Как слесарь Шурупченко стал диссидентом

.1.
Слесарь Шурупченко работал в цеху кривоколенных шатунов с незапамятных времён. Он считался старожилом, поэтому ему многое прощалось. Скольких мастеров, скольких начальников перевидал он на своём веку – не сосчитать. Накопленный опыт сосуществования с руководящими кадрами был бесценен, и он щедро делился им и со старыми товарищами по работе, и с подрастающей молодой сменой.
Шурупченко вошёл в цех, и сонная ещё душа его сладко потянулась, зевнула и перевернулась на другой бок. От беспокойных звуков железного рабочего ритма организм впал в умиротворяющую лень.  Каждый трудящийся занял свою трудовую нишу и самозабвенно копошился в ней, не обращая внимания на ковыряющихся рядом коллег. Гороскоп этого дня не предвещал никакого несчастья. Всё у всех ладилось, все были довольны собой и своим государством, удовлетворяющим их право на бесплатный отдых, бесплатную медицину и бесплатный труд.
Гайки послушно накручивались на болты; молотки без промаха били по зубилам; напильники, делово повизгивая, сплёвывали блёстки опилок; ножовки активно вгрызались в железные болванки и поскуливали от удовольствия, вызывая зависть у писклявых свёрл, их стальных собратьев, которые ввинчивались в чугунные железяки и оставляли за собой шлейфы горячих спиралевидных  стружек. Всё вокруг сопело единым порывом энтузиазма.
Сопел и Михалыч, конструируя шабашку. И никто его за это не осуждал, поскольку все понимали, что право на бесплатный труд надо как-то оправдывать.
Тяга к созиданию зашевелилась и в Шурупченко. Она растолкала сонную душу. А та послала импульс в его правую руку. Рука неуверенно взялась за молоток и вяло им замахнулась, после чего включился мозг, и вялая мысль посетила слесаря Шурупченко в виде вопроса «зачем?..»
В тот самый момент возник мастер, он вернулся с планёрки от начальника и походил на гамбурского петуха, выдержавшего получасовой бой без правил с императорским пингвином. Но о пингвинах – после, а пока не нужно забывать, что этот старый потрёпанный петух в своём курятнике был представителем власти, с которым приходилось считаться. Хотя сам он мало с кем считался.
Приняв брезгливо-бодрое выражение так называемого лица, он воткнул руки в бока и выпятил раздутый метеорными потоками живот с пуговицей посередине. После чего сказал:
-Ёксель-моксель! – и цех обволокла кратковременная тишина.
Трудящиеся замерли в разнообразных позах. Слесарь Шурупченко так и остался стоять с поднятым молотком. А Михалыч вдруг оглушительно икнул, покраснел от нечеловеческого смущения и покрылся испариной от несусветных усилий удержать икоту в себе.
-Та-ак, - продолжил мастер, - я с вами шашни разводить не буду!
Все облегчённо отмерли. Михалыч издал серию захлёбывающихся звуков, а слесарь Шурупченко сплюнул, и рука его в автономном режиме, завершая размах, врезала молотком по железному верстаку.
Шабашка Михалыча рассыпалась, все подпрыгнули от неожиданности, а у мастера заложило левое ухо.
-Безобразие, - сказал тогда мастер, - я не потерплю!
-И не надо, - согласился Шурупченко и стал помогать Михалычу собирать шабашку.
Все вернулись к своим привычным занятиям.
-Прекратить! – вскипятился мастер, выставляя напоках свой буйный, петушино-холерический темперамент, - слушать сюда! – заорал он.
И снова все замерли, а в голове Шурупченко зашевелились тараканы нехороших предчувствий.
-Я этого так не оставлю! – грозно продолжал бормотать мастер, вытягиваясь на цыпочки и тряся в воздухе разгневанным указательным пальцем.
Михалыч икнул, а слесарь Шурупченко сплюнул, не в силах сдержать досаду.
Перья у мастера на загривке встали дыбом и он подскочил к Шурупченко.
-Не сметь плевать!
Потом к Михалычу.
-Не сметь икать!
Потом ко всем.
-Я вам покажу кузькину бабушку! Я этого так не оставлю!
Икота у Михалыча от испуга сразу прекратилась, а слесарю Шурупченко пришлось на всякий случай сглотнуть слюну.
Похоже, дело покрывалось нездоровой окраской. Все наконец осознали это, и трудовой ритм превратился в какофонию. Кто-то ударил мимо зубила, но точно по пальцу; кто-то сломал сверло; кто-то – ножовочное полотно. Вокруг запорхали эмоционально окрашенные междометия с ярко выраженным эротическим подтекстом. А напильник дяди Феди взвизгнул такой высокой нотой, что у мастера заложило последнее, то есть, второе ухо. Он притих и недоумённо завертел головой, наблюдая первозданный хаос. Однако, ни один звук не тревожил его барабанные перепонки. Тогда он поманил к себе толстопузым пальцем слесаря Шурупченко и членораздельно попросил:
-А ну-ка. вдарь. меня. по уху. Что-то. я. плохо. слышать. стал.
