Жертва

В дверь позвонили. Прерывистая трель разнеслась по квартире, оповещая хозяина о том, что скоро, его одиночество будет нарушено, если конечно откроет дверь. Если откроет. На памяти звонка было немало случаев, когда хозяин игнорировал призыв, делая вид, что находится вне дома. Вот и сейчас Михаил Степанович не спешил распахнуть для пришедшего объятия своего жилища. Расположившись у кухонного стола, в крайне неудобной для старческого позвоночника позе, мужчина резал луковицу. Будущая зажарка для супа защищалась, как могла, пуская в глаза едкие испарения. Человек отирал рукавом набухшие слезы. Острый нож замирал, прекращая свою расчленяющую деятельность. Но только на время. Усилий луковицы было явно недостаточно. В борьбе с голодным человеком спасти могло, только чудо.
В четвертый раз срабатывает неутомимый звонок. Михаил Степанович морщится. Пришедший явно знает о хозяйской привычке, не открывать дверь, поэтому, проявляет настойчивость. Наверное, кто-то из знакомых. Придется отворить.
Морщинистая ладонь нехотя выпускает рукоять ножа. Лезвие ложится на горку нашинкованной луковой плоти. С высоты хищно зарится на остатки овоща. Как бы говорит: «Погоди, вот придет хозяин, и, довершу начатое».
Михаил Степанович направляется к двери. Старые в клетку тапочки шаркают по кухонному линолеуму, затем шуршат по паласу в прихожей. Там за много лет, уже протерлись две серые колеи. Правая рука растирает затекшую поясницу. Оторваться от приятного занятия нет сил, поэтому открывать дверь приходиться левой.
На пороге Катенька, молодая, лет тридцати пяти почтальонша. Работает по району, вместе со своей шестнадцатилетней дочкой, Леной. Раньше Михаил Степанович их постоянно путал, принимая маму за дочь, и, наоборот. Девушки принимали это за шутку. Не верили, что можно не различать такую разницу в возрасте. Им невдомек, что для семидесятилетнего старика, обе, еще очень молоды. С высоты его лет, грани возраста смотрятся иначе.
На Катином личике привычная маска недовольства. Ей еще пол квартала обходить, а тут стоишь по полчаса у двери. Могла ведь уйти, не дождавшись.
Михаил Степанович виновато пожимает плечами. Дескать, горбатого могила исправит. Нашарив в кармане конфету, кладет в Катину газетную сумку:
-Держи внученька, гостинец,- произносит.
«Внученька» хохочет, и губы старика тоже расходятся в стороны. Появляется желание поговорить, но девушка быстро сует ему в руки газеты, прощается и уходит. У Катеньки и вправду много работы.
В полученной кипе, две газеты и несколько бесплатных рекламных брошюр. Снова не прислали счета за коммунальные услуги, хотя два месяца не платил. Не иначе, Николай постарался. Предприниматель из соседнего подъезда частенько оплачивал счета Михаила Степановича без ведома хозяина. Михаил корит его каждый раз как видит. А Николай отнекивается, говорит, что ему необременительно, и даже напротив, приятно хоть чем-то помочь великим русским ученым, которых забыло государство. Говорит и улыбается. Знает, стервец, что посвятивший жизнь науке пенсионер не сможет после таких слов отказаться. Греет старческое сердце забота о любимой профессии. Ведь Николай не только счета оплачивает, но и спонсирует некоторые проекты на местном химическом предприятии, помогает с закупкой нужных препаратов. И вообще интересуется увядающей отечественной наукой. В отличие от многих других, ступивших в бурные девяностые на тропу бизнеса только что бы наживаться, ничего не отдавая увядающей стране. Повязанные с криминалом падальщики. Николай не из таких. За это Михаил его уважает, и помощь принимать не брезгует.
Ученый помнил бизнесмена еще семнадцатилетним пацаном. Молодой технарь Колька, увлекающийся тогда еще экзотическими компьютерами, как оказалось в будущем, с выбором профессии, угадал. Хорошее знание электронно-вычислительной техники помогло в пору компьютерного бума девяностых быстро подняться на ноги. Организовал фирму по установке и обслуживанию электронно-вычислительной техники. Заработал капитал, развился. Теперь содержит филиалы в нескольких городах, имеет приличный доход. А все такой же веселый, учтивый, вежливый. Без барских замашек. Двое детей своих, и еще двоих  из детдома взял, на попечение. Молодец. Михаил Степанович иногда с ними нянчится, красочно рассказывает о своей бытности ученым. Завлекает историями о фантастических опытах. Выходят, чуть ли не повести о чужих. Малыши слушают, разинув рты, жадно глотают каждое слово. Михаил Степанович на краски не скупится. Привирает, конечно, наука – все больше, рутина. Но ведь надо как-то молодых завлекать. Итак, средний возраст ученого за пятьдесят. Да и Николай вроде, ни против. Молодец. Люди говорят, деньги развращают. Только забывают добавить, что это относится к слабакам. Сильные, деньги презирают и пользуют. Кто-то сидит на куче золота и радуется, что богаче других. А кто-то, тратит деньги на других, радуясь, что смог сделать мир чуть-чуть лучше. К сожалению, таких мало. Не каждый может отдать.
Кухня панически зашипела и выплюнула в прихожую клуб темного пара. Запах гари резанул по ученым ноздрям, давая понять – закипевший суп, решил покинуть кастрюлю. Ноги сами несут к эпицентру событий. Пенистая вода, выползая из-под крышки, успевает залить газ, и пол плиты заодно. Приходиться зажигать конфорку по новой. Пока пальцы проводят нехитрую манипуляцию с коробком, нос вдыхает ароматы сдобного пара. Запахи, будоражат рецепторы, заставляя человека ухмыльнуться. Суп, выйдет на славу. Даже не пробуя, ясно. Так, что, приятный ужин, обеспечен. Потом, вечерняя газета. Газета номер два, плавно переходящая в дрему. Может быть, удастся доползти до кровати, но, скорее всего ленивое тело предпочтет замереть на диване. Недочитанная газета плавно сползет на пол, или будет похоронена в диванных подушках. Тогда ее судьбой станет превратиться в мятый кусок бумаги. Но все это потом. После самодельного, а от того, особенно любимого ужина, который осталось, только заправить луковой зажаркой.
