Сто двадцать оттенков чёрного цвета

Некоторые писатели утверждают, что жизнь не стоит на месте. Я же придерживаюсь того мнения, что не только стоит, но и повторяется во всех мелочах до такой степени, что интерес к жизни  имеет исключительно познавательное значение на тему: во всех ли мелочах  повторилось или что ненароком упущено. А так -  всё было.
В подтверждение этих слов так и подмывает провести чистый эксперимент. Возьмём, к примеру, африканца Тетебу Нгуёму из деревушки Джексонвилль, что ненароком затесалась где-то на просторах дремлющей на жаре Африки, и двух природных немцев господ Пенескопфа и Эксгемайера, законно рождённых в нынешних границах акварельно размытой туманом Германии, и заставим их действовать в уже известных искушённому читателю обстоятельствах: то есть Тетебу Нгуёма пусть красит забор или, с некоторыми поправками на время и место,  чугунную ограду, а господа пенсионеры пусть наблюдают за этим с балконов своих собственных квартир, приобретенных в результате кропотливого труда на благо немецкого отечества.
Чистота нашего эксперимента заключается в том, что никто из действующих в истории лиц не читал Марка Твена ввиду следующих извинительных обстоятельств: с одной стороны, «Приключения Тома Сойера» не переведены на тот африканский язык, на котором говорит гордое племя Нгуёмы, ввиду сомнительности упомянутых там взаимоотношений белого большинства и чёрного меньшинства, метко прозванное расизмом, а потому эта часть мировой культуры миновала Нгуёму околицей; с другой стороны, когда наши немецкие пенсионеры были молодцами, Марк Твен был всенародно осуждён, а Том Сойер публично сожжён на костре деревенским авангардом немецкой молодёжи как американец и, само собой, пособник всемирному жидо-большевистскому заговору.  А потому наши пенсионеры, ещё тогда решив, что так оно и надо, навсегда вычеркнули писателя и его героя из своего и без того незамутнённого интеллектом сознания.
День обещал быть по-африкански жарким, что случается в Германии чрезвычайно редко. Красить решётку не хотелось изо всех сил, тем более что накануне Тетебу Нгуёма получил из Джексонвилля письмо от своей подруги Матанабу Ке. Он звал девушку в Германию, а девушка отвечала уклончиво и, в общем-то, в гости не собиралась. Нгуёма мысленно перечитывал письмо и был далеко на родине, о которой тоже следует сказать несколько слов.
Деревушка Джексонвилль была бы самой обыкновенной африканской деревушкой с сотней-другой жителей, хижинами из соломы, глины и покрытыми сверху тростником, с известным отсутствием коммунальных удобств и прочёсыванием диких животных по ночам, если бы не предание, согласно которому отсюда была, якобы, родом семья Джексонов, давшая миру одноимённого и непревзойдённого музыканта-певца. Кто хоть раз видел Майкла вблизи и мог сравнить с жителями Джексонвилля, у того сразу бы рассеялись всякие на этот счёт сомнения. Похож, безусловно, похож!
Естественно, жители Джексонвилля гордились этим своим отдалённым родством, в отличие от коварных назаретян, не признавших в соседе Мессию. Старики, сидя на корточках перед миссионерской церковью, только и делают, что говорят о деревенской гордости и слушают попмузыку. Старухи, сидя в тени, вяжут ночные шерстяные колпаки и шапочки и тоже слушают музыку. Слушает музыку и молодёжь. Местный пастор поёт псалмы на мотив известных песен, носит трико и поправляет его жестом, который в Африке не имеет ни малейшего сексуального подтекста.
Время от времени в деревню приезжают богатые американские родственники, тоже Джексоны, но рангом помельче, привозят подарки для общего процветания Африки, но настоящие Джексоны, гордость и слава, до сих пор не навещали, что вызывает насмешку соседей из Вандервилля, куда приезжал однажды Стив Вандер и гостил там родственников с понедельника по пятницу.
В Джексенвилле роптали на Майкла, но роптали по-хорошему, прощая ему этот мелкий грех, понимая, что у Майкла множество дел и что Стив Майклу, как гусь свинье, не чета. Всё же деревне не хватало его приезда, чтобы утвердить жителей в вере и прекратить соседские насмешки. И как-то в марте по деревне прошёл слух, что Майкл приедет и непременно в следующем месяце.
Ещё задолго до наступления апреля черноглазая Ватанабу Ке вместе с другими девушками, впрочем, такими же черноглазыми, с раннего утра выбегала на дорогу встречать, садилась на обочину, накрывала голову большим лопухом и ждала до глубокой ночи, не раздастся ли звук шуршащего по дороге лимузина.
Наступил апрель, потом скатилось к маю, а Майкл всё не приезжал. Вандервилльцы, когда им случилось проходить мимо, непременно задевали сидевших у обочины девок, одна из которых обязательно несла дежурство и, не мигая, в упор смотрела вдаль на дорогу.
- Ну, что, которая первая увидит, - язвили Вандервилльцы, - той жених? Однажды в глубокие сумерки девушки увидели процессию: по дороге шла толпа, явно окружая какого-то разукрашенного и важного в центре. Уж не Он ли это, - подумали в засаде и бросились навстречу. Но когда подбежали близко, то увидели вандервилльских парней, которые переоделись во всё европейское и так подшутили над джексонвиллскими девушками.
На следующий день засада была снята. Девушки занялись своим прямым делом - подготовкой к замужеству, неотвратимой судьбой приближавшееся к каждой из них, и приделыванием кос, в переводе с африканского что-то вроде волосяных протезов, заменяющие принятый в Европе шиньон. За работой они позабыли обиду на Майкла, но стойкая вера в то, что он приедет, осталась неколебимой, я бы даже добавил, любимой. Старики тоже ничуть  не обиделись, потому что они думали теперь одну свежую мысль, которую навеял им неприезд Майкла. Они додумались в итоге до мессианской роли Джексона и собственно их деревни,  которая в дальнейшей истории человечества должна сыграть не менее значительную роль, чем какой-нибудь Назарет или Мекка, а может быть и более значительную, учитывая то обстоятельство, что мир уже итак давно танцует под африканские ритмы, и уж если в джексонвилльской церкви давно поют псалмы под музыку Майкла, то почему бы не представить себе такое время, когда в церкви будут по-простому петь песни Майкла, разгадывая в них заветный сакральный смысл, недоступный сознанию нашего современника. Эта мысль казалась старикам столь занимательной, что они временно отказались от идеи прямого доказательства связи Майкла с Джексонвиллем, взамен на идею его мессианства, общения с неправедными и обращения их в свою веру.

