Знакомство с братом

У родителей нас было три сына. Уже будучи взрослыми, мы узнали, что когда-то у мамы была и дочь, но умерла в младенчестве. Но это было потом, а в детстве мы думали, нас всегда было трое. Старший брат, потом я, а потом младший. На вопрос «сколько у вас детей?» отец любил пошутить:
- Кормлю троих, а сколько всего, кто их знает.
Я думал, что это он конечно кокетничал, потому что был приличным бабником. Даже помню сцену из детства, когда мама нашла у него какие-то цветочки для любимой и устроила ему разборку. Однако оказалось, отец не кокетничал насчет троих сыновей.
Время шло. И родителей моих не стало. А потом наступил день, когда я похоронил старшего брата.
Брат заболел. Рак предстательной железы. Начал лечиться, но, похоже, надежды особой на выздоровление у него не было. Прошел три курса химио-терапии, улучшений не наступило, и он решил, что на этом все.
- Дай денег Вовке. Пусть приедет попрощаться, - попросил он меня по телефону.
- Так серьезно, браток?
- Серьезней не бывает. Умру я скоро.
- А ты как себя чувствуешь? Может, сам приедешь? До меня доедешь, а дальше вместе двинем.
Можно. Я пока нормально себя чувствую.
И брат приехал ко мне, а через пару дней мы вместе двинули на поезде к младшему брату в Ростовскую область. Рыбачили, чистили рыбу, жарили и подолгу беседовали за вечерним столом под виноградником. Дружно, уважительно. В детстве мы часто ссорились, а мама говорила:
- Вот станете взрослыми, будете скучать друг по «дружке», будете в гости ездить друг к другу.
- Да чтобы я к этому кержачине поехал...
Это меня они кержаком дразнили, потому что сильно жадным был.
И вот сбылись мамины слова. Мы скучали, ездили друг к «дружке» в гости, и теперь сидим втроем у младшего брата. В последний раз. По всему видно, что больше мы уже не соберемся. Вспоминаем детство. Вспоминаем, как Вовка курил зимой в уборной, а дым через щели валил. А он-то думал, что спрятался.
- А помните, как батя нам ремня давал за то, что папиросы у него уперли?
- Помним. Батя тогда начал с младшего, потому что Вовка уже баловался папиросами. Лупил-лупил, а Володька не сознается.
Тогда он среднему, это значит мне начал мозги через ж-пу (ну, не говорили у нас в деревне на ж-пу попа) вставлять.
- И ты сразу сознался.
Мне стыдно. И в то же время как-то до сладости хорошо, что я могу вот так признаться перед братьями в грехе, зная точно, что они меня простят. Давно простили.
- Помнишь, как ты, - это уже вопрос к Анатолию, - сообщил нам, что у нас скоро четвертый брат будет или сестра?
Анатолий смущается.
- Да, это я нечаянно подслушал, как мама с папой любовью занимались.
А мы тогда думали, что после «этого» обязательно дети бывают. Вот и ждали прибавления семейства. Но потом как-то это забылось. И сейчас мы понимаем, что такое можно вслух сказать только, когда нас не больше трех. При других такие вопросы не обсуждаются.
Потом мы ложимся спать и еще долго переговариваемся в темноте. И чувствуем, как иногда голоса начинают дрожать. Мы и раньше-то со старшим братом были сентиментальные, а сейчас, с годами, тем более можем слезу уронить. Младший — крепче. Он только брови насупит, но не заплачет. У него шестеро детей. Закалился, видать, с ними. Поплачь-ка за каждого, сердце разорвется. Вот он и окреп.
Утром мы снова вместе. Завтракаем, фотографируемся сначала за столом, потом в огороде. Потом берем удочки и идем к выходу.
- Лариса, сфотай нас троих.
Лариса, Володина жена, берет фотоаппарат и фотографирует нас троих около калитки. Нам всем кажется, что у нас обязательно должна была быть такая фотография в детстве, где мы втроем с удочками. Но ее почему-то нет. Ладно, зато есть взрослая. Вот бы мама порадовалась. Все, как говорила. Все трое, вместе и в обнимку.
Потом Толя уехал домой в Казахстан, я — в Москву, а Володя остался дома. Мы постоянно перезванивались.
