользу своим трудом государству.
  - Ничего, разберемся, кто ему покровительствует, потворствует, нарушать закон,- и многозначительно обвела всех собравшихся своими свирепыми глазами, то ли они у нее такими были от природы, то ли это было последствие болезни, но взгляд ее глаз был действительно свирепым.
  - Ну, что, Феня, как там золотая душа?- только и мог вымолвить Василий, глядя с прищуром на жену.
  На другой день его вызвали в сельсовет и прямо заявили, что он нарушил советский закон, т.е. не будучи колхозником, пользуется приусадебным участком.
  - Разве я не советский гражданин, разве живу и работаю в другом государстве? В свою очередь парировал Василий, ведь я ветеран войны.-
  -Вы не довольны советскими порядками, колхоз наш, вам, как бельмо на глазу. Может быть, вам пожить в более отдаленных местах?-
  Василий опешил, стал оправдываться, что его никто не предупреждал, ведь соседка, как там ее Валентина Ивановна свидетель, сколько я труда затратил, чтобы привести в надлежащий вид тот целинный, в пнях участок. Разве лучше было бы, чтоб он зарастал бурьянами?
  - Почему бурьянами, парт ячейка вынесла решение отдать эту землю Валентине Ивановне, коммунисту преданному нашему общему делу, а вы говорите бурьянами,- возмущался председатель сельсовета.
  Василия бросило в жар, потом кровь отхлынула от головы, губы посинели, его трясло:- Эта ваша парт ячейка вынесла решение, когда я с семьей огород уже обработал. Кто заплатит за наш труд? Кто возместит? –
-  Подумать только, он возмещения требует. Ладно, так и быть за ваш труд мы вам оставили пятнадцать соток, радуйтесь, что штраф не наложили за ваше самоуправство, детей ваших пожалели.-
  Василию ничего не оставалось, как откланяться. На следующий день пришли землемеры, отмерили ему пятнадцать соток приусадебного участка, что ближе к тому, в том числе на нем располагались все хозяйственные постройки и дом, остальные двадцать соток с ухоженной плантацией картофеля, кукурузой, оставшимися в живых вишнями, грушами, шелковицей достались активистке.
  Валентина Ивановна осмотрела  хозяйским глазом, доставшееся ей богатство, даже не взглянув в сторону человека, который, не покладая рук больше месяца, гнул спину, выкорчевывая пни, копал , садил, окучивал дружные всходы картофеля, кукурузы. Теперь стоял, как преступник, не в силах совладать с собой, только и вымолвил: - Видать не зря тебя бог обидел.- Она, распоряжаясь, показывая, как вести колючую проволоку, чтоб отгородиться от соседей, прокричала в его сторону: - Посмотрим, как тебя накажет, не бог, а власть.-
  -Если люди у власти везде такие, как ты, то грош цена такой власти.-
  - Слышали, он власть злословит,- обратилась она к работникам, сооружавшим заграждение из колючей проволоки.
  - Не понял, вы, о чем это?-  смотрел на нее в упор работник, которому только недавно приходилось уничтожать такие заграждения немецких солдат. Казалось, сейчас разразится скандал, но «бородавочник», так ее прозвали на селе, поспешно ретировалась. Василий смачно сплюнул в ее сторону, ушел в дом.
 Начала созревать шелковица, она была привитой собственными руками Василия, ягода получилась сочной, сладкой, ароматной,  равнялась по величине ягоде винограда « Дамский пальчик»,  на одном дереве родились черные ягоды, на другом белые. Ведь для детей трудился. Дочка Валентины Ивановны, лакомясь каждодневно ее ягодами, ехидно насмехалась над детьми Василия,  смотревшими с завистью сквозь колючую изгородь. Феня ругала их за это, но они на то и дети, что не могли смириться, видя, как она насыщается  ягодами с их шелковицы. Ведь с пеленок они привыкли считать ее своей ягодой. Особенно тяжело переживала потерю Юлька. У нее сердце обливалось кровью, когда эта не то цыганка, не то чеченка  с наглыми на выкате глазам, попирает ее собственность, смеясь над нею. И вот, однажды, когда никого из домашних не было дома, она набрала в подол камней и с яростью не свойственной ей, забросала ими нахалку. Разбила ее крупный, как у орла нос, голову, убежала на Днестр.
  Когда вернулась с Днестра домой,  веселая, радостная, то во дворе застала «Бородавочника» с дочкой, у которой нос разбух так, что занимал, чуть ли не все лицо, голова вся в бинтах. Назревал настоящий скандал, тут же находился приглашенный председатель сельского совета. Но, как они не старались обвинить Юльку в несчастьях Танюшки, такое красивое русское имя носило лицо кавказкой национальности , но так и не смогли доказать ее вину. Подружки Юльки все в один голос заявили, что Юлька купалась с ними в Днестре, и они не видели, чтоб она отлучалась хотя бы на секунду. Делать было нечего, пришлось «Бородавочнику» ретироваться, против алиби не попляшешь. Но она , затаив зло, стала преследовать девочку по пятам, горя азартом мести. И вскоре ей выпало такое счастье. Юлька несла большую охапку травы, поднимаясь к своему подворью по узкой, пыльной тропке, бежать некуда было, когда ей преградила дорогу «Бородавочник», угрожая серпом:- Попалась, паскуда, я тебе сейчас покажу, где раки зимуют! – И только замахнулась серпом на девочку, как та, бросив ей под ноги траву,  увернулась с ловкостью ласки, захватила в пригоршни  пыли и швырнула в глаза разъяренному «Бородавочнику». Она не могла ей простить также слез отца, когда, спрятавшись в тот страшный для них день, видела, как он плакал, сжимая беспомощно кулаки, бился головой о стену. Валентина Ивановна завыла, как белуга, а Юлька, словно на парусах летела, убегая от места распри над ненавистной активисткой. Никто на ее счастье не видел этой дикой сцены. Казалось, все обошлось. Но чувство тревоги не покидало девочку, она сердцем чувствовала, что «Бородавочник» затевает нечто страшное, скажем, невообразимое в нормальном обществе, но, чтоб такое? Даже подумать не могла.
  Спустя, денька два,  к Василию явился представитель власти, по – хозяйски осмотрел оставшуюся часть приусадебного участка. Оставшаяся небольшая грядка : картофеля, лука, чеснока, моркови, огурчиков, помидорчиков, укропа, петрушки радовала глаз своей ухоженностью, изумрудной сочной зеленью. Носившиеся в воздухе запахи  приятно щекотали в носу.
  Активист, напустив важность на себя, спросил, глядя Василию в глаза:- Вы хозяин?-
  - Да, я, а что , что то не так?-
  - Да, не так, иначе бы меня здесь не было.
  - Да в чем дело, мил человек?
  - Вопросы буду задавать я. Кто дал вам право распоряжаться государственной собственностью?
  - Какой, такой собственностью?- не понял Василий.
  -Вы что не понимаете, что земля государственная собственность?
  -Понимаю, но я тоже являюсь гражданином этого государства, и за эту землю воевал против фашистов.  И мне по закону положено владеть пятнадцатью сотками, я больше себе не присовокупил. Мне это отмерили и велели пользоваться. Остальное отняли уже засаженное и отдали коммунисту- активисту, которая не трудилась на этой земле, да кстати, смею напомнить, что у нее на пять соток больше положенной нормы.
  - Разговорчики! –прикрикнул активист. – Вы самовольно захватили колхозную землю, а это уже подсудно.-
  Василий бледнее полотна, сжав губы ниточкой, не в силах унять трясущиеся руки, почти шепотом обратился к активисту:- Да, как вы смеете говорить со мной в таком тоне, как с нашкодившим, мальчишкой. Я участник войны, отец пятерых несовершенно летний детей, в конце концов, я рабочий человек.-
  - Я знаю одно, вы нарушитель закона и подлежите суду.- 
  -Суду подлежу? Это ты решил?- перешел он на, ты. –А, где ты был, когда я Берлин брал, рискуя жизнью, чтоб ты мог жить, а теперь должен терпеть произвол от таких, как ты? -
  - Говорите, да не заговаривайтесь,- и показал на детей, грязных, бледных, полуголодных, плохо одетых, жавшихся к Василию,  повысил голос : - Кто дал вам право, эксплуатировать собственных детей. Вы их детства лишаете, им положено в октябрятских, пионерских лагерях отдыхать, а вы заставляете их работать!- И стал вносить пометки в блокнот, укоризненно качая головой.
В это время, не весть, откуда появилась Феня, отсутствовавшая при начале разговора Василия с незваным гостем. Не долго думая, обхватила руками  троих, своих девочек, подтолкнула к этому «жалостливому» начальничку.
  - На! Забирай! Отдавай в лагерь или куда там еще? Забирай, прыщ ты эдакий! Одень, обуй, прокорми! Забирай! Чего стоишь! – все громче кричала женщина, доведенная до отчаяния, наступая на перетрусившего активиста, не помня себя.
  На шум сбежались соседи, дали знать в сельсовет. Незамедлительно явился председатель сельсовета, упитанный, прилично одетый.
 Юлька невольно сравнила его со своими родителями, и ее детское сердечко облилось кровью от жалости к ним, настолько они были изможденные тяжким трудом, вечным недоеданием. Руки их были настолько грубыми, натруженными, в набрякших, как жгуты, жилах. Ведь, что греха таить, они трудились от зари до зари и все равно жили впроголодь, не могли свести концы с концами.
  Председатель сельсовета по непонятной причине поморщился, глядя на семейство Василия и Фени, и строго обратился к осмелевшему активисту: - Товарищ Волошин, вас для чего сюда направили, устраивать дебош или навести порядок?-
  Тот красный, как помидор, с достоинством нечто внес в свой пухлый блокнот, видимо, пытаясь овладеть собой, не отвечая на поставленный перед ним вопрос, поспешил уйти со двора. За ним последовал и председатель сельсовета, назидательно пригрозив Василию пальцем. Хозяева ушли в дом, а дети разбежались кто куда, переживая эту неприятную сцену не меньше своих родителей.
  На следующий день, перед обедом в подворье уже знакомых вам горемык въехала двуколка с плугом. Они хмуро встретили- ездового этой злополучной двуколки:- Ну? Что уже на этот раз?- только и успели подумать.
  Ездовой в грязной рабочей робе, выговорил: - Василий, я человек подневольный, меня послали перепахать твой огород.-
  -Как перепахать? – не понял тот.
  - Как ты не понял? Меня послали перепахать твой огород. А товарищ уполномоченный ознакомит тебя с бумагой,- показал он на молоденького вихрастого паренька.
  -Да, гражданин, все решено и обжалованию не подлежит. Ознакомьтесь с решением парт ячейки, а вот и их подписи. Я только послан проследить за исполнением принятого ими решения ,- заикаясь, отпарировал паренек.
 Лицо Василия стало серым, а Феня упала без чувств.
  Юльку всю жизнь преследовало бледнее полотна лицо матери, посеревшее отца, его сжатые до боли кулаки, его беспомощность перед произволом, бессилие остановить совершаемое святотатство над, ни в, чем неповинной землей. Прошло много лет, с тех пор много воды утекло, а варварское злодейство, совершенное по произволу властей, стоит перед глазами уже не молодой женщины, Юлии Васильевны. Так и не смогла она забыть хруста молодого сочного картофеля, моркови, кукурузы, лука, чеснока, запаха варварски уничтоженного огородного урожая. Уже, будучи пожилой, не смогла забыть тех терпких запахов увядших растений из огородных грядок. Слезы невольно наворачивались на глаза, при воспоминании о родителях, так тяжело перенесших надругательство над своим трудом.

Глава 13

 Но, вернемся в то уже далекое время, время не стояло на месте, Юлька все это время успешно училась в школе, закончила семь классов с отличными показателями, что давало возможность поступить вне конкурса в любое средне специальное заведение. По непонятной причине ей не хотелось поступать ни в одно из них, и она решила поступить в восьмой класс средней школы, которая отстояла от села в десяти километрах. Всю осень пришлось дважды в день проходить по десять километров пешком до школы и обратно до дома родителей, т.к. в школьном общежитии шли ремонтные работы и жить сельским детям негде было до окончания ремонта.. Страшно вспомнить, что пришлось претерпевать слабенькой, худенькой девчушке: и холод, и дожди, непролазную грязь грунтовой дороги, но радость того, что все это скоро уйдет в прошлое с окончанием ремонта общежития, где ей обещано место, успокаивала ее.
   Не описать той радости, когда, наконец, ей предоставили долгожданное место в общежитии. Она не могла вместить в себе радости одного понимания того, что она имеет отдельную кровать, с матрацем, чистой простыней, одеялом с пододеяльником, ведь дома этого не было, приходилось спать на лежанке бок о бок со своими домочадцами, укрываться общим домотканым рядном, а тут такая , можно сказать, роскошь. Но ее радость длилась до первых настоящих холодов. Как ей пришлось пожалеть о горячей лежанке. Ей приходилось так мерзнуть, что порою нельзя было уснуть до утра. Худенькое тельце скручивалось калачиком, сжималось пружиной от холода под тонким одеялом, казалось, зуб на зуб не попадает, от проникавшего холода в мозг костей. Печное отопление не могло дать столько тепла, чтоб одной печью отопить две смежных больших комнаты. Ведь в каждой комнате стояло по восемь кроватей, а печь топилась с горем по полам. Температура воздуха в комнатах бывало, стояла ниже нуля по Цельсию, ну, как тут согреться? Юлька теперь по настоящему завидовала девочкам из детского дома, которым завхоз привез теплые одеяла, да вдобавок и пижамы с начесом, о чем даже мечтать, не смела бедная крестьянская девочка. В семье ее родителей еле сводили концы с концами, денег не хватало на самое необходимое, даже мыло считалось роскошью. Съестных припасов тоже было в обрез, питались меньше, чем скудно, но когда вся семья вместе ела с одной лохани, то хотя бы не голодали. В данной же ситуации, когда Юльке надо было выделять паек на неделю, то доходило до абсурда. Ведь перед тем, как отдать ее в среднюю школу, родители прямо заявили, что ей придется затянуть ремень потуже, на что девочка сразу согласилась, но даже представить себе не могла, насколько туго его придется затягивать. Из семейного бюджета ей выделили шестьдесят копеек на две булки хлеба на неделю, из домашних запасов выдавалось три литра ряженки и пол литровая баночка кислого творога. Это богатство предстояло делить так, чтобы хватило на неделю, позавтракать, пообедать и поужинать. Получалось по краюшке хлеба, по стакану ряженки и по щепотке творога. Постоянно голодная девочка уже по черному, завидовала больше чем упитанным детдомовским сироткам, которые питались так, как ей даже во сне не снилось. Их государство кормило по тем временам даже очень обильно, и, когда они садились за стол, Юлька покидала комнату т.к. при виде деликатесов, которыми они питались, чуть не падала в голодные обмороки. Ну, а они что, как говорится, сытый голодному не верит, даже не замечали ее бедственного положения, ведь она утром проглатывала, почти не жуя краюшку черного хлеба, посыпанную кислым творогом, запивала стаканом холодной ряженки, от чего еще больше хотелось, есть, а на обед и ужин было тоже самое. Но, как она не ухитрялась, на все дни недели продуктов не хватало, и последний день, а то и целых два приходилось голодать, не имея ни крошки во рту, да еще делать вид, что есть ей вовсе не хочется. Девочка и так была истощенной, а тут и вовсе исхудала: личико заострилось, побледнело, под глазами углубились тени, глаза горели голодным лихорадочным огнем, как ей только удавалось вести себя с достоинством, да еще успевать по всем предметам на, отлично? Ей одной легко давались задачки по физике, алгебре, геометрии, и все сытые девочки ждали, когда голодная замухрышка решит и даст им списать. Бывало, что от голода кружилась голова, темнело в глазах, дрожало все тело, что она не в силах была справиться с задачками, ложилась в постель, чтоб сберечь силы, а, когда засыпала, то «голос» знакомый ей одной, шедший из стены подсказывал их решение. Тогда она выползала из, с таким трудом нагретой, постели, уходила в общую комнату, чтоб не разбудить спящих девочек, и там решала, чтоб утром списали те, кто даже не пытался решить хотя бы что то. самостоятельно.
  Имелась у Юльки и задушевная подружка Оля. Эта славная девчушка по меркам общежитских девочек считалась самой некрасивой в комнате, но зато какой она была душевной, как понимала Юльку, видела ее голодные страдания, и как она стоически переносит трудности, никогда не жалуясь, не злясь в душе на свою бедность на других. Была и другая девочка, с которой Юльке часто приходилось сталкиваться, Нинка сектантка, любимой темой разговора которой, являлся ее родной отец,  представлявший, якобы, живую копию нашего Спасителя Иисуса Христа. Она любила рассказывать, как ему поклоняются, и как его обожают, все молящиеся в секте. Так вот, эта Нинка обжиралась деликатесами пообжорливей детдомовских сирот, что конечно отражалось на ее внешности. Она была более чем упитанной, розовощекой толстушкой, за что получила прозвище «Кубышка», но она не обращала, внимания ни на что, и ни на кого, лишь бы ей было хорошо, а там хоть трава не расти. Воспитали ее так, что весь мир принадлежит ей, а она сама является  центром, вокруг которого ему надлежит вращаться. Она осмеливалась внушать девочкам, живущим в комнате, что самые красивые девочки это полные, румяные, с пухлыми щеками, ну куда тут было до такого идеала бледной, со впалыми щеками Юльке, с вечно голодным вопрошающим взглядом. Но, несмотря ни на что, Юлька оставалась ловкой, неимоверно гибкой, сильной в руках и однажды на уроке физкультуры без всякой на то тренировки, повторила за учителем упражнения первого разряда по спортивной гимнастике, что  вызвало неподдельное восхищение в глазах учителя. Он стал ходить за девочкой по пятам, обещая сделать ее гимнасткой мирового масштаба. Но девочка избегала его, отказываясь от тренировок, не объясняя причины своего отказа. Ей было просто невмоготу признаться, что от постоянного недоедания ей необходимо беречь силы. Что греха таить, занятие любым видом спорта требует немалой отдачи сил. А учитель физкультуры не унимался, обратился к директору школы, дабы  с его помощью привлечь девочку на секцию спортивной гимнастики. Юлька, вызванная в директорский кабинет, напомнила ему изможденных голодом детей военного времени. Директор, страстно любивший детей, справедливый, строгий ветеран войны  понял причину отказа ученицы, заниматься тяжким физическим видом спорта, понял и то, что девочка не доедает, чуть ли не голодает, выделил ей из директорского фонда талоны на питание в пришкольную столовую.
  Юлька, не видя в этом ничего зазорного, несколько дней питалась в столовой наравне с другими детьми. Но это не понравилось всюду сующей свой нос Нинке, которая обвинила ее в попрошайничестве, за, что получила всенародно от, Юльки увесистую пощечину. После этого случая Юлька больше в столовую не пошла, продолжая вести полуголодный образ жизни. Но этот ее, неблаговидный поступок поднял ее в глазах окружающих, даже зловредная Нинка, у которой долго горела щека от ее пощечины, стала смотреть на худышку, как она ее называла, другими глазам. Зато Юлька стала замкнутой, недоверчивой, никому не доверяла своих душевных и физических мук, стала уходить в школьную библиотеку, читала запоем, что попадало на глаза. Ее постоянное посещение библиотеки привлекло внимание зав библиотекой Анны Павловны. Эта высокообразованная женщина, автор нескольких сборников стихов прониклась к девочке чуть ли не материнским чувством, стала выдавать ей книги по собственному усмотрению, чем направляла воспитание любознательной девочки в нужное русло. Часто, угощая  старательную ученицу чаем с собственной выпечки пирогом, подолгу беседовала с нею о разных жизненных вещах, удивляясь знанию жизни этой сельской девочки. Юлька тоже была признательна ей, привязалась к ней, как к матери, стала делиться своими впечатлениями, мыслями, под ее влиянием стала различать добро и зло.  Так, например, Анна Павловна обратила внимание на то, что девочка стесняется своей бедности и, категорично заявила, что бедность не порок, что можно быть бедным, но благородным, воспитанным человеком, а можно ни в чем не нуждаться материально, но духовно оставаться убогим. Способная ее ученица по своей юношеской наивности перенесла все понятое на Нинку, и еще больше прониклась к ней недоверием, смешанным с жалостливой брезгливостью. Вспоминая, как Нинка обжирается разными домашними деликатесами, когда сама была не в силах видеть, как ее острые зубы впиваются в зажаренное, до  хрустящей румяной корочки, куриное стегнышко, выходила вон из комнаты, борясь со спазмами желудка, боясь упасть в обморок. Надо говорить все, как есть. Ведь, бывало, что сутки, а то и двое у нее не было росинки во рту, а еще предстояло высидеть шесть уроков, а после отправиться домой за длинный десяток километров, чтоб побыть воскресный день в родительском доме, получить свою крынку ряженки, баночку кислого творога, и снова осилить десяток километров до общежития с ношей на спине. Когда ветер дул в спину, то было легче идти, но когда жгучими порывами ветер обжигал лицо, то приходилось изнемогать не только от холода, но и ноши, страшно давившей на худенькое плечо. Старое пальтишко с плеча старшей сестры, совсем не грело, руки без перчаток просто коченели, без шарфа, холод проникал за шиворот, холодил грудь. Только голова находилась в сравнительном тепле под пуховой кроличьей шапочкой, закрывавшей уши. Однажды в страшную слякоть, моросивший дождь Юлька так замерзла, так устала, что еле волочила ноги, казалось, никогда не добраться до желанной цели, общежития, а тут еще кто то с силой дернул за корзину с продуктами, оскалившись, уставился на девчонку, ожидая ответной реакции. Но изнемогшая под ношей путница, узнав местного хулигана, не ругалась, не возмутилась, только посмотрела ему в глаза так, что ему стало стыдно за свой поступок, что заставило его извиниться, предложить помощь. Как он был приятно удивлен, когда юная девушка приняла его помощь, охотно отдала свою ношу. К ним поспешил работник милиция, в надежде обвинить паренька в грабеже, но девочка встала на его сторону и тем самым в его лице нашла для себя настоящего защитника. А, когда вошла в общежитие в кампании  задиристого хулиганистого молодого человека, да еще в роли носильщика, то вызвала неподдельное восхищение в глазах своих подружек по общежитской комнате. Зато Нинка не замедлила съехидничать:- Что он нашел в тебе, не думала, что хулиганы падки на худобу.-
  - Видимо ему надоела жирная свинина, - парировала Юлька.
  Такие перепалки были не редкостью между девушками, словно кошка между ними пробежала, они не могли терпеть друг дружки.
 Но, как то, Юлька, доведенная голодом до отчаяния, отпросилась с урока в надежде на то, что если чуток отдохнет, то не будет так темнеть в глазах, вошла в общежитие и наткнулась на «Кубышку», нечто укладывавшую в объемные сумки. «Кубышка» как всегда беспечная, сытая, напевая себе под нос, вначале даже не обратила внимания на вошедшую Юльку. Но стоило той прикорнуть головой на подушку, как она обратилась к ней, так приветливо, что Юльке мороз пробежал по коже:- Юлинька, милая моя, хочу тебе дружбу предложить, ну что нам делить, зачем цапаться по любому пустяку? Ведь Господь нам велел любить друг друга, как самую себя.-
 Юлька безразлично пожала плечами: - А разве мы не дружим, ну чуток цапаемся, как ты выразилась, так это в порядке вещей, сама соображала, что, мол «Кубышке» от нее нужно?- Вспомнилось ранее отрочество, когда мальчишки обращали на нее внимание больше чем на других девчонок, только потому, что она на них даже не смотрела, а разные их подношения отдавала той девчонке, что больше всех ей завидовала, и та со временем становилась лучшим ее другом. Может быть, и Нинка, нечто похожее придумала, думала она: - Думает, что я ей завидую, и чтобы, меня приручить, решила быть со мной по доброму. - Незлопамятная, добрая душой, без всякой на то корысти сразу простила заносчивой «Кубышке», видя в ней только девочку, у которой вся корысть прошла.
  Нинка, подойдя вплотную к ней, заглянула своими карими ласковыми глазами прямо ей в глаза, ненавязчиво спросила:- Юля, ты мне друг? – На что Юля утвердительно кивнула, не видя в ее невинном вопросе никакого подвоха.
 Нинка торжествующе заулыбалась и стала казаться очень красивой, ее лоснящиеся щеки приподнялись, карие маслянистые глаза сощурились, а между пухлых розовых губ показались ровные белоснежные зубы.
  Юлька, глядя на нее с восхищением, подумала:- А, все- таки, красивая эта «Кубышка», ну немного полноватая, но это можно исправить, ведь можно похудеть.-
 « Кубышка стала серьезной, свела тонкие бровки к переносице:- Значит друг, говоришь, тогда помоги. Мне срочно нужно доставить домой эти сумки, в них литература, необходимая моему отцу, а мне одной это сделать не по силам,- затем заныла просительно:- Юленька, отпросись с уроков, будь настоящим другом, помоги мне, пойдем со мной ко мне в село. Правда, это не близко, как бы того хотелось, но ведь мы молодые, здоровые резво дойдем.-
  Юлька задумалась, заколебалась, тогда она просто залебезила перед ней:- Юля, не пожалеешь, заверяю тебя, увидишь, где я живу, познакомлю тебя со своим отцом, увидишь, он тебе понравится. Ты словно попадешь во времена двух тысячной давности, узришь живого Иисуса Христа, ведь не каждый этим может похвастаться, согласись.-
   Юная девушка сутки не имевшая ни крошки во рту, как то так случилось, что не могла удержаться, съедала каждый день больше положенной нормы, и не заметила, как съела недельный паек раньше времени, подумала:- А почему бы не пойти, не помочь Нинке, хоть поем вдоволь, они такие зажиточные, не может быть, чтоб не накормили, - представила тарелку с горячими жирными щами, и слюни заполонили рот, почти прокричала:- Нинка, ты меня уговорила, иду, отпрошусь с уроков на завтра и пойдем.-
  Нинка радостно заверещала, бросилась обнимать ее, целовать , и уже через пол часика обе девочки бодро шагали по прихваченному морозом снежку, весело хрустевшему под ногами. Вначале сумки с литературой показались легкими, но чем дальше они удалялись от районного центра, тем ноша становилась тяжелее, врезаясь лямками в плечи. А вскоре небо заволокло снеговыми тучами, стало темнеть, повалил хлопьями снег, подул холодный ветер, слепя снежинками глаза. Юлькино тонкое пальтишко не держало тепла , и ей стало казаться, что она превращается в ледышку, а Нинка все ныла:- Хоть бы не сбиться с дороги. Крепись, подружка, скоро доберемся, обогреемся.-
  Уставшая до одури, голодная девчушка слушала ее увещевания, еле волоча ноги. Ноша тяжелой гирей тянула вниз, хотелось одного, присесть, отдохнуть, страшно клонило в сон, но на ее счастье засветились вдали слабые огни села, придавая сил.
  Нинка подбадривала саму себя:- Крепись, крепись, видишь, вон твой дом, а Юльке прошептала:- Смотри, мы уже почти, что дома, еще чуток и обогреемся.- Многие хатенки крестьян светились окнами, а в остальных ни огонька, видимо, крестьяне уже спали, ведь в селах ложатся спать с наступлением сумерек.
  Наконец, Нинка подошла к довольно большому дому со стеклянной верандой, запорошенной снегом, так, что даже свет не просвечивал через оконные стекла. Зато рядом в окне теплился огонек, наверное, в кухне, т.к. окно было оттаявшим от внутреннего тепла. Нинка по хозяйски толкнула калитку. На стук залаяла собака, а вскоре лохматая псина радостно прыгала вокруг Нинки, косясь и скаля зубы на Юльку. Погладив кудлатую голову пса, Нинка указала на подругу:- Свой! А своих не обижают!- Добропорядочный пес, лизнув девочку в холодную щеку горячим влажным языком, затрусил рядом, сопровождая девочек к крыльцу, радостно поскуливая.
  Юлька так радовалась, что скоро окажется в теплом помещении, что даже ноша стала не такой тяжелой.
   За дверью дома некто ойкнул, возясь с замком, и вскоре в проеме двери появилась полная женщина, укутанная в пуховой платок, радостно обхватила руками Нинку, не обращая внимания на Юльку. Та, потоптавшись на морозе, робко вошла в сени, откуда ее втолкнули мать с дочкой в жарко натопленную горницу с постланным на полу ворсистым ковром и лежанкой по всей ее длине устеленную пушистыми одеялами и стопками  белоснежных подушек. Освещалось помещение керосиновой лампой в розовом абажуре, свисавшей с потолка. Было тепло и уютно, казалось, слишком светло по сравнению с неосвещенной улицей. Гостья даже зажмурилась, но, освоившись, увидела на лежанке, на фоне стопки белых подушек мужчину в длинной холщевой рубахе, из низа которой выглядывали босые стопы ног. Он, казалось, не заметил вошедших в горницу. Во всяком случае, не обращал на них внимания, сидя в молитвенной позе. В прорезь рубахи выглядывала волосатая грудь, глаза устремлены в потолок, руки подняты высоко над головой, действительно напоминал своим внешним видом Иисуса Христа, каким мы его видим изображенным на иконах. Весь его облик, начиная с аскетического лица, с впалыми щеками, с курчавым пухом, переходящим в курчавую бородку, темные дуги бровей, большие сияющие глаза, подчеркнутые темной тенью, да курчавые каштановые волосы, не говоря уже об одежде, делали его настолько схожим с нашим Спасителем, что Юлька опешила, позабыв обо все на свете.
  Нинка довольная произведенным эффектом отца на Юльку, подтолкнула ее к лежанке:- Ну, как? Я же говорила! Видишь, как похож мой папуля на нашего Господа Иисуса Христа! – После чего предложила девушке раздеться, быть, как дома, залезать на лежанку греться, а я мол, отлучусь на некоторое время , и вышла из комнаты.
  Юля робко сняла с ног промерзлые насквозь ботинки и только теперь почувствовала, как страшно озябли ее ноги. Свое старенькое заскорузлое на морозе пальтишко повесила на вешалку, и полезла на лежанку, уселась у противоположной стены по отношению Нинкиного родителя, украдкой стала присматриваться, к мнимому Иисусу. Он, по прежнему, не обращал на нее внимания, точно ее не было рядом. Она, успокоившись, стала воспринимать его, не больше, чем мебель. Ее щеки с мороза горели, руки не хотели отогреваться, а притихший было, голод терзал ее внутренности, клещами вгрызаясь в голодный желудок, и она невольно поглядывала на входную дверь, ожидая, что ее, позовут ужинать. Но время шло, а в комнате, да и во всем доме стояла зловещая тишина, только за окном  мело снегом. Согревшись, девушка чуть было, не уснула, когда скрипнула дверь и в комнату с лоснящимися жиром губами вошла «Кубышка», неся литровую кварту с водой.
 Юлька вздрогнула, сглотнула заполонившую рот слюну, предвкушая сытный ужин, но улыбающаяся полными губами «Кубышка» предложила ей испить холодной водицы, приговаривая:- Попей, Юля, водички, ведь с дороги, наверное, пить хочется.- Изнемогая от чувства голода, потрясенная поведением подруги, девушка трясущимися руками молча взяла из ее рук увесистую кварту с водой и заставила себя отхлебнуть холодной, сводящей скулы воды. Нинка при этом смотрела на нее сияющими глазами, торжествуя, как зверь, одержавший победу над своей жертвой, все приговаривая:- Пей, пей до дна, ведь тебя так мучит жажда.- Несчастная девчушка посмотрела в сторону отца Нинки и увидела, что он улыбается, снисходительной улыбкой, любовно глядя на свою дочь. При виде этого у  нее мороз пробежал по коже, а желудок просто сошел с ума, сердце колотилось так, что впору выскочить из груди, но она продолжала молча пить воду, почти ничего не соображая. Когда на донышке кварты оставалось всего чуток воды, Нинка выхватила ее из рук Юли, и смачно допила остаток. Поставив емкость на подоконник, забралась на лежанку, стала укладываться спать.
  Отец молча сполз с лежанки и, не проронив ни слова, потушил керосиновую лампу, осторожно, точно, боясь разбудить спящих девушек, прикрыл за собой дверь.
  Юльку стошнило, желудок свела страшная судорога, а от Нинки так вкусно, сытно пахло, не давало возможности утихомирить взбунтовавшийся желудок. «Кубышка», же тараторя, как ни в чем не бывало, положила им обеим по подушке, приглашая ее ложиться. Бедная девушка улеглась на теплую мягкую подушку, не в силах сдержать подступивших слез, а в голове стучали металлические молоточки, некто назойливо звонил в колокольчик.  Она почти теряла сознание, и испытала страшное отвращение, когда Нинка обняла ее, прильнув к ее худенькому телу, своим, мягким разопревшим, от жирной пищи, телом. Та же сытая, обласканная родителями сразу уснула,  мирно посапывая. Голодная Юлька еще долго боролась с муками, причиняемыми взбунтовавшимся желудком. Голодать, ей было не привыкать, но то было совсем другое, зная, что пищи негде взять, и она спокойно засыпала, не настраивая себя на ужин, а тут настроила себя на вкусный, сытный ужин, ведь по человеческим законам она его заработала, что не в состоянии была с собой совладать.
  Вскоре темнота в комнате стала не такой непроглядной, стал просматриваться контур окна, за которым завывал ветер, время, от времени ударяя о стекла горстями промерзшего снега. Девушка уснула, сама не заметила, когда, просто отключилась, провалилась в мягкую обволакивавшую темноту. Сколько длился ее сон, не могла сказать, когда проснулась от непонятной тревоги, повисшей в воздухе. Пошарила руками, Нинки не было около, удивляясь, куда она могла подеваться, и, чуть было, не уснула вновь, когда услышала хор голосов. Пели мужчины и женщины, и их пение неслось, казалось, из под земли.- Неужели слуховые галлюцинации на почве голода,- подумала она, но пение так ясно лилось, что она убедилась, что действительно поют живые люди. Выползла из под одеяла. Подползла к краю лежанки и увидела, что ковер, постланный на полу, скатан, а сквозь щели в неплотно пригнанных досках пола пробивается свет. В комнате было холодно, после теплого одеяла. Передернув озябшими плечами, наклонилась ниже и увидела квадратную дверь, поддерживаемую подпорками, ведущую в подполье. Лаз в подполье на фоне неосвещенной комнаты был ясно виден. Она даже струсила немного, не понимая, что люди могут делать ночью в подполье, решила притвориться спящей, не подавать вида, что, что то,   видела. Пролежала на лежанке в неудобной позе  довольно долго, готовая в любую минуту юркнуть под одеяло, если кто ни будь, войдет в комнату. Но все было спокойно, никто не входил, и она на свой страх и риск, сгорая от любопытства, беззвучно спрыгнула на пол, осторожно приблизилась к лазу, заглянула в подполье. Дурманящий запах незнакомых ей пряностей, смешанный  с потом немытых тел, ударил в нос, вползая в ноздри, так, что ее чуть не стошнило. Но в это время  ей удалось увидеть ступени, ведущие в просторное помещение подполья, пол которого был постлан толстым слоем соломы, где стоя на коленях, воздав руки к потолку, неистово молилась разношерстная толпа, состоящая их крестьян разного возраста, в том числе и детей. На всю ширину помещения высилась деревянная сцена, на которой стоя гурьбой, пели юноши и девушки, возводя  в экстазе руки к потолку. Среди них находилась Нинка, старательно восхваляя Бога, в то время, как  школьный хор не посещала, ссылаясь на отсутствие голоса. Там же, на краю сцены, возвышался настоящий трон, на котором восседал  одетый во все белое отец Нинки. Устремив глаза ввысь, он казался отрешенным от всего земного. А тем временем атмосфера в подполье все больше накалялась: многие из, молящихся, неистовствовали, бились головами об пол, рвали на головах волосы, царапали себе лица. Подползая на коленях к мнимому Иисусу Христу, блаженно припадали к его одеждам. Одна изможденная старуха, ни с того ни с сего, вперив безумные глаза в угол,  душераздирающе закричала:- Сгинь, сатана!- Вслед за нею закричали и другие, а старуха рухнула со всего маху на пол, забилась в страшных конвульсиях, изрыгая страшные  ругательства, что Юльку напугало до полусмерти, она с детских лет боялась таких припадков, увиденных во время войны. Но в это время к несчастной старушке подполз на коленях плешивый старец, дрожащими сухими руками прижал ее дергающееся тело к полу,  гнусаво выкрикнул : -Изыди, сатана!- От чего лже- Иисус Христос заплакал, сотрясаясь всем телом. В унисон ему завыли все молящиеся, трясясь телами, только хористы продолжали монотонно славить Бога. После чего вся паства в неистовстве припадала к одеждам своего маленького бога, умоляя простить грехи, принять в свое лоно.
 Он умильно улыбаясь, охотно всех прощал, отпуская грехи, а слезы светлыми горошинами катились по его более чем аскетическим щекам.
 Хористы замолчали, кланяясь мнимому Иисусу Христу, покидали сцену, накал страстей молящихся начал затихать. Они собирались покинуть помещение, старик, что изгнал сатану из бьющейся в конвульсиях старухи, первым поднял ногу на ступень лестницы , ведущей в подполье, вглядываясь слезящимися глазами именно туда, где стояла Юлька, что заставило ее обмереть от страха быть обнаруженной, молниеносно отступить в темноту, поспешно забраться на лежанку, юркнуть под одеяло, притвориться спящей. Уже лежа под одеялом с открытыми глазами, она пыталась подсчитать количество членов секты по теням, которые то погружали комнату в темноту, то делали светлей по мере того, как выходили из подполья, но сбилась со счету. Лампы не зажигали, молча уходили в темноте. Последними поднялись из подполья Нинка с своим отцом.
  Юльку удивил его бодрый баритон, и это после того, как он только что изводил себя искренне неподдельными рыданиями.
  «Кубышка» о чем то его просила, все повторяя:- Папуль! А, папуль! Тебе ж ведь ничего не стоит, помоги, прошу тебя.-
  - Мало того тебе, что ты ее голодом моришь, ты еще и об этом просишь. На мой взгляд, она чудная девчонка, было бы неплохо, чтобы ты с нее пример брала, перестала бы обжорством заниматься, вон, сколько сала нарастила.- При последних его словах Нинка взвизгнула, захихикала, по видимому, отец ущипнул ее за интимное место, после чего снова заныла:- Папа, сбей с нее спесь, умали ее выдержку, унизь ее достоинство, ну, папуля, хоть чуток.-
  _ Ладно, перестань, канючить, ты же знаешь, что я этого не люблю, так и быть, сделаю, но учти, если она не виновата в твоих неудачах, тебе же хуже будет.-
  Нинка звонко чмокнула отца в щеку и забралась на лежанку, довольная обещанием отца.
  Юлька, притворяясь спящей, старалась дышать ровно. Нинка вползла под одеяло и тут же отключилась. Юлька подумала немного о, их разговоре с отцом и тоже уснула. Юность брала свое.
 Проснулась от яркого света лампы. Нинки рядом не было. Нарушая тишину , потрескивали горящие в печке дрова. Было остывшая лежанка, заметно нагрелась. Из соседней комнаты доносился приглушенный говор, стук топора, еще какие то непонятные шорохи, но понять, что там происходит было невозможно.
  Юлька, улыбаясь, только успела подумать, что ей сейчас принесут пить, как и в правду скрипнула дверь, и в комнату с квартой полной ледяной воды вошла «Кубышка», защебетала:- Юля! Юлинька! Пора вставать, нам пора в обратный путь.-
Юля, притворяясь, что только что проснулась, протирала глаза, весело глядя на кварту с водой, сказала:- Ты точно читаешь мои мысли, страшно хочется пить.-
 Ее мучительница немного смутилась, но потом, весело глядя на нее своими выпуклыми, рачьими глазами, протянула посудину с водой:- Конечно, попей, подружка, путь предстоит нелегкий, вода тебе сил прибавит.-
 Юлька весело рассмеялась, взяла кварту, наполненную водой, поднесла своими тонкими трясущимися руками ко рту, жадно принялась пить.
  Нинка, разинув рот, удивленно смотрела на нее, пока та не опорожнила посуду, со страхом в голосе спросила:- Как? Неужели ты всю воду выпила? А как же я?- ошарашено заглядывая в пустую кружку, по неизвестной причине страшно озабоченная.
  Юля недоуменно взглянула на нее, озорно смеясь, поинтересовалась: - Что ты так сокрушаешься, разве у вас и вода на особом счету? Иди, напейся там, откуда мне принесла, необязательно за мной допивать. Спасибо. Вода у вас просто замечательная, холодная, чистая, вкусная, - доводила она , не весть чем обеспокоенную Нинку, которая не могла скрыть ужаса. Ее лицо некрасиво перекосилось, она пыталась выцедить из кварты, хотя бы несколько капель.
 Юля перестала обращать на нее внимание, поспешно оделась, легко спрыгнула с лежанки на пол и почувствовала, что под досками пола пустое пространство. Спустя минуту обе девочки уже были в сенях, где их ждали две объемные корзины со снедью для Нинки. На  деревянных полка, занимавших добрую половину коридора, стояли кули с кругами колбас, с окороками, корзины полные яиц, разных овощей, фруктов. При виде такого изобилия продуктов у Юльки свело желудок, в глазах потемнело, но благодаря тому, что желудок был полон воды выпитой накануне, ей удалось справиться с собой. Она взяла одну из корзин и поспешила во двор. Яркая белизна , выпавшего за ночь снега, заставила ее невольно зажмуриться. Кроны деревьев, кусты сирени, роз искрились под пелериной девственного снега. Земля под мягким снежным ковром выглядела праздничной, нарядной, приглушала звуки сельского утра. Было тихо, легкий мороз сковал ковром лежащий снег, который возмущенно поскрипывал, когда по нему ступали. Морозный воздух заполнил легкие бодрящим бальзамом. Наметенные за ночь снежные сугробы сверкали разноцветными искорками. Девушка была счастлива, словно очутившись в сказочном царстве, бодро зашагала со двора, отмахиваясь от назойливой псины, пытавшейся засунуть свой нос в корзину, откуда так вкусно пахло.
 Нинка еще прощалась с матерью, а Юлька уже шла по проулку, ведущему к центральной меж проселочной трассе.
 Село заваленное снегом просыпалось: скрипя дверями, калитками, мычанием скотины, криком неугомонных петухов, лаем собак. На встречу девушке шла с полными ведрами воды баба, укутанная в пуховой платок по самые брови. Юлька посторонилась, уступая ей дорогу, но она остановилась, расплескивая воду, глядя девушке в глаза , поинтересовалась:- Чья будешь, славная дивчынко?- Но, увидев Нинку, спешащую по следам девушки, поняла, что она с нею. И, больше ни о чем, не спрашивая, побрела дальше, вихляясь, со стороны в сторону, не в силах справиться с коромыслом, расплескивая воду.
  Юлька не понимала, что с нею произошло, удивляясь легкости своего тела. Ей, казалось, что ей по силам подняться в воздух и полететь над заснеженной землей, чего нельзя было сказать о ее спутнице. Она, только выйдя за калитку, споткнулась на ровном месте, и со всего маху грохнулась на землю, ушибла обе коленки. Теперь же чертыхаясь, на чем свет стоит, плелась вслед своей подружке, завидуя ее жизнерадостности и энергичности.
  Чем дальше девчонки удалялись от села, где остались родные Нинки, тем больше она уставала, покрываясь потом, тяжело дыша, еле волоча ноги.
Юльке, то и дело, приходилось возвращаться назад, помогать ей, нести ее корзину. Нельзя сказать, что бы произошло дальше, если бы на их счастье, примерно на полпути дороги, их не настигла легковая машина.
  Молодой мужчина, сидевший за рулем машины, высунувшись через опущенное стекло дверцы, дружелюбно улыбаясь, предложил:- красавицы, садитесь в машину, подвезу! Вижу, устали! –
  Юлька не стала себя упрашивать, ловко забралась в машину, уселась на заднее сиденье, поблагодарила хозяина машины.
 Нинку же пришлось ждать. Она все пыхтела, обливаясь потом под тяжестью корзины.
  Водитель сдал назад и гостеприимно распахнул перед нею дверь:- Садись, детка, меньше есть надо, видишь, как твоя младшая сестренка бодро, в одно мгновение забралась в машину.-
 Нинка зло глянула в сторону Юльки, но промолчала, стараясь отдышаться. Водитель, перевалившись своим больше чем упитанным телом через девушку, закрыл дверцу и рванул резко с места. В салоне машины было тепло, приятно пахло, видимо мужчина пользовался дорогими духами. Юлька, чуть было, не уснула, согревшись, успокоившись, но вдруг услышала уж слишком интимное хихиканье Нинки. Оказалось, что водитель разошелся во всю, почувствовав вседозволенность, все чаще и чаще опуская руку на Нинкино пухлое колено, а та, раскрасневшись, хихикала. Возмущенная Юлька кашлянула, зло посмотрела на повернувшегося в ее сторону водителя. Он же, встретившись с ее злым взглядом, ехидно улыбнулся, немного притих. Но разошедшаяся «Кубышка» его сама настраивала на пошлости, бесстыдно строя глазки, неестественно оттопыривая  пухлые губки.
 Юлька, сгорая со стыда за свою соученицу, невольно стала разглядывать мужчину согласившегося их подвести, сделала вывод, что ему не меньше тридцати пяти лет. Его крупную, шаровидную голову, покоившуюся на толстой жирной шее, украшали  каштановые, почти рыжие  мелкие  кудряшки. Довольно крупное, круглое, лицо было сплошь красным.  Для его крупного лица, припухшие карие глазки, поблескивавшие круглыми пуговицами, казались, слишком маленькими, но озорно смотрели из под, коротких, светлых бровок. Прямой широкий нос с раздутыми крыльями свободно втягивал воздух, а бесстыдно влажные губы, он постоянно облизывал розовым языком. По тому, как они смотрели друг на дружку, как улыбались, как соприкасались руками, было ясно, что они оба не прочь завести роман.
 Юльке стало стыдно и больно за Нинку, ведь мужчина им в отцы годится. Ну, что с того, что Нинка рослая, пухлая, но ей еще только пятнадцать, как и Юльке. А он то хорош гусь, нагло лапал ее шикарное тело пухлой, потной в рыжих волосах рукой, в то время, когда другой умело крутил баранку. Прошло немного времени, показавшегося Юльке вечностью, и машина остановилась у школьного общежития, она взяла свою ношу и вышла из машины, Нинка осталась с водителем в машине.
  -Пусть делает, что хочет, это ее личное дело, - подумала Юлька уже сидя в классе за партой. Но чувство стыда не покидало ее от одной мысли, что она стала невольной свидетельницей чего то грязного, что было не присуще ее характеру. Было такое чувство, что ее раздели до гола против ее воли. Вернувшись с занятий, она застала Нинку за столом, уминавшей за обе щеки румяно поджаренную курятину с капустным пирогом. На столе лежали вареные яйца, лоснящийся жиром круг свиной домашней колбасы. При виде такого изобилия пищи желудок Юли против ее воли свело судорогой, на глазах выступили слезы, она отвернулась, стараясь справиться с голодом, и тут встретилась с глазами своей доброй, ласковой подружки Оли, лежавшей с высокой температурой в постели, бросилась к ней , обняла, поцеловала в горячий лоб.
  Оля отстраняясь, просила отойти от нее, т.к. считала себя гриппозной больной, да еще чувствовала себя виноватой, что не сможет составить Юльке компанию в путешествии домой. Была суббота, а девочки по субботам уходили домой. Оле продукты передали.
  Юлька мало соображала, почти не понимая подругу, смотрела на нее голодными горящими глазами. Хотя Оля считалась в общежитии самой некрасивой девочкой, но ее доброта, сердечность, готовность помочь, поддержать в трудную минуту, привязывали к ней людей. Так случилось и в данную минуту, она сразу поняла состояние Юльки, участливо спросила:- Юля, сколько дней ты обходишься без пищи?-
  Юля не стала от нее скрывать, зная, что она не посмеется над ней, как бы это сделала «Кубышка», просто ответила, не жалуясь, не рисуясь, а, видя, что ей по настоящему сочувствуют:- Только третьи сутки.-
  Оля поморщилась, точно ее больно ударили кнутом, достала бутылку молока, налила в чашку, предложила выпить с черствым хлебом, что Юлю страшно сконфузило, напугало, что ее посчитают попрошайкой, замахала руками, отказываясь от угощения. Оля добрая, дружелюбная, помня ее конфуз со школьной столовой, попросила выпить молоко с хлебом за ее здоровье.
  -Ну, разве что ради твоего, выздоровления, - ответила девушка, беря чашку с молоком с ее рук,  стала, есть хлеб, запивая молоком, стараясь делать это степенно. Но это плохо у нее получалось. Когда же все съела, то еще больше есть захотелось, было, такое чувство, что некто безжалостный поедает ее желудок, вгрызаясь в него зубами. А тут еще Оля достала из тумбочки бумажный сверток, пропитанный жиром, и протянула ей. Там оказался увесистый кусок кровяной колбасы  и краюха белого свежее испеченного хлеба. У Юльки закружилась голова:- Откуда все это?- Вспыхнула девушка.
  - Это твоя соседка по парте, Нюся тебе передала, но я тебе, сейчас есть это, не советую, а то ненароком, получишь заворот кишок.-
 В это время Нинка с полным ртом, перегнувшись через соседнюю кровать, урвала кусок лоснящейся жиром колбасы, и, смеясь, запихнула себе в рот. Жир потек по подбородку, кистям рук. Возмущенная Оля запустила в нахалку книгой, не в силах выразить словами своего негодования. А Нинка,  поглощая колбасу,  нарочно надрывно хохотала.
 Юльке стало плохо, тошнота подошла к горлу, и ее вырвало.
   - Ну, видишь, что ты натворила, обжора, ты эдакая! – возмущалась Оля.
   - Господи, раскричалась, было бы  за что, а то ведь всего за кусочек колбаски. Ну, не удержалась, ведь колбаска так аппетитно пахла. Ну, девочки, что вы, в самом то деле, простите, ведь вы не жадины. -
   Возмущенные девчонки только и ахнули, глядите, мол, она еще извиняется.- Но говорить не с кем было, с Нинки словно с гуся вода. Юля отвернулась, чтоб не влепить ей пощечины, принялась собирать учебники в портфель, посуду в корзину. Ей предстояло преодолеть добрых десять верст к родительскому дому. Когда она покинула общежитие, то на землю уже опустились сумерки. Было морозно, ветрено и ей здорово досталось в этот вечер. Родители уже спали, экономя керосин, они ложились спать с наступлением сумерек.
  Уставшая, голодная, почти закоченевшая Юлька рассчитывала, что хоть дома удастся ,наконец, поесть, но мать велела раздеваться, ложиться в постель, ссылаясь на то, что, мол, они не настолько богаты, чтоб жечь керосин по пустякам.
  Девочка покорно разделась в темноте и улеглась на теплую лежанку рядом с спящей сестрой, а горячая жирная кровяная колбаска плыла перед ее затуманенными слезами глазами, даже ощущался ее ароматный запах, так и уснула не солоно хлебавши.