               

Улица, на которой работал Тетебу, уходила круто вверх. В начале восьмого стали подыматься и спускаться прохожие, а ближе к восьми появился белый мальчик, медленно и как бы нехотя идущий в школу.
«Вот он-то мне и нужен», -  подумал Нгуёма, и когда мальчик подошёл совсем близко, тихо, будто невзначай, спросил:
- Эй, не хочешь покрасить решётку?
- Я бы с удовольствием, - ответил мальчик, - но я должен идти в школу.
- В школу ты ходишь каждый день, - резонно заметил Тетебу, а забор красят два раза в жизни: когда очень надо и когда очень хочется.
- Это я понимаю, - ответил с сожалением мальчик, - но если я не приду, католическая сестра Ульрике оторвёт мне голову.
- Да, - согласился Тетебу, - положение у тебя сложное. Но ведь ты настоящий мужчина. А настоящий отличается от ненастоящего тем, что делает что хочет.
Мальчик задумался.
- А знаешь, я ведь Майклу Джексону родня, - почему-то вдруг вырвалось у Тетебу Нгуёмы.
- Ну да? – мальчишка застыл, точно остолбенел, - докажи. В этот момент его можно было убедить сделать что угодно.
Нгуёма отложил кисть, с которой за время беседы уже прилично накапало на газон, встрепенулся, сделал пируэт, прошёлся вперёд-назад «лунной походкой» и оправился известным жестом, который почему-то напомнил мальчику всё ту же католическую сестру Ульрике. Мальчик обнял портфель, крикнул «пока» и убежал своей дорогой. Тетебу  жалобно посмотрел ему вслед и как-то неловко произнёс:
- А хочешь, я вместо тебя пойду учиться?
Но мальчик уже не слышал – он был далеко внизу.
Нгуёма снова обмакнул кисть в краску и стал водить ею по ограде. Мало- помалу работа двигалась, однако солнце начинало палить, и Тетебу думал о том, что у себя на родине он провёл бы такой день куда более содержательно. Незаметно мысли его как перелётные птицы переместились на юг, и он стал думать о Матанабу Ке, которая взахлёб писала ему о том, как на прошлой неделе Майкл всё-таки посетил Джексонвилль.
«Приехал он совершенно внезапно, - писала девушка, - вместе с когда-то известным певцом Чарльзом Реем. Тот пел народные песни и был раньше сумасшедше популярен, но теперь позабыт, и только совсем глубокие старики его помнят. За день до приезда по деревушке прошёл слух, что на скошенном кукурузном поле ставят какие-то огромные ящики и строят алтарь, как в церкви. Жители всех окрестных деревень сбежались смотреть, но никто не знал, зачем это, и только пастор, который учился в Лондоне, сказал, что это «опен эир», но объяснить, что это такое, он не смог, потому что в Африке если поют, то все вместе, а так чтобы один пел, а все молча стояли и слушали – такого в Африке не бывает. Вечером другого дня вся деревня собралась на поляне. Прилетел вертолёт, и Майкл появился из воздуха…  Мне удалось прорваться к нему и пригласить Майкла к нам в хижину на наше национальное блюдо кус-кус.
Теперь, - писала девушка, - можно умереть. Самое главное событие в моей жизни совершилось. Люди в Америке платят специальные деньги – доллары, чтобы хоть раз взглянуть на Майкла, а мне удалось два раза его потрогать, три раза поцеловать и один раз сфотографироваться на память».



