Что такое не везёт и как с ним бороться?

ЧТО ТАКОЕ “НЕ ВЕЗЁТ” И КАК С НИМ БОРОТЬСЯ?


     У папы был черный бумажник из искусственной кожи. Но лучше, чем из натуральной, так нам казалось. Это был подарок от заграничного родственника. Вещь была уникальная и очень ценная. А кроме материальной и практической ценности, этот бумажник был дорог, как память о мамином американском дядюшке. Папа пользовался этим портмоне много лет, двадцать с хвостиком, а потом подарил мне. Ну, не официально подарил, а просто передал в пользование.

     Думаю, что происшествие, о котором я хочу рассказать, случилось со мной году в 85-том. Я тогда работал в ССКТБ, после распределения. А кроме того, что работал, ходил в театры. Ну, и ещё много чего делал, но пока - речь о театре. И о девушке. И ещё о братской помощи и взаимовыручке.
     Из всех московских театров в то время мы были больше всего помешаны на одном: Театре-студии на Юго-Западе.
     Впервые я попал туда года за три до этого случая. В нашем институте была ФМШ, вечерняя школа для подготовки старшеклассников к вступительным экзаменам. Мы с Оськой сами в ней учились два года перед поступлением. А после пришли в неё работать, вести семинары у абитурьентов. Конечно же - безвозмездно, на общественных началах. Тогда это было нормой, что мне до сих пор видится очень правильным.
     Я вел занятия по физике. Сначала - на пару с другом Колей, с которым сам сидел за одной партой в аудиториях несколько лет назад, а потом мне дали стажёра. Точнее - стажёрку, девочку первокурсницу. Её звали Лиля. Лиля физику знала, наверное, лучше меня, и ей не нужно было иметь при себе никакого руководителя, но так уж было заведено у нас в школе, что занятия вести полагалось вдвоём, подстраховывая друг друга. Вот мы и вели. Заканчивались занятия довольно поздно, в начале десятого. Я, как джентельмен, провожал Лилю, хотя это мне было совсем не по пути: жила она в Черёмушках. Однако, делал я это не только из приличия. Лиля мне нравилась. Да чего уж теперь... Влюбился я тогда по уши!
     В один из таких вечеров, когда мы уже вошли в метро, она меня вдруг спросила: ''Хочешь сходить в театр?'' Я хотел. Только очень удивился, какой может быть театр в такое время? Оказалось, что она знает новый, совсем еще молодой театр-студию, который частенько даёт спектакли в десять вечера. Из автомата в переходе Лилька позвонила туда и узнала, что как раз сегодня спектакль есть: Гоголь, ''Владимир третьей степени''.
     Да хоть четвёртой! Поехали!
     По дороге она мне объяснила, что билеты - бесплатные, а если вдруг - аншлаг, то в зале всех просят потесниться и пускают оставшихся у входа. Всех! Не бывает, чтобы не пустили. Пустили и нас, как раз подоспевших к десяти часам.
     О достоинствах спектакля и театра вообще я здесь не буду говорить. Это очень интересная и серьёзная тема. Поскольку сам театр - серьёзный, чего он доказал уже очень давно и однозначно. Но не могу не сказать, что спектакль меня поразил, очаровал и влюбил в эту студию моментально и надолго!
     Потом еще несчётное количество раз я бывал там с Лилькой и без неё. Репертуар театра я пересмотрел многократно, а некоторые особенно любимые вещи видел раз по пять. А сколько друзей и знакомых я приобщил к этому очагу, невозможно вспомнить.
     Уже мы с Оськой давно закончили институт, работали инженерами, но продолжали частенько бегать в театр на лишний билетик, старались не пропускать ни одной премьеры. А потом, когда театр стал профессиональным, и билеты стали по-настоящему продаваться в кассах, мы выстаивали длиннющие очереди, отмечались в каких-то списках ночами, добывая пачки абонементов и распространяя их у себя в КБ с колоссальным успехом.
     Из этих пачек с билетами кое-что, конечно, доставалось и нам самим. Вот однажды я выделил пару билетов на новый спектакль себе и пригласил одну знакомую. Девушку звали Таней. И была она большой подружкой Oськиной жены. Инна приложила много усилий, чтобы познакомить меня с этой Таней, а я, не сильно сопротивляясь, продолжил наше знакомство, переводя его в культурную, так сказать, плоскость.
