Четыре ночи

Пересаживаясь от ноутбука к ноутбуку, вздрагиваю от присутствия кого-то чужого в комнате, хотя коллеги – знаю – готовят на кухне. Оглядываюсь – зеркало. Говорят, если долго не спать, начинаются странности в поведении. Не то чтобы я вообще не спал, но слишком мало, четыре ночи…


НОЧЬ ПЕРВАЯ


Граница. Холодный вагон. Холодный заграничный вагон – в родных тепло, черт, зачем билеты были именно в этот вагон?! Проводник, очаровательный заграничный мужчина, рассказывает, что вагон этот – жестянка – в оном даже контрабандные сигареты не возят. Не понятно, то ли сожалеет, то ли гордится. Сервис на высоте. Только холод. Далеко от моей третьей полки внизу соседка охает без устали – она замерзла еще на перроне, мы хоть из ресторана, да сразу в вагон. Пока были вдвоем, танцевали – помогает. Всю ночь лежу в капюшоне под двумя одеялами и не могу переносить даже глазами холод от крыши. Пограничники ужасаются, спрашивают, за что так. Один (без юмора) спрашивают куда и зачем еду. Хрипло отвечаю про свою научную стажировку и гордую столицу. Сестра высовывает из-под одеял руку с паспортом – и только-то. От холода не спится.


Накрыв лицо простыней, воображаю первое письмо немца году эдак в сорок втором, зимой, из вагона направлением на восточный фронт. Текст примерно следующий:


«Дорогая мама. Я чувствую себя хорошо. Мы вовремя выехали, перед поездом построили нас всех и штурмбанфюрер сказал несколько красивых и вдохновляющих слов – о героизме и победах, которые ждут нас на фронте. Вначале было очень весело, мы много пели и немного пили – настойка тети Адели очень кстати. Наши поезда – лучшие на свете. Первые сутки прошли очень быстро. Сейчас мы на подьезде к фронтовой линии, мороз снаружи минус двадцать пять, внутри – около пяти тепла. Увы, мама, наши поезда очень хорошие, но совсем не рассчитанные на такой холод. Мы все время мерзнем. Я жалею, что не взял те шерстяные колготы, мои друзья меня вовсе бы не засмеяли, они сами о таких мечтают. Такое впечатление, что становится все холоднее и холоднее. Настойка тети Адели некстати закончилась. Мы мечтаем о победах, но выходить из поезда, даже за славой, на такой мороз, как-то неохота. Надеемся на то, что нас поселят по теплым домам. Целую, твой сын-герой Ганс»


Я тоже в некотором роде надеюсь на теплую комнату, но тошное предчувствие оправдывается буквально на следующую ночь.


В ангаре меняют колеса. Чувствуется, как вагон медленно поднимается вверх, снаружи мерзло орут работники, грохот чувствуется как-будто-вовсе-не-отсюда. К утру обездоленные обитатели вагона начинают бродить по коридору в сторону единственного теплого места – туалета – и пересказывать друг другу историю какой-то женщины, которую высадили за безвизовость. Тело почти не чувствует холод.


ВТОРАЯ НОЧЬ


Временное жилье. Они это даже этажом не называют – так, партер. Как-то публично живем – ключ от душа есть у всех. Холодно, опять же. За окном – гаражи, кто-то весь наш ужин светит нам в окно аварийками. Неожиданно быстро согреваюсь, сон невнятный, тревожный, ощущение начала пути. Завтра бы наверх, в комнаты, мечтается, что там тепло.


ТРЕТЬЯ НОЧЬ


Нет тут никакого тепла. Особенно обидно завешивать окно одеялом, будучи за границей. Кровать моя аккурат под этим чертовым окном. И шкафы расставлены так грамотно, что кровать просто некуда двигать. Вечером долго сижу в интернете, отмерзая и сознавая факт, но в лени встать и завернуться в одеяло. Потом – в жутко холодную постель, согреть ее нечем, все тепло растратилось в сети, так проходит час, проваливаюсь в глубокий сон. Звонок.