Надо сказать, что не так жара и плотный воздух, похожий на тёплую вату, сколько письмо Матанабу Ке вывело Тетебу из себя. Он сел и вновь надолго задумался.
Было уже около полудня. Вдруг к нему подошёл человек и спросил:
- Ну что, черноглазый, тяжело зарабатывать в Германии деньги? – Это был господин Пенескопф. И заржал.
- Пойдёт,- ответил Тетебу Нгуёма, - просто мне цвет не очень нравится. Не получается у меня настоящий чёрный цвет.
- Слышь, - крикнул господин Пенескопф через улицу господину Эксгемайеру, стоявшему на балконе, - какого цвета у него решётка?
- Чёрного, - ответил господин Эксгемайер.
- А он говорит, что не чёрного.
- Я сказал, что не того чёрного, - уточнил Тетебу.
- Он сказал, что не того чёрного.
- А какого чёрного?
- Другого.
- Он говорит, что другого чёрного.
- Я сейчас спущусь, - сказал господин Эксгемайер, справедливо решив, что без него никак не обойтись.
- Ну, разве не чёрный цвет? – сказал он, показывая пальцем на решётку.
- Чёрный, да не тот чёрный, - уточнил Тетебу.
- Точно, - согласился господин Пенескопф, - купил я однажды рубашку, в одном магазине, брюки в другом, туфли в третьем, а пиджак в четвёртом. Дома всё вместе прикинул - всё разное.
- Вот именно, - сказал Тетебу, - вот здесь и здесь разный цвет. Как ни стараюсь – никак не получается.
- А действительно, - приглядевшись, согласился Эксгемайер,  – цвет разный.
- Мы, африканцы, различаем сто двадцать оттенков чёрного цвета, - с гордостью сказал Тетебу.
- Нет, - сказал господин Пенескопф, - что ни говори, а у чёрных глазной аппарат совершенней нашего, как у собаки нюх. Дай-ка я попробую, чтобы не отличалось.
- Нельзя, - отрицательно ответил Нгуёма, - не могу. Если хозяин узнает, он меня тут же уволит.
- А кто у тебя хозяин?
- Господин Обермайер.
- Да я же его мальчишкой за уши драл, - успокоил господин Пенескопф. Ты, браток, посиди пока в тенёчке, а мы попробуем тут исправить.
Пока господин Пенескопф размешивал краску и разливал по банкам для себя и господина Эксгемайера, тот сбегал домой, принёс ещё одну кисть, две бутылки холодного пива для Тетебу и газету «Бильд».
- На, Отелло, читай.
И пенсионеры стали красить вдвоём, споря о том, правильный ли получается цвет. Тетебу сидел в тени, пил пиво и думал о том, что хорошо было бы позагорать под этим северным солнцем и что, должно быть, от этого северного солнца будет особого оттенка загар. То есть не красноватый, а золотистый, и этот загар обязательно понравился бы Матанабе Ке, если бы она, конечно, захотела его увидеть. А ещё он подумал о том, что из белых самый замечательный художник Казимир Малевич, который в картине «Чёрный квадрат» передал бесконечную глубину чёрного цвета.
К четырём часам дня господа Пенескопф и Эксгемайер закончили красить решётку. Тетебу Нгуёма осмотрел работу: та была выполнена с немецкой аккуратностью и тщательностью, так что он остался доволен. Карманы его ломились от подарков: там было два яблока, один апельсин, с дюжину конфет, двадцать немецких марок чаевых, а в руках ещё две бутылки пива от государственного чиновника Пёпельмана, который возвращался со службы, увидел Пенископфа и Эксгемайера за работой и тоже принял участие на заключительной стадии, и тоже не ведал ни сном, ни духом, что всё, что произошло с ним, было слово в слово описано более ста лет назад.

Забегая значительно вперёд, скажу, что хорошая страна Германия, и осенью того же года к Тетебу Нгуёме приехала Матанабу Ке, во-первых, потому, что Майкл женился на Пресли с непроизносимым именем  Пресцила, во-вторых, Тетебу удалось уговорить Матанабу Ке приехать к нему и пожениться,  потому что по закону природы жениться рано или поздно всё равно надо.
Всё, что здесь описано, произошло в 1996 году в Бад Хеслихе, то есть через 120 лет после того, как Марк Твен написал свою историю о мальчике Томе Сойере и назвал её летописью. Событие повторилось подробно, практически точь-в-точь, что позволяет утверждать, что история не только стоит на месте, а даже в каком-то смысле движется вспять, и преимущественно с запада на восток.
               
                1996 г.