 Глава14
 
   Родители Юльки, если по воскресным дням не отправлялись в церковь, то подольше валялись в постели, делая  себе маленький праздник, поэтому, когда Юлька проснулась, то мама только принялась растапливать печку, чтобы сварить мамалыгу.
   Но все заканчивается, так и голодные муки Юльки пришли к концу. На, столе лежала : желтая, как яичный желтой, дымящаяся мамалыга, сковорода со шкварчащим салом, творог, соленые огурчики, топленое молоко. Юлька, обжигаясь, ест, но что такое? Съела чуток и больше кусок в горло не лезет. В желудке стало жарко, клонит в сон, а тут уроки надо выучить, и в обратную дорогу собираться. Сонное состояние скоро проходит и девочка справляется с уроками, а тут и обед: горячие наваристые щи, хоть и постные, но ароматные, вкусные. После обеда Юлька получает свой пай продуктов на неделю и отправляется в общежитие, прощаясь с родными до следующей субботы. Никто ее не спросит:- Хватает тебе, дочка, пищи на неделю?- а ей так бы этого хотелось. Так проходит неделя за, неделей и девочка становится нечувствительной к постоянному недоеданию. Организм приспосабливается, чувствует себя комфортно, не требуя излишеств. Ее мысли проясняются, учиться становится все легче, все чаще во сне слышится голос, не видимого друга. Благодаря голосу, она знает наперед темы сочинений, предсказанные номера экзаменационных билетов, и это ее пугает. Она решается рассказать об этом своей классной руководительнице. Та всегда спокойная, уравновешенная, неизвестно почему нервничает, услышав рассказ Юльки,  старается убедить ее, что она во сне слышит свой собственный голос, рекомендует никому больше об этом не рассказывать. Девочка с нею соглашается, знает, что это не так, но больше ни с кем не делится тем, что с нею происходит. Так в постоянных хлопотах стычках с «Кубышкой» , походами в субботние дни домой проходит четверть за четвертью и учебный год подошел к концу, наступила сдача государственных экзаменов, а потом долгожданные каникулы, самые длинные в году. Юлька радуется, что хоть некоторое время избавится от зловредной « Кубышки»
   Дома тоже не мед лижут, работать надо день и ночь, чтоб хоть немного свести концы с концами. Юля не была ленивой, помогала родителям заготавливать сено на зиму для скотины, дрова для отопления, работала на приусадебном участке, но времени было больше чем достаточно. И в свободное от работы время часто проводила на Днестре, в лесу, собирая грибы, ягоды, помогала отцу собирать семена для насаждения лесных посадок, лечебные травы. Лес начинался от околицы села  и уходил, казалось в бесконечность, по холмистым склонам вдоль берега реки. Всегда приветливый, добрый лес в непогоду становился страшным, во время грозы бурные ручьи дождевых вод несли огромные валуны, угрожая жизни, под порывами ветра валились старые, больные деревья, что тоже было небезопасно. Но Юлька любила его всем сердцем и считала живым существом, в то же время, относясь к нему с непонятным боязливым трепетом. Бывало, заберется в непроходимые дебри, а потом боится возвращаться, начинает казаться, что некто невидимый, хитрый, коварный следит за каждым ее шагом из- за каждого куста, из крон лесных великанов. То где- то щелкнет веткой, то заскрипит словно  зубами, а то прошмыгнет загадочная тень, то раздастся шорох, треск, а то и душераздирающий крик. Тогда душа девушки уходит в пятки, она несется в паническом страхе, и исцарапанная, в ссадинах, синяках бывает несказанно счастливой, когда увидит белые барашки на глади вод Днестра. Здесь на солнечном берегу страх улетучивается, все становится понятным и она сама над собой подтрунивает, затаив страх в глубоком сознании, не кричать же о своей трусости, засмеют.
  В самой глуши леса высился холм, сверкая белой, лысой макушкой, на вершине которой стоял почерневший от времени крест, уходящий в синеву небес, вызывая в душе юной особы противоречивые чувства. Ее туда тянула неведомая сила, вызывая в душе тревогу, непонятную дрожь в теле.
  Бабушка, когда то, в раннем детстве девчушки , рассказывала ей, что только люди с чистой совестью могут забраться на вершину этого холма. И там, в обнимку сдревним крестом общаться с Богом. Там им т. е., людям с чистой совестью, являются видения, недоступные людям  порочным, злым, жадным. Что, именно там, боги наделяют талантом, одаривают счастьем, но самое главное дарят любовный дар, равный божественному. По - видимому, это и вызывало в душе девушки неадекватные чувства, заставляло задаваться вопросом:
    - А так ли чиста моя совесть?- Но желание испытать свои силы и, все - таки, взобраться на вершину таинственного холма, самолично погладить шершавую почерневшую от времени поверхность многострадального креста, попросить у Всевышнего счастья, особенно дара любви, а заодно и узнать – чиста  у нее совесть или нет? Не давало покоя.
     Юная девчушка не могла знать, что такое любовь, но врожденный инстинкт подсказывал ей, что, это чувство самое важное и прекрасное в жизни каждого человека. Одно только слово «Любовь» вызывало бурю в ее неопытной душе, возмущало глубины ее девичьего существа, и она пыталась проникнуть в его тайну, его суть, тем более, что по ее понятиям настоящей любви между людьми она не видела, не почувствовала тех волн, которые бы обожгли ее огнем, исходящим от людей , мнящих себя влюбленными. Поэтому слово «Любовь», таящееся в тумане божественной тайны, заставляло ее сердечко сладостно таять в груди.
     В детстве  все та бабушка поведала ей еще одну тайну по поводу величественного Креста, венчавшего лысую вершину холма, а именно, что он открывает свои тайны только в те дни, когда солнце утром рано пляшет над горизонтом. И только в тот день, надо помолиться Богу, отречься от всего земного, надеть на свое тело чистое белье, платье и только тогда отправляться к этому святому месту. Долго пришлось ей ждать, когда же солнышко, наконец, запляшет, многими утрами она всматривалась в восходящее светило, кланяясь ему, знаменовала себя крестным знамением, веря, что оно запляшет. И о, Боже, ее терпение было вознаграждено. Воскресным утром, она увидела, как солнце пляшет над горизонтом, и дала себе зарок, чего бы ей это не стоило, совершить восхождение на вершину холма и, если будет угодно Богу, пообщаться с ним один на один.
      Долго пришлось ей в тот день блуждать по мрачному лесу, преодолевать скалистые перевалы, глубокие обрывистые овраги, изранить в кровь ноги, изодрать до лохмотьев платье. Одно дело смотреть на лысый холм издали, а совсем другое, совершить к этому загадочному месту пешую прогулку в одиночку, без посторонней помощи. Когда смотришь, издали, то, кажется, стоит, рукой подать и будешь там, но вовсе не так на практике. Это оказалось даже труднее, чем она предполагала. Но после долгих мытарств, как ей стало, казаться, враждебному по отношению к ней лесу, наконец, вышла на солнечный простор, и оказалась над, глубокой расщелиной, из глубины которой доносилось монотонное журчание ручья. Она заглянула в пропасть и увидела, как на ладони, узкую ленту небольшой речушки, грохочущую водопадами, сверкавшую мирными заводями, несшую свои воды на широкую живописную равнину, где высилось величественное здание старинного мужского монастыря, как Юльке было известно от той же бабушки. Монастырь, освещенный полуденным солнцем, казался просто, игрушечным, начисто лишенным жизни. Не было видно ни одного живого существа, стояла звенящая тишина, разве нарушаемая журчанием речушки, гулом ее водопадов, поэтому, когда раздался гулкий стон колокола, Юлька вздрогнула всем телом, кинулась к кронам деревьев, пытаясь унять прыгавшее в груди сердечко. А колокол набирал силу и его мелодичные торжественные звуки, несшиеся от холма к холму, смешиваясь с собственным эхом,  создавали неслыханную гамму музыкальных звуков, слившихся в оркестровую музыку, заполонившую собой не только долину, но и все лесистые холмы и ущелья. Под действием этой чарующей всеобъемлющей музыки девушка успокоилась, поспешила на простор с необычным ландшафтом: сколько мог охватить глаз, простиралось белое сланцевое царство, дно бывшего моря. Юлька с восторгом представила бушующее над ним море с криками носящихся белокрылых чаек. Глубинные просторы  вод с косяками рыб, с лесами водорослей, а белоснежные осыпи на противоположной стороне ущелья ей казались живыми кораллами, где шныряют сказочной красоты рыбки, морские звезды, крабы. Она даже обоняла морские запахи, приносимые буйным ветром, вздымавшим морские волны, слышала шум этих волн. А, придя в себя, на противоположном склоне увидела узкую тропу, петлявшую среди деревьев, и огорчилась, что не пришла к ней, по берегу Днестра. Но всмотрелась в нее и поняла, что не нашла бы ее, если бы не увидела отсюда, с головокружительной высоты, стала думать, как перебраться через ущелье, а уже по ней дойти до лысого холма, над которым высилось тело древнего Креста, лоснясь смолистой чернотой. Он стоял, казалось рядом, но она понимала, сколько сил надо потратить, чтоб очутиться рядом с ним. – Какую роль он играет в окружающем его природном мире, какая миссия на него возложена, ведь не ради простой забавы его туда водрузили? – подумала девушка, прослеживая взглядом, начало тропы, ведущей к подножию лысого холма, решила:-
     Спущусь к реке, перейду вброд речушку и уже тогда по тропке поднимусь в нужное для меня место, попытаюсь подняться к основанию Креста.-
     Спуск оказался непростым, пришлось набить много синяков, но вскоре повеяло прохладой с берегов реки, а там появилась в поле зрения и сама река, манящая, в солнечных бликах, белых барашках от легкого ветерка, так и манила окунуться в ее бодрящую водичку. Яркий простор, залитый солнцем, ослепил девушку после тенистого леса. На противоположном берегу, сколько мог охватить глаз, простирались виноградники, над мутноватой водой сомлевшие от жары опустили серебристые ветви старые дуплистые ивы. Высоко в небе широко распластав крылья, планировали ястребы, высматривая в водах реки рыбу. Юлька наклоняясь над прохладной водой ополоснула лицо , почувствовав себя счастливой, ведь вся эта красота принадлежала ей одной. На берегу, в траве, прошуршала ящерица, над самой водой носились стрекозы, в камышах прокрякала утка, неподалеку запела иволга.
   – Хватит, глазеть вокруг, я не для этого сюда пришла, - отругала себя девушка и , раздевшись бултыхнулась в бодрящие воды с детства родной реки.
    –Хорошо то как, но пора,- и, не выжав купальника, надела поверх истрепанное платье, направилась к  еле различимой тропе. Влажный купальник приятно холодил тело.- Будет легче идти,- подумала она, останавливаясь у дуплистой осины, прочитала на ровном срезе аккуратно выведенную надпись:- Путник, не заблудись.- Это заботливое предостережение привело ее в радостное настроение, и она уже смелее углубилась в лес, стараясь не смотреть по сторонам. Стояла глухая тишина, ни звука, даже птицы притихли, видно от полуденной жары. По мере углубления в лес ей стало казаться, что за нею некто невидимый крадется по пятам, что чьи то любопытные глаза следят за каждым ее шагом  с деревьев, из чащи кустов. Стало так страшно, что впору вернуться, но, пересилив ложный страх, девушка пошла дальше . А когда набрела на лужайку с земляникой, принялась  лакомиться ее сочными ягодами , позабыв о страхах. Утолив не только голод, но и жажду, пошла дальше по тропе , становившейся все круче, а лес становился все сумрачнее, тенистее, деревья все выше, раскидистей, но желание достичь желаемого не покидало девушку. Вскоре она очутилась в тенистой дубраве, дубы великаны закрывали кронами небо. Подножие дубравы, поросшее изумрудно зелеными ландышами, горело россыпью их рубиновых ягод точно огоньками. Дубрава постепенно сменилась более чахлым лесом, а дальше вообще пошел низкий кустарник. Почва становилась все каменистее и, наконец, тропа вилась по белому ракушечнику, упираясь в основание высокого холма, на вершине которого и высился досточтимый Крест. У подножия холма простирался мягкий ковер вековых мхов. Прямо от него круто уходила ввысь гладкая, отполированная подошвами ног крутизна холма, на вершине которого четко смотрелось черное, как смола, тело  многострадального Креста.
       Юлька, потрясенная увиденным, упала на колени, вздымая руки к небесам,  возблагодарила Всевышнего ,что дал ей возможность, добраться до этого святого места. Затем , сняв обувку, принялась взбираться по гладкой, как яичко, поверхности холма. Стояла несносная полуденная жара, в небе ни облачка, в воздухе ни ветерка, пот заливает глаза, да еще вдобавок так обжигает подошвы ног, словно идешь по раскаленной сковороде. Несколько раз, казалось, уже добралась до желанной цели, но, поскользнувшись, падала, кубарем катилась вниз. Было даже вовсе отчаялась взобраться к намеченной цели, побитая, страшно уставшая, сердясь на саму себя , сделала последнюю попытку, поползла на четвереньках, ломая ногти цеплялась за еле заметные выступы. И какая ее, обуяла радость, когда, наконец, оказалась на белоснежной ровной площадке, из нутра которой и вырастал изъеденный временем Крест. Она заплакала слезами умиления, подползая к нему на коленях , протягивая к нему руки, точно к самому родному, близкому человеку, которого не видела много времени. А, обняв его, прижалась всем телом к его грубой шероховатой поверхности, чувствуя его мелкое содрогание под дыханием ласкового ветерка, явно слыша гул времен. Здесь было ощутимо безвозвратно ушедшее время. Ей передалось страшное одиночество Креста, его мудрое терпение, и сердце воспылало к нему необъяснимой любовью, восхищением, ведь несмотря ни на что, он выстоял здесь в страшном одиночестве не одно столетие, наперекор грозам, трескучим морозам в зиму, палящему зною в лето, снося злые вьюги, метели, смерчи, ураганы. Она ощутила его тепло и от этого стала бодрее, сильнее, смелее. Отсюда вся местность просматривалась до самого горизонта, где небо сливалось с землей.
     По одну сторону Креста простирался лес, уходя в туманную даль, по другую поля в тучных хлебах, шумящие перелески, рощицы, дубравы. В плодородной низине виднелись белым бисером рассыпанные крестьянские избы в кипах буйных садов и виноградников. На фоне неба виднелись золотые купола церквушки, стоявшей на страже сельских жителей. Восхищенный взгляд девушки выхватывал все новые и новые детали местности, а  ее сердце распирала  гордость за сказочную красоту родной земли. Посмотрев в сторону ущелья и, увидев на его глубине игрушечные монастырские строения, она поняла, как высоко поднялась над поверхностью земли. Лес, прилегавший к ущелью, белоснежное плато, являвшееся дном ушедшего моря, остались далеко внизу. Монастырь с его хозяйственными постройками казались спичечными коробками. Присмотревшись, она увидела, что среди них ползают черные насекомые, поняла, что это монахи, весело рассмеялась. А они, не подозревая, что за ними подглядывают, беспечно тянули сетями из зеленых вод пруда рыбу. А перед глазами восхищенной девушки морем волновались изумрудно – зеленые кроны лесных великанов, волнами набегая на берег реки, уходящей излучиной серебристой ленты за бархатисто зеленые холмы. Ей стало казаться, что она стала птицей парящей над сказочно прекрасной землей, ее родной землей, где она родилась и росла. Душа исполнилась восторга, тело стало легким, мысли прояснились, а колени сами склонились перед повидавшим ,  много людских страданий, и радостей, многовековым Крестом, из глаз брызнули непрошенные слезы, все ее существо исполненное благоволения, все ее мысли, помыслы, все ее разумение устремилось к небесам, надеясь на чудо и увидела в синих высотах  небес скопления звезд, как бывало в раннем детстве. Они, чарующе мигая, нашептывали ей о  вечности мира, о красоте и таинстве жизни. Она ощутила течение времени,  почувствовав  его течение сквозь ее юное тело, и как капля за каплей из него уходит жизнь, уплывая рубинами в небытие.  Ее прошлое безвозвратно уходило в бесконечность и в то же время обитало рядом. В него можно было при желании заглянуть, вспомнить события , происходящие в мире. Вглядевшись в волны, уходящего времени, она обнаружила, что они то ярко вспыхивают, то обрываются черными пропастями, поняла, что это отпечатки благоденствия земли и трагических, природных катаклизм.
  Неизведанное будущее виделось золотисто розовым, маняще прекрасным и таинственным, пронзало ее тело мгновениями времени , превращая их на миг в настоящее, и тут же,  повергая в прошлое. Мгновения, непрестанно надвигаясь одно на другое, текли бесконечно, изменяя наше тело, мышление, восприятие жизни, своего естества. Ей хотелось закричать, вцепиться в них, остановить, задержать, но это было ей не по силам, как нельзя остановить вращение Земли вокруг солнца, вращение солнца, звезд, галактик, самой вселенной. Все куда то течет, течет. Куда? Нам этого не понять, не дано простым смертным понять суть мира, созданного не нами, такого недоступного, великолепного и безразличного к нам маленьким песчинкам, которым дан, мизерный отрезок времени, чтоб мы поняли свою никчемность по сравнению с Создателем сего мира.
  Осознав эту простую истину, Юлька была шокирована, испугавшись своей никчемности, пропало желание находиться у этого жестокого Креста на первый взгляд безобидного, даже приветливого. Но только на первый взгляд, а на самом деле на одном из таких точно крестов умер самый человечный в мире человек, наш Спаситель во имя нашего с вами спасения, чтобы смертью смерть попрать, воскреснуть, примирив нас с Богом. Вознесся  в эти столь близкие, и столь далекие небеса. Глядя в глубокую синь небес она все больше постигала истину, понимая, что Бог и есть мир, а она, Юлька, частичка этого мира, значит, частичка самого Бога. Осознав эту истину, исполнилась гордости за Господа Бога и за себя саму, как мизерную частичку его сути. Стала размышлять:- Если я частичка Создателя Бога, то на мне лежит миссия творить добро, исполняться мудрости, честно исполнить свое предначертание на земле, славя премудрость своего Создателя. Ведь нет его мудрее. Кто может превзойти его в мудрости, добре, силе, славе? Так же она поняла, что ее полет в этом мире ограничен, что надо спешить, мы не вечны, как Боги, мы простые смертные, и чтобы успеть, надо спешить творить добро. Если Бог само время, то мы всего лишь мгновения этого времени. С таким пониманием жизни она начала осторожный спуск, с крутого отполированного ступнями человеческих ног, холма. Делая шажок за шажком, вскоре очутилась на мшистом мягком ковре. Прислушиваясь к шепоту леса, оправилась в обратную дорогу, по пройденному пути, осознавая, что стала мудрее, намного взрослее той девчонки, которая только что в недавнем прошлом, так стремилась к этому Кресту- исполину. Неся в себе крупицу истины, полюбив Господа Бога всей своей сущностью, не заметила, как оказалась на просторе, залитом  лучами вечернего  солнца, где с одной стороны высилась сплошная стена леса, с другой открытое пространство, уходящее к ущелью. Но то, что она увидела, вывело ее из душевного равновесия: прямо на тропе, по которой ей предстояло пройти к реке, стоял  перед мольбертом человек в монашеской сутане, нанося на полотно пейзаж. Он был настолько поглощен своим рисунков, что, казалось, ничего не замечал вокруг. Как раз это и дало ей возможность молниеносно укрыться за стволом близ растущего дерева.  Трясясь всем телом от непонятного страха, она краешком глаза стала рассматривать непрошенного гостя. Это был юноша лет шестнадцати, высокий, со стройным, тонким станом, перетянутым шнурком, каким обычно подвязывают свои сутаны монахи. Держа кисточку в одной руке, краски в другой, он вглядывался в нанесенный на полотно пейзаж. После чего, смотрел за ущелье, где высилось нагромождение красных гранитных скал, вершину которых венчало чахлое деревце, тянувшееся ветвями к лазоревому, в белых барашках, небу, словно прося защитить его от жизненных невзгод, сравнивал пейзаж, нанесенный своей рукой, с, натурой.
   Девушка, боясь нарушить его уединение, казалось, превратилась в тень, слилась с деревом, за которым пряталась. Про него можно было сказать, что его высокая стройная фигура прекрасно вписывалась в темное естество леса, хотя его иссиня черное изваяние на фоне изумруда его зелени, казалось, мрачным, наводило на мысль о поту стороннем мире. Изящным движением он поправил спадавший на чело локон и снова стал неподвижным, точно каменное изваяние.
  Юлька, осмелев, высунулась наполовину из, за дерева,   приглядываясь к нему повнимательней, была потрясена красотой его волос, шелковой волной спадавших по спине до поясницы, как вдруг солнечный луч засиял в них золотыми зайчиками, от его фигуры казавшейся мрачноватой, повеяло доверчивостью, детской непосредственностью, добротой, бескорыстием. Ее сердце сжалось , гулко застучало в груди. Ей стало настолько жалко его , что хотелось защитить его не весть от кого. В это время он развернулся на сто восемьдесят градусов, она увидела его точеный профиль, юноша предстал  во всей своей непорочной юности, что заставило ее почувствовать себя старше своих лет, а в груди стало горячо, сладостно, как никогда, из глаз брызнули непрошенные слезы.
  Он точно, почувствовал, что за ним наблюдают, настороженно стал оглядываться и уставился своими оливково черными глазами на то дерево, где она пряталась. Его лицо показалось ей настолько прекрасным, что она , рискуя быть обнаруженной, не могла оторвать от него глаз. Его высокое бледное чело в бисеринках пота,  черные бархатные брови, сдвинутые к переносице, длинные пушистые ресницы делали его похожим на девушку.  Немного впалые, покрытые лихорадочным румянцем, щеки, говорили о его слабом здоровье. На носу выделялся на матовой коже белый, аккуратный шрамик, который ей показался до боли в сердце знакомым.
  - Зачем он носит это мрачное одеяние? В такую жару впору в майке да шортах ходить, а он вынужден носить сутану монаха, - возмущалась девушка, впервые в своей еще не долгой жизни задумавшись о различии полов. Ей даже в голову не приходило раньше, что мальчики по своим половым признакам отличаются то девочек. Но в данный момент, находясь на таком близком расстоянии от существа противоположного пола, инстинктивно поняла, что это не так, впервые задумалась над этим. Ей было неприятно, стало, казаться, что она вор, подглядывавший в святая, святых другого человека, даже не подозревавшего об этом. А его прекрасные глаза настороженно смотрели прямо на нее. Она испугалась, оступившись , наступила на сучок. Раздался треск, показавшийся громким выстрелом. Монах взметнулся в облаке сутаны и черным вороном скрылся в лесу.
  Юлька горной ланью неслась по склону тропы, срывая камни с насиженных мест, пока не ощутила свежее дыхание реки. Остановилась , не в силах унять своего дыхания, но ее никто не преследовал. В природе царило предвечернее спокойствие, на полотно дороги ложились тени от деревьев, горячая пыль за день улеглась, стала плотнее, идти было легко. До села было сравнительно далеко, и она почти бежала, боясь, чтоб сумерки не застали в лесу. Домой пришла, когда родители уже спали. Ее это даже обрадовало, меньше расспросов, мол, будет, и ушла спать на сено, на чердаке сарая. Долго не могла уснуть, все думала о странном юноше, в монашеской сутане. – Может он вовсе и не монах, может, студент художественного учебного заведения проходит в монастыре практику, а что? Вполне может быть, места здесь красивые,- все не могла она успокоиться, строя разные предположения. – Ну, предположим он студент, тогда к чему этот маскарад, для чего выряжаться в несвойственную тебе одежду? Пусть даже будет так, бог с той одеждой, а как же волосы? Только монах мог отрастить столь буйные волосы,- и зажмурилась, вспомнив его черные, как вороново крыло локоны, как они переливались в лучах солнца, как красиво струились по спине. В то же время ее не покидало чувство, что она его уже видела, но где и когда не могла припомнить. Особенно ее волновал шрамик на его носу, она помнила его, и в то время помнила, что испытывала в то далекое время нечто похожее на то, что испытала сегодня  в лесу. Долго пришлось ей лежать с раскрытыми глазами, пока сон смежил веки, а когда это случилось, то во сне увидела монаха. Его лицо сначала проступило, как из тумана такое прекрасное, ласковое, доброе. Сияющие его глаза смотрели прямо на нее, его улыбка, темный пушок над верней губой, по юношески пухлые губы волновали ее до слез, шепча нечто такое приятное, что ее тело таяло, как сахар. Как вдруг ни с того , ни с сего юноша превратился в черного кота, и в компании множества кошек вел себя настолько безобразно, что она готова была провалиться сквозь землю от стыда. Ее душили слезы, но она ничего не могла поделать, не могла ничем на него повлиять, понимая во сне, что в теле кота скрывается он, ставший для нее самим дорогим во всем белом свете, закричала не своим голосом и проснулась. Утирая непрошенные слезы, только прошептала:- Надо же такому присниться? Нарочно не придумаешь. Почему кот? Она уже стала сомневаться, видела ли она этого юношу- монаха? Может быть, он ей во снах являлся? Чем объяснить, что ей знаком шрамик на его носу?- Но стоило уснуть, как он снова явился в ее сон. На этот раз она так отчетливо видела его лицо, что запомнила: каждую его черточку, точечку, бисеринки пота на лбу, лихорадочный румянец щек.  Что касается, шрамика, то даже прикоснулась рукой к нему, и проснулась оттого, что точно знала, что неизвестно при каких обстоятельствах, вот так точно, прикасалась своей рукой к этому злополучному шрамику, придававшему его лицу особое очарование и загадочность. – Наваждение, да и только. Иначе это не назовешь. Ну, где я его могла видеть? Просто смешно.-

