Дочка людоеда. Гл 18. Драконы меняют кожу

Глава 18 ДРАКОНЫ МЕНЯЮТ КОЖУ

Оба Петушковых, Петушков номер один и Петушков номер два, как в матрешке заключенные в благостной оболочке Сергея Сергеевича Петушкова, вели в такси по дороге к подпольному магазину модного платья ожесточенный спор и даже подрались между собой.
— Сергей, — наставительно вещал Петушков номер два, личность более трезвая и опытная, — сейчас же вылезай из такси. Не валяй дурака. Ничего, кроме неприятностей, ты рядом с Недобежкиным не получишь. Ведь тебя же могли убить. Ты чудом остался жив. Меня дрожь пробирает! Ведь это же уму непостижимо. Тебе изрешетили сумку с книгами!
— Что ты вечно ноешь, Серега! — лихо отвечал Петушков номер один, панибратски называя своего оппонента Серегой и всячески принижая его умственное превосходство. —
Ничего не случилось. Наоборот, очень даже интересно. Ты же сам мне все время твердишь: „Под лежачий камень вода не течет", а как только я начинаю действовать, сам же меня останавливаешь.
— Ты меня неправильно понимаешь, Сергей, — нравоучал Петушков номер два, — под действием я имею в виду благое действие, учебу, занятие иностранными языками, установление и поддержание полезных связей.
— А связь с Недобежкиным очень полезна, он молодой ученый, интересно мыслящий и перспективный человек! — ловко перебил Сергея Серега. Хотя Петушков номер один называл своего оппонента Серегой, но на самом деле Серегой был именно он. Каждый из них называл другого своим именем, один для того, чтобы унизить до себя, другой, чтобы возвысить.
Но был еще один Петушков, этот Петушков был вообще какого-то немыслимо высокого номера — Абсолютный Пе-тушков без номера. Оба Петушкова и вообще все номерные Петушковы, которые галдели и спорили в голове синеглазого молодого человека с окладистой бородой, слушались только его и называли уважительно Сергей Сергеевич.
— Заткнитесь вы! — приказал им Сергей Сергеевич. — О душе думать надо, о высоком! Положитесь на волю Божью!
Для Петушкова номер один и для Петушкова номер два этот Петушков был загадкой, так, за все годы знакомства ни рассудительный Петушков номер два, ни легкомысленный Петушков номер один не смогли понять, на чьей же он стороне. «Так надо!», «Так было надо!», «Ты ошибся, Серега!» или «Ты ошибся, Сергей!» — выносил он приговор то одному, то другому, но сам не ошибался никогда. «Ты видишь, я был прав!" — говорил он Петушкову номер один, и, когда Петушков номер два начинал кричать, что это он, Петушков номер два, был прав, — Абсолютный Петушков мысленно смирял его таким уничижительным взглядом, что тот сразу же начинал понимать, что был неправ. Такой же взгляд он бросал на Петушкова номер один, когда тому приходила мысль от-стаивать свои права на абсолютную истину. Абсолютный Петушков только изредка вмешивался в диалог и в решения двух низших Петушковых, они были вольны совершать поступки, но высший суд их деятельности был за Абсолютным Петушковым.
Так Петушковы и не решили вопрос о бегстве — и потому вместе с Недобежкиным и Шелковниковым поднимались на лифте на шестой этаж нового дома в Оружейном переулке.
— Ну, ты как, Сергей? — спросил друга Недобежкин, заметив бурю сомнений на его лице.
— Не нравится мне, Аркадий, эта суета! — пожаловался Сергей Сергеевич, покрутив бородой. — Я, пожалуй, пойду!
— Куда ты пойдешь! Подожди, сейчас приоденешься да пойдешь.
Они позвонили в квартиру триста шестьдесят шесть. Открыл им высокий, неопределенного возраста человек в очках, вежливый, как начинающий дипломат или официант валютного ресторана.
— Вам кого?
— Мы от Юлии Николаевны.
Хозяин недоверчиво оглядел троицу.
— Заходите.