Шурупченко удивился такой сказочной возможности отомстить от имени  коллектива, размахнулся, но вдруг успел подумать и – передумал. Было как-то не по себе, боязно что-то.
-Не буду, - замотал он головой
-Бей! А то премии лишу! – пригрозил мастер.
Выбора не было, и тогда слесарь Шурупченко отвёл подальше руку, сжал покрепче кулак и – вдарил! Мастера. По уху.
В голове у мастера что-то булькнуло, и она отлетела к стенке. Вслед за ней отправилось и остальное тело.
Посыпался кафель.
Все затаили дыхание, настороженно наблюдая за мастером. У Шурупченко сердце шлёпнулось куда-то ниже пояса, и там сильно похолодело, практически заиндевело. Михалыч тихонько завыл, нагнетая обстановку, а…
А мастер легко подскочил с пола, отряхнулся и прокукарекал, как ни в чём не бывало:
-Ку-ку-ку-дда вы вылупились? – похоже, он стал слегка за-за-заикаться. И, может быть, это было даже к лучшему, но слесарь Шурупченко всё равно сплюнул.
Дар слуха был восстановлен с минимальными потерями. Если вообще можно назвать потерей пару треснутых кафелин и отлетевшую пуговицу на пузе.
Дар памяти тоже восстановился быстро. Всё-таки ежедневные изнуряющие планёрки у начальника вырабатывают сильный иммунитет, и секунду спустя, мастер потряс в атмосфере кулаком и сказал:
-Я не позволю!
Все облегчённо вздохнули…

.2.
…Но, как оказалось, напрасно.
-Вот, - сказал мастер, когда коллектив собрался для проведения внеплановой пятиминутки, - в общем, это, - особым красноречием он не отличался, но этот недостаток с успехом компенсировал служебным рвением, приобретавшем частенько извращённые формы. На жаргоне «извращённые формы» назывались стукачеством. Начальнику будто бы и неприятно было такое поведение подчинённого, но, с другой стороны, наград он никаких не требовал, действовал на добровольной основе. А раз так, то можно стукачество выдать за чудачество, списать на аномалию характера, на тяжёлое детство, особенно – на внутриутробный его период. То есть, начальник закрывал глаза на проделки мастера, но при этом держал ушки на макушке. Ну просто, на всякий случай.
-Короче так, - продолжал мастер вводить своих подопечных в курс дела, - я это,.. хотел бы вас обрадовать, - и он запустил палец в ноздрю своего картофелевидного носа, будто изъеденного личинкой майского жука.
-Так вот, - попытался он говорить с пальцем в носу, что оказалось не совсем удобно, и палец пришлось вынуть. Поглядеть на него, перебороть искушение сунуть в рот и – перейти к сути.
-Я, - сказал мастер, интуитивно формируя мысль из мусора слов, рассыпанного в пустотах его обширной головы, - я, - сказал он, - стал членом пингвина, - и с гордостью обвёл всех выпученным взглядом, очевидно, ожидая шквал аплодисментов, крики «браво!» и поздравления с привалившим счастьем. Но коллектив, выдержав недоумённую паузу, запереглядывался.
Шурупченко решил не пропустить очередного удовольствия.
-Да мы, - сказал он с деланным равнодушием, издалека смахивающим на деликатность, - мы, в общем-то, давно подозревали за вами нечто подобное. Спасибо за откровенность, но стоило ли собирать нас в рабочее время здесь?..
А Михалыч, известный наш орнитолог, засомневался:
-А разве, - говорит, - у пингвинов есть этот, как его, ну, который вы сказали? – Тут Михалыч застеснялся своих познаний, покраснел, но добавил, - они, по-моему, по-другому размножаются?
-Ага, - подтвердил я, - пестиками и тычинками.
-Кто размножается? – не понял мастер, но краешком ума почуял, что над ним хотят поиздеваться.
-Пингвины, - пояснил я.
-Пи- пи- пи-, - вдруг понял и зашёлся от ярости мастер. – Я вам пи- пи- пи-,.. я вам по- по- покажу пи- пингвинов! Я не позволю!.. С завтрашнего дня,.. нет, сегодня же! Сегодня же вы все будете у меня членами пингвина!
Всем стало совсем уж странно. А не лопнуло ли чего в голове у мастера, когда он башкой кафель на стене рихтовал?
-По-моему, - предположил психиатр Михалыч, - он сошёл с ума.
-Какая досада, - сострил Шурупченко и сплюнул.
А дядя Федя покуривал и помалкивал. Он, подобно Швейцарской Конфедерации, занял выжидательную позицию.
Когда благородная ярость немного спала, мастер понял, что в его рассказе отсутствует некое логическое звено. Он пошевелил бровями. Это действие заменяло ему шевеление извилинами. И вынул из личного несгораемого сейфа, в котором хранил всяческое барахло, рулон бумаги. Встряхнул его – и рулон оказался предвыборным рекламным плакатом нашего начальника Архистратига Ананьевича.