Глава15

  Прошла неделя, показавшаяся для девушки годом, и она, вооружившись биноклем, отправилась к мужскому монастырю за добрых десять километров, надеясь увидеть загадочного монаха, встретившегося на ее пути. Спрятавшись в укромном месте над обрывом, она при помощи бинокля всматривалась в толпы монахов, ничего не подозревавших, что за ними наблюдают зоркие глаза девушки, так и не увидела его среди них. Не достигнув намеченной цели, уставшая, до ломоты в теле, разочарованная, решила, что он ей тогда в лесу просто померещился. – Наверное, я перегрелась на солнце, и мне стали мерещиться монахи.- Замкнулась в себе, поклялась себе, что никто не узнает о монахе, нарушившим покой ее души. --- Это только мое, зачем кому бы то ни было знать об этом?-
 Приближалась осень, а с нею и новый учебный год. Юльке было страшно вспомнить о голодной и холодной жизни в общежитии, когда боишься съесть лишний ломтик хлеба, выпить лишний полстакана ряженки. Но, когда начались занятия, она была приятно удивлена, ее организм адаптировался к постоянным недоеданиям, приспособился употреблять меньше пищи, не требуя излишеств, да еще и мать добавила к ее недельному рациону три яйца и пол литровую баночку абрикосового повидла. Школьная программа давалась легко, наверное, сказалась любовь к чтению, потому что школьный материал усваивался ею во время уроков, оставалось дома только закрепить. Остальное время посвящалось чтению художественной литературы, сочинению стихов. Жили прежним составом, свыклись друг с дружкой, не сорились между собой. Одна Нинка вела себя неадекватно, храня ей одной принадлежавшую тайну, часто отлучалась из общежития, ночами ее кровать все чаще пустовала. На вопросы девушек, где, мол, ты бываешь? Неохотно отвечала, что ночует то у тети, то у дяди. Появились дорогие обновки: то курточка, то сапожки, дорогое колечко. Когда ее спрашивали, где ты, мол, берешь деньги? Она, смеясь, отвечала, что все ей покупает тетя, которая намерена ее удочерить, т. к. своих детей у нее нет, а она уже сама не молодая. Девушки дивились щедрости тети, а потом привыкли и к ее частым отлучкам и новым вещам. Мало ли что, каждому свое, тем более что четверть за четвертью бежали, девушки разъезжались по домам на каникулы, а там и последняя четверть закончилась, все готовились к экзаменам и о  чудачествах Нинки вообще забыли, а там снова летние каникулы. У каждой из девчонок появились свои тайны, многие обзавелись своими воздыхателями. А рослая , немного дебелая Дашка даже успела замуж выйти и в школу после каникул не вернулась. Преподаватели, особенно одинокие женщины, одобряли ее поступок, ссылаясь на то, что самим главным в жизни любой девушки, обзавестись семьей. Ведь многие из них так и не сумели этого сделать, т.к. война унесла их женихов, мужей. Они в один голос твердили, что выйти успешно замуж для девушки главное, с чем Юлька не могла согласиться, думая про себя:
   - Может для некоторых и главное заиметь хорошего работящего мужа, но не для меня. Чтобы создать семью, нужно встретить такого человека, которого будешь любить до гробовой доски. Такого, чтоб при встрече с ним больше ничего не существовало, кроме него одного. Но где искать настоящую любовь и как понять, что вот оно настоящее, и есть ли на свете любовь?-
  Однажды Юлька поделилась преследовавшими ее мыслями с Олей. Та , подумав, усомнилась в их правильности:
  - Юля, на мой взгляд, мы живем в то время, когда принцев на белом коне просто нет, и ждать такого принца, который будет любить тебя всю жизнь просто смешно. Будешь мечтать о принце на белом коне, останешься старой девой, пойми меня правильно, такова грубая действительность.-
  - Не обязательно принца, я говорю, что неплохо бы найти свою половинку, ведь говорят, что это так,- возразила, погрустнев, Юлька.
  - Говорят, это правда, что говорят, но в жизни на самом деле все по- другому. Хоть Земля и большая, людей много на ней, но все они варятся в собственном соку по своим деревням, селам, городам. Вот и получается, что приходится довольствоваться тем, что находится, как говорится, под руками, под боком.-
     Юлька возражать ее доводам не стала, но твердо была уверена, что без любви замуж не выйдет.
  - Пусть другие выходят за не любимых, пусть плодятся, а я буду ждать, искать свою любовь, даже если на это уйдет вся моя жизнь,- и перед глазами, в который уж раз, проступил образ монаха. Она даже запахи леса ощутила, зной того лета, в которое его впервые увидела, и по телу пробежала трепетная дрожь. Ей даже пришлось, оглядеться вокруг, тревожась, не догадался бы кто, о ее, тайне.
     Наступившее лето оказалось дождливым, больше было пасмурных дней, нежели солнечных, что так не свойственно нашему солнечному краю. Юлька извелась, ожидая подходящей погоды, чтобы сбежать из  под надзора матери, которая, считая ее выросшей из детского возраста, не отпускала  из дому. А ей так хотелось, разведать есть в монастыре ее монах, или это только ее фантазия.
     В селе шла электрификация, понаехали электрики, в сельском клубе девушки танцевали до упаду, знакомясь с новыми пареньками, некоторые даже женихами обзавелись. Только Юлька сидела одна, не желая даже носа высунуть из дому. Тут уж мама по другому смотрела, жалуясь Василию, отцу Юли, что , мол, останется дочь старой девой. Пошла бы, мол, погуляла, ишь другие девушки и замуж по- выходили. Если б она вышла, все на один рот меньше было бы, подумать только, ведь цельный божий год будет висеть на нашей шее. А Юльке все брюзжала:
  - Что сидишь, буквы считаешь в книге, хоть бы в клуб сходила, сидишь, принца ждешь?-
  -Что у всех вас принцы на уме, какого такого принца? Для жизни нужен всего один человек, мама, как вы не поймете этого. Выходят другие замуж, ну и пусть , это их жизнь, их выбор, я же так не хочу, каждому свое, -думая про себя:- Ну, куда этим рыжим - конопатым, до моего монаха? Если б она, имея в виду мать, его увидела хоть краешком глаза, то может быть поняла меня- и заулыбалась, представляя  его, видя таким ,каким он ей запомнился.
-  Посмотрите на нее, она смеется надо мной!- Возмутилась мать.
- Оставь, мать ее в покое,- не выдержал отец. – Ей учиться надо.-
  - Учиться!- передразнила она его. - А нам содержи ее , обуй, одень, прокорми!-
   - Ничего, хозяюшка ты моя, выдюжим, ведь год всего то остался. Мы не тратим, на нее бог знает, что.-
   Феня в такие минуты подносила фартук к глазам, вытирая слезы. Василий, виновато моргая, успокаивал ее, называя:- голубка ты моя. -  От его ласки, она отходила, начинала улыбаться, и в доме поселялся мир. Юлька, пользуясь отдушиной в отношениях родителей, убегала в сад, давая волю слезам по ушедшему детству, не понимая, почему мама ее считает взрослой, если она ничуть не изменилась, не желает уходить из страны детства, тем более расставаться со своими мечтами. Так текло время, кого, одаривая семейным счастьем, кого любовью, а кого прекрасной мечтой, стремлением к своим идеалам. И это лето пролетело, как вешняя гроза. Юлька уже была в десятом, выпускном классе. Девушки, жившие с нею в общежитии, за лето выросли, окрепли, а главное повзрослели. «Кубышки» просто было не узнать, настолько она изменилась. Стала замкнутой, молчаливой, повзрослевшей, по сравнению с бывшей хохотушкой. Эгоистично отгородилась от всех, ушла в себя, точно к чему-то, прислушиваясь в нутрии себя, все чаще уходила к тете, в общежитии почти не жила. Повзрослевшие ученицы поделились на группки, шепчась о чем-то, своем, сокровенном.  Оля тоже нашла себе воздыхателя. Одна Юлька не принимала, чьих бы то ни было ухаживаний, чувствовала себя чужой в их среде, коротая время в одиночестве. Ей страстно хотелось, окончить школу с золотой медалью и поступить в вуз. Везде ей было одиноко, даже в родительском доме она была чужой, не находила себе места, разве увлекаясь чтением. Семья праздновала Рождество Христово. Родители то принимали гостей, то сами уходили в гости, ее же только то и радовало, что они занятые своими делами не обращают на нее внимания. А впереди ждала третья школьная четверть, самая длинная и самая ответственная. Зима выдалась теплой, мало снежной, но в феврале словно проснулась от длительной спячки, подула холодными ветрами, замела все снегом, заморозила лютым морозом. Снега намело столько, что деревья, кусты ломились под его тяжестью. Учащиеся, радуясь снегу, играли в снежки, влюбляясь друг в друга, становясь ближе, доверчивее. Одна Нинка не радовалась снегу безвылазно сидела в общежитии, ссылаясь на плохое самочувствие. Ее пухлое румяное лицо побледнело, осунулось, под глазами залегли темные тени. Оставаясь одна в комнате, она то и делала, что строчила письмо за письмом в воинскую часть, отправляя с загадочным видом, жениху , мол, комично изображая непорочную верность ему. Непонятно за какие такие грехи тетя с нею разругалась, ни подарков, ни отлучек с ночевками  из общежития больше не было.
     В один из вечеров, играя в снежки, Юлька, раскрасневшаяся не в силах сдержать радостного веселья, снежным комом, ввалилась в комнату, убегая от вихрастого паренька, и  потупившись, страшно смутилась, не ожидая увидеть Нинку в обнимку с молодым человеком в военной форме с  золотыми погонами. Кроме них в комнате никого не было, и девушка поняла, что этот человек в военном звании и есть Нинкин жених, а девчонки создали им условия для встречи, оставив их наедине. Она не была в курсе этого события, и страшно растерялась, что придало ей еще большее очарование. Молодой офицер при виде этого невинного создания, вскочил, точно готовясь отрапортовать, а ошеломленная видом Юльки, Нинка, с ненавистью глянула на, столь, привлекательное в данный момент, ее личико, с изумлением подумала:
   - Как я могла не заметить, когда эта худышка из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя?- не без ехидства представила девушку :
  - Миша, знакомься, это твоя одно сельчанка, Юлька.- Он сделал ей шаг навстречу, но она, не отвечая на его улыбку, выскочила из комнаты, захлопнув дверь перед его носом.
  - Моя односельчанка как привлекательна, так и дика,-  только и сумел он прокомментировать, заинтересованный девушкой.- Эта дикарка своим внешним видом мне, кого то напоминает, но я не могу вспомнить кого, именно,- произнес он почти шепотом, пытаясь вспомнить нечто приятное, взбудоражившее его душу. Его поведение разозлило Нинку так, что она уже не могла притворяться доброжелательной по отношению Юльки:
   - Ты даже это сумел подметить? Конечно, напоминает,- зная, что Миша пытался в свое время ухаживать за сестрой Юльки, Машей, почти прокричала: - Сестру ее, с которой ты учился в одном классе, настолько мне известно.-
  - Точно, точно с Машенькой, господи, как это давно было, Юлька тогда еще под стол пешком ходила, - дался он в воспоминания, не замечая, что это раздражает его собеседницу.
  - Зато в данное время, вон какая» красавица» выросла, ни в сказке сказать, ни пером описать, - злорадствовала Нинка.
  - Нинок, да что с тобой? Не уж то ты ревнуешь меня к прошлому?-
   - Не к прошлому, а настоящему,- отпарировала она. Он попытался ущипнуть ее за пухлую щеку, но из общей комнаты, где поджидали его ухода все жительницы комнаты, донесся дружный хохот, и он, смутившись, и, казалось, обрадовавшись, стал прощаться, так и не уяснив их отношений с Нинкой. Ничего не поделаешь, ведь это всего на всего школьное общежитие со своими раз и навсегда установленными правилами, а не место для встреч женихов и невест.
   Простившись, он ушел, а девушки гурьбой ввалились в комнату, смеясь и толкая, друг дружку.
  Нинка была страшно злой. У нее явно не складывались отношения с Мишей, на которого она рассчитывала, как на спасительный якорь. На нее не обращали внимания, в конце концов, это ее личное дело, а им хотелось, есть, спать, ведь завтра снова в школу. Вскоре в общежитии все стихло, девушки спали, посапывая в подушки. Не спала, как обычно, Юлька слышала, как Нинка плачет. Но ей не было ее жалко, наоборот, было жалко Мишу, которого предприимчивая «Кубышка» , избрала своей жертвой. Ведь все в комнате знали, что она беременная, и надеется заарканить его, выйти за него замуж, и таким образом скрыть свое щекотливое положение.- Вот какие у нее были тети и дяди, - думала девушка, неизвестно почему чувствуя себя виноватой в беде своей соученицы.
  Как в последствии выяснилось, у Нинки разгорелся бурный роман с тем водителем, что подвез тогда ее с Юлькой из села на своей машине. Нинка откормленная, как необъезженная кобылица, влюбилась в него по уши, не задумываясь о последствиях, стала его любовницей. Он горел к ней похотливой страстью, снял для встреч квартиру, задаривал подарками, а когда она призналась, что ждет ребенка, прячась в кусты, даже слушать не захотел о ребенке, рассчитался с работы, съехал с квартиры, оказавшись женатым человеком, отцом двух детей , ровесников Нинки.
  Нинка, еще недавно столь счастливая, теперь униженная, оскорбленная в лучших своих чувствах, не зная куда деваться, как ей быть, разыскала его, но он дальше вокзала ее не повел, успокоил, пообещав, помочь всем, чем только возможно, когда ребенок родиться. Она волосы рвала на голове. Во первых, она продолжала этого подлеца любить, во вторых, боялась членов секты, участницей которой являлась сама. Панически боясь Бога, не могла даже помыслить избавиться от греховного плода, да тогда это и законом каралось. Вот и созрел у нее в голове коварный план, вызвать Мишу, которому знала, была небезразличной, и выйти правдами и неправдами за него замуж, а там будь, что будет. Но, оказывается, просчиталась. Миша не был желторотым юнцом, а вполне сформировавшимся, двадцати восьми летним мужчиной, защитником Отечества, видавшим виды, жениться был не прочь, но, как в последствии оказалось, не на Нинке.

глава16

  В субботу, как обычно, все сельские учащиеся, отправились по домам, конечно вместе с ними и Юля. Нинка  школьные занятия  не посещала, ссылаясь на плохое самочувствие, домой тоже не пошла, надеясь, что Миша, непременно, придет, ведь было время, что он души в ней не чаял, и она тогда сумеет уломать его, ведь ей так это было необходимо. Оставим ее на время с ее проблемами, пусть подумает над ними в одиночестве, а сами обратимся к субботнему вечеру.
  Так вот в этот вечер стоял легкий мороз,  падал тихий снег, идти было легко. Учащиеся шли гурьбой, пели песни, рассказывали анекдоты, приближаясь, шаг за шагом к своему селу. Юлька, понуро опустив голову, шла последней, казалось, выключилась, не думала ни о чем. Но,  проходя мимо дуба великана, стоявшего на страже села со времен Суворова, испугалась, некто из темноты ее тихо окликнул. Она в панике бросилась в вдогонку   своим, товарищам, но крепкая мужская рука легла ей на плечо, и приятный баритон прошептал на ухо:- Не бойся.- Преграждая дорогу, перед ней встал тот военный человек, которого она видела в компании Нинки, в общежитии. Только и сумела вымолвить:- Вы меня напугали, разве можно так, ведь тьма кругом, любой испугается, а я страшная трусиха,- и поспешила  за своими попутчиками.
  - Не спеши, - тихо произнес он приятным голосом, забирая у нее ее нехитрую поклажу. - Я провожу  тебя домой, если не возражаешь.-
  Юлька сконфузилась, но ей льстило, что летчик в такой красивой форме  будет нести ей корзину, пошла с ним рядом. Ей, как и всем девчонкам того времени, нравилась военная форма, да и тот, что был в нее облачен, был даже очень не дурен собой. Так осторожно он, поддерживая ее за локоток, задорно смеялся, а вскоре, как давний знакомый, стал рассказывать ей о своей работе, о том, что приехал в отпуск  к родным, пробудет в отпуске больше месяца. Она незаметно для себя поддалась его обаянию, доверчиво вступила с ним в разговор, поведала ему о школе, о сестрах своих старших, о сестре Маше, что училась с ним в одном классе. С ним было легко, а тем для разговора больше, чем достаточно. Хоть ночь была пасмурной, но она разглядела черты его лица: узкие  длинные, слегка раскосые глаза, которые становились щелками при смехе, упрямый подбородок с ямкой, прямой нос на скандинавский лад, твердую линию губ, решила, что характер у него решительный и он всегда добивается того, чего желает. Они так увлеклись разговором, что не заметили, когда оказались у дома родителей Юльки. Жалея, что время пролетело так быстро, он пригласил ее в кино, но она отказалась, сославшись на усталость. Она не кокетничала, ей действительно не хотелось идти, куда бы то ни было, она хотела, есть, жаждала отдохнуть с дороги, пообщаться с родными, за которыми не переставала скучать.
  Он не стал принуждать ее, откланялся и ушел.
  Обычно к ее приходу мать уже спала. А в данное время, как назло, ждала ее возвращения, и когда увидела, что она с Мишей да еще  он в военной форме, пагоны которой даже в темноте сияли золотом, то сразу посчитала его выгодным женихом для своей дочери, страшно возмутилась, что та отказалась сходить с ним в кино.  Разве можно пренебрегать таким орлом?- Обращаясь к дочери, недовольно прошипела:-
  - Почему ты не пригласила в дом такого человека, да и от его приглашения в кино отказалась? Да знаешь, ты, что любая девушка посчитала бы это за счастье?-
  - Мама, что вы в самом то деле. Я думала, что вы ругать будете меня, что уже давно спите.-
  - Что ты понимаешь? Глупая ты еще. Разве можно такими женихами разбрасываться?-
  - Скажете еще. Какой такой жених? Разве он предлагал мне замуж за него выйти?
  - Пока не предлагал, но предложит. Ему уже давно жениться пора,- сделала мать вывод.
  - Мало ли, что кому пора, а мне еще замуж не хочется.-
   - Много ты понимаешь, видите ли, ей замуж не хочется, а о нас ты подумала?- Мать уже по настоящему злилась, нападая на растерявшуюся дочку.
  Юлька пожала, было, плечами, считая разговор оконченным, но не тут то было, мама не унималась, даже всплакнула.:
   - Конечно, кто мы тебе? Разве тебе жалко нас? Мы надрываемся на работах и дома, мозги сушим, как вас всех обуть, одеть, прокормить, а она, видишь ли, замуж не собирается! Да как тебе не совестно поступать так с нами?- Может быть, это еще долго бы продолжалось, но в спор матери с дочкой вмешался отец:
   - Мать, успокойся ты, не пили ты ее, почем зря, лучше покорми, да обогрей.-
  Мать печально посмотрела в его сторону, что, мол, с него взять, только и произнесла:
  - И ты туда же, разве не понятно, что лучшего жениха для нашей больше, чем худосочной дочери, жениха не найти.-
  - Феня, как ты выражаешься, называя свою самую привлекательную дочь, худосочной, неужели надо быть жирной, чтобы  можно было рассчитывать на лучших женихов, - старался он все свести к шутке. Но Юлька знала свою мать, знала, что она так просто не успокоится, поэтому была готова к ее дальнейшим нападкам.
   В воскресенье, после обеда, когда девушка готовила уроки,  в дверь постучали, и в комнату вошел Миша, вчерашний ее провожатый. В селе так принято запросто входить в дом, даже к мало знакомым людям, где была хоть мало-мальски взрослая девушка. Это называется «нести гонор». Этим обычаем и воспользовался Миша.
  При виде его, Юлька с досадой глянула в его сторону, краснея до корней волос, но, не теряя, выдержи, продолжала заниматься уроками, не разговаривала с ним, мало ли, что, может, он к родителям пришел? Зато Феня, мать ее, не знала, куда его усадить, были бы в доме «образа», усадила бы под ними. Она так суетилась при виде молодого человека, что дала ему понять, он в доме желанный гость. А когда, прощаясь, он назвал ее по имени и отчеству, то  окончательно склонил ее на свою сторону. После его ухода она не могла ни о чем думать, как о замужестве Юльки, о выгоде этого замужества, о чести, какую желает оказать их дому, этот красавец, в военной форме, что казалась ей, чуть ли не царской.
   Юлька, управившись с уроками, молча слушала доводы матери, собираясь покинуть родной дом на неделю. Вздохнула только тогда легко и свободно, когда за нею захлопнулись двери этого столь любимого ею дома.
  Не доходя сельского магазина, она увидела Мишу. На фоне заснеженных деревьев, да толстым, белоснежным ковром, устлавшим землю, его голубая форма с золотыми погонами, казалась еще, более безупречной, что заставило сердечко девушки смягчиться. Она приветливо улыбнулась, ему, шедшему ей навстречу, тем более, что сельские кумушки, стоявшие в очереди , у магазина с завистью смотрели в ее сторону, перешептываясь, что он, мол, нашел в ней.
    Он, улыбаясь белозубой улыбкой, не обращая ни на кого внимания, взял от нее ее корзину с продуктами и пошел с нею рядом. Так они шли до самого общежития, смеясь, делясь своими мыслями, соображениями, и он все больше удивлялся, что девушка не по летам начитанная, сообразительная. Открывая дверь общежития, Юлька предложила ему войти, давая понять, что Нинка заждалась, в душе думая:- Может быть, он к ней пришел, а я только компанию ему составила?-
   Он же, грозя ей пальцем, отказался войти, попрощался до следующей субботы, сказал, что ждать, мол, буду на прежнем месте, у дуба. Но через два дня Юльку вызвал запыхавшийся восьмиклассник, довольный, что выполняет поручение Миши, ведь, что греха таить, все сельские мальчишки спят и видят себя в военной форме. Она, удивилась, кто ее может вызывать, поспешила навстречу, а увидев Мишу , недовольно надула губки. Ей меньше всего хотелось злить «Кубышку» и без того задерганную, несчастную.
   Миша, видя ее недовольство, приподнял ее личико за подбородок, заглянул в глаза, произнес:- не беспокойся, малышка, я забежал всего на минутку. Сейчас колхозная машина сдаст молоко заводу, и я, уеду в село.-
  Юлька резко оттолкнула его руку, и хотела одного, чтоб он быстрее ушел, а когда увидела в окне Нинку, то жаждала, чтоб он просто улетучился, испарился, что ли?
   Если Нинка до сих пор не понимала, какая муха укусила её жениха, то теперь поняла, кто стал на ее пути, метала громы и молнии по адресу Юльки:- Подумать только, красавицу нашел. А она? Она то тоже хороша, отбивать чужих женихов, да я ей такого перцу задам, мало не покажется!-
  Девочки, молча переглядывались между собой, а бойкая, смешливая Натка, так смешно изобразила за ее спиной беременную женщину, что все просто покатились со смеху.
  Нинка, не понимая причины их смеха, еще больше разозлилась, так разошлась, что слюнями брызгала.
  Та же Натка, не выдержав, выкрикнула ей в лицо:- Успокойся ты, в конце концов, тебе вредно волноваться в твоем положении. Ты не думаешь, что твой поезд ушел? Перестань нападать на Юльку, ведь она не отбивала от тебя твоего «жирненького».
  Нинка поперхнулась от злости, жирненьким девчонки называли ее водителя, отложившим изрядное брюшко, измерив испепеляющим взглядом, Натку, бросилась на постель, рыдая, не в силах справиться с собой. Девчонкам стало жаль ее, но Натка высказала ей правду, против которой не попрешь.
  Стоило Юльке появиться на пороге комнаты, как Нинка набросилась на нее:
 - Что он в тебе нашел, ведь кости, да кожа.-
 - Видимо жирная свинина надоела,- отпарировала Юлька. Что тут началось? С Нинкой случилась истерика, да так, что скорую помощь, пришлось вызывать.
  После этого Нинка стала ненавидеть Юльку всем своим естеством, так что той приходилось уходить из комнаты, уроки учить в красном уголке.
  Начались для несчастной девочки горькие дни, в общежитии поедом, ела Нинка, дома донимала мама, никак не могла поступиться своим желанием выдать дочь замуж за «енерала» по ее выражению.
  Юлька ничего не имела против Миши, наоборот, как человек он ей даже очень нравился, но не так, чтоб связать с ним судьбу на всю жизнь, да и вообще о замужестве у нее даже мыслей не было.
  В субботу Миша пришел с цветами с шикарной коробкой шоколадных конфет, что по тому времени считалось большой роскошью. Юлька обрадовалась и цветам , и конфетам, ведь она не была избалована ухаживаниями кавалеров в силу своего возраста, можно сказать что Миша был первым из парней, кто воспринял ее серьезно, принимая за взрослую девушку. И это ей льстило, подымало в собственных глазах, но не больше. На этот раз под натиском мамы, она сходила с ним в сельский клуб, где после проката киноленты, осталась на танцы. Изящная, тоненькая, как тростинка, белой лебедушкой кружилась вальс за вальсом с красавцем офицером на зависть сельским кумушкам. Те, конечно, тут же заговорили о свадьбе, пророча Юльке счастливое замужество, а Фени завидного зятя. – Как так может вести, ведь оба старших зятя, что дубы, а дочери за ними , как вареник в масле, катаются, - говорила одна из соседок Фени. – На все надо счастье иметь, - вмешалась другая, сухонькая старушка. – А по мне надо рожать красивых дочерей,- подытожила третья.- Все согласно закивали головами, вглядываясь в танцующие пары, боясь, хоть что ни будь, упустить.
   Одна Юлька не думала о замужестве, только ради матери принимая ухаживания Миши. Чего нельзя было сказать о нем, он считал дело решенным, провожая ее, домой, без лишних слов предложил стать его женой, уверяя, что устроит так, что их зарегистрируют в течение трех дней. После регистрации он уедет, а уже летом, после сдачи Юлей экзаменов, сыграют свадьбу.
  Девушка не говорила ни «да», ни «нет», отговариваясь тем, что не готова стать женой, что необходимо сдать экзамены за десятый класс, после чего получить профессию, думая про себя:- Разве можно выходить замуж без любви? Ведь я его не люблю. С ним хорошо, но для замужества этого мало. Я жажду любви, - и словно из тумана проступил образ монаха, дразня ее воображение своей загадочностью,  своей божественной красотой. Только в его образе она находила нечто созвучное своей душе, и под влиянием его образа твердо сказала Мише : – Нет.- И так стало легко и свободно, точно гора съехала с плеч. Они по - быстрому расстались, и Юлька считала навсегда. Уже готовилась лечь спать, когда вошла в комнату мама. Она тоже была в клубе, не без гордости наблюдая, как молодые люди танцуют, а когда Миша шел домой, получив от Юльки отказ, встретилась с ним лицом к лицу. Он ей прямо сказал, что сделал Юльке предложение стать его женой и получил отказ. Конечно, узнав об этом, мама набросилась на Юльку:
  - Скажи, чем Миша плох? Ждешь сына Сталина? Кого ты из себя строишь? Разве тебе не понятно, что женихи теперь на вес золота? Скажи, кто бы не почел за честь выйти за Мишу замуж?-
  - Ну, и пусть выходят, а я замуж не хочу, мне еще рано об этом думать.-
  Мать расплакалась, призывая, в помощники, отца, а под конец ошарашила несчастную девчушку, категорично заявив, что завтра Миша засылает сватов,  и только, мол, вздумай выкинуть нечто неправдоподобное, фокус, что ли? Тогда пеняй на себя, я не стану считать тебя своей дочерью, учись, как можешь, содержать тебя никто не собирается и баста.
  Василий принял попытку остановить свою разбушевавшуюся половину, но она так разошлась, что Юлька, в самом деле, испугалась, принимая, ее угрозы за чистую монету, стала подсчитывать, сколько еще осталось до конца учебного года, как быть, если родители не будут ее содержать? – Неужели вот так с бухтыбарахты придется выйти замуж за первого встречного?- Но,  согревшись, уснула, отдавая все на волю божью.
  На следующий день и в самом деле явились сваты.  Довольно солидного вида мужик в каракулевой папахе, а с ним баба с хитрющими бегающими глазками  с рушниками, калачами, по всем правилам сватовства, как положено по сельскому обычаю. Сваха, здоровая, краснощекая прямо с порога пустилась в пляс, тараторя: - У вас товар, у нас купец славный, добрый молодец, принимайте, хозяева, да привечайте, жениха жалуйте, не обижайте!- Поклонилась в ножки хозяину дома, расцеловалась с хозяйкой. Сват добродушный толстяк поставил на стол бутыль мутноватого самогона, загудел хрипловатым басом:- Я бродил, гулял по лесу, повстречался с добрым бесом, бес заохал, застонал и вот это передал,- весело подмаргивая, видимо предвкушая обильное угощение, указывая на  запотевшую в тепле бутыль, продолжал :- Добрые хозяева, не осудите калачи да рушники примите.-
  Феня раскрасневшаяся, с сияющими глазами, точно ее пришли сватать, а не дочь, засуетилась, забегала, просто одно внимание к гостям. Только на Юльку, виновницу всего этого маскарада, никто даже внимания не обратил. Она стояла , опершись о печку, спокойно наблюдая за всем происходящим, точно это ее вовсе не касалось, но в душе усиливалась злость на Мишу, что зашел так далеко, придавая огласке свои намерения, ведь я ему ясно объяснила, что замуж пока не собираюсь. – Неужели решил рубить с плеча, по военному? – Господи, да они меня заарканят, не считаясь ни с моими чувствами, ни с желаниями,- и твердо решила отказаться уже прилюдно от его предложения.
  Но сваха, на то она и сваха, смерила девушку оценивающим взглядом и отвернулась явно недовольная ее внешним видом, поджала губы, мол, мог бы и по лучше выбрать, вот уж эти мужчины, надевают ярмо на шею по собственной воле бог с кем.
  Феня этим временем накрыла на стол, приглашая гостей к столу. В начале трапезы было тихо, только звучало стекло стаканов, когда чокались, выпили по одной, другой, языки развязались и начали торговаться, точно на базаре. На Юльку по- прежнему никто не обращал внимания, точно это ее не касалось.
  Сваха, выпив лишку, нахваливала жениха, мол, и красив, и силен, и работящий, и хозяйственный, вдобавок без пяти минут генерал, ведь военную академию заканчивает, и все это без отрыва от службы в воинской части. Будет, мол, дочь, как сыр в масле кататься, в шелках да золоте ходить, свет увидит, покинет это захолустье, село то наше.
  В разговор вмешался, не меньше выпивший Василий:- Что это ты, Дарка, нахваливаешь жениха, как бугая на базаре, а дочь моя, то чем не хороша? Да и не мешало бы узнать ее мнение, что думает она по этому поводу, ей то жить с ним, а не нам.-
  Феня, чуть, было куском не подавилась, но слово не воробей, Василий высказался.
  - А что ей думать то, - парировала Дарка.- Еще не доросла, вы должны решать за нее.-
  -Эть! Как ты. Мы должны за нее решать, а я думаю, что прошли те времена. Юлька, скажи люб тебе Михаил?  Желаешь, стать ему женой?- обратился он к дочери, лукаво сощурив пьяные глаза.
   Феня при его последних словах была на грани обморока, поняв, что дело так хорошо ею сфабрикованное лопнуло, как мыльный пузырь.
   Зато Юлька воспрянула духом, казалось, только и ждала этих слов, наморщив курносый нос, всхлипнула, произнесла : - Я замуж  за Мишу не пойду, и он об этом знает. Зачем этот маскарад со сватовством? Хотите меня сбыть с рук, в то время, когда я еще даже не помышляю о замужестве.- И это было сущей правдой, ведь она еще даже ни с кем из мальчишек не встречалась, не бегала с замиранием сердца на свидания. Правда будоражит ее воображение некий монах, но то другое, самое ее сокровенное, о чем ни с кем даже словом не обмолвилась. А тут торг устроили, точно телку, или овцу покупают, еще бы в зубы заглянули,  и окончательно сказала: - нет!
  При ее последних словах, сваха хлопнула еще стопарик самогона, иронически уставилась на девушку, своими рачьими глазами:- То есть как? Ты что отказываешься от такого жениха? Как это нет? Почему нет? Да ты на себя со стороны смотрела? Посмотри на кого ты похожа, ни сиськи, ни письки, да за что там мужику то взяться? Тьфу! Ни кожи, ни рожи, а все туда же?-
  Тут раздался страшный удар кулака о стол, да так, что посуда задребезжала, Василий поднялся во весь рост, сверля Дарку глазами, что буравчиками, рявкнул на весь дом:- Цыц! Баба! Не то и сдачи можешь получить.- А тут и до Фени дошло, что ее дочь поганят в ее же доме, свесившись  через стол,  схватила за патлы сваху, та, вырываясь из ее цепких рук, завизжала, что свинья недорезанная.
  Сват, видя, что дело пахнет керосином, спер, недопитую бутыль с самогоном, шмыгнул в коридор и бегом через двор выскочил за калитку. Чумная от выпитого самогона Дарка с растрепанной прической, оскорбленная в лучших своих чувствах, ведь в селе ее считали лучшей сватьей, бросилась ему вдогонку, а, отбежав на безопасное расстояние, закричала:- Пусть ваша курочка посидит на родительском насесте, а наш петух пойдет в другой курятник!-
  - Ах, так! Вот тебе подарок!- закричал вслед им Василий, ухватив огромный кабак с кучи кабаков, запустил им вдогонку : – На те вам кабак, чтоб шел ваш петух в другой курятник не с пустыми руками.-
  Феня всегда скромная, озабоченная вечной нехваткой денег, в данный момент была просто неузнаваемой, подбоченившись, хохотала до слез. Тут же из- за, плетней повылазили спрятавшиеся соседи, захохотали ей в унисон. А кабак катился вслед сватам, норовя сбить с ног.
 - Вот это по -нашему, а то видите ли петух крыло распустил, - сказал напоследок Василий и ушел в дом.
  Юлька не знала, куда девать себя со стыда:- Как же плохо получилось, но больше не зашлет сватов, - и дала волю слезам. Ее трясло на нервной почве, она не любила скандалов, а тут такое, как, мол, людям в глаза смотреть после этого?
  Феня подошла к ограде, выглянула на улицу, по –хозяйски закрыла калитку и только тогда ушла вслед за мужем.
   Утром следующего дня село гудело, что «генерал» потянул кабак, а Юлька стала настоящей героиней, все только и говорили о, ее достоинствах. Она чувствовала себя страшно неловко, ведь она не хотела этого Бог тому судья, да и отец хорош, так сразу и на рожон. Зато мать удивила ее больше всех. Кто бы мог подумать, что она может быть такой непреклонной, категоричной что ли. Оказалось, может, когда дело касается чести ее детей, ее семьи. Обращаясь к дочери, все твердила:- Знай, что в жизни все закономерно, как говорится, каков привет, таков и ответ. Дочка, никогда не позволяй унижать своего достоинства, иначе  сама себя перестанешь уважать. Не переживай по  поводу этого недоразумения, все в жизни поправимо. Отец правильно поступил, что дал ей отпор, ведь она в нашем доме унижала нашу дочь. Мы были бы не мы, если бы это ей стерпели.-
   Жителям села не были известны  подробности происходящего в доме, из за чего начался этот сыр бор, они только знали, что за сватами катился увесистый кабак, пока не застрял в высохших бурьянах. По сельскому обычаю его никто не должен трогать. Там он и сгнил, а его семена дали дружные всходы, напоминая о  неудавшемся сватовстве «генерала». Станет он когда – нибудь генералом или нет, одному Богу известно, а для сельчан он уже генерал.
  На следующий день Юлька, как обычно, загрузив корзину снедью, ушла в общежитие. Мама, расщедрившись , дала ей и банку сметаны, и творога, и яиц:- Ешь, дочка, чтоб никто не смел, упрекнуть тебя за твою худобу.-
Юлька отказывалась от продуктов, просила мать не давать ей лишнего, зная, как она потом будет жалеть о своей щедрости, но она была непреклонной. Долго пришлось добираться до назначенной цели, ей просто проходу не давали, все считали за честь перекинуться с нею хотя бы словечком, ведь так давно никто из женихов не тянул кабак, что уже стал забываться этот обычай, а тут потянул не кто нибудь, а сам генерал. – Ай да , девка, ай да Юлька!- смеялся от души над глупостью генерала физрук сельской школы, то же в прошлом военный человек.
  Девушка только смущенно пожимала плечами и страшно обрадовалась, когда вышла за околицу села. Но не успела войти в общагу, буквально только переступила порог помещения, как Нинка тут же набросилась на нее с вопросами : - Скажи, это правда, правда, что Миша засылал к тебе сватов? И то правда, что ты ему отказала, не захотела выйти за него замуж? – И горестно всплеснув руками:- господи, что он нашел в тебе? Ну что, скажи что, разве только кости? Не пойму, что ты хотела доказать своим отказом, и кому? Думаешь, тебе удастся найти парня лучше Миши? Да ты знаешь, каков он? Днем с огнем тебе лучше не найти!-
  Юлька от изумления только рот раскрыла. Всего от «Кубышки» можно было ждать, только не этого.
 А та продолжала:- Да ты хоть призадумалась бы, какой он парень.-
  - Не знаю, задумываться не задумывалась, пробовать не пробовала, - отрезала пришедшая в себя девушка.
  - А ты попробовала бы, ведь предоставлялась такая возможность.-
   - Прошу прощения, милая подружка, но это по твоей части всех пробовать и хватит об этом, я не собираюсь обсуждать с тобой то, что тебя не касается,- и принялась перелаживать из корзины продукты в тумбочку.
 Нинка надолго замолчала, все считали, что она угомонилась, но она вдруг зашмыгала носом, а потом заревела белугой.
Девушкам надоели ее причуды. За последнее время только то и приходилось делать, что успокаивать ее, чувствовать себя виноватыми перед ней, неизвестно в чем, все обступили Юльку, удивляясь, что не замечали ее раньше, находили, что она даже очень, классная, девчонка. Новость о ее сватовстве разнеслась по всей школе, ведь это не часто в школе случается, и она невольно оказалась в центре всеобщего внимания.
  Классный руководитель,     всегда строгая, требовательная дама, тоже смотрела на девушку, будто видела впервые. Однажды, после уроков, попросила ее отнести тетрадки в свой рабочий кабинет, где она занималась делами по партийной части, будучи парторгом школьной парт ячейки. Юлька положила тетради на стол, направилась к двери, но ее попросили задержаться, и немного конфузясь, парторг задала ей вопрос:- Юля, что это вся школа взбудоражилась, будто ты чуть замуж не вышла? Говорят, что ты отказалась от замужества. Это правда?
  - Не знаю даже как сказать, раздули из мухи слона. Было такое, предложил мне парень выйти за него замуж, но я посчитала, что мне еще рано. Ну, какая из меня жена, Клавдия Михайловна? Сами рассудите, я ничего в жизни не видела, ни к чему мне замужество.
  Клавдия Михайловна при ее последних словах горестно покачала головой:
   - Девонька ты моя, что ты понимаешь? В неполных семнадцать, кажется, что все еще впереди, все видится в розовом свете. Эх, ты молодо, зелено, разве в нынешнее время разбрасываются женихами?
  - Вы, как моя мама, она точно такого мнения.-
  - И она права, права твоя мама, посмотри на меня и не кривая, и не слепая, и, кажется, не глупая, а ведь семью так и не удалось создать. Если бы ты знала, детка, сколько я слез выплакала? Чтобы я не отдала, чтоб иметь мужа, родить ему детей. Но, как видишь, приходится коротать ночи одной, всюду быть одной. Вот тебе материально трудно, как никому, подожди не перебивай, - остановила она Юльку, которая, краснея, пыталась ей возразить.
- Знаю, питаешься скромнее скромного, можно сказать, живешь впроголодь, а родителям, думаешь легко, ведь у них есть еще дети помимо тебя. Так вот  выйди ты замуж, ты бы хоть с питанием решила бы проблему. Говорят у него отдельная квартира в большом городе есть, небось и обстановка соответствующая, не говоря уже о чине, ведь он на последнем курсе военной академии, старается, постигает, премудрости военного дела. Ему же в скором будущем генеральское звание присвоят. У тебя было бы все: положение, уважение, материальная обеспеченность, - и она не в силах сдержаться, заплакала, не стыдясь, не скрывая своих слез, видимо над своей судьбой, над своим  горьким одиночеством.
  Юлька страшно растерялась, сконфузилась так, что почувствовала себя виноватой перед ней, чуть сама не расплакалась. Но Клавдия Михайловна опомнилась, растерянно глядя на девушку, вытерла слезы, извинительным голосом тихо произнесла:- Не обращай на меня внимания, это я так, просто не сдержалась. А ты иди, иди и постарайся забыть о нашем с тобой разговоре, чего только не наговорит одинокая баба, тем более истеричная старая дева.-
  Юлька осторожно прикрыла дверь парт кабинета, и увидела историю сватовства Миши в другом свете, но, поразмыслив, пришла к выводу, что это не было ее счастьем, что у нее еще все впереди.  А учебный год подходил к завершению, контрольные за четверть, за год, сдача государственных экзаменов на аттестат зрелости, и все позабыли о Юльке и ее приключении, как она сама считала.  До золотой медали она не дотянула, не весть, откуда всплыла одна единственная четверка, по какому то предмету, но это неважно, девушку устраивала и серебряная медаль.
  Детдомовские девочки учились, спустя рукава, уповая на то, что их продвинут в высшие учебные заведения, при советской власти заботились о сиротах, даже в ущерб государству.
  Нинка еле вытянула все экзамены на тройки, но была довольна, что учителя и экзаменационная комиссия не заметили ее щекотливого положения. Не знаю и вправду они не замечали, или не хотели замечать, видимо решили не умалять престиж школы, считавшейся чуть ли не лучшей в республике.