Он пропустил их в кухню и попросил подождать. В довольно просторной кухне на диванчике сидела белокурая девица с голыми ногами и большим бюстом.
— Витя, голубок?! Ты как сюда попал, мопсик? — воскликнула она, увидев Шелковникова.
— И вовсе я не голубок! — слегка обиделся бомж, но ему было лестно, что такая эффектная особа так ласково его называла. — Мы пришли обновить гардероб.
— Ты свое шмотье называешь гардеробом? Ну, ты даешь, Витек! Фирма Кристиан Диор, филиал мусорного ящика. Ты, значит,  где-то стянул бумажник,  а в  нем  пара тысяч.  На
курточку тебе хватит. — Девица весело заржала, показывая ровные белые зубы. — Мы вместе снимались в фильме «Московские кварталы», у меня там было три эпизода. А этот
вырывал у  меня  сумочку,  будущий  артист!  Ну,  ты  типаж, Витя!
Недобежкин присел у окна на мягкий стул. Ему было недосуг завязывать разговор с этой светской красавицей, он даже не сказал ей «Здравствуйте». Петушков тоже молчал.
— Друзья у тебя хороши, даже не поздоровались. Где ты откопал таких шикарных парубков? Как на улице ко мне будут приставать, прохода не дадут, дайте телефончик, да пойдемте вместе кофе попьем, да музыку послушаем, а если первая с ними заговоришь, уже красных девиц из себя строят.
— Аркадий Михайлович, познакомьтесь, пожалуйста! — самоотверженно бросился  ащищать честь своего  патрона Шелковников. — Это Леночка Шершнева, артистка театра имени Гоголя, моя коллега по кино.
— Виктор, какой же ты хитрый собачонок! Только даму не представляют первой.
Витя зажмурился, предвкушая сладостный миг возможности блеснуть своими познаниями в области этикета.
— Если даму знакомят  с мужчиной, который является влиятельным лицом, или намного старше дамы по возрасту, или намного выше ее по должности либо положению в обществе, то первой представляют даму.
Общительная девица фыркнула.
— Что же это за влиятельное лицо? Уж не брат ли это наследного английского принца, а этот, с бородой и рваной сумкой,  наверное,  лорд-канцлер? Ну,  ты  шутник,  Виктор!
А сам-то ты кто при влиятельном лице? Шут гороховый или мальчик-паж на побегушках?
— Быть при Аркадии Михайловиче даже «шутом гороховым», как вы изволили выразиться, — потупил остро поблескивающие глазки оскорбленный знаток этикета, — для меня большая честь. Аркадий Михайлович необыкновенный человек и чисто по человеческим достоинствам брату наследного английского принца до него далеко. Не знаю, может быть, сам
наследный принц...
— Витя!
Витя перехватил взгляд своего патрона и осекся. Недобежкин смотрел ласково, но у Шелковникова побежали по спине мурашки. Он поерзал на диване и замолк.
— Однако! — вступилась девица.  — Как  вы  прожгли своего камер-юнкера...
Шершнева недаром была из породы шершней и потому решила ужалить и Недобежкина. Она хотела еще что-то сказать, но Недобежкин и на нее посмотрел особым взглядом, который у него появился после того, как он завладел кнутом и колечком Ангия Елпидифоровича. Артистка поперхнулась, но не сдалась.
— Ой, прямо аж в горле пересохло! Ну и брат у английского наследника. Разве можно так смотреть на бедную девушку?
Леночка вдруг закрыла глаза и села по стойке «смирно», сдвинув блестящие голые колени и выпятив бюст.
— Кролик спекся! Ешьте его, господин удав! — сказала она на прощание и замолчала.
Недобежкину стало жалко обладательницу большого бюста.
Тут на кухню вошел хозяин, вслед за которым появилась черноволосая девушка со светлыми армянскими глазами. Попросив девушек не уходить, хозяин пригласил троицу с собой в небольшую комнату с высоким напольным трельяжем и парой ширм.
