Дорога

-Знаете, тут слишком жарко. Нельзя ли открыть окошко?Пусть даже ненадолго, свежий воздух будет как нельзя кстати.
Я посмотрел на сидящего мужчину. Полноват, морщины, глаза, бывшие много раз наполненные грустью. В руках у него газета, в ушах - новости местной радиостанции. Спешаще оглядывает станцию, на которую пришел поезд. Часы показывают десять. Состав отправиться ровно в три минуты. Мужчина поглаживает бородку, которую, должно быть, тщательно приводит в порядок каждое утро.
Рядом с ним сидит девушка. Она села станцию назад. Проводник помог ей внести вещи - чемодан, две большие сумки, рюкзак. Ноша явно не под силу хрупкого телосложения девчушке. Мы проехали уже порядочно, но она так и не снимала пальто. Глаза были опухшие - от слез. В руках был зажат телефон. Она, если бы могла, привязала его к руке - так она ждала письма от кого-то на том конце провода. Но неизвестный отправитель не спешил подавать знаки. Девушка продолжала сидеть без движения и через некоторое время заснула. Она была зажата, словно в оцепении после длительного шока.
Рядом со мной сидела еще одна девушка. Она, только зайдя в вагон, сразу же освободилась от удушливого шарфа. Расчесала волосы, которые были предметом зависти для многих пассажирок в этом вагоне. Черные, густые, они не давали покоя глазам. Бородка (так я назвал про себя мужчину, сидящего напротив) явно не мог не обращать на нее внимания. Он нервно вздыхал каждый раз, когда она поправляла кофточку или волосы. Кольцо на пальце Бородки жутко натирало палец - но устои и традиции делали свое дело - он старался увечься газетой.
Поезд тронулся в три минуты одиннадцатого. Все продолжали заниматься своими делами. Когда в вагоне стало посвободнее, я пересел на соседнее сидение, продолжая наблюдать за своими попутчиками. В дороге все на какое-то мгновение становятся родными. Может, это звучит слишком смело, но нас объединяет что-то общее - конечный пункт, совместная дорога, общее купе, сидения электрички. Проводник становится единственным связным между внешним миром и этим "миром" движущимся. Это интересно. Я всегда использую подобные ситуации для изучения самого захватывающего в мире - людей. Я будто сижу в кинотеатре, глядя на картину, за которую никто и никогда не получит премию. Не будет названо имя режиссера и автора сценария. А жаль - ведь "картира" получилась лучше любого претендента на Оскар.
Кокетка делала вид, будто с интересом читает книгу с незамысловатым названием "Как она поглотила его с головой". Подобная бульварная литература говорила только об одном. Думаю, тот, кто хотел увидеть это, тот увидел - девушку явно не интересовало душевное, болезненное и тяготящее. Как поглотить, да еще и с головой в вечной борьбе двух противоположных полюсов - мужчины и женщины - куда более интересная тема. Я бы одним вопросом разоблачил все ее заранее подготовленные и выученные фразы о том, как надо вести себя в жизни. Бородка теперь дочитал газету, и блуждающим взором оглядывал Кокетку. Интерес был заметен невооруженным глазом.
