Командировочный

               
 
     Николай Иванович Горелов, светлый шатен с пшеничными усами, возвращался домой из командировки. Он был доволен собой. Билет удалось купить без очереди, по ошибке встал в кассу для инвалидов. Командировка закончилась без осложнений, он подписал все бумаги, которые следовало подписать, а то, что не смог договориться о дополнительных поставках сырья, это даже к лучшему. Секретарша, оформлявшая командировочное удостоверение, оказалась очень милой, веселой женщиной, она не только улыбалась и отвечала на шутки, но и умела понимать без лишних слов. Она прямо сказала, что не прочь провести с ним время. К сожалению, его поезд отходил в восемь вечера, и не имело смысла затеваться, но приехать в следующий раз теперь есть за чем. На вокзале он успел телеграфировать жене, что приезжает "сороковым". Телеграмму можно было и не давать: за все время жена только раз встретила его, когда он привез из столицы двухкамерный холодильник, но для него это считалось необходимым штрихом. Еще один приятный момент: он купил ей колготки, о которых она уже не раз заговаривала, каких-то полчаса потолкавшись в толпе у прилавка. И еще случайно взял бутылочку токайского для домашнего бара - такого вина у них в городе днем с огнем не найдешь. Причем ни копейки не истратил из денег, взятых на всякий случай из дома, обошелся теми, которые получил на командировку.
     С попутчиками немного не повезло. В купе, кроме него, ехали двое: старый грузин со старым репертуаром анекдотов и жилистый мужчина со злыми глазами - по его внешности трудно было определить, чем он занимается. Он отвечал на рассказы первого колючим смехом, то и дело вставляя с детства набившие оскомину выражения. Николай Иванович постарался побыстрее заснуть, а наутро проснулся от смеха соседей. Они как будто и не ложились спать. Исчерпав, наконец, запас анекдотов, старый грузин начал вспоминать о похождениях былой молодости, о своей семье, говорил о том, что везет на свадьбу сына два ящика шампанского, а потом поведал длинную историю про то, как женился сам. Николай Иванович подумал, что лучше бы он вместо пустых разговоров предложил распить хоть бутылку, если у него два ящика, но тот дальше и дальше спускался по лестнице воспоминаний. Ничего не оставалось, как выйти в прокуренный тамбур и смотреть через мутное стекло на спешащие столбы, маленькие полустанки, одинокие строения, забытые в широких полях. Вечерело. Через час они приедут в город.
     Поезд прибыл точно по расписанию. Николай Иванович снова оглядел полку со скатанным матрасом. Ничего не забыл. И вышел на перрон. Так и есть, Аня не встречала его.
     Он поспешил в здание вокзала. Телефон-автомат был свободен и работал. Николай Иванович опустил монету только тогда, когда на том конце сняли трубку.
     - Слушаю, - сказал мужской голос.
     - Это 262-38-43? - удивленно спросил Николай Иванович.
     Трубка неуверенно что-то пробормотала, а потом сказала тем же голосом:
     - Кто вам нужен?
     - Аню. Аню можно?
     - Аня, это тебя, - сказал голос в сторону.
     - Я слушаю, - немного погодя раздался голос жены.
     - Аня! В чем дело? Кто там у тебя?
     - А, это ты, - протянула она. - Откуда звонишь?
     - Как откуда? Ты что, телеграмму не получила.'
     - Получила. Так ты приехал?
     - Приехал, - выкрикнул он, ощущая, как щеки надуваются, нижнюю губу тянет вниз.
     - Извини, Коля, я занята. Перезвони минут через десять.
     В трубке остались монотонные прерывистые гудки.
     Он вышел на привокзальную площадь. Троллейбуса не было. Несколько человек ожидало такси. Он сделал круг по площади и вернулся к телефону. Теперь здесь собралась очередь, и некоторое время пришлось потоптаться. Когда он дозвонился, тот же мужчина сказал, что Аня куда-то вышла. Вернется скоро.
     Николай Иванович ничего не мог понять. Внутри закипал гнев. В чем дело? Кто этот наглый тип? Почему она бросает квартиру, оставляя там неизвестного человека? Да как она смеет!
     Он снова схватился за телефонную трубку и начал громко говорить в нее, как только провалилась монета.
     - Коля, успокойся, - прервала его Аня. - Я сейчас уезжаю к матери, она заболела. Ты больше не звони сюда. Миша устал после работы, он хочет спать.
     - Какой Миша? О чем ты говоришь?
     - Ты его не знаешь. Он теперь будет жить у меня.
