Untitled Document

Представьте себе мир, населенный обреченными на отвращение существами. Они были созданы изначально неполноценными для того, чтобы искать завершения в ком то другом, но это завершение неокончательное, потому что исчезает, если остановить усилия. И тем самым, не дает облегчения. И тогда, наравне с тягой, которую они испытывают друг к другу, каждый чувствует непреодолимое отвращение к тому, к которому его тянет, ибо из-за его существования становится явной собственная ущербность. Поэтому, оказавшись наедине друг с другом, они используют любовь, чтобы удержать и, пока это удается, ненависть, чтобы разрушить. Им нужно быть рядом  друг с другом для того, чтобы в близости уничтожить более искреннего.
Их главное чувство - это печаль. Но оно не основное. Печаль из-за того, что с другими радости больше, чем без них. Что такое радость? Это то, что дает возможность для действий. А действия направлены на уничтожение, поэтому как тут не печалиться? Их ненависть в основном связана с тем, что нет возможности выбирать и не нуждаться, но поскольку она не может быть адресована создателю, ненависть направляется на тех, в ком размещается нужда.
Для этих существ важно опираться на себя, но чувство опоры приходит когда обнаруживаешь себя рядом с кем то. Это другое существо, подобно сиамскому близнецу срастается с вами и какое-то время поддерживает вашу жизнь тем, что не дает крови истечь за границы одного тела. Это существо, словно луч фонаря, делает вас присутствующим в темной и до того пустой комнате.
Или скажем так. Этим существам при рождении впрыснут сильнейший яд, который является противоядием для самого себя, если попадает на воздух. И тогда они жаждут встречи, чтобы в ярости плевать друг в друга для того, чтобы на какое то время ослабить действие токсина антидотом. И в другое время, снова почувствовав слабость и приближение смерти, они опять спешат на поиски друг друга.
А еще случается, что одно существо, более слабое, пожирает более сильное, поскольку их сила - в слабости. Но не переваривает, как это делают животные, а выстраивает вокруг него своеобразный каркас из намерений, пленяет его геометрией своих телесных арок и переходов, не дает ему возможности покинут место заточения целиком, а не частями. Вкручивает в патрон, подобно лампочке внутреннего сгорания, смыкаясь вокруг проводящего энергию начала. Но все это бывает не навсегда. Иногда более ловкий хулиган одним движением хорошо тренированной кисти проворачивает вас вокруг того, что было вашим центром и отбрасывает за ненадобностью с незарастающей спиралью, ведущей к самым глубинам сверхпроводимости.
Они находят друг друга, исследуя пустоту окружающего пространства. Когда кто то кричит о себе, колебания волн проходят сквозь равнодушие, не встречая никакого сопротивления, либо же частично поглощаются интересом и возвращаются не в полном объеме. И тогда тот, кто кричал, ищет объект, искажающий эхо, чтобы вернуть принадлежащее себе и поглотить все остальное. Вот так и живут, вибрируя как антенны, всякий раз, когда сквозь их тело проходит чей то голос, резонируя в пустотах, оставленных предыдущими обитателями.
***


Скрипнули петли и ржавый люк, пару раз споткнувшись на траектории движения, откатился в сторону. За ним открывался длинный коридор, острым концом своего конуса упиравшийся в густую и вязкую, словно труп каракатицы, пустоту. Тусклая лампочка, застенчиво выглядывающая из-за решеток плафона, неритмично мерцала -  ее рвало светом. Бурый, покрытый кратерами пор цемент, из которого состояли стены, с верхней точки своей окружности прорастал зеленым на ощупь и мокрым на вид мхом. Где то журчала вода, но как то не по-настоящему, словно включили пластинку и звуки выплескивались из раструба граммофона, как капли из канализационной трубы.
Старший из двух спутников уселся на мокрый пол, уютно свесив ноги в отверстие в стене, из которого они вылезли. Достал сигарету и помахал ей в воздухе, оценивая его сопротивление. Удовлетворившись результатом, полез рукой в карман и чиркнул зажигалкой, едва рука показалась за пределами ткани. Дым от сигареты опускался вниз, стекал на пол и расходился кругами. Внезапно стены коридора задрожали, словно бы невидимая электричка с нерадивыми машинистами промчалась мимо станции.
“Слышал”, - это был не вопрос и не утверждение, а что то вместе, словно бы говорящий одновременно и спрашивал и отвечал и от этого интонации смешивались, как напитки в коктейле. Однако тот, кому было адресовано послание, нисколько не удивился, потому что никак на него не отреагировал.
