На рыбалке

Я никогда особенно не любил ловить рыбу.
Помню как в детстве мы сидели на маленьком гранитном  причале с закинутыми удочками.
Живой пойманной рыбы в том месте никогда не видели, но видели одну мертвую, выкинутую артельными рыбаками за борт и плавующую кверху брюхом.
Авторитетный Эдик, сын татарина, постановил, что здесь должно клевать, и мы приходили туда безрезультатно уже несколько дней.
Среди нас была одна девочка, очень загорелая, в коротком выцвевшем платице. Она приехала недавно из лагеря и проводила время с нами в ожидании дальнейшей ссылки в деревню.
Я видел ее и раньше, бредущей по школьному коридору, но разница возраста делала ее неприкасаемой для меня: она перешла в пятый класс.
В этом смысле рыбалка была своего рода социальным клубом, где возраст членов не имеет такого значения: каждый ловит свою рыбу, а помощь в распутывании лески или насадки червяка на крючек было дело добровольное и внекастовое.
Уже не помню, как она прибилась к нам, не быв ничьей сестрой или соседкой.
Примерно на третий день совместной рыбалки я понял, что иду на рыбалку вовсе не из-за рыбы, а из-за Любы – я был в нее влюблен.
Помню, что закрывая глаза на солнце, она сразу возникала передо мной в багровом сиянии.
По утрам я смотрел на свой веснущатый нос в зеркале, когда чистил зубы, и радовался, что через час увижу ее.
Чтобы не было совсем скучно ловить рыбу, кто-нибудь из ребят рассказывал про кинофильм с военными действиями.
Люба вроде как и не слушала рассказов. Она не следила и за своим поплавком, а смотрела куда-то на большую воду, как будто ждала чего-то.
Я тоже не следил за поплавком, а сидел с сощуренными до предела глазами и смотрел на нее. Все в ней было гармонично, включая бело-розовые плешинки на коленках от отсохших болячек. У меня не было никаких веских причин, чтобы завести с ней разговор в присутствии свидетелей, но обратить на себя ее внимание мне очень хотелось. В те годы было не принято, чтобы 9-ти летний мальчик демонстрировал публично свой интерес к противоположному полу прямым текстом, а прикидываться перед ней шутом гороховым или беспричинно задирать ее я не смел, поэтому так я сидел и ждал счастливого случая с небес.
Но случай пришел из-под воды: мой поплавок дернулся и быстро ушел глубоко под воду. Все вокруг стали вопить, что у меня клюет, что пока тянуть не надо – пусть-ка получше заглотнет.
Может эта Люба тогда и заметила в первый раз, что я живу на свете рядом с ней.
Она подошла ко мне и встала рядом: « Ты знаешь, как подсекать, чтобы крючек глубже засел?»
Я молчал в ответ. Откуда мне такое было знать, если у нас вся рыба к столу появлялась из магазина или консервных банок.
Она показала мне кивком головы чтобы я встал – сидя никто рыбу не ловит, потом встала за моей спиной и взалась за удилище чуть ниже моих рук, полуобняв меня.
Тут мне стало и вовсе не до рыбы: Люба касалась меня руками, ногами и животом. Моей неловкости, однако, никто не замечал – внимание всех было поглащено исключительно рыбой на моем крюке. Она, рыба, наконец, доехала, что попалась и начала тянуть не на шутку то в одну сторону, то в другую.
И тут в дополнение к полуобъятьям и откровенным касаниям ее неодетого тела я услышал ее чарующий голос прямо мне в ухо: « У тебя леска тридцатый номер, а рыбина-то, как антрекот – если дернет сильно, то сорвется вместе с крючком. Мы должны ее измотать и обессилить.»
Ее план был хорош и вполне профессионален по обстоятельствам, но я не был рыбаком и не очень понимал, в чем будет состоять Любино «мы». К тому от ее горячего дыхания и прикосновения губ к  уху, перед моими глазами все закружилось, и земля стала выскальзывать куда-то в сторону. Я почувствовал, что теряю равновесие параллельно вспомнил, что от и от солнечных ударов люди падают посреди самых ответственных моментов.
Что произошло дальше сказать могу только ссылаясь на свидетелей происшествия, потому как сам ничего не помню отчетливо. Помню только, чтобы не упасть с причала в воду, ухватился за Любу и повис на ней всеми своми 32 килограммами полуживого веса. Помню, что она не удержала нас на суше, и мы оказались в воде. Помню, что все на берегу смеялись неестественно громко, когда я вынырнул из пучины речной. Люба уже стояла прочно на дне. Ее выгоревшие за июнь мокрые волосы картинно облепляли маленькую голову, а сквозь мокрое платье проступали шишечки завязывающихся грудей.
Она протянула мне с улыбкой руку помощи, подумав, что я могу утонуть от счастья. Но руки я ей не подал: со мной не все было хорошо.
Я не мог прямо так выйти на берег.
Люба пожала плечами и побрела к ступеням на причал.
Я сказал ей вслед, что потерял под водой одну санадалину, но на самом деле у меня была эрекция. Не мог же я в таком виде выйти  из воды для обозрения.
Так и искал свою сандалю, пока все не прошло.