— Меня зовут Вольдемар Францевич, — любезно представился он, без пренебрежения  оглядывая  костюмы  своих новых клиентов, слегка задержав взгляд на разорванной кар-
течью сумочке Петушкова. — Вы можете не представляться, если желаете сохранить инкогнито. Наши возможности ограничены только пространством, но не временем, то есть если
мы чего-то не имеем в данном месте, то заказываем в другом и через энное время получаем. Итак, простите за один нескромный вопрос: ваши финансовые возможности?
— Неограниченные!  — ласково улыбнулся  Недобежкин содержателю  подпольного магазина  готового  платья.  Это были первые медовые месяцы перестройки, и магазин доживал
свои последние дни. Вольдемар Францевич готовился выйти на широкую торговую арену, а пока был вынужден торговать в таких стесненных условиях, подвергаясь риску быть схваченным советской милицией.
— Нам очень лестно иметь дело с такими клиентами! — воскликнул Вольдемар Францевич, слегка вытянул шею и выпятил крестец, почувствовав, что у Недобежкина действительно есть деньги, и вообще мурашками на коже ощутив, что с ним лучше быть попредупредительнее, уж больно странное сияние исходило от глаз и обрамляющих лицо локонов. И почему так  бывает:  стоит завестись у человека деньгам,  как волосы у него начинают превращаться в локоны, а глаза перестают  быть тусклыми  и  начинают сиять?  Неправы  те,  кто говорит, что богатство спрятать можно, а бедность — нет. От опытного человека ничего не спрячешь, тем более, если
ты пришел в подпольный магазин готового платья и заявил, что твои финансовые возможности неограниченные.
— Что бы вы хотели? На какой случай жизни? Для представительства, деловой костюм, броский или скромный? Мне кажется, вам предстоит торжественное мероприятие, где вы
должны быть в центре внимания. Насколько я вижу своим внутренним оком, здесь замешана женщина! Я бы предложил вам сверхэлегантный белый шерстяной костюм-тройку с бабочкой. Впрочем, нет, прямой белый галстук подойдет больше. У меня есть белые туфли, да, точно, сорок четвертый, ваш размер, средняя полнота: Но вечером, когда вы, возможно, захотите уединиться с дамой, вы будете слишком заметной мишенью для ваших недоброжелателей. Как мне кажется, ваша дама окружена толпой поклонников и лучше подошел бы камуфлирующий цвет. Что же нам придумать? Опять же, если вы поедете в общественном транспорте, он ненадолго сохранит свою ослепительную свежесть. Разве что закажете у нас лимузин? Мы предоставляем такую услугу для особенно избранных клиентов.
Тут Вольдемар Францевич несколько осекся, словно бы высвобождаясь от гипноза недобежкинских глаз. «Да с чего я решил, что у этих босяков есть деньги и что их надо катать на фирменных лимузинах? Молчи, молчи, дурак! — оборвал его второй внутренний голос. — Опасность, смертельная опасность. Скорее отделайся от них. Давай по максимуму, сделай для них все, что можешь, вывернись наизнанку. Опасность, смертельная опасность. Будь верхосторожен!»
Вольдемар Францевич аж взмок от этого внутреннего голоса.
— Я бы и вашим друзьям посоветовал светлые тона, чтобы создать ансамбль. Мы пожертвуем анонимностью, но выиграем на эффектности. К тому же, лимузин будет в вашем
распоряжении или даже два лимузина на всю ночь, так что у вас появится поле для маневра. Вы, так сказать, дадите бой по канонам восемнадцатого века: уланы, драгуны, яркие мундиры.
— Аркадий Михайлович, мы будем с вами, как в фильме «Великолепная семерка», только втроем. Я мечтаю, чтобы вы согласились, — сощурился «сахарный завод».
«Черт знает что! — удивился про себя Недобежкин. — А ведь и вправду, у короля на сцене незавидная роль. Я, вроде, главный, я решаю, быть или не быть, но моя роль состоит всего из двух слов — да или нет, даже еще меньше — из опускания ресниц: они прочитают по глазам. Так я разучусь говорить».
— Хорошо, несите костюмы! — дал согласие король. Шут кинулся в соседнюю комнату вслед за хозяином подпольного магазина.