На плакате начальник стоял у парадного входа своего любимого предприятия и улыбался во весь рост, затмевая сиянием золотозубой улыбки окружающую действительность. Кстати, на заднем плане изображения просматривалась чья-то больно знакомая красная морда, выглянувшая ненароком из дверей. Но чья это была мор,.. простите, чьё это было личико, мы узнаем позже. А пока все продолжали пользоваться благословенной возможностью отдохнуть от изнуряющих производственных заданий.
Чем дольше все вглядывались в до глаукомы знакомые черты и ужимки Архистратига Ананьевича, тем большее к нему уважение вползало в мозги простых трудящихся слесарей. Так, на начальниковой голове красовалось всеми цветами радуги, похожее на НЛО, сомбреро, года три назад подаренное ему мексиканскими пролетариями. Нелёгкая занесла их на наш завод обмениваться опытом. Но это тема отдельного рассказа. Ну а на туловище Архистратиг Ананьвич напялил абрикосовый пиджак, под которым просматривалась фиолетовая рубаха, а также галстук цвета секреторных выделений божьей коровки во время отпугивания врага. Дополняли ансамбль мятые шорты цвета каки (это не опечатка), зеленоватые гольфы со сливовыми горошинками и лакированные 
жёлтые туфли с лиловыми носками и шнурками в клеточку. Вкус у начальника был безупречен. Он вообще очень идивидуально подходил к вопросу одежды. А тут вам не цацки-пецки, тут – выборы, а они требуют особого подхода к внешнему гардеробу. Нужно, чтоб у электората глаза на макушку от удивления вскочи-ли. Чтобы помнили! Чтоб сны кошмарные снились! Короче, эпатировать нужно народ, эпатировать, и ещё раз это,.. этапировать! Да, безобидное слово «эпатировать» начальник часто путал с грозным «этапировать», чем сразу же настраивал против себя некоторых щепетильных пенсионеров, помнящих ещё сталинские лагеря.
Кроме выглядывающей морды, на заднем плане был ещё и «Запорожец» Архистратига Ананьевича приятного омлетного  оттенка. Начальник принципиально ездил только на нём, демонстрируя тем самым свою близость к народу. Левой рукой начальник указывал на правую, в которой сжимал продукцию завода – знаменитый на весь город и близлежащие сёла, а также известный среди мексиканского пролетариата, кривоколенный шатун. Изо рта начальника, обведённые облачком, вылетали слова: «Мы гордимся своей продукцией!» Похоже, облачко это рисовал наш вечно похмельный художник Петруччо похмельными же кисточками, потому что в последнем слове он забыл дорисовать букве «д» внизу чёрточку с загогулинками, и вышла голая правда, то есть, что мы гордимся своей «пропукцией». Но всё это были мелочи, по сравнению с той аббревиатурой, которая располагалась в ногах Архистратига Ананьевича. А там было написано то, что абсолютно всё разъясняло и ставило на свои места. ПИНГВИНом оказалась Партия Идеального Народного Государства Верных И Непримиримых – с восклицательным знаком и припиской мелкими буквами: Борцов За Исторический Консенсус, сокращённо – БЗИК.
-Смотрите, - мастер ткнул в свою выглядывающую из дверей морду на плакате, - тут даже я есть, - и он довольно хрюкнул, забыв, что до этого напоминал всем петуха.
-Ну-у, теперь всё ясно, - сказал Шурупченко, - этот Главный Пингвин хочет нас сделать своими пингвинятами.
-Не сметь обзываться! – гаркнул мастер. – Я член ПИНГВИНа, и не позволю!..
-Ну а как же нам тогда его называть? – искренне недоумился Михалыч.
-Как?.. как?.. как?.. – постепенно утих мастер и задумался. – А действительно, как? – и он сунул палец в нос. Это помогло. Сразу же нашёлся выход из сложной ситуации, и он опять заорал: -Нечего из меня дурака валять! Я сам не знаю – как, но он наш начальник, - эти слова были произнесены со священным мандражем, - ОН – НАШ НАЧАЛЬНИК! И ему со своей дачи,.. то есть, это,.. со своей колокольни виднее! И вобще, я ещё по этому поводу инструкций не получал! У меня одна только инструкция – чтоб все стали ПИНГВИНами.
-А сами вы чё обзываетесь? – поймал мастера на слове Шурупченко.
-Извините, - по инерции извинился мастер и поправился, - я хотел сказать – членами ПИНГВИНа.
Тут нарушил нейтралитет дядя Федя.
-Я не буду, - сказал он, - никаким Борцом За Исторический Консенсус. Потому как я вхожу в ряды Партии Любителей Баночного Пива и не могу изменить его светлым, и более того, тёмным…
-Сортам? – подсказал Михалыч.
