На войне как на войне

НА ''ВОЙНЕ'' КАК НА ВОЙНЕ




     Мой друг Игорь Булгаков частенько повторял, посмеиваясь, одну фразу, которую запомнил со времён учёбы на военной  кафедре нашего любимого МЭИСа: ''Запомните, товарищи студенты, жизнь - прекрасна и удивительна! Прекрасна она - сама по себе. А уж удивительной мы ее вам сделаем!''


     Военную кафедру в институте мы называли просто ''война''. Можно было услыхать например такой диалог между парой студентов, где-то в коридоре или на филодроме:
     - Ты на войну-то завтра пойдёшь? Говорят, повезут на полигон, постреляем.
     - Да-ну, на фиг. У меня еще есть день по справке, завтра использую.
     Имелась ввиду донорская справка, по которой предоставлялся свободный день по выбору студента, причём, всё пропущенное в этот день проставлялось автоматом: защита лабораторки или коллоквиума, незначительные зачёты, типа прыжков в длину или стрельбы из автомата...

     Занятия на военной кафедре удовольствия нам не доставляли. Разве только в самом начале, когда всё было совсем новым и, как нам сперва показалось, увлекательным. Но очень быстро мы разобрались в том, что на кафедре царят сугубо армейские порядки, чего, разумеется, нам-студентам свободолюбивым и независимым, очень претило.
     На занятия полагалось приходить  частично одетыми в  военную  форму... Нет, не частично одетыми, а частично - в форму. В ''Военторге'' закупались зеленые рубашки с петельками для погон, соответствующие им галстуки и жёлтые армейские булавки. Брюки предполагались темные. Ботинки - тоже. Цвет пиджака или пуловера не регламентировался.
     Однако, в некоторых других вузах требования были несколько усилены. Наш приятель Марк Стерин, учившийся в ''керосинке'', рассказывал, что там ему не раз пришлось слышать от офицеров такой вот вопрос: ''Товарищи студенты! Как вы посмели придти на военную кафедру в штанах вероятного противника?''
 
     Хорошо бы взяться за капитальный труд, в котором собрать и проанализировать все приколы, которые происходили на военных кафедрах  советских вузов в годы так называемого застоя. Думаю, труд получился бы очень объёмный, даже многотомный. И, конечно же, смешной до коликов. Но я лишь немногое использую здесь из того, что случилось при мне, или упоминалось моими ближайшими друзьями.

     Рассказ этот надо начать с сюжета, который я тысячу раз пересказывал, а возможно и описал уже где-то раньше. Но и сейчас не пропущу.
     Первое занятие на общевойсковом цикле ВК, т.е. первое занятие на кафедре вообще, началось, как и положено, с переклички. Подполковник Кузнецов, прослуживший всю жизнь в Таманской дивизии, называл фамилию, а каждый студент, услыхав свою, должен был встать и ответить: ''Здесь''.
     Фамилии в нашем институте - отдельная тема,    но в группе, где учился я, особые сложности в произношении и толковании подполковника, пожалуй, не поджидали. Разве только - наша с братом фамилия, или длинная, но совсем неопасная фамилия ''Каравайцев''. Так считал я, но это отнюдь не являлось истиной в конечной инстанции. Уже в начале списка наш преподаватель чётко произнёс:
     - Студентка Гуревич.
     - Я, - робко ответила одна из самых разбитных девушек нашей группы Лена, добавив тут же погромче, - только я не Гуревич. Я фамилию уже сменила, я теперь Жибарёва.
     Несколько секунд понадобилось подполковнику, дабы осознать услышанное, переварить его и выработать следующий вопрос:
     - Номер приказа?
     - Не знаю. Надо в деканате спросить, - произнесла Лена снова робко, уже прекрасно понимая, что попала!
     Выход, однако, Кузнецов нашел довольно бысто и без напряга:
     - Садитесь. Будете пока Гуревич.
     Села Лена сразу, ноги её уже не держали. Ведь она с таким трудом избавилась от ненавистной фамилии ''Гуревич'', пользуясь разводом родителей и возвращением её матерью своей нежной девичей фамилии, после почти двадцати лет мучений. Мы же, все остальные присутствовашие, и так сидели, что было хорошо. Потому, как прятать, смеющиеся физиономии, сидя - намного легче.
     Но это было только началом. Назвав Наташу Кочан обидной фамилией Коган, наш новый начальник очень не хотел согласиться несколько минут с, возражающей против такой постановки вопроса, девушкой. Правда, на этот раз ему пришлось таки отступить. Но, зато на его счастье в конце списка, совсем не по алфавиту была приписана последняя фамилия, простая, проще некуда.
     - Студентка Николаева.
    ...Валера Николаев пришёл в нашу группу как раз в середине второго курса из ''академки'', посему еще подружиться ни с кем особо не успел, кроме пяти-шести девочек, которые липли к нему с первых минут его появления. Вот и встал он с последней парты, можно сказать из клумбы, во весь свой немалый рост и, вытращив глаза, аж пробасил:
    - Здесь. Только я - не студентка.
     Пауза, естественно, возникла. Но не затянулась, потому что, опять же, откуда-то сзади приглушёно, но явственно раздался голос:
     - Садитесь. Будете пока студентка.
     Ну, за полсекунды тишины я ручаюсь. Но не больше. На фоне неудержимого хохота прогремел рык взбешённого старшего преподавателя военной кафедры, подполковника советской армии товарища Кузнецова:
     - Кто это сказал?!! Встать! Кто это сказал!?!
     Полагаю, что если бы, так и оставшийся инкогнито (но не для нас), остряк не произнёс этой фразы, вероятнее всего Кузнецов бы сам ее произнёс, убедившись предварительно, что номер приказа и в этом случае студентке Николаеву не известен.