— Минуточку! — остановил его Вольдемар Францевич. — У меня несколько тесно. Сейчас я  вынесу часть костюмов сюда, а вы — пойдемте, пожалуйста, со мной.
Хозяин пригласил в соседнюю комнату Недобежкина. Тот, кто когда-нибудь бывал в театральной костюмерной, может с точностью представить себе комнату, где на длинных шестах под потолком тесно висели сотни мужских и женских костюмов и костюмчиков, а под ними громоздились десятки коробок с модной обувью и туалетными принадлежностями. В узком проходе в углу оставалось только место для напольного зеркала.
— Вот они, наши сокровища! — Вольдемар Францевич специальным ухватиком в нескольких местах зацепил нужные ему костюмы. — Минуточку. Будьте любезны. Переодевайтесь, пожалуйста. Вот в этой коробке белье. Это рубашечка фирмы „Е1еphant", очень солидная фирма, ее девиз — „Основательность и элегантность", а я тем временем отнесу костюмчики вашим друзьям.
Вольдемар Францевич сквозь стекла очков просунул Недобежкину свои любезные глаза. Король милостиво кивнул.
В следующие десять минут Аркадий Михайлович снял с себя старую, истертую в метро и автобусах чужими спинами и плечами, кожу и переполз в новую, свеженькую, сверкаю-щую ослепительной чистотой, надев тончайшее белье, а на него — костюм, стилизованный под капитанскую, даже, точнее сказать, адмиральскую форму.
— Странно! И меня судьба обряжает в морскую форму. Завидчая, Завидчая! Все, что соприкасается с тобой, начинает волноваться, словно море.
Аркадий Михайлович представил, как он при луне обнимает Элеонору в парке среди платанов и кипарисов. Как выглядят платаны, Недобежкин плохо представлял, но воображение нарисовало ему красочную картинку и развесило на ней свои названия. Аркадий Михайлович повел Элеонору по этому воображаемому миру, сорвал „гиацинт", подвел к „бельведеру" и, взяв со столика бутылку „Абрау-Дюрсо", налил его в два бокала „баккара". Раздался хрустальный звон. Они выпили шампанского, и долгий поцелуй соединил губы влюбленных. Недобежкин очнулся от сладких грез и стал перекладывать содержимое карманов своего старого костюма в новый. В часовой карман он с удовольствием опустил брегет Людовика XV, а цепь-шатлен пустил по животу, закрепив ее на жилете специальной пуговкой. Галстук он заколол роскошным аграфом с изумрудами и рубинами. Остальные прихваченные с собой драгоценности рассовал по наружным карманам, спрятав во внутренний карман только кошелек из сумочки Ангия Елпидифоровича да три толстые пачки сторублевок. Проверив на запястье кнут, Недобежкин повернулся к зеркалу, в которое нарочно до этого не смотрел в течение всего процесса переодевания, чтобы не портить себе впечатления.

Если бы ангел небесный сошел с небес и предстал перед облагодетельствованным судьбой аспирантом, то он бы, наверное, произвел на него меньшее впечатление, чем вид самого себя в новейшем и сверхмоднейшем костюме. Те, кто на протяжении веков имели счастье наблюдать схождение с небес ангелов, могли бы засвидетельствовать, что их чувства не идут ни в какое сравнение с тем благоговением, какое испытывают к себе перед зеркалом молодые люди, одетые в новые костюмы фирмы „Пол Готье". С девушками, впервые примеряющими платья фирмы „Пол Готье", случаются глубокие обмороки и восторженные истерики, их посещают экстатические видения. И мужчины, и женщины в нарядах этой фирмы „Пол Готье" кажутся себе небожителями, спустившимися на землю, чтобы своим видом осчастливить человечество.
Вольдемар Францевич в потных очках просунулся в комнату к Недобежкину и даже сквозь незапотевшие частички очков увидел преображение. От неожиданности он споткнулся в дверях и упал перед новоявленным ангелом ниц, тем самым как бы признав его сошествие с небес.
