Черный принц

Это не ветер, это морская соль –
Руки в перчатках почти не чувствуют боль,..

Предрассветное марево серо-розовой дымкой ложилось на мутные волны залива. Они с тихим шуршанием набегали на берег, сгребали сырой песок – и снова терялись в тысячах и миллионах таких же безликих подруг…
Он поднялся с песка, отряхнул брюки и подошел к байку. Похлопал по кожаному сиденью затянутой в перчатку рукой, одним слитным движением надел шлем и сел на мотоцикл.
Рванул резко, песок веером метнулся из-под колес, как испуганное животное, мотор взревел, и в лицо тут же ударил верный спутник – ветер.
«Поговори со мной…»
Он сцепил зубы, нахмурился так, что брови сошлись на переносице, и помчался домой. Не думая, не слушая, не замечая…
С первым лучом восходящего солнца въехал в ворота гаража. Поставил мотоцикл на его место, повесил шлем, и запер ворота, торопясь скрыться в доме – только бы не видеть рассвет…
Не зажигая свет, прошел на кухню, достал из холодильника банку пива и вернулся в гостиную, чтобы там, не снимая ботинок, рухнуть на старый кожаный диван.
Только открывая банку, заметил, что не снял перчаток.
«Ты хоть ботинки сними!!! Поросенок!!!»
Залпом выпил пиво и провалился в сон…

 - Классная вечеринка, братишка!!! – она нетрезво пошатнулась, уцепилась за косяк и рассмеялась в голос, - Ты чего?
 - По-моему, последняя банка пива для тебя была явно лишней, - он попытался не улыбаться, но сохранить серьезное лицо, глядя на нее – растрепанную, смеющуюся и прекрасную – было невозможно, так что он попросту рухнул на диван вместе с ней.
 - Это от езды. Она пьянит, - с серьезным видом пояснила Ирина, стаскивая высокие ботинки со шнуровкой и вытягивая длинные, стройные ноги, - Спа-ать… Слушай, ты меня любишь?
 - Очень. Но до спальни ты добираешься пешком! – он откинул голову на спинку дивана и улыбнулся сестре, - Я ж и уронить могу…
 - Медведь… - она заливисто расхохоталась, но смех тут же оборвался коротким стоном, - Похоже, я отсюда никуда не уйду…
 - Тогда делим диван по-честному, - Дима стянул куртку прямо вместе с футболкой и водрузил ноги на столик.
 - Ты хоть ботинки сними!!! Поросенок!!!
Он послушно убрал ноги обратно на пол, но ботинки снимать не стал – провалился в сон…
Она положила голову ему на плечо, ткнулась в бок, устраиваясь поудобнее, и тоже уснула…
«Рррота по-о-одъё-ом!!!!!» - заверещал будильник, так что пришлось нашаривать его на ощупь, выключать, неловко тыкая в кнопки пальцами, а потом уже вставать и бодрой походкой пьяного зайца бежать в душ.
Под ледяными струями проснулся окончательно. Наскоро побрился, выпил кофе – и вперед, на работу, пока его не уволили на все четыре стороны.
День пролетел незаметно – и слава богу, а то свихнуться ведь можно от того, насколько иногда дни бывают длинными и нудными. Однообразная суета затягивает, скручивает внутренности в тугой узел тошноты и отвращения, и тогда хоть на стенку лезь.
После роботы заехал в Макдональдс, умял всего и побольше, и, все так же на ходу, заскочил в знакомый цветочный магазин.
Продавщица, не дожидаясь заказа, принялась подбирать в букет хрупкие гвоздики, а он стоял и ждал, жалея только о том, что не умеет сминать, сжимать время, сокращая ненавистные часы до секунд и мгновений.
На кладбище было тихо. Спокойно. Свято…
Положил цветы к могилам родителей, постоял, вспоминая тот день, когда похоронили маму и отца…

Маленькая, хрупкая в своем черном платьице, она цеплялась за его руку все время – и дома, и по дороге к кладбищу, и здесь, среди тусклых памятников и увядших цветов. И не проронила ни слезинки.
Он тоже не плакал. Не мог себе этого позволить – мужчина! И пусть ему всего шестнадцать, пусть – все равно уже мужчина, теперь ему надо решать и думать за семью – за двоих…
 - Как думаешь, они нас видят? Дим?
 - Нет, - голос его не слушался, слова хрипели в горле и сухим, хрустящим песком ссыпались на языке, - Их просто больше нет.
 - Это хорошо, - Ира вздохнула, прижимаясь к нему, - Хорошо, что они не могут нас видеть… и слышать.
 - Почему?
Она прижалась к его плечу, нахмурила тонкие брови, и прошептала срывающимся ломким голосом:
 - Им бы было больно видеть, как нам плохо…
Он обнял ее – родную, до боли родную, и подумал о том, что она – это все, что у него осталось, потому что здесь, под кладбищенской землей, лежит большая часть всего, что у него было, все то лучшее, что умерло вместе с родителями…
Так, обнявшись, они и ушли домой.

