Первый полёт. гл. из пов. Кружение лет

               

 Наткнулся сейчас на свою старую записную книжку, в которой я описал мои впечатления о первом полёте  на самолёте. Это своего рода репортаж с борта Ту-154.  Эти записи делались непосредственно во время полёта.

     Итак, я отпускник. Сегодня 7июня 1965 года. Погода чудная. Это, наверное, потому, что я улетаю сегодня в Симферополь, а из него на поезде в Алушту, в Центральный клуб подводного спорта СССР. Не буду описывать испытанные мною злоключения, пока я добирался сегодня до аэропорта в Ленинграде. Их оказалось предостаточно, чуть не опоздал на рейс. Но всё позади, я на борту самолёта Ту-154, который ,,порхает” на высоте 8000 метров.

     Взлёт прошёл для меня нормально, если не считать некоторых неприятных ощущений. Нашей железной птичке понадобилось сорок секунд, чтобы разбежаться и, потеряв опору, оторваться от земли.
     Медленно набираем высоту. Поминутно закладывает уши. Сосу конфету. Сглатывание слюны хорошо помогает выравнивать разницу давлений, моего внутреннего и атмосферного давления в салоне самолёта, находящегося на определённой высоте, постоянно меняющейся. В ушах пощёлкивает. Очень часты воздушные ямы, в которые проваливается самолёт. Впечатление такое, будто мы летим с горки на горку. Когда проваливаемся вниз, сердце как-то гулко ёкает и начинает биться где-то в горле.
    Паршиво то, что это повторяется весьма часто. Эти ощущения провала, наконец, вгоняют меня в пот. Начинают появляться опасения, что в скором времени, если это будет продолжаться достаточно долго, мне придёться исполнить арию ,,Рыголетто” из оперы ,,Травиата”.
     Перед стартом нам раздавали специальные пакеты для исполнения этих арий. Но я отказался от  оного, сказав, что со мной сиё случиться не может, а в случае чего - использую свою шляпу. Ну и дурак. Сожалею, но я, кажется, опять переоценил свои силы. За соседними креслами салона началась проба голосов. То тут, то там  слышалось фоальцетное исполнение этой знаменитой арии, прерываемое плачем и воплями нескольких ребятишек.
Когда моё состояние тоже ухудшилось до критического, закончился, наконец, набор высоты  продолжавшийся минут двадцать.  Самолёт вышел на ровное крыло, ямы почти прекратились, и самочувствие стало лучше. Можно было отстегнуться и встать с кресла.  Кое-кто пополз в туалет. Стюардессы разносили стаканчики с минеральной водой.
     Я сижу в третьем ряду первого салона самолёта  и  глядя в иллюминатор    наслаждаюсь открывшейся внизу панораме. Видимость великолепная. Земля в голубоватой дымке где-то там, далеко внизу,  похожа на лоскутное одеяло и кажется вся сшита  из этих разноцветных лоскутков, больших и маленьких, тёмных и светлых, тут и там пересекаемых паутинками дорог.
     Вот под крылом появилась серебрянная ленточка реки. Паутинка дороги уткнулась в её берег и вынырнула на другой стороне. Высоковато, рассмотреть паром невозможно, хотя он наверняка есть, ибо моста не видно.
     Идём почти навстречу солнцу, которое краешком своего луча согревает моё плечо. На ярчайшей, густой синеве неба, вдали появились первые облачка. Издали они похожи…на что бы это, с чем сравнить? Ах, да! На ледоход в большой реке или на бесформенные комки снега в безбрежном голубом океане. Я  надеваю фильтры, очень уж ярок свет.  Теперь, если смотрю в верхнюю часть иллюминатора, небо кажется тёмно-фиолетовым, а детали на земле проступают, ярче, чётче.
     А вот и облака. Они проплывают под крылом нашего самолёта и достаточно низко. Возможно на километр ниже нас, определить трудно, масштабы непонятны.