Иногда это становится смешно. Не хочу показаться старомодным. Но эту историю расскажу, раз уж речь зашла. Как-то я попал на дискотеку в большом городе. Это было как на фабрике - диджей не переставал крутить музыку, зажагая каждой новой мелодией весь этот балаган. Крики и восторженность выносило наружу, и каждый прохожий знал, что тут не все так просто. Волна накатывала на меня и я невольно стал пританцовывать, хотя музыка подобного направления никогда не привлекала меня. Транс - для малолеток, у которых в голове загустевшая каша из хип-хопа, брейка, широких штанов, сигарет, травы, алкоголя, свободного секса, плохих оценок, ранней беременности и абортов, недосыпа и недостатка мозгов. Я отношу себя к меломану - как и большинство людей из моего круга общения стараюсь не высказывать жаркой критики в адрес представителей различного рода музыкальной культуры. Но сегодня  я среди поклонников безсловессного творчества. Мелодия уносит, не спрашивая. Мое тело проситься двигаться, и тут бы позавидовал сам Шляпник из "Алисы в стране Чудес", исполняющией Дрыги-Брыги. Бармен неустанно наливает спиртное в бокалы, роксы, шоты, виртуозно орудуя шейкером, миксером, различными тонкими трубочками, смешивая коктейли. Там руководит свое правило. После наблюдения за молодым человеком за барной стойкой у меня родилось выражение. Пришел, увидел, победил. Так говорил Цезарь. Принял. замесил, отдал. Так говорит Бармен.  Не судите за подобную смелость. Но ему, бедняге, вести светские беседы вовсе некогда. Все хотят выпить, допить, налить, подлить, а также применить по отношению к себе всевозможные вариации данного процесса. Позже я познакомился с Барменом. Анатоль. Француз. Живет с матерью. Типичный пример ботаника, знакомого всем вам - очки, коротко стриженные волосы, всегда безупречный внешний вид, по долгу службы с иголочки выглядящий молодой маменькин сынок. Не мачо, хотя мог бы им стать, если бы был смел и решителен. Но данных качеств с его стороны хватало только на то, чтобы принять четко, замесить резко и отдать быстро. А дома он надевал застиранный свитер, комнатные тапки со слоником и ел сваренный заботливой мамой супчик. На дессерт получал яблочное пюре. Мама говорит, что яблочное пюре разжижает застаивание различных вредных масс в организме. Но стоило ему переступить порог дома, и на смену Ботанику приходил жесткий и холоднокровно замешивающий коктейли Бармен. Думаю, если бы он работал патологоанатомом, он подходил к исполнению задания не менее ответственно. И тогда бы я придумал новую пословицу про него. Но это в другой раз. А пока я пил Секс на пляже и наблюдал за ним в зале. А жарко тут было на самом деле не меньше, чем летом на пляже. Девушки, подобно Кокетке из поезда, были почти раздеты, и оставалось всего пару движений до заветной цели. Это было отвратительно. Я искал женственность хотя бы в одной из них. Но ее и след простыл. Каждая новая девушка, проходящая мимо меня, была одета откровенне предыдущей. Я выбрал парочку для наблюдения. Не прошло и пяти минут, как они были замечены пдвумя парнями. Глаза парней были голодными, и если бы в зале пошел дождь с грозой и молнией, то оба светились бы от разрядов тока. Девушкам нравились блуждающие по их телу руки и они этого не скрывали. Протанцевав еще две песни, четверка направилась к Анатолю - подлить в огонь масла. Маслом был выбран бейлиз. Он исправно делал свое дело и как только напиток был допит, все весело направились к выходу. Я не решился вставать с места у барной стойки, чтобы продолжить свое наблюдение. Не думаю, что они были бы этому рады. Да и пятым я быть не умею. Поэтому я просто усмехнулся про себя, дописывая сценарий проведенного ими вечера и услышал, как Бармен шепнул мне на ухо - мол, погоди, лошадки прискачут еще. Систему он раскусил уже давно. Как только дамы будут удовлетворены физически и материально, они снова вернуться в зал - работа закончится только утром.