- Браток, - звонит мне старший брат. - У меня телевизор сломался, поможешь...?
- Сегодня отправлю денег. Как ты?
- Слабею. Могу только на лавочку выйти. Дальше уже не хожу.
- Ты только, браток, не надумай сам, - дальше я не знаю, как сказать. Но брат понимает, о чем я тревожусь. Наш дядя при таком же заболевании не стал ждать финала, а зашел в ванную комнату и... Ну, никак мне не хочется употреблять это слово. 
- Не переживай, браток. Я буду терпеть, как бы больно ни было.
- Браток, крепись. Какие нужны лекарства, обезболивающие, но только крепись.
- Даже в голову не бери. Руки на себя не наложу. Такого греха на мне не будет.
И я снова шлю брату немного денег, чтобы он мог купить лекарств и хорошей водки.
- Не сердись, браток, но я чуть-чуть выпью, и мне легче. Не люблю я эти обезболивающие.
- Я не сержусь. Ты ведь не для радости.
Всю жизнь я ругал брата за то, что он выпивал. И вот теперь не ругаю, а одобряю. Что я могу еще сделать? Или могу?
Брат тихо ушел, никого не потревожив. Думали, он будет болеть год-полтора, а он и двух недель не пролежал. Вспотел лоб, попросил жену вытереть. Жена вытерла и вышла на минутку. Вернулась, а брат уже не дышит.
Похоронили мы его по православному обычаю. Батюшка отпел, родные поплакали, и оказался брат наш в одной оградке с отцом. А мы с братом улетели по домам.
«У папы на могиле побывал, - подумал я. - Надо бы и мамину могилку навестить», и летом поехал с женой в Сибирь. Там наша мама похоронена.
- Сергей, привет! - Слышу я на второй день голос старшего брата.
- Привет, - говорю я, не поняв, чего больше во мне, страха или удивления.
Еще бы. Представьте себе, звонит человек, который три месяца назад умер и похоронен.
- Это...
После этого слова секунда показалась вечностью.
- Это Виктор Куприянов.
- Виктор, - Фу-ты, надо же. Как ты меня напугал. Ну, один в один голос Анатолия. - Виктор, рад тебя слышать.
- Сергей, ты не собираешься нынче в наши края?
Надо же. Ну, откуда он мог знать? Столько лет я не ездил в родные края. И вот в кои веки приехал, а он спрашивает, не собираюсь ли я.
- Так я уже здесь, в Новокузнецке. Завтра или послезавтра буду в Таштаголе.
- Да ты что? Вот здорово. Ты уж мимо меня не проезжай. Охота повидаться.
- Постараюсь.
- Нет, ты не «постараюсь», а гарантированно не проезжай мимо.
Легко сказать «не проезжай», когда столько дел и желаний. Нет, все равно я свин. Навестил могилку мамы, порыбачил, сплавал вверх по Мрассу. И только потом вспомнил о брате. О Викторе.
Раньше я о нем слышал. Слышал, что папа был женат до мамы, и у него где-то сын. Но зачем нам еще кто-то, когда нас и так трое? В общем, жили мы и не думали о том, что есть где-то у нас еще один брат. И сейчас бы я проехал мимо, если бы автобусы ходили. Но из деревни мы с женой приехали, когда автобусы на Новокузнецк уже не ходили. Вот тут я и вспомнил о Викторе.
Мы сидим за столом в трехкомнатной квартире и гоняем чаи. Виктор скромный и стеснительный человек. Не в отца, подумал я. Тот шутками и прибаутками был наполнен, как стог сеном. А это лишнего слова не скажет. Поначалу даже меня и Аню на «вы» называть начал.
Нет, все же сначала был не стол. Сначала мы познакомились с матушкой Виктора, первой женой моего отца. И какая же она красавица! Даже сегодня, почти в 80 лет, она настоящая красавица. Жаль, уже не узнать, почему отец оставил ее много лет назад. Но теперь уже ничего не изменишь. И не узнаешь.
- Простите моего отца и маму, Татьяна Герасимовна, - искренне прошу прощения я. - Вот видите, как жизнь устроена. Их уже больше тридцати лет в живых нет, а вам Господь вон какую жизнь отмерил.