— Тьфу, черт! Очки запотели. Простите великодушно! Насилу уговорил вашего коллегу подстричься и подровнять бороду. Нельзя же с такой бородой и - в капитан-смокинг, извините, но это нонсенс, говорю я ему, а он мне о катакомбной церкви рассказывает. Хорошо, ваш юноша его убедил, очень симпатичный молодой человек. Я бы мечтал иметь такого приятного молодого человека в помощниках.
В этот момент Недобежкин оторвался от созерцания своего вида в зеркале и обернулся к хозяину подпольного магазина. Тот, уже протерев очки и водрузив их на нос, потерял дар речи, воззрившись на аспиранта.
— Ей-богу, феноменально! А говорят, что не одежда красит человека! Она его открывает. Это моя теория, что одежда, закрывая тело человека,  обнажает его душу.  Какая  у  вас прекрасная и страшная душа. Я вызвал вам лимузин. Настоящий американский лимузин, такой на весь Советский Союз один, и он не у генерального секретаря КПСС, а у нас, то есть у вас, он в вашем распоряжении.
Тут Вольдемар Францевич превратился, в отличие от Вити Шелковникова, не в сахарный завод, а в целый сахарный концерн — и с такой сладостью в губах, в ноздрях и во взоре, что Недобежкина чуть не стошнило.
— Мне бы  хотелось получить деньги  вперед  за  все услуги. Особенно мы дорожим нашим лимузином и, хотя у нас лучшие в СССР шоферы, никогда не позволяем клиентам превышать скорость, но, согласитесь, что нестерпимо, сидя в лимузине,  видеть, как тебя обгоняют „Жигули" и „Москвичи", поэтому мы берем с клиентов сто рублей в час. Если же вы захотите превысить скорость, то цена увеличивается вдвое за все время пользования лимузином.
— Сколько я вам должен? Говорите сразу. Деньги для меня не имеют значения! — проговорил Недобежкин сакраментальную фразу, которую столько раз читал в приключен-
ческих романах. Пока кошелек убитого им Ангия Елпидифоровича был в его кармане, естественно, деньги для него не имели никакого значения. — Я беру у вас лимузин на трое суток.
— Ага! — закатив глазки к потолку, произнес «сахарный концерн», мечтающий встроить в свою систему сахарный заводик Вити Шелковникова. — Это будет за все про все с бельем, обувью и парикмахерскими услугами плюс двадцать четыре на три и помножить на два за превышение скорости минус скидка за длительность пользования. Два костюма по две с половиной тысячи и ваш четыре тысячи триста, — называл Вольдемар Францевич какие-то астрономические суммы, о существовании  которых  в природе раньше Недобежкин  и  не помышлял, но теперь ему стало даже жалко этого расторопного человека с манерами дипломата и официанта, что тот упускает свой шанс. Аспиранту захотелось подсказать ему, чтобы он увеличил расценки вдвое, втрое, но тот уже назвал сумму.
— Двадцать одна  тысяча девятьсот шестьдесят  один
рубль.
— Округлим до двадцати двух, и мне понадобится еще одна машина, из самых лучших, — проговорил новоявленный адмирал, а точнее, адмирал-аспирант.
Обладатель дипломатических манер согласно кивнул, начиная слегка опасаться насчет денег, уж не фальшивомонетчик ли перед ним.
— Это будет еще семь тысяч пятьсот.
— А теперь выйдите на минутку! — приказал Недобежкин хозяину и в одиночестве начал считать сторублевки, с помощью заветного кошелька быстро получая недостающую сумму и заготавливая деньги впрок на мелкие и крупные расходы, которых, как он чувствовал, предстояло немало. Надо сказать, что теперь он доставал из кошелька не разрозненные мелкие купюры, а сразу сторублевые банковские пачки  по десять тысяч каждая.

Когда Недобежкин вышел в ту комнату, где оставил сво-их верных клевретов, и подал хозяину в коробке из-под новых туфель всю сумму, — у хозяина должна была бы возникнуть мысль: где же тот прятал на себе эти сторублевки, — но Вольдемар Францевич занялся подсчетом. Возможно, эта мысль его и посетила, но уже после того, как друзья исчезли.