Дом тридцать семь, отличался от остальных только номером. В остальном, обычная панельная хрущевка. Пять этажей обшарпанных стен и бывалых балконов с тремя, неформального вида подъездами на выбор. Парень замирает в нерешительности, вспоминая, какой ему нужен. Давно не бывал в этих местах. Казалось, вечность пролетела.  Хлестко бьет по правой щеке поднятый ветром песок. Сильный порыв не по сезону холодного воздуха, заставляет поежиться. Природа будто забыла, что уже середина весны. Организму сразу захотелось в тепло, в подъезд. Тянет почему-то в третий. Наверное, и вправду туда, раз инстинкт гонит.
Ноги плавно огибают группу припаркованных авто. На фоне советских времен старья, выделяется новенький «Вольво». Красавец. Появилось неосознанное желание пнуть пару раз, что бы ни выделялся.
Лавочка у подъезда оккупирована. Две старушки в зимних пальто и пуховых платках, ждут отпущенных справить нужду собак. И без того морщинистые лица украшают дополнительные черточки недовольства. Любимые животины явно не спешат домой, заставляя хозяек мерзнуть. Две пары внимательных глаз провожают парня до самого входа. Уже со ступенек слышит встревоженный старческий ропот полный недоверия и страха. Оно и понятно. Сам бы зароптал, встреть у своего дома такого урода. Последний год оставил на лице много шрамов. И не только на лице.
Полутемный подъезд встречает запахом кошачьей мочи. Дальше наверх, по отшлифованным тысячами ног ступенькам, стараясь не касаться оплеванных перил. Выкрашенные в синий цвет стены выглядят не лучше. Жертвы времени и молодежного творчества, они больше не радуют взор. Все как обычно. За время отсутствия на родине ничего не изменилось. Люди по-прежнему гадят там, где живут.
Ноги прыгают через две ступеньки зараз, в мгновение ока, доставляя хозяина к цели: третий этаж, квартира напротив лестницы. Только у последнего лестничного пролета парень переходит на шаг. Сверху доносятся голоса. Женщина-почтальон разговаривает с хозяином нужного ему жилья. В подъезде царит глухая тишина, и парень легко различает голоса говорящих. Ее, слегка охрипший, с нотками усталости, и его, роняющий слова, тяжелые как свинец, с нотками до боли знакомого равнодушия. Сердце екает от удара нахлынувших воспоминаний. Красная пелена застилает взор. Хочется бежать наверх, и только почтальонша останавливает порыв. Их встречу не должны видеть.
Скоро девушка прощается с ученым. Дробь ее каблучков обозначает путь на четвертый этаж. Дорога свободна. Парень не замечает, как оказывается у двери. Правая ладонь вдавливает кнопку звонка, раз за разом, раз за разом, пока ушей не касается звук отпираемого замка. Как по команде пальцы левой трансформируются в кулак-молот.
Не успел Михаил Степанович взяться за нож, что бы расчленить последнюю четверть будущей зажарки, как звонок взорвался частой дробью. На ум сразу пришла мысль о Катеньке, наверное, забывшей что-то сказать или передать. Заставлять ждать девушку во второй раз, Михаил не смел, поэтому сразу направился открывать.
За порогом, вопреки ожиданиям не Катя. Это парень. Весь в шрамах. Лицо до боли знакомое. Особенно  взгляд, такой же, как часто видит во сне, в кошмарах. Пациент номер семь! Как может быть такое сейчас? Это призрак.
Парень-призрак молча шагает через порог. Захлопывается за гостем дверь. Теперь они вдвоем. Шрамы на лице гостя изгибаются, по мере изменения выражения лица. Что это, ухмылка, гримаса ярости? Бордовые до синевы губы растворяются, выпуская слова:
-Узнали, Михаил Степанович?
«Да, да!», хочется сказать, но слоги не лезут наружу, как и воздух. Горло сжимает невидимой рукой. Расплываются очертания окружающего пространства. Тело грузно ухает о пол, а разум улетает на встречу с прошлым, которое зачем-то вернулось…
…Оболенск, девяносто второй год. Военно-биологический центр. Отдел по изучению клонирования животных и перспективному клонированию человека. Отдел засекречен. Финансирование напрямую из Москвы. Каждый от начальника до лаборанта давал подписку о неразглашении. Методичные проверки спецслужб по выявлению неблагонадежных – привычная повседневная рутина. На них даже не обращают внимания. Каждый занят своим делом, каждый фанатик отечественной науки и законченный патриот. Им нечего бояться. Работают по двадцать часов в сутки. Спят и едят в местных подсобках. Идти домой, нет времени, да и желания. Лишь редкие звонки женам, родителям: «Задержусь еще на пару недель. Так надо».
Отдел работает по нескольким направлениям. Сомов Михаил Степанович возглавляет исследования «по разработке перспективных синтетических присадок обеспечивающих лучшую работу тканей и органов человека в неблагоприятных условиях, как то: радиоактивное и химическое поражение, физическое повреждение тканей и органов, воздействия на ЦНС и подсознание». Особый упор делается на работах по улучшению препаратов защиты от радиоактивного и химического поражения. На эти исследования отводятся основные финансы. Ими активно интересуются военные. Но совершенно неожиданно положительный результат дает малоперспективный препарат номер три. Вводимый в кровь, он вызывал бешеную регенерацию тканей в местах повреждений. Первые опыты с препаратом номер три на белых мышах, показали феноменальные результаты. Резаные раны затягивались мгновенно. Переломанные хрящи и кости срастались в пределах одной – десяти секунд. Омертвевшие в ходе термической и криогенной обработки ткани, заменялись новыми, с полным сохранением функциональных способностей. Только обнаруженные побочные эффекты мешали начать немедленные исследования на человеке. Точнее эффект. Вводимый в кровь вирус, он же препарат номер три, для обеспечения своей жизнедеятельности поглощал кровяные тельца. За сутки им сжиралось до одной десятой всей крови зараженного. Организму требовалась постоянная кровяная подпитка. Более того, локализовать единожды веденный вирус было невозможно. Зараженный оставался таким навсегда. Каждый день ему требовалась свежая кровь, а иначе, смерть.
О препарате доложили наверх. Через неделю прибыла комиссия из Москвы. Демонстрации эффекта и выводы о возможных перспективах использования, породили у столичных чинов однозначное мнение: начать исследования на человеке. Для этого организовать новый проект под кодовым названием «Вурдалак». Глава проекта, Сомов Михаил Степанович. Целями поставили, определить грани возможностей подопытного, а также поиск вакцины нейтрализующей введенный вирус. Перспектива: создание комплекта «Вурдалак», состоящего из ампул вируса и антивируса, как части стандартной экипировки пехотинца Российской армии. Для сохранения жизни подопытных, было разрешено пользоваться медицинскими банками хранения крови.
