Звезда Мицар

         Из тулиновских проулков  несло полуденным жаром. Белый огонь июльского солнца напёк нам головы и  нажёг  плечи, пока мы с дочерью дошли до пляжа.
     Остался позади размягченный полуденным зноем  асфальт  Советской улицы, впереди  блеснул   сверкающей зыбью пруд. Потянуло свежестью проточной воды. Возле берега  было все на своих местах.
      На дощатом мостке с позеленевшими сваями простоволосая женщина, с подоткнутым за пояс платьем, белея обнаженными бёдрами, мыла тяжелый цветастый ковер. У желтой отмели стоял шум и гам от  купающегося люда. Под тёмными сводами прибрежных вётел,  оставили   на траве свою одежду.
         Дочь, еще незагорелая, но гибкая как весенний побег,  побежала к воде, и скоро смешалась там  с  гущей купальщиков.  Пруд дышал всей грудью. Выгнувшись широким полукружьем, он играл все тем же весёлым блеском мутно зеленых волн, как  и много лет назад.  Я долго не мог оторвать от него своего  счастливого взгляда.
          В воздухе стоял тот же знакомый запах водорослей, распускала круги рыба, всплескивала. Еще одна загорелая стайка ребятни с шумом бросилась в воду.
        -Вы что обалдели что ли? Давайте играть в догонялки!- звонким голоском крикнула девчонка, она бойко только что вынырнула из воды и теперь двумя ладошками  убирала с лица черные слипшиеся волосы.
      Не все ли равно, чем счастлив человек, думал я, глядя на ее живое веселое лицо.
    -Ни я!
    -Ни я!
    -Ты последний. Догоняй!
    Я сел на горячий песок.
    Прошла мимо меня, по щиколотку утопая ногами в шелковистом песке женщина. Но какая знакомая и решительная у нее походка, и какая скрытая воля угадывается в развороте ее  плеч.

Боже мой, да это же Таня Губарева. Мы учились, когда то  с ней вместе в Тулиновской школе, но только в разных классах. И даже были времена, когда я  осмеливался провожать ее до дома и   петь ей песни под гитару. Я неуверенно вполголоса окликнул ее. Она остановилась у крайней ветлы, почти на границе света и теней и недоуменно оглянулась.

      Несколько мгновений я с замиранием в сердце и почти заморожено смотрел на ее гордое и  независимое  лицо, потом легко поднялся, отряхнул со своих вспотевших бедер прилипший  песок  и пошел навстречу Татьяне.  Я поприветствовал ее и сказал:
     -Смотрю я на тебя, Тань,  и думаю, как жаль, что нельзя  дважды войти в одну и ту же реку.
     -Ну почему же. Десять лет назад мы стояли  с тобой на берегу этого же пруда,  и этот же песок грел нам с тобой  ноги.

-И  те же сосны дремотно краснели у нас за спиной,- добавил я.
      - Да. А  нынче ночью, над этим пляжем будут гореть те же звезды. Только  звезду Мицар, будут искать в ночном небе другие пары, что помоложе нас.
     -Лет на двадцать. И кто- то будет бренчать на гитаре. А знаешь, мне по прежнему нравится твое  имя Татьяна. В нем слышится и шелест лесных трав, и смутный звон воды в нашем  пруде.

-Польстить ты всегда умел. А если б еще это красивое имя делало женщину еще и счастливой, тогда и совсем  был бы сплошной порядок в нашей жизни.
     -По твоему лицу вроде не видно, что ты часто грустишь.
     -Жалость к себе - не мой удел, а в твоих   глазах я по прежнему я вижу  все тот же живой интерес к этой жизни.

-Без интереса жить - пуля в лоб, - ответил я, пытаясь заглянуть в темную глубину зрачков Татьяны и увидеть там хотя бы часть того интереса ко мне, который в них  светился  когда то, много  лет назад. Но, видимо прав тот, кто сказал: звезды падают, а любовь уходит.

Если б богом я был
То и знал бы, что творил женщину.
Если б скульптором стал,
Высек из белых скал женщину,
Коль художником был бы,
Рисовала б моя кисть женщину,
Но не бывшую со мной
И не ставшую женой женщину.