Вечер, давно ставший ночью, продолжался в жарком ритме. Секс, витающий в воздухе, заражал всех. Те, кто собрался тут для получения душевного заряда, явно были не против получения заряда иного рода. Девушки-кокетки, девушки-конфетки, девушки-зажигалки, девушки-брюнетки, девушки-блондинки, девушки-шатенки, девушки-мальчонки, девушки-голышки, девушки-вертихвостки, девушки-девушки, девушки...Все они были "заражены" одним и тем же вирусом - Он. Казалось, будто мужчина на этом танцполе был важен с точки зрения способности, а не качества. Девушки танцевали, зазывая каждого и всякого, снующего на этом празднике плоти без дела и без тела. Движения танцующих фемочек были похоже больше на своеобразную азбуку. Ее не учат в школе, но про нее пишут сотни книг. И все, кто хочет идти в ногу с временем, должен, просто обязан быть в курсе различных уловок и хитростей. Иначе рискуешь быть проигравшим, и вскоре за проигрышем перед тобой возникнет новый, более способный и осведомленный в данной науке. В этой науке нет ученых степеней. В ней есть ступени. Каждый выбирает себе одну.
В какой-то момент мне вспомнились ярмарочные дни в деревне, где я проводил каждое лето. Телеги приезжали и торговцы вставали лагерем. На этом же месте возводились палатки. Торговля шла около двух недель, с самого утра, чтобы хозяющки успевали купить свежие молоко и яйца к завтраку. Я тоже бежал утром за свежим хлебом к одной и той же лавке. Дед Кузьма продавал хлеб и муку. Горячая булка сама просилась в руки, на стол. В палатке Кузьмы стоял запах дрожжей и работы, трудоемкой да заботливой. Его дочь только улыбалась широко, когда люди нахваливали товар. А Кузьма только говорил "Добренько" и продолжал замешивать тесто в глубокой кадке. После полудня торговля прекращалась и ярмарочная площадь становилась местом веселья и шумной кампании. Песни под луной, жар костра, звездное небо уносили все заботы. Однажды вместе с ярмаркой приехали цигане. Они славились красивыми женщинами и лошадьми. Скакуны циган были горячими. Помню, как дед всю неделю, пока длилась ярмарка, выбирал кобылу. Он оглядывал каждую  подолгу. Я не понимал, на которой он остановится. Когда мы подходили к циганскому табору, дед выбрасывал папиросу, приглаживал чуб, одергивал рубаху и приговаривал "ух ты ж, какие!!!". Но после первого осмотра, равно как и после второго, третьего и каждого последующего, он не говорил ничего. Только голову опускал и повторял про себя "Ну где ж ты, милая, неуж-то не привели тебя нынче?" Дед закуривал папиросу и мы шли домой молча. Дома никто не заговаривал с ним о торге, потому что все знали, что значат опущенные глаза главы семьи - неудачно. Бабушка прожила с ним долгих сорок лет и успела хорошо наловчиться и распознать нужный момент, когда стоит, а когда лучше подождать. И так продолжалось всю неделю. Мы шли с ним к циганам, он осматривал кобыл, опускал голову и мы возвращались домой.
 Ярмарка подходила к концу. Завтра табор свернет палатку. Оставался только один старый циган. Он стоял самым последним в таборе. К нему-то мы и пошли наутро - дед надеялся. Только мы подошли к палатке, за которой была ограда, как дед сказал "Берем ту, гнедую". Я посмотрел на него и хотел уже было что-то спросить . "Молчи, зови цигана". Старый циган вышел навстречу нам с лукавой улыбкой. "Знаю, какую покупаете". Так мы купили Брошку. Лошадь оказалась не только умной, но еще и работящей. Уезжая в то лето домой, я спросил у деда, как он определил верную лошадь. "Смотри в глаза. В них сокрыто все".
Танцы и атмосфера на дискотеке напомнили мне выбор лошади на ярмарке. Бестолково щупая каждую податливую конфетку-зажигалку, и думая только о Сексе на пляже, который они сейчас закажут у Анатоля, эти прожигатели жизни и себя самих, теряли из виду кого-то важного. Более важного. Но интересно еще и то, что не всякий покупатель ищет настоящий товар, много кто покупает просто лишь бы купить. Потому и дискотеки есть. Всякому покупателю свой товар.