В марте девяносто третьего года, проект «Вурдалак» вступил в активную фазу. Опыты проводились на добровольцах из числа лаборантского состава. Их называли пациентами, номер один, номер два, номер три, всего десять человек. Реально претендентов было больше, но отбирали лишь прошедших все тесты: психологические, на боль, на брезгливость, способных адекватно оценивать ситуацию и внятно объяснять свои ощущения. Ведь придется переносить фактически смертельные ранения, болевые шоки, и множество других воздействий. Да еще не факт, что прекращающая действие вируса вакцина, будет создана в ближайшее время.
Весь следующий год прошел под знаком революционных открытий. Проект «Вурдалак», гарантировал не имеющую аналогов живучесть. Очередь из автомата Калашникова по жизненно важным областям тела, множественные повреждения осколками, как результат: сквозные ранения затягивались мгновенно, застрявшие инородные тела вытравливались из организма за время, менее минуты. Смертельные воздействия газами вводили организм в состояние «анабиоза». После прекращения воздействия, все процессы жизнедеятельности возобновлялись. То же касалось и радиационного поражения. Эти примеры подтвердили результаты опытов на белых мышах. Но были обнаружены и новые особенности. Так, например, при выделении в кровь порций адреналина, многократно ускорялись все жизненные процессы. В десятки раз возрастали основные физические характеристики, обострялись чувства. Так зараженный организм отвечал на опасность. Это еще раз подтверждало крайнюю жизнестойкость вируса. Правда выражалась она и в другом: никак не удавалось создать вакцину способную с вирусом совладать. Жизнь десяти пациентов полностью зависела от каждодневного кровяного пайка.
В первый год исследований, зараженных, не отпускали за пределы лабораторного комплекса. Жизни пациентов были расписаны по часам, и принадлежали кому угодно, но только не хозяевам. Проводили опыт, затем полный анализ события с составлением кипы документальных отчетов. Пациент номер… подписывал бумаги и шел на реабилитационный месячный отдых, для восстановления психики. После, все повторялось.
Каждый новый месяц давался ребятам все тяжелее. Было видно, что страдают и держаться только на мысли, что скоро, все закончится. Вакцину Сомов обещал создать к девяносто четвертому году. Казалось, времени достаточно.
Наступил новый год. Но вопреки ожиданиям, радостных известий не принес. Более того, становилось ясно, что создание вакцины – перспектива долгосрочная. Современных научных ресурсов, не хватало.
С девяносто четвертого, пациентов начали отпускать домой. Правда, под тайным присмотром работников спецслужб. Во избежание нежелательных психозов, всякие опыты, было решено прекратить. Подопытным увеличили заработные платы, в знак компенсации. Официальную вакцинацию отсрочили еще на пол года.
Через три месяца после отсрочки, произошел первый инцидент. Пациент номер три спровоцировал уличную драку. Шесть человек получили повреждения различной степени тяжести. Потерявшего контроль подопытного пришлось изолировать. Ему обманом ввели смертельную дозу яда погрузив в кому. Каждый следующий день, операцию повторяли. Так пациенту не давали очнуться.
Михаил Степанович помнил свои переживания по поводу произошедшего инцидента. Но еще больше, ученого тревожила перспектива всеобщего бунта. Время, которое должно было уйти на создание вакцины, явно выходило за рамки человеческого терпения. Все чаще посещали мысли об умерщвлении пациентов. Михаил отбрасывал их, как недостойные честного человека. Тогда картинки приходили во снах, в антураже мокрых простыней и криков. Наверное, Сомов, чувствовал неизбежное, внутренне готовясь к богомерзкому поступку. Окончательно, надежда на лучшее умерла четвертого декабря, когда пришло сообщение о том, что местное отделение банка хранения крови, больше не может исполнять своих обязанностей по снабжению. На следующий день, как по заказу, позвонили из Москвы. Было приказано заморозить проект до лучших времен, а любые вредоносные для окружающих элементы, ликвидировать. Последний гвоздь в крышку гроба. Пациентам официально отказали в существовании.
Шестое декабря. Парни искренне не понимают, почему лицо их «второго отца» Сомова, так похоже на горькую пилюлю. Ведь сейчас им введут дозы антивируса. Эксперимент удачно завершится. Жизнь снова прекрасна и замечательна. Не понимают, почему Сомов отказывается сам ввести препарат в вены подопытных. Почему уходит из палаты, сославшись на боли в сердце.
Шестое декабря. День проведения операции «Анти вурдалак». Всем пациентам вводят дозы яда, под видом долгожданной вакцины. Действие яда поддерживают до тех пор, пока вирус не выжрет всю кровь носителя и не умрет вместе с ним. Операция длится десять дней и завершается успехом. С одной поправкой: пациент номер семь на вакцинацию не приходит. Контакт с ним теряют пятого декабря, за день до начала операции «Анти вурдалак».
Начатые поисковые операции результатов не дают. Среди оперативных сводок, преступлений «специфического характера» не наблюдается. Через месяц бесплотных попыток, официальной признается версия о самоубийстве пациента номер семь.
Михаила Степановича переназначают в другой отдел. Но ученый уходит, не проработав и полугода. Все чаще посещают ночные кошмары, в которых девять молодых лиц смотрят с укором и непониманием, как бы спрашивая: «Зачем вы так, а?». Любой стук в дверь воспринимается со страхом. Все кажется, что за порогом будет ждать пациент номер семь. С тех пор, появляется привычка, не отпирать. Неврозы гонят из города. Михаил Степанович перебирается в Орехово-Зуево, на старую квартиру. Устраивается консультантом на местное химическое предприятие.
Говорят, время лечит. И Михаил Степанович попадает под этот неписанный закон. Скрывается в складках времени прошлая жизнь, обрастает новыми воспоминаниями.  Да видно все же не находила душа покоя, от недосказанности, незавершенности. Вот прошлое и вернулось на порог, что бы долг вернуть.
«Убить, без всяких слов. За прошлое, за предательство. Всадить вурдалачий кулак в испуганное, удивленное лицо. Услышать хруст вминаемых в череп костей. И все. Многолетний пласт проблем отправится в небытие. Только не медлить, не раскисать». Мысль нагнеталась в голове Егора все время, до встречи с ученым. Увидел – убил. Так хотел поступить, а вместо этого руки как-то сами собой подхватывают падающее в обморок тело. Бережно переносят на диван. И улыбка, дурацкая добрая улыбка, так и стремится растянуться до ушей, как у признавшего хозяина пса. Ведь на руках любимый учитель.
