А это-мой Пушкин! Гл. 63. Перед жатвой

Однажды в архивах  случайно  наткнувшись на несколько бумаг, относящихся к Пугачевскому бунту, Саша  не заметил, как  увлекся изучением этого события и весь ушел в него…

Начав изучать  эту историю ,  понял, что  одними архивными изысканиями ему   не обойтись  - он лично должен  увидеть  те места, которые связаны с  пугачевщиной…

Испросив разрешения в  III Отделении, он в середине августа отправился в поездку Уже с дороги  начал писать подробный отчет Натали о своих передвижениях.

 Его, суеверного, напугало начало пути: « Приключения мои начались у Троицкого моста.  Нева так была высока, что мост стоял дыбом: веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами. По счастью, ветер и дождь гнали меня в спину, и я преспокойно высидел все это время. На другой день погода прояснилась. Мы с Соболевским шли пешком 15 верст, убивая по дороге змей, которые обрадовались сдуру солнцу и выползли на песок. Вчера прибыли мы благополучно в Торжок, где Соболевский свирепствовал за нечистоту белья. Сегодня проснулись в 8 часов, завтракали славно и теперь отправляюсь в сторону, в Ярополец, а Соболевского оставляю наедине с швейцарским сыром.».

Он  ехал по знакомым местам  через Павловское, посетил поместье  Вульфов, где никого из старых знакомых не нашел, успокоил Натали тем, что там  « вместо  «Аннет, Евпраксий, Саш, Маш и тому подобных,  живет управитель Парасковии Александровны  - Рейхман, который поподчивал меня шнапсом.
Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве; но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу. Здесь объедаюсь я вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист ...». Закончил письмо, как всегда, нежными словами: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко» .

В Ярополец, к теще, он приехал поздно. Пробыл там один день, копаясь в её библиотеке, отобрал с десятка три  нужных ему книг, и попросил Наталью Ивановну отправить их жене  - с вареньями и наливками. И так как теща не соизволила говорить о  своем долге, Саша  с насмешкой написал Натали: «Таким образом, набег мой на Ярополец был вовсе не напрасен…». Он-то,  наивный, надеялся совсем на другое: ведь уехал из дома, а там денег осталось ровно столько, чтобы  только с голоду не умереть...

Сильно разочарованный, он  поехал в Москву, где встретился  с Киреевским,  Шевыревым и Соболевским, который все не мог надышаться воздухом родного города- после Европы. Саша сначала с ними, а потом и с  Судиенко, отметил  именины Натали…

Из Москвы он должен был отправляться  только через двое суток, когда  будет готова его коляска и он время убивал,  бродя  по  книжным  лавкам...  Отказывался от всех приглашений, жалея усы, которые решил отпустить  и только начали расти. Что ж, книжные лавки ему  всегда доставляют удовольствие…

 Вечером опять пил за здоровье Натали у Нащокина, который на следующее утро проводил его, благословя на большую дорогу.Но, уже на пятые сутки, качаясь  в карете, засыпая и просыпаясь, Саша стал жалеть о том, что оставил безалаберную беспомощную  жену, которая не справится без него с кредиторами: «Кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и начал опять кочевую жизнь. Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, Параша, повар, извозчик, аптекарь, мадам Зихлер и т.д. - у тебя не хватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты беспокоишься, сердишься на меня - и поделом!».

У него случались  и  дорожные приключения и  он  их описывал ей с большим юмором. Рассказал ей, как встретил городничиху с теткой, которая ехала к мужу из Москвы, и как он  взял их под свое рыцарское крыло. «Таким образом, и доехали мы почти до самого Нижнего - они отстали за три  или четыре  станции - и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь, хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю. Уф, кончил. Отпусти и помилуй».

О том, что на него произвело огромное впечатление, не стал ей рассказывать. Под Нижним Новгородом  он встретил этапных. С ними шла одна девушка без оков, так как женщин не  принято заковывать. Девушка  была такой чудной красоты, что притягивала взгляды всех. Она  укрывалась от солнца широким листом капусты. Саша не утерпел и обратился к ней:
 - А ты, красавица, за что?