Дядя Федя сурово посмотрел на Михалыча и договорил:
-Идеалам!
-Я тоже не хочу быть бзикнутым пингвином, - сказал Шурупченко.
-И я, - сказал я.
-И мы, - сказали все.
-И я тоже, - робко поддержал всех Михалыч.
У мастера цеха кривоколенных шатунов Агдама Оболоньевича Квасича отпала челюсть. Из неё вывалился зубной мост, а изо рта пошла пена. Зрелище, доложу вам, не из приятных.
Михалыч рванулся было дать мастеру валерьянки, но его удержали и принялись наблюдать, что будет дальше.
Мозговырывающий, теловыламывающий, душераздирающий, монстроподобный вопль огласил окрестности цеха. Сорвав с петель цеховые двери, вопль заметался по заводу, устремился вверх, разбил по пути несколько лампочек, выбил стекло под потолком и, вырвавшись на свободу, наповал сразил невовремя пролетавшую мимо ворону.
В цеху же, после того как осело облако пыли от обвалившейся штукатурки, некоторое время было тихо. Потом слесарь Шурупченко отряхнулся и выразил восхищение:
-Класс! – сказал он, - виртуальная реальность! Полный эффект присутствия! Со стереосистемой! Ух!
-Лучше бы он был в клетке, - прошептал Михалыч и незаметно ощупал под собой сиденье. Оно оказалось сухим, и Михалыч облегчённо вздохнул.
На сверхзвуковой шум сбежались рабочие из других цехов. Всем хотелось посмотреть на светопреставление, но, конечно, лучшие места были заняты нами.
А мастер продолжал бесноваться, выкрикивать: «Я не позволю!» «У меня инструкция!», грозить кулаками, утверждать, что он, как член ПИНГВИНа, не допустит беспредела, и прочая, и прочая, и прочая.
Вскоре подошёл и САМ Архистратиг Ананьевич. В отличие от своего двойника с плаката, он был одет скромно: сандалии на босу ногу; шорты – строгие, чёрные, со стрелочками; и не броская бледно-оранжевая рубаха, без галстука. Галстук, сиреневый, с отливом в фиолетовость, начальник скомкал в руке и беспрестанно протирал им мокреющую лысину.
При виде начальника, мастер цеха кривоколенных шатунов резко прекратил метания, вытянулся по стойке смирно и плаксиво зажаловался:
-Это всё они! Они меня не слушают. Они бузят. Они мне не подчиняются. Оперились! Они мешают выполнять ваши инструкции. Они не хотят быть вашими членами. Они,.. они,.. они,.. делают из меня идиота. Они, они, они, - не зная, что ещё придумать, мастер безнадёжно махнул рукой, забился в угол между сейфом и стеной и ожесточённо заковырял в носу, спиной к присутствующим. Изредка он всхлипывал.
-Ай-яй-яй, - добродушно сказал Архистратиг Ананьевич. – Я же вам говорил, Агдам Оболоньевич, мягше с людями обращаться надо. Эх вы, тут же деликатное дело. А я ещё хотел вас своим помощником взять в случае моего безоговорочного успеха. Ай-яй-яй…
Затем он протёр скользкую лысину и махровую грудь и добрым голосом пропел:
-Итак, товарищи господа, кто зачинщик?
-Зачинщик чего? – не понял я.
-Всей этой галиматни.
-Галиматьи, - поправил опытный филолог Михалыч.
-Я знаю, - обрадовал его начальник, - так кто же?
-Он, - и все одновременно показали на мастера в углу за сейфом.
-Понятно, - понял Архистратиг Ананьевич, - значит, вы все. Ну что ж, пойдёмте в мой кабинет. Остальных прошу разойтись. Пока. А вы, Агдам Оболоньевич, займитесь тут уборочкой. Едрыть вас в кочерыжку.

.3.
Архистратиг Ананьевич считал себя опытным человековедом, то бишь, психологом. Поэтому рабочих цеха кривоколенных шатунов он, как и обещал, повёл прямиком к себе в кабинет, где можно было побеседовать в неформальной обстановке.
Все приземлились за полированным столом, напоминавшим взлётно-посадочную полосу для частных самолётов, и, как говорил дядя Федя, завертели по сторонам верхними конечностями, то есть, головами.
Начальник, решив очевидно, довести неформальность до полного, как выражался Шурупченко, андегрунда, то и дело вносил в неё неожиданные элементы, как правило, в обычной обстановке не применявшиеся. Изо всех сил он хотел понравиться своему потенциальному электорату, и следуя политике пряника, кнут пока что держал за спиной.
Он предложил всем по чашке чая, но Шурупченко вполголоса предупредил, чтоб коллеги были настороже – кто знает, может быть, начальник хочет устранить непокорных путём отравления?
Питая самые благородные чувства, Архистратиг Ананьевич включил кондинционер, мол, пусть рабочим будет не так душно. Но Шурупченко, мучимый, кстати, жаждой посплёвывать, пробормотал, чтобы никто не расслаблялся, так как возможна попытка удушения ядовитым газом.
