Полустанок

Свидерский Сергей Владиславович sckolot@mail.ru

                ПОЛУСТАНОК
                (житейская небыль)
               
                Пораскиньте фантазией
                Влево и вправо:
                Это вам не Берлин,
                Не Стокгольм и Варшава.
                Из пожаров густых
                Звонких звуков приветствий
                Выплывает Россия
                Из мрака столетий…

    - Извините! – Николай тихо барабанит костяшками пальцев в купе проводника. – На следующей сколько стоянка?
    - Это вы? – спросонья удивляется проводница. – Вам же ещё двое суток до конечной!..
    - Сколько стоянка? – повторяет Николай шепотом.
    - Минута… - отвечает быстро проводница и добавляет: - На этом полустанке лет, этак, десять никто не выходит, как и не садится. Буфет давно закрыт; вместо магазина – автолавка раз в неделю…
    - А и не надо! - Николай спрыгнул на перрон и поёжился, после жаркого купе морозец ядрёный щипал дерзко за щёки и покусывал ухарски уши.
    На полустанке, продуваемом ветрами, промываемом снегами пусто. «Я, как перст…» - подумал отрешённо Николай.

    Сквозь блеклую морозную вуаль в предутренние нежные часы гордым флагманом выступал силуэт здания железнодорожной станции, смутно различимыми контурами отдалённо напоминая руины готического замка: высокие стрельчатые окна закрыты фанерой и забиты крест на крест досками; створки массивных дверей намертво скованы ржавой цепью и скреплены тяжёлым, покрытым патиной времени амбарным замком; сквозь круглое слуховое оконце, через обрушенную кровлю равнодушно зрит оловяным оком луна…
    Скрипит, беспечно покачиваясь под едва ощутимым ветерком фонарь, разбрасывая щедро скупые пригоршни света…

    Скрип-скрип… Скрип-скрип…
    От водки холодной мой голос охрип…
    Скрип-скрип… Скрип-скрип…
    За спиной не крылья; над головой – не нимб…

    - Милый, - хриплый женский голос сзади выводит Николая из снежной отстранённости. – Отстал, что ль?
    Он оборачивается.
    Бесформенная женская фигура в телогрейке не по размеру обвязана шалью, поверх одет желтый рабочий жилет, голова повязана шерстяным платком – дежурная по станции – представилась или просто проговорила женщина.
    - Не отстал, - замедлил с ответом Николай, и, собравшись с мыслями, а, может и сдухом, продолжил. – Вышел; вот - просто вышел.Так не бывает разве?
    - Вышел? – не поверила дежурная и сочным смехом сотрясла морозный воздух, пришедший в бурное движение. – В жисть не поверю!.. Мила-а-ай, тута, почитай, годков с десяток никто не выходит. Оде-вроде! – женщина загнула вывернутый оборот. - Старики повымерли; молодежь – сделала ударение на первом слоге – давно разъехалась, куды глаза-то глядят. Остались одни патриоты, как мы: ехать некуда, никто нигде не ждёт… в таком случае папаня любил мой приговаривать: жисть наша бекова, нас деруть, а нам – некого … старые звёзды на вялом небосклоне…
    И снова рассмеялась; деланно, натужно, будто слёзы прорывались наружу сквозь латаную ширму веселья…
   
    Из репродуктора бойко неслись оптимистичные звуки туша. Затем последовали несмолкаемые аплодисменты; наконец, через чехарду звуков донёсся искажённый помехами голос:
   - Уважаемые граждане! Дорогие вы наши! Настал тот радостный…
    Новый шквал аплодисментов прервал речь.
    - Спасибо! Спасибо!.. Родина, как говорится, вас не забудет!.. Родина, как говорится, даст каждому по способностям, каждому по заслугам…

    - Постановлением суда тройки, гражданин…десять лет… с поражением в правах… без переписки… статья пятьдесят восемь, часть…
    Узкий двор ограничен стенами зданий; свежий морозный воздух несколько опьянил после удушающего смрада камеры; поднял голову и в чистом небе разглядел звёзды…

    - И чтобы так счастливо жили враги наши, как мы сейчас живем!

