Собаке-собачья... Рассказ

                Узнавшим себя -
                позорно будет!

               
                Собаке – собачья…

Голод и холод своё сделали: из восьми щенят, живыми родились двое. Мертвых мать съела. Тем и выжила.
 Два чёрных, дрожащих комочка, прижавшись к теплому животу матери, жадно сосали пустые соски, и жались, жались друг к другу, только бы не умереть. Через неделю их мать, чтобы самой не подохнуть с голода, выползла из ямы под домом, под который она забилась рожать, и побежала на родную помойку. 
Сука она была породистая – кровей, чёрных как уголь, немецких овчарок, как и многие собаки, в начале девяностых, брошенных на произвол судьбы. Не до них людям было - самим бы выжить, да детей спасти, когда произошёл исход народа, с российских северов; когда, за бесценок продавали дома и квартиры, чтобы денег на билет хватило, и подавались с некогда богатых вдруг ставших ненужными и бедными, нефтяных регионов, в уже забытые и нищие родные места на полтавщине, рязаньщине, да смоленщине…
Собак не жалели: если не стреляли, и то ладно. Вот и появились, сбиваясь в стаи, когда-то холёные заморские овчарки, спаниели, редкостные, по тем  временам, ротвейлеры, боксёры и другие знаменитые собачьи породы, абсолютно не приспособленные к дворовой жизни; в момент превратившихся, из лощёных, в грязных, запуганных, худых, умоляюще взглядывающих в каждого прохожего: не мой ли это хозяин? Изнеженные людьми и не приспособленные природой, они очень быстро вымерли от болезней, травм, заворотов кишечника, голода и прочей нечисти. А эта сука выжила, может быть потому, что она была сукой, и в том, новом мире, куда она попала, в отличие от мира людей, женский пол не трогают и кусок изо рта у сук не вырывают.
И эти двое, когда их мать уходила в поисках куска на помойку, что бы не замерзнуть от мороза, крепко-крепко прижимались друг к другу и старались заснуть, только бы, как можно быстрее пролетело время и в щель, под дом, проползла их исхудавшая мать, и они опять могли прижаться к ней, вдыхать вместе с материнским запахом и этот запах еды - запах помойки.
Через месяц они уже выглядывали из щели на белый свет, а он действительно был белым, из-за искрящегося на солнце снега, от которого слезились глаза, и при каждом шорохе прятались обратно под дом, со страхом ожидая мать.
Но однажды, когда матери не было, жёсткая сила схватила их за шкирки и вытащила из норы, и они увидели заросшее щетиной лицо и почувствовали кислый противный запах – запах перегара и дешёвых сигарет. «Этот брату, а этот мне. Кусаешься, сучёнок. Ну, ничего, я из тебя волкодава сделаю».
Так закончилось их детство, не успев начаться. Мать их потом побегает-побегает, поищет-поищет, повоет-повоет, да и забудет.
Попали они к братьям-алкашам, один из которых  имел какую-никакую семью и детей, а другой давно пропил и детей и семью, сам жил, как в конуре, в вонючей комнатке, перебиваясь мелкими заработками, которые тут же пропивал, и собака ему была не нужна. Он посадил щенка на морозе на цепь, около вросшей в землю и снег на пол этажа, облеванной и обосанной со всех сторон, заполненной не то бомжами, не то безработными, общаги и забыл. И все забыли. Щенок повыл-повыл, да и умер через пару дней. Замерз голодный.
Другой щенок недельку пожил сытой жизнью в тепле, когда тебя все тискают, гладят и укладывают спать. Потом всё меняется: появляется рычание неопрятной жены хозяина, что она не нанималась убирать за собаками, безразличие самого хозяина и детей, пинки, и ругань. И на него одели большой и тяжелый ошейник, прицепили на цепь к будке и оставили на морозе. Никто не обращал на его вой внимания, никого не волновало, что он трясётся от холода, что еда, которую ему приносили, в момент замерзала, и куски не мяса, хлеба, приходилось выгрызать изо льда.
Первому, что не выдержал и умер сразу, просто повезло больше - он меньше мучился!
 А он просидел на цепи и зиму, и весну, и лето. Его ни разу не спустили с цепи. Он ни разу не был сыт. Вокруг его будки всё было в дерьме. Он спал в будке, потом, когда её занесло снегом, на будке. Хозяйские дети, если вначале просто пинали его, то потом сломали будку, и он стал жить на голой земле. Ни хозяин, ни его жена, ни их дети, ни разу не приласкали его, не накормили досыта.
Он сидел на цепи днями, неделями, месяцами. Мимо него пробегала жизнь, проходили люди, пробегали собаки и кошки, и он, вначале по щенячьи радостный, желающий играть со всеми, становился всё грустнее и грустнее, забиваясь в будку, а когда её сломали, сворачивался калачиком на земле и лежал так, часами не выказывая особых признаков жизни.
Вторая зима выдалась страшно суровой, будки не было и ему приходилось спать на снегу, у него стали болеть лапы и опухли суставы, и он ковылял, волоча цепь, как старый-старый пес. Ему не было и двух лет, а его черная, как у матери, шерсть стала седой…
Весна наступила какая-то ранняя, бурная, снег таял, на сырой земле стало невозможно спать.
В этот день прошёл снег с дождём, пёс промок, шерсть уже не грела, а ночью ударил жуткий мороз, и пес стал замерзать. Тогда он завыл, как когда-то в детстве, когда его первый раз приковали к будке. Он выл от холода, от боли в лапах. Он пробовал порвать цепь, вывернуться из жесткого ошейника, но только быстро выбился из сил. Страх сковал его душу. Он хрипел и тихо скулил. Никто не вышел, никто его не пожалел. Потом он свернулся калачиком и затих. Ему снилась мать, её тёплый живот и соски, почему-то полные вкусного и тёплого молока. Он умер...
Наутро, его окоченевший труп, хозяин, предварительно сняв ошейник и отрезав хвост и уши, отволок к мусорным бакам и выбросил, откуда его труп попал на городскую свалку и исчез без следа. Уши и хвост хозяин сдал в контору по отлову бездомных животных и, получив полсотни рублей, тут же их пропил.
Через неделю никто, даже прохожие, не вспоминали, что когда-то здесь жила собака...
Через месяц, на старом месте, волоча тяжёлую цепь, в потёртом, большом ошейнике, подняв маленькую мордочку к небу, выл щенок. Никто не обращал на него внимание...


          Нарьян-Мар, 2008г.