“Она вышла на поиски и будет здесь не позже чем через час!”, - на этот раз голос звучал по другому, словно бы выражая яростный протест, при этом казалось, что слова нападают друг на друга, атакуя и обороняясь, и последнее слово, оставшись победителем на поле боя, сделало себе харакири восклицательным знаком. Едва шевеля губами второй участник диалога принимал в себя шероховатые вагоны следующего, не произнесенного предложения - “пусть она охотится за мной, но если до этого дойдет, я отдам ей не себя”.
“Я, собственно, не понимаю, при чем здесь опять таки Я?” - младший с трудом разлепил ссохшиеся губы и попытался протолкнуть свою фразу наружу. Она вылезла исцарапанная и неловкая, глухо шлепнулась на пол и он пихнул ее ногой по направлению к собеседнику.
“Единственное, в чем я повинен” - продолжал он, - “так это в том, что она мне сегодня приснилась. И в этом сне она ходила голой по нашей общей квартире и у нее отчетливо был виден живот. В котором помещался ребенок. Я точно знал, что этот ребенок не от меня, потому что спросил об этом. И точно также отчетливо я понимал, что у нее в животе нахожусь я сам, хотя никто мне этого не сказал. Я был одновременно и снаружи и внутри и знал, что тот, кто внутри когда то станет мной, и в этот момент я умру. Возможно, ее ребенок развивается быстрее и это произойдет в ближайшее время.. Не знаю... Я бы не стал думать, что дело во мне”.
“И все таки, я продолжаю настаивать” - старший не поменял позы, однако что то произошло с акустическими свойствами помещения, отчего его голос, казалось, стал доносится из другого места, словно бы динамик рта выкрутили из головы и ввернули в стену напротив - “не произошло ничего страшного, просто в один из моментов ты усомнился в правильности выбора и тут же разделился надвое, ведь только так можно проверить это наверняка. Прожить оставшуюся жизнь параллельно и в ее окончании встретиться, чтобы оценить, какой вариант был лучше. И этот второй, возможно и сделал ей ребенка. И она идет на этот зов, на приглашение того второго, что будет следовать за тобой до тех пор, пока не станет первым, пока не займет твое место. И в этот момент, ты скорее всего умрешь.”
“Поэтому я предлагаю нам на время поменяться местами. Нет, это не касается наших физических тел, каждый из нас останется при своем. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о ней. Рассказал так, чтобы я ее возжелал и тогда она примет меня за тебя. А я уже убивал своих женщин. Но для того, чтобы твоя история уместилась в рассказ, нам надо идти” - с этими словами он резко вскочил на ноги и рванул своего товарища за рукав, растянув его куртку и распяв его между силами гравитации и притяжением собственного воодушевления.
“Быстрей” - он толкнул его в спину и обернувшись, закрыл люк, который хищно улыбался лишенным света пространством между стеной и крышкой. После чего они побежали вперед, давя стекающую под наклоном воду тяжелыми сапогами.
- Вообще то мне трудно говорить на бегу, - сказал тот, кто бежал правее, - но в этом есть своеобразная прелесть, поскольку мой рассказ также будет неровен, как дыхание, как барханы пустыни, как радиоволна, как ее волосы, как ее груди. Тем более, что я ее совершенно не помню. Точнее помню, но как то кусками. Я помню ее голос, но не помню, что она говорила мне, я помню ее смех, но не могу понять, над чем она может смеяться. Я помню ее любовь, но не знаю, кого она любила - меня или тебя, или кого то другого, это не важно. Я помню, как однажды она бросила свою тень на всех остальных женщин и теперь в каждой из них я с легкостью могу узнать ее, не видя ту, над которой она клубится. Когда я вращался вокруг ее орбиты, ее притяжение.... там была такая сильная гравитация, что кислорода вокруг оказывалось в два раза больше, чем во всей остальной атмосфере и, теперь, потеряв ее пеленг, я задыхаюсь. Я ложился  спать с ней рядом, потому что знал - пока она спит, в мире не произойдет ничего важного. Точнее, время останавливалось вокруг, ему было лень всякий раз пересчитывать секунды до ее пробуждения. Когда она улыбалась -  я замирал, от того что мне начинали улыбаться стены, потолок, аквариумные рыбки, трамваи, кометы. Я думал, что она начиняет пространство объемом, обращаясь с ним, как террорист со взрывчаткой, и, когда она выходила из комнаты, я опасался, что за ней она схлопнется, как дырявый воздушный шарик, и, поэтому, ходил  по ее следам, стараясь не отставать. Это была такая сложная игра... я пытался сделать все, чтобы быть ей нужным. Я рвал газеты, из которых она привыкла узнавать новости, я портил одежду, чтобы покупать ей новую, я даже трахал ее подруг, когда количество сук в ее окружении снижалось до критического минимума. Пожалуй, большее что я мог для нее сделать - это только стать ею. Что, впрочем, в каком то очень специальном смысле и произошло.