Услышав её ответ, он оцепенел от ужаса.
- Убила незаконнорожденную дочь, пяти лет, и мать - за то, что постоянно журила...
Долго он не мог опомниться  от этой встречи.Сразу вспомнил своих любимых детей, Машку и Сашку - и содрогнулся.

Пятого сентября, почти в двенадцать ночи, он был уже в Казани. Ночевать пошел в гостиницу старого Дворянского собрания, а утром отправился  к генерал-майору  Энгельгардту, тестю Боратынского. И неожиданно встретился  здесь с ним самим. Евгений Абрамович ехал в имение тестя -  село Каймары.
 
В тот же день  Саша поехал на окраину Казани, в Суконную слободу,  и беседовал со старым суконщиком Бабиным, знавший  о  событиях июля 1774 года, - штурме Казани и разгроме пугачевцев правительственными войсками Михельсона, - со слов своих родителей, которые были свидетелями. Этот рассказ Бабина оказался  таким интересным и важным, что всю вторую половину дня  он обрабатывал записи беседы.
 
Утром следующего дня,на проводах Боратынского в доме Энгельгардта, Саша   познакомился с  оригинальным человеком - Карлом Федоровичем Фуксом. Это профессор патологии и терапии Казанского университета и большой знаток местного края.

От  него  Саша узнал о бывшем расположении лагеря Пугачева в Казани. Для того, чтобы воочию увидеть места событий, сам отправился по Сибирскому тракту к деревне Троицкая Нокса, которая находилась от центра Казани в девяти – десяти верстах. Это была ставка Пугачева перед взятием Казани.
 
 Ездил и на Арское поле, где посетил  крепость. По возвращении, закрывшись от всех, опять писал до двух часов. Обедал  с Карлом Павловичем у  Эраста Петровича Перцова,переводчиком и драматургом. С ним он был знаком еще в Петербурге.
 
Карл Федорович,желая помочь, водил его к казанскому первой гильдии купцу Крупеникову, бывшему в плену у Пугачева, но ничего нового от него не узнал. "Только зря время потерял!..", - долго ворчал он ещё.

У Фукса  Саша  познакомился с его женой, поэтессой Александрой Андреевной. Карл Федорович, с гордостью указал на жену:
-   Александра Андреевна  сотрудничает с казанским литературным журналом «Заволжский Муравей» и «Казанскими  Губернскими Ведомостями»... Она печатает свои стихи и этнографические очерки о быте и нравах татар, вотяков, чувашей, черемисов и других малых народностей Поволожья...- с гордостью добавил. -  У неё есть и  поэмы из мусульманской жизни, романы и водевили.

Оказалось, что их дом  был литературным салоном, где  проводились  литературные вечера. Поведали, что у них перебывали  известные люди - казанский писатель Г. Н. Городчанинов, М. Д. Деларю, Э. П. Перцов,  И. А. Второв, поэт Д. П. Ознобишин… Иногда бывал здесь наездами  и  Е. А. Боратынский. Последний  который  познакомил  её   с московскими писателями, когда она ездила туда недавно… Она показала альбом с  посвящениями  ей стихов  Н. М. Языкова, Е. А. Боратынского…

Карла Федоровича вызвали к больному, и Саша остался с  умной женщиной один,и не заметил, как пролетели эти два часа. "Давно я не наслаждался  так, говоря  с женщиной…" - усмехнулся он,понимая, как обделен. Женка его даже не хотела слушать не только литеретурные новости, но и его стихи! Саша со стыдом вспомнил, как она однажды заявила Плетневу,который извинился, что занимает её внимание стихами:
"Читайте! Я  все равно не слушаю!".