Взгляд парня противоречив. И не скажешь сразу, о чем думает мозг избежавшего уготованной смерти мутанта. Зеркало души. В нем отражается то лелеемая годами ненависть, то бурный восторг лаборанта перед бывшим наставником. Ведь этот немощный сейчас старик, когда-то открыл Егору мир науки, вырвал из рутинной серости обычных людей. Этот старик заботился о нем, как о сыне. Где-то в подсознании Егор боготворил Михаила Степановича. Чувство песьей благодарности навсегда впилось в разум. И сейчас, при встрече лицом к лицу, светлое прошлое воскресло. Вырвалось радостным всплеском, вопреки желанию хозяина. Не дало свершить задуманного. Ожили лучшие кадры двадцати трех летней жизни. Но скоро, эти кадры закончились. Потекли другие, с картинками предательства, смертями товарищей и друзей, павшими жертвой безликой государственной машины. Ведь их, наивных и мечтательных, просто приговорили. Лишили молодые, жаждущие любить, растить детей души жизни. Без объяснений, просто так. И сделали это, не чужие, а свои, самые близкие. Те, кто должен был защитить, предостеречь, или хотя бы попытаться спасти, пожертвовав своими жизнями тоже. Сомов должен был за них умереть, а он, предал! Почему?
Почему человек, которого считал вторым отцом, поступил как предатель? Что двигало любимым Михаилом Степановичем? Что? Лицо Егора исказила гримаса муки. Ведь не собирался вспоминать прошлого. Должен был просто убить, а теперь чувствовал, что не сможет. Прошлое вернулось и требовало разгадки. Невидимая тяжесть упала на плечи. Стало невмоготу стоять. Колени подогнулись, и упругий зад упал на диван. Тела коснулись ноги лежащего рядом Сомова. Пробрала дрожь. Пальцы сами сжались в кулак, но Егор сдержался. Перед тем, как совершить задуманное, хотелось узнать «почему?». Где-то в глубине души теплилась надежда, что был неправ.
-Егорушка, Егорушка, эт-то ты?- Михаил Степанович очнулся как-то внезапно, еще в полубреду задавая вопрос. Видно и не заметил, как рухнул в беспамятство.
В ответ на слова, Егор вздрагивает. По телу проносится волна мурашек, но ощущение такое, будто слезает кожа. Вибрирует кадык, пытаясь выдавить ответную эмоциональную речь. Егор сдерживает порыв. Он не покажет волнения. Глаза продолжают буравить стену перед собой. «Предатель, предатель, предатель»,- произносит мысленно, как заклятие. Мозг заволакивает алый туман. Становится привычнее, проще. Уходят терзания. Только боль и злоба, и слова слетают с губ такие же по окрасу:
-Я, Михаил Степанович. Я. Что же вы так реагируете? С порога, и сразу в обморок. А если бы ушиблись?
На время замолчали. Егор еле сдерживается от крика. Глаза по-прежнему смотрят в сторону и не видят, как трясет от волнения старика. Михаил Степанович долго не может совладать с собой. Жмурит веки, что бы ни видеть сидящего рядом призрака. На темной пелене, рисуется отвлеченный образ Катеньки, но она сразу превращается в пациента номер семь, страшного и почему-то живого. Воскресает с таким трудом захороненный ужас прошлого. Страх, превратившийся в фобию. Тело старика сотрясают двенадцати бальные толчки. Начинает вибрировать диван. Егор чувствует. Через силу поворачивает задеревеневшую шею. Вид дряблого, исходящего конвульсией тела, отрезвляет. Крепкими, как корни руками хватает Сомова, прижимает к груди. Дрожь усиливается, но Егор не отпускает. Держит, пока старик не обмякает в руках. Щетинистый подбородок падает на плечо. Долгое время слышится лишь сиплое дыхание. Среди свистящих шумов, только одно внятное слово – вопрос: «Откуда?»
-Хотите знать, откуда я взялся? Почему жив, в отличие от тех девяти, кот-тор-рых…- Егор захлебывается в словах. Сходятся в монолит зубы, не пуская поток уничижающих фраз. Ноздри мощно вбирают воздух, полный старческого пота. Нельзя ругаться. Михаилу Степановичу итак плохо. Вот, опять начинает трясти. Еще околеет, прямо на руках. А это недопустимо, пока не окончен разговор. Так что, надо терпеть, как в последний год. Отрешиться от всего, и терпеть.
На последней мысли глаза Егора остекленели, а голос полился ровный и безликий, как прямое шоссе. Только нотки горечи никуда не делись. Горечь срослась с душой:
-Пятого Декабря, за день до… события, я случайно услышал ваш разговор с Москвой. Вы очень волновались, поэтому тревога передалась и мне. В кровь брызнул адреналин. Обострились чувства. Теперь я слышал не только ваш голос, но и тот, что шел из трубки. Тогда узнал, что нас, десятерых, приговорили. Я не мог поверить. Узнанное казалось бредом. Целый день ждал, что вы подойдете, предупредите. Попытаетесь как-то исправить ситуацию. А вы. Молчали. Почему-то молчали!
Егор замолкает, не в силах продолжать. Снова захлестывают эмоции. Остекленевшие глаза дают трещины, из них появляются слезы. Хочется жалеть себя, но не получается. Тело, зажатое в руках, источает столько самоедских эмоций, что кажется, должно растаять. Каждой клеточкой, Егор ощущает старческое раскаяние. От этого почему-то становится легче. Появляются силы продолжать:
-Тогда я решил предупредить остальных пациентов. В лаборатории не получилось – постоянно пасли ребята из службы охраны, а по домам нас развезли на машинах, сославшись на какой-то бред о безопасности. Позвонить из дома тоже не получилось – телефон оказался отключен. Тогда понял, что обложили.