- Женщины в твоей жизни появляются не просто так. Каждая из них связана с определенной задачей,  которую тебе предстоит выполнить.  Если задача выполняется успешно – женщина меняется на новую.  Если нет, или если задач больше не ставится – женщина остается с тобой до конца. Та женщина, которая с тобой сейчас– это твой личный предел. Планка, которая, если ее перепрыгнуть, исчезнет.  Женщина – мера твоего ограничения, поскольку она инструмент для того, чтобы себя преодолеть. Другими словами, хорошая женщина – ушедшая женщина. Если женщина остается надолго, значит между вами нарушен изначальный договор, согласно которому женщина – это ступенька, а мужчина – путь. Задача женщины в том, чтобы остаться с тобой как можно дольше, закрепиться в твоей грудной клетке, сделать так, чтобы дорога превратилась в тупик. Поэтому мы все время воюем за то, чтобы не упустить инициативу.
Слова, которыми обменивались бегущие мужчины, едва сорвавшись с их губ, повисали в воздухе рядом и, связанные со ртами невидимой упряжью слюны, летели за ними так, что казалось эти двое бегут во главе огромного стада из букв и знаков препинания. Теперь невозможно было остановиться, ведь острия из фраз и предложений крепко упирались в лопатки, грозя нанизать на себя плоть и прожарить шашлык на углях неоконченных рассказов. Поэтому двое продолжали обмениваться мнениями, чувствуя, что кислорода вокруг, который заряжает голос на мажорную тональность, становится как будто бы меньше и некоторые части речи, подобно стреле на излете, падали по высокой параболе ниц, не достигая ушей собеседника.
- Если не возражаешь, я продолжу, у меня осталось буквально несколько фраз. - младший попробовал на бегу прикоснуться к товарищу, однако его рука, описав полукружие, наткнулась на пустоту, будто бы коридор расширился, или они сузились - так вот. Я удалил ее имя из своих расписаний, маршрутов и телефонов, напечатал новые справочники, в которых она не упоминалась, подкупил авторов учебника истории, чтобы вычеркнуть ее из эволюции, переписал свидетельство об ее рождении и внес туда другое имя, как будто ее и вовсе не было на этом свете... Я думал, я смогу стереть ее жизнь как почерк... Но тот, кто ее писал, слишком сильно давил на перо и ты видишь, что на моей коже, там, где она касалась меня,  извилистый след остался как на бумаге... И сейчас, когда я приближаю ладони к глазам, даже сейчас, в этом убогом освещении я вижу знаки, которые она рисует на своей коже, наверчивая ее на ноготь мизинца, как на штопор. И мне кажется, что куда бы я не бежал, она всегда будет рядом, как будто шпион в шторе из свернутого пространства, как ангел-мститель, который спускается из под купола цирка на  волосинке и лопает меня как мыльный пузырь краем своей усмешки... Сейчас я бегу, и она бежит вместе со мной, кормится вакуумом поражения, который скапливается за спиной, набирается сил, чтобы напасть, когда я окончательно обессилю... И поэтому я пожалуй остановлюсь - с этими словами младший провел по губам, ожидая, что они будут шершавые и сухие, как случалось каждый раз, когда он вспоминал про нее, но на этот раз этого не произошло
- Идиот, - то ли прошептал, то ли подумал старший и резко выбросив ногу вперед, повалил его на пол. И сам упал следом, прижимаясь всем тело к земле, как к любовнице. В этот же миг их накрыла буря многоголосий и тут же пронеслась мимо, устремляясь вперед, разлетаясь и разбиваясь о стены, сползая вниз обломками слогов, чтобы пустить ими корни и вырасти в новых, ядовитых предложениях.
- Ну что, где она теперь? - спросил старший, переворачиваясь на спину и жадно ловя воздух пересохшим усталым ртом.