 Вернувшийся муж очаровательной женщины  застал их оживленно беседующими о литературе.  Саша не мог не заметить особые согласия между супругами, их взаимопонимание и бережное отношение друг к другу,несмотря на пятерых детей.Он поежился, почувствовав на мгновение, чего лишен.


 "Боже!Какие замечательные люди!". Расчувствовавшись, обратился к хозяину:

- Как вы добры, Карл Федорович: как дружелюбно и приветливо принимаете нас, путешественников!.. Для чего вы это делаете? Вы теряете вашу приветливость понапрасну: вам из нас никто этим не заплатит; мы так не поступаем; мы в Петербурге живем только для себя.

В ответ  добрый немец только улыбнулся. Супруги наперебой  попросили остаться его и на ужин.  Саша, как будто знаком с ними сто лет, полностью раскрылся перед ними и стал самим собой. С   увлечением рассказал  дружной супружеской  паре о модном сейчас в столице магнетизме:
 
- Испытайте сами, - обратился к  Александре Андреевне. Когда будете в большом обществе, выберите из них одного человека, вовсе вам незнакомого, который сидел бы к вам даже спиной. Устремите на него все ваши мысли, пожелайте, чтобы незнакомец обратил на вас внимание, но пожелайте сильно, всей вашей  душой, и вы увидите, что  тот, как бы невольно, оборотится и будет на вас смотреть... Я был очевидцем таких примеров: женщина, любившая самой страстной любовью, при такой же взаимной любви, остается добродетельной. Но были случаи, что эта же самая женщина, вовсе не любившая, как бы невольно, со страхом, исполняет все желания мужчины, даже до самоотвержения. Вот это-то и есть сила магнетизма…

Так  развлекал он их разговорами о посещении духов, о предсказаниях и о многом, касающемся суеверия, приведя в пример предсказания, сделанные ему  самому  немецкой гадалкой Кирхгоф.

 После ужина, возле шкафа остановился, и пересматривая книги, раскрыл сочинения какого-то казанского профессора. Но, увидев в них прозу и стихи, захлопнул её с досадой:
- О, это проза и стихи! Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой! Признаюсь -  ежели бы я не был вынужден обстоятельствами, я бы для прозы и не обмакнул пера в чернила...

 Фуксы ему понравились чрезвычайно, но, памятуя о ревнивой Натали,  написал  о пребывании у них так: «В Казани я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одному  синему  чулку - сорокалетней несносной бабе, с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Боратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом - но бог помиловал; однако она взяла мой адрес и стращает меня приездом в Петербург, с чем тебя и поздравляю. Муж ее, умный и ученый немец, в нее влюблен и в изумлении от ее гения; однако он одолжил меня очень, и я рад, что с ним познакомился...».

Так он  готовил жену к будущей переписке с поразившей его воображение женщиной, изо всех сил стараясь уверить  свою ревнивицу, что на его пути попадаются только некрасивые  городничихи, а  если поэтесса, то непременно - синий чулок.
Не забывал, что у его мадонны «рука тяжеленька»…

 Гостеприимная, умная, умелая во всем хозяюшка  запала в его сердце и  он впоследствии воздал ей должное: «Милостивая государыня Александра Андреевна! С сердечной благодарностью посылаю вам мой адрес и надеюсь, что обещание ваше приехать в Петербург не есть одно любезное приветствие. Примите, Милостивая Государыня, изъявление моей глубокой признательности за ласковый прием путешественнику, которому долго памятно будет минутное пребывание его в Казани».

На следующее утро  он уезжал, и его  провожал вернувшийся рано утром из Каймар Боратынский. Саша, в память об этой поездке,  подарил  ему свой портрет кисти Ж.Вивьена. Рамку к  нему  изготовил собственноручно.

 Теперь путь его лежал в Симбирск, где губернаторствовал Александр Михайлович Загряжский…  В его  доме Саша встретил много барышень, учившихся здесь танцевать.  Они  сидели, но при его общем поклоне сделали  общий реверанс. А уже через несколько минут они с ним были на короткой ноге и стали просить его потанцевать с ними.

