Код Гарринчи

               
    Авдеич, он же Гарринча, получил в юности прозвище великого бразильского футболиста вполне заслуженно. Ну, во-первых, он так же от рождения имел одну ногу короче другой, а во-вторых, ему не было равных на футбольном поле посёлка. Надо ли говорить, что в шестидесятые вся страна была помешана на футболе, а уж детвора рабочих посёлков подавно? Тренер местного «Авангарда» буквально охотился за одарённым  подростком. Но Гарринча местного пошиба был насколько талантлив, настолько и ленив. Ходить регулярно на тренировки было для него непосильной задачей, и он дальше родного шахтёрского посёлка бывал крайне редко. Футбольное детство осталось в далёком прошлом, мало кто уже помнил, за что Авдеич получил почётное прозвище, да и не многие уже помнят о самом великом бразильце, но Гарринча закрепилось за ним прочно и навсегда.
   Семейная жизнь у него не сложилась, проживал он одиноко в родительском доме, некогда очень добротном, но после смерти родителей и по причине несусветной лени хозяина, пришедшим  в занехаенное, как у нас говорят, состояние. Жил Авдеич на очень скромную пенсию, которой ввиду таких же скромных потребностей  ему вполне хватало. К тому же держал он небольшое хозяйство: десяток куриц, петуха, кота, козу и козла.
   Вот о козле стоит поговорить особо. Все животные имели свободный доступ в жилище Авдеича, но козёл по кличке Стёпа, имел собственную кровать, и спал только на ней. Да и хозяином, пожалуй, в доме был больше козёл, чем этот хромой старик. Когда козёл заходил в помещение все животные, включая козу и кота, выбегали во двор. А при Авдеиче, в отсутствии козла, куры могли позволить себе снестись прямо на подушку хозяина, что немало того не огорчало. Он радостно брал яйцо и ковылял на кухню, где тут же разбивал его на сковородку. Стёпе нравилось, когда Авдеич сидел на крыльце и курил. Он стоял рядом, с наслаждением вдыхал табачный дым и с нетерпением ждал, когда старик бросит окурок. Тогда он тушил его копытом, а потом жадно съедал. Была ещё у них страсть на двоих – любопытство. Стоило услышать, как кто-то идёт по улице, тут уж кто раньше, подбегал к забору, в котором  на уровне головы была выломана доска – следствие хулиганских действий  местных подростков. Это был не просто дефект в некогда солидном деревянном заборе, это был наблюдательный пункт и пункт связи с внешним миром. За него всегда шла непримиримая борьба с переменным успехом между человеком и животным.
   Когда побеждал человек, он всегда здоровался с прохожим и затрагивал тех на мимолётный разговор. Выглядело это приблизительно так.
   - Здорово, Васёк!
   - О! Привет, Гарринча! Как поживаешь?
   - Живём, со Стёпкой хлеб жуём. А ты с Работы?
   - Откуда ж ещё?
   - А может с танцев? Ха, ха, ха!- ему казалось, что он удачно сострил.
   - Да уж, натанцевался сегодня в забое.

   Для Авдеича эти краткие разговоры были единственным развлечением в его однообразной скучной жизни.
   Теперь хочу рассказать о другом персонаже рассказа, жизнь которого кардинально изменил этот одинокий старик.
   Что греха таить, шахтёры – народ пьющий, впрочем, как и весь советский народ. О пьянстве шахтёров ходят легенды, но поверьте, это только легенды, не более того. Хотя эти легенды шахтёрам очень нравятся и даже льстят их  самолюбию. Исходя из этого, Петруха Брехунов был во всех смыслах личностью   легендарной в нашем посёлке.  Если бы не его трудолюбие, то с работы его уже давно выгнали бы с треском и неоднократно за систематические пьянки. Каждый раз, когда решалась его судьба на профкоме, за него горой становилась бригада, напоминая активу шахты о трудовых заслугах Петра Константиновича.  Редко какой день на шахте обходился без пресловутого «бутылька».  Кто-то уходил, в отпуск, кто-то - на пенсию,  родилась дочь – выставляй бутыль, за сына полагается два. А было ещё много праздников: дни ВМФ, ВДВ, пограничника, и святой для шахтёра день взятия Бастилии. Так вот ни один «бутылёк» Петруха не пропускал. Возвращаясь домой, он обожал горланить песни, поскольку в этот момент ему казалось, что Козловский и Соловьяненко ему в подмётки не годятся. Его не смущало даже то, что ни одной песни  от начала до конца он не знал, мог начать с «Розпрягайтэ хлопци конэй», плавно перейти на «Ой, цветёт калина» и закончить «Спят курганы тёмные». По мере приближения к дому, его так «развозило», что последний отрезок дистанции он чаще всего преодолевал, перебирая четырьмя конечностями. Но даже тогда он продолжал напевать уже слабеющим голосом.