Пол ночи метался по квартире, не зная, что делать, а потом взял, да и прыгнул в окно, и бежать. Почти сразу меня продырявили в плечо и спину. Значит, прав был, когда считал, что нас пасут. На ранения особого внимания не обратил, благо бежать не мешали. Не помню, сколько несся по улицам, толи пока не устал, толи пока не начало светать. Схоронился на теплотрассе, в люке. Пуль в теле уже не было. Там и просидел, до темна. Много всего передумал. Сначала плакал от пережитого шока. Еще день назад был студентом, а теперь изгой. Урод, на которого охотятся. А потом пришло это новое чувство, нехватки крови. Когда на глазах истончаются вены. Сердце стучит все медленнее, а мозг отказывается соображать. Парадоксальное положение. С одной стороны, ты неуязвим, а с другой, обречен на медленное увядание. Скоро в башке осталась только одна мысль, вопрос: «Что делать? Что делать? Что делать?». Можно было начать убивать людей. Превратиться в эдакого ночного охотника. Городской кошмар. Я всерьез рассматривал возможность убийства невинных людей. Я был озлоблен, к тому же, умирал. Представляете, на что вы меня подвигли? И шанс скоро выпал. Приперся какой-то бездомный. Наверное, я занял его место. Спросил, что я тут делаю, кто такой, но это неважно. Важно, что человек бал совсем рядом. Стоило только протянуть руку. Одно движение пальцев, и мог наслаждаться свежей живительной кровью. Совершенно безнаказанно. Вряд ли бездомного кто ни будь, хватился искать. Но я не смог! Помню, как он поднимался, уходил, а я сидел и смотрел вслед, обрекая себя на смерть. И ради чего?- на миг Егор прекращает изливать поток слов. Ушей старика касается совсем не радостный смех.- Вы будете смеяться ха-ха, но я отпустил бродягу, потому что, убивать нехорошо. Чертовы принципы. И не думал, что во мне так сильны внутренние барьеры. Ваша, между прочим, работа, Михаил Степанович. Вы нас, пацанов воспитывали. Говорили всякие красивые слова. До сих пор помню, как это: «Возвышать себя за счет унижения других – такое свойственно сопливым юнцам, которые еще ничего не умеют, а показать себя хотят. Перед девками покрасоваться, или еще чего. Вот и бьют людей, грабят, насильничают. Чем человек взрослее, сильнее, тем меньше он других унижает и больше сам делает. Конечно, взрослость и сила не возрастом определяются. Можно и в сорок лет сопливым юнцом оставаться, а можно и к десяти повзрослеть. Если ты, Егорка, кого-то в подворотне побьешь, это не значит, что ты его сильнее. А вот если ты человека в той подворотне защитил от хулиганов, в обиду не дал, то да, сила в тебе немалая, и уважение беспредельное». Так, кажется, вы Михаил Степанович говорили, и, что самое главное, искренне говорили. Иначе, мы бы почувствовали фальшь – молодые сердца это умеют. И с того рокового дня, мне все не дает покоя один вопрос. Почему же вы нас не защитили? Почему дали избить? Неужели жизнь свою, ценили больше принципов, которые проповедовали? Шкурой своей дорожили.
На поледеней фразе пациента, грудь старика вздувается, вбирая окружающий воздух. Ученый порывается ответить, но передумывает.
Гримаса боли искажает лицо Егора. Молчание – знак согласия. Значит все сказанное – правда. Губы расходятся в брезгливой улыбке. В порождаемых ими словах слышатся нотки превосходства:
-В тот день, я так никого и не убил. Ни-ко-го-шень-ки. Хотя жить, ой как хотелось. Просидел в люке до вечера, в тупой прострации, а потом пошел гулять по городу. Просто так, без цели. И знаете, наверное, меня повела судьба. Наверное, что-то высшее, типа ангела сжалилось надомной, подвигнув уйти в город. Ведь надо было такому случиться, что повстречал на улице группу ребят. Один из них оказался Юркой – моим бывшим одноклассником. Он рассказал, что завтра направляется в Чечню. Дескать, там начались боевые действия с местными сепаратистами, радеющими за отделение республики. Тут меня как громом поразило. Вот он, выход! Не помню уже, как уговорил взять меня с собой, добровольцем, какие аргументы приводил. В общем, на следующий день, меня записали в их мотострелковую роту, врачом. Не знаю, как Юрка все устроил. Видать были связи.
К месту дислокации добирались на поезде. По дороге я совсем ослабел. Крови оставалось все меньше. Я мало двигался и все больше спал или думал. Сначала, о своих новых способностях. В полубреду представлял, как буду рвать восставших голыми руками. Неуязвимый и сильный, как голем. Мне не было жалко. По пути услышал немало историй о зверствах боевиков.
Потом, когда стало еще хреновее, а жажда крови превратилась в мучительную ломку, представлял, как раздираю глотки прямо на поле боя, и выпиваю трупы досуха. Прямо на глазах у товарищей. Безразлично. Я представлял много таких картинок. А, когда организм свыкся с жаждой, стали приходить другие. Из прошлой жизни. Вот, моя любимая Вика. Мы занимаемся любовью. Дружбаны. Сколько пережили вместе, смешного и горького. Мама. Я даже не попрощался с ней. Я вообще ее больше не видел!- слова отозвались щемящей болью. Она зародилась в сердце и двинулась ломаной линией в стороны. Тело заныло. Казалось, все в нутре поменялось местами.
Егор всхлипывает, но говорить не прекращает. Со словами выплевывает накопившуюся боль:
-Тогда, в поезде, я понял, на какой ужас вы меня обрекли. Быть всегда одному. Волком среди людей. Я – нелюдь! Один такой. Даже у Робинзона был Пятница. А у меня, никого! Только вечный голод, заставляющий пить человеческую кровь. От одной этой мысли, меня тошнит. Но эта мысль – моя реальность.
Тогда, в поезде мне было плохо, как никогда. Я думал, сойду с ума. Но вопреки ощущениям, разум оставался, всегда свеж. Вирус не давал увядать. Я даже покончить с собой не мог, привычным способом. Только дождаться, пока кончится кровь. Хотя сделать это было нереально трудно. Организм требовал. Думаю, дойди я до критической точки голода, тело само пошло бы на поиски кровяной подпитки. А представляете, если бы в этот момент, рядом находились жена, мать? Я не мог быть с людьми! В поезде, я совершенно отчетливо увидел свое единственное возможное будущее – жизнь мародера и трупоеда. Я не выбирал такой участи…- голос срывается.
В груди Егора закипает компот из обиды и злости. Руки, как кольца удава сдавливают зажатое в них тело, порываясь раздавить. Уже нет сил, да и желания сдерживаться. Последние слова льются прямо из души:
-Если бы вы знали, как мне тяжело. То, что вы сделали – бесчеловечно. Я так мучаюсь, так мучаюсь. Я урод. Знаете, я понял, что супермен тоже урод. Люди неверно изображают его с улыбкой.