 Саша не стал сопротивляться, а, смеясь, подошел к окну, вынул из бокового кармана пистолет и, положив его на подоконник, протанцевал с каждой из  них по нескольку туров вальса - под звуки двух скрипок. Скрипачи сидели в углу  комнаты.

Хорошее настроение,осталось от Фуксов с вечера, а тут еще и барышни! Хорошо!

 По дороге  заезжал в село Языково, где не застал никого и,  не долго думая, вырезал поэту  алмазным перстнем, на одном из стекол окна, свое имя. «Для истории», - сверкнул  белыми зубами.

«Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашел дома... Меня очень беспокоят твои обстоятельства, денег у тебя слишком мало. Того и гляди, сделаешь новые долги, не расплатясь со старыми.  Я путешествую, кажется, с пользой, но еще не на месте и ничего не написал. Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться»…  -  В  письме  прорвалось беспокойство о детях, о новых долгах, которые она научилась делать лихо.  Еще бы! Ведь тетка всегда под рукой, а  желаний у женки  - море... Но  добавил:"Здоровы ли все вы? Дорогой я видел годовалую девочку,которая бегает на карачках,как котенок, и у которой уже два зубка.Скажи это Машке...".

Поехал через Симбирск в Оренбург. Но заяц испортил все: только он выехал на большую дорогу, как он  перебежал её. И что  же? Его опасения сразу же оправдались: на третьей станции оказалось, что в наличии всего два ямщика, из которых один - слепой, а второй -  пьяный. Мало того,спрятался. Пришлось возвращаться.

Проснулся на обратной дороге утром. И оказалось, что он даже не проехал и пяти верст  - в гору лошади не могли подняться. Кое-как доехал обратно до Симбирска, возмущаясь: «Дорого бы я  дал, чтобы быть борзой собакой - уж этого зайца я бы отыскал»…

 «Мне тоска без тебя, -успокаивал он Натали. - Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел - взялся за гуж, не говори, что не дюж; то есть, уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит, я и в коляске сочиняю: что же будет в постеле?»  -  Жена   знает, что только в постели он хорошо пишет, еще не одевшись, выпив наскоро кофе, и подперев альбом чем-нибудь твердым.

Пожаловался  ей на Гаврилу, брата Ольги Калашниковой,которого он взял, уступив просьбам отца непутевого человека: «Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста: глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня  то графом, то генералом. Бесит меня, да и только. Свет-то мой Ипполит! - вспоминая  другого слугу. -  Кстати о хамовом племени; как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ли ты кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить. Все это меня беспокоит - я мнителен, как отец мой...».

 В Нижнем Новгороде  Бутурлин Михаил Петрович – военный и  гражданский губернатор, был с ним очень  любезен, пока он был там...
 
 Оттуда  поехал прямо в Оренбург, где командовал его давнишний приятель граф  Василий Алексеевич Перовский.  У него он и остановился. Они засиделись  допоздна, и Саша долго спал утром, пока его не  разбудил громкий смех. Раскрыв сонные глаза, увидел: стоит Перовский, держит лист бумаги в руках и заливается хохотом. Тыча указательным пальцем в листок, сквозь смех, прочел Саше письмо от Бутурлина: «У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о  Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения об неисправностях… Вы знаете мое к вам расположение; я почел долгом вам посоветовать, чтобы вы были осторожнее, и пр.».

 Саша  тоже не удержался от веселого смеха – какова двуличность чиновников! Этот случай натолкнул его на идею  про ревизора. Между делом, перед сном накидал набросок к плану.
 
После недолгого раздумья, посчитал неловким оставаться у Перовского, и ушел жить к Далю. Владимир Иванович - его добрый знакомый  по Петербургу, теперь жил  в Оренбурге.  С ним  он познакомился  еще в тридцать втором  году.
 
Даль в это время  попал в неприятную ситуацию из-за своей книги  «Русские сказки из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый», в которых  III  Отделение усмотрело криминал.