- Отмерил-отмерил, - в раздумье говорит она. - Не держу я зла на них. Давно уже их простила. А вот золовку Иришку, ту не простила и не прощу. Это она привела твою мать в нашу деревню.
?
Не удалось мне понять, почему тетушка привела своему брату и моему отцу другую девушку. Казалось бы, брат женат, есть сын-кроха, чего еще надо? А вот нет. Зачем-то тетушка знакомит брата с разлучницей. Но теперь этого уже не узнать. Давно нет тетушки моей в живых.
Из Таштагола Виктор везет нас в Новокузнецк на своей машине. «Чего вы поедете на автобусе? Я могу и сам вас отвезти.» Вокруг мелькает пейзаж, знакомый с детства. Горы, березы, осины, внизу мелькает река Кондома, почти превратившаяся в ручей. Красиво тут у нас. Разве может сравниться с такими красотами какой-нибудь Египет или Иордания? Да и земля обетованная разве может сравниться с нашей сибирской красотой? Один воздух чего стоит. Хоть на кусок намазывай. А небо? А горы, на которых оно держится?
- Ты, Витя, давно из деревни в Таштагол переехал?
- После Армии. Два года поработал, решил уехать, а председатель документы не отдает. Я поехал в Таштагол, быка на продажу повез, мне справку дали, что бык мой, а не ворованный. Вот с этой справкой я и устроился в гараж. Я ведь техникум автомеханический закончил.
Мы едем молча. Только с хорошо знакомым человеком можно подолгу молчать.
- В деревне жизнь была тяжелой?
- Да как сказать? Я ведь другой жизни не знал. Считай, с шести лет работать начал. Сначала силос возил на лошадях, потом уже и косить начал и копны возить.
- А с бабушкой моей, с отцовой матушкой ты общался?
- А как же? Она ведь и моя бабушка. Матушкины родители были строгими, так я чаще к бабушке Ефросинье забегал. У нее и ночевал часто. Когда Толян приезжал, мы у нее пропадали. То у нас, то у нее спали.
- Так вы с Толей в детстве дружили?
- Ну как не дружили? Мы же братья. Он к нам приезжал не раз.
- А с батей когда последний раз виделся?
- Перед самой его смертью. На вокзале стою, смотрю, Михалев. Я ведь в деревне с дядей Ваней-то постоянно виделся. По нему и отца определил. Думаю, или он. Или дядя Ваня. Или младший брат.
- Дядя Саша, - подсказываю я.
- Ну-да, дядя Саша. Подхожу, говорю: «Ты Михалев?» «Нет», - говорит. Я походил-походил и снова к нему: «Ты ведь Михалев». Он опять отказался. И только в третий раз когда подошел, он признался. Говорит, «Думал, ты скандалить начнешь. А я с тещей. Неудобно перед ней.» А чего мне скандалить? Как я могу скандалить?... Мы с ним в вагоне-ресторане всю ночь проговорили. Я говорю «Отец», а он «Какой я тебе отец? Подлец»... Но потом он все меня сыном звал. Ты, наверное, не понимаешь, как это здорово, когда тебя сыном называют. Я ведь всю жизнь мечтал, что мы будем с ним сидеть взрослые... Правда, я мечтал, что вы трое тоже с нами вместе будете... Я ведь всегда один был, хотя знал, что у меня три брата есть...
Я слушаю, смотрю на дорогу, бегущую под колеса, и ощущаю, что рядом брат. Мало знакомый, а брат. Кожей ощущаю наше родство. И горько мне как-то. Жалко, что рос  брат без отца, что работал с самого раннего детства. Бывает такое чувство, когда кусочек бы от себя отрезал, чтоб другому не больно было. И чтобы самому как-то сместить боль из души в тело.
- Мы же ни в чем не виноваты, - возвращает он меня в действительность. - Как нам понять, что там меж родителей произошло? Да? Мы же не виноваты?
Он еще спрашивает. Он ищет вину в себе. Ни в других, а в себе. Господи, как Ты святых назначаешь? Вот ведь он, рядом. Настоящий святой. Рулит себе, рассказывает. Смотрю, а у него слеза на щеке. Тоже сентиментальный. В нашу породу. Точно, брат.
2011 г.