Теперь все трое были примерно в одинаковых костюмах, однако сразу бросалось в глаза, что костюм Недобежкина несоизмеримо шикарнее, хотя и на других тоже были золотые пуговицы и золотое шитье, но костюм аспиранта отличался особым великолепием, а может быть, дело было в самом Недобежкине. Только теперь стало ясно, насколько он хорош собой, высок, строен и большеглаз, даже волосы — еще вчера прямые, сегодня вились крупными волнами. Петушков, с аккуратно подстриженной бородой и уже в фуражке, из-под козырька воззрился на своего друга, не узнавая его. Он готов был поклясться, что еще утром тот и ростом был ниже, и глаза имел не такие огромные, и кожу не такую гладкую и ослепительную, а если вспомнить, каким он был неделю назад, когда они расстались у Валеньки Повалихиной, то это был совершенно другой Недобежкин.
— Аркадий Михайлович! — Шелковников задыхался от восторга, кости его совершенно излечились от перенесенных ударов судьбы, а точнее кулаков и ног, которые на него об-
рушились за последние два дня.  — Рад представиться,  к вашим услугам — всегда и вечно.
— Хорош! Прямо яхтсмен! Капитан-бомж, да и только! — рассмеялся аспирант.
— А   вы   прямо   вылитый   принц-наследник   престола.
И главный адмирал флота! Ей-богу! Честное слово говорю! — заливался Виктор.
— Лорд адмиралтейства, — подсказал ему Недобежкин.
— Нет, вы не лорд, вы принц! — начал, было в порыве верноподданнических чувств спорить капитан-бомж, но, вспомнив, что решил никогда не спорить с сильными мира сего, закричал:
— Вспомнил! Точно, вы — вылитый лорд адмиралтейства и принц-наследник! Это же у них, как у нас — генеральный секретарь, он же и председатель Совета министров.
Они там, в Англии, тоже по нескольку должностей совмещают.
Если Недобежкин уже начинал слегка страдать от своей королевской роли и начинал понимать, что теперь не вырвется из-под цепкого внимания всех этих Шелковниковых, Петушковых, стариков Центрального и Черемушкинского рынков, Гарун-аль-Рашидов и еще тысяч неизвестных ему людей, если Петушков страдал, не зная, как вести себя аскету во внезапно надетом на него мундире адмирала какого-то несуществующего флота яхтсменов-миллиардеров, то Шелковников упивался своей ролью. Он — капитан яхты миллиардера, лицо достаточно влиятельное. Он не претендует на самую главную роль, он не претендует даже на главную роль среди ролей второстепенных, но зато он играет главную роль для всех, кто никаких ролей не играет. И еще ему очень хотелось сейчас же, отпросившись у Недобежкина, поехать на киностудию, хотя сегодня было воскресенье, появиться там на черном лимузине. Он уже услышал от Вольдемара  Францевича, что его хозяин заказал второй лимузин.
— Он правда при деньгах? При огромных деньгах? — зашептал хозяин на ухо Вите.
— Бабки есть, бабки есть, Вольдемар Францевич. Штуки кусками нарезаны, — так же скороговоркой шептал Шелковников. — Не бойтесь. Кожу с людей снимает, как с килек,
два ногтя — дерг и в рот, не бойтесь, Вольдемар Францевич, все до копейки получите. Только — тсс! Полное инкогнито.
— А этот?
— Это его правая рука. Жуткий тип. Кличка Ханжа. Сумочку видите — это картечью ему ее разодрали. Но я вамни слова.
— Молчу, молчу! — суетился дипломат. А что было де-лать? В его магазине одевались все — от работников горсовета и районных отделов ОБХСС, особенно жены этих работников, до членов различных преступных организаций.