 Но  помог ему  Жуковский, рассказав сыну Николая I, своему воспитаннику, о талантливом  участнике  Отечественной войны и обладателе двух орденов и медали с  большими  способностями  врача. Тот пошел к отцу и смог убедить его, что Даль ни в чем не виноват.  И тот распорядился выпустить его.Иногда дети бывают мудрее отцов.

  Жуковского потом рассказывал, что Владимир Иванович долго просил познакомить его   с ним, но тому все было недосуг. Саша помнит, как  Даль взял  единственную уцелевшую из всего тиража, который весь был арестован,книжку «Сказок»   и пришел к   нему… С тех пор их знакомство всё  крепло…

  Владимир Иванович начал с того, что свел его в баню инженер-капитана Артюхова. Этот добрейший, умный, веселый  человек оказался к тому же  интересным  собеседником. Весь  предбанник  Константина Демьяновича  был расписан картинами  охоты, любимой забавы хозяина.  Саша с улыбкой наблюдал, как  этот полный человек, но необыкновенно подвижный, старается угодить ему, беспрестанно предлагая то пиво, то мед, то квас, откидывая свои длинные белокурые волосы  одним движением  головы назад.

В ответ на  любезность  Артюхова  Саша старался  ответить ему тем же, и, чтобы сделать ему приятное, завел с ним разговор об  охоте, за которым с  улыбкой и огромным интересом  наблюдал и  Владимир Иванович.

 - Вы охотитесь, стреляете, Константин Демьянович? - спросил Саша.
 - Как же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке.

Саша подумал, что речь идет об утке:
-Что же вы стреляете, уток?
- Уто-ок-с? – оскорбился хозяин, весь  вытянувшись и бросив  на него сострадательный взгляд.

- Что же? Разве вы уток не стреляете? - Удивленный Саша не знал, что и думать.
- Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха  - ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с полки, бьется, валяется в грязи, кувыркается... тьфу!
- Так что же вы все-таки  стреляете? –  «Ах, умора!» - начал потешаться Саша.

 -Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала,  а он: нюх-нюх- направо, нюх –нюх -  налево,  и - в стойку.Вытянулся, как на пружине. Одеревенел! Окаменел! Пиль,  Фингал! Как свечка загорелся, столбом взвился!

- Кто, кто? – перебил его  Саша с величайшим вниманием и участием, еле сдерживая смех и быстро переглянувшись с Владимиром Ивановичем, который сразу же отвернулся. Он  уже  изнемогал…

 -Кто-с? Разумеется - кто: слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану... А он,- при этих словах   Константин Демьянович  раскинул полные  руки врозь, как на кресте, и продолжил с придыханием, -  а он только раскинет крылья, головку набок - замрет на воздухе, умирая, как Брут!

 Саша, хохоча, схватился за бок – сравнение  вальдшнепа с Валленштейном  довело его до слез. Ему вторил Владимир Иванович.

 Они  теперь часто  обедали и ужинали у Василия Алексеевича, который  принял их под свое крыло,чувствуя ответственность "за душевное и телесное благополучие  дорогого гостя...".

 Саше так и не сказали, что  Перовскому  поступила  следующая депеша Бутурлина  с просьбой  «учинить надлежащее распоряжение в учреждении за ним во время его пребывания в оной секретного полицейского надзора за образом жизни и поведением его»...

 Василий же Алексеевич - настоящий мужчина - на этой же  бумаге сделал  следующую пометку: «Отвечать, что сие отношение получено через месяц по отбытии господина  Пушкина отсюда. А  потому, хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий»…

Поехав на другой день в историческую  станицу, Саша слушал с большим  интересом рассказы  Владимира Ивановича об обстоятельствах осады Оренбурга Пугачевым,  и хохотал от души  его анекдоту:
  - Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошел также в церковь. Народ расступался в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошел прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: "Как я давно не сидел на престоле!".
 