   Завидя его в таком виде, привыкшие ко всему соседи, кричали его жене:
   - Валька, встречай своего. Вот оно, горе Донбасса твоё идёт.
   - Уже не идёт – ползёт! – обязательно кто-нибудь язвил.
   Жена встречала кормильца не очень ласково, но и не агрессивно, помогая ему войти в дом и завалиться в кровать.  Валентина иногда сетовала на мужа:
   - Не пил бы – золотым человеком  был бы.
   - Валюха, - обещал он, - брошу, скоро брошу… Ну, гадом буду, Валюха, брошу. А и подумать, как тут не пить, когда все пьют её проклятую.
   Он мог долго обещать, клясться, потом от жалости к жене, детям и себе расплакаться, и, утешаемый женой, мирно уснуть. А утром, как обычно, уходил на работу, и опять приходил в стельку пьяным.
   И вот кульминация рассказа. Гарринча по своему обыкновению сидел в трусах на крыльце, курил перед сном последнюю сигарету, козёл Стёпка наслаждался дымом и терпеливо ждал свой окурок, как вдруг вдалеке послышалось «Вышел в степь донецкую парень молодой»! Это по своему обыкновению надрывался Петруха. Авдеич и Стёпа кинулись к наблюдательному пункту. Кому ж не хочется пообщаться перед сном, тем более, что день в этом отношении выдался совершенно не щедрым. Завязалась извечная борьба за «место под солнцем» человека и козла. На этот раз победил козёл, гордо выставив рогатую голову в проём.
   - Стёпка пусти по-хорошему,- взмолился старик, пытаясь оттеснить наглое животное всем своим тщедушным телом. Но тот был явно сильнее, и уступать не собирался. – Ну, ладно, попросишь у меня сигаретку, - перешёл на угрозы Авдеич, - и спать будешь на улице, козлище.
   Ничего не оставалось, как наблюдать за происходящим на улице через щель в заборе. К этому моменту Петруха был уже совсем рядом, который находился в стадии между двумя и четырьмя конечностями, то падая на обе руки, то подымаясь, но автопилот не подводил и он продолжал двигаться в нужном направлении к родному дому.
   - Здорово, Петруха! – Весело крикнул сквозь щель Гарринча.
   Петруха на полуслове оборвал песню и, не поднимая тяжёлой головы, произнёс:
   - Ну, я – Петруха, а ты кто?
   - Хрен в пальто, - сострил Авдеич. – Опять нажрался, бродяга?
   - Ну, так у Витька сын родился. Мы пару бутылей откушали. Потом у Серёги Козлова добавили. Чё там с тех двух бутылей взять.
   - Всё тебе мало? – перешёл на строгий тон старик.- Каждый день напиваешься до чёртиков. Куда тебе оно только лезет?
   Петруха после очередной попытки стать твёрдо на ноги, присел, прислонившись к забору.
   - Ты прямо как наш парторг. Тому тоже – хлебом не корми, водкой не пои, дай только Петра Константина…новича повоспитовать.
    - Гореть тебе в аду, алкоголик несчастный.
    При этих словах взгляд Петрухи упал на козлиные копыта, которые просматривались при тусклом освещении фонаря в промежуток между землёй и нижней частью забора. Мороз продрал всё его тело. Он несмело поднял  голову вверх и, увидав козлиную морду, приобретавшую зловещие очертания на фоне полной луны. Состояние шока и дикий страх охватили всё существо горького пьяницы.
    - Бросай пить, говорю тебе, пока не поздно!
   Последние слова Авдеича вывели из оцепенения бедного Петруху и с дикими криками «чёрт, чёрт!» он, подброшенный невидимой пружиной, вскочил на ноги и помчался, не переставая орать по слабоосвещенным улицам к родимой хате. Чем ближе родной дом, тем меньше хмеля оставалось в перепуганной голове. А когда перелетел порог, то был уже трезв, как стекло.
   Первое, что он прокричал жене, было: « Где икона, Валюха?», чем поверг её в неописуемое изумление. Она, видя его состояние, поняла, что расспросы бесполезны, молча, достала из шкафа, завёрнутую в рушник икону, которой их когда-то благословляли её родители, развернув, подала. Петруха, с иконой в руках рухнул на колени  стал осыпать лик Божьей Матери поцелуями, креститься и шептать :
   - Господи, помилуй, спаси и сохрани от нечистого. Укрепи дух мой, дай мне силы бросить проклятую водку. Не отдавай меня этому козлорогому…
   Жена долго стояла и смотрела с удивлением и скорбью на мужа и только выдохнула:
   - Всё, видать допился до чёртиков!
   После он ей рассказал, как повстречался с самим Сатаной и как еле унёс от него ноги. Вот так дед Гарринча, сам того не подозревая,  закодировал самого отъявленного пьяницу нашего посёлка, который теперь исправно ходит в церковь и уже несколько лет никто не видел его в пьяном виде.
Теперь не только жена, но и соседи говорят, провожая Петруху взглядом:
  - Золото – не человек.