-Убей меня Егорушка, если хочешь,- Михаил Степанович еле выговаривает фразу. Руки парня сжимают так сильно, что в груди не остается воздуха. Можно ответить, что ни будь в свое оправдание, но слова не лезут наружу. Егор действительно имеет право убить.- Убей, если считаешь, что так правильно.
-А вы не считаете? Вы, предали,- слова вылетают машинально. Руки ослабляют хватку, что бы старику было легче дышать. Хочется услышать ответ.
-Я не видел другого выхода. Ты же слышал. Крови больше не давали. Вакцину мы сделать, не успели. Проект приказали закрыть. Выхода, не было. Поверь. Я бы уцепился за любую возможность, если бы видел. Но выхода – не было. Я не мог вас спасти.
-Но вы и не пытались. И это коробит меня больше всего. Просто сдали нас, как хлам. Неужели настолько берегли свою шкуру?
-Нет!- первый раз за встречу старика прорывает на крик. В голосе появляется прежняя тяжеловесность.- Я не шкуру свою спасал. Я проект спасал. Я не виноват, что проект был во мне, в моем мозгу. Я, должен был, сохранить его, для, будущих, поколений. Обязан. Думаешь, мне не хотелось идти за вами. Хотелось! Но не имел права. Понимаешь? Вот есть вы, десять, на одной чаше, а на другой, миллионы в моей стране. Если бы я умер, тогда с вами, вакцина бы точно никогда не появилась. Страна бы, навсегда, лишилась шанса получить непобедимую армию. А я мечтал, я грезил этой идеей. Тогда, я не свою жизнь спасал, а делал выбор между десятью и миллионами. Я выбрал, миллионы.
Вы были мне как дети Егорушка. И в тот день, я вас действительно предал. Но не ради себя, а ради страны. А прав я или нет, решай сам.
Михаил Степанович замолкает. В комнате повисает звенящая тишина. Сейчас, слово за Егором, но парень молчит. Осмысливает услышанное. Мозг лихорадочно перебирает фразы: «Не себя спасать, а страну», «Жертвовать десятью, ради миллионов», «Сохранять для будущих поколений». Новая информация раскаленными иглами бьет по сознанию, выжигая мучавший годами вопрос «почему?». Там разгораются яркими пятнами мысли – надежды, те, что говорили: «Он, не предавал. Ты просто не знаешь всего». Голова «взрывается», как тогда, в поезде. Перемешивается старое и новое. Прошлое и будущее. Мириады картинок. Одно умирает, другое занимает его место.
Михаил Степанович по-прежнему смотрит в стену. Не зрит, как из глаз Егора уходит тоска. Светлеет радужка. Так всегда, когда человек увереннее смотрит на мир. Сбросив часть груза, расправляет крылья душа. Теперь, слова произносит уже несколько другой человек:
-Спасибо, что ответили именно так. Все время меня терзали сомнения. И особенно в этом году. Дальше поймете, почему. Я ведь к вам шел совсем не ругаться. То, что высказал, предназначалось только мне. Это мои терзания. Не должны вы были этого услышать. Обещал себе сдержаться, а пошел на поводу у эмоций. Дурак.
-Ты говорил, как думал. Все правильно.
-В том то и дело, что, нет. Я говорил, как чувствовал. А думаю уже давно по другому. В последний год случились события, которые заставили иначе смотреть на ваш поступок и вообще, на вас. И шел я не к Михаилу Степановичу – учителю, а Сомову М. И. – ученому, хранителю секретов. Я не хотел, что бы наружу выбирался пациент номер семь. Но он выбрался и завел ненужный разговор. Я уже не думал о предательстве. Появились другие объяснения. И я рад, что ваш ответ с ними совпал. Теперь будет легче сделать то, зачем, действительно пришел.
Последние слова Егора выбивают из тела ученого рой мурашек. Малыши разбегаются в стороны, как с тонущего корабля. Сердце вспоминает звуки набата. Тревожный гром в груди. Секунду назад казалось, что все разрешилось. Выходит, нет.
Старик замирает не в силах подавить волнения. Даже воздух останавливается в горле, на пол пути к легким. Каждая клеточка ждет фразы Егора, как приговора.
-Вы, поймете меня Михаил Степанович. Ведь можно пожертвовать меньшим ради большего. Так?
Егор ждет ответа. Михаил Степанович чувствует это. И произносит единственное возможное:
-Так, Егорушка.
-А скажите, если бы вы оказались меньшим. Пожертвовали бы собой?
Единственный возможный ответ:
-Да, Егорушка. Я, патриот!
-Я знаю, знаю. Я по настоящему понял это там, в Чечне, когда попал в плен…. Давайте лучше по порядку расскажу.
Сначала, я попал на блок-пост. У них подстрелили второго хирурга, и Юрка договорился взять меня. Вечером его мотострелковая рота двинулась дальше, по направлению к Грозному, а я, остался. Вокруг закрутилась совсем другая жизнь. Новые люди, законы быта и существования. Отношения друг к другу. Но мне на это было, совершенно наплевать. Я не замечал изменений. К тому моменту, жажда крови захватила полностью. Я чувствовал только голод, и, наверное, один во всем лагере ждал атаки боевиков.
Мой блок-пост, как объяснил Юрка, перекрывал какую-то важную дорогу. По ней проходили основные колонны федеральных войск, а из Чечни текли потоки беженцев. Блок-пост был для боевиков бельмом на глазу, поэтому в окрестностях постоянно орудовали мелкие диверсионные группы. Минировали дороги, снайперили, подговаривали местных не помогать нашим. В общем, напряженка была постоянная.
Стреляли и в вечер моего прибытия. Не успел еще толком освоиться, как в мед-лагерь, куда был определен, поступили трое раненных. У всех пулевые ранения в области груди. Сразу пригодилось мое хирургическое образование. Помогал основному врачу извлекать пули, раны обрабатывал. Пацаны все моложе меня, стонут, мамку зовут. Не сказать, что тогда сильно на Чеченцев разозлился. Когда оперировал, все больше не пацанов слушал, а свой внутренний жаждущий голос. Крови хотелось очень сильно. Пока пули извлекал, то, и дело слюну сглатывал. Мысли в голову лезли, грязнее некуда. Иногда хотелось, что бы доктор ушел, а я остался с раненным наедине. Думаю, Михаил Степанович, не надо объяснять, для чего? В общем, тогда у меня слетели последние запреты. Этой же ночью, я сбежал. Охотиться ха-ха, на боевиков.