Тогда начальник раздал всем свои коллекционные сигары. Шурупченко и тут не остался в стороне, предположив, что в сигарах заложена взрывчатка.
Архистратиг Ананьевич решился включить трудящимся свой любимый эротический видеофильм, которым довёл Михалыча до жуткого смущения и нездорового блеска в глазах. Элитный видеофильм всем понравился, и после него начальник поставил аудиокассету с приятной расслабляющей музыкой. Предложил даже выпить, но все, верные шурупченковским установкам, с негодованем отвергли это предложение, заявив, что в рабочее время – ни-ни!
Музыка должного расслабляющего эффекта не произвела, и неформальная обстановка начала накаляться. Все вновь завертели по сторонам «верхними конечностями», при этом мрачнея и угрюмея. Рабочие колотили ложечками остывший чай, вертели в пальцах сигары и нехорошими взглядами оценивали интерьер кабинета. Интерьер пах недавним ремонтом и невыплаченной зарплатой за последние четыре месяца.
Наконец, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Архистратиг Ананьевич прибег к испытанной на мексиканской делегации шутке. Он вынул из шкафа поднос с фруктами, взял с него самое большое румяное яблоко, выгрыз у него бок и аппетитно захрумтел дальше.
-Угощайтесь, ребята, кушайте не здоровье.
Фрукты нехотя разобрали. Михалыч, с видом опытного вегетарианца взял себе красивую грушу... Потом он распахнул челюсти и – укусил её… При этом его зубы проехались по золотистой поверхности, и рот Михалыча с лязгом захлопнулся, прикусив любопытный язык.
-Ой, - сказал Михалыч, поджав язык, - она фе плафмафовая! – и постучал фруктом по взлётно-посадочной полосе.
Архистратиг Ананьевич захохотал, надеясь на поддержку, но вынужден был подавиться недожёванным боком настоящего яблока и закашляться, поскольку ответной реакции на смех не последовало.
-Я же говорил, - сказал Шурупченко и сплюнул на ковровую дорожку, - над нами здесь издеваются.
Тогда известный человековед Архистратиг Ананьевич, исчерпав весь запас «пряников», вынул из-за спины «кнут».
-Ну ладно, - сказал он, - едрыить вас, куды попало! Больше я с вами церемондиться не буду.
-Церемониться, - робко внёс поправку Михалыч.
-Я знаю, - успокоил его начальник. – Вот вам бланки, - он положил перед каждым бумажку с символическим изображением ПИНГВИНа и готовым текстом заявления о добровольном вступлении в ряды его членов.
-Вас никто не принуждает вступить в партию, просто впишите свои ФИО и поставьте автограф – всё, - сказал Архистратиг Ананьевич, - и можете идти. Работать.
Прежде чем возразить, все углубились в чтение.
А начальник, между тем, плюхнулся в своё рабочее кресло на колёсиках – своеобразные роликовые коньки со всеми удобствами – и отвернулся к стене, чтобы в очередной раз полюбоваться собой на предвыборном плакате. Этот плакат был раза в два больше тех, которые он раздал мастерам цехов. Начальник плакатный и начальник живой откровенно любовались друг другом. «Экий я великан, - думал начальник живой, - красавец! Одного росту только полтора метра вместе с сомбреро. Ну разве за таким не пойдут народные массы?.. Кстати, сомбреро смотрится оччень эффектно. Правда, оно съехало почти на нос и закрыло глаза,.. но – этот нос, да, этот орлиный нос смахивает на мощный пингвиний клюв, которым я с лёгкостью раздолбаю своих конкурентов… Ах, эти плотно поджатые губы,.. ах, этот волевой второй подбородок,.. ах, ах, ах, этот празднично-карнавальный наряд… Я этапирую свой электорат, и люди поверят в меня, они пойдут за мной в огонь и в водку… Да, кстати, надо будет побольше водки организовать дешёвенькой, колбаски ливерной на закуску для ветеранов. Какую-нибудь там благотворительную фикцию, то есть, эту,.. акцию, ну, чтоб поверили… М-даа, ах, этот прекрасный мой, любимый мой народный «Запорожец». Вот, кстати, и можно будет его подарить какому-нибудь инвалиду. И рейтинг мой сразу скакнёт, да и «Мерсушку» моего давно пора обкатать, сколько ж ему в гараже пылиться? А там, глядишь, и дачку в скором времени дострою, второй этаж ей совсем не помешает. А там и на Канары махнём с женой,.. нет, Ка-нары, что-то название мне не больно нравится, Карибы лучше… Эх, увидала бы меня покойная мамаша, каких грандиозных успехов добился её любимый сын. Я стал настоящим лидером… Ах, это леденцовое слово «власть», как оно приятно перекатывается во рту, такое кисленькое, такое сладенькое, такое могущественное, такое,.. фу…»
Во рту у Архистратига Ананьевича стало вдруг горько, солёно, так непередаваемо отвратительно, что его даже затошнило. Дело в том, что на заднем плане прекрасно скомпонованного плаката он наконец-таки разглядел грушевидную фигуру Агдама Оболоньевича, чья томатоподобная морда по совершенно нелепейшей случайности, ну честное слово, ненароком влезла в кадр.