     - Как это жить у меня? А мне куда деваться?
     - Ты человек взрослый. Придумай что-нибудь.
     - Но меня только пять суток не было дома! Я сейчас подъеду, и мы с тобой поговорим.
     - Твои вещи я собрала, заберешь их потом.
     - Анна, немедленно прекрати этот цирк!
     - Боже мой, ты только вернулся и уже успел так надоесть.
     Она положила трубку, и сколько он не набирал номер, на том конце провода было занято.
     На стоянке он ринулся вперед к подъезжавшей машине, не обращая внимания на стайку людей и забыв о том, что он воспитанный человек и занимает должность инженера.
     Приветливый водитель попробовал поинтересоваться, куда он так спешит, но, не получив ответа, сам додумал историю до конца и понимающе объяснил себе, что в гостях хорошо, дома лучше.
     Пока Николай Иванович расплачивался, сунув таксисту мятые деньги, и копошился в ногах, беря в обе руки вещи, и неудобно с вещами задом вылезал из такси, он не заметил, что на переднее сидение кто-то сел. Только стоя на тротуаре, он увидел в машине Аню.
     - Ты куда? Постой!
     Аня опустила стекло и сказала:
     - Мама тяжело заболела. Я останусь ночевать у нее.
     - А я?
     - Ты домой не ходи. Миша тебе не откроет. Мы врезали новый замок.
     - А мне что ты прикажешь делать?
     - Не расстраивайся. Тебе же обещали дать квартиру в этом году.
     - Мне ее уже шесть лет обещают!
     - Я знаю. Но ты ведь уверял, что в этом году точно.
     Николай Иванович покрутил головой, словно хотел из нее что-то вытрясти.
     - Ничего не понимаю.
     - А что тут понимать, - ответила она и, отвернувшись, бросила таксисту: - Поехали.      
     Машина обдала его клубом дыма и исчезла за поворотом. Медленно переставляя ноги, он вошел во двор. Справа стоял двухэтажный дом с единственным подъездом, крайние два окна на втором этаже не горели, прямо перед ним скособочился невысокий домик, отгородившись палисадником, а слева громоздились сараи и сарайчики. Ему очень захотелось пить, видимо, после невкусного шницеля, которым кормили в вагоне-ресторане. Вода полилась из колонки толстой холодной струей, обдавая брызгами лицо, она имела сладковатый привкус. Он вытер капли ладонью, отошел к скамейке и присел на нее.
     Мысли, как осколки стекла, сбивались в голове. Что делать? Что, в конце концов, произошло? Последней глупостью было отпустить Аню. Почему он позволил ей уехать?
     Николай Иванович понял, что попал в очень неприятную историю. Он не знал нового адреса своей тещи. Год назад она поменяла квартиру, но он так ни разу там и не побывал. Сломать дверь, войти туда, где столько лет прожито, где все сделано его руками: обои, кафель, полочки на кухне, аквариум,  расправиться с негодяем, который сейчас валяется на его диване, ходит по комнатам в его тапочках, есть из его тарелок. Но квартира принадлежала Ане. Его бывшей жене Ане.
     Он сидел согнувшись, и тяжело дышал, как от долгого быстрого бега. Вдруг из освещенного подъезда вышла высокая тень. Прекрасно, если это он. Рука пошарила по земле и нащупала продолговатый холодный предмет. Николай Иванович поднялся с зажатой в руке ржавой железкой и быстро двинулся навстречу мужчине, который, ничего не подозревая, посторонился, думая уступить дорогу.
     - Стой. Ты мне за все ответишь!
     Парень перехватил замахнувшуюся руку, резко повернул ее так, что Николай Иванович вскрикнул от боли одновременно со звоном железа об асфальт.
     - Ты что, дядя, с ума спятил?
     - Отвечай, тебя зовут Миша?
     - Миша не Миша. Ты давай лучше пойди проспись.
     - Мне негде спать. Мое место занято. Его занял Миша.
     - Проваливай отсюда, пока я тебя не полечил.
     - Послушайте, - перешел на "вы" Николай Иванович, - мне только что собственная жена сказала, что мое место занято. Если вы тот самый Миша, давайте поговорим по-мужски.
     - Я не тот Миша, и мне с тобой не о чем говорить, козел.
     - Успокойтесь, ребята. Он тебе правду сказал. Он здесь живет, но случилась неприятность. – Сосед Петрович вырос между ними. - Иди, иди, браток. Не обижайся, в жизни всякое бывает. Я его сейчас успокою сам. Коля, отпусти его.