Помню темно, ничего не видно. Бегу наобум, в направлении заранее примеченного лесистого холма. Думал там, кого подстеречь, с моими то способностями. Вдруг, бум! Ломающий удар в череп. И это ощущение, неприятное до жути, когда инородное тело входит в мозг, а вены начинают зудеть, словно внутри кто-то бегает. Б-р-р-р. Вспоминаю, и зубы сводит от омерзения. В общем, подстрелили меня. Прямо как на испытаниях в лаборатории. Помните: «Вытравливание инородного тела из черепной коробки, девять минут, тридцать две секунды. Пришел в сознание через девять секунд, после вытравления инородного тела». Я эти цифры накрепко запомнил, почему-то. Поэтому, когда открыл глаза, знал, что прошло минут десять. Череп звенит, все гудит, чешется, колет. Хочется сквозь землю провалиться. Так продолжается еще несколько секунд. Потом, я прихожу в себя окончательно. И сразу в мозг врываются две мысли. Первая, что хочется крови. А вторая – ощущение чужих рук на теле. Я дернулся от неожиданности. Тот, кто меня обыскивал, заорал. Наверное, думал, что шарит по трупу. А я то, живой, и очень голодный.
В общем, чеченцу не повезло. Мое тело среагировало мгновенно. Даже не успел проконтролировать процесс атаки. Все что помню, борода егошняя, постоянно лезла в рот, пить мешала. Но это мелочи, по сравнению с удовольствием которое получал. Я забыл обо всем на свете. На некоторое время, окружающий мир, престал существовать. Поэтому, новой опасности, не заметил. Оказалось боевик, которого загрыз, не один был. Его товарищи как из пустоты появились, так близко смогли подобраться. Расстреливали меня, в упор. Помню, пули вгрызаются в тело, а я пью и пью. Голову рукой прикрываю и пью. Чеченцы орут, что-то там про шайтана вспоминают. Наверное, обгадились все, от страха,- Егор издает звук, похожий на ржание. Шумно втягивает носом воздух, и, продолжает.- Где-то пуль сорок принял, пока вырубился. Столько на испытаниях меня никогда не дырявили, поэтому не могу сказать точно, когда очнулся. Зато точно помню, что мне было оч-чень хорошо. Больше не мучила, чертова жажда. Готов был летать. Готов был расцеловать весь мир, даже чеченцев. И помню, как смеялся, долго так. Кто-то ударил в грудь, а я все смеялся. Еще раз, еще, больно так, по лицу, по ребрам. А я все равно остановится, не могу, ржу как одержимый. Потом, бух! Сердце ай, словило свинец. На время, опять умер. Когда очнулся, было уже не до смеха. Пошевелиться не смог. Оказалось, что лежу в каком-то погребе, прикованный к большой железной решетке. Отовсюду прет дерьмом. Ощущение, будто под нос нагадили. А рядом толпятся чеченцы. Тарабанят что-то по-своему. Когда увидели, что я очнулся, подозвали начальников. Подошли двое, бородатый чеченец, и какой-то европеец, с ежиком на голове, в круглых очках. Похож на садиста. Они некоторое время пялились на меня, молча. Потом бородатый, что-то прокаркал одному из подчиненных. И в меня опять выстрелили. Наверное, бородатый хотел посмотреть, как я оживаю.
Когда сознание вернулось в очередной раз, рядом находились только начальники, и боевик в меня стрелявший. Я его на всю жизнь запомнил. Бородатый и садист, беседовали. И к моему удивлению, говорили на русском. Коряво, с запинками, но по нашенски. Наверное, американец – садист оказался американцем – не знал чеченского, а чеченец – английского. А по-русски умели гуторить оба. Я понимал почти все слова. Оказалось, обсуждают условия моей передачи американцам. Бородатый называл денежные суммы, списки оружия. Садист со всем соглашался. Он, кажется, и не слушал особо. Только кивал и все на меня зыркал. Взгляд холодный, как скальпель. Я не выдерживал в его глаза смотреть. Мысли путались. Только когда главные ушли, сумел как-то сосредоточиться. Осознать, где нахожусь. Один среди врагов, бандитов, американцев. Знаете, я даже как-то и не удивился, увидев здесь американцев. После ваших рассказов об Афганистане, где штатовские инструктора обучали душманов воевать против наших, местный американец смотрелся как-то органично. Советский союз, Россия, какая разница. Мы для них всегда будем страшным русским медведем, которого нужно убить, разделать на лакомые кусочки, а шкуру постелить у порога, и вытирать об нее ноги.
Вот с такими мыслями я и лежал. Нюхая дерьмо и пялясь на дула автоматов в руках охраны. Дула, готовые извергнуть огонь. Мое тело боялось этого. Оно больше не хотело умирать. Я слышал тревожный нарастающий бой сердца. Кровь закипала, и я вместе с ней. Боязнь перерастала в бешенство. Запах дерьма стал невыносимым. А когда на поверхности раздались крики пленных русских солдат, я не выдержал. Сорвался. Оказалось, адреналин уже бурлил в крови. Поэтому так невыносимы, стали запахи, а звуки, усилились. Цепи порвал, как гнилые нитки и также, первого охранника. Будь он один, я бы выбрался. Но меня охраняли трое. И второй успел заорать, а третий, даже выстрелить. Это меня остановило на время. А потом, сверху упало что-то маленькое. Я и не сообразил сразу, пока не бахнуло. Взрывом отшвырнуло к стене, вмяло в бетон. Тело словно раздробило на кусочки. Я больше не мог ни двигаться, ни тем более, оказывать сопротивление. Но гады зачем-то кинули вторую гранату, после которой я умер, надолго.
Я помню, как погружался во тьму, и, как оживал, но почему-то не по-обычному, а словно окруженный туманом. Розовым, таким. И в этом тумане, я говорил, как в бреду. Кажется, пересказывал прошлую жизнь. Мне вроде как казалось, что воспаряю на небеса, а голос мой – исповедь. А после опять погружался во тьму, из которой выныривал в розовую дымку. И так, несколько раз, прежде чем мир стал таким, как раньше.
Помещение, где очнулся, было уже не погребом. Оно выглядело как обыкновенный кабинет, какой ни будь администрации. Ну, знаете, типа тех, что показывают в новостях. Только мебели не было. Вместо нее, железный каркас, привинченный к полу шурупами, похожий на стул, только очень массивный. На этом агрегате я и сидел, прикованный, за что только можно. Руки, ноги, шея, торс, даже пах захватили скобой. Гады. Боялись меня. Видели, на что способен в гневе.