Глава17

  Юлька подала документы в медицинский институт, сдала успешно вступительные экзамены и была зачислена на факультет лечебного отделения. Необыкновенно довольная, что стала студенткой, приодетая во все новое, с дорожной сумкой вместо корзины, ждала  на автобусной остановке рельсовый автобус. Он по неизвестной причине запаздывал и она, скучая, тоскливо смотрела в след автобусов отправлявшихся в маршрут без опоздания, как вдруг в толпе прохожих увидела свою уже бывшую одноклассницу Шуру.
 Шура низенького роста, коренастая, большеголовая, круглолицая с большими черными глазами, походила своим внешним видом на крепенький грибок, завидев Юльку, страшно обрадовалась, бросилась к ней, сжала в объятьях короткими сильными руками, визжа от восторга.
  Юлька еле высвободилась из ее объятий, поправляя прическу, измятый пиджак, почти сердито глядела на бывшую соученицу.
  - Ой, Юлька, какая ты красивая! Да ты что не рада нашей, встречи?-  возмутилась Шура, глядя в неприветливое лицо подруги, приподняв густые щетинистые брови, делающие ее взрослее своих лет.
  - Как это не рада, даже очень рада, просто я не ожидала увидеть кого- нибудь из наших одноклассников, а тут еще автобус запаздывает. –
  - Это хорошо, что запаздывает, а то ты бы уехала и мы бы не встретились. Кто знает, когда еще придется вот так нам разговаривать?-
  Юлька, улыбаясь, кивнула головой в знак согласия, и снова в лице появилось непонятное недовольство, не то собой, не то Шурой. Но та , не обращая внимания, уже начала рассказывать обо всем и обо всех, как вдруг почему то осторожно оглянулась, не подслушивает ли кто, перешла на шепот:- Если бы ты знала, что произошло с Нинкой – «Кубышкой».-
  - Ну, родила, так это должно было случиться.-
  - Да, ты послушай, ведь она сейчас в тюрьме.-
  - То есть, как в тюрьме? Этого от нее можно было ожидать, но, что так скоро она туда попадет, даже я не ожидала. Кого же она убила? Или ты просто меня разыгрываешь? Знаешь про наши с ней отношения, несешь околесицу.-
  - Скажешь еще, околесицу,- надула пухлые губы Шура, но тут же стала приветливой и рассказала, что Нинка родила восьмимесячного младенца мужского пола и живьем закопала его в саду, после содеянного злодеяния спокойно улеглась спать. Хорошо , что соседка увидела, как она закапывала, откопала несчастного малютку. Он был еще жив, вызвала сельские власти, а те милицию. И когда явились, к Нинке на дом стражи порядка, она спокойно спала. Конечно, ее арестовали, увезли в больницу, хоть она отказывалась от предъявленного обвинения, но деваться было некуда, врачи установили, что она находится в послеродовой стадии. Ну, а уже потом расследовали это дело и ее осудили.-
  Юлькой овладели противоречивые чувства, с одной стороны чисто по - человечески, было жаль Нинку, а с другой она была даже рада, что та понесла наказание. Разве допустимо закапывать живого младенца? Все таки она большая дрянь. Только и произнесла: - зачем она пыталась убить свое дитя?
  - Разве не понятно, ведь она состоит в какой то секте, боялась отца опозорить, ведь он там чуть ли не бог, говорят, а тут такое с дочерью.-
  - Ничего бы он ей не сделал, она сама страшная эгоистка, любит только себя. Хм, убивать родного ребенка! Ну и отколола!-
  - Ты не подумай ничего плохого, ребенок жив и здоров, находится у отца. Говорят отец ребенка водитель такси, лет, эдак, под сорок. Хорошо зарабатывает, отец детей по возрасту с Нинку. Его спасло то, что жена согласилась стать матерью его побочному сыну.- В это время подрулил автобус. Пассажиры забеспокоились, столпились около дверей, девушки обнялись. Шура даже слезу пустила, шепча на ушко подруге:- Желаю тебе, Юленька, всех благ, постигай науку, тебе сам Бог велел.-
  - А как же ты? Куда поступила?  С этой Нинкой ты даже о себе не рассказала.-
  - Куда мне с моими тройками? Ты же знаешь, как мне все трудно давалось. Выхожу замуж и надеюсь сдать документы на заочное отделение дошкольного воспитания, тянет меня к деткам.-
  - Успехов тебе, будь счастлива в семейной жизни,- пожелала Юлька уже со ступенек автобуса, а из головы не выходил страшный поступок Нинки. Уже в автобусе все возмущалась, почему не судили отца ребенка Нинки, а только ее. Да жизнь преподносит сюрпризы, но мы бываем сами виноваты, что становимся козлами отпущения. А похотливого  водителя беда просто обошла стороной, оказалось, что в момент связи с ним Нинка была уже совершеннолетней. Да и на суде врал без зазрения совести, изображая одну добродетель, с невинным лицом заявил, что не знал о беременности девушки, и не знал того, что она школьница, но о чем разговор, он, мол, не отказывается от ребенка и берет на воспитание. Не знаю, как там было в самом деле, но факт то, что его оправдали, обязав воспитывать его и Нинки сына. Ладно,  бог с ними, пусть сами разбираются, кто прав, кто виноват. Это их проблемы.
  Юлька, сидя в автобусе, неслась в новую жизнь. Что ее ждало впереди, никто не мог сказать, но она была рада, что в ее жизни появилась некая определенность.- Вот получу профессию, быть может, со временем стану хорошим врачом, буду приносить пользу людям , а это уже не мало.-
  В самом начале учебы в институте ей даже очень нравилось бывать на занятиях, заслушиваться с подобными себе наивными девушками и юношами лекциями холеных доцентов, профессоров. Они сами казались ей такими умными, так доходчиво объясняли устройство человека, этого гомо - хозяина планеты, что просто дух захватывало. Но, когда наступило время практических занятий, то ее, постигло разочарование. Она поняла, как они, эти напыщенные доценты да профессора далеки от истины, поняла и то, что они по сути дела ничего не знают о человеке, ни откуда он пришел на Землю,  ни жизни его тела, которая так и осталась за семью замками, тем более предлагали лечить его болезни своим ученикам. Бывая то на одной , то на другой операции над больными людьми, сидя у постели тяжело больных, анатомируя их трупы в отведенных для этого полуподвальных помещениях, задавалась вопросом:- Где же в человеческом теле мир любви? Где то место, то хранилище этого  возвышенного, таинственного чувства, называемого «Любовь»?-
  Анатомируя человеческое сердце, она не могла его воспринять иначе, как камерный мешок, состоящий из мышц, сухожилий, кровеносных сосудов, нервных волокон, спрашивая себя:- Кому нужен такой подарок? Ведь люди говорят: - он подарил ей руку и сердце .Разве это подарок? Что такое человеческая рука? Мышцы, кровеносные сосуды, сухожилья, покрытые лоскутом кожи в сальных железках, волосяных мешочках, из которых торчат волоски. Ну, что возвышенного в такой руке? При чем тут любовь? Где ее искать?- возмущалась она, а, подумав, продолжала:- Может, в мозгу есть место для этого святого чувства.? Но, опять таки, исследуя мозг, этот центр человеческого интеллекта, воспринимала ее, как некую  рыхлую кровянистую массу, и не находила в ней места для любви. Что же на самом деле представляет собой это загадочное чувство называемое любовью? Как и чем объяснить то восторженное состояние человеческой души, когда он бывает, окрылен любовью? Ведь человеку тогда все посильно. Он способен на героические поступки, даже на смерть. Неужели таинство любви кроется в гормонах? Может под их влиянием и возникает это облагораживающее чувство- любовь. Предположим, что да, тогда почему как физическое, так и духовное влечение бывает избирательным? Ведь влечет не к каждому, и, именно, этот факт проводит грань между человеческим существом и животным. Именно это избирательное чувство- любовь поднимает человека на недосягаемую высоту над животным миром, вдохновляя его на подвиги, дарит миру великих поэтов, писателей, художников, скульпторов, композиторов, полководцев.-
  Не находя ответа на поставленные вопросы о любви, и где в человеческом теле искать ее пристанище, она обращалась к Богу, прося окунуть ее в водоворот всепоглощающей любви. Дать возможность тлеющей в ее теле искорке, вспыхнуть ярким пламенем, соединиться с тлеющим угольком другого существа противоположного пола, так, чтобы ее тело расплавленным ручейком влилось в тело того, кто предназначен ей свыше. Она же свято верила, что это, именно, так, что в мире есть, ее половинка, которая ждет, ищет ее. Поглощенная этими мыслями, с восхищением представляла всеми силами своей неискушенной в любви, души : - Какое это, наверное, счастье раствориться в другом человеке, стать с ним одной сутью и  улететь в бесконечность, слиться с вечностью! – Это и есть любовь! Именно ради этого  человек приходит  в этот бренный мир, чтоб ощутить божье прикосновенье, распрямить крылья и сгореть в потоке времени, как тот ветер, прикоснувшийся в знойной степи к Анчару, мчался в даль уже тлетворный.-
  Но жизнь это всего на всего цветок, теряющий с каждым днем лепесток, не баловала ее, не спешила с ответами на ее наивные вопросы, текла по установленным раз и навсегда руслам, и правилам. Все также приходилось жить впроголодь, заботиться о хлебе насущном, штурмовать науку о человеческом теле и его болезнях, и немощах и при этом отражать атаки судьбы в одиночку. Но вопреки всем тяготам жизни, она ощущала в глубинах своего тела тлеющую искорку, и надеялась, что наступит время и она вспыхнет жарким пламенем. К ней тянулись молодые люди, видимо влекла их к ней внутренняя ее сила, но ни в одном из них она не ощутила того всепоглощающего чувства, что могло бы заставить тлевшую в ней искру разгореться в пламя. Они были простыми смертными из крови и плоти, подобные баранам, способным воспроизводить себе подобных без всякого на то горения, машинами с сердцем - камерным мешком, перегоняющим кровь к членам и органам их тел : - Разве это может воспламенить? Взбудоражить душу, воспламенить то, что горит в глубинах ее девственного тела? Она искала подобное себе  человеческое существо, в свете которого могла бы сгореть, растаять телом и душой, утонуть в его глазах, расплавиться в огне его жарких поцелуев, испариться в его объятьях и легким облачком носиться в сини небес, наслаждаясь духовной близостью. Когда же насладишься духовным слиянием душ, то можно снизойти и до физической близости, облагородить это на ее взгляд, грубое, низменное чувство. Поэтому не мог вызвать волнения ни в ее крови, ни в душе, ни безусый юнец, ни Дон Жуан в благородных сединах. Она не находила в них того огонька, от которого могла бы вспыхнуть пламенем свечи. Только по этой причине перед ней  все чаще вставал вопрос:- Может быть, в самом деле, были правы Нинка и классная дама, когда говорили, что,  предложение сделанное ей Мишей, совсем еще глупенькой, наивной девчушке, и есть настоящая жизнь, с ее устоявшимися законами и правилами.- Ну, кому какое дело до моей души, до огня сжигающего мое тело? А что собой представляет душа, и, где  она обитает? Где ее закуток в нашем теле? Что собой представляет это загадочное существо из крови и плоти, называемое человеком?  Может человек машина, запрограммированная на определенный отрезок времени? Нет! Нет! Только не это.-
  Для Юльки понятие человек ассоциировалось с вселенной, с ее неписаными правилами, устоявшимися законами, достойное бессмертия. Человек обязан воспринимать мир, не только органами своих чувств, такими, как зрение, слух, обоняние, осязания, но и тем необъяснимым, непонятным пока ему самому энергетическим сгустком своей души, который и выделяет его из среды животного мира, возносит на недосягаемый пьедестал, дает право называться властелином вселенной. Он просто обязан жить духовной жизнью, чтобы достичь таких высот, когда отпадет возможность в физической пище. И он обретет способность получать все необходимое для своего существования, и дальнейшего совершенствования из космоса, вольется в поток времени, обретет себя, время над ним станет не властно, т. к. он сам станет ручейком времени, его сутью. А, если время и есть Бог, то стремясь познать Бога, познает самое себя , ведь он создан нашим Творцом по  его образу и подобию. Только тогда человек обретет бессмертие, когда станет частичкой самого Бога. Итак, размышляя в таком духе, она зашла в такие дебри, что сама не знала, как из них выпутаться. Надолго задумалась,а, придя в себя, горько улыбнулась:- Куда меня несет? А, что ты на это скажешь, девочка, если жизнь простое горение, расчленение атомов до самоуничтожения? Что тогда? А то, что будешь гореть столько, насколько хватит в тебе топлива.  А там щепотка праха. Из праха ты создан и прахом ты стал. Не ты первый самый умный, не ты первый, не ты последний. Жизнь это  круговерть превращения одной материи в другую. В мире ничего нет постоянного и ничего нет нового. Все новое давно забытое старое. В нем все вращается, повторяя круги  свои. Мир это  идеальная сфера, поэтому все стремится принять форму сферы, так он устроен этот мир, и, если в нем есть полусферы, то каждая из них стремится найти свою половинку, так и человек, являясь половинкой сферы, ищет свою половинку, чтобы слиться с ней и стать одним целым, т. е. сферой. Если это случается, то человек обретает свое счастье, жизнь его гармонична, течет по правильному руслу, он обретает самого себя.- Вот такой был у нее склад ума, мышления.
   Эта маленькая худенькая девчушка жаждала большой любви, поэтому просила у Всевышнего всепоглощающей любви, снисхождения к своим слабостям, к себе, возможности увидеть мир в его сути, задаваясь вопросом:- Кто я? И пыталась сама ответить на поставленный вопрос:- Я червяк, пожирающий все без разбора, не понимающий для чего он живет, куда стремится или плывет по волнам времени. Но так не должно быть,- возражала самой себе.- Никто не приходит в мир просто так, чтобы съесть запрограммированное количество провизии и уйти, уступить место себе подобным.- Она верила, что каждому из нас предначертана свыше та миссия, которую предстоит исполнить и оставить след во времени своим стремительным полетом, иначе, канешь в небытие и мизерной песчинкой пополнишь таких же недотеп, как ты сам. – Вслушайся, вникни сознанием в суть вселенной и ощутишь дыхание вечности, хранящей память о таких как ты. Вслушайся по – внимательней и услышишь вопль тех, кто пролетел отведенный ему отрезок времени, не оставив следа, и понимание этого не дает им покоя, - и в ее сознании зрело понимание, что можно осознавать себя кем угодно: червяком, муравьем, любой другой тварью, но все изменится в твоей сущности, когда Всевышний приобщит тебя к великому вселенскому разуму, к сгустку великой материи,  в которую ты вольешься, приобретешь, силы видения мира, стремление к добру, самопожертвованию, научишься видеть мир беспорочным, всепоглощающим, осознаешь себя частью этого мира. Ведь мир по своей сути прекрасен, только учись видеть его красоту, его величие, доброту. Бойся стать бревном, выброшенным течением жизни на сушу, ведь оно бесчувственно, мертво. Ему не дано свыше слиться с вечностью.  Оно, разлагаясь, оскверняет воздух, утучняет землю, не заботясь о приобщении к вечной борьбе добра  со злом.  Думай о том, как не стать тварью поглощенной алчностью, похотью, обжорством, упованием властью. Стремись одержать победу над своей плотью, властвуй над нею. По ее понятиям душа ведет постоянную борьбу с ненавистной плотью. Плоть толкает ее на грабежи, убийства, заставляет излишествовать, развратничать, загоняя душу в дальний угол своего естества, где та вынуждена ютиться, потворствуя ненасытной плоти. Душа, наоборот, стремится обрести крылья, ищет методы борьбы с алчной плотью, строит планы по ее умерщвлению. Нет такого, чтобы душа с плотью жили в мире и согласии, ведь первая стремится к бессмертию, к приобщению  к великому разуму, к познанию вселенского мироздания, вторая тянет в пропасть. Человек по ее понятию две враждующие между собой сущности, и только по этой причине плоть смертна, превращается в прах, а бессмертная душа улетает в небеса. В зависимости от того, как жил человек, поселяется в соответствующем ярусе небес. Так ее душа маялась, пытаясь приобщиться к высшей материи, окунуться в поток божественной любви, но ее жизнь текла , как прежде, скучно одиноко. Поклонники ее, казались, ей все на одно лицо. Она просто не знала о чем с ними говорить, ей с ними было скучно, не интересно. Себя ощущала одинокой, чужой среди своих сверстников. Ее душа стремилась в необычный всепоглощающий мир, а в глубине сознания маячила тень того единственного, за которым можно пойти на край света, даже на смерть. В такие минуты перед глазами возникал силуэт монаха, со времени ассоциировавшийся не то в ангела, не то в дьявола, а его черная сутана с крыльями черного ворона. Она даже стала верить, что он превращается в ворона и носится над землей, посылая ей импульсы своей любви. Тогда она задавалась вопросом:- Почему он один будоражит мое воображение, винтом ввинтившись  в мое сознание? Почему меня мучает сознание, что я его знаю давно, раньше той нечаянной встречи в лесу? Что это, рок судьбы, или наваждение? - Отчаявшись познать мир любви, счастья, справедливости, добра, она искала ответы на мучившие ее вопросы в литературе, полностью отдавалась учебе, надеясь стать хорошим специалистом в области медицины, быть полезной обществу. Но как не старалась, не могла стереть с памяти образ монаха. Он преследовал ее везде и всюду. Она себе вбила в голову, что та их встреча в лесу не была случайной, иначе, почему, мол, он оказался там именно в то время, когда она вздумала посетить « Лысый холм»? Почему , именно, на той тропе, в тот самый день?- Потом старалась отвлечься, думать о, другом, как возникал вопрос:- Кто я ему? Может он преуспевающий художник? В Париже или Лондоне устраивает выставки своих полотен, даже значения не предал встрече с той замухрышкой в лесу, а я уши развесила, возомнила Бог знает что? Ведь столько с тех пор воды утекло, все, можно сказать, быльем поросло, а я все помню, словно это было вчера. Вижу, как он, распрямив сутану в виде крыльев, приняв обличье ворона, улетел в чащу леса. Может, то действительно был ворон, а моя разгоряченная солнцем память ассоциирует его с человеком? С тех пор я в любом монахе вижу крупицу того самого юноши в монашеской сутане. И, если мы с ним встречались раньше, то для какой цели судьба нас свела снова? –
  Вот так в жизненных хлопотах, в погоне за высокими материями, она не заметила , как подошла зимняя экзаменационная сессия. В субботний вечер, когда многие девчонки уехали на выходные домой, другие ушли по своим делам, кто в кино, кто на свидание, а она, сидя за столом, готовилась к экзамену по анатомии человека. В комнате было тихо,  стол тускло освещала  настольная лампа. Перед глазами девушки, на деревянной подставке стояло учебное пособие, гладко отполированный человеческий череп с посмертным оскалом зубов. Темные впадины его глазниц скорбно смотрели прямо на нее, напоминая о скоротечности жизни. Она, всмотревшись в него повнимательней, невольно прослезилась, помня о том, что владелец этого черепа, был, когда то человеком. Жил, радовался жизни. То пользовался везением,  добивался чего хотел, то в чем то, ошибался. Влюблялся, любил, и, может быть, сам был любим. Назывался: кем то,  братом, кем то мужем, кем то отцом. Теперь же, позабытый всеми, служит учебным пособием для студентов медиков. И невольно посмотрела в  ту сторону, где в углу комнаты стоял скелет, глянцевито поблескивая костями в сумрачном свете настольной лампы. При взгляде на него, вздрогнула всем телом:  ей померещилось, что скелет шевелит фалангами пальцев рук, пытаясь сделать шаг вперед согнутой в колене нижней конечностью.  Опрометью бросилась к выключателю, включила яркую лампочку, свисавшую на шнуре с потолка . Огляделась вокруг, но в комнате было все спокойно, скелет мирно стоял на своем обычном месте, только и вымолвила:- Надо же.- Охота к дальнейшему повторению анатомии пропала, тем более, что в открытую форточку лилась музыкальная мелодия, доносился говор, смех танцующих. Юлька выглянула на улицу и была потрясена красотой ночи.  От самого неба до земли кружились, искрясь, легкие звездочки снежинок. Она подумала, припоминая, когда она вот так беззаботно, как ее сокурсники, проводила время. И тут в комнату ворвалась радостная Зоя, ее соседка, по койкам, и прямо с порога, обращаясь к ней, возмущенно заявила :- Корпишь над учебниками, тебе, что больше всей надо? Видела бы ты того, кто к нам пришел на танцы. С каких пор живу, такого не видала. Да, что там говорить, даже во сне, такого парня редко можно увидеть,- и стала описывать его неординарную на ее взгляд внешность.
  Юлька слушала ее краем уха, но ее описание, напомнило ей монаха, и тотчас его образ встал перед ее глазами, а в мозгу вспыхнуло:- Монах? Но откуда? Вороном прилетел, что ли?- Сердце гулко застучало, по телу разлилась слабость, ее трясло, заставляя торопиться. Она заспешила, бегая из угла в угол, ища свои вещи, но, боясь не успеть, набросила поверх домашнего халатика пальто и выскочила из комнаты. Морозный ветер обжог разгоряченное лицо ледяными искорками снежинок. А из ярких окон клуба, где танцевала молодежь, в ее тело вливались горячие волны. Трепеща всем телом, она протолкалась сквозь толпу курящих студентов к двери и, переступив порог помещения, зажмурившись от яркого света, казалось, оглохла от громких аккордов музыки, в нос ударил спертый воздух, смешанный с запахом потных тел, дешевых духов, табачного дыма, спиртного. Нахмурившись, зажав нос, пожалела, что покинула уютную комнату, тем более что завтра экзамен,  и еще не весь материал усвоен. Но, немного освоившись, оглянулась по сторонам, и никого похожего на «монаха» не увидела, но в эту минуту ее тело обожгла удушливо горячая волна, к ней сквозь толпу танцующих пар пробирался «он», «монах», во всем черном, с лавиной блестящих, черных, как вороново крыло волос. С бледного лица смотрели на нее горящие, словно угли, черные, бездонные глаза. Ее тело пронзило страшной силы током. В губы, язык, гортань впились раскаленные иглы, в сердце раскаленный гвоздь. Ее девичье лоно вспыхнуло ярким цветком, от сияния которого плавилось тело, превращаясь в горячий ручеек. Вокруг стало темно и неимоверно тихо, из ее глаз вспыхнул яркий луч, осветил его лицо, которое она словно сфотографировала, впитав в себя каждую точечку, морщинку, родинку, бисером рассыпавшиеся по бледному челу капельки пота, белый изящный шрамик на тонком носу. Успела, сосчитать реснички вокруг глаз , волоски  бровей. Его лицо сияло белозубой улыбкой, он улыбался ей одной, видел ее одну, протягивая к ней руки. Она увидела их синеватое искрящееся  золотыми искорками свечение, точно такого цвета ореол вокруг головы. Опустив глаза на свои руки, страшно испугалась , они излучали янтарно зеленоватое сияние. Ей стало казаться, что ее тело растет, заполняя собой все пространство вокруг себя, а за спиной отрастают крылья. Не коснувшись его рук, она птицей выпорхнула из душного помещения и окрыленная любовью, улетела в снежную пургу. Ее тело пылало пожаром, наконец, тлеющая в нем искорка вспыхнула ярким пламенем . Своим пылающим сердцем, она была готова осветить путь истины и любви, как это сделал герой поэмы «Данко», осветивший людям путь к свободе. А тело все ширилось, росло, заполняя собой вселенную. Земля стала мизерным шариком, вмещавшимся на ее ладошке. Она видела ее вращение вокруг собственной оси, ощущала ее величественную поступь во вселенских просторах. Ее захлестнула неслыханная радость от понимания того, что она является маленькой крупицей Земли, что плывет на корабле Земля, гордилась, что она дочь Земли, единственной планеты в бескрайних просторах космоса, плодящей существ, одаренных святым чувством –Любовью.
  Ей приоткрылась божья тайна всепоглощающей любви, превратившая ее тело в бурлящий горячий ручеек, а образ монаха в синеватом искрящемся ореоле плыл в пространстве, маня в бесконечность своей божественной красотой. Она, не в силах совладать с собой, плыла рядом с ним, тая от неземного блаженства. А окружающий мир становился все прекрасней. Она сокрушалась, удивляясь, что не видела до сего времени, насколько он прекрасен, полон загадок и тайн, поняла, что ее мечта исполнилась, Бог наградил ее тем, о чем она его просила, приобщил к миру богов, дал испытать божественную любовь душ. Всеобъемлющая радость переполняла ее душу, она жаждала поведать всему миру о своей любви, хотелось, чтобы все живущие на Земле испытали то, что испытывает она, хотелось обнять весь мир, творить добро, жертвовать собой во имя счастья и любви. Под стать ее душевному настроению, происходили изменения в природе. Словно по мановению волшебной палочки снеговые тучи рассеялись, в небе повисла багрово красная луна, осветив меркантильным сиянием умиротворенную землю. Снежные сугробы переливались то розовыми, то фиолетовыми, то голубыми тонами, в зависимости от угла освещения. Все вокруг покрылось таинственностью, приобрело особое очарование. Звездное небо стало настолько близким, что протяни руки и ощутишь его твердь. Мириады звезд, мигая разноцветными огнями, излучали силу бодрости, счастья, умиротворения, хотелось улететь к ним и стать одной из них. Ее мающаяся душа ощутила на себе божественное дыхание вечности. Ее ласкала сама вселенная, с нею произошло то великое, всепоглощающее божественное таинство, вознесшее ее на пьедестал любви богов, выделило из среды обыкновенных смертных, присовокупив к вечной тайне. Время стало не властно над ней, она стала мизерным лучиком, несущимся сквозь просторы вечности, слилась с миром гармонии, нетленности. Сколько длилось такое ее состояние , она не могла сказать, луна скрылась в тучах, мороз крепчал, в воздухе хороводом кружились сверкающие звездочки снежинок, садились на волосы, лицо, раскрытые навстречу им ладони.  Она не ощущала холода, наоборот, ее тело горело внутренним огнем, сердце пылало, таяло в груди и обливаясь слезами несказанной радости, словно прозрев от слепоты, она восхищенно  воскликнула: - Так вот, какое сердце дарят своим возлюбленным!-
  А восток заалел, сквозь толщу туч пробивалось пурпурное сияние утренней зари, окрашивая  снежное покрывало земли в розово искрящиеся тона. В мире повисла предутренняя тишина. Над головой девушки пугливо пискнуло, нарушив девственную тишь утра, она вздрогнула всем телом, и только тогда увидела, что стоит под развесистой кроной липы, усеянной заснеженными комочками. Тесно прижавшись, друг к дружке, в ее кроне коротали ночь воробышки. Прислушавшись к тишине повисшей в воздухе, она различила их дыхание, похрапывание и от умиления к ним прослезилась, а сердце истекало жгучими каплями, тело горело так, что она боялась испариться, превратиться в облачко и улететь в звездную высь.
  - Так вот каков мир любви!  Ради этого состояния души стоит родиться, вынести любые жизненные испытания. Не зря говорят- любить, как боги в небесах! – И упав на колени, воздев руки к небесам, воскликнула:- Благодарю тебя, Всевышний!  Благодарю за то, что приобщил меня, мизерную песчинку к божественному миру, окунул в мир тайн, мудрости, счастья и доброты!-
  Из низины, с озера, повеяло холодом, там разыгралась настоящая метель перед восходом земного светила. Бросая снег ворохами, метель неслась, угрожая охватить косогор, где пряталась Юлька.  Она, боясь попасть в ее ледяные объятья, удалилась в общежитие. Здесь все еще спали, никто не заметил ее отсутствия. Осторожно раздевшись, она юркнула под одеяло,  зажмурилась, удивляясь, как они могут спать, когда мир так прекрасен? Не прошло и получаса, как общежитие опустело, она на лекции не пошла, не в силах расстаться со своим внутренним миром. Даже есть боялась, казалось, малейшее вмешательство в организм нарушит, то состояние, в которое она погрузилась. Так прошел целый день, а когда стемнело, знакомая удушливо горячая волна ударила в голову, охватывая всем телом. Кровь, горячим потоком вливаясь в голову, стучала звенящими молоточками, сердце сжали раскаленные клещи, непонятная, непреодолимая сила не весть куда влекла ее, лишая силы воли. Она, не помня себя, выбежала в ночь, босая, в домашнем легком платье. Ветер рвал с нее одежду, леденя беззащитное тело, трепал волосы, а она ни на что невзирая в беспамятстве неслась навстречу зову. Впереди в кругу света падавшего от фонаря, стоял тот, что звал ее, монах в черном , длинном пальто. Из ее глаз вырвался сноп лучей света, и мощным прожекторным лучом осветил его синевато голубую  искрящуюся фигуру. Кровь в жилах закипела, в губы, язык, гортань вонзились раскаленные иглы, яркий огненный цветок осветил пожаром ее девичье нутро, плавя тело.
  Расставив полы пальто,  в сияющих снежинках, крылами, монах летел ей навстречу  Она увидела его лицо в ярких лучах, исходящих из ее глаз, с заснеженными ресницами, бровями, что делало его божественно красивым, а раскинутые полы пальто напомнили о таинственном вороне. Не в силах преодолеть силы, исходящей от его дьявольски зловещего, но такого прекрасного облика, сжигаемая,  потоком шедшей от него любви, бросилась в его манящие объятья и перестала существовать.  Был только он, земля ушла из под ног, яркий луч соединил их глаза, дыхание уста, они слились в страстном поцелуе, и понеслись  в поднебесную высь. Ее тело превратилось в ручеек, влилось в его сущность, она стала частицей его, растворилась в блаженстве. Но, что это? Его тело обмякло, руки, только что сжимавшие ее в объятьях, повисли плетьми, она почувствовала, как он,  ускользает с ее объятий, не в состоянии вернуться в реальность, она продолжала обнимать воздух. Но страшная действительность повергла ее в неописуемый ужас,  распластавшись черным пятном на снегу, он лежал у ее ног, из груди вырывался страшный храп, изо рта толчками лилась кровь, окрашивая девственно белый снег. Она закричала диким голосом, склоняясь над ним, поняла, что он умирает, упала , как подкошенная, забилась в страшных конвульсиях. Ее крик привлек прохожих. Люди не понимали, что стряслось, но, видя лужу крови и затихающее в агонии тело юноши, вызвали машину скорой помощи. Когда все необходимое в таких случаях  было сделано, обратили внимание на девушку, лежащую рядом. Видя, что она проявляет признаки жизни, на её окровавленный рот, из толпы понеслись выкрики :- Бей вампирку! Посмотрите на ее рот, она у него кровь пила. Кровопийца!  Она его убила! – И тут накинулась на ни в чем не повинную жертву  толстенная баба, принялась тормошить так, что у той голова пошла кругом.
  Не полностью понимая, в чем ее обвиняют, Юлька схватилась за лицо руками и ощутила на нем липкую кровь, во рту тоже присутствовал железистый привкус крови. Она в ужасе застонала, неведомая сила пригвоздила ее к земле, в ушах раздался страшный шум, в небе блеснула молния, сотрясая землю, прокатился страшной силы гром.
  - Ведьма! Ведьма!- некто выкрикнул из толпы. – Ишь! Что делает? Гром, и молнии в зимнюю стужу то. У, ты, стерва! Да я тебе! – и снова на не набросилась , выше упомянутая баба. Еле оторвали ее от несчастной девушки, и тут раздался басовитый мужской голос:- Успокойтесь, товарищи, девушка тут не при чем. Он слаб легкими,  давно болеет, я вас заверяю в этом, как его лечащий врач. Умер от разрыва легочной артерии, а девушка, как я уже сказал, тут ни при чем. А, кстати, кто она? Посмотрите она раздетая в такой мороз .
  - Наверное, студентка из общежития.-
  - Чем устраивать само суд, лучше помогли бы ей, ведь она еще и босая.-
  - Юлька уселась на искрящийся снег, в ужасе уставилась на темное пятно на снегу, а в мозгу стучало:- Он умер! умер! умер! Его больше нет! Он мертв! Он умер! Умер! Умер!- вокруг все померкло,  стало серым, обыденным, даже страшным и тут из ее груди вырвался непроизвольный крик:- Я не хочу жить! Убейте меня! Я его убила! Убейте меня!-
  В это время подрулила машина скорой помощи, люди в белых халатах положили его неподвижное тело на носилки, внесли в нутро машины, и перед ее носом дверь зловещей машины захлопнулась. Против ее воли сильные мужские руки подняли ее и понесли по направлению общаги, как городские жители называли студенческое общежитие.
 В общежитии появление мужчины с раздетой Юлькой на руках вызвало страшный переполох. Девушки, ее сокурсницы, суетясь вокруг нее, пытались выяснить, что же произошло. Но она потеряла чувство реальности, только твердила:- Он мертв! Он умер!-
  Мужчина стал объяснять им, что нашли ее рядом с мертвым молодым человеком.
 - Она, что убила его? Почему на ее одежде кровь?-
  - Никого она не убивала. Он умер от легочного кровотечения, поэтому на ней кровь. Вы же, как будущие врачи, помогите ей. Умойте девушку, дайте успокоительное лекарство, напоите горячим, чаем, уложите в постель. Придет в себя, сама обо всем расскажет, видите сами, она в шоке, ведь умер, как я понял, ее возлюбленный,- наставлял будущих эскулапов мужчина с улицы, держась за ручку двери.
 Юлька, как в ступоре, ничего не понимала, не воспринимала, только в ужасе созерцала, как ее возлюбленный, распластавшись черным пятном, лежит у ее ног, а из его рта пульсирует кровь, окрашивая снег. Крепко зажала глаза, желая избавиться от видения , и увидела, внутри своего мозга, что ли, в синем искрящемся ореоле его манящий образ, протянула руки вперед, стремясь к нему, но девушки ее удержали, уложили в постель, и в скором времени она уже спала. Спала долго, таким глубоким сном, что приходилось прислушиваться к ее дыханию:- Жива ли?- Но зато, когда проснулась, то казалась смирившейся с его скоропостижной смертью. Одно смущало ее сокурсниц, она, как и прежде отказывалась от пищи. Ей не хотелось, есть.  Пища казалась одинаковой на вкус, что горькая, что соленая, что сладкая напоминала глину. Исхудала так, что, казалось, светилась, как тень привидения, но глаза лампадами освещали ее бескровное лицо, и, как ни странно, оно было прекрасно. Она знала то, что было не доступно другим, и это поддерживало ее силы. Сдавала успешно экзамен за экзаменом, после чего, как все студенты, уехала на каникулы в село, к родителям. Перед отъездом на последние гроши купила букет живых цветов и разбросала на том месте, что считала местом его смерти.