Саша  еще долго смеялся и хлопал себя по бокам:
-  Ах, свинья! Он вообразил,  что престол церковный  есть царское седалище!
 
Бердо - бывшая столица  Пугачева, который сидел там «на престоле». По пути  туда Саша много рассказывал Владимиру Ивановичу о своих планах  на будущее. И убеждал  того написать роман, повторяя:

- Я на вашем месте сейчас бы написал роман; вы не поверите, как мне хочется написать роман, но нет, не могу: у меня начато их три. Начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу и бросаю – до поры до времени…

Владимир Иванович  понял, что слова  "эти вполне согласуются с пылким духом друга и творческим долготерпением художника. Эти редкие качества соединяются  в нем, как две крайности, которые, видимо, дополняют друг друга и составляют одно целое. Не зря он носится во сне и наяву целые годы с каким-нибудь созданием! А  когда оно дозревает в нем, изливается  пламенным потоком  слов…".

 Коснувшись  Петра Великого, Саша воспламенился в полном смысле слова:
- Я непременно, кроме дееписания  о  нем, создам, в его память,  и художественное  произведение... Просто не  надобно торопиться; надобно освоиться с предметом и постоянно им заниматься; время это исправит …  Ведь даром, что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только что перебесился… Вы не знали меня в молодости, каков я был… Я не так жил, как жить бы должно… бурный небосклон позади меня, как оглянусь  я…

Окончание  этой беседы   навело  обоих  на грустные размышления – много было огорчений у  каждого  из них…

В Бердо  Саша повстречался со старухой, которая знала, видела и помнила Пугачева.   Он разговаривал с ней целое утро без перерыва. Потом  ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец. Это там  самозванец казнил несколько верных своему  долгу людей. Привели его  и на гребни, где, по преданию, лежит огромный «клад Пугачева, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый человеческим трупом. Это -  чтобы отвести всякое подозрение и обмануть кладоискателей. Ведь, дорывшись до трупа,  они должны убедиться, что это здесь -  простая могила…».

Старуха спела ему несколько песен, относившихся к Пугачеву и его времени, и  Саша отблагодарил её  золотым червонцем. Но баб и стариков насторожило то, что  странный приезжий  расспрашивал с таким жаром о разбойнике и самозванце. А  за что же  он дал червонец?..

Дело показалось им настолько подозрительным, что казаки  на другой же день в Оренбург, привезли  старуху с червонцем и донесли: "Вчера приезжал какой-то чужой господин с  приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под "пугачевщину" и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах - когти". 

Саша, которому все это рассказал Владимир Иванович,хохотал до колик.
 Он-то не мог видеть ничего странного в том, как представал перед стариками и старухами, которых собирал  Иван Васильевич Гребеньщиков  – сотник оренбургского казачьего войска, начальник  станции Бердо.  Но они видели перед собой  человека среднего роста, смуглого, с лицом кругловатым и  с небольшими бакенбардами. А  волосы на голове  -черные, курчавые, недлинные; глаза живые, губы же довольно толстые. Одет в сюртук, плотно застегнутый на все пуговицы, а  сверху еще -  шинель суконная, с бархатным воротником и обшлагами. На  голове -  измятая поярковая шляпа. И конечно же, особое удивление у простых людей вызывали его руки: на левой - на большом, а на правой - на указательном пальцах - по одному перстню. Ногти же  на пальцах длинные - лопатками. В фигуре и  манерах - что-то чрезвычайное  и  непривычное для них.

 Водя в помещение, Саша стремительно  сел к столу и  начал расспрашивать  по очереди стариков и старух, быстро карандашом записывая  их рассказы в записную книжку. Песню, сложенную про Пугачева, которую  спела  одна старушка, попросил повторить.
А когда выслушал всех,  поблагодарил  Гребеньщикова и стариков, и начал  раздавать   им серебряные  монеты. Удивился, что  некоторые из них отказались их принять…

  Так и не понял, что произвел на них  неприятное впечатление тем, что, войдя  в комнату, не снял шляпу и не перекрестился на иконы. А его большие ногти?   «Настоящий  антихрист, и  деньги его – тоже «антихристовые», -  был  итог всей встрече.