Картина постепенно изменилась. Разрозненные облачка стали значительно гуще. Ощущения меняются. Теперь кажется, что под нами сплошной снег и появляется иллюзия полёта над каким-то водным пространством.  Отчетливо видны разрывы, промоины между льдами. Немного фантазии, чуть самогипноза и верно! Мы летим надо льдами, где-то в северном море. Какая красотища!…
     Бортпроводница  прервала мои грёзы, предложив завтрак. С сожалением, оторвавшись от  фантастической картины, устанавливаю столик, и начинаю возбуждать себя видениями разных вкусностей, которые сейчас  окажутся на моём столике.   
Оп-па! Снова попали в яму, аж желудок к горлу подскочил. Ну, нет, ничто не собьёт меня с намеченного курса.
     Ага, вот и завтрак. На стол ставится  поднос, а на нём чашка чёрного кофе, свежая булочка, два пакетика с кусочками сахара, пластмассовый стаканчик виноградного сока, ломтик лимона и кусочек песочного  пирожного в целофане. Венчает всю эту ,,гору жратвы” чайная ложечка в пакетике с надписью   ,,Аэрофлот СССР”. Н-да, признаться я ожидал чего-то более … Но, что Бог послал и Аэрофлот. Приступаю и с немалым аппетитом.
 Кофе страшно горек. Не прибавили сладости и четыре кусока сахара. Пирожное закончилось в два укуса. С наслаждением сосу лимон. Alles! А был ли завтрак-то? Вроде как был, вон в зубах что-то застряло. Эхма, хорошо да мало!

     По проходу взад и вперёд шастают без конца стюардессы. Особенно привлекательна одна из их, чудная блондинка, чуть выше среднего роста с классическими чертами лица, тонкой талией, стройнейшими ногами и замечательными бёдрами, которыми она владеет в совершенстве. Ах, Бог мой как она сексуальна. Вероятно все мужчины Аэрофлота, хоть раз увидав её совершенство, сходят по ней с ума. Создаст же Бог такую красоту! Услада глаз, так бы и смотрел. Да ей на конкурсах красоты надо выступать, а не в самолёте стюардессой бесславно пропадать. Но, каждому своё, ею такой путь избран. И эх! Ой влюблён, не могу…Хороша Маша, да не наша! Нет, надо отвлечься, отвлечься…
     Вошли в сплошную облачность. Летим над самой поверхностью облаков. Земли не видно совсем, внизу молочный кисель. Глядя в иллюминатор, вижу его разделённым на две части. Вехняя половинка фиолетово-голубая, нижняя дымчато-молочная. А-а, да это пожалй фильтры на нашем окошечке. Пейзажик –никакой.
     В полёте уже час двадцать пять. Пролетели, пожалуй, поболе тысячи км. Обратился к этой изумительной красавице, (оказывается её Катя зовут, слышал, как подруги её называли):
        -  Катюша, извините, Вас не затруднит ответить мне,  на какой высоте мы идём и с какой скоростью?
       -  Нет, молодой человек, не затруднит, - с улыбкой произнесла моя любовь, обнажая белоснежные ровные зубки. И обращаясь уже не ко мне,  а ко всем близ сидящим пассажирам:
        -  Наш полёт проходит на высоте 10 750 метров, со скоростью 850 километров в час. Наберитесь терпения. Пол - пути мы уже преодолели.– и, плавно покачивая  своими бесподобными бёдрами, пошла по проходу в сторону  пилотской кабины.
      Внизу попрежнему молоко. Со мной рядом сидит с двухлетним ребёнком миловидная, опять же, блондинка. Кругом блондинки, мода на них что ли?  Она жалуется, что страшно хочет курить, но в салоне самолёта нельзя. Какое счастье, что я не подвержен этой напасти.