Младший лежал, не шевелясь. Ему казалось, что то острое упирается в грудь и, пошарив под собой руками, он извлек из-под одежды тонкий лепесток, сверкнувший в тусклом свете ослепительной гранью. “Как всегда, изумительный маникюр”, подумал он и протянул находку старшему. “Вот, кажется, выпало из меня при падении”.
- Замечательно, я подозревал ее в чем то подобном. Видишь ли, это радиомаяк, который она втыкает тебе в спину в тот момент, когда ты меньше всего контролируешь ситуацию. И с каждым следующим разом пропихивает его все глубже в тело, чтобы симпатическая связь, возникшая между вами, не прерывалась. Но теперь все будет по другому... Пока этот зародыш не погиб в чуждой ему атмосфере и не перестал посылать сигналы покорности, я пожалуй кое что сделаю, - и с этими словами старший расстегнул рубаху и, скривившись, глубоко воткнул лепесток под левую грудную мышцу.
- Хм,  - сказал он через несколько мгновений, - я ничего не чувствую... Возможно, механизм повредился при падении. Ну, впрочем нам надо идти. Через несколько поворотов будет переход на другой уровень и нам нужно будет подумать, как лучше утрамбовать наши следы.
- Кстати, - через несколько минут тишины, заполняемой только журчанием потока, которого две пары конечностей причесывали против шерсти, - я мог бы дополнить твой рассказ, - это сказал старший, с удивлением разглядывая свои руки, как будто видел из впервые.
- Когда она уходила, ты испытывал огромное облегчение... Еще бы, наконец остаться наедине с собой и начать делать то, чем всегда хотел заниматься. Однако, через какое то время ты почувствовал, что это тебе не интересно... И то неинтересно, и другое... И все, чем ты хотел заниматься, исчезло вместе с ней, как будто тебе стало не для кого жить. Самое плохое здесь то, что это - правда. То, что ты хотел делать без нее, появлялось в отношениях с ней. Поэтому сейчас ты - это не ты, а эхо невозможности, которая никогда не станет реальностью. Например, находясь с ней, ты хотел других женщин, а без нее они тебя не интересуют, а она - недоступна. И с чем ты тогда остался?
- Нуууу, после нее у меня осталось очень многое, например, сны. Всякий раз, когда она мне сниться, сон продолжается после того, как я перестал спать. Он словно бы рассыпается истлевшим одуванчиком по комнате и до тех пор, пока я не соберу заново его образ, я не могу открыть глаз. Поскольку фильм с ее участием транслируется прямо на внутреннюю сторону верхнего века, мне приходится собирать паззл с закрытыми глазами. В итоге она оказывается составленной из разных вещей - мебели, книг, пыли, посуды, моей одежды - всего, чего когда то касалась и что первое  попадалось мне под руку. Представляешь, как это бывает? Я просыпаюсь перед кучей мусора, на котором остались отпечатки ее пальцев. Вот с этим я и остался. Она запятнала собой все, что меня окружает и я не знаю, как вернуть ей это. Может быть, просто сжечь? Ведь в последнее время она перестала мне сниться как тело и стала сниться как место. Как будто растворилась в реальности, ушла в песок, воду и воздух. Скажи, есть малобюджетные способы покинуть эту планету?
Этот вопрос долго не мог дождаться ответа. Как будто он пришел на свидание вовремя, ходил под дождем вокруг единственного фонаря, глядел на часы и чесал сквозь одежду зудящую пуповину, исторгавшуюся изо рта говорящего. А ответ все не приходил, задержанный таможней на границе зубов, как вывозящий из организма не допущенную к обороту ценность.
- Ты знаешь, - голос старшего стал низок и монотонен, как будто из него изъяли преступные обертона, - говорят в мире есть места, до которых она не могла добраться.
Они находятся в тебе. Как будто она может любить за что-то одно, пытаясь уничтожить все остальное, словно выбрасывая лишнюю картошку из авоськи. Она проникает за границы твоей кожи и стирает контурные карты различий, оттенков и противоположностей, пытаясь слить воедино разбросанные по разным полюсам территории. Ее коктейль получается слишком сбалансированным и от того чересчур пресным. Потому что она растворяет ингредиенты своим присутствием. Другими словами, тебе некуда спрятаться, кроме как отстреливая на рубежах ее шпионов. Вот кстати один из них. Щекочет...