     В семь часов вечера Таня меня должна была ждать у выхода станции метро Юго-Западная, где в конце проспекта Вернадского и находилась студия.
     Я как раз успевал бы подъехать после работы. В заднем кармане брюк у меня лежал тот самый американский бумажник, увы, с неамериканскими денежками и столь дефицитными билетами внутри.
     Ничто не предвещало неприятностей, и уж тем более - беды. Работа моя шла себе потихоньку, день уже перевалил за половину. И вот в один вполне специфический момемнт я встал из-за стола и направился к выходу из комнаты, в которой мы работали большим коллективом, а затем проследовал в мужской туалет на нашем этаже.
     ''Зачем об этом упоминать?'' - скажут некоторые придирчивые читатели, возмущённо морща носы и подрагивая щеками. А я отвечу: ''Надо!''. Если не упомянуть, то никак не объяснить мне того, почему ещё через десять минут я бегал как оглашенный взад-вперёд по коридору и комнатам КБ, не сильно понимая, что происходит.
     А случилось следующее: выходя из туалета я не обнаружил в заднем кармане своего бумажника. Совершенно точно я знал, что не вынимал и не оставлял нигде столь ценный груз, но все равно раза три я перерыл свою сумку и все ящики рабочего стола. Многократно я проделал путь от своего рабочего места до туалета и обратно, обследуя каждый сантиметр линолиума. Всё, разумеется, совершенно безрезультатно. Умом я уже точно понимал, что бумажник выпал из заднего кармана непосредственно в унитаз, но совершенно не хотел этого принимать сердцем. Да и как это вообще возможно? Технически и эстетически я не желал признавать подобную возможность. Но очевидность утраты и исключение всех других реальных объяснений случившегося мне просто не удавалось отринуть.
     Самым главным во всём этом была пропажа билетов. Я не жалел денег, которых, кстати, там было совсем немного. Я сожалел о бумажнике, который мне был доверен в качестве семейной реликвии, но гораздо, неизмеримо сильнее я переживал утрату билетов. ''Что я скажу Тане? Как я ей объясню то, что мы не можем попасть в театр, о котором  я ей прожужжал все уши?''
     Всё же план действий у меня вскоре созрел. Но в деталях я его отшлифовыл еще целый час. Потом я отправился к Оське (благо мы работали в одном отделе) и вызвал его в коридор на разговор. Объяснив всю нелепость положения, я ему доверил важную роль в спасении моей репутации перед девушкой, которую его жена упорно мне сватала. Делать ему надо было вот что: поехать в театр вперёд меня, и пока я буду встречаться у метро с Таней, рассказать в кассе о пропаже билетов и  договориться, чтобы не пускали на наши места (а я их запомнил) безбилетников.
     Оська жил как раз на Юго-Западной, можно сказать, что это было ему по пути, оставался лишь такой пустяк, как беседа в кассе театра-студии. Отбиться от моей настойчивости он не мог, хотя, совершенно ясно, никакого удовольствия моё задание ему не доставило. Пришлось ему подчиниться моим уговорам и сделать всё так, как я просил.
     А я, встретив Таню, вёл её к подвальчику, в котором уютно располагалась студия, объясняя с юмором (как мне хотелось думать), что билеты у меня улетучились неведомым образом, но это только придаёт дополнительную интригу, предстоящему вечеру...
     В кассе на Оськины уговоры поддались не сильно. Ему сказали, что пустят нас в зал на общих основаниях, когда все рассядутся и образуются незанятые места.
     Так оно и случилось. На спектакль мы попали, а я знал заранее на какие места надо нацелиться, и их-то мы и заняли.
     С Таней мы еще не раз встречались после этого вечера в гостях у Инны с Осей и в разных других местах. Дальше лёгкой симпатии дело у нас не пошло, если не считать того, что перед отъездом в Болгарию я купил у ее деда складной велосипед ''Десна'', который отправил в контейнере, а потом даже раза три на нём катался.

                31.10.2010. Хайфа.