Заключенный

Пронзительно завыла сирена. В 9 вечера начинался комендантский час, продолжающийся до 6 утра. Это было время, когда моя совесть притихала и хоть ненадолго переставала терзать душу.

В Пахтибе настали сложные времена: экономический кризис усугубился политическим переворотом, власть в стране захватили военные. Теперь выстрелы раздавались даже в светлое время суток. Я приехал в страну месяц назад и попал в самый разгар событий. Для чего я приехал, спросите вы? Я молодой проповедник, мечтающий обращать людей. Кто бы знал, что все будет настолько страшно. К своему стыду хочу признаться, что я с тех пор как приехал Пахтиб, лишь изредка выбирался из дому, по большому счету лишь для того, чтобы купить еду и самое необходимое.

В один из вечеров, когда я по обыкновению заперев двери сидел и смотрел новости в сети интернет, ко мне постучали. Пришел военный конвой с проверкой документов. О, как они обрадовались, узнав, откуда я. Такое выражение лица наверное появляется у паука, когда он видит, что к нему в паутину попалась жирная муха. Бесцеремонно перебирая мои вещи, они приказали одеться, и повели за собой. Ни о каких звонках в посольство или адвокату не могло быть и речи. К счастью, они не обнаружили Библию, иначе разговор мог быть коротким. Вот так, как я ни старался себя обезопасить, если гора не идет к Магомеду…

Мне не могли предъявить ничего существенного, в стране я находился легально, но все равно, видимо для острастки решили задержать на трое суток. Я попал в одиночную камеру с относительно сносными условиями. Деревянный топчан с продавленным параллоновым матрацем, подушка в синей хлопковой наволочке, верблюжье одеяло, тумбочка с оторванной дверцей, умывальник с треснутым зеркальцем, некогда белый унитаз.

Двери камеры представляли собой толстую решетку из металлических прутьев, сквозь нее я мог видеть соседнюю общую камеру, которая была забита заключенными. Все три дня я наблюдал издевательства и побои, которые устраивали охранники в соседней камере. На моих глазах каждый день выносили несколько трупов людей измученных голодом и побоями. В этот момент я ощутил себя пророком Ионой, который также после просьбы Бога идти и проповедовать народу о его злых делах сбежал на корабль. Потом он был в чреве кита три дня и три ночи, и после этого… раскаялся. Иона был, пожалуй, единственным пророком, который проповедовал не на территории Иудеи, а в Ниневии… надо же, я тоже на чужой территории. Ниневитяне покаялись после проповедей Ионы, а вот у меня что-то веры не хватало.

Утром третьего дня я встал с первыми лучами солнца, оделся, умылся и стал громко петь песни Богу и по памяти читать псалмы. Пришел толстый бородатый надзиратель и стуча палкой по прутьям решетки приказал мне заткнуться. Я начал молиться вслух. Я просил у Бога прощение за свою трусость, за мир в этой стране, за обращение людей, за любовь между ними… Охранник что-то негромко говорил в свою большую рацию. Вскоре появились еще двое рослых стражей с дубинками, они открыли мою дверь и молча стали бить дубинками по спине и ногам, до тех пор пока я не затих. Сквозь слезы, шумно хватая отбитыми легкими воздух, я попросил:

- В общую…

- Что? – рявкнул обернувшись бородач.

- Переведите… в общую камеру…

Он посмотрел мне в глаза с недоумением, но решетку все таки закрыл. С противоположной стороны коридора на меня смотрели десятки изумленных глаз. Отлежавшись час, я снова начал молиться. На этот раз никто не пришел до самого вечера меня никто не беспокоил, потом появился человек в штатском, видимо начальник. Он долго мне рассказывал о том, что я преступил законы страны, оскорбил их религиозные убеждения, что теперь меня ждут годы тюремного заключения, приговор, который никто не сможет обжаловать. Я сидел и улыбался. Он закончил и спросил, не хочу ли я что-то сказать. Легонько наклонившись вперед, я снова попросил:

 - Переведите меня в общую камеру.

 

Соболев Митя