     Петрович разжал непослушные пальцы Николая Ивановича, которые никак не хотели отрываться от чужой куртки.
     Незнакомец ушел, осыпая их бранью, а они сели на скамейку.
     - Теперь ты в курсе дела. Эх, Анька. Говорил я ей, что рано или поздно этим кончится. Нехорошо.
     - Петрович, так ты знал?
     - Знал, не знал. Какая разница. Мало ли о чем человек знает. Что ж ему, обо всем рассказывать?
     - Ты бы мне только намекнул, я бы ее быстренько  научил.
     - Ничему бы ты ее не научил. Баб не так учат...
     - Но почему она так сделала? - голос у Николая Ивановича задрожал. Он испугался, что вот-вот заплачет.
     - Тебе бы выпить сейчас не помешало.
     - У меня есть в портфеле вино.
     - А, вино. Что оно дает?  Погоди, я открою сарай. Там у меня есть, что надо.
     Петрович вернулся с пыльной бутылкой и грязным, захватанным стаканом.
     - На, пей. Так-то будет лучше.
     Николай Иванович сделал глоток и отстранил стакан.
     - Отрава.
     - Не отрава, а то, что надо. Пей, - и когда убедился, что стакан опустел, заметил: - Мы говна не держим. Самогон - первый сорт. Собственный рецепт.
     - Почему она так со мной поступила, Петрович? Что я ей плохого сделал? Ведь я последнюю копейку тянул в дом, все для нее делал. Ни друзей не водил, не пил, не изменял.
     - Это верно.
     - Ну, тогда почему?
     - Значит, ты такой человек и есть. Пораскинь мозгами, ты же в институте учился.
     - В техникуме, - сказал Николай Иванович и по привычке хотел объяснить, что не всякому со среднетехническим образованием удается  занимать  инженерную должность, но осекся.
     Петрович налил себе полста¬кана маслянистой жидкости и зал¬пом выпил.
     - Больше не буду. Нельзя. Старуха с утра злая ходит. - Он подумал и добавил: - Я тебе вот как скажу. Тебе сколько лет? Тридцать два? Молодой совсем. Когда я был такой, как ты, тоже часто спрашивал, отчего и почему. Нет, не сразу я разобрался, что все от меня самого зависит. Я не бабник, но жизнь длинную прожил. Было у меня их четыре. С первой пожил немного, мы быстро разбежались, не сошлись характерами. Слава богу, детей не было. Потом со второй сошелся, прямо перед войной. Ее брат меня с ней по-знакомил, вместе сапожничали. После. войны я к ней не вернулся, она: с одноруким спуталась. Ну а с третьей, с Сергеевной мы двадцать шесть лет душа в душу прожили. Умерла она, царство ей небесное. Хорошая женщина была. Теперь вот эта. На старости лет нельзя оставаться одному. И ты знаешь, Коля, что я заметил: все они по¬степенно становились похожими одна на другую, как сестры-близнецы. И так же обнимали, и целовали так же, и ласковые слова одни и те же говорили, и ругались одинаково. Поначалу мне аж страшно ста¬новилось, а потом понял, секрет-то во мне самом. Ведь человек, он как зеркало, что видит, то и отражает. Такое вот дело. Каким ты будешь  и к тебе такими будут. Ну, ладно, заболтались мы. Пойду я спать. Тебя не приглашаю, старуха целый день злая ходит.
     Петрович прошел к сараю, по¬гремел замками и отправился к сво¬ему домику, обогнув палисадник.
     Николай Иванович продолжал сидеть. Поздний вечер принес про¬хладу. Звезды на небе четко просматривались. Внутри беззвучно просыпалась пустота.
     Он поднялся и стал посреди квадратного двора. В гостиницу селят только с иногородней пропис¬кой, друзей у него нет, женщины тоже. А могло их быть сколько угодно. Двор казался совершенно незнакомым и чужим.
     - Значит я пустое место, если никто меня не отражает в своем зеркале, - произнес он четко.
     Он посидит до утра на скамей¬ке, а завтра пойдет на работу. Ведь еще осталась работа. Или и там ему скажут, что он лишний?
     Он огляделся по сторонам и негромко рассмеялся. Он попытался и не смог вспомнить номер своей бывшей квартиры, где прожил восемь лет. Спроси у него кто-ни¬будь сейчас этот номер, он ни за что не смог бы ответить. Он за¬был его навсегда.
     Может, постучать в окно Петровичу, он-то наверняка знает. Но там потушен свет. Там уже спят. Да и старуха весь день была злой.