Он сунул руку себе за пазуху и выудил оттуда клочок бумаги, трепещущий на ладони, как будто в нему была прикреплена тушка невидимой бабочки. Прожилки ее крыльев сливались в некий текст, который можно было разобрать, разгладив поверхность - и там было написано “Воспоминание № 13246, от … (не разобрать числа)”. Старший резко хлопнул ладонью о стену и, подождав несколько мгновений, провел ею сверху вниз. В конце движения его спутник почувствовал будто из черепной коробки, визжа и извиваясь, выходит иголка, которой скреплялся он и насекомое.
- При взгляде из космоса ты напоминаешь инвалида на старом матрасе, который кишит клопами. Они кусают тебя в разные места, заставляя зудеть те части твоего тела, к которым она апеллировала, находясь рядом. Она отложила в твою кожу личинки желаний, которые размножаясь, скоро выйдут на поверхность и покроют ее целиком. Когда это произойдет, ты потеряешь власть над своими движениями, поскольку они начнут двигать тобой. Что ты об этом знаешь?
- Когда я смотрю на себя из космоса, я кажусь себе бутылкой из темного стекла с неопределенным количеством жидкости и поплавком, бултыхающемся где-то в ее центре. Когда я верчу ее в руках, она остается сосудом. Когда я думаю о поплавке, меня пугают катастрофы, происходящие с ним. То есть, чтобы узнать направленность движения, нужно оказаться в центре того, что неподвижно. А вместо этого мы куда то несемся...
- Это все потому, что ты потерял точку опоры, на которую рассчитывал и теперь не веришь в движение, которое происходит не из нее. С удивлением ты смотришь вокруг, на события, которые проносятся мимо, словно бы сам находишься в неподвижности. С удивлением возвращаешься к месту, к которому был прикручен и не находишь того, что тебя держит. Тогда ты садишься на землю и говоришь, что не тронешься с места, пока тебя опять к нему не привяжут. Но поскольку того, кто это бы сделал, рядом нет, ты начинаешь его искать и тогда движение становится отрицательным по величине, потому что направляется в прошлое. Это бесконечный путь к бессмертию, потому что смерть находится всегда впереди. На самом деле это она, а не ты что-то меняет в том, что тебя окружает. Это она разбрызгивает капли воды, когда ты наступаешь в лужу, потому что ты всего лишь предлог для необратимости, а она ставит под ней свою окончательную печать. И поэтому, если избегать смерти, в жизни по настоящему ничего не случится. Но не бояться смерти можно только находясь в одиночестве, поскольку в этом случае с ее приходом ты совершенно ничего не теряешь. Словно бы прыткий античный бог, закинув тебя и твою женщину на мощную шею как варежки, связанные одной резинкой, несется вниз по склону Олимпа, рискуя эту самую шею сломать. А вы летаете вниз-вверх, опасаясь за прочность связки, потому что только она держит вас на лету и вы сами держите друг друга тем, что создаете баланс.
- Да, да, - ответил младший, потирая ладони, словно бы они замерзли или соскучились друг по другу - я это чувствовал. Будто для того, чтобы произнести слово или сотворить жест, мне сначала необходимо проверить натяжение этой связки, узнать приближается ли она или натягивает струну, отдаляясь, и все мои движения и жесты - это только компенсация, попытка сохранить расстояние между нами неизменным. Как будто источник моей жизни в другом, а я лишь исследую ее проявления и всплески и, присваивая что-то себе, полагаю, что существую. Мне кажется, она чувствует тоже самое. И поэтому охотится за мной, завидуя и ненавидя, стараясь вернуть себе то, что ей принадлежать не может ибо, в противном случае, обретя это, она потеряет себя и станет мной. А может, именно к этому она и стремится. В этой погоне мы как два пустых стакана, которые переливают друг в друга  жидкость, не имея возможности остановиться.