Глава18

  Родители встретили ее радушно, поздравили с успешным завершением первого ее семестра в институте. Первый день она еще выдержала, но зато дальше хотелось волком выть, рвать волосы на голове, при том скрывать свое горе от всех домашних. А тут еще начались визиты школьных товарищей, но она не понимала, что им от нее нужно, о чем с ними говорить. Они были для нее чужими, ей были не интересны их рассказы, а о себе она ничего не могла рассказать, даже бы, если хотела. Они бы  все равно ее не поняли, только бы на смех подняли.
  Мама, радуясь, что столько молодых людей делают визиты ее дочери, снова стала думать о ее замужестве. Пора, мол, дочка взрослеть, а то останешься в старых девах. Она молча слушала ее, стараясь,  запрятаться, куда ни будь, в угол, и предаваться своему горю. Ночью, если удавалось уснуть, видела монаха во сне, где он сообщал, что он жив. И так повторялось раз за разом, что она стала верить, что он не умер, а тут еще стала ощущать идущие от него волны. Волны с каждым днем становились все сильней, все напористей, так что она стала думать:- Не может он с того света так страстно поддерживать меня, он живой. Господи, он живой! Но, как узнать мне это? У кого можно узнать, куда его увезли? Ведь я тогда была почти невменяемой, но если он жив, то,  находится на излечении в каком то тубдиспансере, ведь тот врач во всеуслышание заявил, что он болеет туберкулезом. Как я могла тогда поверить словам того врача, что он умер?- После таких доводов она решила любыми методами подкрепить свой организм, находящийся на грани полного истощения. Вначале пила молоко с медом, потом стала добавлять в него коровье масло, пока не появился вкус пищи, а затем и аппетит. Волны идущие от него поддерживали ее, и она поправлялась на глазах изумленных родных. Во снах он твердил, что жив. Радуясь этому, она действительно похорошела, волосы засияли прежним блеском, на щеках проступил румянец, стала подумывать о том, как сообщить родителям, что ей необходимо уехать задолго до конца каникул.
  Успокоившись принятым решением, легла раньше обычного в постель, но не успела, как следует уснуть, как почувствовала уже знакомую зовущую волну. Тело покрылось испариной, сотрясалось в страшном ознобе, так, что зуб на зуб не попадал. Мозг пульсировал яркими вспышками, сердце рвалось на части, из глаз хлынул прожекторный луч света и устремился в ночь, наткнулся на синевато голубую искрящуюся золотыми искорками, тень, манящую за собой. Дьявольское видение улыбалось, простирая  к ней руки- перепончатые крылья, тянуло в неведомое с непреодолимой силой.
  Девушка в одной ночной сорочке, босая, с растрепанными волосами, опрометью выскользнула с теплой постели, и, не помня себя, понеслась в морозную метель,  за дьявольской тенью. А та поднималась ввысь небес, дразня ее, суля неземное блаженство. Ее жертве показалось, что у нее отросли за спиной, крылья, подняли ее высоко над землей, что она летит вслед за своей любовью и стоит еще, чуток, поднатужиться, как настигнет желанную цель, утонет в объятьях, сгорит в страстном поцелуе своего возлюбленного. На самом же деле она бежала, не разбирая дороги, падая, ударяясь об намерзший лед,  изранила до крови пальцы ног,  ладошки рук. Слезы непроизвольно катились из ее глаз, градинами застывая на щеках, а она мчалась за дьявольским видением искрящейся сине- голубой тени.  Как вдруг дьявольское наваждение покинуло ее, тень скрылась в тучах, кругом ни души, а она стоит над глубокой полыньей, далеко от берега. Темная ледяная вода бурлит у самых ее ног, ледяной обжигающий ветер рвет с нее тонкую сорочку, злостно треплет волосы, безжалостно студит беззащитное тело, стремится повалить на лед, закатить в глубокую пропасть полыньи. Несчастная в ужасе кричит, но из за шума ветра сама не слышит своего голоса. Пятясь от полыньи, скользя босыми ногами по скользкому льду, еле сдерживая напор ветра,  старается покинуть это смертельно опасное место. Ведь, сама того не ведая, она очутилась в полушаге от бурлящей ледяной воды. Сделай она хотя бы маленький шажок, как оказалась бы в ее смертельных объятьях. Холода, леденящего ее тело, она не чувствовала, огонь, горевший в нем, не давал замерзнуть, а непонятная сила гнала подальше от этого гиблого, места. И она, боясь оглянуться назад, бежала, что было сил, а вслед ей несся сатанинский хохот, леденя душу. Может, то был вой ветра, может проделки дьявола, но она ясно слышала, как некто невидимый злорадно хохотал ей вдогонку. В доме ее отсутствия никто и не заметил, даже постель не успела остыть, а ей, казалось, что уже скоро должно светать. – Я схожу с ума, иначе моего душевного состояния и не назовешь. Завтра же уеду, и начну его искать, должен же он лечиться в какой  то из  клиник, коль остался жив.-
   На утро поднялась по – раньше и засобиралась в дорогу, сославшись на необходимость быть раньше в общежитии по случаю легкого косметического ремонта. Родители, конечно, согласились с такими вескими доводами, не стали препятствовать ее отъезду. Добралась благополучно до автобусной остановки, забралась в почти отъезжающий автобус и только вздохнула с облегчением, как увидела синеватое сияние искрящейся тени, которая летела на уровне ее сидения, у ее окна. Девушка невольно оглянулась, всматриваясь в лица пассажиров, видят ли они эту злополучную тень, но они сидели спокойно. Видела ее только она одна. Так это видение преследовало ее до самого города.
  Уже темнело, когда она направилась к общежитию. Шла быстро, почти бежала и, когда бежала через дворик, то у самых ступеней крылечка общежития, вырубился свет. Еще не привыкнув к темноте, увидела впереди себя промелькнувшую черную тень, в испуге остановилась, когда ей навстречу из темноты вышел монах. Казалось, его лицом стали одни глаза, казавшиеся темными впадинами человеческого черепа. Ей вспомнился череп - учебное пособие и от монаха повеяло могильным холодом. Он брал ее руки в свои, смеялся, а его улыбка ей казалась посмертным оскалом. Она закричала, пыталась перекреститься, но рука словно омертвела, пыталась прочесть «Отче наш», но не могла вспомнить ни единого слова. Он снова схватил ее за руку.  Его рука показалась ей страшно холодной и скользкой, как у жабы. А тут еще всплыло перед глазами темное пятно на снегу, привкус крови на губах, во рту, и, отмахиваясь от страшного наваждения, она побежала:- Господи, это выходец с того света. Он встал из могилы. Это мертвец. Монах мертв. Господи, спаси меня, не дай нечистой силе одолеть меня.- А он, тяжело дыша, бежал по ее следу, дышал в затылок ледяным дыханием, она это чувствовала, ощущая его ледяное дыхание, представила его впалые щеки с лихорадочным румянцем, бледный лоб в бисеринках пота, и хотелось спрятаться, стать невидимкой, лишь бы он исчез, провалился под землю. А внутренний голос твердил:- Опомнись, ты же любишь его.-
  - Нет! Нет! Такого не люблю!-
  Он настиг ее, пытаясь нечто объяснить. Она с перепугу, не слышала ни одного сказанного им слова. Видя в нем выходца с того света, нутром чувствовала разложение его тела и не могла заставить себя, поверить, что это тот монах, которого она любит больше жизни. Наконец, ей удалось открыть коридорную дверь общежития, заскочить в коридор и захлопнуть дверь перед его носом. Немного отдышавшись, она увидела, что ее руки издают зеленовато, желтое свечение. А в углу коридора во всю свою величину стоит синевато голубая искрящаяся тень монаха. Она закричала:- Уходи! Уходи навсегда! Я больше не люблю тебя! Мой любимый умер! Уходи!- За дверью наступила тишина, затем послышалось шарканье ног о каменные ступени. Тень растаяла. Юлька перекрестилась, боясь двинуться с места.
  _- Господи, что происходит? Кто это мог быть? А, если он жив и это был он? Нет! Он мертв. Это его неприкаянная душа бродит, мечась, не находит себе успокоения.-
  Смирившись с его смертью, она решила полностью отдаться учебе, тем более, что наступил новый учебный семестр. На лекциях отвлекалась, по окончании лекций уходила на анатомирование трупов, ночами на дежурства по уходу за тяжело больными. Но, однажды на лекции по внутренним болезням, пульмонолог возьми, да и расскажи, на что способен, человеческий организм, как может сражаться за жизнь. Как человек с тяжелейшим легочным кровотечением, почти без признаков жизни остался жив, потеряв чуть ли не три литра крови. Рассказ его был о монахе, повергший всех, кто знал об этом, в ужас. Девушки оглядывались на нее, а она сидела пунцово красная от стыда, укоряя себя в черствости, глупости:- Как я могу стремиться стать врачом, когда живого человека приняла за выходца с того света? Какого мнения он остался обо мне? Как я его обидела, прогнала, не захотела выслушать его объяснений. А он , борясь со  свирепым недугом, не забывал обо мне, ждал встречи, томился любовью. Мне просто нет прощения, - так казня себя, она выбежала в вестибюль, где почтальон вручил ей письмо. Письмо было от монаха, в котором он просил прощения, что напугал ее:- Знаешь, любимая, я в момент нашей с тобой встречи пожалел, что не умер.  Но жизнь прекрасна в любых ее проявлениях, и я тебе безмерно благодарен, что ты влила в меня силы, чтоб я мог жить дальше. Только благодаря любви к тебе, я остался жив. Ты мое солнце, ты моя радость, ты же и моя смерть. Я чувствую, что нас связывает, нечто большее, чем смерть, чем жизнь. Мы были с тобой знакомы и в прошлой нашей жизни, иначе, откуда мне знакома   каждая черточка твоего лица, каждый изгиб твоего тела? Люблю тебя всем сердцем, всей душой, и ничего не могу с этим поделать. Это у меня в крови, я родился с любовью к тебе. Ты меня гонишь, а я еще больше люблю тебя, понимая, что это мой крест. Может, даст Бог, свидимся еще. Ведь самое страшное позади. В, данное время нахожусь на излечении в Крыму, говорят, что лечение будет длительным.-
 Слезы застилали ее глаза, а она не понимала, почему на расстоянии  она сгорает от любви к его тени, но не к нему  живому? Что меня отталкивает в нем? Ведь тогда при встрече его вид вызывал в моем сердце не только неописуемый ужас, но и брезгливость. Его тело, пораженное недугом, пугало, повергало в ужас.-
  Больше писем на ее имя от него не поступало, и ее это даже радовало. Она успокоилась, сдала успешно экзамены за второй семестр, и со спокойной душой уехала на каникулы в село, к родным. Здесь все больше находясь в одиночестве, задавалась вопросом:- Почему нет писем от монаха, может, умер?- Решила сходить в монастырь, узнать, не пишет ли своих холстов молодой художник? Но его не было. По пути к дому, бредя  по берегу реки,  тревога за него не покидала ее, вдобавок попала под страшный ливень, промокла до нитки, простыла, заболела.  Проболела почти все лето, температура то падала, становясь в норме, то повышалась, становясь субфебрильной, изматывая организм. Так с температурой выше нормы и уехала на занятия, не уяснив причины ее повышения. А уже во время занятий появился надрывной кашель, колющие боли в правом подреберье, слабость, потливость. Продолжалось так довольно длительное время, пока она не слегла с высокой температурой. На машине скорой помощи была доставлена в больницу, не помня, ни как ее увозили, ни как уложили под капельницу, попала в нереальный мир. Казалось, наяву побывала в самых красивых уголках мира, встретилась во снах с монахом. Когда пришла в себя, то в таких подробностях рассказывала о местах, которых в жизни не видела, что удивляла своих слушателей. Врачи поставили ей диагноз «экссудативный плеврит туберкулезного характера», подлечили и отправили в академический отпуск  до полного выздоровления, предварительно поставив на учет в городском тубдиспансере. Это вызвало в ее душе неподдельный страх перед этой страшной болезнью, и ей снова , и снова вспоминался тот страшный вечер, когда монаха увезли с их первого свидания, как оказалось в полуживом состоянии.
  Дома родители окружили ее теплом и заботой, да еще страх смерти заставлял ее выполнять все предписания лечащих врачей. С монахом встречалась только в нереальном мире, гоняясь за его тенью, которая, являясь ей по ночам, влекла ее за собой и, когда она приходила в себя, то оказывалась далеко от дома, в глубоких оврагах, на вершинах недоступных скал, далеко в степи.
  Родители, беспокоясь о ее психическом здоровье, поделились, о происках сатаны, как они считали, с врачами. Те, побеседовав с девушкой, добились для нее путевки в студенческий санаторий, находящийся в горах Кавказа. Пусть, мол, развеется, пообщается с новыми людьми, познакомится с красотами тех чарующих мест, перестанет пугать родителей, бродя по ночам.
  На первых порах так и было, ей нравились новые места, очарование гор, морская синева моря, высота небес. Но , однажды она увидела плывущую над вершинами гор сине -голубую искрящуюся тень своего мучителя, и потеряла покой. Просыпалась по ночам, ощущая на затылке его дыхание, осязала рядом его горячее тело, но, придя в себя, понимала, что находится высоко в горах, далеко не в своей постели. Тень манила ее, звала за собой, появляясь то в горах, то на море , да так властно, что однажды девушка доставила много хлопот спасателям, доставившим ее уплывшую в открытое море.
  Наблюдавший ее врач, стал думать, что она страдает лунатизмом, велел стелить у ее кровати мокрый коврик, и это срабатывало. Касаясь босыми ногами холодного коврика, она приходила в себя, долго сидела без сна, но видение уплывало. Лечение, свежий воздух, морская вода сделали свое дело, она вернулась домой окрепшей, чем обрадовала родителей.
  Все шло хорошо, отец с матерью даже стали оставлять ее на хозяйстве. Она посильно помогала им, ведь в крестьянском хозяйстве всегда дел  невпроворот. Напевая полюбившийся ей мотив, она вдруг оглянулась, казалось, что за нею наблюдают, но нигде ни души. Ее явно кто то звал, но не так, как монах, а совсем по- другому. Она стала прислушиваться и поняла, что зовущие ее волны идут со стороны леса, того леса, где находился мужской монастырь. – Неужели он там, но почему волны другие? Кто это может быть?- Посмотрела на небо, солнце стояло почти в зените, родителям  еще рано возвращаться, заперла двери дома и побежала в сторону зова.  Выйдя из – за поворота, поняла, что зовущий ее человек находится у священного родника. К нему многие шли на поклон, веря в его целебную воду, старожилы рассказывали, что некий слепой путник, умывшись его водой, прозрел. Так вот на травке, под развесистой кроной кряжистого дуба сидела старушка, своим видом напоминая сиреневое облачко. На ней, начиная от волос и кончая обувкой, все было сиреневым. Волосы сиреневым облаком обрамляли ее почти прозрачное старческое личико, из которого внимательно смотрели на девушку два огромных сияющих глаза.
  Юлька вскрикнула, хватаясь за грудь, с ее лица смотрели глаза монаха, втягивая в себя волшебной силой. Но старушка, светясь добротой, улыбнулась девушке, и создалось впечатление, что все вокруг осветилось этой улыбкой. Но ее по девичьи пухлые розовые губы, звенящие белоснежные зубы снова повергли в недоумение несчастную девушку:- Кто на этот раз меня разыгрывает? Не бывает у старух таких зубов, да пухлых розовых губ, - подумала она, и тут же услышала:- Как видишь , бывает. Не бойся меня, садись,- указала она на травку рядом с собой.
  Юлька послушно села, у ее, ног и почувствовала ароматный запах трав, смешанный с запахом ладана. Ее тело благоухало и это успокаивало.
  Старушка, ласково глядя ей в глаза, слабым, слегка дрожащим голосом произнесла:- Значит, услышала меня?  Это меня радует, оказывается, я не потеряла силы передавать мысли на расстояние. А ты, внученька, красавица, и душа у тебя добрая, я знала, что мой внук не мог полюбить плохую девушку. Что смотришь так на меня, не узнаешь? Я родная бабушка Стефана. Теперь узнала? Это он меня просил повидаться с тобой. Я в это время хожу на поклон в монастырь.- Юлька вопросительно посмотрела на нее, но старуха, казалось, читала ее мысли:- Не в мужской, а в женский, что по ту сторону твоего села. Ты то там бываешь? – Юлька нерешительно кивнула головой.- Это хорошо, в Бога надо верить. Только вера в него и держит меня на этой земле. Ведь я уже такая старая, что и сама не знаю, сколько годов живу на свете, а все хожу, хожу и в дождь, и ведро, и в жару, и в стужу, всякая погода от Бога. Люблю знакомиться с новыми местами, скажу тебе:- Красивая наша земля. А ты славная, беленькая, что лебедушка.- Но Юльке не терпелось узнать о монахе, которого зовут Стефаном, по словам его бабушки.
  -Бабуля, а Стефан дома?
  - Где там дома, все лечится, не весть где, в татарщине. Там тепло, море, горы, говорят, красивые там места. Советская власть понастроила там лечебниц, только вот ему не помогает. Тяжело болен он, вот уже многие годы страдает, кровью харкает. Хочешь послушать про него, и как он заболел?- И, не дожидаясь ответа, надолго замолчала, устремив свои все еще прекрасные глаза, то ли во внутрь себя, то ли в далекое прошлое. Юлька послушно ждала, когда она начала:-
      Давно это было, а мне кажется вчера. Седьмой годок ему пошел от роду, да видно природа наша такая, полюбил он девчушку, и по - настоящему, в такие то годы. Девчушка та его чуть , было, с ума не свела. Где тут она жила в этих местах, в соседнем селе, рядом с моим селом, где я в ту пору жила. Они же с матерью, дочкой моей, приезжали ко мне на лето. В то лето я ему  доверила коня пасти. Хороший был у меня конь, как вижу своего Суру, весь в яблоках, в ногах высок,- и надолго ушла в свои воспоминания. Девушка тоже молчала, хоть и не терпелось узнать, что же было дальше, не тревожила ее.
  - Так вот, о чем это я? Эх, память стала не та, старая я, все забывать стала, особенно, настоящее, давнишнее хорошо помню. Очень старая я,- снова начала она, но Юлька ласково погладила ее сухонькую руку:- Вовсе вы не старая, не надо на себя наговаривать,- соврала она без зазрения совести, что вызвало благодарную улыбку, на, не по возрасту, молодых губах старушки:-  Она хитро так прищурилась:- Ну и врунишка ты! Но это добрая ложь, спасибо тебе за твое доброе сердце. Так вот та девочка потрясла его воображение, тем, что должно было оттолкнуть его от нее. У нее были негритянские черные от болотной грязи ноги, и зеленые кошачьи глаза.-
  Юлька, хватаясь за сердце, подумала :- Так вот откуда мне знаком белый , шрамик на носу монаха! Это был он.- А бабуля продолжала, так вот приворожила та маленькая колдунья нашего мальчика, до такой степени, что мальчонка потерял голову, влюбился так, что бредил ею, убегал в степь, пытаясь отыскать ее, когда она перестала посещать то место ,где он пас своего коня, просил Надю, дочь мою, удочерить ее. Ему не хотелось с ней не расставаться ни на миг. Ну, что нам оставалось делать? Вот и решили мы уехать с этих мест и больше никогда не возвращаться. Думали, пройдет время, и мальчонка забудет о своей блажи. Она же болотная русалка пасла домашнюю скотинушку на болотах, обросла болотной грязью, на нашем языке говорить не умела, да еще считала его глухонемым. Это мой внучек, мой Штефаникэ глухонемой то?-
 Юлька перенеслась в то, далекое время, погрузилась в его запахи, видела маленького Штефаникэ, словно только вчера это было. – Как я могла забыть его шрамик, как могла не узнать его в монахе?- И чтоб убедиться что монах и Штефаникэ одно и тоже лицо, спросила:- Бабуля, почему Штефаникэ жил одно время в монастыре? - Лечили его там монахи, но видимо, нет спасения от этой напасти, гибнет наш мальчик, одна надежда на лечение там, где то в Туречине, али, где не могу сказать. Будь я моложе, пешком бы туда пошла. Да о чем я тебе то рассказать хотела? Ах, да, как он достал эту хворобу, - и призадумалась, вспоминая подробности того случая. Юлька смотрела на нее и видела в ее старческом лице, проступивший образ Стефана, удивляясь:- До чего же он на нее похож?- А бабуля уселась по -удобнее, начала свое повествование:
  - Да вспомнила все в точности. Собрали мы с Надей, ты знаешь уже, что это моя дочь, так вот собрали мы весь свой скарб, погрузили на телегу, а Штефаникэ пошел в конюшню за Суру, но вместо того, чтоб запречь его в телегу, вскочил ему на спину и был таков. Надя в крик, в плач. Я вообще лишилась дара речи. Он же баловник, внучек мой, дай Бог ему здоровья, - при последних словах она подняла глаза к небу, перекрестилась. – Ускакал в степь, оставил нас у разбитого корыта. Нам и назад не вернуться, дом то я продала, и уехать не на чем.- Она надолго замолчала, а ее морщинистое личико посерело, так она переживала случившееся несчастье того далекого времени. Юлька вынуждена была признать, что бабушка Стефана действительно очень старенькая. Боль, отразившаяся на ее лице, выдавала ее возраст.- Так вот ускакал он, - продолжала она, как будто и не прерывала своего повествования, чем удивила Юльку, уже как будущего врача, ведь бабулька, не смотря на возраст, сохранила ясную память. – Да ускакал шельмец, а тут погода взбунтовалась. Небо заволокли грозовые тучи, все взбудоражилось, ураганный ветер выкорчевывал с корнями деревья, валил изгороди, сносил крыши с домов, стало темно, как ночью. Что творилось с Надей, страшно вспомнить. Она волчицей выла, ведь он у нее единственный то сынок.  Оставалось уповать на Бога одного. Что было делать? Кто нам помощник в такую погоду? Просидели мы всю ночь, прижавшись, друг к дружке, что нам только не мерещилось,  что мы только не передумали, но ничего путного в голову не приходило, точно повязали нам руки и ноги, а мозги распылились, как дым, и так до самого утра. Как только забрезжил рассвет, отправились на поиски нашего упрямца, еще больше любимого за свой непокорный нрав. Искали до глубокой ночи, аукая, называя по имени , и мальчика, и лошадь, но степь упрямо молчала.- Девушка, видя, как меняется ее лицо, погладила ее острое сухонькое плечо и, ощутив под рукой мелкую дрожь, попыталась перевести разговор в другом направлении. Но она ничего не слышала и ни на что не реагировала, настолько перенеслась мыслями в то прошедшее время.- Нашли мы его только на третьи сутки. Он лежал в неудобной позе, беспомощный, в страшном жару, речь и то потерял. Так и не помнил, как на них волки напали, почему он оказался не вместе с конем? Он лежал на вершине холма, а  неподалеку, в низине, обглоданные кости моего дорогого Суру. Серые разбойники растерзали лошадь, пощадив ребенка. До сих пор задаю себе вопрос:- Почему? Может быть, наши молитвы помогли ему остаться в живых?- Ее глаза смотрели на Юльку, но она ее не видела, думая о своем горе.- Ох, как долго он болел? – простонала. - Что мы только не делали, чтоб вернуть его к жизни, и врачей приглашали, и знахарей, но видно так Богу было угодно, вернуть то вернули, но легкие остались больными. Так с той поры и мается, мой внучек, страдает чахоткой.- Она стала оглядываться, словно ища, кого -то, потом продолжила:- Думаю, что дедушка его спас ему жизнь. Знаешь, кем был его дедушка?- Юлька недоуменно пожала плечами, откуда, мол, я могу знать его дедушку?
  - Прочти книгу «Голгофа» и узнаешь. Он был слугой Богу, вера ему свыше давалась. Он организовал секту, увлек за собой много народа. Народ верил ему, любил его, по всей России до самого Питера шли за ним.-
 - Иннокентий?- удивилась девушка.
 - Так ты читала про него? Да, Иннокентий. Не верь тем вымыслам, что в книге описаны, то все враки. Автор хотел угодить властям. Мой муж был хорошим человеком,    хотел помочь людям найти дорогу к Богу. Он Был великой души человек. Почему я говорю:- Был?- Мы с ним и сейчас общаемся. Его тело мертво, но душа осталась жить. Он всегда мне помогает в трудную минуту, только благодаря его заботе, я еще здесь, на земле.-
  Юлька все больше дивилась информации этой чудо- бабушки о главном герое романа «голгофа», но самым главным чудом было то, что ее маленький принц Штефаникэ и монах оказались одним лицом. А бабулька забеспокоилась, все, поглядывая на солнце, она была прекрасной, таких бабушек мало на свете, светилась из нутрии неиссякаемой добротой, любовью к своим близким, родным людям, к окружающему ее миру, всю жизнь, познавая законы природы, не переставала всему удивляться. Ветер шевелил ее сиреневые волосы, в глазах отражалось небо с пушистыми облачками, такими же странниками, как и она сама, дрожащим, старческим голосом спокойно сказала:- Засиделись мы с тобой, деточка, мне пора, -  и так легко снялась с насиженного места, что молодой позавидует, постукивая клюкой, засеменила к дороге. Юлька побежала рядом, но она уже в мыслях была от нее далеко. Но потом словно проснулась, отыскав ее взглядом, произнесла:- Прощай, внученька, может быть, больше и не свидимся, но я рада, что выполнила поручение Стефана, повидала тебя. Хорошая ты, сердечная девушка, душа у тебя добрая, будь счастлива, выходи замуж, а Стефан тебя не сделает счастливой только по одной причине- он не жилец на этом свете. А в прочем, как Богу будет угодно. Прощай и не провожай старуху.-
  Юлька шла рядом, держась за ее одежду, не в силах расстаться с душенькой, кровиночкой, плотью от которой и произошел самый дорогой ее сердцу во всем свете человек.
  Бабушка посмотрела ей в глаза и, прослезившись, спросила:- Как зовут тебя, ангел ты мой?
   - Юлей. Называйте меня Юлей, - захлюпала носом девушка.
   - А я Стефания. Внука назвали в мою честь. Возвращайся!- Вдруг  прикрикнула она на Юльку. Молодо- зелено, а вокруг лес, мало ли чего? Да и родители заждались.-
      Юля отстала, провожая взглядом легкую фигурку старушки, пока та не скрылась за поворотом дороги, тяжело вздохнув, загрустила, что жизнь так коротка :- Вот так и уходят из жизни наши дорогие и близкие сердцу, люди, как эта мечущаяся душа. Не думаю, что придется  еще вот так встретить ее в этом мире.-
 Постояла еще немного , огляделась вокруг и заспешила.