Уже темнело, когда он вернулся домой. Принял душ, переоделся… спать не хотелось совершенно, и Димка, не долго думая, запер дом и уехал в ночь.

Треснутый шлем, и рев байка пугает птиц –
Там, за порогом дома, снова ты – Черный Принц.

Стая ворон перешугалась не на шутку и рванула прочь, в темноту ночи, подальше от рева его байка. Он даже не обратил на это внимания, следя за дорогой.
Подальше от дома, от привычных улиц, туда, где он – всего лишь безликая тень, никому не известный и никому не нужный. Туда, где он – один на один со своей болью, подальше от непонимающих и сочувствующих взглядов, подальше от всего и всех…

Лента дороги сгорит, перекресток ее распнет –
Ночью глухой темный город уже не уснет,…

Город жил своей ночной жизнью – сверкающие витрины, неоновые огни реклам, громкая музыка из-за дверей ночных клубов и дискотек. Он ехал мимо этого праздника жизни, равнодушный и чужой всему, торопясь поскорее выехать за город, к заливу, а может, и дальше, по ночной дороге.

Черные брючки, черная с серебром рубашка – она была самой стройной, самой очаровательной и самой зажигательной девушкой в клубе. Она была лучшей – его хорошенькая любимая сестренка, его вторая половинка… или первая?
 - Димка, иди ко мне!!! – закричала она через весь танцпол, и тут же подбежала, подхватила за руки, потянула за собой… танцующие вежливо посторонились в предвкушении зрелища: Близняшки на танцеполе – это нечто!!!
В тот вечер он был в настроении как никогда, и они показали такой класс, который потом долго вспоминали не только на городских дискотеках и слетах байкеров. Танцевали, что называется, до упаду – до мотоциклов Димка нес сестру на руках.

В заливе, на пляже, как раз на его любимом месте расположилась какая-то компания. Димка уже решил было развернуться и ехать, куда глаза глядят, но тут кто-то из парней достал гитару и взял пару аккордов.
Он так и не понял, что его зацепило – чистый перебор гитарных струн, к которым он не прикасался уже три года, знакомая мелодия, которую они оба когда-то любили, или голос девушки, так некстати напомнивший ее голос:
Empty spaces what are we living for
Abandoned places — I guess we know the score
On and on, does anybody know what we are looking for...
Another hero, another mindless crime
Behind the curtain, in the pantomime
Hold the line, does anybody want to take it anymore?
The show must go on!
The show must go on!
Inside my heart is breaking
My make-up may be flaking
But my smile still stays on!
Он не понял, но едва ли он пытался понять… он просто подошел к костру и слушал, слушал, слушал, чувствуя, как что-то внутри рвется на части, и застывшее сердце снова и снова срывается в боль.
Поймал недоуменные взгляды – еще бы, длинноволосый байкер в коже личность не самая симпатичная, да еще и с таким лицом… но ему было наплевать. А потом девушка допела, оглянулась на него и молча подвинулась, освобождая место у костра.
Он слушал их разговоры и музыку – светловолосый парнишка виртуозно обращался с семистрункой, слушал мелодичный голос Нины, той самой русой девушки с короткой стрижкой, пил с ними пиво – и молчал.
А потом что-то щелкнуло внутри, хрустнуло, смялось, и он сам взял гитару и хрипло – Высоцкий, блин! – спел песню, ту самую, которую так любила Иришка, спел до конца, под общее молчание, и ему казалось, они понимают…
Ночь срывается перелетом,
Переплетом моих ресниц,
И я в свет ухожу на взлете,
На свободу – как стая птиц.
За спиной распахнется небо,
Стрелки ходиков – сдвинет вспять,
Синеве я доверюсь слепо,
Позабыв: не могу летать!
Крылья смятые – слез комочек,
Только взгляд синий рвется ввысь,
Разум верить себе не хочет,
Тело просит: остановись!
Не умею ходить, бескрыло
Ковыляю по снегу – вниз,
С неба звезды мне шепчут: Милая,
Ты разбита, остановись!
А свобода… зачем свобода?
В клетке кров есть, тепло, еда,
Разве ждет тебя в небе кто-то?
Так зачем ты спешишь туда?
С тихим хрипом роняю слезы,
Перья ветер топорщит… Ввысь…
Как понять не смогли вы звезды,
Без свободы и жизнь – не жизнь?
Пусть голубке сломали крылья,
Заскорузнет от крови пух –
И в душе больше нету силы,
Но еще не сломался дух!
На морозе застынут слезы,
Солнце тронет в рассвет поля,
И погаснут на небе звезды,
Прошептав: Твой удел – земля.
Без свободы – не надо жизни!
Не держи меня здесь, не смей!!! –
Тихим вскриком в рассвете сгинет
Вздох последней из голубей.