«Сволочь! – процедил сквозь зубы начальник, - И тут влез! Хочет со мной власть разделить!» Он нацепил на орлиный нос очки и полез с ногами на кресло, ведь росточку был не великанского. Он желал поближе рассмотреть выражение физиономии лица Агдама Оболоньевича. Несколько минут он до боли в ресницах таращился в нахальное изображение, пока оно не поплыло, как живое и не подмигнуло ему, мол, чего уставился, я ж не специально, просто так случайно вышло. Оказался в нужном месте в подходящее время.
-Ах, случайно, говоришь, - заорал начальник, - ах, едрить тебя в селезёнку! Случайно! – и он содрал плакат со стены и отфутболил его куда подальше.
После чего отдышался, сказал «уф!» и обнаружил, что в кабинете он не один. Там были рабочие цеха кривоколенных шатунов, которых он пригласил для того, чтобы… Впрочем, вы ведь всё знаете.
Начальник вытер потную лысину партийным бланком, ибо галстука под рукой не оказалось, схватил телефонную трубку и вежливо проорал секретарше:
-Петруччо! Немедленно ко мне! Едрр…
 Все как по команде отодвинули от себя пустые чашки и закурили сигары. Михалыч закашлялся, сказал:
-Фу, какая гадость, - и вынул махорку.

.4.
-Ну что, готово? – спросил Архистратиг Ананьевич, видя наши довольные лица.
Ещё бы нам быть не довольными: где б и когда б мы ещё так расслабились.
-Угу, - сказали все хором.
-Ну тогда идите, - удовлетворённо вздохнул начальник. – Молодцы, сразу бы так, - и принялся собирать со стола бланки-заявления.
Мы ещё не ушли, когда начальник забрал последнюю бумажку, и лицо его окислилось, взгляд потух, а первый волевой подбородок слился со вторым.
-Нет, стойте, - остановил нас Архистратиг Ананьевич мятым голосом. – Садитесь,  едрить вас в пупок.
Все  снова зашли на посадку, приземлились и сбили пепел в чашки из-под чая, надеясь на вторую часть развлекательной программы. Но начальник устал, и развлекать нас не входило в его планы.
-Почему не?.. – спросил он.
-Не хотим, - сказали все.
-А заявления по собственному желанию хотите?
-Не-а, - сказали все.
-А придётся, - сказал начальник.
-Не-а, - сказали все.
-У меня под воротами валяется таких специалистов, как вы, целая куча, и каждый горит желанием стать членом ПИНГВИНа.
-Угу, - сказали все.
-Завтра же отправлю всех на биржу труда побираться.
-Угу, - сказали все, - а нам и здесь неплохо.
-Будет плохо, - пообещал начальник.
-Мы потерпим, - сказали все. – Больше терпели, не привыкать.
-Но почему не?!..
-А у нас демократия, - пояснил Шурупченко.
-У кого это у вас? – удивился начальник.
-У нас, - пояснили мы, - свобода выбора.
-Ваше поведение не-конс-ти-ту-ци-он-но, - по слогам выговорил известный правовед Михалыч. – Мы будем жаловаться.
-Куда жаловаться? – поразился начальник.
-В профсоюз, - сказал я.
Архистратиг Ананьевич ухмыльнулся.
-Но профсоюз – давно уже мой член. То есть, член моей партии. И, кроме того, мы с ним рыбаки, и на рыбалках разрабатывали предвыборную платформу и устав ПИНГВИНа.
-Тогда в газету пойдём, - сказал Шурупченко.
Архистратиг Ананьевич растянулся в улыбке.
-Редактор газеты оказывает мне информационную поддержку. Кстати, вам всем надо будет подписаться на наш «Городской светильник». Нужно выручать свата, тираж ему поднять, чтоб он сам в тираж не вышел, - хихикнул, довольный удачным каламбуром начальник.
-Тогда – в прокуратуру, - сказал Михалыч.
-Охо-хо, - взялся за лысину Архистратиг Ананьевич и затрясся в конвульсиях немого смеха.
-Главный прокурор – его брат, - пояснил всем дядя Федя.
-Мафия, - горестно вздохнул Михалыч.
-Не, городская династия, - поправил его Шурупченко.
Начальник, продолжая подхохатывать, снова раздал заявления.
-Вот вы мне не верите, комедию тут ломаете, - приговаривал он, - а я между тем, изо всех сил хочу стоять на страже народных деликатесов,.. то есть, едрыть его, интересов.