Вот почему ГУМ приватизировал не кто-нибудь, а Воль-демар Францевич, и пусть не говорят, что он сделал это с помощью теневого капитала, нет, он приватизировал его с помощью своего собственного честно нажитого капитала, который он скопил, общаясь с таким трудным и малоприятным контингентом, как подпольные миллионеры и представители партийно-административной элиты. А Вольдемар Францевич не гнушался заниматься трудным и опасным делом накопления первоначального капитала, обслуживая запросы этой категории людей, и ему одному из десятков тысяч повезло, его не посадили, не ограбили, не убили, не довели до сумасшествия или инфаркта, и вот у него — ГУМ, а в управляющих кто? Вы догадались уже? Да, Шелковников. Однако — тсс! Об этом пока молчок.
— Как вы распорядитесь своей старой одеждой? — задал друзьям неожиданный вопрос Вольдемар Францевич. — У нас есть дополнительные бесплатные услуги. Первое, мы отправляем старую одежду на дом клиенту, второе — пускаем в комиссионную продажу, третье — отправляем в утиль или, по желанию, подвергаем ее кремированию.
— Кремированию?  Это  противно  христианскому  обычаю!  — выпалил  из-под  козырька  адмиральской фуражки совсем одуревший от нахлынувших на него впечатлений Петушков. — Я не желаю кремировать. Отправьте в комиссионную продажу на воспомоществование неимущих.
Вольдемар Францевич согласно закивал, с сомнением прикидывая ценность для неимущих останков гардероба бывшего аскета. Он уже по опыту знал, что те, кто без сожаления кремировали или отправляли свою старую одежду в утиль, навсегда становились его клиентами. Те же, кто заговаривал о комиссионной продаже, и особенно те, кто, полностью обновив свой гардероб, уносили с собой старую одежду, те навсегда пропадали для Вольдемара Францевича — их он у себя больше не видел. И сейчас он пытался угадать, прикажет ли этот странный новый клиент завернуть его старье.
— Дорогой Вольдемар Францевич! — совсем не капитанским сахарным тоном оповестил Шелковников. — Предоставляю вам заботу о моем бывшем гардеробе, я полностью доверяюсь в данном вопросе вашему опыту.
Бывший бомж упивался своим умением говорить светскими фразами. „Спасибо Семену Исааковичу Гольцу! От него я тоже немало почерпнул в интеллигентном обращении!" — с благодарностью вспомнил он еще одного своего учителя, имевшего срок за хозяйственные преступления и помогавшего приятному молодому человеку пополнить свое образование.
— Мою одежду заверните и упакуйте в коробку, перевяжите ленточкой. Он понесет. — Указал аспирант на своего адмирала.
— С удовольствием! — откликнулся капитан-бомж, сверкнув золотым зубом и пуговицами с якорями.
Недобежкину вдруг стало нестерпимо жаль оставлять хищному галантерейщику свой костюм.
— Мне бы очень хотелось посмотреть кремацию моего костюмчика! — заявил капитан-бомж. — Аркадий Михайлович, позвольте порадовать вас лицезрением кремации моего
костюмчика.  Вы доставите мне истинное наслаждение.  По гроб жизни! Аркадий Михайлович!.. — забормотал бомж.
— Хорошо! Хорошо! — согласился адмирал флота.
— Зря ты, Аркадий, потакаешь этому сатанинскому обряду, — возмутился Петушков, которому, впрочем, было любопытно. — А тебе, Виктор, надо бы подумать над созданием своего музея.
Хитрый Петушков нашел верный путь переубедить Шел-ковникова.
— Ты что же, хочешь сжечь свой главный костюм? Костюм Марлона Брандо, в котором он впервые пришел на киностудию, оценивается в полтора миллиона долларов и висит
в голливудском музее кино.
Тут Шелковникова осенило, какую глупость он чуть было не совершил. Он, прищурившись, озадаченно оглядел Петуш-кова. Капитан-бомж проникся к адмирал-аскету некоторой симпатией.
— Кхе, — кашлянул Витя, нахлобучивая по принципу Петушкова фуражку на уши, — Аркадий Михайлович, как вы считаете, может быть, я поспешил со своим решением? Если можно взять свое решение обратно, я бы хотел сохранить для истории кино мой костюм.