Тихо шептал я, глядя на уходящую берегом пруда Татьяну. Волны замывали ее следы.
   Еще струился над горячим песком зной, еще беззаботно щебетали высоко  в воздухе стрижи, а  над школой, в блистающем мареве дня поднималась, и нависало небольшое, но темное облачко.

Оно с безобидной четкостью  отразилась  в полуденных водах пруда. Но первые капли  дождя  вскоре увесисто  шлепнулась мне на плечо, а через минуту  всю ширину пруда  засеяли дождевые круги. А все, как ни в чем не бывало, продолжали купаться.

Никто не поверил этой маленькой  тучке, что у нее    намерения, разогнать нас  всех   по домам. Из воды стали выходить лишь самые осторожные женщины. Они причесывались,  надевали на свои загорелые тела легкие цветастые халаты. Окликали и вызывали из воды своих детей. Вытирали  полотенцами им лица.

         -Папа, сейчас дождина вольёт,- подбежала ко мне возбужденная играми дочь,- давай скорей собираться!
    -Не торопись, тучка то совсем маленькая.
    -Я в воде, совсем дождя не чувствую,- кричала она  через минуту.
    -Ну и купайся, только с головой не ныряй.
    Но уже через минуту поднялся вдруг ветер, взметнул и гневно кинул в лицо мне пыль. По воде пошел гулять темно зеленый вал, а  по спинам так хлестко ударили первые струи холодного дождя.  Все купальщики и купальщицы  хватая на ходу свою   одежду, бросились под зашумевшие  на ветру кроны деревьев.  В тесно прилипшем к телу зеленом купальнике  подбежала дочь.

       -Я же тебе, папа, говорила, что надо идти домой. Смотри, как чисто стало. Всех дождь  разогнал.
       Я набросил ей на плечи  свою рубашку. Неистовый ветер трепал ее рукава. Дождь слепил глаза. Пошли домой.  Пруд беспокойно ходил в своих берегах. Ветер стихал. Но волны еще хлюпали у мостков, выбрасывая на берег легкое кружево  белой пены. Короткий дождь без грома и молний мутной полосой  уходил за околицу, за сухие сосновые боры,  в сторону  Монашеского буерака.

    Сразу похолодела земля, посвежел воздух, и только темный асфальт  продолжал еще хранить остатки недавнего тепла летнего дня. На другой день  показывал дочери Город своей  юности-Тамбов. Покупали   в магазинах обновы. Скоро, очень скоро, ей идти в  свой первый  класс.

        К вечеру то ли от мороженного, то ли  от холодного кваса, который мы пили  на душных улицах Города,  у дочери стало жёстким дыхание.
      -Папа, мне трудно дышать,- она испытывающе посмотрела мне в глаза и видно уловила в них мелькнувший  испуг. Ей стало жалко себя, и эта жалость только усилилась, когда вокруг нее вдруг поднялась суета. Мама грела воду, молоко. Командовала.

      -Юра, доставай  из кладовки малиновое варенье.
     Я лез в подполье, а мама уже звонила в Тамбов, снохе Наталье. Просила врачебного совета. Острое чувство вины обожгло меня, когда я увидел в глазах дочери слезы.  С горечью подумал. Не сумел уберечь ребенка от болезни.

     В одну из последних отпускных ночей  я показывал дочери очень скромную и почти незаметную в ночном небе звезду Мицар из любимого гомеровского созвездия -Большой Медведицы.
      -Эта звезда не столь знаменита как Полярная,- говорил я,-  но видеть ее  может   только тот, у кого хорошее зрение. Старые книги говорят, что  в древней Греции эта звезда  была тестом при подборе юношей в армию. И знай, покуда ты жива, все это твое: и песчаный пляж и звезды, и  сосновые боры.

       Сумел ли я в то памятное для себя  лето обмануть судьбу. Была ли та поездка по - особому счастливой для меня? Тогда, я не задавал себе такого вопроса.  Этого просто  некогда было делать. Целую неделю я ни разу не посмотрел телевизора и не раскрыл ни одной из взятых с собой в отпуск  книг. Оставил это удовольствие на дорогу. Я просто жил среди близких мне людей, и  чувствовал, что жизнь, как тонкая, легкоранимая жилка, стала там, на родине, намного прочнее во мне.
            Да разве и задают себе такой наивный вопрос птицы, которые летят весной на север, к местам своих гнездовий?

фото автора: берег того самого пруда