 Из Оренбурга  он поехал в Уральск. Там  атаман и казаки приняли его  хорошо. Проезжая опять мимо Языково, решил  попытать счастья, и застал дома  всех трех братьев. Он, лучась смеющимся взглядом и сверкая зубами, потешил их рассказом  о своем и  Катенина  избрании  членами российской академии:

-  Последнее производит там большой шум, оживляя   сонных толкачей, иереев и моряков… На втором же заседании мне прочли параграф устава, которым велено выводить из заседания членов, непристойно себя ведущих… Старики видят свою ошибку, но делать уже нечего - зло посреди них! - смеясь, указал на себя пальцем. -  Вековое спокойствие нарушено навсегда, или, по крайней мере, надолго! -  И он  лукаво потер  ладони.

 От них  Саша  ехал через  село  Шатки  Нижегородской губернии. Сильно проголодавшись,зашел в трактир. Но   хозяйка ответила, что  сегодня - постный день и она ничего не готовила.  Ему не удалось  скрыть досаду и он ворчал, быстро передвигаясь по помещению от окна к двери и обратно. Не решался дальше ехать в таком голодном состоянии: "Вот я всегда бываю так наказан, черт возьми! Сколько раз я давал себе слово запасаться в дорогу какой-нибудь провизией, и вечно забывал и часто голодал, как собака…".

В это время  какой-то  плотного вида господин приказал принести из кареты свой дорожный завтрак и вино. Стесняясь, предложил  ему разделить с ним трапезу. Саша обрадовался…   В заключение, допивая  вино, попросил:
- Скажите же мне, кого я обязан поблагодарить за такой вкусный завтрак, чтобы выпить за его здоровье вина? 
- Севостьянов.  Иван Михайлович,- улыбнулся тот смущенно.

Саша   с интересом вскинул на него  яркие глаза и спросил с надеждой:
- Не родня ли вам Севостьянов - Константин Иванович?
- Да, он мой сын и сидит  в карете – у него болит желудок.

 И  послал  за ним. Саша, в нетерпении вертевшийся на стуле, увидев входящего, бросился к нему и они  крепко обнялись. Их знакомство  с Константином состоялось еще  в двадцать девятом году, когда он  путешествовал по Кавказу.  Тот грандиозный праздник,  устроенный в его честь, был тогда возложен на Константина, который и  выбрал самое живописное место  из окрестностей Тбилиси - за Курой. И все устроил так  хорошо.

Севостьяновы пригласили его домой. Саша колебался - знал, что находится под неусыпным контролем полиции  и боялся согласиться, чтоб не подставлять  их. Но  их дом-усадьба находится в Краснослободске, в семидесяти верстах южнее дороги Болдино – Москва. Отклонение от основного маршрута – это поездка, «никем из властей не ожидаемая, и может, хоть некоторое время, хоть на  одни сутки,  я смогу избежать постоянной полицейской слежки и побыть самим собой?...».

 Он согласился. И они  провели вместе целые сутки: он все время занимался тем, что делился свежими впечатлениями от поездки  по пугачевским местам:

- Доверие,  произведенное к себе  на многие невежды  этим историческим злодеем,до такой степени было сильно, что некоторые самовидцы говорили мне  с полным убеждением, что Пугачев был не бродяга, а законный царь Петр III,  и что он только напрасно потерпел наказание от злобы и зависти людей… Вы можете представить это?

 Саше в эти часы пребывания в доме Севостьяновых  было весело, он  много шутил и  рассказывал. Произвел  на них  огромное впечатление. Особенно его умом  был очарован Иван Михайлович, отец Константина.

Он поехал в Болдино в самом прекрасном настроении – собирать литературную жатву.