А дальше, начинается самое интересное, Михаил Степанович. В кабинет зашли двое. Один, тот самый садист-американец. Второй, тоже был американцем. Садист представился. Дескать, зовут Джимми Блу, центральное разведывательное управление США. Сказал, что находимся на территории американского посольства в Грузии. Предложил побеседовать. Я, промолчал. Но этот драный Джимми все равно завел разговор. Его слова били по мозгам, вызывая у меня то страх, то гнев. Такие, едкие фразы. В общем, я не смог молчать долго. Начал отвечать. Матюгами. Не помню уже, что говорил. Все на эмоциях. Только когда американец вдруг поменялся в лице, и с такой вежливой улыбочкой поблагодарил за беседу, я понял, что меня просто-напросто, развели. Я закричал, что больше не произнесу ни слова. А он, дескать, не надо. Вы и так уже достаточно поведали о себе, Егор, пациент номер семь. И далее выдает всю мою подноготную, об институте, о вас, подробности личной жизни. Последняя фраза: «Во сне, вы были очень общительны». Тот розовый туман, оказался наркотическим сном. От слов Джимми, меня трясло, как от физических пыток. Он постоянно делал ненавязчивые отступления по поводу моих родственников, как плохо им может быть в России, и как хорошо в Америке. Говорил о вас, как об американском научном сотруднике. И так, убедительно. Убийственные доводы. Я с содроганием вспоминаю, что начинал верить в его слова. Джимми-садист, как-то завладел и разумом моим, и сердцем. А после, начал вербовать. Делая предложения, как змей-искуситель. И предложения эти, были так устроены, что от них не получалось отказаться. Думаю, я бы, сломался. Садист, побеждал. Но в тот самый момент, забурлила кровь,- Егор замолкает. Грудь сотрясается в невротическом смехе, как у человека сумевшего пережить что-то стрессовое. С трудом, но пережить.- Вирус взбунтовался. Не понравилось ему, что носитель, сдается. Микроб, углядел в этом, какую-то для себя опасность. Знаете, наверное, это единственный раз, когда был заразе благодарен. Как только усилились чувства, я сразу рванул. Петли слетели проч. Только одну снял сам – с паха. Садист отпрянул. Я увидел в его глазах ужас. И запах от Джимми пошел какой-то трусливый. И, наверное, в этот момент, я освободился от навеянных американцем пут. Сразу почувствовал себя таким дерьмом, за то, что чуть не предал родину за пустой треп врага. Не могу описать, как тогда разозлился. Будто в меня вселился демон смерти. Я мало, что помню из того, что происходило дальше. Полчаса по коридорам посольства носился безумец. Он лишал жизни всех, без разбору, и не мог насытиться. Словно пытался загладить вину перед собой, за чуть не совершенное предательство. Вы не представляете, как страшен тот демон проекта «Вурдалак». Рукотворный монстр. На что он способен, даже в одиночку. А армия таких, сможет захватить мир. Я, не преувеличиваю. В посольстве были сотни людей, и многие – солдаты. Но накаченному адреналином, мне, было все нипочем. Я не чувствовал сопротивления. Удары пуль, только раззадоривали. Безнаказанность, пьянила. Я помню, что под конец, никто даже не сопротивлялся. Только прижимались к стенам, и кричали: «Френд! Френд!». Не знаете, что это значит? Я вот, не знал. Мне вообще после садиста, любое их слово казалось гипнозом и только сильнее разъяряло.
Вот такие дела творились со мной, Михаил Степанович. Не буду говорить, как выбрался из посольства. Описывать долгую дорогу домой. Скажу только, что когда гнев вируса спал, по земле ходил уже совсем другой человек. С новым взглядом на жизнь. Я сам увидел врага. Увидел свои способности, и как легко враг их может заполучить. Если захочет. А он – хочет. Если, узнает. А он – знает. Если не остановить,- Егор сглатывает. Ком звучно прокатывается по горлу, словно размером с валун. По лицу парня видно, что ком этот, горек. И слова дальше, с горечью.- Вот этот вопрос и не давал мне покоя всю дорогу. Как остановить такого сильного врага? Что бы ни обзавелся он, армией вурдалаков? А, Михаил Степанович? Ведь они знают о вас. Я все рассказал. Американцам нужно только прийти сюда, и попросить работать на них, или заставить. А может, они уже были здесь, а, Михаил Степанович?
Пальцы Егора непроизвольно впиваются в тощую спину. Старика пробирает дрожь. Рассказанное Егором шокировало, но ни так сильно, как этот вопрос – намек. Как можно такое подумать о нем? Где-то в глубине, начала закипать злость, но быстро угасла. Сменилась отеческой жалостью к этому пережившему столько парню. Захотелось утешить, опровергнуть подозрения:
-Ну что за глупости ты думаешь, Егорушка? Разве не сказал бы я тебе правды? Если бы ко мне кто пришел, так бы ни с чем и ушел. Никакая сволочь меня не завербует. Я скорее сдохну, чем родину продам. Это у меня в крови, в нутре. Меня, от русской земли, не оторвать. Уж поверь,- улыбается. «Прислушивается» к близкому телу Егора, но того по-прежнему бьет озноб. И голос, полон прежней тревоги.
-Это вы так думаете, Михаил Степанович. Я тоже считал, что меня не пробрать, а вон как вышло. Тот Джимми говорил, как дьявол. Они подошлют к вам такого же, нового Джимми. Его речи поработят. Поверьте, они найдут способ затронуть нужные нотки вашей души, и вы пойдете, куда скажут, хоть на край света. А не пойдете сами, уведут силой. Враги, не остановятся. Они любят русские технологии, особенно те, что, помогают убивать самих русских. И мне страшно от таких мыслей, от понимания, что так и произойдет. Я не найду покоя, покуда секрет ваш, не исчезнет. Вы пожертвовали нами, чтобы дать благо стране, и сейчас, это благо может достаться врагу. А я не хочу этого, и я тоже могу пожертвовать….
Фраза тонет в зверином вое, заглушающем все мысли. Чтобы ни могло сознание воспротивиться действию, в котором один человек, убивает другого, чтобы жили тысячи.
-Значит, ты так решил, Ег-горушка?- говорит умирающий ученый.
-Да, Михаил Степанович,- отвечает Егор.
-Я, не сержусь.
От фразы убийца вздрагивает, будто с плеч падает гора. На глазах появляются слезы, а на губах, улыбка. Он все сделал правильно.
Сегодня солнце уйдет за горизонт, а завтра снова взойдет на небо. И встречать его, будет не стыдно.