    - Вины своей не признаю… Родину и вождей… не предавал… С первых дней… был верным сыном…
    - Верность – первый признак измены!.. Безукоризненная честность хуже отъявленной лжи… Сегодня ты танцуешь джаз…
    - Пожалте, фото в профиль и  анфас…

    - Сынок, - дежурная по станции дергает Николая за рукав. – Ты к кому-то конкретно, или так, балду попинать?..
    Николай достаёт из саквояжа бутылку водки.
    - А!.. – восклицает равнодушно, считай, разочарованно, дежурная. – Энтого пойла хоть ковшом запоись! – и машет досадливо рукой.
    - Мне бы ночку скоротать, - разъясняет обстановку Николай.
    - Оно понятно! – всхохотнула дежурная и провела в свою каморку; сняла жилет, телогрейку с шалью; по каморке разлился устойчивый запах немытого тела с тонким ароматом «Шрапнели». – Таких, как мы, давно никто не хочет. Ни ночь скоротать, ни…
    - Вовсе не то имел в виду, - пытается неуклюже реабилитироваться Николай.
    - … но что имею, то и введу! – не зло закончила дежурная и снова залилась смехом,  и в такт смеху подрагивали живо телеса… - Пить сам будешь, - и добавляет серьёзно, - на водяру аллергия. Вот так вот, дружок…
    На тумбочку, укрытую куском клеёнки, лоснящуюся пожелтелым целлюлитом времён, выставляет два граненых стакана. Один придвигает неожиданному гостю: - Своё сам и пей!
    Себе же нацеживает из заварничка с отбитым носиком жидкую заварку.

    - А ты бы не скупилась, маманя, на угощеньице, - высокий, с впалой грудью и высохшим лицом, произносит шипяще. – Сынка твово мы, как целку берегли. Так что, давай, мать, расщедривайся! Гости званные, почётные издалека прибыли; оголодали малость в пути, застыли-устали…
    - Ой, сынки! – всплескивает руками старушка. – Да неужто ж мне жаль чего? Так ведь, ничего нет, всё, супостаты, вымели подчистую! Дажеть мышке-ядрице не оставили крупицы…
    - Ты, мать, мозги не долби, - надвигается на старушку высокий, рукой осаживая сокомпанейцев. – Мы – народ честный! Хлеб, водка, яйца и сало… отобедаем и уйдём, забудешь, как звали…
    - Как же там сыночек-то мой? – вдруг всполошилась старушка.
    - Да никак… - пренебрежительно отвечает высокий. – Кабаны и жирнее бывали…

    - Сынок, ты, часом, не болен? – дежурная заботливо всматривается Николаю в  глаза. – Вроде, нет; взор чистый…
    - Здоров я, здоров, - улыбается ей Николай. – Призадумался что-то…
    - Ну, разве что, призадумался, - протягивает дежурная и льёт в стакан водку. – Выпей-ка, сынок, водки-то; глядишь, и полегчает… на сердце-то…

    Станционный репродуктор разрывается от лающей чужой речи:
    - Ахтунг! Ахтунг! Слюшать всем народи радио Великий Германия…
    - Чтоб вы поиздохли все, ироды… - раздается голос из толпы, собранной перед зданием станции, чудом уцелевшей после бомбёжки и долгого артобстрела.
    Зимний день выдался на славу: солнечно; тихо; к утру, вьюга утихла, оставив после себя прекрасный пейзаж, разукрашенный всеми оттенками белого…   
    Над немногочисленной толпой вьётся едва заметный в морозном чистом воздухе парок от дыхания.
    - Так и будем стоять? – спрашивает тот же голос. – Пока всех не изведут на студенину? Хаты не топлены, быдло не кормлено…
    - А ты, умник, не ерепенься-тко, - раздаётся рассудительный женский голос, привыкший повелевать. – Спервази глянько, что с деревней сотворили, нехристи…
    Жадно облизывая деревянные срубы, потемневшие и высохшие от времени, огонь быстро взбирался по стенам на крыши; крытые соломой избы вспыхивали, как стекляшки под солнцем, и, исходя желто-серым дымом, крыши проваливались вовнутрь изб.
    Огромной, переливающейся линзой висит над деревней дым; жаром и искрами исходят догорающие избы, посылая последний привет небу.
    Треск, похожий на оружейную стрельбу, раздаётся в утренней тишине; жалобно скулят дворовые псы, юлой крутясь на цепях; прощаясь, протяжно мычат коровы и тревожно блеют козы, задыхаясь от дыма и сгорая заживо в ритуальном огне в честь ненасытного бога войны.
   - Ферфлюхт хуре! – офицер нервно расстегнул кобуру, вынул пистолет и начал стрелять в толпу, брызжа слюной и дико вереща: - Ферфлюхт швайне, ферфлюхт русише швайне!
   