Пепел стряхнув, дожигая тетради последний лист,
Ты больше не куришь, не пьешь, ты – загадочный Черный Принц.

А потом была тишина, и все, кроме Нины, куда-то делись, и они сидели и смотрели на догорающие уголья, и забытая гитара лежала на чей-то брошенной на песок куртке. И он бросал в костер и недокуренную сигарету, и смятую банку из-под пива, и блокнот, который по привычке таскал с собой и в котором были его песни и стихи Иришки, и наспех набросанные ноты и слова…

Там, за холмами, солнце уже не встает,
В прошлом осталась любовь и предавшая больше не ждет,…

И вспоминалась почему-то не Иришка, а Лерка… Валерия… Лери…

 - Дим, ну прости меня!!! Ну мы же только целовались! Я спьяну, Дим!!!
Он обернулся, смерил ее злым, холодным взглядом и холодно попросил:
 - Отвяжись, Лерка.
 - Ты что, не понимаешь?! Если ты сейчас уйдешь, то все!!! Понимаешь, все!!! Все кончено!!! – сорвалась она на крик, прижимая к щеке ладошку с ярко-розовыми ногтями.
Он молча сел на байк и бросил через плечо:
 - А все и так кончено.
 - Дим!!!
Ира ждала его дома. Молча подала кофе, молча присела рядом на диван и обняла, прижимая его голову к своей груди.
 - Иришка… Я же ее любил, Иришка…
 - Знаю, братишка…
И от этого простого «знаю», от боли, прозвучавшей в ее голосе, боли за него, захотелось выть на луну, так, чтобы услышали все.
 - С моим другом, Ириш… с Витькой, Ир!!! За что?!?!?!
Он мог сдерживать эмоции с кем угодно и где угодно, но не здесь, не дома, не со своей родной сестренкой – с ней и не нужно было. Никогда не нужно было…

Он подвез Нину до ее дома, так и не сказав ей ни слова. Ее «Прощай» повисло в воздухе где-то за его спиной, когда он шел к байку, и он не стал оборачиваться, и так зная, что увидит: хрупкая девушка на пороге дома, у раскрытой настежь двери…

И даже смертельно устав от холодных и ханжеских лиц,
Ты пулю не пустишь в висок, ты – по-прежнему Черный Принц.

Дима часто задавался вопросом, зачем он живет. Смысл жизни он потерял еще три года тому назад, когда жизнь разорвало на части, и ему остались лишь колючие, острые осколки – байк и пустой дом…
Он проспал почти весь день, и сквозь сон ему слышался голос Иры, кричащей «Дим!!! Смотри, как я могу!!!»

 - Дим!!! Смотри, как я умею!!! – она лихо развернула байк, резко наклонила его почти к земле и тут же выровняла, а потом ловко поставила на дыбы – и обратно, чтобы затормозить у самого крыльца, - Дим?
 - Молодец, малышка!!! – он засмеялся, сгреб ее в охапку и расцеловал в обе щеки, - Едем?
 - Дим… понимаешь, я… в общем… ты езжай один, хорошо? А я позже подъеду…
 - Иришка, признавайся, кого бить надо?
Она засмеялась, прижалась к нему, пряча лицо на груди брата, но он ловко отстранил ее, отвел с покрасневшего личика прямые черные волосы.
 - Ириша?
 - Я с Темкой встречаюсь, - прошептала она, умоляюще заглядывая Диме в лицо, - Он мне в любви признался…
 - Когда?
 - Вчера… То есть сегодня ночью… помнишь, ты еще ругался, что я долго домой собиралась…
 - А потом было не до разговоров, и я на работу уехал, - понимающе ухмыльнулся Димка, - Ладно, езжай, стрекоза… к своему Темке.
Она поцеловала его еще раз, буквально взлетела на байк и рванула прочь со двора – на первое в своей жизни свидание.
А через полчаса он уже стоял на месте аварии и рыдал так, что к нему боялись подойти. Он опоздал всего на десять минут…

Проснулся с криком, в холодном поту, с ужасом понимая, что снова пережил во сне самый страшный из всех кошмаров. Поплелся на кухню, заварил кофе…
Артем, его приятель и классный байкер, пустил себе пулю в лоб сразу после похорон Иришки. Почему же он, ее брат, остался жить?
Он так и не ответил на этот вопрос. Оставил на кухне кофе и уехал прочь – чтобы снова вернуться только под утро.