Недобежкин задумался. А собственно, почему он захотел унести с собой свою старую одежду? Что было дорогого для него в его старом костюме, в галстуке, в разношенных и уже изношенных туфлях? Почему он испытал к этим обноскам щемящее чувство жалости, словно это была не его одежда, а он сам или дорогие его сердцу родители? Почему? Потому что они согревали и защищали его, потому что вместе с ним несли тяготы его прошлой жизни. Какие тяготы? Разве занятия в библиотеке — это тяготы? Разве посещение Вали Повалихиной — это тяготы? Может быть, предзащита — это тяготы? Нет, это была безмятежная райская жизнь. Но снова попасть в капкан этой безмятежной райской жизни он не хотел. Он захотел отрезать себе путь назад. Теперь, когда злой волшебник Ришаров обрядил его в костюмчик самого главного адмирала некоего таинственного флота, он чувствовал себя Колумбом, пустившимся открывать Америку, и возвращаться назад в Испанию к своей тусклой и серой жизни ему не хотелось. Ведь и Колумб, когда возвращался, открыв Америку, возвращался совсем в другую Испанию — в Испанию, где он стал Колумбом!
— Хорошо, — согласился Недобежкин, — ты, Витя, сохранишь свой костюмчик, а я сожгу.
— Аркадий, это сатанизм, сатанизм, и ничего больше! — возмутился Петушков.
Ришаров радостно бросился готовить кремационную печь в третьей комнате, где друзья еще не были.
— Это очень правильное решение! Каждый принял наиболее мудрое для него решение! — заворковал чародей готового платья.
— Давайте ваш пакет. Открываем дверцу. Брюки, пиджак, пардон, белье и придавим туфельками, а сверху — носочки, как флаг. Не боитесь, что придется исходить тридевять
земель, чтобы вернуть себе сожженную кожу? Семь железных посохов сточить и семь железных сапог износить нужно, чтобы вернуть сожженное. Не раскаетесь? — искушал Вольдемар
Францевич аспирант-адмирала.
— Кочегары! К топке! Капитан, полный вперед!
- Слушаюсь! — откликнулся Вольдемар Францевич и включил ток.
Тигельная кремационная печь загудела. Сквозь огнеупорное окно было видно, как по краям вспыхнули брюки и костюм, окрасившись рубиновым цветом, потом и туфли начали пылать зеленоватым огнем. В стекло стали биться языки пламени, и Недобежкину показалось, что он услышал плач и мольбы любимых и дорогих ему людей, которые просили пощадить и спасти их.
— Ну, вот и все! Прошу получить пепел! — Вольдемар Францевич протянул Недобежкину небольшую пластмассовую коробочку.
— Языческий обряд! Как хотите, но это язычество чистой воды  и   не  по-хозяйски.  Вещи  надо  утилизовать.  Башмаки были еще вполне сносные, а за костюм на Минаевском рынке
дали бы сорок рублей, не меньше, — обрел дар речи Петушков.
— Вот это агрегат! Куда же дым девается? Наверное,  японский! — восхитился Шелковников, оглядывая помещение для кремации изношенных костюмов. — И музыка мне понравилась. Это что, полонез Огинского прозвучал? Очень торжественно.
Получив коробочку с пеплом, Недобежкин сунул ее в наружный карман, кивнул хозяину и повел своих друзей к вы-ходу. Пора было ехать на конкурс. Друзья вышли в прихожую.
— Гая! Смотри, какие принцы! — раздался восхищенный голос Леночки Шершневой, она даже артистично прослезилась от восторга. — А мы с тобой — золушки. Нас не возьмут с
тобой на бал. Там музыка, танцы, мороженое и шампанское, но это не для нас.
— Возьмут! Я беру вас! Я знаю, что такое быть принцем и нищим. Капитан, приготовить корвет! — приказал адмирал-аспирант.
— Есть! — с восторгом воскликнул шут гороховый, вот что значат золотые адмиральские шевроны на обшлагах. Тебя уже называют капитаном. Эх, если бы не пакостный Дюков! Если бы не он! Оказывается, и в медовой бочке Витиных восторгов была ложка милицейского дегтя. Он знал, что от Дюкова никуда не денешься, одна надежда была, что Недо-бежкин окажется могущественнее участкового.