    - Поди-тко, какой ты впечатлительный! – дежурная похлопала Николая по плечу. – Ты пей водку-то, пей! Закипит, ненароком…
    Звонкий смех разлился по каморке; сотрясались телеса, сотрясая воздух…
   
    Воздух сотрясали разрывы снарядов и с той и с другой стороны. Временами казалось, все сошли с ума, напрочь забыли человечью речь и могут говорить языком пушек и ружей…
    Красивые, непрочные цветы разрывов, искрясь снежно и сияя жемчужно, тают медленно в безветренном воздухе. Снежная трава от разрывов пуль, пересекая поле, устремляется в лес и оттуда, с удвоенной силой, наперегонки друг с другом, бежит вспять. Прилив-отлив. Крещендо-диминуэндо… Глиссандо страсти, форшлаги смерти… Легато – медленный уход; стаккато – возвращенье к жизни… … разрывы соединились и сошлись в диком танце смерти, бешено извиваясь и, рисуясь друг перед другом.
    Разрывы снарядов – гавот; строчки пуль – тарантелла.
    Тот и другой – чужие для наших равнин; тот и другой – жуткое зрелище.

    - Может, всё-таки, останешься?
    - Нет, решено бесповоротно. Квартиру продал, мебель раздал; здесь меня ничто не держит… Да и никто уже не ждёт…
    - А мы, друзья, что же, пустое место?
    - Не переиначивай… не рви сердце…
    - А всё же?..
    - Пустое…

    Тук-тук, тук-тук… тук-тук, тук-тук…
    Отсчитывают колёса стыки рельс…
    Тук-тук, тук-тук… тук-тук, тук-тук…
     Будет хорошо там, как было прекрасно здесь…

    - … приглашаю всех в гости на мою новую Родину, кубанскую станицу… Приезжайте обязательно, летом: фрукты-овощи прям из сада-огорода, свежие, без нитратов. А дом, какой большой!.. И море близко!..

    Скупые сводки ЦСО ГАИ: водитель не справился с управлением. В результате столкновения, водитель и пассажиры погибли…  На месте ДТП работает следственная бригада прокуратуры РФ… Предварительная версия… Со слов очевидцев составлена следующая картина произошедшей трагедии…

                Паровозные колёса: тук-тук-тук;
                Уезжает навсегда мой друг;
                Уезжает, только вот в том беда –
                В те дальние края не ходят поезда…

    - Ахтунг, ахтунг! Говорить радио Великий Германия…
    Длинная автоматная очередь скальпелем разрезает хриплый голос репродуктора; он умолкает. В воздухе отчётливо пахнет серой, порохом, гарью, талым снегом, тёплым ветром, кирпичной пылью…
    - Ахтунг, ахтунг…швайне!.. майн либе Августин… варум нихьт…
    Репродуктор отрывается от крепежа и повисает в воздухе на проводах.
    Левая створка высокой двери, ведущей в здание станции, издырявленная, лежит на перроне; правая, скрипя противно, лениво двигается, послушная легкому ветерку.
    С грохотом, подняв густое облако пыли, правая створка падает на перрон.
    Из пыльного сумрака помещения появляется фигура солдата в выцветшей от пота и пороха гимнастёрке; рукава закатаны до локтей. В левой руке   широкая кисть; в правой руке резиновое ведёрко с красной краской.
    Солдат подставляет солнцу небритое лицо в веснушках; закрывает глаза и улыбается. Сплёвывает изо рта дотлевшую самокрутку и радостно вдыхает полной грудью – ох-хха!..
    Затем солдат окунает кисть в краску и выводит дрожащей, привыкшей к стреляющему автомату рукой букву «П», немного корявую, при этом бубня под нос:
    - Непобедимая… Великая… Да ходил под неё, как под стожок в поле!..
   