- А ты пробовал взглянуть на происходящее ее глазами? То, что ты говоришь от своего лица, отбрасывает ее назад на несколько ступеней эволюции. Ведь ты говоришь за нее, тем самым делая ее существующей. Возможно, она хочет приблизиться и выкрикнуть в микрофон то, что все звучавшее ранее является неправдой. Она точно также чувствует свое одиночество, осторожно ощупывая руками границы светлой территории вокруг, как будто она лампа накаливания, а ты - надвинувшийся без предупреждения абажур. И это не она охотиться за тобой. Это ты ее тянешь, боясь признаться, что вас уже ничего не связывает. Накидываешь на ее пальцы петлю и оставляешь следы там, где она не бывала. Закидываешь на спину и несешься прочь, жалуясь на тяжесть и неудобство. И речь здесь идет, пожалуй, даже не о том, что ты с этим не согласишься. В конце концов, твое несогласие было бы слишком ожидаемо и слишком правдоподобно. Дело в том, что ты думаешь, будто делаешь это первым. Первым из всех мужчин - так. И отчего то считаешь себя героем, который может что-то сделать с этим сценарием, на что никто раньше не отваживался. Но самое мужественное во всем этом деле - признать, что ты не первый в этом стремлении и, самое страшное, не последний.
- Я думал, что я стану для нее тем, кем никто не смог стать раньше, до меня, только потому, что и она делает со мной то, что у меня  еще никогда не происходило. Когда один, секундами отмеренный поцелуй дает ход случайной, неуверенной в себе тропинке, которая, извиваясь между “да”, “нет”, “иногда” и “возможно” сшивает своим тонким следом нестыкуемые куски текста, превращая их в плотную броню от хаоса. Когда ее присутствие удушает, а свобода от нее создает тот же самый вакуум, ибо она забирает весь кислород с собой. Это наступает как будто развязка кошмарного сне - ты в нем один и беспомощен. И в этом мире тебе как будто бы нет места - там, где тебе хотелось побывать еще раз, уже недоступно, ибо эти территории подняли призрачный флаг своей исключительной неповторимости.
- Если ты начал говорить про текст, так скажи и о том, что ты - запятая в ее сложносочиненном предложении, сломанный коготь, оставшийся в ране, микроскопическая личинка смерти, поскольку ты для нее закончился, а смерть - это всего лишь финальное завершение. И ты останешься для нее самым важным, как  напоминание о конце. И она тоже как будто бы умерла для тебя. Теперь ее жизнь - это потустороннее существование, набор обесцвеченных расстоянием событий, которых на самом деле не существует, ибо они не имеют никакого отношения к тебе. Твое воображение - как телевизор, по которому транслируют фильм о ней, в плохом качестве из-за слабого сигнала и преобладанием рекламы предметов, которыми она пользуется. На некоторые из них ты не хочешь смотреть и щелкаешь каналами, снова попадая на ту же самую передачу. Экая трагедия. Вы просто взаимно расстреляли себя на дуэли, на которую обрекли друг друга, оскорбившись тем, что другой не желает быть продолжением, стремясь стать началом. Обычное дело. Несовпадение хронологий.
- О чем это ты сейчас?, - выразительно спросил младший, словно бы стремясь напомнить о том, что является говорящим в этом диалоге, поскольку, принимая фразы своего компаньона и перекидывая обратно собственные предложения, уже перестал следить за тем, кто был чьим автором.
- Я говорю про хронологию, о чем же еще... Это когда ее часы рассхронизируются с твоими. Ну вот, допустим, когда между вами в первый раз возникает какая то определенность по конкретному вопросу, вы сверяется свои часы и двигаетесь вдвоем вдоль совместного временного пунктира. Но потом, когда интерес к тому, как обстоят дела с той стороны демаркационного барьера, становится все меньше и меньше, ваши часы начинают врать относительно самих себя. И однажды, случайно взглянув на ее хронометр, ты с удивлением узнаешь о том, что она, к примеру, уже оказалась в далеком будущем или прошлом и с ней происходит совсем не то, что происходит с тобой. И она, из-за разницы во времени, вскоре начинает обитать в другом пространстве, в тот момент, когда на это обращаешь внимание. Вот такая вот неизбежная относительность.