-Да нет, уж мы вам верим, - сказал тогда я, - как тут не поверить. Предвыборная платформа у вас очень-таки убедительная. Люди такие уважаемые за вами стоят. Просто грех не вступить в вашу восхитительную партию. Я, честно говоря, пингвинов с детства уважаю. Благородная птица, в чём-то даже на вас похожая, - сделал я комплимент, и левой рукой на бланке накарябал свою подпись, чтобы потом можно было сказать, что её подделали.
Михалыч, почувствовав, что нужно принимать ответственное решение, засуетился, уронил на стол самокрутку, смахнул её вместе с чашкой на пол и, кряхтя и причитая, полез под стол.
-А я, - забубнил дядя Федя, - состою в Партии Любителей Баночного Пива и не могу изменить его светлым и тёмным,.. эх! – и зажмурившись, он начертал на бланке загогулину.
Поняв, что сопротивление сломлено, и дальше всё пойдёт, как по вазелину, Архистратиг Ананьевич расслабился, и поддался мгновенной истоме. Он разодрал зевком свою исполинскую пасть так, что всем предоставилась уникальная возможность пронаблюдать слаженную работу его внутренних органов. А после зевка начальник подтянул шорты, поправил несуществующий галстук и оглоушил присутствующих убийственным аргументом. Аргумент заставил сложить копья сарказма самых отъявленных скептиков и поверить в то, что ПИНГВИН – партия, несущая свет миру. И всякий, ставший пингвиньим членом, автоматически причисляется к лику святых, поэтому на дороге в Рай для них всегда будет гореть зелёный свет.
-Да будет вам известно, - так сказал Архистратиг Ананьевич, - что сам батюшка Полиспаст благословил меня на благое дело Борьбы За Исторический Консенсус. Его третья жена, кстати, как-то раз была замужем за моим отцом. Таким образом, мы с ним тоже родственники.
-Со своим отцом? – не понял Шурупченко.
-Нет, с батюшкой, - добродушно пояснил Архистратиг Ананьевич.
-А с отцом, выходит, чужие? – опять не понял Шурупченко.
-Хм, - сбился с толку начальник, - да нет, получается, тоже родственники.
-О, - сказал я, - вас, Архистратиг Ананьевич, можно считать продуктом непорочного зачатья.
-Ну-у, - смутился начальник, - в какой-то степени.
-Пингвиний мессия, - добавил я.
-Ну-у, зачем уж так,.. едрить его,.. м-м… - стыдливо затараканил глазками Архистратиг Ананьевич.
Из-под стола вылез Михалыч со слегка обгоревшим от самокрутки, но подписанным заявлением.
Начальник был на седьмом небе от удовольствия, он ещё больше утвердился в своём непревзойдённом мастерстве человековеда и, головокружась от успеха, объявил сегодняшний день предпраздничным, а потому – коротким, и распустил всех по домам. Правда, до конца смены оставалось минут десять.
И только слесарь Шурупченко остался сидеть на своём, угрюмо докуривая сигару. Он считался старожилом и знал, что ему многое прощается. Тем более, накопленный опыт общения с руководящими кадрами подсказывал ему, что ничего плохого уже не случится.
Архистратиг Ананьевич обратил на Шурупченко взгляд, только что отлично пообедавшего динозавра и вопросил:
-Ну почему не?..
-Мне вера не позволяет, - отрезал Шурупченко.
-Ты верующий? – удивился начальник, - С каких это пор? Иеговист, что ли? Мусульманин? Кришнаит?
-Нет, Вера – жена моя. Она ругаться будет, что я опять без неё в очередное дерь,.. ну не туда, короче, вступил.
-Так она ж у тебя дура! – машинально выдал Архистратиг Ананьевич и прикрыл рот рукой. Однако, слово – не божья коровка: выпустив секрет, она, как упоминалось, отпугивает им врагов, но в случае с…
-А вы откуда знаете? – встрепенулся Шурупченко и обозлившись, сплюнул на стол.
Начальник сделал вид, будто не заметил этой несдержанности и очертил круг в воздухе:
-Ну-у, земля слухами полнится.
-Догадываюсь, кто её наполняет, - сказал Шурупченко и нехорошо подумал о своём родном мастере.
Тут в кабинет ввалился похмельный художник Петруччо. По-настоящему его звали Пётр Петрович Перепетров, но никто не помнил его официального паспортного имени, в том числе и  сам художник, поэтому он охотно отзывался на псевдоним Петруччо.
Конечно, Архистратиг Ананьевич охотно прибегнул бы к помощи другого специалиста. Но поскольку, как известно, художники на дороге не валяются, а Петруччо остался на заводе ещё со времён наглядной агитации, и найти его валяющимся можно было в любое время в любом месте завода, то именно по этой причине и приходилось пользоваться его услугами. Главное ведь – бесплатными.
Беседу с Шурупченко начальник временно отложил. Он распаковал рулон свежих плакатов и один из них показал Петруччо.
-Тебе будет особое задание, - сказал он загадочно художнику. –
Видишь этого придурка?