     Этот товарищ Кузнецов постоянно и старательно подтверждал одну формулу, которую выдал нам тот же Марк Стерин: произведение звания на интеллект есть величина постоянная.
     Упомянутый  мною офицер, во время очередного просмотра учебного фильма о службе в советской армии, подчеркивал с восторгом главные прелести этой службы:
     - Вот, видите, товарищи студенты, как в армии хорошо! Ни о чём думать не надо! Всё за вас продумано!

     Я однажды, не по злобе, а по глупости, едва не прикончил нашего преподавателя во время учебных стрельб.
     На выездных занятиях на полигоне, мы стреляли из пистолета. Я почему-то совершенно не усвоил, того, что пистолет этот - многозарядный (не помню уж    из оружия какой марки мы стреляли, но очень странного, старого образца). Сделав первый выстрел, я обернулся, к стоящим позади офицерам, и, непроизвольно направив ствол в живот Кузнецову, спросил: ''А дальше то что?'' Тот побелел и, отворив челюсть, замер, руки его повисли плетьми вдоль туловища. Кажется даже, он стал тихонько оседать. Слава богу, стоявший тут же, капитан Шадрин быстро среагировал и отвел мою руку в сторону. ''Стреляй, стреляй в мишень, - сказал он мне внятно, а сам поддержал подполковника другой рукой и, обращаясь к офицерам, находящимся рядом, предложил, - давайте-ка мы отойдем вон туда...''

     Шадрин этот был единственным нормальным мужиком на всей кафедре, как раз потому, что  служил пока только капитаном. Майором он стал на моей памяти, а дальше мне уже не пришлось его лицезреть. Во время занятий по уставам, тактике, или каких-то ещё, он частенько прикалывался вполне в духе времени. Запомнилась мне его шуточка при заполнении нами очередной анкеты для фиг знает какого секретного отдела: ''Кто - русский, пишите с какого года!'' - При этом, улыбался он одними глазами, однако интонация его была очень разбираемой.
 