    - А ты ничё, умеешь! – одобрительно отзывается дежурная, застёгивая кофту и поправляя причёску. – А поначалу всё: давно это было… уж и не знаю, как начать… а вдруг, кто услышит…
    Вовсе дежурная оказалась не старой; лет около сорока; просто жизнь и окружающее её сообщество внесли соответствующие коррективы, изменив жизненную парадигму… и, соответственно, внешний вид…
    Лицо Николая горит; пунцовеют уши; волосы, коротко остриженные, от стыда завиваются в букле. Слов нет…
    - Особо не кори себя, - успокаивает дежурная. – Сегодня ты, завтра – другой! Круговорот тел в постели… не где захотели, а где пригрели…
     Николай отхлёбывает водку из горла; заходится  в кашле. Дежурная бережно хлопает по спине:
    - Ты чё так расчувствовался? Али впервой?
    Николай кашляет и кивает головой.
    - Ой, да?! – удивляется не деланно дежурная и добавляет с сочувствием. – С бабой?
    - Не, вот так, в таких условиях…
    Дежурная, легонько постукивая по спине, продолжает:
    - Ничё, привыкай, болезный… вас, мужуков, мало осталось; нас, бабья, - много… Знаешь, как в том анекдоте…
    - В каком? – с трудом усмиряет кашель Николай.
    - Всё в том же, - всхохотнула игриво дежурная, кокетливо повернулась спиной, одевая теплые трико. – Лучше б ты три члена имел…

    Купейный диванчик узок и мало комфортабелен. Даже во сне пытаюсь найти удобное положение. Удаётся с трудом и не сразу.

    Вязкая весенняя снежная мокрота леденит горло: ни вдохнуть полной грудью, ни выдохнуть: острые иглы пронзили горло и вытягивают тепло… выкачивают жизнь…
   
    - И ты хочешь сказать, - покачиваясь с пятки на носок, допрашивает майор смерша щупленького мужичка, - ты не оказывал помощи оккупантам, в тот момент, когда вся страна вела с неприятелем тяжелую битву?
    - Дык, детишек-то как-то кормить надыть было… - оправдывается мужичок.
    - Молчать, дрянь! – майор с размаху бьёт рукоятью пистолета мужичка по лицу, тот беззвучно падает.
    - Не перестараться бы, товарищ майор! – осторожно, услужливо, лакейским дрожащим голоском говорит рядовой и предлагает: - Плеснуть водицей?
    - Щас плесну! – майор расстегивает ширинку и мочится на лицо мужичку. – У-у-у, - кряхтит довольно майор, - мне медичка порекомендовала больше пить (выпивает махом стакан спирта с водой) и чаще мочиться (довольно стряхивает капли): камни в почках. – Ни к кому, не обращаясь, поясняет майор. – Хороша свежа водица, прихвостень вражий? -  наклоняясь, пытает мужичка.
    - Э-кх, э-кх… барин!.. не бей, не бей!.. пощади, барин!.. – хрипит мужичок, пытаясь слабо защититься руками, изо рта по небритому подбородку густыми струйками льёт кровь. – Барин! деток… деток… кормить надыть было-то… Барин!..
    - Ба-а-арин!!! – мечтательно протягивает майор и, опомнившись вдруг и, чего-то испугавшись, наотмашь бьёт ногами мужичка, зло, остервенело: - Надыть!.. Надыть!.. Надыть!.. – повторяя, как заведённый, одно и тоже.
    Майор устало вытирает рукавом гимнастёрки испарину со лба:
    - Значит, говоришь, деток кормить надыть?
    Мужичок кашляет, на губах пузырится кровавая пена:
    - Деток, барин… малых кормить…
    Майор, спокойно и отстранённо глядя в окно, выпускает в мужичка полный барабан револьвера.

    В этой поездке спится как-то с трудом. В купе один; соседи вышли на предыдущей станции и до конца поездки куковать одному; казалось бы, спи, себе, да спи… Ан, нет же!..