Гляда на Кокетку, я далеко унесся в мыслях. Вернувшись в "здесь и сейчас", я стал свидетелем завязавшегося разговора между Бородкой и Кокеткой. Они смеялись. Я заметил, что Бородка предусмотрительно снял кольцо с пальца и теперь ничто не мешало ему вести добродушную беседу-флирт. Кокетка отложила книжечку, сосредоточив внимание на применении прочитанного. Испытуемый на следующей же остановке принес кофе и беседа перешла в более приятную и общещающую стать неформальной.
Пассажиры менялись на каждой станции, которых осталось всего четыре. Я понял, что мне уже не интересно наблюдать за этим торгом. Я посмотрел на Печальную худышку и понял, что самой занятой из нас всех, едущих, была она. Телефон, крепко зажатый в руке, уже оставлял красные полосы на ладонях. Худышка не выпускала из рук эту единственную теперь связь с тем кем-то, кто так и не написал. Она переодически что-то набирала на клавиатуре, перечитывая затем написанное. Глаза, когда она отрывала их от экрана, наполнялись слезами, каждый раз по новой причиняя душевную боль. Что было в этих словах, от которых она не находила себе места, было известно только ей. Кокетка насмешливо поглядывала на нее, но Худышка вовсе не замечала никого вокруг. Она сидела, сложа руки на коленях и глядела заплаканными глазами в окно. Затем она вышла в тамбур, чтобы покурить. Когда вернулась, стала отвечать на телефонный звонок. Голос не выражал никаких эмоций. По всей видимости, звонил отец. Он узнавал, надо ли ее встретить. На что Худышка ответила, что лучше бы она никуда не ездила, а если бы и ездила, то хотела бы, чтобы там, куда она отправилась, ей предложили бы остаться. С этими словами она заплакала. Я смотрел, как слезы стекали по ее щекам и невольно отвел взгляд. Так может быть больно только на самом деле. Это нельзя наиграть. Мне хотелось ее спросить, что же такое случилось. Но тактичность не позволила мне ракрыть рта. Так мы и ехали, каждый в своем отдельном "купе", постоянно извиняясь друг перед другом, задевая колени соседа. Кокетка и Бородка вышли на станции Хлебное. Видимо, беседа направила их в одну сторону. Я пожелал им счастливого пути. Ехать оставалось всего двадцать минут. Худышка, неустанно набиравшая сообщения на клавиатуре мобильного телефона, посмотрела на меня грустными глазами. Наши глаза встретились и я понял все, что они мне сказали. Это был взгляд не Кокетки, которая того и гляди выкрикнула бы "Я согласна!". Это был взгляд не Бородача, который извещал о внутреннем ожирении бесцельно бредущего по жизни человека. Это был взгляд жившего кем-то человека. Этот "кто-то", кем жила Худышка, умер. Но не буквально, ведь она писала. Писала и писала, не теряя надежды получить от него известие, от которого бы ее глаза вновь заблестели. Но адресант был неумолим и те скупые слова, которые она читала в редких ответах от него, она произносила всю дорогу, шевеля губами, словно уча наизусть. Она закрыла глаза.
Мы подъезжали. Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны. Я оделся и последний раз посмотрел на Худышку. Ее лицо было влажным от слез, ее руки дрожали, ее глаза были уставшими. Она казалась утратившей все жизненные силы. Затем она поднялась и с глубоких вздохом принялась выносить вещи. На перроне ее встречал отец.
Мы никогда, возможно, не увидимся, разойдясь по разным ( каждый по своему) путям. У нас будет новое в жизни, мы будем делать старое историей, будем жить. Но никто из нас не забудет присутствие другого в том вагоне, и дорогу, которую мы проехали вместе. Я до сих пор иногда достаю билет, на котором приехал в тот день. На билете стоит только пункт отправления и пункт прибытия. И только одно слово. Худышка. Когда я достаю этот клочок офсетной бумаги, в памяти оживает тот день. И ее глаза. Заполненные безутешным горем.  Ведь в них сокрыто все.