глава19

 Время было предвечерним, дневная жара сменилась вечерней прохладой. Лучи низкого солнца золотили водную гладь реки, кроны деревьев, кустов, серую пыль дорожного полотна. Она зажмурилась, подставила лицо их ласковому теплу, вздохнула всей грудью лесной воздух настоянный на травах, грибах, ягодах , и побежала по направлению святого родника. Там было тихо, спокойнотолько нарушала тишину струя падающей воды в запруду. Девушка испила водицы, умылась, пригладила растрепавшиеся волосы,  и тут увидела в двух шагах от себя молодого мужчину приятной наружности, зарделась как маков цвет, ведь она стояла с поднятым подолом платья, выжимая из него воду.
  Он радушно поздоровался, а потом пробасил:- Что, юная русалка, поджидаешь запоздавших путников?-
  - Почему бы и нет, любого защекочу, так что делайте вывод.-
  -Ой, ли? Не боишься в эту пору сама в лесу?-
  - Кого бояться, я здесь выросла, лес знаю, как своих пять пальцев, да я и не одна, а с вами.-
   Он засмеялся, а тебе палец в рот не клади, любого за пояс заткнешь. А я вот припозднился, не поверишь, встретил на дороге свою родную бабушку. Я много лет ее не видел, то учеба, то армия, сами понимаете, почему – то, перешел на, вы. А тут не ждал, не гадал, смотрю, плывет сиреневое облачко, приглядываюсь, боже мой, она, моя бабуля Стефания. Удивило то, что моя тетя Надя увезла ее с этих мест, когда я еще пешком под стол ходил, ссылаясь на ее преклонный возраст, а она до сих пор путешествует. Время над ней не властно, что ли? – Он замолчал, а Юлька диву давалась:- Уму не постижимо, чтоб в один день встретить и бабушку, и брата Стефана.-
  - Кто вы сказали, увез вашу бабулю с этих мест?-
  - Я же сказал моя родная тетка Надя.-
  - Это значит, что Стефан ваш двоюродный брат?-
  - Стало быть, так, наши матери родные сестры, а бабушка у нас общая.-
  - Она тоже ему видится сиреневым облачком,- непонятно по какой причине ее это обрадовало.
  - Он прищурил свои карие, словно желуди, глаза, приглядываясь к своей попутчице, нашел, что она даже очень привлекательная, смущенно предложил: - Может, пойдем, вы не будете против моей компании? – Глянул в сторону ушедшего за лес солнца:- ведь темнеть скоро начнет.
  - Вы боитесь темноты?
   - Вы не так меня поняли, просто я в этом селе впервые и не знаю, где мне ночевать придется.
- А к кому вы, если не секрет?
- Какой там секрет, меня сюда на работу направили, буду историю преподавать вашим ребятишкам.
 - Не завидую я вам, ох и достанется вам от нашей ребятни, они у нас бедовые.
 -Ничего, думаю, что мы с ними найдем общий язык, а детишек я люблю.
- Если так, то и они вас полюбят, дети чувствуют, кто их любит, а кто только вид показывает, что любит.
- А вам, откуда известны такие тонкости детской натуры, ведь вы сами, небось, только из детства вышли.
- Вот поэтому и знаю, что недавно сама такой была.
 Так они шли, разговаривая, смеясь, как давние знакомые. Он ей все больше нравился от него веяло, такой душевной теплотой, добротой, что она раскрепостилась, почувствовала себя свободной, как птица в полете. От его облика веяло теплом, добротой, а о обаянии и говорить нечего, казалось, его золотистая кожа, каштановые волосы,  карие глаза пронизаны лучами солнца,  да и  в выправке нельзя было отказать,  широкие плечи, тонкая талия, мускулистые руки говорили о силе, отменном здоровье, что не могло не привлекать к себе внимания. В нем было все то, что она мечтала увидеть в Стефане, но наталкивалась на слабость в его теле, свистящее дыхание, потные ледяные руки,  не могла любить его такого. – Ему бы военным быть, муштровать солдат, а не историю преподавать,- подумала она.
  Он, точно читая ее мысли, сообщил: - Я, между прочим, только из рядов Советской Армии. Долг отдавал Родине после окончания вуза, даже дослужился до лейтенанта.-
 - Он читает мои мысли, как он узнал, о чем я думала?- И споткнулась в темноте о камень, чуть не упала.-
 Он легким прикосновением подержал ее за локоть. Прикосновение его теплой руки было ей настолько приятным, что она впервые за многие годы почувствовала, как ее душа освобождается от непосильного груза,  становится способной на простое человеческое чувство к живому человеку. Стефан, с мучившей ее тенью, ушел на задний план, сердце отпустили сжимавшие тиски. А этот совсем другой, кровь от крови, плоть от плоти его, брат ему, шел рядом, и в нем чувствовалась мужская сила, что не может, не нравится женщине. Они, ощутили искру, вспыхнувшую в их сердцах, и поняли, что их встреча не случайна. Спустя несколько минут, Юлька остановилась у калитки одной из оград.-
  -Я правильно понял? Вы здесь живете?
  - Здесь живут мои родители, а я у них в гостях.- Ну что ж, гостья, как мне пройти до школы?- Она ему указала направление к школе и они расстались   даже не узнав имени друг дружки, но  понимание того, что они давно знакомы, не покидало, как одного, так и другого.
  Юльку дома встретили опечаленные родители.
 - Мама, что стряслось? Что вы смотрите на меня, точно хоронить собрались?- Мать, вытирая фартуком мокрые глаза, протянула извещение о том, что Юльке надлежит явиться в тубдиспансер для очередной проверки состояния ее здоровья
  - Это из – за этой ерунды вы так расстроились? Стоит из за этого расстраиватья? Это их работа, прямая обязанность обследовать всех людей, состоявших у них на учете, если даже они абсолютно здоровы, как я. Лучше б накормили меня, я голодная, как волк.-
 Мать радостно засуетилась у плиты, стала подавать на стол незатейливый крестьянский ужин. Отец даже чарку самогонки пропустил, стало весело. Юлька была веселой, как никогда, и родители успокоились, легли все по - раньше спать, ведь дочке предстояла поездка в столичный город, а автобус шел из районного центра куда надо было добраться и не опоздать на этот автобус.
   Доехала Юля благополучно, но пришлось долго искать само лечебное заведение, которое за высоким забором, утопая в тени лип, ютилось на самой окраине города. Она некоторое время заглядывала во двор с множеством скамеек, где отдыхали больные. Кто сидел с безразличным взглядом, устремленным в никуда, кто читал газету, девушка изящного вида чистила свои ноготки, кто мерил спокойным, размеренным шагом длинную липовую аллею, предаваясь своим мыслям. Эта мирная идиллия успокаивающе подействовала на, прибывшую для проверки своего здоровья, девушку и она  спокойно вошла под тенистые липы. Сторож отвел ее к месту прохождения медосмотра для иногородних, и она немного не смело вошла в обширный вестибюль, откуда множество дверей вело во врачебные кабинеты,  показала свое извещение дежурному и он указал ей на дверь напротив своего стола.  Боязливо переступив порог кабинета, потупилась, глядя себе под ноги, но  толстяк, сидящий за врачебным столом, встретил ее такой радушной улыбкой, что все страхи улетучились. Взглянув на извещение, перепоручил ее медбрату, который отвел ее на снимок легких в рентген - кабинет, где сделали все от них зависящее, велели подождать результата в вестибюле.
 Она спустилась по широкой лестнице и оказалась в просторном помещении с множеством цитрусовых деревьев, которые придавали этому помещению неимоверный уют. Но тень от вековых лип  так сильно затеняла окна, что в помещении было сумрачно и оно нуждалось даже днем в искусственном освещении. В глубине помещения, утопая в глубоком кресле, сидел молодой паренек, страшно напоминавший своим обликом Стефана. Сходство было столь разительным, что Юлька еле удержала себя, ее так и тянуло взглянуть на паренька вблизи, вдруг это он, а бабушка думала ,что он в Крыму. Он все вытягивал шею, стараясь дышать глубже, что еще больше  прибавляло лихорадочного румянца его впалым щекам. Его мучил страх перед неизвестностью, это было видно по его огромным, как черная бездна глазам, словно искавших, помощи. Он почему то все чаще поправлял спадавшие на потный лоб волосы. Может ему, казалось, что именно они мешают ему дышать. Юлька только бросилась к нему, желая помочь, хоть чем - либо, как  его лицо посинело. Он хватал раскрытым ртом воздух, клокочущий, со свистом кашель заполнил помещение. Паренек, что было силы, вцепился руками в подлокотники кресла, а изо рта алой струйкой лилась кровь, стекая на белую больничную сорочку.
  Юлька страшно растерялась, просто умирая от жалости к незнакомому пареньку, закричала, стала звать на помощь. Прибежали медсестры, врачи, окружили несчастного, пытаясь помочь. Но, несмотря на их старания, он задыхался, отрешаясь от мира сего, его дыхание стало поверхностным,  лицо покрыла смертельная бледность. Тело, борясь со смертью, напряглось в предсмертных конвульсиях, а затем затихло, расслабляясь. Юлька безнадежно плакала. Медсестры с безразличными лицами машинально хлопотали у коченевшего тела паренька, ушедшего из жизни в самом расцвете лет. В помещении воцарилась безысходная действительность. В воздухе распространился запах смерти. Наша знакомая удрученная всем случившемся, не могла больше ни минуты находиться в этом, как ей стало, казаться, зловещем вестибюле, поднялась в рентген- кабинет, забрала свои снимки, отправилась к наблюдавшему ее врачу.
  Доктор, ознакомившись с рентгеновским результатом снимков, улыбаясь, спросил:
 - Кто тебя, милая девушка, сюда прислал?
 - Никто меня не присылал, вы вызвали, на очередную проверку.
Он посмотрел на подпись под извещением, снова засмеялся.
  - Точно я. Слушай, дочка, бери ноги в руки, и чтоб духу твоего здесь не было. Забудь сюда дорогу. Ты абсолютно здорова.-
  - Может быть, мне приступить к занятиям, а   то меня отправили в академический отпуск?
  - Вот и дельно поступили. Отдыхай, набирайся сил, а учеба не волк, в лес не убежит, успеешь, было бы здоровье.- Глядя на девушку, комично притопнул ногой:- Ты еще здесь? Марш отсюда!-
  В вестибюле было по – прежнему тихо, спокойно, ничего не напоминала о скоропостижной смерти паренька. Юлька с ужасом посмотрела на кресло, где он умер, и невольно вспомнила встречу со Стефаном, их первый и единственный,  такой трагический поцелуй, невольно заплакала. Она боялась за жизнь своего любимого человека, а перед глазами появился образ умершего, его умоляющий взгляд о помощи, алые пятна крови на сорочке, его побелевшие кисти рук, сжимавшие подлокотники кресла, в котором он отдал Богу душу. Также всплыли в памяти безучастные, привыкшие к чужим страданиям лица медсестер, и она поспешила покинуть это страшное место.
  Весь путь домой проплакала, не в силах объяснить жестокости жизни, не могла отделаться от мысли, что умершего кто то любит, надеется на его выздоровление, ждет. Нутром чувствовала его переживания о потери любимого, может быть единственного во всем белом свете. Ведь он был так прекрасен в своей непорочной юности.- За чьи грехи Господь отнял у него жизнь в такую прекрасную пору?-
    Приближаясь к своему родному селу постаралась успокоиться, чтоб к родителям явиться на глаза спокойной, веселой, зачем, мол, причинять им лишние переживания, у них и так жизнь не сахар. Но они ее встретили с некоей хитринкой в глазах, что то не договаривали, переглядываясь между собой, напрашиваясь на вопросы:
  -  Что произошло, мои дорогие родители,  что на этот раз вас тревожит, ведь со мной все в порядке, я здорова, неужели это вас не радует?
  - Радует, дочка. Ох, как радует, - засмеялся отец, но мы тут, мол, с мамой сглупили, приняли в твое отсутствие в дом квартиранта. Теперь переживаем, понравится тебе это  или нет? Будь спокойна, мы ему отдали смежную комнату, он нас тревожить не будет, т.к. будет входить в свою комнату и выходить из нее через парадную дверь.
  - Ну, что вы беспокоитесь, понравится мне или нет? Это ваш дом, я в нем залетная пташка, поживу с вами здесь несколько месяцев, да и улечу.-
  Тут и мама вмешалась в разговор:
  - Значит, ты не против нашего решения? Он нам мешать не будет, наоборот поможет отцу по хозяйству. Видно работящий, а какой красавец! Видела бы ты. Таких красивых людей на свете мало. Его сам Бог отметил, подарив ему такое отменное здоровье и телесную красоту. Юлька отмахнулась:
  - Мама, вам все парни кажутся красавцами, даже наш сосед Иван.-
 - Скажешь еще, конечно , не все, да к стати его, нашего квартиранта, тоже Иваном величают. Погоди, погоди, дочка, ну и память, да вспомнила, - обрадовалась она:- Иваном Федоровичем. Его прислали учителем в нашу школу.-
  Юлька улыбнулась, не зная радоваться ли такому совпадению, или огорчаться:- Он случайно не историю будет преподавать?
  - Да, да этот учитель истории, а тебе кто сказал?
  - Мама, в селе все говорят, что у нас новый историк в школе,- и покраснела, сама не зная почему..
  Мать не обратила на это ни малейшего внимания,  довольная, что дочка не против их жильца, уселась напротив, разглаживая руками передник, спросила:- Есть хочешь? И не дожидаясь ответа:-  Потерпи немного, вот- вот,  они вернутся, и сядем ужинать. Ведь они с отцом на мельницу поехали.-
  - О! Видать, вы его не зря хвалите. Он впрямь работящий. А вы и рады эксплуатировать чужой труд, - и стало покойно на душе, боль за умершего паренька постепенно  стала отлегать от сердца.
  Вскоре послышался во дворе говор, смех, заскрипели открываемые ворота, и во двор въехала подвода груженная мешками с мукой. Отец с Иваном Федоровичем носили мешки, переговариваясь, как отец с сыном.
  Мать все суетилась, поправляя то, то , то другое, а Юлка глядя на ее суету, удивилась, что не заметила, когда мать так состарилась , и сердце сжалось от жалости к ней. Но тут мужчины ввалились в комнату. Иван при виде Юльки страшно смутился, покраснел до корней волос, забыл пригнуться, ударился головой о притолоку, смутился до слез, только и вымолвил:- Вы?-
  - Как видите, я, а как вы здесь очутились?
  - Спрашиваете, нравится вам это или нет, я здесь в данное время живу и это мой дом, как и ваш.-
 Юлька пожала плечами, мол, добро пожаловать, живите на здоровье, а сама была приятно удивлена его растерянностью при виде нее. Ей и самой было приятно видеть его, и чтоб не выдать себя, поспешно вышла во двор, сердцем чуя, что его присутствие в корне изменит ее жизнь, и не знала, сопротивляться этому или радоваться. Как вдруг увидела выходящий из – за горизонта величавый шар, всходила луна, напоминая собой красноватый апельсин. Дворик сразу преобразился в лунном свете, стал более уютным, даже таинственным. Село постепенно затихало, только со стороны леса неслось нежное пение гармони. Стало зябко, она передернула плечами и поспешила в дом.
  Феня, ее мама, раскрасневшаяся, довольная, что дело сделано, амбар полон муки, разливала по тарелкам пахнущие мясом щи. Юлька только теперь почувствовала, насколько она голодна, а на сковороде аппетитно шипела яичница с домашним салом, пахло малосольными огурчиками, нарезанной свежей брынзой.
  Василий, ее отец, по случаю удачного помола зерна раскупорил бутылку самодельной домашней водочки. Феня вытерла полотенцем сто граммовые стаканчики, поставила на стол, рядом с пол литровкой. Иван Федорович, раскрасневшийся от работы, довольно потирал руки, предвкушая вкусный ужин. Его глаза, лукаво посматривали на собравшихся за столом членов семьи, казались черными, вспыхивая время от времени красными искорками, что говорило о страстности его натуры.
  Лицо Юльки, в ореоле золотистых волос, напоминало цветок ромашки. Легкий румянец покрыл ее щеки, в глазах затаился зеленый сумрак. Казалось, она думает о чем то далеком, известном только ей одной. Но отец отвлек ее от мыслей, подняв стопарик, улыбаясь, произнес:- Ну, за все хорошее, за знакомство, за новоселье,- обратился к Ивану Федоровичу, дочка, мать, за вас.- Опрокинув содержимое емкости в самое горло, крякнул от удовольствия. Мать чуток выпила тоже, Юлька даже не пригубила. Иван Федорович медленно выцедил жгучую жидкость до дна к большому удовольствию Василия, радостно поглядывавшего на бутылку с оставшейся водкой. Принялись за еду. Юльке, казались щи очень вкусными, отец тот вообще аппетитом не страдал, а Иван Федорович от выпитого спиртного был готов волка проглотить. Когда немного утолили голод, Василь взялся было за бутылку, но квартирант вежливо отказался:- Я вообще не пьющий, но ради знакомства грех было не выпить.-
  Феня чуть не вскрикнула от радости:- Надо же? Еще и непьющий, - она уже видела в нем зятя, от нее не ускользнуло, каким взглядом он смотрит на ее дочь.
  Юлька впервые чувствовала себя спокойно, не ощущала ни горячих волн, ни зова, заставлявшего бежать не весть куда.
  Василь хлопнул еще и еще, допил со стопок жены и дочки, и только тогда встал из - за стола, громко икая от полноты желудка.
 Феня укоризненно посмотрела на него, покачала головой, упрекая, что он выпил лишнего, но ему не хотелось замечать ее недовольства, в душе возмущался:- Имею я право расслабиться после трудового дня? А ей палец в рот не клади, а то всю руку откусит, - но, чтобы не портить с ней отношения, ущипнул свою стареющую половину ниже поясницы, за что получил увесистого тумака под ребро.
  Юлька ушла за ширму, где стояла ее спальная кровать.
 Иван Федорович посмотрел с сожалением ей во след, и ушел в свою комнату.
  Василь вскоре захрапел, как стадо бизонов, но что удивительно впервые его храп не помешал Юльке уснуть глубоким сном и проспать без всяких кошмаров до утра. Она, казалось, возвращалась из – за, облачных высей в реальную жизнь, на землю.
  Утро выдалось, по, осеннему, прохладным. Кроны деревьев покрыл разноцветный багрец, землю пушистый ковер тихо оседающих листьев. Пахло спелыми яблоками, грибами. Солнце уже проникло в кроны деревьев, а с реки все наступал на сушу белесый туман, вползая в низины, расщелины оврагов, делая воздух неприятно влажным. Бестолково кружась, каркали беспокойные вороны, чувствуя приближение холодов.
    Юлька проснулась со спокойной душой, открытой добру и радости. Не надо было думать о болезни, не надо было спешить на лекции, хочешь, лежи, хочешь, гуляй. Но вскоре почтальон принес письмо. Оно было от Стефана. Она осмотрела его со всех сторон, погружаясь в сладчайшее состояние, только при виде его почерка на конверте. Куда подевалось ее спокойствие? В  глазах потемнело, сердце сжало железными тисками, язык, губы, гортань словно плавились. Тело сотрясали удушливо - горячие волны, туманя сознание. Она почувствовала, что растет вширь, становясь невесомой, а за спиной отрастают крылья, неведомая сила подняла ее в воздух, и она явно увидела урочище «Пасеку», паря  над лугом, где впервые увидела своего маленького принца. Все вокруг исчезло, осталось только видение его неземной, сверкающей золотыми искрами, тени, всепожирающей страсти, сладчайших мук, слез, грез наяву. Состояние, в которое она впадала не понять простому смертному. Земные существа, как животные, так и человек, любят плотской любовью, производя на свет себе подобных. Поэтому ее внутреннего мира не дано понять простому смертному, не разделить с нею того, что чувствовала она, не испытать  сладости ее душевной любви. Ведь плотская любовь по сравнению с душевным состоянием, любящего душой, грубое, примитивное чувство, спровоцированное гормонами в теле  любого индивидуума. Никакая физическая близость не заменит душевной любви. Это приоритет богов, так любят только они, боги. На человеческом языке этого душевного состояния невозможно передать, просто нет таких слов. Это другой мир, другое измерение, другие критерии жизни, другое ощущение своего предмета любви. Если такие люди найдут друг друга, то их разлучит только смерть. Их любовь неиссякаема. Они ради любви жертвуют всем, чем владеют, даже собой. Вот и объяснение, откуда берутся герои, жертвовавшие своей жизнью, ради жизни других. Не будь таких людей, мир был бы слишком серым и примитивным. А так они, как маяки, освещают его своим внутренним миром, состоянием своих душ, способных воспламеняться.  Они сами не знают, сколько времени они пребывают в другом измерении, как не знала и Юлька. Ей казалось, что прошло несколько минут, а на самом деле день уже был в полном разгаре. В прогретом воздухе носились на  паутинках прозрачные паучки, осенние мошки хороводили отдельными столбцами, радуясь теплу. Синички , тинькая,  нечто склевывали со стволов деревьев. Именно их попискивание и вернуло ее в реальный земной мир.
     Она обрадовалась, что пришла в себя в своем родном дворике, и ей так захотелось стать обыкновенной земной девушкой, стать частицей этого доброго мира, и никогда не покидать его.- Но, ведь я сама просила у господа Бога, любви, которой могут любить только боги на небесах, сама виновата в своих душевных сладостных муках, так что…,- не успела закончить своей мысли, как увидела Ивана Федоровича.
    Он шел, неся букет ярких, как само солнце , желтых роз. Улыбаясь ей очаровательной улыбкой, припал перед нею на одно колено, преподнес букет. Все так просто, так естественно, что она даже не успела возразить, сразу приняла подарок, окунув в него свое покрасневшее личико, а по телу пронесся незнакомый трепет простого земного счастья. Ей все больше нравился этот здоровый, светлой души человек. Она смотрела ему в глаза, и ей все в нем нравилось: и его густые каштановые волосы, и глаза желудевого цвета, и золотистая кожа лица, рук, низкий басок его голоса тоже был приятен для слуха. Она явно возвращалась в реальный мир из того неземного, куда завлекло ее письмо Стефана. Ей начинал нравиться этот мир с его радостями, горестями, мир простых добрых людей, жизнью которого живет этот по- настоящему красивый земной человек, а не мираж, за которым нужно гоняться, теряя самое себя. А на нем так ладно сидела белоснежная рубашка, коричневые брюки, начищенные до блеска туфли, даже кольцо с коричневым камнем, непонятной формы, на его пальце, казалось, ей особенным. Она удивилась, как она до сего времени ничего хорошего не видела в людях? - Ведь, если подумать, то живу в реальной жизни, где необходимо следить за чистотой своего тела, одежды, утолять голод, жажду, заботиться о близких тебе людях. Куда же меня несет, почему я покидаю этот добрый реальный мир и, безумствуя, несусь за миражом?- Печально улыбнулась своим мыслям, и ушла в дом, оставив в недоумении своего поклонника. Он постоял немного, почесав затылок, ушел на свою половину. Но зато Юлька с этого момента ощутила себя маленькой частичкой реального земного мира, удивляясь, что любовь может проявляться по- разному, решила, что сколько есть людей, столько и проявлений любви. Стала замечать за собой, что все  больше привлекает ее красивое здоровое тело Ивана Федоровича, восхищалась силой его рук, их ловкости и сноровке. Стала жаждать их ласки, но, страшно смутившись, спросила саму себя:- Разве такое возможно, после того, что со мной происходит? – Но, как ни странно, оказалось, возможно, и она отдалась на волю своих новых ощущений.
  Иван Федорович после работы прогуливался то по берегу реки, то уходил в лес по грибы, ягоды, орехи. Возвращался, слегка уставшим, зато радостным, сияющим, как медный самовар.
  Юлька даже стала думать, что он встречается тайно от нее с некоей вдовушкой, может, даже направление на работу сюда взял ради нее. Так продолжалось, пока он не предложил ей составить ему компанию погулять на свежем воздухе.  Она долго смотрела на него, немного колеблясь, но  его предложению обрадовалась, не стала себя упрашивать,  согласилась, составить ему компанию. Тут же переоделась под стать ему, в спортивный костюм, и, минуту спустя, рука об руку с ним, направилась в сторону леса.
  Шли берегом реки, прохладный осенний воздух бодрил, заставляя ускорять шаг. Лес их встретил тихим звоном оголенных ветвей, пестрым подножием опавшей листвы, пожаром пламенеющей калины, шиповника. Хоть перелетные птицы его покинули, но он был живым: порханьем синиц, суетливостью сорок, тревожным карканьем ворон. А то белочка прошуршит рыжим хвостом  в кронах деревьев, то лиса огневка промелькнет промеж кустов. Их все радовало, а между ними зарождалось доброе, радостное  доверительное чувство. Юлька удивлялась, что не ощущает удушливых волн идущих от Стефана, что ее сердце впервые за последнее время спокойно , ровно бьется, не пылает, не болит. Нет зова, мчаться , сломя голову, не весть куда. Образ Стефана постепенно отступал, тая в далекой дымке, уступая место светлому образу своего двоюродного брата.
 Бесцельно, бредя по осеннему лесу, они набрели на лужайку, укрытую крепенькими грибочками с коричневыми шляпками, прижавшись друг к дружке, они образовали сплошной ковер. Не сговариваясь, они накинулись на них, стали собирать, складывая кучей. Когда куча стала внушаемой, Иван снял с себя мастерку, завязал узлом , и получилась вместительная емкость.  Довольные,  радостные, весело смеясь, они стали складывать собранные грибочки в полученную емкость, и, сами того не ожидая, столкнулись лбами, впервые увидели друг друга так близко лицом к лицу.
  Юлька оказалась так близко к Ивану, что он ощутил ее дыхание на своем лице, увидел ее смеющиеся губы, а тут еще и руки соприкоснулись, и потянулся к ней. Ему захотелось прижать ее к себе , защитить от всех невзгод, но она тут же нагнулась за другой порцией грибов и все стало на свои места. Ее удивляло то, что у нее возникает желание запустить руки в его буйную шевелюру, прижать его красивую голову к своей груди. А то, наблюдая за тем, как он нагибается, как твердо ступает по земле, не могла не любоваться его крепким, пышущим здоровьем мужским телом, невольно сравнивая его с изнуренным болезнью телом Стефана, и сделала вывод, что они разнятся между собой, как день с ночью. Колдовская красота Стефана лишала рассудка, светлая красота Ивана успокаивала. Она за свою жизнь видела разве, что тело отца, упругое сильное, напоминавшее крепкий грибок, но то было тело отца, вызывавшее в ее душе дочернюю гордость за него, как отца. Совсем маленькой девочкой ей довелось видеть, обросшее  рыжими волосами, тело Василия, компаньона  их матери по пахоте земельных наделов, вызывавшее брезгливость. Здесь же золотистое от загара тело Ивана вызывало восхищение, зарождавшейся в ней женщины.  Она невольно любовалась им, удивляясь, что до сего времени не замечала красоты мужского тела. – Как же он красив, как мужествен, как обаятелен! Интересно знает он об этом?- и невольно пожелала ощутить силу его объятий, жаждала слиться в поцелуе с его крепкими по- мужски, губами. С меркалось. Сумрак вползал по, меж  дерев, затаивался в кустарнике, хотя в кронах деревьев было совсем еще светло. Надо было торопиться. Юлька почти бежала по еле заметной, петлявшей среди стволов деревьев, тропе, которая вывела их на дорогу, ведущую в село. Они шли рядом, сердцем чувствуя друг друга, понимая, что между ними зародилось настоящее светлое чувство, которое делает людей счастливыми. С этого дня они стали неразлучны: смотрели вместе кинофильмы,  танцевали после их просмотра, уходили вместе домой, и их на селе стали называть женихом и невестой.
  Юльку это радовало, она даже стала  думать, что избавилась от сумасбродной любви к Стефану, что те неистовства, что с нею творились, вовсе и не любовь, а козни, происки дьявола. А присутствие Ивана делало ее уверенней в себе, более спокойной, давало возможность ощутить себя, наконец, земным человеком, в  среде которых ей довелось жить. У нее появилось человеческое достоинство, понятие того, что ее любят, дорожат ее общением, считают самой любимой, желанной, единственной и одно это уже делало ее счастливой, не говоря уже о его ласках, словах таких искренних, шедших из самого сердца, что возвышали ее, делая самой счастливой на свете. Ведь вовсе не так, было со Стефаном, от его ласк ей становилось не по себе, они коробили ее тело, вызывая отвращение в душе, в то время, как тень его души доводила ее до сумасбродства, лишала силы воли, вызывала потерю самой себя. В такие минуты она не принадлежала себе, носясь в поднебесной, гонимая страшной силой, в надежде утонуть в омуте тех чувств, что жгли ее тело, воспламеняли сердце, заставляли  гореть в чаду испепеляющих душу желаний.  По этой только причине чувство благодарности к Ивану все возрастало, ведь, если на то пошло, он вывел ее из того нереального мира, где она обитала не по своей воле, заставил посмотреть на мир, в котором она живет, другими глазами.
 Близились рождественские праздники, Юлька с Иваном возвращались домой, как всегда, увлеченно беседуя  на разные темы. Погода стояла тихая, в меру морозная, с неба падал легкий снежок. Они не замечали ничего и никого, увлеченные друг дружкой. Иван Федорович вдруг обнял ее, прижал к себе, крепко поцеловал в полураскрытые губы и был радостно удивлен, что она ответила на его поцелуй. Не помня себя от радости, как в чаду, предложил стать его женой. Она хоть и ждала этого, страшно испугалась, отпрянула от него, боясь смотреть ему в глаза, но не отказалась стать его женой, попросила подождать, дать ей время разобраться в своих чувствах. На самом же деле боялась не справиться с собой, когда окунется в то состояние души и тела, которое заставляет ее забыть действительность, растит крылья за ее спиной, заставляет лететь за тенью, позабыв обо всем на свете.
  Начиная с этого вечера, она стала одно внимание, прислушиваясь к себе. Но прошел месяц, за ним другой, а ее тело не улавливало удушливых волн, не ощущало неумолимого зова, заставлявшего забывать обо всем и всех. А искренняя чистая любовь к Ивану все росла, овладевая ее помыслами, и, когда он  во второй раз сделал ей предложение стать его женой, она без колебаний согласилась.
  Не откладывая в долгий ящик, жених с невестой подали заявление  на заключение брака. Все шло нормально, как у всех людей. Его родители с ее родителями договорились о свадебном торжестве, назначили день бракосочетания. Тихая радость поселилась в доме Василия и Фени, что может быть радостнее, чем сочетание браком дочери. Между будущими супругами  установилось полное понимание, строились планы на будущее. Но самое главное, что между ними зародилась настоящая светлая любовь, какая возникает только между молодыми людьми противоположного пола чистыми душой и сердцем.
  До бракосочетания оставались считанные дни, Иван Федорович уехал по делам к своим родителям. Юлька отправилась к портнихе на последнюю примерку свадебного платья. Платье получилось просто на славу, она в нем походила на цветок белой лилии, такая же нежная, воздушная, казалось, вот- вот, поднимется в воздух и полетит. Портниха, смастерившая чудо – платье, даже всплакнула, глядя на юную невесту, вспомнив свою свадьбу, но в это время ее некто вызвал во двор. Невеста , оставшись сама в комнате, любовалась своим отражением в зеркале, как вдруг обжигающая волна захлестнула ее тело, по жилам побежала горячая кровь, сердце захлестнула неслыханная радость, в глубине мозга вспыхнула яркая звезда и страшный зов заставил ее метаться по комнате, как загнанному зверю. Ее тело стало расти, заполняя собой все вокруг, а чья то злая рука вонзала в него раскаленные иглы. Губы, язык, гортань пылали огнем нестерпимой страсти, девичье лоно стало ярким пылающим цветком. В это время  страшная сила вынесла ее  через выдавленное окно, подняла в воздух и унесла в ночь. Из глаз девушки появился сном ярких лучей, а в их свете колыхалось  яркое, синевато голубое сияние – тени. Она, искрясь золотыми искорками, заманчиво улыбалась лицом Стефана, освещенным сияющими бездонными глазами, обещая  неизведанное блаженство.
  Только что счастливая невеста Ивана, позабыв обо всем на свете, неслась за миражом, рассекая темноту ночи, горя одним желанием настичь злополучную тень, такую злую и такую желанную, лишавшую рассудка, изнемогая от губительной страсти, жаждала одного слиться с ней.
  А злополучная тень, дразня ее, увлекала за собой, то, скрываясь в облаках, то в туманных далях, то, выныривая, совсем рядом, доводя несчастную жертву до ума помешательства, заставляя гореть адским огнем желания слиться с ней, стать частичкой желанного образа. Когда жертва пагубной страсти достигла апогея в своих желаниях, тень внезапно понеслась ей навстречу, ослепляя огнем горящих дьявольских глаз.  Она поняла, что падает, но чьи то нетерпеливые жестокие руки безжалостно рвали на ней свадебное платье, сорвали свадебную фату, выбросив прочь. Она видит, как клочья ее свадебного наряда падают на землю, как ветром уносит фату, ее изящные туфельки, подаренные Иваном по случаю бракосочетания, но ей не до свадебных атрибутов. Сгорая  испепеляющей страстью, она влилась в дьявольское видение тени, вжалась всей своей сущностью в сущность своего мучителя с восторженным криком, стоном вожделения от острой сладостной боли, понеслась  в сияющее небо, испытывая неслыханное наслаждение. Неслась навстречу цветущим садам, бушующим синим морям, удаляясь от земли, ставшей мизерным шариком, вмещавшемся, на ладошке. Ее тело стало газообразным невесомым облаком, изнывало от жгучей страсти, стало неподвластным ее воле. Она стала владычицей Вселенной, тая от неиспытанного блаженства. Но на самой высоте достигнутого апогея ее грубо оттолкнула злая сила. Ее тело обрело тяжесть камня,  кубарем понеслось навстречу надвигавшейся земле. Не в силах остановить своего падения, она испытывала нестерпимую боль, страх, унижение, полную душевную опустошенность, душераздирающе кричала, сожалея о содеянном.
  Упала, потеряв сознание, а когда пришла в себя, то обнаружила, что находится на каменной дамбе пруда, в урочище Пасека, в ужасе увидела себя полностью обнаженной. Вокруг ни души, полное безмолвие, только леденящий ветер, завывая, носится снежным смерчем по ледяной пустыне,  в которую превратились воды  столь благодатного летом пруда. Холод, безжалостно сковавший землю, загнавший все живое в норы, щели,  жалит ее тело змеиным жалом. Наваждение, охватившее ее душой и телом, испарилось вместе со злой тенью, и она в ужасе видит свое леденеющее тело в страшных ранах, синяках, ссадинах, кровоподтеках. Жестокий холод и нестерпимая боль в теле, заставляют ее лихорадочно искать хоть какое – либо убежище. Оглядываясь по сторонам, она увидела вдали, на возвышенности, ветхий шалаш, крытый камышом. Надеясь укрыться в нем от холода и найти хоть какую ни будь одежду, она бросилась к нему изо всех ног, а ей вдогонку неслось улюлюканье, свист, сатанинский хохот : -ХА! ХА! ХА! УУУУУУ! Некто злой и коварный издевался над ней. Ей стало казаться, что к ней тянутся волосатые руки, готовые  схватить ее, и, не помня себя, гонимая страхом, болью, стыдом, она бежит, не помня себя,  с разбегу врывается в сумрачное нутро шалаша, успевает ощутить, как промеж ног  проскользнул некий зверь, оглядывается и видит ощетинившуюся злым угрожающим оскалом лису с горящими фосфорическими глазами, не желавшую уступать свое убежище. Но доведенная, до исступления, не обращая на угрозы зверя ни малейшего внимания, шарит руками в подстилочном сене, в надежде найти хоть что либо из одежды. Попавшее под руки нечто мохнатое вызвало отчаянный крик, рвущийся из самой души, но это оказалось шапкой ушанкой, а чуть поодаль лежал овчинный еще теплый тулуп, видимо служивший ложем лисе. А, когда обнаружила неимоверно большие, с мужской ноги валенки, то сразу сунула в них ноги, и закричала от адской боли, оттого, что некто вонзил острые зубы в стопу. Оказалось, крыса облюбовавшая валенок,  не желала его уступать. Несчастная жертва злого рока ухватила увесистую дубинку стоявшую у входа в шалаш, готовая совершить убийство.
Крыса ретировалась, а Юлька взмолилась:- О, Боже! Неужели я только что чуть не убила живое существо?- и заплакала. Просидев некоторое время в шалаше, пытаясь согреться в одеждах с чужого плеча, она почувствовала страшный голод, но, как не старалась, ничего съестного не нашла. Тулуп для ее изящной фигурки был страшно просторным, пришлось подвязаться старой веревкой, неподалеку валявшейся, шапка была в пору, а вот валенки были столь велики, что хоть стой, хоть падай, пришлось напихать в них сена, чтоб хоть чуть пригнать их к ноге. Зато она почувствовала, что в них ей становится тепло, потопталась чуток в них, попрыгала и покинула, приютившее ее жилище, надеясь к вечеру быть дома. Напрягая память, старалась вспомнить, как очутилась в этом таком родном и приветливом в летнюю пору урочище, но все было напрасно, только помнила, что была одета в свадебном платье, фате, возмутилась:- За что он так со мной? – Чувствовала себя униженной, но не могла избавиться от пережитого тесного контакта с его тенью. Пережитое было ни описать, ни рассказать словами и что бы она не отдала, чтоб оно повторилось. Вглядываясь в небесные просторы, искала сине- голубое искрящееся сияние тени, но небо было в одном тоне, ничто не указывало на то, что там появится тень, ее тело тоже молчало. Гонимая любовью к этому страшному человеку, обладателю сказочной тени, она прокричала:- Где ты! Будь ты хоть дьявол , я люблю тебя, люблю, люблю больше жизни!- Никакого ответа, только завывание ветра, а навстречу несутся обрывки свадебного платья, фаты в репьях, грязи, кто то зло насмехался над ее желанием выйти замуж. Она оглянулась лоскуткам во след и побрела дальше, напоминая огородное чучело, за все время своего путешествия не вспомнила о своем женихе, о том что он пережил после ее исчезновения, ведь на их бракосочетание были приглашены родственники, друзья, знакомые, соседи, только и сделала, что усмехнулась своим воспоминаниям:- Знали бы они, что я испытала, что перечувствовала, - и в голове вспыхнуло нечто светлое, она вспомнила Ивана и залилась удушливой краской, ведь она считала, что ее лишили невинности, но даже не это было главным, она боялась, что став его женой, потеряет навсегда тень, т. е. душу своего Стефана, а после того, что она испытала при слиянии с его душой, без него не могла даже помыслить дальнейшей жизни, предпочитая жизни без него, смерть, вновь прокричала:- Люблю! Люблю! Люблю!- в ответ прогремело:- Ую! Ую! Ую!- постепенно затихая вдали. – Я знала, что ты меня любишь, - засмеялась она, крича  вслед несшемуся эху:- Не бросай меня! – И снова услышала:- Ай! Ай! Ай! Яй, яй, яй! Заплакала. А вокруг простилалась безучастная промозглая степь без начала и конца.
  - Где же село? – подумала она и увидела мчавшуюся навстречу одноколку. В утробе лошади от быстрого бега екало, а седобородый старик все подгонял ее, размахивая кнутом с криком:- Гей! Гей! Гей!-
  Юлька посторонилась, боясь быть сбитой с ног, но поняла, что на правильном пути, т. к. узнала возчика одноколки, не могла вспомнить имени его, но знала, что это ее односельчанин, поспешила вперед. Вскоре в холодной дымке замаячили крыши ее родного села, что заставило ее надвинуть посильнее шапку на глаза. Она боялась быть узнанной односельчанами, прошла незамеченной, вдруг услышала разговор соседок, которые судачили о ней. Из их разговора поняла, что ее считают без вести пропавшей, что со дня ее, не сбывшейся  свадьбы, прошло больше месяца, изумилась до глубины души, ведь она думала, что отсутствовала всего ночь:- Где же меня носило? Куда я попала? Может в другое измерение, в параллельный мир, где время течет по – другому по сравнению с нашим?-
Она мыслила вслух, чем и привлекла внимание соседок.
  - Вам кого? Кого, спрашиваю, вы ищете? Спрашивала звонким голосом одна из них, как вдруг узнала в этой странной фигуре, стоящей у калитки Василия, Юльку.
  - Юля? Что за маскарад? В чем ты одета? Где ты пропадала? Иван Федорович извелся в поисках тебя, а ты?
  - Не кричите. Я попала в сложную ситуацию, если рассказать в какую, не поверите.-
  - А ты попробуй, чай, мы тоже люди, поймем, а то, видите ли попала она в эту истуацию. Как тебе не совестно?- Наступала на нее одна из соседок. Другая настроенная миролюбиво старалась успокоить разошедшуюся:- Зачем ты так, ведь это Юлька наша. Мы ее знаем с пеленок, раз говорит, что попала в беду , так оно и есть. Посмотри, во что она одета.- А потом Юльке:- Если бы ты знала, дочка, что здесь творилось? С ума можно сойти, всем селом тебя искали, решили, что ты сбежала от Ивана Федоровича с другим, будь он неладен. Иван Федорович места себе не находит, по сей день ищет тебя. А вот и он,  легок на помине.-
  Иван Федорович быстро приближался, удивляясь странной фигуре не то бомжа, не то человека попавшего в беду.
  - О чем спорим? Может, человеку помощь нужна?- И чуть не поперхнулся, узнав в бомже свою пропавшую невесту, прямо выкрикнул:- Юля?-
  Юлька при виде его лишилась дара речи , боль, стыд, жалость к нему, чуть не погубили ее, и,  пошатнувшись, стала оседать на землю, хватая ртом воздух.
  Он подхватил ее на руки на глазах  старых сплетниц и побежал в дом.
  - Вот как надо мужиков дурачить – сплюнула, всем недовольная, толстуха и ушла на свое подворье.
  Иван Федорович, не помня себя от радости, что Юлька жива, внес ее в жарко натопленную комнату, стал развязывать веревку, стаскивать с нее тулуп и тут только увидел, что она, в чем мать родила, а на теле нет живого места от синяков, следов от  укусов, ссадин, весь побагровел:- Кто над тобой  так жестоко глумился? Кто он? Он должен за это ответить по всей строгости закона. Это садизм! -
  Юлька закрыла лицо руками, словно ее хотели ударить, а потом спохватившись , запахнула полы тулупа:- Никто надо мной не глумился. Я сама виновата в своем несчастье. В тот вечер вышла от портнихи, желая похвастать платьем перед подружками, и сама не знаю как, заблудилась. Не помню, как очутилась в поле, что со мной было дальше, не помню. Пришла в себя в урочище Пасека, обнаружила, что абсолютно голая. Чтоб не эта одежда, что ты на мне видишь, то навряд, бы, мы свиделись. Я бы просто, напросто замерзла, ведь там так холодно. А ты хочешь, верь, хочешь, нет, не помню, что со мной было.-
- Ну, предположим, ты заблудилась, как ты говоришь, но неужели ты не помнишь, кто тебя избил, искусал, исцарапал, ведь на тебе живого места нет, что и этого не помнишь? Кого ты покрываешь?
  - Не мучь меня, я действительно ничего не помню, словно это было не со мной. Я сама не могу поверить в то, что со мной приключилось, ведь я не чувствовала боли. Не надо, Ваня, на кого то грешить, меня просто бес попутал, навел на меня блуд, видимо я падала и нанесла себе эти побои. А тебе стоит подумать, стоит ли  тебе связываться со мной, после того, что со мной приключилось.
 У него выступили слезы на глазах, он любил ее пуще, прежнего, готов все простить, все пережить, лишь бы не потерять ее. Прижал ее  всю израненную  к груди. Окунув лицо в ее роскошные волосы, пахнущие степью, прошептал со стоном : - Как же мне поступить, как не связываться с тобой, если ты самое дорогое, что у меня есть? Люблю я тебя, люблю больше жизни. Главное, ты жива, а все остальное будем считать просто недоразумением.-
  - И то, что свадьба не состоялась, и то, что мы не зарегистрировали нашего брака, тоже будем считать просто недоразумением?-
  - Это поправимо, не правда ли? Я же сказал главное, что мы оба живы.-
  - На мой взгляд, нам больше не надо затевать никаких торжеств, будет достаточно скрепить наши узы регистрацией брака перед Богом и людьми.-
 Он молча прижался к ее рукам и снова не удержался:- Почему ты его покрываешь? Почему он так с нами?-
  Я снова повторяю:- Я просто заблудилась и никто в этом не виноват, - а в голове промелькнуло:- Если бы меня пытали самыми изощренными пытками, я бы и тогда не выдала своей тайны. Это только мое, может, жестокое, злое, коварное, но самое сокровенное. - Имя Стефан стало для нее священным табу. Как она могла предать того, что стал ею самой, ее душой. Разве можно предать свою душу?-
  Иван Федорович принял утверждение о блуде за сущую монету, что он мог поделать с собой, когда был начисто порабощен ее красотой, умом, подчинен ее воле, прикипел к ней сердцем и душой. Что ему до чужих пересудов, пусть сплетничают на его счет, это не должно разрушить его счастье. Она стала смыслом его жизни. Любовь к ней полностью поработила его и в то же время подняла над обыденностью, сделав сильнее, мудрее и он в порыве нежности стал покрывать горячими поцелуями ее руки, орошая слезами. Она, высвободив руки, обняла его красивую голову, прижала к груди, прошептав:- Ваня, я люблю тебя,- думая про себя:- Он мое спасение. Сам Господь послал его мне. Я постараюсь быть ему верной женой, может быть, с его помощью мне удастся победить то страшное, что так крепко поработило мою душу.-
  Он был счастлив, ведь она призналась ему в любви, а она в эту самую минуту почувствовала тошноту,  головокружение и потеряла сознание.
  Иван Федорович страшно испугался, почувствовав, как оседает ее тело, коря себя, что не подумал о том, как она голодна, суетился возле нее, чуть не плача, обвиняя себя во всех грехах.
  Придя в себя, Юлька внутренним зрением увидела внутри  своего лона мизерную искрящуюся сине лазоревую точку, вспыхнув ярким румянцем, поняла, что забеременела от слияния с тенью Стефана. Иван же оглядывался по сторонам. Его не покидало чувство, что между ними встал некто третий, но, не обнаружив никого, успокоился, только подумал:- Я становлюсь подозрительным, ревнивым , как мавр.- А его сокровище открыло глаза и в самом деле попросило есть.