    Вытираю лицо рукой… Рука мокра… Не от пота… Ладонь подозрительно темнеет в вязком сумраке приближающегося утра.
    Вагон внезапно встряхнуло; непонятная вибрация прошла через весь состав; поезд остановился.
    - Что?
    - Что, чёрт возьми, случилось?
    - Почему встали?
    - Где начальник состава?
    - Что за хрень происходит?..

    Ярко озаряя предутреннюю темноту, подсвеченную светом луны и восходящего солнца, тревожно прогремели далёкие разрывы, проверяя на прочность психику.
    Редкие снаряды рвутся вблизи. Суматошно меж разрывов мечутся люди и животные; слышны команды, их никто не слышит; разрывы приближаются; падают замертво солдаты, сражённые осколками…
    На крыльцо выбегает майор смерша, босой, в галифе и нательной рубахе. В правой руке сапоги, в левой руке зажат револьвер. Бешено вращает глазами, задыхается от гнева и бессилия; разрывы раздаются вокруг, всё больше погибших и раненных; в остервенении майор стреляет в воздух…
    Майор сгибается пополам, на брюхе рубашка окрашивается в красный цвет; он удивлённо смотрит на вываливающиеся внутренности; пытается руками запихнуть их назад, кишки заманчиво пахнут смертью, и не спешат повиноваться бывшему хозяину…
    Майор падает на колени, шепчет что-то и заваливается направо…

    - Дорогие товарищи! В едином порыве, вместе со всей страной, дадим пятилетку за три года! Перевыполним план на …дцать процентов! Ура – дорогие товарищи!

                Летят перелётные птицы,
                Никита, за ним Микоян.
                На Кубу везём мы пшеницу,
                А с Кубы везём обезьян.

    - Ты лей, лей, Никитка, и держи язык-то за зубьями. Неровен час, и их лишишься и жало подрежут.
    - Я чё, я ничё!
    - После скулить будешь. Ну, выпьем! За взаимопонимание, за сложение и вычитание! За деток – ты, что ж не пьёшь, Никитка? – за деток: и моих, и твоих, чтоб росли не безотцовщиной…
    - Горька, зараза!
    - Не горше смерти!

    - И куда ж ты, милый, направляешься? – отхлебнула с блюдца чай дежурная, отставив в сторону мизинчик.
    - Куда рельсы проложены, - отвечает Николай, разморенный водкой и близостью с дежурной.
    - Туманно говоришь все, - снова отхлебнула с блюдца дежурная, откусила от сахарка кусочек, захрустела. – Объясняю: рельсы они повсюду и нигде. А промеж ними направления; ужо их-то и не счесть…
    - По направлениям и …ик! – проклятая водка!- …ик! …направляюсь. – Водка согрела тело, вылечила душу, заинтриговала разум, сделала ручным и податливым дух Николая.
    - У нас точно… направлений… - дежурная сделала круг рукой, - пруд пруди… и рыбу уди…
   - Я не рыбак…
   - Так, и-и-и я, это, не морячка, - и снова затряслась от смеха.

   - Вы, должно быть, помните моего отца… майора смерша… Он погиб… в самом конце… - раздаются всхлипывания и сморкания носом.
    - Не плачь, детка, - успокаивает тихий голос. – Погиб, как герой… …ину защищая… …еройски…
   
    - Не прошло и года, как единым порывом… весь народ под руководством… вышел на… …енные …оказатели… …ра - …огие …арищи…

    - Ну, я пойду! – уходить Николаю из каморки дежурной, страсть, как не хочется. Сомлел от тепла. – За хлеб-соль… значит!..  поминайте лихом…
    - Задержался бы… - грустно, заворачиваясь в сон, лопочет дежурная. – Серо ещё… не рассвело… - зевает протяжно, - …пути … дать…

    Очнулся Николай от лёгких толчков в плечо. Проводница шепчет:
    - Мужчина! Вы интересовались: станция Безымянная… Хотели,да, выйти…
    - Спасибо, - бормочет Николай, натягивает на голову одеяло, - передумал. Еду до конца, до N-ска…

                Уснув в снегах, сопят болота;
                От четверга до четверга
                Им снятся чистая суббота,
                Поленья, печка, кочерга.
                В сии не кажет носа леший
                Места… Уехал по депеше…
                23 января 2012 г.