Долгое возвращение в Эдем...

Более десяти лет прошло с того момента, как... в его руках взорвалась мина времен Великой Отечественной Войны...
Каждое лето свои студенческие каникулы он посвящал работе в отряде, который занимался поиском и захоронением останков воинов, погибших, защищая свою Родину от фашистских захватчиков. Он должен был стать художником. Его пастельные акварели с церквями и переулками Харькова того времени едва ли напоминают великое искусство, которому он пос­вящает сегодня все свое время.
Лопата скользнула по металлу... Несколько секунд... Возможно, мина... Да. Он отчетливо увидел ее. И именно такие обезвреживали саперы из их отряда. Но, кажется, поздно... Рядом его друзья. Мгновение. Закрыть их собой... Нежные пастельные акварели... Оглушительный взрыв. Огром­ное красное пятно расплывается перед глазами. Слишком яркий свет. Боль. Кровавое месиво вместо лица. Его отшвырнуло на несколько мет­ров. Крики. Носилки. До ближайшего населенного пункта несколько ча­сов пешком. На дорогу! Там изредка проезжают машины. Кто-нибудь ос­тановится. Остановились. Довезли. Вся его одежда насквозь пропитана кровью. Лица нет. Фельдшер разводит руками. Везут в другой медицинский пункт. То же самое. Идет время. Нужно в город, в Харьков. Но как? Больница. Даже есть рентген-кабинет. Снимки. Он продолжает истекать кровью. Ни слова. Диагноз звучит, как приговор: "Минно-взрывное ранение... ле­вой подключичной артерии, коленных суставов справа и слева, перелом костей носа, обеих скуловых костей, верхней челюсти с переходом на основание черепа, левой височной кости. Контузия головного мозга. Размозжение глазных яблок..." Люди в белых халатах качают головой:  "Он не жилец... Травмы не совместимые с жизнью... Еще несколько ча­сов..." Его друзья умоляют на коленях спасти его. Связываются с Харьковом. Требуют вертолет. Нет, только машину. Он лежит в боксе. Никакой медицинской помощи. Да и нет условий для ее оказания. Массив­ная кровопотеря даже не компенсируется введением жидкости. Только через восемь часов его доставят в Харьковскую больницу, где многоча­совая операция спасет ему жизнь, и эти врачи, оперировавшие его, скажут позже, глядя на его работы, выставленные в Харьковском музее, что ошибались, приговорив его к смерти, что он остался жив чудом, на которое они не надеялись.
Дмитрий пришел в себя через несколько суток после операции. Простран­ство вокруг напоминало невесомость. Постоянная нестерпимая боль. Темнота. Ему казалось, что его нет. Гипс, бесконечные метры бинтов. И снова темнота. Первое о чем он подумал, поездка к морю. В Крым. Побережье. Шум волн. Он не видит. Еще не знает, что зрение не вер­нется. Глаз больше нет. Более сотни осколков врачи даже не стали трогать. Поврежденные кости носа и лица заменили металлоконструкции. Он потерял два с половинок литра крови. Он не должен был жить, но он выжил. Каждый шаг после давался ему с величайшим трудом. Были мо­менты, когда не хотелось жить. В Москве ему повторили еще раз, что он никогда не будет видеть. Ему повторили это врачи в одной из клиник в Германии... Казалось, что жизнь, данная ему дважды, остано­вилась ...
Я познакомилась с Дмитрием Дидоренко в Москве, в центральном Доме Художника на Крымском Валу. Совершенно случайно. На ежегодном "Арт-Салоне" были выставлены его работы. Там же продавалась моя первая книга "Игры со страстью". Я не могла предположить, что человек, который пишет такие картины, не видит окружающего мира. Глядя на него, я бы никогда не подумала, что он лишен зрения. Молодой, красивый, в полупрозрачных очках, под руку с очарователь­ной женщиной, своей сестрой, он никак не производил впечатления бес­помощного человека. Жизнерадостный, всегда улыбающийся, бесконечно талантливый художник. Да, именно, художник. Не совсем совместимо с жизнью? Едва ли.
Он пишит картины . Более нескольких тысяч оттенков в одном произведе­нии. Дмитрий говорит, что он видит сердцем. Видимо, для того, чтобы нам, зрячим , вечно недовольным своей жизнью, было доступно и понят­но.
Его работы украшают собой музеи и выставочные галереи многих стран. Европа, Япония, Россия, Украина...
Приговоренный судьбой и врачами к смерти, Дмитрий только насмешливо улыбается в ответ. Вчера я разговаривала с ним но телефону. Очень много работы. Интервью, выставки... Говорит, что даже не успевает творить. Жажда жизни? Сила воли? Нет, Он смеется на такие неуклюжие вопросы. Видимо, что-то другое. Свыше.
Они разводили руками над его бездыханным телом, а сегодня они, врачи, разводят руками, видя его картины...