- И вообще же,-  продолжал он, - в нашем мире у женщин очень важная обслуживающая функция. Если взглянуть на реальность, как на папиросную бумагу, которой накрыли цветную картинку, то женщина отвечает за то, чтобы гипотетический карандаш правильно обводил контуры, оставляя линии четкими и непрерывными. Тем самым обеспечивая правдоподобность их соотнесения. Окружающая нас всех реальность это ничто иное как набор сигналов, стимулирующих определенные зоны головного мозга, среда, которая каким то неизвестным образом воздействует на рецепторы и это приводит к тому, что в пределах черепной коробки формируется тот мир, который ты привык считать пребывающим независимо от тебя в той форме, в какой он представляется. Снаружи твоего организма не существует ничего из того, что ты привык считать красками, звуками и прикосновениями, а есть лишь гудящее вдоль силовых линий напряжение электромагнитного и гравитационного поля. Не спрашивай меня, каким образом полевые феномены кодируются в ощущения, возможно этот способ определяется врожденными видовыми особенностями, а также, способностью разума связывать отдельные элементы опыта в осмысленную целостную конструкцию. Возможно, что по настоящему мы вовсе не присутствуем рядом, а наш диалог - результат случайной волновой аберрации в радиоканале. А то, что мы как будто бы разделяем вместе одно событие - ее стереоэффект. Вся твоя телесность - это спасательная капсула, в которой ты путешествуешь через безжизненное пространство мирового эфира от рождения к смерти и все это время, от посадки и до высадки, основной задачей экипажа является сохранение целостности ее корпуса. Иначе хаос проникнет под оболочки и растащит по темным углам собранную коллекцию артефактов, которую ты обязан доставить без потерь тем, кто отправлял тебя в экспедицию. А для того, чтобы в полете не было скучно, тебе крутят фильмы. Так вот, женщина это такой робот, который выбирает жанр этого произведения, то есть то, какие именно зоны головного мозгу будут у тебя стимулироваться.
- То есть ты хочешь сказать, что сейчас в иллюминаторах моего батискафа показывают нечто вроде приключенческого сериала? С погонями, семантическими оплеухами, уколами совести и легкими драматическими вставками? Но что же тогда значат твои слова, которыми ты раньше комментировал происходящее? Имеют ли они какой либо смысл за пределами этого сценария или ты тоже робот, обслуживающий второстепенную сюжетную линию? - вопросов было слишком много, они теснились друг за другом вдоль узкого коридора гортани и самые наглые растоптали в давке наиболее значимые и от этого жертвенно-стеснительные предложения.
- В общем то и да и нет, - старший начал стягивать последний вопрос с языка говорящего словно сапог, застрявший на сгибе стопы - с одной стороны я говорю, конечно же именно для тебя и именно то, что тебе нужно услышать, а с другой - ничего другого по большому счету и не существует. Поэтому, ты ничем не сможешь измерить эту правду или убедиться в том, что это не так. И даже если ты спросишь, каким образом я узнаю о том, что тебе нужно слышать, я не смогу тебе ответить, потому что, если это происходит - оно необходимо - с этими словами говоривший остановился, сел на пол и хлопнул рукой по земле, предлагаю собеседнику разделить седалищем это сомнительного удобства место. Прямо перед спутниками коридор разделялся на несколько ответвлений, которые дырявили монолит каменной стены словно следы дробинок, настигших утку. Раны пространства источали свежесть утреннего променада.
Младший все не решался опуститься вниз, его глаза, как запутавшиеся в сеть коршуны кружились над площадкой, высматривая добычу. Наконец, он медленно сполз по собственной руке, поставленной перпендикулярно полу, не отводя внимательного взгляда от товарища, фиксируя выражение его лица, как единственную безупречную улику того, что происходящее происходит не только с ним. Ему казалось, что уйди он в ближайший коридор, его спутник не заметит пропажи, продолжая беседовать с тем, кого он видел пританцовывающим на внутренней поверхности своей затылочной доли. Впрочем, для того, чтобы вызнать сокровенную информацию, предназначенную для внутреннего пользования, имело смысл скопировать движения пунктирного танцора и выдав себя за него, откупорить и излить на землю избыток сведений и связей.
- Послушай, - обратился он к старшему, - мы сейчас сидим перед какими то отверстиями, скорее всего техногенного характера. Возможно, ты привел меня сюда для того, чтобы показать мне искусство выбора. Например, я должен выбрать из двух левых коридоров особенно левый или наименее правый. И при этом совершить на твоих глазах роковую ошибку и погибнуть. Ничем иным я не могу объяснить нашу вынужденную остановку. Хотя что ты тут будешь без меня делать?
Похоже, жестикулируя и указывая руками на дырки в стенах, младший смог привлечь внимание танцора, который в свою очередь махнул ему рукой сквозь черный провал зрачка, а второй поскреб по внутренней поверхности черепа, тем самым сделав знак своему мимикру продолжать.
Старший вздохнул и провел ладонью по вертикали лица, сминая эпидермис в концентрат посмертной маски. Затем посмотрел на своего спутника и ровным голосом, словно бы находясь на учениях по тактическому исчезновению, заговорил, обращаясь главным образом к стене со всасывающими свет тоннелями.