Слышу и не слышу – как во сне звонят. Надя приехала, на автовокзале, пробует добраться до общаги ночными автобусами. Надеюсь, что она там, на минус двадцать пять, в сосульку не превратится, что у нее есть шапка, что ее поселят внизу, во времянку.


Через два часа еще один звонок – опять сомнамбула слушает информацию. Встаю, одеваю на ночнушку куртку, обуваю сапоги, иду вниз, забирать свое. Остаток ночи пытаемся греть друг друга. Сон отрывками, некачественный, смеемся, крутимся, теснота да не впервые.



ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ

Первым делом в клубе бегу в туалет – переобуться. Во всех кабинках – шур-шур-шур – у всех там в кулечках бальные туфли. Поспешно тонирую лицо – нельзя на мороз, умер бы крем прямо на лице, было бы хуже чем красный нос. Только что окрашенные волосы блестят как никогда. Он, конечно, не заметит смены цвета.

Только мне опять холодно. Пятнадцать минут ожидания автобуса – и все – руки не прекращают дрожать. Черт. Но внешне все роскошно. Женщина в черном с кошачьим шарфом садится у стойки и заказывает глинтвейн. Нет-нет, сначала выпить, потом потанцевать. За два месяца ничего не изменилось. Потом, позже, через час, накинутся-налетят знакомые: парень, который звал встречаться, но получил отказ, но который мило танцует, мужик, после танца с которым чувствуешь себя как после драки – руки выкручены, спина болит – и он танцует на счет, а не под музыку, озабоченный очкарик, который раз шесть еще подойдет приглашать – эх, глупенькие, всем я вам откажу в главном.


Еще Бася – она немка и зовут ее не Бася, но это имя ей безумно идет, радостная женщина лет пятидесяти, с которой мы обнимаемся как старые приятели и для которой я один раз изображу очарованного партнера.


Но это потом, потом, а сейчас.. он меня видит – из-за всего бара, из-за толпы, из-за барменов, прямо в процессе своей работы – и улыбается. Улыбка идет ему неимоверно. Я сдержанно улыбаюсь в ответ, танцевать не спешу – потом, пусть учит, это целый час, у меня глинтвейн.


Где ты была? – спрашивает мужик. Дома, на работе. – Какая работа! – отвечает он – ты же партнерша нашего тренера! – хохочу  в ответ. Какое там, партнерша. Так, недоразумение.
Очкарик находит меня первым. Я соглашаюсь, почину ради. Бежит, торопится – эх, не успел. Торопливо целуемся. Аня приехала!!! Ну-ну.


Еще партнера три и – наконец. Добирается сверху – через боковые сидения и стол – идем потанцуем. Выходим на середину. Эх, танцор. Ради этого я ехала, ради этого. Ради этого чувства танца – через дикий мороз, мешок с сапогами в сумке.


В клубе я безнадежный собеседник – слышу плохо, язык чужой. Молчи, обнимай, держи крепко, танцуй. Всего три танца – расходимся. Еще полчаса, я пью кофе – на выход. Переобуваюсь в туалете. Выхожу. Не прощаюсь – не хочу опять ехать его уютной машинкой, езжай, красавец, сам.


Бегу к остановке ночного. Жду ровно три минуты – успела четко, на тот, который в восемнадцать минут. Возвращаюсь домой окрыленная, согретая еще руками и кофе.


В моей кровати спит Надя – ее соседка ушла невесть куда, ключ один, спать больше негде. Долго стою под горячим душем, понимаю – выспаться – это туда, куда-нибудь в другую жизнь. Спать тесно, неудобно, одеяла не хватает, из окна дует. В пять утра встаю, одеваюсь, включаю компьютер. С прискорбием – к семейной жизни и коммунизму не годен.