Глава20

  После того, как Юлька окрепла, они стали законными мужем и женой. В первую брачную ночь ее охватило страшное волнение, ведь она считала, что лишилась девственности при слиянии с тенью, но как ни странно, в физическом плане Иван был первым ее мужчиной, что подняло его в собственных глазах, вызвало угрызение совести за то, что сомневался в ней. Она после брачной ночи чувствовала только душевную пустоту, понимая что ни в коем разе физическая близость с мужем, не заменит той духовной , что существует между нею и Стефаном, понимая, что никогда не сможет полюбить своего законного мужа. Понимала и то, что состоит из двух сущностей и ничего не может с этим поделать. Ее тело служит вместилищем тому необъяснимому, божественному чувству, проявлявшемуся в ней при встрече с тенью Стефана, которое заставляет терять свое я. Но понимание того, что без этого доброго, сильного, красивого и телом, и душой человека, своего мужа, не сможет противостоять своему второму я, которое так сильно в ней, разрешала мужу любить себя. Просила Господа  дать ей силы хотя бы притворством изображать, что испытывает счастье, во время близости с ним, ради того даже, чтобы не причинять ему душевных страданий. А, созерцая шестым чувством в своем теле растущее светящееся существо, суть от сути Стефана, была счастлива до умопомрачения, что носит под своим сердцем частицу его самого. Хотя не понимала, как это могло произойти, если она не была с ним в физической связи, поспешила сообщить о беременности мужу, чем сделала его самым счастливым среди мужчин.
  Иван, узнав о беременности своей жены, был так счастлив, что казалось, стоит захотеть, и он сможет летать. Он теперь воспринимал свою жену не иначе, как хрустальный сосуд, вместивший частицу его самого, думая по наивности, что она чувствует то же, что и он сам. Она же, наоборот, все больше отдалялась душой от него, погруженная в созерцание светящейся сущности, растущей в ней, частицы того, кто звал ее в неизведанные дали, сводя с ума своей страстью, забывая забывать о реальности.
  Иван Федорович в прямом смысле слова помешался на любви к своей жене С работы не шел, а несся как на крыльях, не в силах выносить с ней разлуку даже на короткое время. Не мог дождаться того дня, когда прижмет своего сынишку к груди, а что будет сын был просто уверен, тем более, что и Юля все время твердила, что у них родиться сын. Знала она и то, что сын будет точной копией Стефана, двоюродного брата ее мужа, а чем потом это объяснить даже не думала, ведь замуж вышла девственницей, а они братья. У них могут быть одинаковые гены, вот и сын пошел в брата.
 За период беременности тень Стефана не появлялась. Счастливая женщина, готовясь стать матерью, успокоилась, появился хороший сон, аппетит, любила часами разговаривать со своим сынишкой, который, казалось, осмысленно реагировал на ее обращение к нему. Особенно радовался Ивану Федоровичу, узнавая его голос, радостно шевелил ручками ножками, что страшно радовало будущего отца. Приближалось время произвести на свет свое чадо. Она стала больше уставать, появилась сонливость, зуд в теле, но появилось и странное чувство, пугавшее будущую мать. Ей стало казаться, что она живет на земле не один миллион лет, что старше всех людей земли, а ее муж, казался маленьким несмышленышем, сродни тому, что развивается в ее чреве. Тогда ей становилось жалко его до слез, и  она с ужасом думала, как, мол, я могла быть с ним близка, как с мужчиной, ведь он ребенок?
  Итак, однажды вся в сомнениях, коря саму себя за развращение малолетних, почувствовала горячую волну, но не такую как всегда, а ласковую, добрую, спокойную. Некто посылал ласковое заботливое тепло, касаясь ее тела, точно теплая морская волна, и в это время в небе появилась лазоревая тень. Молодая женщина поняла, что настало время родить, а тень, парившая над домом, все снижалась, посылая обволакивающее тепло, и легкая волна боли прокатилась по низу живота, охватывая бедра и поясницу. Стало нестерпимо жарко, все ее тело покрылось испариной, а лазоревая тень уже плыла в воздушном пространстве комнаты, лаская ее тело теплым дыханием, точно волны теплого южного моря набегали на него, касаясь самых интимных мест, лаская, расслабляя его. Оно все ширилось, а из родовых путей забил горячий родник. Она закричала от полноты чувств и поняла, что отошли воды, а вскоре теплый комок зашевелился между ног, оглашая комнату радостным криком. Она только успела подумать:- Он радостно встретил мир,- и не весть куда провалилась. Придя в себя, увидела поглупевшее лицо своего супруга. Он , улыбаясь, стоял у ее постели с белым шевелящимся свертком. Сверток сопел, требуя пищи. Она поняла, что это ее сын, протянула к нему ослабевшие руки, а прижав к груди, увидела ищущую трубочку розового ротика и вскрикнула от изумления, не понимая что он ищет. Иван, млея от счастья, приложил своего сына к ее разбухшей груди. Тот ухватился за упругий ее сосок теплым ротиком, и она сомлела от нахлынувшего материнства. Все мелочи жизни ушли на задний план, стали ничем в сравнении с тем, что она испытывала от близости с этим маленьким, беспомощным существом, сделавшим ее самой счастливой под небесами.
  Так Юлька с Иваном, став родителями,  заботились о своем сынишке, радуясь тому, как он растет, прибавляет в весе.
  Иван, пестуя сына, обратил внимание, что он вылитый его двоюродный брат Стефан, удивленно воскликнул:- Юля, знала бы ты, что наш сын вылитый мой брат Стефан, помнишь, о нем тебе бабушка моя рассказывала. А как ты на это посмотришь, если он будет носить его имя?-
  Юлька покраснела до корней волос, она только и думала об этом, но не решалась предложить назвать сынишку именем своего возлюбленного, а тут все разрешилось само собой, певуче произнесла:- Стефан? Стефан! Звучит красиво, почему бы и не назвать нашего сына, тем более говорят пожилые люди, что хорошо называть детей именами своих близких родственников, пусть будет по твоему, - а сама произнесла :- Стефи.-
  - О! Ты даже ему ласкательное имя придумала Стефи, так и будем называть его пока он маленький.-
 Юля тоже удивилась, откуда, мол, взялось это Стефи, вроде бы никогда так Стефана не называла, словно некто подсказал это Стефи.
 - Милая, ты не против того, чтоб окрестить Стефи?-
  -  Ваня, ты тоже об этом думаешь? Конечно не против против,  разве, можно, быть против  святого таинства, но лучше оставим крещение на потом, а, когда ему исполнится годить, тогда отпразднуем его день рождения и заодно окрестим.-
 В это время заплакал их сынишка, и они оба бросились к нему, оказалось ему не хотелось лежать в собственной луже. Они же шаря в пеленках, встретились руками и весело рассмеялись. Так в маленьких семейных хлопотах проходило время, они все больше сближались. Проходили дни, недели, месяцы Стефи уже уверенно стоял на крепеньких ножках, делая первые шаги, а когда ясно назвал Ивана папой, то  вызвал неописуемый восторг у своего отца.

Глава21

 Все шло хорошо, если бы не косые взгляды сверстниц Юли. А дело в том, что они все старели, изменялись под действием времени, а она наоборот становилась все моложе, все красивее, чему сама удивлялась, списывая это феноменальное явление с радостью материнства, не понимала, что с нею происходит, ощущая живительную силу, вливавшуюся в ее тело. А, присматриваясь к своему сыну, невольно поддавалась страху, казалось, в его тельце поселился сам Стефан, и наблюдает за нею, ревнует к Ивану, не разрешает любить его во всю силу. Она все время чувствует его присутствие, да и Ваня часто озираясь, ищет некоего третьего, кто стоит между ними. А между тем время близилось к дню рождения  Стефи, и Юлька, поглощенная приготовлением к такому ответственному семейному мероприятию, отвлеклась. Почти забыла о Стефане. Пригласили родственников, друзей, знакомых. Приехали родители Ивана Федоровича. Мать его полноватая приятная в общении женщина, удивилась схожести внука с племянником Стефаном, но ничего предосудительного в этом не видела, тем более, что любила Стефана не меньше своего родного сына.
  Юля в воздушном лазоревого цвета платье выглядела великолепно, светясь от счастья.
  Иван солидный, весь в хозяйственных заботах, не спускал влюбленных глаз с красавицы жены. Только Стефи  нарядный, ведь как ни как , он был виновником семейного торжества, по неизвестной причине нервничал больше обычного, не отпуская от себя мать, точно ее некто злой собирался похитить.  Юля впервые не понимала своего сына, не в силах успокоить его, передала попечительство над ним рядом сидящей соседке, а сама отошла, ссылаясь на неотложные дела. Но не успела сделать несколько шагов, как почувствовала присутствие тени Стефана. Ее трясло, как в лихорадке, она не  справлялась с удушливыми волнами, вливавшимися в ее тело. Мозг пульсировал, осветился ярким сиянием, в висках стучало звенящими молоточками, страшный зов гнал вперед, парализуя волю, напоминая, что ее ждут. Не в силах противостоять силе этого дьявольского зова, она выбежала за ворота и понеслась , ломая каблучки изящных туфелек купленных по случаю семейного торжества. Зрелище было не из приятных, все при виде ее безумных глаз сторонились, удивляясь, куда, мол, можно так спешить, при том в день крестин своего дитяти. Кто пожимал плечами, кто покручивал пальцем у виска, но все приходили к одному мнению, что с нею происходит нечто неординарное. Не может, мол, нарядная женщина, сломя голову мчаться не весть, куда и за чем, но не нашлось смельчака остановить ее, непонятная сила не подпускала к ней.
  Очутившись за околицей села, она сорвала с себя ожерелье, подаренное Иваном, зашвырнула в кусты, вслед за ним туфли и понеслась по лесной дороге, что было духу. А зов становился все сильней, напористей, точно некто жестокий издевался над ее материнством, над супружеским долгом, вызывая одно желание успеть, успеть, не опоздать, словно от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь. Лысый холм был еще скрыт за горизонтом, но она точно знала - зов идет от него. Кто же ее зовет? Ведь тени Стефана не видно, никто ей не помогает, как помогал он в былое время, снабжая крыльями. Она, не помня себя, бежит, обливаясь потом, а на уме одно -  боязнь не успеть. – Господи! Как медленно время бежит? Где же Лысый холм, почему его не видно? – Ах! А вот и  он! - Она ясно видит,  раскачивающийся на ветру символ крестьянской веры Черный Крест и нутром чувствует, что именно там ее ждут, ускоряет свой бег, падает лицом в пыль, поднимается, бежит со всех ног, а тело злая сила рвет раскаленными щипцами, заставляя бежать из последних сил. Как осилила подъем к Кресту, как оказалась на макушке Лысого холма не помнит, но то, что увидела там, привело ее в неописуемый трепет- опираясь спиной о тело Креста сидел Стефан, ее мучитель, ее неземная любовь, властелин ее души. Он же человек, он же тень, он же всепоглощающая любовь. Черное монашеское одеяние, спадавшие черными сияющими волнами локоны волос, охватывающие чуть ли не всю его аскетическую фигуру, делали его похожим на лесное божество, от которого нельзя было оторвать глаз. Его черные дьявольские глаза затягивали в себя, как в омут, обещая райское наслаждение.
  При виде его она перестала принадлежать самой себе, не помня себя, упала перед ним на колени, простирая к нему руки, поползла,  как к удаву ползет обреченное животное, желая одного, притронуться к его одежде хотя бы кончиком пальца. Еще никогда в жизни она не испытывала  к нему, такого страстного влечения. В ее теле бушевала огненная стихия, лоно расцвело ярким горячим цветком, ей хотелось слиться с ним и умереть. Она, трепеща всем телом, тянулась к его губам, дивным иссиня черным волосам, горящим угольями глазам, тонким светящимся неземным светом рукам.  Губы горели жарким огнем, ей хотелось слиться с его губами и расплавиться , утонуть в нем. Она забыла о сыне, муже, обо всем на свете, вокруг все померкло, даже солнце перестало слать лучи на землю перед его дьявольской красотой, и она со стоном припала губами к его сутане, целуя край его одежды. Но он грубо оттолкнул ее, закричал истеричным криком:- Не смей, оскверненная женщина, не смей прикасаться ко мне! Вспомни, как я молил твоих ласк, твоей любви, а ты тогда отвергла меня! Вспомни, как ты брезгала, когда я прикасался к тебе! Что тебя в данный момент заставляет повергаться к моим ногам, целовать мои одежды? Чем я стал привлекательнее? Ты порочная женщина, такая же, как все, я считал тебя ангелом, посланным мне небесами. Теперь же, когда я стал порочным, - и увидел, как боль исказила ее прелестное и любимое им лицо, прокричал:- Да, я стал порочным, испытал физическую любовь с женщиной, совсем не любимой мной, познал много таких же женщин,- и снова увидел гримасу судорогой пробежавшую по ее лицу.- Закричал еще громче:- Не смотри на меня так, ты сама меня толкнула в их объятья, выйдя замуж за моего брата, все эти женщины были для меня на одно лицо, но они не предавали меня, прекрасно зная, что я не любил их! Они же любили меня таким, каков я есть, отдавая мне свое тело и душу. Ты, наоборот, отняла мою душу, отвергла тело, только потому, что я болен. Чем Иван лучше меня, что ты предпочла его мне? Что есть в нем, чего нет у меня? Нарядилась для него в свадебное платье, и ехидно захохотал,- хотела, чтоб вам горько кричали, захотела с ним прилюдно целоваться, и это в то время, когда я горел к тебе неугасимой любовью?  Моя душа тогда вспыхнула ярким пламенем, улетела, нашла тебя и ты, все таки, родила моего сына, а не его,- и снова захохотал.- Ты хоть поняла, что я оставил тебе часть своей души в своем сыне? Это для того, чтоб ты всю жизнь терзалась, глядя на то, как я расту!
 Она закрыла лицо руками, защищаясь от сыпавшихся на нее оскорблений. Он же заговорил уже более спокойным тоном:- Ты отняла силу моей души. Я потерял способность переносить тебя на крыльях любви, как это делал раньше.-
  - Ты потерял силу своей души, когда осквернился физической близостью с нелюбимой женщиной,- почти в истерике кричала она.
  При этих словах из его груди вырвался страдальческий стон. Упав на колени , он пополз к ней, хватая ее в объятья. А ей казалось, что его черные локоны шевелятся змеями, которые, вот- вот, высунут ядовитые жала и зашипят, исторгая яд, закричала, вырываясь из его липких объятий, оступилась и покатилась по косогору Лысого холма, ударяясь головой о его твердое покрытие.
  При виде всего этого, он не стал ей помогать подняться, не дождался что с нею будет дальше, а по дьявольски захохотал, распрямив свою черную, как вороново крыло, монашескую сутану в виде крыльев, под напором не весть откуда взявшегося ветра, улетел в чащу леса. Она могла поклясться , что точно видела, как он превратился в черного ворона, улетел в чащу леса, от куда еще долго несся его сатанинский хохот, ударяясь о лесные скалы, стволы деревьев, эхом возвращаясь к Лысому холму, пока не затих вдали. Зажав уши руками,  уткнувшись лицом в вековой мох,  поняла, что любит его больше жизни и ничего не может с собой поделать. Когда чувства немного улеглись, она поднялась, огляделась вокруг. Было тихо, спокойно, ни одной живой душеньки, ничего не напоминало, что только некоторое время тому назад здесь был Стефан. Прошло еще несколько длинных минут и она , наконец, поняла, что с нею случилось, вспомнила, что сегодня день рождения у ее сынишки. - Каково сейчас Ивану? Какую боль я ему снова причинила? Что подумают обо мне люди, его родители?- и заплакала, уткнувшись в колени. Вечерело , вокруг ни одной живой души, а она вдали от дома, от родных, близких людей. Казалось, лес надвигается, сжимает кольцом  Лысый холм. Солнце красным шаром скрылось за холмами, сумерки ложились на землю, выползая, из лощин, оврагов, надвигаясь на холм, где она ютилась на маленьком пятачке под сенью многовекового Креста. Ища защиты, она оглянулась на него и в изумлении увидела прекрасного в своем величии Человека, в страхе упала перед ним на колени, прося пощады:- Кто ты великий человек?  Где Крест? Ты из него вышел или Крест это и есть ты?- осмелилась она спросить и услышала ответ:-
  - Я тот, кого люди пригвоздили к Кресту и с той поры я и Крест стали одним целым, символом веры и любви. Никто не мыслит Креста без меня, как и меня без Креста.- Его голос напоминал шум ветра, успокаивая, вселяя веру в себя. Несчастной женщине стало лучше, она уже не чувствовала себя одинокой, безысходность уступила место надежде, ведь она находилась под защитой животворящей силы Креста. А он продолжал:- У тебя добрая душа, столько длинных веков я здесь стою, а ты первая увидела меня, - и его полупрозрачное тело, словно сотканное из радужных струй воздуха, засияло, освещая местность на многие версты вокруг, сея умиротворение, спокойствие, мир, доброту, всеобъемлющую любовь. Зачарованные  сказочной красотой звезды в небе заискрились пуще, прежнего. Луна выглянула из – за холмов и замерла в восхищении. Ей за свой век не доводилось видеть ничего прекрасней и величественней.  Ее, эту мизерную песчинку в сравнении с Человеком великаном, радовало то, что он с нею общается, как, с ровней. А он тем временем продолжал:- Помнишь, как ты еще совсем юной девчушкой, пришла ко мне. Помнишь, сколько у тебя тогда было планов на жизнь. Какая ты была наивная, чистая душой. Да, твоя душа была открыта предо мной, но, не смотря на это, ты тогда согрешила.- Юля встрепенулась. – Да, согрешила. Помнишь, ты просила для себя неземной любви, а ведь ты то пришла в земной мир, значит, и любить должна по- земному. Тебе свыше дано любить, как и всем земным женщинам, земного мужчину, рожать ему детей, а ты стремилась в заоблачные дали, гналась за своим воображением, за тенью, не способной любить поземному. Вот за это ты и наказана, не испытываешь любви к своему земному супругу, посланному в этот мир для тебя, поэтому будешь любить его только в присутствии тени, того другого, отрешенного от земли своей болезнью. Посмотри, как прекрасна земля, опустись с небес на нее, полюби окружающий тебя мир таким, каков он есть, ведь он так щедр и прекрасен, - и надолго замолчал. Юлька даже подумала, что он забыл про нее, но он снова заговорил, словно издали, донесся шелест листвы:
  -  Дочь моя, посмотри вон туда, - показывал он длинной широкой дланью в сторону леса.
 Она посмотрела по направлению его руки и увидела плывущую над лесом сине лазоревую искрящуюся тень Стефана,  затряслась от небывалой страсти от одного вида этой зловещей тени.
  - Погоди, не волнуйся, что ты еще там видишь?-
  - Вижу  своего законного супруга Ивана.-
   - Помни, это твое наказание за грех, душа твоя будет разрываться между ними обоими. Ты будешь терять свое я при виде тени, но, если будешь с мужем в присутствии тени, то будешь испытывать страстную земную любовь, как и должно, быть между мужчиной и женщиной. Не гонись за миражом, живи той жизнью, какой наградил тебя Всевышний и обретешь себя, - и видение растаяло, вместо него высился над вековыми холмами, покрытыми буйными лесами потемневший от времени Крест, до нее же донеслось:- Ты будешь оставаться юной девушкой, какой тебя Господь замыслил  до твоего грехопадения.-
  Она оглядывалась вокруг, но нигде никого не было, подумала:- Значит, все мы Евы. Но не все стареем после грехопадения, а как Богу будет угодно. Зато все умираем после ее грехопадения.-
  Светало, она подумала, что видела сон, попрощалась с Крестом , спустилась на тропу и пошла, уверенная, что теперь уж точно попадет к себе домой, где ждут ее сын и муж. К Стефану не испытывала ни любви, ни ненависти. Зато к мужу возникло щемящее чувство жалости. Ей было стыдно, за причиненные ему  страдания, унижения, беспокойство.
  Дома застала своего любимого Стефи в страшном жару. Иван в растерянности не знал, что делать, обрадовался, увидев жену. Она взяла ребенка на руки, и он сразу перестал плакать, затих и уснул. Обращаясь к мужу, объяснила, что у Стефи зубки режутся, поэтому он температурит. А, укладывая сына в постельку, обнаружила присутствие тени, и впервые за время своего присутствия в доме посмотрела своему супругу в глаза, и была потрясена его мужественной красотой, удивилась, что он стал для нее желанным. Наконец ,ее плоть затрепетала желанием к нему, и, не задумываясь, она бросилась в его объятья, стала покрывать его лицо горячими поцелуями, прижимаясь к нему горячим, трепещущим телом. Он  тоже почувствовал ее искреннее желание принадлежать ему, ответил на ее ласки, и они первый раз за время своей совместной жизни принадлежали друг другу, как любящие супруги, наслаждаясь своей близостью. Уже после утомленные, счастливые не могли наглядеться друг на дружку, осыпая поцелуями тела один другого, называя самыми ласковыми словами. Юля точно сбросила тяжелый груз со своего сердца, крепко уснула в объятьях супруга, познав физическую любовь. Все было хорошо, в семье была полная гармония, они не могли наглядеться друг на друга, в сыне оба души не чаяли. Но пришло время  занятий в высших учебных заведениях. Хоть, как ни было трудно расставаться с сыном, мужем, но Юля должна была получить высшее образование. Было решено, что для ухода за мальчиком они возьмут няню, она же будет помогать по хозяйству Ивану Федоровичу, а Юля продолжит обучение в институте, и она, скрепя сердце, уехала.
  На первых порах все было хорошо. Молодая женщина страшно скучала по своему ненаглядному, горячо любимому сыночку, мужу. Не могла дождаться выходного дня, чтоб повидаться с ними, бегая по магазинам, старалась купить им хоть маленькие подарочки, чтоб обрадовать их. Но стоило ей встретить Стефана, как все изменилось.
  Он то ли нарочно, то ли у него так получалось, каждый день появлялся ей на глаза с разными женщинами, многие из которых были ее близкими подругами. При виде его в компании других женщин, у нее наступало умопомрачение, сердце обливалось кровью, из глаз исходил луч света, в мозгу загоралась яркая звезда. Она потеряла сон, аппетит, лишилась душевного покоя, начисто забыв, о сыне, муже. А подружки, дразня ее, рассказывали о его страстном темпераменте, о том, как они, бывало, не помнили, когда и как оказывались с ним в постели. Она тогда просто сходила с ума, изнемогая от любви к нему, всегда чувствовала, в какой части города он находится, но  т.к. он не желал с нею видеться, то все свои душевные силы отдавала тем особам сомнительного поведения, с которыми он проводил ночи. Эти истасканные потаскухи, казались, ей ангелами небесной красоты. Она ходила за ними по пятам, любуясь их лицами, одеждой, походкой, готовая падать перед ними на колени, выполнять их любые приказания, целовать землю, которой касались их стопы. Жаждала того, чтобы Стефан стал инвалидом. Чтобы остался без ног, без рук, без глаз, и может быть, тогда она ему станет нужной, станет его рабыней, нянькой, мамкой, бабушкой, кем угодно, лишь бы быть с ним. Но этого не происходило, и она изможденная бессонницей, доведенная до истощения постоянным нервным напряжением, недоеданием уснула прямо во время лекции, словно провалилась в темную пустоту. Во сне ей явился Человек, что являлся на Лысом холме. Он погладил ее длинной теплой ладонью по голове, тихо, словно, звон весеннего ручейка заговорил:- Скоро, дочка, ты забыла наш уговор, не надо забывать, что у тебя сын растет, есть любящий тебя муж, ты им нужна больше, нежели здесь. Мой совет тебе- отправляйся к ним, а учеба никуда не убежит, закончишь свое образование позже.-
  Придя с лекций домой, она собрала свои пожитки , и уехала домой, ни с кем не простившись, никого не оповестив, что бросает занятия в учебном заведении. По дороге домой, пелена спадала с ее глаз, те падшие женщины, что казались ей красавицами, предстали перед ее глазами в другом обличье , и ей было жалко потраченного на них времени, здоровья, ведь она, бывало, выслеживала их часами, чтоб хоть краешком глаза увидеть, обожествляла их, когда они мизинца ее не стоили. Ей тогда вспомнился сон, в котором она видела Стефана котом в окружении кошек, поняла, что эти драные кошки и есть прообраз   шлюх, на которых он транжирил и без того свое слабое здоровье.  Его образ поблек, скрылся в тумане, а образ Ивана проступал все явственнее, она рада была, что уехала, иначе снова бы его предала, только пожелай того Стефан. Уже дома написала заявление о продлении отпуска по уходу за ребенком, ссылаясь на его неважное здоровье.  Ей предоставили отпуск. А обучение своей профессии она продолжила, когда Стефан вновь попал на лечение в тубдиспансер. Его разгульная жизнь не давала ему возможности вырваться из цепких когтей этого злого недуга. Она же с успехом окончила мединститут, стала неплохим специалистом, заслужившим доверие и уважением своих пациентов.
  Все было нормально и на работе и в семейном плане, одно ее удручало, что она не старела, оставаясь семнадцати летней девушкой. Не могла видеть того, как меняется с возрастом облик ее  сверстниц подруг. Чем бы она не пожертвовала, чтобы остановить их старение.
  Они же просили у нее совета, интересуясь, что она делает, чтоб не стариться. Но так как она не знала, что им посоветовать, то только вызывала в них зависть , отчуждение, сплетни, пересуды о своей не меркнувшей молодости и красоте.
 Прошли годы, уже и сын вырос, стал студентом, а его внешняя схожесть со Стефаном не давала ей, забыть его настоящего отца. В то же время в глубине души затаился страх, чтоб он не унаследовал сатанинской страсти отца. Но, сколько не наблюдала за ним, ничего такого не замечала, наоборот, он рос покладистым, спокойным, любящим сыном, верным своим товарищам, и ей оставалось только гордиться своим  необычайно красивым и мужественным сыном. Он в свою очередь гордился ею, ее красотой и молодостью, которую и матерью неловко назвать в присутствии своих товарищей, ведь она осталась моложе его самого, чего нельзя было сказать о Иване, его отце. Он стал солидным, начал седеть и гордился тем, что его жену принимают за его дочь. Она испытывала вину перед ним, конфузясь в такие минуты, и тогда вспоминала Человека – Креста, говорившего ей, что, мол, будешь оставаться такой, какой тебя застало твое грехопадение, поняла значение этих слов:- Если бы Ева, наша прародительница не согрешила, то все люди оставались бы молодыми, как и задумал наш Творец, а так за ее грех, наказал всех нас в ее лице не только старостью, но и смертью, - и ей становилось грустно, жаль людей, особенно женщин, но такова жизнь. А во снах стал являться Стефан. Но являлся не молодым, а дряхлеющим старцем, что было не совместимо с ее воспоминаниями о нем. Удивляло и то обстоятельство, что, если весь его облик менялся, то глаза оставались молодыми. И это наводило на мысль, что все же он не от мира сего, что в его сущности есть нечто от дьявола. Вспоминала его бабушку, с ее горящими молодыми глазами на старческом, высохшем лице, и невольно осеняла себя крестным знамением.
  Вспоминался рассказ бабушки о, дедушке Стефана, Иннокентии, как о человеке большой силы воли, подчинявшей ему людей, которые были готовы идти за ним даже на смерть. Сила же его заключалась во взгляде его необыкновенных глаз. Интересно, что настоящее его имя было Иван, как и у, ее, супруга. Тогда она переключалась мыслями на него, благодарила Господа за то, что он подарил ей такого заботливого, любящего мужа, думая, что не будь его, может быть, ее уже и в живых не было. И в душе поселялась тихая радость за свою семейную жизнь, за землю, рожавшую таких мужчин, как ее Иван. В такие минуты просила Бога, послать возрастные изменения, уповая на то, что она, как белая ворона среди людей. Что ей бывает страшно не ловко перед молоденькими мальчишками, которые признают ее такой же, как они сами. – Я себя тогда ощущаю предательницей, хотя и никого не предаю.-
Так она страдала в душе , возвращаясь с очередного вызова к больному. По пути заглянула в магазин, чтобы отовариться продуктами и встретилась нечаянно с пристальным взглядом карих глаз, заплывших жиром, принадлежавших дородному генералу, и не сразу признала в нем Мишу, бывшего капитана, что засылал к ней в ее юности сватов, ужаснулась:- Что время творит с людьми!-
  Он, увидев ее, расплылся в улыбке, и как старший, т. е . принадлежащий к старшему поколению, поманил ее к себе, все также улыбаясь, проявляя явный интерес к ней.
  Она , улыбнувшись в ответ, охотно подошла к нему, еще больше удивляясь разрушительным действиям времени, не веря глазам своим, что перед нею тот самый стройный капитан Миша, которого она видела совсем юной девчушкой.
  Он же достал носовой платок, вытер им вспотевшее красное лицо, и, глядя ей прямо в глаза, задал вопрос:- Девочка, меня вот, что интересует, ты дочка Юльки? Извини, теперь уже Юлии Васильевны?-
  Молодая женщина страшно сконфузилась, покраснела до корней волос, утвердительно кивнула в знак согласия, и поспешила из магазина.
  - Вот те на! За что обиделась то? Я же не думал ее обидеть, просто она вылитая мать, только еще красивее.-
  В ответ на его восторженные слова, старушка стоявшая у прилавка, зашамкала:- Какая она тебе дочка Юльки, служивый. Это и есть, как ты выразился та самая Юлия Васильевна, наша докторша, а ты – дочка.-
  Другая старушка, захлебываясь, старалась сообщить, что у Юли этот самый  «фемен», она не стареет, осталась семнадцати летней девчонкой в своих сорок с лишним лет.-
  Миша посмотрел в след Юли, недоуменно пожимая плечами:- Что вы такое говорите, уважаемая, какой такой феномен?-
  - Говорят тебе «фемен» молодости у нее, у Юли то нашей.
  - Надо же, действительно феномен молодости, ведь, сколько воды утекло, а она все такая же. Пусть простит за фамильярность, я не хотел ее обидеть, кто бы мог подумать? Это же не мыслимо, - и пошел из магазина, старательно втягивая отвисший живот. Оставшись один, все ухмылялся, никак не мог поверить в этот «фемен» молодости, как выразилась старушка.