- То, что ты видишь перед собой, это не предлог и направления для выхода. Впрочем, в них все равно можно войти. Но перед этим послушай небольшую инструкцию. Эти коридоры - пусковые шахты для существа, от которого ты так небрежно убегаешь. Но тем не менее, нам удалось сделать почти невозможное. Мы пришли к источнику этой активности. В скором времени ракеты, направленные на тебя и на меня вернуться после тщетного поиска сюда, на перезарядку. В этот момент они будут максимально слабы и наименее маневренны.  Вместе с ними можно пробраться в пункт управления запуском и отказаться от выполнения программы. После этого ты станешь свободным. Настолько свободным, что сойдешь с ума от того, что не будешь знать, чем еще заниматься. Возможно, тебе самому придется за кем то охотиться.
- Ты знаешь, когда она ушла в первый раз, когда впервые покинула стартовую площадку рядом со мной для того, чтобы разогнавшись по параболе, атаковать со спины, я почувствовал, что мой обитаемый мир сузился до размеров светового пятна от абажура, который болтался под потолком. И любой выход в тень как будто стирал меня с сетчатки глаза того существа, которое делает меня живым до те пор, пока видит. И сейчас я танцую в этом круге света и чувствую, что лучше мне быть под прицелом убийцы, чем вне какой либо угрозы, неприметным и незамеченным. Видимо, я уже сгорел, как первая ступень, выводящая ее на баллистическую траекторию и струйки дыма, разогнанные стремительными дюзами, просто возвращаются к пепелищу и изображают в воздухе слова. И сейчас там написано, что смерть не страшна до тех пор, пока не поймешь, что она наступила.
- Ну что ж, теперь ты вроде бы как понимаешь об этом немного больше. Но при этом, также важно понимать, что именно считать точкой отсчета. Если ты считаешь смертью то, что случилось с тобой, то это скорее предбанник вечности. Возможность стереть себя из реальности с необходимостью в нее возвращаться и ее же собой утверждать. Эдакая жажда материальности, которая не делает тебя более существующим, чем ты есть. Ты привык смотреть на реальность, как на отсутствие дальнейшей возможности. Скорее, это есть смерть в чистом виде.
- Да, ты прав, - младший оглянулся вокруг себя еще раз и на мгновение ему показалось, что то пространство, которое осталось для того, чтобы перемещаясь, чувствовать движение жизни, ограничено пределами этого коридора. Но вставать с пола и проверять эту идею не захотелось. Вместо этого он вернулся взглядом к собеседнику и начал отвечать на собственный не заданный вопрос - Ты сказал, что мы ожидаем здесь стрелы на излете, молнии с разряженными аккумуляторами, отнерестившуюся сельдь. Мне кажется ты солгал. Мне кажется мы сидим пассажирами на пересадочной станции метро, а женщина - это тепловоз, который тащит за собой реальность. Ни ты, ни я не способны покинуть это место самостоятельно и тем более ты, поскольку у тебя нет билета и ты решил пробраться в салон вслед за мной или оттеснив меня. Мы можем только идти вдоль рельс, надеясь, что путь до станции окажется не слишком длинным и мы успеем добраться до перрона, пока нас не растворит в вакууме стремительно приближающимся составом. Ты лгал мне, выдавая себя за спасателя, тогда как это я спасаю тебя, соглашаясь эту игру. Теперь пожалуй, я посижу здесь, а ты можешь пойти навстречу поезду, с ничтожным шансом остановить его посреди тоннеля.
Старший бросился на него, едва точка упала на бумагу, разбившись кляксой о поверхность, пугая автора чернильными протуберанцами. Его глаза, посаженные на отрезок кожи между висками, сверкнули отраженным светом и ушли куда то в сторону, словно бы фары электрички, которая промчалась рядом, едва не задев попутчика. Его руки сомкнулись сложным кольцом на шее товарища и, подобно секьюрити перед воротами клуба, отказывали молекулам кислорода в праве пробраться в опустевшие легкие. Младший открыл дверь в темную комнату и шагнул во внутрь, оказавшись подвешенным в плотном и затхлом воздухе. Он находился там целую вечность и лишь однажды атмосфера вокруг него внезапно пришла в движение и остановилась опять, для того, чтобы уже никогда не меняться. Он услышал, как металл скрежетнул по металлу и искусственный голос, поддавшись слабости, сказал ему прямо в ухо “Станция Выхино. Конечная. Поезд дальше не идет”.