История одной компании. Глава тринадцатая

Оказывается, Эля уже несколько месяцев жила в США.

Надо же, как забавно!

Понятно, что с Костей, в качестве его законной супруги; непонятно было другое - когда они успели. Я подивился Костиной прыти.

А вот детей Паша ей вывезти за границу не дал - как отец, он имел на это право. Исключительно из вредности. Видимо, помимо всяческих добродетелей, в длинном списке коренных свойств балясниковской  натуры наличествовала  и вредность. Так и сказал:
 - Пускай сама катится, куда вздумается. Алё-машир, дорогая, ко всем чертям! А мальчишек не дам. Из вредности. Накося, выкуси!

 Ай, молодца! Я постарался переварить эту преподнесённую мне Еленой Георгиевной на блюдечке новость подобающим образом.

Не могу сказать, чтобы я воспринял её хладнокровно и удовлетворённо, как нечто совершенно естественное. Не могу сказать также, что меня переполняло изумление или что я был убит ею наповал. Скорее всего, я испытал чувство, близкое к злорадству. А потом я сказал себе: очень может быть, что не всё так просто, но мне-то что до этого? Ровным счётом ничего. Пусть другие, кому приспичило муссировать свежую сплетню, теряются в догадках, а я не буду.

Она мне уже давно не жена, даже не подруга, а вообще никто, и мне абсолютно без разницы, кто с ней делит ложе, ведь в мире есть темы куда более интересные, чем эта. Так-то вот!

Хотя, у меня, как у человека, обладающего здоровым любопытством, само собой, возникал вполне логичный вопрос: что сие означает и как, собственно, это понимать?

Где-то в глубине мозгов у меня шевельнулось подозрение. Какой-то намёк, совсем пустяковый, но он меня озадачил. Собравшись с мыслями, я стал последовательно вспоминать нашу с Костей последнюю встречу, бурбон, кодаковскую цветную фотографию, Костину пустую болтовню про кодекс Хаммурапи и иезуитский девиз, которую я слушал вполуха, джинсы, Леви Страусса (он же простой еврейский паренёк Лёб Штраусс), чмурилу и когда дошёл до того самого «одного фраерка» с дублёнкой, меня осенила догадка. Всё сошлось, как в аптеке. Какой же я тупоголовый кретин! Я должен был ещё тогда догадаться. Ведь это лежало на поверхности. В Калифорнии  она ему, конечно же, ни к чему, а вот в Новосибирске очень даже пригодилась. Ай да Костя! ай да сукин сын (да простит меня тётя Клара, ибо не в обиду ей сказано – она тут ни причём)! Теперь я подивился Костиной дальновидности и почти что уверился в его гениальности, как коварного соблазнителя.

Первое, что напрашивалось: таким нетривиальным способом этот олух царя небесного отомстил за друга, то бишь, за меня, проникнувшись всей серьёзностью моей ситуации. Око за око, так сказать… Значит, сделал я трезвый вывод,  получается, что на этот шаг его сподвигли исключительно дружеские соображения. Так? Так. Я не знал, как мне к этому относиться. И что испытывать. Логично бы было благодарность.  Но что-то не испытывалось. Удружил, называется. И что, позвольте узнать, теперь с меня причитается этому благодетелю за его услугу?

У нас во дворе Эльвиру до сих пор помнили девочкой, хоть и с некоторыми выкрутасами, тем не менее, из благополучной и интеллигентной семьи. Мать её, мою бывшую тёщу Светлану Геннадьевну Литвину, в доме уважали. Многие при встрече рассыпались перед ней в благодарностях. И было за что. Врач, как-никак, к ней всегда шли за помощью, за советом, и она никому не отказывала, не важничала, была со всеми одинаково любезная и предупредительная,  к тому же собой отнюдь не уродина. Неординарной внешности, высокая и статная, слегка в теле, с гладким, ухоженным лицом и красивой причёской, всегда безупречно одетая, она была то, что называется "belle femme". И дочку одна, без мужа, сумела воспитать - да какую! - такая же умница выросла, мамочкина краса и гордость; одним словом, эти Литвины из крайнего слева подъезда - не семья, а щирое золото.

А бедный Костик, невзирая на все достижения, как был нелюдим, так нелюдимом и остался, то есть дикарь дикарём, что сродни всякой там чуди белоглазой; а ещё цыганам и неграм, лилипутам и горбунам, гомикам и педикам, сифилитикам и прокажённым, вольтерьянцам, сто восьмым шалавам, психбольным, пришельцам из других миров и прочим отщепенцам, а попросту дефективным уродам, коих нормальный люд не то чтобы боится, просто держится от них подальше.  Про отца его – записного выпивоху-дядю Борю Сигала, перепробовавшего за жизнь множество разных занятий, сквернослова и грубияна, которого в округе знала каждая собака, наши доброхоты и доброхотки тоже не забывали и отсюда делали вывод про дурную наследственность, поскольку это такая вина, которой в любые времена нет искупления.

И теперь, скажите, пожалуйста, чем же этот змий-искуситель её прельстил, какой лапши навешал на уши, каких перских перлов и бразильских звёзд вдобавок к златым горам насулил?

А Паша? Ведь он наверняка подумал, что мы с Костей вступили в тайный сговор.

Хотя, вообще-то, так ли уж это теперь важно? В любом случае это ничего не меняло.