     Ребёнок, это мальчик –страшный непоседа и вертун. Ноги и руки его в беспрестанном движении. За всё надо уцепиться, подёргать, постучать. Особенно пронырливы ноги. Куда бы я ни отодвинул своё левое колено, они находят его, и, знай себе, долбают. Мои ласковые  увещевания не имеют результата.  Прижимаюсь к самому окну, но и здесь достаёт меня чертёнок. Приходится терпеть. Взял его себе на колени, прижал к стеклу иллюминатора, рассказываю, показываю. Но этот однообразно двигающийся пейзаж,    где совершенно не за что уцепиться взгляду, ему быстро надоедает. Лене, маме его, совсем плохо. Сидит бледная, с испариной на лбу и лихорадочно блестящими глазами. Она, так же как и я летит впервые и клянётся, что этот полёт для неё первый и последний. А я совсем и ничего, освоился, акклиматизировался и чувствую себя совсем неплохо.
     Внизу начинает проясняться. Мой беспокойный сосед, кажется, заснул, наконец. Смотрю в окно. Облака почти исчезли. Земля в лёгком голубом тумане, где-то далеко-далеко внизу.
Вот снова облака, до невозможности ярко-белые. Без фильтро-очков невозможно смотреть. Скоро ли они и закончатся? Привстав, посмотрел  через проход в противоположный иллюминатор. Впечатление, что мы летим по дну длинного каньона с чашевидными, белыми краями стенок. Прижавшись носом к стеклу, пытаюсь  заглянуть вперёд.  Что там?  Вроде как голубизна впереди начинает проявляться среди белого.
     А вот и разводья появились. Снова видна наша милая, голубая земля-матушка. А на фоне её - облачки, такие лёгкие и пушистые, что  приходит мысль: - А что если бы сигануть на них сверху, ведь ни за что не разобьёшься. Плюхнешся, как в вату, или мягкую перинку. Остаётся завидовать ангелам небесным, имеющим возможность порхать между ними, прыгать с облачка на облачко и кувыркаться на них. Отчего я не ангел?
     Ну вот, снова пелена. Лайнер  безжалостно   продирает облака,  разбивая их   на куски. Клочья небесной ваты стремительно проносятся мимо окон иллюминаторов. Появляется лёгкое головокружение. Откидываю спинку кресла и с наслаждением вытягиваю ноги. На передней стенке салона градусник показывает  температуру в 18 градусов. Как-то зябковато. Соседка вместе с ребёнком спят. И я, устроившись поудобней, закрываю глаза. Многовато света перепало глазкам,  утомились. Может, вздремну малось?
Нет, не пришлось. Открыл глаза от  не совсем приятной новости, которую выдала стюардесса. Симферополь не принимает, посадка производится в Одессе.
Меня вежливо попросили покинуть моё насиженное кресло и перебраться в самый конец самолёта. Видите ли, от моего ,,мощного веса”, нарушается центровка самолёта. Пришлось ползти в хвост. Жаль моего удобного наблюдательного пункта.
     Плюхнулся. Ну, теперь сбалансировал-отцентрировал. Можно не ждать катастрофы.
Удобное местечко, ничего не скажешь. Даже окон нет. На попытку заглянуть в иллюминатор через несколько кресел впереди, моя борт-надзиратель выдала мне весьма не лестное  назидание и голосом не терпящим возражений зашипела: - ,,немедленно пристегнитесь ремнями!” Моя натура взбунтовалась, было, но в чужой монастырь не ходят со своим уставом. Смирился. Да где же моя очаровашка-то. От неё я всё бы стерпел?
     Очень жаль, что я ни черта не вижу. Удалось только краешком глаза высмотреть через соседский иллюминатор, что мы идём над морем и довольно низко.  Хорошо видны гребешки волн. Вот проклятье! Что это за тряска такая началась? Колотит так, как будто тебя в вибратор посадили. А главное ничегошеньки не вижу. Сидим, как в консервной банке, которую, развлекаясь, какой-то великан, попинывает, идя по дорожке посыпанной  камешками.