А утром в пустом гараже верный байк уснет,
Тебя в одиноком доме лишь кофе холодный ждет,…

На этот раз на берегу никого не было, и он просидел там до утра один, глядя в огонь и вспоминая, вспоминая, вспоминая…
Они были больше, чем брат и сестра. Двойняшки, похожие как две капли воды, они одинаково одевались, оба отрастили длинные черные волосы и оба были без ума от мотоциклов и быстрой езды. Он играл на гитаре и сочинял музыку, она пела и писала слова к его мелодиям. Они понимали друг друга с полу-взгляда, с полу-вздоха, и между ними не было и тени секретов. Они были двумя половинками одного целого, и жизни не мыслили друг без друга. Грустили и радовались, злились и дрались – всегда вместе, всегда рядом, всегда друг за друга, плечом к плечу. Неразлучны. Никогда.
Ни в чем.

И никто не узнает среди перемены дней и лиц
Что ты – этот байкер, ты смертник, ты – Черный Принц.

Вечером следующего дня он приехал домой к Нине. Молча перешагнул порог, посмотрел ей в глаза… и остался.
Она заварила для него кофе, присела рядом на диване, и что-то сломалось окончательно. Едва ворочая языком, заплетаясь в тяжелых, хриплых словах, он говорил, говорил и говорил обо всем. Об Иришке, о байке, об аварии и о боли… о последних трех годах глухого одиночества. Он ждал, что она не поймет, что выставит его прочь, что унизит ненужной жалостью, и тогда он уйдет в ночь. Ждал – и не дождался, потому что Нина просто обняла его и прижала к себе, почти так же, как Иришка, и как от Иришки, от нее исходило сочувствие и понимание, и он почувствовал, как по лицу катятся слезы, горячие, горькие, как полынь…
Под утро, когда она задремала у него на плече, он тихо встал, осторожно, чтобы не разбудить ее, накинул куртку и вышел из дому. Сел на свой байк и рванул с места…
Что-то было не так с туманным, ясным утром; то ли слишком светло, то ли слишком легко на душе… Мир изменился, ожил – или это ожил он сам?
Что-то было не так с байком – или это он устал после бессонной ночи, и этой, и предыдущей?
Что-то было не так…
Байк как-то странно дернулся, мокрый асфальт скользнул предательски шелковой лентой, и мир перевернулся, чтобы ударить резкой, оглушающей болью…
В его широко распахнутых черных глазах отразилось светлое рассветное небо, и улыбка, беззащитная и счастливая, смягчила губы и такое усталое лицо, а в ушах все звенело:
«Дим!!! Не так быстро!!! Подожди меня!!!»

И когда небо срывает слезы с потухших ресниц,
Ты снова уходишь в ночь, умирающий Черный Принц.

Золотисто-малиновый закат догорал над заливом, накрывая темные волны багровыми отсветами. Хрупкая девушка в коричневой замшевой куртке повела плечиками, придвинулась ближе к огню, пытаясь согреться.
 - Нина, спой! – скомандовал Ленька, бывший одноклассник и старый приятель, - Что ты как неживая?
 - Спой, Нина! Давай! – заголосили остальные ребята и девчонки, она кивнула, соглашаясь, и вдруг решительно потянула гитару к себе.
 - Я тут написала кое-что…
Все затихли, прислушиваясь к тихому, мелодичному голосу и пронзительным аккордам песни:
Это не ветер, это морская соль –
Руки в перчатках почти не чувствуют боль,
Треснутый шлем, и рев байка пугает птиц –
Там, за порогом дома, снова ты – Черный Принц.
Лента дороги сгорит, перекресток ее распнет –
Ночью глухой темный город уже не уснет,
Пепел стряхнув, дожигая тетради последний лист,
Ты больше не куришь, не пьешь, ты – загадочный Черный Принц.
Там, за холмами, солнце уже не встает,
В прошлом осталась любовь и предавшая больше не ждет,
И даже смертельно устав от холодных и ханжеских лиц,
Ты пулю не пустишь в висок, ты – по-прежнему Черный Принц.
А утром в пустом гараже верный байк уснет,
Тебя в одиноком доме лишь кофе холодный ждет,
И никто не узнает среди перемены дней и лиц
Что ты – этот байкер, ты смертник, ты – Черный Принц.

И когда небо срывает слезы с потухших ресниц,
Ты снова уходишь в ночь, умирающий Черный Принц…

В повисшей тишине зашуршал песок под байкерскими тяжелыми ботинками, и высокие парень и девушка, похожие, как две капли воды, отошли от костра и скрылись в темноте, откуда вскоре послышался рев двух байков…