-Ково? – спросил Петруччо и уставился на Шурупченко. – А, Шупченко, привет, - сказал он.
-Сюда смотри, - начальник ткнул пальцем в выглядывающую морду Агдама Оболоньевича.
-Ну? – дохнул перегаром Петруччо.
-Этого идиота нужно замалевать на всех плакатах.
-Не вопрос, ноу проблем, я ж провесс-сонал, - пробормотал Петруччо и отвёл наконец мутный взгляд от Шурупченко.
И тут Шурупченко посетила счастливая  мысль, брезжущая возможностью мести.
-Стойте, - загадочно сказал он, - есть идея. Но только услуга за услугу – я членом вашего ПИНГВИНа не буду.
Начальник было нахмурился, но быстро просиял.
-Ладно уж, - великодушно согласился он, - назначаю тебя моим диссидентом. Нужна же мне для разнообразия хоть какая-нибудь оппозиция, чтоб по-настоящему, по-демократически… Ну давай, чего ты там придумал? Едрить его в ухо…

.5.
Рассвет очередного рабочего дня едва забрезжил, а слесарь Шурупченко, не дав душе досмотреть свой мыльный сновиденческий сериал, уже вскочил с постели. Невероятно, но он со всех ног помчался на завод, и даже не чмокнул на прощание любимую жену Веру, очень даже не глупую женщину, но из этических соображений скрывающую свой недюжинный ум.
Шурупченко ворвался в кайбаш, где среди бардака банок из-под красок и хаоса бутылок из-под сомнительных алкогольных напитков, мирно почивал Петруччо. Несколько плдакатов были готовы, но для ощущения полноты мести Шурупченко хватило и одного. Он развернул плакат, вгляделся, с удовольствием сплюнул и – исчез.
Минут через пять после его исчезновения, Петруччо проснулся, спросил «кто здеся?» и зашарил по верстаку в поисках свежего стакана алкоголя. Вместо стакана он нащупал банку с синей краской, опрокинул её на себя, поворочался и снова захрапел.
А слесарь Шурупченко с нетерпением бегал у двери цеха с плакатом под мышкой и нервно жевал сигареты. Подходившим коллегам, он заговорчески подмигивал и шпионским голосом говорил:
-Привет. Ты знаешь, кто я? Я – диссидент. Начальник назначил меня оппозицией. Только – тссс! Никому! Понятно?..
Мастеру он сказал:
-Здрааааавствуйте, Агдам Оболоньевич. Очень приятно-с видеть вас в добром здравии. Как спалось, как завтракалось, отрыжка не донимала? А детишки как, а жёнушка и так далее? – при этом Шурупченко снял кепку и отвесил глубокий поклон. – Разрешите-с поздравить вас с очередным выходом на работу.
Мастер поскрёб затылок, подозрительно осмотрел Шурупченко и вынул из носу козявку.
-Пошли на планёрку, этот,.. как его,.. пародист.
Итак, все собрались, и час расплаты пробил. Диссидентствующий слесарь Шурупченко мягко подошёл к улыбавшемуся на стене Архистратигу Ананьевичу и – разодрал его в клочья.
Присутствующие члены ПИНГВИНа насторожились, а Михалыч по-привычке тихонько завыл для нагнетания обстановки.
Агдам Оболоньевич, заслуженный мастер цеха кривоколенных шатунов, растерялся и никак не мог собраться, чувствуя себя идиотским Шалтаем-Болтаем. Он сел за стол, встал со стула, опять сел, поднял телефонную трубку, положил её, снова поднял… Набрал номер «скорой помощи». Когда на том конце ответили, он надавил рычаг и набрал милицию… Потом он пытался вызвать службу газа и пожарную часть… Но вдруг трубка гаркнула голосом начальника, мастер вскочил со стула, привычно изобразил временно стойкого, пузатого оловянного солдатика и затараторил:
-Да, Архистр-Анан,.. да, я понимаю, да, будет исполнено,.. да, уже, меняем…
любовно положив трубку, мастер в который раз в это утро заподозрил неладное. Сильнее всего неладное отражалось на довольном лице хитрой бестии Шурупченко. «Это паранойя», - польстил себе мастер и скосил глаза на стену. На ней красовался только что разодранный плакат, но целый. Такой же или нет?.. Что-то в нём было не так.
-У-у, - понял он вдруг, подпрыгнул и начал драть волосы на голове и везде, где только они, несчастные, росли.
Шурупченко и иже с ним смотрели вторую часть фильма «Слепая ярость», причём Шурупченко чувствовал себя начинающим, но уже прославленным режиссёром.
На заднем плане фотоизображения художник Петруччо вместо рожи Агдама Оболоньевича нарисовал симпатичного толстого пингвина с добродушно разинутым клювом. Из клювавылетало классическое облачко с фразой: «Мы побдим! Ура!!!»  С тремя восклицательными знаками и пропущенной буквой «е».

Март 1999-ноябрь 2002