     Тряска усилилась настолько, что возникли мысли о последних секундах жизни. Сейчас отвалятся крылья, и лопнет фюзеляж. Да ,,шо це таке?” А-а-а вон  ено шо. Оказывается мы уже шлёпнулись на землю и катим по  полосе. Двигатели сбавили обороты, гул поутих. Интересно, долго мы здесь будем загорать?
Очень вежливо, без особых объяснений, ограничившись одной короткой фразой: -,,Симферополь не принимает”, - с извинениями, всех попросили покинуть самолёт.  Ну, что ж, придётся набраться терпения, будем загорать.
     Подали трап и пассажиры повалили из самолёта. У многих довольно-таки бледный, помятый видок. С этим рейсом летела группа учеников 6-7 классов в Артек – Всесоюзную Здравницу Молодёжи. Симпатичные такие ребятишечки, были весьма веселы и говорливы при посадке на лайнер в Ленинграде, но сейчас их  оптимистичность и жизнерадостность  пропала.  У девочек сморщены носики и слезливы глазки. У мальчишек насуплены брови.
Вышли. Загорать похоже не придётся. Прямо над аэродромом повисла здоровенная, чёрная тучища. Не полило бы. В аэропорт нам сказали пока не идти, будем ждать очередную команду   здесь же, на поле.
     Довольно активный ветерок, резво сорвал мою красивую соломенную шляпу и покатил по полю. Пришлось метров  тридцать лихо мчаться за ней. Лихо, это пожалуй громко сказано. Ноги, после долгого сидения, с трудом слушались. Так, рысцой.
     Хоть и нет солнца, но тепло. Градуса двадцать четыре. Пассажиры поразбрелись в разные стороны от самолёта. Ребятня тоже поожила. Началась беготня, салочки-догонялочки, игры. Тут и там слышится весёлый, жизнерадостный смех.
     Я устроился  метрах в пятидесяти от самолёта на старом посадочном трапе,   созерцаю окрест и делаю запись.
     Прямо передо мной, километрах в трёх-четырёх, виден город. Эти же вездесущие коробочки, новые микрорайоны. Чуть правее большой искуственный холм с двумя локаторами на нём. Один крутится.
     Ещё правее холма, вдали, виден лес башенных кранов. Новостройки. Вижу, как к самолёту подъехал тележный поезд и все садятся в него. Побежал и я. Поехали в помещение аэропорта.
     Снова в самолёте. Больше часа проторчали в аэропорту. Немного подкрепился, выпив в буфете сто пятьдесят граммов юбилейного вина, да сьев бутерброд с ветчиной. Малость повеселел.
     Итак, я снова в переднем салоне, на своём месте в третьем ряду. И теперь ,, ничто нас в жизни не может вышибить из седла”, то есть из этого кресла.  Пусть в хвост идут все стюардессы, вместе со вторым пилотом и штурманом.
Я на всех чхал.  Если я, сидя сзади не захотел пристегнуться, то здесь, в своём креслице, я специальна пристегнусь, чтобы не вытащили.
      Ага, вот, кажется, начинается. Конфликтик вылился в очередную перепалку, правда, без мордобоя. Моё упрямство и боевой задор не помогли. Крепость моя пала. Пришёл сам  помощник командира и мои милые стюардессы. Устоять перед сверкающими, голубыми очами моей любви, я не смог.  Но не честно, однако, четверо на одного. Обидно, а всё-таки пришлось отстегнуться и ползти,   стыдно сказать, побитой собакой на заднее сиденье. Нет, но почему именно я? Вот ведь привязались. Могли бы кого и другого. Что? Если я молодой так мной и помыкать можно?