     Начальником цикла общевойсковой подготовки служил полковник Кузюбердин. Чего означает эта фамилия я не разобрался до сих пор. Однако, сам полковник был человеком совсем не загадочным. Ростом - в полтора метра, диаметром - в метр сорок везде, кроме головы о ступней. Шеи у него не было. Ну, да, ведь ''полководец с шеею короткой...'' - истина вполне известная. Ума на его плечах тоже не было. Вернее, было точно по формуле Стерина, и демонстрировал он это повсеместно и неожиданно при своих не частых появлениях перед личным составам кафедры. Например, входя в мужской туалет на нашем этаже, который был общим для офицеров и студентов, Кузюбердин громогласно командовал, стоящим к нему спиной у писуаров: ''Смирно! Покинуть помещение!''
     Осбенно запомнился один эпизод с его участием на третьем курсе, когда этот цикл мы заканчивали и должны были перейти на следующий этажом ниже. Кузюбердин вдруг припёрся на экзамен в группу, где учился наш друг Сашка Цысарь.
     У Саши уже был один инцидент на ВК из-за своей фамилии и внешности. Еще в самые первые дни ''службы'' к нему ''доброжелательно'' приглядывался один из офицеров, поджидая момента прищучить юношу, ну, хоть за что. Наконец, придумав какую-то причину, он подошёл и обратился к бедному Сашке, гаркнув  в спину со всей мочи:
     - Товарищ студент, как Ваша фамилия!?
     - Цысарь, - тихим голоском доложил студент, оглядываясь и поднимаясь над преподавателем примерно на метр. Рост Саша имел особенный. При этом он был тощим, с длинными чёрными волосами, и весьма выдающимся, выгнутым куда надо носом. Картинку дополняли черные, острые, не сильно густые, но вполне конкретные усы. А на первых курсах усатых студентов, всё же совсем мало ещё наблюдалось, просто один-два.
     Офицер ошалело посмотрел, на вставшего Сашку, снизу вверх и от удивления даже не расслышал ответа. Потом он подошёл к начальнику цикла и тихонько, то ли жалуясь, то ли донося секретные данные, прошепелявил:
    - Вот он говорит, что он - Цезарь.
     А теперь начальник цикла самолично решил пообщаться с императорской особой, видимо понимая, что после экзамена такой возможности ему уже не представиться. Кузюбердин не стал ничего спрашивать у экзаменуемого по теме билета. Он задал куда более серьёзный и логичный вопрос:
     - А почему у вас, товарищ студент - усы?
     Тот кто Сашу не знает, сильно удивится его молниеносному ответу:
     - Это не усы, товарищ полковник. Это - брови.
     Сказать, что Кузюбердин орал, это значит, ничего не сказать. Как не рухнуло старенькое семиэтажное здание военной кафедры - для меня загадка. Уши заложило у всех, кто был рядом в радиусе пятидесяти метров. А Саша потом приходил пересдавать этот экзамен ещё дважды к самому полковнику. Но сдал его лишь в третий раз, когда Кузюбердин был в отпуске, и Шадрин как-то умудрился обеспечить приём у двоечников (была еще парочка особо ''везучих'' студентов, и в их числе - наш Валера Николаев), при этом Цысарь получил четверку!

     На четвертом курсе мы, можно сказать, были уже старослужащими. Проходили последний на кафедре цикл ''дальней связи'', чувствовали себя свободно и знали, где и как проскользнуть. Вёл занятия у нас майор Обозный. (Видите, мне даже не надо ничего сочинять. Жизнь сама всё сочинила и предоставила нам только ощущать и запоминать свои ощущения от прожитого).
     Товарищ Обозный был еще молод и совсем недавно распрощался с чином капитана. Однако он, пройдя Афганистан, уже вполне заматерел в казарменном смысле этого слова, хотя иногда ещё откликался на какие-то шутки и студенческий юмор, без которого невозможно вообще представить нашего тогдашнего существования.
     Один лишь эпизод связанный с этим периодом учёбы хочу здесь вспомнить.
     Всё чаще и чаще мы с братом начали увиливать  от скучнейших занятий в учебных классах и аппаратных военной кафедры. Увиливать по-полной, разумеется, было нельзя, но в определённом смысле облегчать себе жизнь мы способ нашли. Майор наш очень был падок на всякую идеологическую работу. Считал её важной, а вот количество её адекватно рассчитать и распределить не мог. Мы же с Оськой всё чаще предлагали ему выпустить то боевой листок, то плакат или еще чего-нибудь наглядное к соответствующим датам и по разным поводам, которых, к счастью, было немеренно.
     Вот и ко дню Советской Армии мы опять были готовы на славу потрудиться над такой идеологически-востребованной продукцией. Как обычно, получив в своё распоряжение пару девочек (исключительно для эстетического оформления наших неординарных идей) и Ленинскую комнату, где творить было удобно и правильно, мы отдались нелёгкому умственному процессу.
     Вся наша бурная деятельность обыкновенно сводилась к переписыванию какой-нибудь статьи из центральной печати на ватманский лист под, предварительно нарисованным, заголовком, среди приляпанных вокруг картинок с зелёными касками, чёрными винтовками, алыми лентами и розовыми гвоздиками между стальных штыков. Короче - сплошная баллада о красках. Стихи, конечно же, всегда приветствовались, однако, не всегда нас с Осей посещало вдохновение. Но на этот раз посетило. Четверостиший десять мы накропали довольно быстро и качественно, т. е. совсем безлико и ненавязчиво. Но требовалась концовка. А вот она почему-то нам никак не давалась. По слову, по букве мы дописывали последние строки, но никак не могли завершить опус достойно. Вот уже и предпоследнюю строку я изобрёл, и оставалось дожать всего-то пару слов в рифму. И тут Ося стильно завершил наши мучения.
     Из всего этого длинного и, без сомнения, замечательного произведения я к сожалению не запомнил ничего, кроме четырёх последних коротеньких строк. Собственно, в них-то - все и дело:

                Цветы, монументы,
                Багряные ленты!
                И  звёзды салюта -
                И тама и тута!

                21.10.2010. Хайфа.