Глава22

  Юлька по дороге домой все сокрушалась, что осталась без продуктов:- Принесла нелегкая этого Мишу. Я тоже хороша, согласилась с тем, что дочь Юльки, которую он знал в молодости.- Но, успокоившись, стала рассуждать о жизни человека на земле:- Если Бог вылепил человека из праха, а потом, наказав смертью, снова превратил в прах, то не найти нам эликсира молодости, как и бессмертия. Но человек никак не может с этим смириться, вот и пошли в ход ножи, скальпели. Он стал бороться со старостью своими методами. И, все таки, достиг некоторых результатов. Другое дело смерть, хоть и тут научился отодвигать ее на некоторое время, но, как видно смерть кара за грех и здесь человек бессилен. Отжил свое, уступи место другим,- и задумалась, а потом:- Да только родимся, начинаем умирать, - И решила , не откладывая на потом, завтра же сходить к Лысому холму, поклониться Кресту, просить подвергнуть ее действию времени, ей  невыносимо видеть постаревших своих сверстниц. А еще хуже то, что  она думала, что своим внешним видом вызывает в них зависть, в глазах молодых людей восхищение, и этим грешит,  чем, мол, она лучше них?  - Тем более Иван Федорович уехал на повышение квалификации, Стефи в студенческом отряде работает по уборке урожая:- Я дома одна, не найти лучшего времени навестить святое место Лысый холм. Там я останусь наедине с собой, помолюсь Богу, попрошу отпущения грехов себе и другим людям, моим домашним. Только наедине с собой можно покопаться в своей душе, сделать ревизию своим мыслям, поступкам, ведь что греха таить только себе мы признаемся в своих грехах, а это , поверьте, нам так необходимо, т. е. признание своих грехов, во всем том, в чем мы не можем признаться другому, будь он даже самым близким тебе человеком. У каждого из нас есть заветный закуток души, куда нет доступа другим.  Может, это хранилище самого сокровенного, а , может быть и подлого, злого умысла,  мыслей, зависти, коварства. –
  У нее это место было светлым, чистым, как Храм божий. Она никому в своей жизни не причинила зла, даже помыслить не могла о плохом, для другого человека, поэтому входила в этот закуток своей души, как в алтарь, так здесь было светло и прекрасно. Здесь хранилось самое сокровенное, например, любовь к Стефану, тайна рождения ее сына Стефи, и все самое дорогое ее сердцу, что происходило с ней на протяжении прожитой жизни. Только здесь она становилась самой собой:- не надо было притворяться, кривить душой, скрывать свои мысли. Здесь раскрывалась ее душа, становясь царицей, властвуя над телом, усмиряя свои мысли, и никого сюда не допускала. Никто не смел ее упрекнуть в чем – либо, кроме нее самой. Здесь в этом закутке ее души и было окончательно принято решение посетить Лысый холм с его величественным Крестом.
  Утро, когда Юлия Васильевна вышла из дому, выдалось теплым, день обещал быть жарким. Она как раз любила жаркие дни, жаркое погожее лето. Казалось, сливаешься с  матушкой землей, обласканная, ее парами, обвеваемая ее ветрами с запахами лесов, полей, рек, впитывая всем телом солнечное тепло, живешь жизнью своей родной планеты, ощущая себя ее маленькой частичкой.
 - Если бы все живущие на земле: звери, птицы, рыбы, в том числе и люди, слышали биение сердца своей многострадальной планеты, то на земле установилась бы гармония жизни. Гармония человека со всеми живыми существами, будь они с кровью и плотью, или из растительного благодатного мира, - так думала молодая женщина, направляясь на свидание со своей совестью. А поднявшееся над землей солнце золотой россыпью застряло в росах трав, породило мириады мизерных солнц, заиграло в листве деревьев, озолотило небеса. Небо стало высоким, синим с радужными переливами солнечного света, белесые дали ушли за горизонт. Земля стряхнула с себя ночную дремоту, завздыхала, заохала, напоминая молодое сильное животное, даря миру свою благость, щедрость, увитая животворящим воздухом, благоухающим дивными запахами.- Как прекрасен мир! Как хорошо и вольготно нам живется на земле! За какие, такие заслуги Господь дарит нам эту несказанную красоту, это величие, эту щедрую доброту земли?- Думала путница, вдыхая полной грудью пьянящий утренний воздух, входя под сень леса, образовавшего зеленый шатер из пышных крон дерев- великанов прямо над ее головой. Найдя знакомую с детства тропку, она легкими шагами углублялась в зеленое царство леса, пронизанное бликами солнечных лучей, скользящих сквозь кроны деревьев. Счастливая, отрешенная от всего мирского, вдруг услышала над головой легкое шуршание, а, подняв голову, увидела вровень с собой, голубку, кормящую птенцов. Те, поочередно засовывая клювики в зоб матери , с жадностью глотали густую творожную массу, чему Юлия страшно удивилась:
- Не думала даже помыслить не могла, что голуби кормят своих птенцов молоком, да еще и таким густым, - и, протянув руку, взяла одного из птенцов. Он оказался  очень горячим с температурой тела около, сорока градусов, и тяжеленьким, хорошо упитанным. Его гуз был  покрыт легким пушком, а на крылышках появились зачатки перьев. Взрослая птица тревожно перелетала с ветки на ветку, и, видя ее беспокойство, Юлия водворила птенца в гнездышко,  выстроенного из сухих тонких веточек.
Устремилась вперед, и вскоре оказалась на  изумрудной лужайке, удивляясь множеству красных бабочек, пожаром заполонивших кусты, кроны деревьев, подножие леса, трепеща крылышками, они напоминали цветы бархатцы, смотрясь великолепно в лучах утреннего солнца. Любуясь великолепным зрелищем, она припомнила, что ей когда то доводилось читать,  что бабочки, как и птицы, совершают длительные перелеты в погоне за теплом, собираясь в многомиллионные колонии, устраивают в полете передышку для отдыха не то в Гималаях, не то в Альпах, точно не могла вспомнить, где именно. Ей не доводилось за свою жизнь  видеть такое множественное скопление бабочек,  поэтому подумалось:- А ведь и осень не за горами.- Дальше пришлось идти по пыльной дороге вдоль стены леса, по скалистому, обрывистому берегу Днестра, молчаливо катящего свои воды к Черному морю До тропы , ведущей к Лысому холму добралась по полудни. Солнце, стоящее в зените, жарило во всю. Разомлевший от жары, лес исходил запахами испарений, среди которых доминировал дурманящий грибной дух, забивая другие запахи. Женщина, переводя дух, огляделась вокруг, и удивилась переменам местности. Осина и та страшно постарела, на коре появились грубые наросты, срез с надписью стал серо зеленым, но надпись была хорошо видна, некто все так же желал путнику счастливого пути. Юлия постояла немного и вступив на тропу, оказалась под сенью леса, углубляясь в саму суть постаревшего леса.  На мысль пришло ее первое путешествие к Кресту, как и в тот раз, почувствовала трепет своего сердца, так же казалось, что за каждым ее шагом следят, чьи то глаза. Но все в природе было спокойным, умиротворенным, и она успокоилась, углубившись в дебри леса, снова удивилась, произошедшим здесь переменам. Да оно и должно так быть, ведь с первого ее визита к Лысому холму, прошло немало времени, а второй свой визит она не помнила, просто не могла вспомнить, как она тогда оказалась у Креста. Лесное царство изменилось: деревья разрослись, состарились, а вот нагромождение красных гранитных скал осталось прежним все также стремится, в маревую высь небес, разве, что деревца не стало, что придавало этой суровой местности особое очарование.- Не вынесло тяжких испытаний, то холодом, то жарой, посмотрим, как Крест, в полной ли сохранности или тоже пришлось перенести тяжелые испытания на прочность? А  вскоре и он предстал во всей своей суровой красе, точно так же, как и в былое время, покачивается а из стороны в сторону в мареве текущего воздуха. Но что это? Почему у него две верхушки?- Изумленная путница остановилась в нерешительности, ей даже страшно стало:- Какая злая сила поглумилась над Крестом, который ей казался вечным?- Юлька видела пока только верхнюю раздвоенную часть Креста. На каждой из его голов, как она назвала его верхушки, сидело по  вороне, зловеще каркая, точно соревнуясь в громкости своего пения. Трепеща душой от благоговения, даже не замечала катящихся по щекам слез:- Да, мой покровитель, защитник и советчик, и тебя время не пощадило. А ведь, сколько веков ты служил людям символом веры?- И наступило прозрение - Господь нас предупреждает, что ничего нет вечного под солнцем, что мы, всего на всего, только гости на этой бренной земле, ведь все течет,  все изменяется, уходит в, никуда  и он призывает нас :- Человек! Остановись в своем беге к смерти твоего тела, вспомни о душе, заслужи добрыми делами, поступками  ей жизнь вечную, ведь за твое спасение я отдал на муки своего Единородного сына, опомнись. - О, если б люди сюда ходили хоть раз в десять лет и то бы многому научились,- так думала она ,с благоговением вглядываясь в темное тело Креста, страшного в своем раздвоении. Его верхний конец,  разрезанный  надвое, словно острой бритвой, и обугленный молнией до черноты сажи, в данное время напоминал две человеческие головы. Это не только смущало, но и пугало, зато радовало то, что чья то добрая рука высекла ступени в каменном теле Лысого холма, ведущие к подножию двухголового Креста. Она сняла обувь, дабы не осквернить этого святого места и без труда оказалась у Креста. С замиранием сердца прижалась к его шероховатому телу, ставшему еще более темным, по сравнению с первым ее посещением. Его тело дрожало под дуновением ветра, хотя у его подножия ветра не наблюдалось. Наоборотк стояло ведро. Лазоревый купол неба торжественно высился над лесным массивом, омываемым благодатными водами реки, уходящей излучиной за горизонт. Прикрыв глаза ладошкой, она посмотрела в сторону монастыря и увидела седую тень Стефана, плывшую над его куполами, поняла, что он смертельно болен. Ей стало, настолько жаль, его, что она, не думая о последствиях, воздела руки к небесам, взмолилась:- Господи, ты Всесилен и Вездесущ, тебе все подвластно, спаси его, подари ему животворящую силу Святого Духа твоего, продли ему годы. Ты Вседержитель, Творец небу и земли, всему видимому и невидимому, возьми мою молодость, оставшиеся годы моей жизни отдай ему, только не забирай его, - и, уткнувшись в нижний край Креста, затряслась в рыданиях, как вдруг услышала:- Он сам виноват, что его жизнь на исходе. Он расточал ее налево, и направо, не заботясь о последствиях. Тут нет твоей вины, но ты совершила большой грех, обратившись ко мне с такой просьбой, поэтому я заберу у тебя свой дар, и ты предстанешь предо мной дряхлой, немощной старухой. Накажу тебя за твою неблагодарность, поверну на тебя разрушительное действие времени, - и все стихло. Сколько так она просидела, сказать не могла, но, когда подняла голову, всмотрелась в двухголовое тело Креста, то увидела, как бегут ее годы, нагромождаясь один на другой, ее жизнь уходила, тело становилось пеплом, оседая седыми хлопьями на землю. Но ее жертва не помогла ее возлюбленному, его тень все больше дряхлела, становясь убогой. Юлия Васильевна устало поднялась, спустилась по ступеням Лысого холма и тихо побрела по тропе, ощущая тяжесть прожитых лет, ни разу не оглянувшись на Крест и ни о чем не жалея. Юношеская беспечность покинула ее навсегда, навалились тяготы жизни, все стало ненужной суетой.
  Как добралась до своего дома, не помнила, но зеркало показывало ее такой же юной телом, как прежде, чего нельзя было сказать о душе. Дом ее встретил пустотой. Устало, опустившись на свое спальное ложе, чуть не потеряв сознание от острой головной боли, она увидела страшное видение: ее супруг Иван Федорович, лежал с проломленной головой.  Кровь  застилала ему глаза, падая темными сгустками на пыльное полотно дороги. Она  в ужасе закричала, поняв, что с ним случилась беда,  беспомощно повалилась на пол, а в это время в комнату вползла седым лоскутом тень Стефана, с темным пятном в области сердца.  Кружа над бесчувственным телом своей возлюбленной, пыталась привести ее в чувство. Придя в себя и увидев тень своего Стефана в таком плачевном состоянии, начисто позабыла о своем супруге, попавшем в беду, выбежала из дому, и понеслась ей вдогонку, уплывавшей седым облачком. Она полуживая низко плыла над землей, увлекая ее за собой. Когда несчастная выбивалась из сил, тень неподалеку висела в воздухе, поджидая ее. До самого рассвета она брела за тенью, казалось, по ровной дороге, а когда очнулась от умопомрачения, то оказалась на нагромождении скал, на  головокружительной высоте над землей. У основания скал бил родник, образуя  небольшую заводь, куда к ее счастью, пастухи пригоняли скот на водопой. Они ее и обнаружили, помогли спуститься на землю, удивились, признав в пострадавшей, своего сельского врача.  После чего за нею была прислана машина, доставившая ее на дом. У нее были настолько изранены ступни ног, что она с трудом могла передвигаться самостоятельно.  Дома ее ждало новое потрясение, повергшее ее в шок :  в ее уютном дворике, на грубо сколоченной деревянной лавке, лежал прикрытый простыней окровавленный труп Ивана, ее супруга.  При виде его беспомощного окровавленного тела, ее ноги подкосились, и она отключилась от действительности, на долго потеряв сознание.  Точно таким она видела его в день своего паломничества к Кресту. Как прошло погребение ее  верного доброго супруга, не могла сказать, находясь, все время между жизнью и смертью. Приглашенный  к ней столичный доктор, гостивший у родственников, осмотрев ее, сказал :- мне бы поговорить с родителями девочки, она нуждается в стационарном лечении.-
  -  С какими родителями, доктор, она сама мать двадцати двух летнего сына, -ответили соседи.
  - Не понял, я говорю:- девочка нуждается в длительном лечении, а вы мне шутки шутить.-
  - Какие шутки, мы вам правду говорим, это наша сельская  врач, а вот и сын ее Стефи,- указала на стройного черноволосого красавца, соседка.
   Доктор был в недоумении, потрясенный увиденным:- за всю историю своей врачебной практики с таким феноменальным явлением сталкиваюсь впервые, - только и сумел выговорить.
  Юлия Васильевна не узнавала Стефи, тянула к нему руки, повторяя: - Любимый, я знала, что ты придешь, я так тебя ждала.- Она принимала сына за своего возлюбленного Стефана.
  Стефи в страшном смущении, пытался объяснить ей, что он ее сын, но она была уверена, что это Стефан. То, что ее мужа похоронили, не доходило до ее сознания, она все рассказывала, какой страшный сон видела про своего мужа Ивана Федоровича. Аж на девятый день , во время поминок, вспомнила, что Иван Федорович погиб в автокатастрофе, и узнала сына. Когда они с сыном остались одни, горько, безнадежно заплакала:- Сынок, нет больше нашего отца. Как жить дальше?
  - Мама, папу не вернуть, а жить надо. Ты приступай к работе. С людьми тебе будет не так одиноко. Я же должен уезжать. Меня отпустили всего на три дня, а я вон уже, сколько здесь нахожусь,- и обнял ее, как маленькую девочку. Она и была по виду девочкой, нуждавшейся в крепкой опоре. Сын заглянул в материнские глаза и заметил, что она постарела душой, об этом говорил усталый взгляд ее глаз, казалось, они живут отдельной жизнью от тела. Не зря говорят, что глаза зеркало человеческой души.
  Она отвернулась, смахнула набежавшие слезы, твердо произнесла:
  - Надо, так надо. Ты уезжай, сынок, но не забывай своих близких и родных тебе людей, своего родного уголка, своей матери, могилы своего отца.  Уезжай, ты уже вырос, не нуждаешься в моем попечительстве, только пиши мне, сынок. -
  Он поспешно стал собираться в дорогу, а она была даже рада, что останется наедине с собой, попробует разобраться, что же с нею происходит, в конце концов. Ведь по мужу она не горевала, считая его уход из жизни естественным жизненным явлением, уповая на то, что мы не вечны, а смерть у каждого своя. Принималась прибирать в доме, но все валилось из рук, казалось ненужной суетой, ни о чем не могла думать кроме Стефана, тем более, что его тень не отставала от нее, ее, звала с собой, будоража ее ум, душу, и она в очередной  раз ушла  за нею, прямо в ночь. Тень грязным седым лоскутком, плыла низко над землей, вызывая щемящую жалость в ее душе. Ее сердце истекало кровью, предчувствуя скорую кончину своего любимого. Она понимала, что он, умирая, прощается с нею. Чего не могли, знать ее соседи. Следили за ней, возвращая, ее обратно. А однажды даже заперли в доме, что чудь не довело ее до умопомешательства.  Понимая, что он уходит, она приложила все усилия своей души, звала его вызволить ее из дома, ставшего ей тюрьмой. Ей было нестерпимо жаль его, и  как своей, так и его загубленных жизней. Не могла смириться, что его больше не будет под небесами. Ведь, одно дело жить, и  знать, что он  есть, где то живой: дышит, видит, слышит, смеется, грустит. Совсем  другое, когда знаешь, что его больше нет на земле. Хоть они жили врозь, но постоянно общались между собой. Их души сигналили друг дружке о своей неугасимой любви. Он все время заботился о ней, старался оберегать от всех жизненных невзгод, хотя, бывало, и вел к погибели, но тоже любя.
  Теперь, когда он был на последнем издыхании, она поняла, что теряет самое дорогое, что у нее было в жизни. Ну, предположим, есть еще сын,  который никогда не давал забыть своего отца, благодаря схожести с ним. Но он вырос, у него своя жизнь, она ему уже фактически не нужна, и, если не станет Стефана то ей нет смысла  жить, и она посылала ему все свои душевные силы, дабы поддержать своего любимого, не дать ему уйти из жизни. Плача, призывая все душевные силы, она искала хоть малейшую лазейку из дома, ставшего для нее тюрьмой, у которого все окна зарешечены, а чья то злая рука заперла накрепко все двери. Выбежав в сени, она вдруг увидела лестницу, ведущую на чердак, поднялась по ней, а через чердачные двери перелезла на дерево, растущее рядом с домом, и, очутившись на земле, что было духу, побежала на слабые призывы своего любимого.
 В это время душа Стефана покинула тело и устремилась ей навстречу, несясь низко над землей мизерной седой тучкой. Ею охватила предсмертная тоска, перед затуманенным взором  быстро проносились яркие картины  прожитой жизни, и он понял, как он много потерял, ведь он не видел, как рос его сын, он другого человека назвал отцом, ему же и отдавал свою детскую любовь, привязанность. А тех женщин, которым он отдал свои силы, он даже в лицо не помнил, ни имен их не знал, они были все на одно лицо, которое в данную минуту выглядело так гадко, пошло, словно сам оскал смерти. И он собрал последние силы, послал своей любимой, боясь, что ей не хватит собственных сил, чтобы успеть  к нему. И тут увидел ее всю в черном одеянии, напоминавшую птицу с одним крылом. Свисавшая вуаль от шляпки походила на крыло раненой птицы.
  Увидев его тень в таком плачевном состоянии, она бросилась ему навстречу, что было сил, но тень при встрече ярко вспыхнула и тут же потухла, поплыла назад, слабо зовя ее за собой. Она шла за ней, не разбирая дороги, а та все сжималась, напоминая шагреневую кожу. Вот уже осталось одно лицо с горящими глазами, но уверенно держится в воздухе, да еще ей посылает бодрящие силы. От этой силы она становится еще моложе, еще красивее, а тень- лицо пронеслась над могилами кладбища и растворилась. Юлька точно в кошмарном сне очутилась в толпе незнакомых людей, с любопытством рассматривавших ее.  Крестьяне окрестных деревень поминали своих усопших родственников, и ее ослепительная юношеская красота приковала к ней их внимание. Они спрашивали:- Кто такая эта юная красавица?- но никто не знал, кто она и откуда пришла сюда.
 Она с устремленным вдаль взором своих изумрудных глаз , шла прямо по могилам, точно боясь потерять кого то. А лицо было отрешенным от мира сего, подернуто смертельной сенью. Она шла, чтобы слиться со своим любимым и умереть вместе с ним, стать им самим, его сущностью. Вот она видит его. Он стоит молодой, красивый в искристом синем ореоле, простирая к ней руки, зовет, ждет, обещая райское блаженство.
  Она распростерла руки для объятий, споткнулась, упала на холмик сырой могилы, из нутра которой вспыхнуло синее, искрящееся, золотыми искрами  пламя, вмиг охватившее всю ее.
Все ахнуть не успели, кинулись к могиле, пытаясь спасти юную красавицу, но в ужасе увидели дряхлую старуху, уткнувшуюся лицом в землю, обнимавшую могильный холм высохшими старческими руками.
  Толпящиеся прихожане в ужасе, в паническом страхе жались друг к дружке, постоянно осеняя себя крестным знамением. Поэтому голос, пронесшийся над их головами, прозвучал, как выстрел:- Кто она, эта несчастная? Кто знает? Кем ей был Стефан? Ведь она пришла на его могилу.- Никто не знал ее, никогда не видел, не ведал, откуда она пришла. Почему в одно мгновение превратилась в старуху. Развернули ее труп лицом к небу  и увидели на нем  маску смерти. Ее старческие губы были собраны в поцелуй.
  - Посмотрите! У нее на лице поцелуй смерти! Да, именно поцелуй смерти! Она сгорела в огне любви! - Кто то громко выкрикивал из, притихшей в суеверном страхе, толпы.- Я всегда знал, что Стефан не от мира сего. Он ее и погубил, просто сжег ее подобно времени. Видели, какой она была юной и прекрасной? Он дьявол! Выкопать его труп, сжечь и по ветру развеять. Таким не место среди простых смертных.-
  - Лекса, да успокойся ты, мы все знаем, все видим, не слепые, давайте лучше подумаем, как нам быть с ее трупом, не оставлять же его под открытым небом, не по православному это будет, - обращался к крестьянам седобородый почтенный возраста мужик.- Послушайте меня, сельчане, надо бы опросить людей близлежащих деревень, сел, поселков, может, кто и знает, кто она? А ее тело предать земле.-
  - Хорошее дело ты предлагаешь, Онуфрий, но где она будет лежать, до дня похорон, не оставлять же тело на кладбище, тем боле вон какие тучи заволакивают небо,- говорил другой щупленький мужичок.
-  И то правда, моя хата ближе всех к кладбищу, пусть полежит у меня, не отпадет от меня, если она полежит в моей горнице под образами, - отозвался все тот же седобородый старик.
 Все свободно вздохнули, отнесли тело старушки к Онуфрию в хату, и принялись готовиться к его погребению. Кому было поручено смастерить для нее гроб, кому могилу выкопать, кому готовить по ней поминки. Всем селом похоронили ее рядом с могилой Стефана. На надгробии выбили надпись «Прекрасная незнакомка». До сих пор помнят эту историю, передают своим детям, внукам. Вот и я отважилась написать об этом уникальном случае.
  В родном селе всем скопом искали свою любимую докторшу Юлию Васильевну, но она пропала, словно в воду канула. Вслед за нею пропал без вести и ее сын Стефи. Дом так и стоял пустым, пока не рухнул от дряхлости. Только небольшой бугорок строительного мусора напоминал о том, что здесь, в былое время жили люди.
  Посвятила я эту историю своей дальней родственнице, которая бесследно исчезла, якобы, сгорела от любви, не то к небожителю, не то к дьяволу.