     Сижу опять сзади.  Самолюбие моё чертыхается. Я страдаю и ворчу.  А ремнём, из упрямства, я всё-таки не пристегнулся. Взлёт перенёс нормально.  Как только самолёт выровнялся, я, встав, пошёл на своё место в первый салон.  На моём пути пути встали три широкобёдрых заслона в виде моих милых стюардесс. Вежливо извинившись, и, не вступая в пререкания, я отстранил их, и прошёл на своё место. Видите ли, я рано встал с места. Ничего, они-то ходят, а я спортсмен, мастер спорта, должен сидеть чуть не в туалете.
Сидя у своего иллюминатора, я долго не мог успокоиться. Поиграли на моём самолюбии хорошо. Но винному задору пришёл конец, а с ним и спокойствие.
     Летим над морем. Чуть левее курса виден берег. На голубой   поверхности   видны какие-то белые, неподвижные точки и чёрточки. Из-за высоты их различить отчётливо невозможно. Впечатление, будто в луже плавает мусор. Отчётливо видна тень нашего самолёта, несущаяся по водному пространству. Волн не видно, хотя, садясь в самолёт, я обратил внимание на достаточно сильный ветер. Вглядевшись внимательнее, в эти чёрточки и пятнышки, я заметил, что они меняют свою форму, как-то тускнеют и пропадают совсем, сливаясь с общим тоном моря. Да ведь вот же это что, волны, на гребнях которых пена. И волны эти, вероятно, весьма  большие. А море, с такой высоты, кажется неподвижным, застывшим и чуть-чуть морщинистым.
      Летим вдоль побережья. Интересно, у берегов вода мутно-зелёнаяя,  а чуть  мористей – синяя-пресиняя. Объяснение одно. У берегов просматриваются мели, а дальше – это уже глубины.
     Мусора стало больше, подошли к берегу, снижаемся. Проскочили береговую кромку с прибоем и теперь под крылом земля, вся в коричневых и зелёных прямоугольниках пахотных земель. Начались кучевые облака, кудрявые-курчавые, разных объёмов и форм. Идём над ними совсем низко, почти касаясь поверхности этих белоснежных комков. Возникает какое-то беспокойство, иллюзия опасности. А ну, как они не так воздушны, а гораздо более материальны  и, сопркоснувшись с ними,  у  нашей железной птички отлетят крылышки, а мы, превратившись в подобие ангелов, сможем проверить упругость  этой воздушной ваты.
О-ой, сколько этой ваты понабросано по всему поднебесью, прямо целые горы.
      Неожиданно самолёт вонзается в одну из таких громадин, вздрагивает, как живое существо, начинает мелко трястись и проваливается вниз. Яма-ямища!  В животе  ёкнуло,  а в груди возникла странная пустота. Я, наклонив голову, посмотрел на пол, у себя между ног, пытаясь увидеть потерянное сердце.  Но, гулко ударив меня в грудь, оно дало о себе знать на своём прежнем  месте. По всей вероятности, яма была аг-ра-мадная, глубокая.   Пролетели вниз, наверное, не один десяток метров.  Ямы повторяются одна за другой. Мой сосед устроил грандиозный рёв. Мать безуспешно пытается успокоить его. В салоне,  в поддержку моего неугомонного, вопят несколько горластых  отпрысков. Ропщут пассажиры. Сейчас время 16.30,  долгонько мы маемся. Голос по общей связи приказывает всем пасажирам пристегнуться.
     Чтобы как-то отвлечься, я снова влез в иллюминатор. Низко летим,  да, садимся. Под крылом промелькнул большой фруктовый сад. Видна дождевая поливальная установка. А  вот зелень огромных полей…
      Солнце теперь светит сбоку и по проносящимся мимо борта лайнера облакам,  в радужном ореоле, стремительно скользит гигантская тень самолёта. Вай-вай! Неужели скоро все эти мучения закончаться.
     Кажется, идём на посадку. Да, вижу аэродром.
А вот и долгожданная дорожка. Фу, как кошмарно трясёт, не могу писать.
     Сейчас 16.40. Здравствуй, Симферополь!